Альбина Скородумова
Французская мелодия, русский мотив
Мы там, где мы себя видим; ни время, ни расстояние здесь ни при чем.
Дени Дидро
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Настойчивый телефонный звонок разбудил меня около полуночи. Обычно в это время я бодрствую, но сегодня решила лечь пораньше, пока дома нет мужа и сына, и как следует выспаться. Как видно, не судьба. Если это кто-то из моих подруг, убью при встрече. Но голос в трубке был незнакомым, с едва заметным акцентом, да и звонок, похоже, междугородный.
— Здравствуйте, могу я услышать Наталию Истомину?
— Это я. Слушаю вас.
— Меня зовут Марион, я внучка графини Порошиной. Восемь лет назад бабушка была в Санкт-Петербурге, и вы были у нее переводчиком. Вы помните ее?
— Графиню Порошину? Конечно, помню, как можно ее забыть. А вы, значит, та самая Марьяша, о которой она вспоминала каждые десять минут? Очень рада вас слышать. Чем могу помочь?
— Не могли бы вы завтра встретить меня в аэропорту? К сожалению, совсем не знаю города…
— Конечно, завтра у меня как раз выходной. Говорите номер рейса….
Вот это сюрприз! Ко мне в гости едет внучка Графини. Прислала-таки старушка весточку о себе, пусть и через восемь лет. А ведь я ее уже почти забыла. Хотя впечатления от знакомства с нею остались самые сильные.
Графиня в моей жизни появилась, когда я только начинала карьеру переводчика. После окончания филологического факультета Ленинградского университета в начале 1990-х не просто было устроиться переводчиком в приличную фирму, поэтому я стала работать в школе преподавателем английского языка. Однако очень скоро поняла, что Макаренко из меня не получится. Учебный год я выдержала, нагрузка, к счастью, была небольшой. Но с последним школьным звонком решительно написала заявление об уходе. «Школьный вальс» недолго играл в моей трудовой биографии.
Некоторое время посидела дома — занималась воспитанием сына Кирюшки да домашними делами, но превращаться в домохозяйку с красным дипломом ЛГУ мне не хотелось. Помог случай.
Соседка по лестничной площадке зашла ко мне позвонить. На мое счастье ей не сразу удалось дозвониться, нужный номер постоянно был занят. Пока она справедливо негодовала по поводу своего испорченного телефона и слишком болтливого абонента, которому никак не могла дозвониться, мы с ней выпили по чашечке кофе, потом по второй и миленько проболтали часа два-три.
Эту соседку раньше я совсем не знала. Она была дамой из музыкальной тусовки, часто ездила за границу, где подолгу жила, и мне как-то не приходилось с ней общаться. Но мы так разоткровенничались друг с другом, что я пожаловалась незнакомому, в общем-то, человеку на свое незавидное положение, на то, что не могу найти хорошую работу. Решить эту, как мне казалось, неразрешимую проблему для моей соседки оказалось проще простого. Тот самый болтун, которому она никак не могла дозвониться, как раз искал переводчика для работы в только что открывшемся под его руководством культурном центре «Интер». Так что уже через неделю я была зачислена в штат центра «Интер» на должность переводчика.
Началась совсем другая жизнь — встречи иностранных делегаций, походы в театры, музеи, экскурсии по знаменитым пригородам — Петродворец, Павловск, Пушкин… Сбылось то, о чем я мечтала все пять лет студенческой жизни. В общем, жизнь заиграла новыми красками. А тут и графиня Порошина подоспела…
К ее приезду в центре стали готовиться заранее. Составляли маршруты экскурсий, графики посещений театров и музеев, переделывали их по несколько раз и постоянно сверяли по телефону с помощником графини Пьером, не жалея денег на международные разговоры.
Графиня Порошина впервые приезжала в Россию после того, как в 1921 году эмигрировала во Францию. Она слыла дамой известной в эмигрантском парижском бомонде: была одним из руководителей русского музыкального общества во Франции, меценатствовала, владела крупными художественными галереями, бутиками и чем-то еще, о чем даже наш вездесущий шеф не знал. Но он точно знал одно: состояние графини было огромно. И очень рассчитывал на некую благотворительную помощь, которую графиня непременно должна была оказать «Интеру» в качестве гонорара за сердечный прием на родной земле.
Наш директор Эдуард Петрович Чепуров был на верху блаженства. Он как ребенок радовался тому, что первым вышел на Порошину и она приезжала в Россию по приглашению именно нашего центра. Шеф немедленно оповестил об этом всех конкурентов, организовал серию интервью в ведущих городских газетах, в общем, устроил некую PR-акцию и центру «Интер», и себе, любимому. Но немного просчитался.
Сойдя с трапа авиалайнера, графиня Порошина поехала не в центр, как было запланировано, а в апартаменты, любезно предоставленные ей французским консульством на все время пребывания в России. Чепуров лично поехал встречать ее в аэропорт. Получив от графини учтивый отказ на посещение центра «Интер», он немедленно предложил свои услуги в качестве переводчика, но она пожелала видеть в качестве переводчика и помощника не мужчину солидного возраста, а легкую на подъем девушку. И достаточно требовательным тоном попросила организовать его это как можно быстрее. Эдуард Петрович тут же позвонил в центр, отменил банкет, на который уже были приглашены журналисты, а мне велел немедленно ехать к графине:
— А почему я? Вы же сами хотели ее сопровождать.
— Да я, Наташенька, рожей не вышел. Давай-ка без лишних разговоров бери такси и мухой к нашей графинюшке, чтоб ей… Да повежливей там с ней, старушка, похоже, крепкий орешек.
Судя по тону разговора, шеф был не просто зол, а очень зол. И куда только его светские манеры подевались? Однако я с большим удовольствием покинула офис, так как там началось что-то невообразимое. Журналисты уже начинали подъезжать, банкетные столы ломились от закусок «в европейском стиле» и дорогих алкогольных напитков, каким-то невероятным образом раздобытых Чепуровым без талонов, а виновница торжества укатила совсем в другом направлении. Да, мне лучше поскорее отсюда уехать, пока разъяренный босс не вернулся.
Но как только я назвала водителю такси адрес и поняла, что уже через полчаса предстану перед «крепким орешком», то онемела от страха. Уж если она такого матерого международника, как Эдуард Петрович, объехавшего полмира, смогла поставить на место, что же тогда ждет меня? У первого попавшегося цветочного лотка я остановила машину и купила чудесный букет белых хризантем. Это мои любимые цветы, пусть они послужат мне талисманом.
— Здравствуйте, могу я услышать Наталию Истомину?
— Это я. Слушаю вас.
— Меня зовут Марион, я внучка графини Порошиной. Восемь лет назад бабушка была в Санкт-Петербурге, и вы были у нее переводчиком. Вы помните ее?
— Графиню Порошину? Конечно, помню, как можно ее забыть. А вы, значит, та самая Марьяша, о которой она вспоминала каждые десять минут? Очень рада вас слышать. Чем могу помочь?
— Не могли бы вы завтра встретить меня в аэропорту? К сожалению, совсем не знаю города…
— Конечно, завтра у меня как раз выходной. Говорите номер рейса….
Вот это сюрприз! Ко мне в гости едет внучка Графини. Прислала-таки старушка весточку о себе, пусть и через восемь лет. А ведь я ее уже почти забыла. Хотя впечатления от знакомства с нею остались самые сильные.
Графиня в моей жизни появилась, когда я только начинала карьеру переводчика. После окончания филологического факультета Ленинградского университета в начале 1990-х не просто было устроиться переводчиком в приличную фирму, поэтому я стала работать в школе преподавателем английского языка. Однако очень скоро поняла, что Макаренко из меня не получится. Учебный год я выдержала, нагрузка, к счастью, была небольшой. Но с последним школьным звонком решительно написала заявление об уходе. «Школьный вальс» недолго играл в моей трудовой биографии.
Некоторое время посидела дома — занималась воспитанием сына Кирюшки да домашними делами, но превращаться в домохозяйку с красным дипломом ЛГУ мне не хотелось. Помог случай.
Соседка по лестничной площадке зашла ко мне позвонить. На мое счастье ей не сразу удалось дозвониться, нужный номер постоянно был занят. Пока она справедливо негодовала по поводу своего испорченного телефона и слишком болтливого абонента, которому никак не могла дозвониться, мы с ней выпили по чашечке кофе, потом по второй и миленько проболтали часа два-три.
Эту соседку раньше я совсем не знала. Она была дамой из музыкальной тусовки, часто ездила за границу, где подолгу жила, и мне как-то не приходилось с ней общаться. Но мы так разоткровенничались друг с другом, что я пожаловалась незнакомому, в общем-то, человеку на свое незавидное положение, на то, что не могу найти хорошую работу. Решить эту, как мне казалось, неразрешимую проблему для моей соседки оказалось проще простого. Тот самый болтун, которому она никак не могла дозвониться, как раз искал переводчика для работы в только что открывшемся под его руководством культурном центре «Интер». Так что уже через неделю я была зачислена в штат центра «Интер» на должность переводчика.
Началась совсем другая жизнь — встречи иностранных делегаций, походы в театры, музеи, экскурсии по знаменитым пригородам — Петродворец, Павловск, Пушкин… Сбылось то, о чем я мечтала все пять лет студенческой жизни. В общем, жизнь заиграла новыми красками. А тут и графиня Порошина подоспела…
К ее приезду в центре стали готовиться заранее. Составляли маршруты экскурсий, графики посещений театров и музеев, переделывали их по несколько раз и постоянно сверяли по телефону с помощником графини Пьером, не жалея денег на международные разговоры.
Графиня Порошина впервые приезжала в Россию после того, как в 1921 году эмигрировала во Францию. Она слыла дамой известной в эмигрантском парижском бомонде: была одним из руководителей русского музыкального общества во Франции, меценатствовала, владела крупными художественными галереями, бутиками и чем-то еще, о чем даже наш вездесущий шеф не знал. Но он точно знал одно: состояние графини было огромно. И очень рассчитывал на некую благотворительную помощь, которую графиня непременно должна была оказать «Интеру» в качестве гонорара за сердечный прием на родной земле.
Наш директор Эдуард Петрович Чепуров был на верху блаженства. Он как ребенок радовался тому, что первым вышел на Порошину и она приезжала в Россию по приглашению именно нашего центра. Шеф немедленно оповестил об этом всех конкурентов, организовал серию интервью в ведущих городских газетах, в общем, устроил некую PR-акцию и центру «Интер», и себе, любимому. Но немного просчитался.
Сойдя с трапа авиалайнера, графиня Порошина поехала не в центр, как было запланировано, а в апартаменты, любезно предоставленные ей французским консульством на все время пребывания в России. Чепуров лично поехал встречать ее в аэропорт. Получив от графини учтивый отказ на посещение центра «Интер», он немедленно предложил свои услуги в качестве переводчика, но она пожелала видеть в качестве переводчика и помощника не мужчину солидного возраста, а легкую на подъем девушку. И достаточно требовательным тоном попросила организовать его это как можно быстрее. Эдуард Петрович тут же позвонил в центр, отменил банкет, на который уже были приглашены журналисты, а мне велел немедленно ехать к графине:
— А почему я? Вы же сами хотели ее сопровождать.
— Да я, Наташенька, рожей не вышел. Давай-ка без лишних разговоров бери такси и мухой к нашей графинюшке, чтоб ей… Да повежливей там с ней, старушка, похоже, крепкий орешек.
Судя по тону разговора, шеф был не просто зол, а очень зол. И куда только его светские манеры подевались? Однако я с большим удовольствием покинула офис, так как там началось что-то невообразимое. Журналисты уже начинали подъезжать, банкетные столы ломились от закусок «в европейском стиле» и дорогих алкогольных напитков, каким-то невероятным образом раздобытых Чепуровым без талонов, а виновница торжества укатила совсем в другом направлении. Да, мне лучше поскорее отсюда уехать, пока разъяренный босс не вернулся.
Но как только я назвала водителю такси адрес и поняла, что уже через полчаса предстану перед «крепким орешком», то онемела от страха. Уж если она такого матерого международника, как Эдуард Петрович, объехавшего полмира, смогла поставить на место, что же тогда ждет меня? У первого попавшегося цветочного лотка я остановила машину и купила чудесный букет белых хризантем. Это мои любимые цветы, пусть они послужат мне талисманом.
Глава 2
Дверь мне открыла сама Графиня. «Не барское это дело — двери открывать», — было первое, что пришло мне на ум. Но уже в следующее мгновение я засомневалась в том, что это она. Ведь это просто невозможно, чтобы женщина, которой далеко за 80, могла так выглядеть. Даже если она имеет огромное состояние и живет в Париже!
Бесспорно, что передо мной стояла особа «голубых кровей» — невозможно было принять за прислугу эту даму. Высокая, статная женщина с осанкой балерины, безукоризненно причесанная, с большими, слегка подкрашенными глазами (без малейшего намека на обвисшие веки!) внимательно и излишне строго рассматривала меня. На ней была изумительного покроя бирюзовая блузка из легкого, почти воздушного, шелка и строгие черные брюки. «Ну не могут, не могут так выглядеть очень пожилые женщины, — уговаривала я сама себя. — Может быть, я адресом ошиблась?»
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Наконец я сообразила, что неприлично так явно демонстрировать свое удивление:
— Извините, пожалуйста, графиня Порошина здесь остановилась? — брякнула я первое, что пришло в голову.
— Нет, чудное дитя, я обратно в Париж улетела. Входите же, а то здесь везде сквозняки, а я их не выношу.
— Здравствуйте, Наталья Александровна. С приездом, — сказала я и протянула букет. Графиня улыбнулась, приняла букет и величаво пошла по коридору.
— Здравствуйте, деточка. С замками там сами разберитесь. И помогите Нюше, она в столовой, — уже на ходу ответила она мне.
Итак, все понятно. Графиня в чистом виде — даже имени моего не спросила, а сразу на кухню отправила, как прислугу какую-нибудь. А я все-таки переводчик. Но это, похоже, только цветочки. Надеюсь, картошку чистить меня не заставят?
Нюша оказалась милой женщиной неопределенного возраста, очень шустрой и улыбчивой, полной противоположностью своей хозяйки. Она сразу же попыталась исправить положение:
— Не сердитесь на нее, пожалуйста, она очень устала с дороги. Ненавидит летать на самолетах.
Я взялась за дело — стала нарезать тонкими ломтиками деликатесы, привезенные Нюшей. Зная о том, что в Петербурге большинство продуктов можно купить только по талонам и что прилавки продовольственных магазинов пустуют, запасливая Нюша привезла с собой две огромные сумки с провизией.
Пока мы с нею сервировали стол, Наталья Александровна исследовала квартиру — присаживалась на диваны и кресла, попробовала прилечь на кровать, внимательно изучила вид из окна. Судя по выражению лица, ей все это не очень понравилось. «Сервис звездочки на три, не больше», — бросила она Нюше.
А на меня квартира произвела сильное впечатление. Находились сии хоромы в привилегированном доме на Ленинском проспекте, где жили крупные чиновники из городской мэрии и сотрудники различных консульств, и обставлены были так, как рисуют в рекламных проспектах. Опять же шикарные портьеры, ковровые покрытия… Ну до чего же эта барынька капризна!
Когда стол был накрыт, Графиня пригласила и меня, и Нюшу:
— Ну, что же, давайте знакомиться, чудное дитя. Как вас зовут?
— Натальей, как и вас.
— Тезки, значит. Это хорошо. Налей-ка нам с тезкой, Нюша, водочки. Я все-таки на родину вернулась и хочу это событие отпраздновать.
Я не большая любительница крепких напитков, но отказаться не решилась и, глядя, как Наталья Александровна ловко «приговорила» граммов 50 прозрачной жидкости из запотевшего графинчика (действительно, крепкий орешек), повторила ее манипуляции.
Жидкость оказалась волшебной, хотя немногим напоминала нашу отечественную водку: все волнения и переживания этого трудного дня вдруг притупились, напряжение спало и я наконец-то почувствовала себя в своей тарелке, причем летающей. Да и Графиня размякла, повеселела, и мы принялись с ней за любимое занятие женщин всех стран и континентов — легкую светскую беседу, изредка приукрашиваемую последними сплетнями. Нюша тем временем ловко меняла закуски, не забывая наполнять наши рюмки. Начали, как водится, с мужчин:
— Что-то мне ваш Чепуров не понравился — выскочка, да и хитер сверх всякой меры. Нелегко, наверное, работать под началом такого руководителя?
— Как начальник он совсем даже не плох — никогда не повышает голоса на подчиненных, со всеми учтив.
— Ну, прямо как у Грибоедова: «…угождать всем людям без изъятья — хозяину, где доведется жить, начальнику, с кем буду я служить, слуге его, который чистит платья, швейцару, дворнику, для избежанья зла, собаке дворника, чтоб ласкова была…»
Услышав эту цитату, знакомую еще по школьным сочинениям, я чуть не подавилась от удивления:
— Вы так хорошо знаете русскую классику, цитируете наизусть Грибоедова?!
— Да я ведь русская, русс-ка-я… А Чепуров вдруг решил стать моим переводчиком, хотя русский язык я знаю лучше, чем он. Вот и вы, чудное дитя, мне нужны не как переводчик, а как помощник и гид.
— Да, а где же ваш референт Пьер? Такой важный господин, босс с ним чуть ли не каждый день созванивался, программу вашего пребывания составлял.
При этих словах и Графиня, и Нюша от души рассмеялись:
— Пьер — референт? Важный… Ну и ну, да Петенька никакой не референт, а мой водитель, ну и, если угодно, телохранитель. А вообще-то он племянник Нюши, она ему вместо матери. И живем мы все вместе в моем доме в Иври.
— Но он так активно обсуждал все маршруты экскурсий…
— Пришлось бедному мальчику поиграть в моего референта, — смеясь, ответила графиня. — Просто Чепуров очень надоел мне своими звонками, а Петеньке не привыкать. Он мальчик грамотный — пять лет со мной по галереям и выставкам ездит, со многими знаменитостями знаком. Петенька, скорее всего, разыгрывал этого Чепурова, для него это что-то вроде игры, а твой начальник, болван, даже и не догадался.
За разговорами я совершенно потеряла счет времени, и только заметив, что в окно уже не светит ласковое сентябрьское солнце, а заглядывают сумерки, сообразила, что опаздываю в садик за Кирюшкой. Извинившись, я быстро оделась, уточнила график на завтрашний день и не без сожаления покинула этот дом.
Следующие две недели я целиком посвятила графине Порошиной. К девяти утра я приезжала в квартиру на Ленинском проспекте, завтракала с нею (это было обязательным условием), выслушивала Нюшины наставления, брала свою подопечную под руку и вела к машине. Часа через четыре мы возвращались обедать и немного отдохнуть, а потом вновь уезжали «осматривать окрестности». Домой я возвращалась поздно или очень поздно, чем безумно раздражала своих мужчин — Кирюшку и Саню. И если Кирюшку мне удавалось задобрить парой упаковок яркой жевательной резинки, то у мужа при упоминании о Графине моментально портилось настроение. «Нашла себе работенку — обслуживать полусумасшедшую старуху, — ворчал на меня Саша, — ты переводчик, а не сиделка. Когда же она, наконец, в свой Париж укатит?»
Я же все больше привязывалась к Наталье Александровне и очень не хотела думать о расставании. Чепуров, казалось, забыл о ее существовании да и о моем тоже. Раз в три дня я звонила в офис, отчитывалась о том, где мы бываем, но на самый главный вопрос моего шефа — когда же Порошина посетит «Интер» — ничего вразумительного ответить не могла. Графиня просто игнорировала эти приглашения, ссылаясь на то, что не выполнила еще свою собственную программу пребывания в Питере и ей лишний раз не хочется общаться с этим выскочкой Чепуровым.
Я заметила, что ей вообще не хочется общаться с людьми: она была молчалива и очень задумчива. Изредка, гуляя где-нибудь в Летнем саду или по набережной Красного Флота, она украдкой прикладывала к глазам кружевной платочек, а потом долго молчала, чтобы сдержать подступившие слезы. Иногда же у нее бывало чудное расположение духа, и тогда она без конца вспоминала своих подружек, родственников, с удовольствием разглядывала новые дома и строения и безумно радовалась, когда вспоминала название улицы, или встречала знакомый дом. Особенно любила прохаживаться по набережным Фонтанки и Мойки, где, по ее мнению, мало что изменилось, зато Дворцовая площадь и садик у Адмиралтейства стали совсем другими.
С трудом она узнала и мост Лейтенанта Шмидта, который в ее юные годы был Николаевским. Когда я сказала, что мост был реконструирован и практически полностью перестроен в 1930-х годах, Графиня цинично пошутила:
— Неужели тогда что-то строили? Я думала, только ссылали в лагеря…
После каждой длительной прогулки Графине требовался отдых. Мы возвращались домой, где Нюша нас кормила и обязательно, хотя бы на часок, укладывала хозяйку спать. Сама же брала свой неизменный крючок для вязания, нитки и… становилась необыкновенно болтливой. В отличие от Графини, она любила поговорить. А так как кроме меня у них почти никто не бывал, я становилась единственным слушателем.
Именно от Нюши я узнала, что Наталья Александровна — вдова графа Порошина. О собственных, более знатных княжеских корнях она не любила распространяться. В парижском эмигрантском обществе ее все знали как графиню Порошину.
Бесспорно, что передо мной стояла особа «голубых кровей» — невозможно было принять за прислугу эту даму. Высокая, статная женщина с осанкой балерины, безукоризненно причесанная, с большими, слегка подкрашенными глазами (без малейшего намека на обвисшие веки!) внимательно и излишне строго рассматривала меня. На ней была изумительного покроя бирюзовая блузка из легкого, почти воздушного, шелка и строгие черные брюки. «Ну не могут, не могут так выглядеть очень пожилые женщины, — уговаривала я сама себя. — Может быть, я адресом ошиблась?»
Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Наконец я сообразила, что неприлично так явно демонстрировать свое удивление:
— Извините, пожалуйста, графиня Порошина здесь остановилась? — брякнула я первое, что пришло в голову.
— Нет, чудное дитя, я обратно в Париж улетела. Входите же, а то здесь везде сквозняки, а я их не выношу.
— Здравствуйте, Наталья Александровна. С приездом, — сказала я и протянула букет. Графиня улыбнулась, приняла букет и величаво пошла по коридору.
— Здравствуйте, деточка. С замками там сами разберитесь. И помогите Нюше, она в столовой, — уже на ходу ответила она мне.
Итак, все понятно. Графиня в чистом виде — даже имени моего не спросила, а сразу на кухню отправила, как прислугу какую-нибудь. А я все-таки переводчик. Но это, похоже, только цветочки. Надеюсь, картошку чистить меня не заставят?
Нюша оказалась милой женщиной неопределенного возраста, очень шустрой и улыбчивой, полной противоположностью своей хозяйки. Она сразу же попыталась исправить положение:
— Не сердитесь на нее, пожалуйста, она очень устала с дороги. Ненавидит летать на самолетах.
Я взялась за дело — стала нарезать тонкими ломтиками деликатесы, привезенные Нюшей. Зная о том, что в Петербурге большинство продуктов можно купить только по талонам и что прилавки продовольственных магазинов пустуют, запасливая Нюша привезла с собой две огромные сумки с провизией.
Пока мы с нею сервировали стол, Наталья Александровна исследовала квартиру — присаживалась на диваны и кресла, попробовала прилечь на кровать, внимательно изучила вид из окна. Судя по выражению лица, ей все это не очень понравилось. «Сервис звездочки на три, не больше», — бросила она Нюше.
А на меня квартира произвела сильное впечатление. Находились сии хоромы в привилегированном доме на Ленинском проспекте, где жили крупные чиновники из городской мэрии и сотрудники различных консульств, и обставлены были так, как рисуют в рекламных проспектах. Опять же шикарные портьеры, ковровые покрытия… Ну до чего же эта барынька капризна!
Когда стол был накрыт, Графиня пригласила и меня, и Нюшу:
— Ну, что же, давайте знакомиться, чудное дитя. Как вас зовут?
— Натальей, как и вас.
— Тезки, значит. Это хорошо. Налей-ка нам с тезкой, Нюша, водочки. Я все-таки на родину вернулась и хочу это событие отпраздновать.
Я не большая любительница крепких напитков, но отказаться не решилась и, глядя, как Наталья Александровна ловко «приговорила» граммов 50 прозрачной жидкости из запотевшего графинчика (действительно, крепкий орешек), повторила ее манипуляции.
Жидкость оказалась волшебной, хотя немногим напоминала нашу отечественную водку: все волнения и переживания этого трудного дня вдруг притупились, напряжение спало и я наконец-то почувствовала себя в своей тарелке, причем летающей. Да и Графиня размякла, повеселела, и мы принялись с ней за любимое занятие женщин всех стран и континентов — легкую светскую беседу, изредка приукрашиваемую последними сплетнями. Нюша тем временем ловко меняла закуски, не забывая наполнять наши рюмки. Начали, как водится, с мужчин:
— Что-то мне ваш Чепуров не понравился — выскочка, да и хитер сверх всякой меры. Нелегко, наверное, работать под началом такого руководителя?
— Как начальник он совсем даже не плох — никогда не повышает голоса на подчиненных, со всеми учтив.
— Ну, прямо как у Грибоедова: «…угождать всем людям без изъятья — хозяину, где доведется жить, начальнику, с кем буду я служить, слуге его, который чистит платья, швейцару, дворнику, для избежанья зла, собаке дворника, чтоб ласкова была…»
Услышав эту цитату, знакомую еще по школьным сочинениям, я чуть не подавилась от удивления:
— Вы так хорошо знаете русскую классику, цитируете наизусть Грибоедова?!
— Да я ведь русская, русс-ка-я… А Чепуров вдруг решил стать моим переводчиком, хотя русский язык я знаю лучше, чем он. Вот и вы, чудное дитя, мне нужны не как переводчик, а как помощник и гид.
— Да, а где же ваш референт Пьер? Такой важный господин, босс с ним чуть ли не каждый день созванивался, программу вашего пребывания составлял.
При этих словах и Графиня, и Нюша от души рассмеялись:
— Пьер — референт? Важный… Ну и ну, да Петенька никакой не референт, а мой водитель, ну и, если угодно, телохранитель. А вообще-то он племянник Нюши, она ему вместо матери. И живем мы все вместе в моем доме в Иври.
— Но он так активно обсуждал все маршруты экскурсий…
— Пришлось бедному мальчику поиграть в моего референта, — смеясь, ответила графиня. — Просто Чепуров очень надоел мне своими звонками, а Петеньке не привыкать. Он мальчик грамотный — пять лет со мной по галереям и выставкам ездит, со многими знаменитостями знаком. Петенька, скорее всего, разыгрывал этого Чепурова, для него это что-то вроде игры, а твой начальник, болван, даже и не догадался.
За разговорами я совершенно потеряла счет времени, и только заметив, что в окно уже не светит ласковое сентябрьское солнце, а заглядывают сумерки, сообразила, что опаздываю в садик за Кирюшкой. Извинившись, я быстро оделась, уточнила график на завтрашний день и не без сожаления покинула этот дом.
Следующие две недели я целиком посвятила графине Порошиной. К девяти утра я приезжала в квартиру на Ленинском проспекте, завтракала с нею (это было обязательным условием), выслушивала Нюшины наставления, брала свою подопечную под руку и вела к машине. Часа через четыре мы возвращались обедать и немного отдохнуть, а потом вновь уезжали «осматривать окрестности». Домой я возвращалась поздно или очень поздно, чем безумно раздражала своих мужчин — Кирюшку и Саню. И если Кирюшку мне удавалось задобрить парой упаковок яркой жевательной резинки, то у мужа при упоминании о Графине моментально портилось настроение. «Нашла себе работенку — обслуживать полусумасшедшую старуху, — ворчал на меня Саша, — ты переводчик, а не сиделка. Когда же она, наконец, в свой Париж укатит?»
Я же все больше привязывалась к Наталье Александровне и очень не хотела думать о расставании. Чепуров, казалось, забыл о ее существовании да и о моем тоже. Раз в три дня я звонила в офис, отчитывалась о том, где мы бываем, но на самый главный вопрос моего шефа — когда же Порошина посетит «Интер» — ничего вразумительного ответить не могла. Графиня просто игнорировала эти приглашения, ссылаясь на то, что не выполнила еще свою собственную программу пребывания в Питере и ей лишний раз не хочется общаться с этим выскочкой Чепуровым.
Я заметила, что ей вообще не хочется общаться с людьми: она была молчалива и очень задумчива. Изредка, гуляя где-нибудь в Летнем саду или по набережной Красного Флота, она украдкой прикладывала к глазам кружевной платочек, а потом долго молчала, чтобы сдержать подступившие слезы. Иногда же у нее бывало чудное расположение духа, и тогда она без конца вспоминала своих подружек, родственников, с удовольствием разглядывала новые дома и строения и безумно радовалась, когда вспоминала название улицы, или встречала знакомый дом. Особенно любила прохаживаться по набережным Фонтанки и Мойки, где, по ее мнению, мало что изменилось, зато Дворцовая площадь и садик у Адмиралтейства стали совсем другими.
С трудом она узнала и мост Лейтенанта Шмидта, который в ее юные годы был Николаевским. Когда я сказала, что мост был реконструирован и практически полностью перестроен в 1930-х годах, Графиня цинично пошутила:
— Неужели тогда что-то строили? Я думала, только ссылали в лагеря…
После каждой длительной прогулки Графине требовался отдых. Мы возвращались домой, где Нюша нас кормила и обязательно, хотя бы на часок, укладывала хозяйку спать. Сама же брала свой неизменный крючок для вязания, нитки и… становилась необыкновенно болтливой. В отличие от Графини, она любила поговорить. А так как кроме меня у них почти никто не бывал, я становилась единственным слушателем.
Именно от Нюши я узнала, что Наталья Александровна — вдова графа Порошина. О собственных, более знатных княжеских корнях она не любила распространяться. В парижском эмигрантском обществе ее все знали как графиню Порошину.
Глава 3
Во Францию будущая графиня Порошина попала в 1921 году, когда вместе с матерью и сестрой из голодной «красной» России бежала в Европу от преследований большевиков. Ей шел тогда семнадцатый год. Мать, Александра Григорьевна, овдовевшая еще до Февральской революции, какое-то время жила под вымышленным именем у своей бывшей модистки в Петербурге с младшей дочерью. Старшую дочь Наталью двенадцати лет она отправила из холодного и голодного Питера на хутор Малатьевский на юге России, где жила ее старая няня — Василиса Кузьминична, боготворившая Сашеньку и ее дочерей. Она согласилась приютить у себя Наташу, выдав за бедную родственницу, оставшуюся без родителей. Естественно, знатное происхождение пришлось тщательно скрывать от местных жителей, которых, к счастью, на хуторе было немного.
В Малатьевском Наташа прожила четыре года, узнав все тяготы деревенской жизни. Ей приходилось вставать на заре, ухаживать за скотиной, работать в поле. Она и говорить стала иначе — нараспев, по-простому, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не разглядел в ней особу «голубых кровей». Хутор Малатьевский был захудалым, неприметным, а потому все революционные бури, смена «белых» на «красных», и наоборот, здесь проходили тихо, без кровопролития и всевозможных бесчинств.
Осенью 1921 года Александра Григорьевна прислала весточку из Питера, она звала Наташу назад. Намечался переезд во Францию, необходимо было готовить документы для выезда за границу. Наташа подчинилась воли матери и вернулась в родной город.
Мать поначалу не узнала в розовощекой пышнотелой красавице свою дочь. Четыре года, прожитых в деревне на свежем воздухе и здоровой крестьянской пище, ей пошли на пользу. Из субтильного двенадцатилетнего подростка Наташа превратилась в настоящую девушку, только очень тихую и грустную. Она все время молчала, по ночам тайком плакала в подушку, но Александра Григорьевна ее состояние приписывала тоске по няне и по Малатьевскому.
За время, проведенное в революционном Петрограде, Александра Григорьевна очень изменилась. Она поменяла не только фамилию, но даже имя и сословие. Став по новым документам купеческой дочкой, радикально изменила внешний вид — коротко подстригла волосы, из блондинки превратилась в брюнетку, приобрела соответствующий гардероб и даже устроилась машинисткой в какую-то пролетарскую контору. Ей бы только кожанку и маузер в руки — и «Валькирия революции» готова. Однако все это было ширмой, прикрытием для того, чтобы иметь возможность хоть как-то получить необходимые для выезда за границу документы.
Александра Григорьевна спешила. Недавно она встретила на Литейном свою давнюю знакомую еще по дореволюционным временам. Александра сделала вид, что ее приняли за другую женщину, но с тех пор потеряла покой. Ей казалось, что обман обязательно вскроется, большевики не простят ей дворянского происхождения и обязательно расстреляют. Такая участь уже постигла некоторых ее знакомых, а умирать, не прожив еще и сорока лет, ей очень не хотелось.
Наконец в ноябре по поддельным документам Александре Григорьевне с дочерьми удалось-таки выехать сначала в Финляндию, а затем и во Францию.
Переезд в Париж Наташа запомнила навсегда. Впечатления были далеко не радостные — серый, невзрачный Северный вокзал, хмурое туманное утро, неулыбчивые, какие-то сонные парижане. В отличие от старшей дочери, Александра Григорьевна, напротив, была необычайно весела. Наконец-то она покинула эту большевистскую Россию, где ни одной ночи не спала спокойно. Она жива, здорова, с ней ее милые крошки, о чем еще может мечтать женщина? Теперь только найти подходящего спутника жизни для себя и со временем составить выгодные партии для Наташеньки и Оленьки. Старшая дочь ее, правда, очень огорчала. Нелюдимая стала, неулыбчивая. Все время молчит, как будто говорить стесняется. Хотя, скорее всего, так и есть. Не желает демонстрировать свой южнороссийский акцент. Ну, ничего, теперь ей на русском не придется много разговаривать, пора переходить на французский. Какое счастье, что покойный муж настоял на том, чтобы гувернанткой у девочек была настоящая француженка. Как же теперь пригодится знание французского!
Мечты Александры Григорьевны скоро сбылись. Уже через несколько месяцев она подобрала подходящее жилье на рю де Лион, хотя другие эмигранты из России годами искали себе квартиры и все безрезультатно. Легко адаптировавшись в среде русских эмигрантов, она нашла работу в русской балетной труппе Театра Елисейских полей. Здесь ей очень пригодились навыки, которым обучила ее модистка Евдокия в Петрограде: она изумительно вышивала, умела кроить и шить наряды и удивительно ловко обрабатывать края тонких тканей.
В театре, начав с простой костюмерши, она вскоре стала сама моделировать и шить балетные костюмы. Это оказалось очень выгодным и хорошо оплачиваемым занятием. Да и театральное окружение, в котором она очень быстро адаптировалась, очень тепло приняло Александру Григорьевну. Надо отдать должное ее потрясающей коммуникабельности — она умела располагать к себе людей, независимо от их положения в обществе. От нее были без ума не только балерины и концертмейстеры, но и консьержки, лавочники, чиновники различных ведомств, банкиры. С одним из таких она и познакомилась на премьере балета «Жизель» в апреле 1924 года.
После удачных гастролей во многих странах Европы Русский Романтический театр приехал на парижские сезоны. Его выступления на сцене Театра Елисейских полей стали сенсацией года. Билеты приобрести было невозможно, весь французский бомонд устремился на выступления труппы. На премьере «Жизели» Александра Григорьевна сидела рядом с крупным мужчиной в дорогом костюме. Затаив дыхание, он следил за игрой артистов. Он так эмоционально переживал сцену сумасшествия и смерти Жизели, что Александра Григорьевна, поддавшись порыву, протянула ему свой кружевной платочек. У мужчины на глазах действительно были слезы…
Так она познакомилась с Мишелем Робером. Мужчина оказался холостяком, безумно влюбленным в балет. Александра Григорьевна в своей далекой жизни в царской России была знакома с самим Дягилевым, они даже жили по соседству в доме на набережной Невы рядом с Николаевским дворцом. Поэтому общих тем для разговора у Александры Григорьевны и ее нового знакомого оказалось предостаточно. А уж быть очаровательной собеседницей Александра Григорьевна умела! Как, впрочем, и очаровательной женщиной.
Робер был года на три младше своей новой знакомой, но это не остановило его, и он по-французски страстно влюбился в русскую красавицу. Он привязался также и к дочерям своей новой пассии — молчаливой, всегда немного угрюмой Наташе и очаровательной Оленьке. Робер служил управляющим в банке, был состоятельным и очень одиноким человеком. Родителей он потерял давно, близких родственников не имел, а с дальними не знался. Единственным близким для него человеком был его опекун, друг отца, очень известный во Франции адвокат. К счастью Александры Григорьевны, большой ценитель балета…
Свадьбу сыграли меньше чем через год. Но переезд в богатый дом Робера, роскошь, уют и прочие блага не сделали Наташу счастливей. Она по-прежнему была замкнутой и молчаливой. Мать очень переживала за нее, как ни старалась, но никак не могла найти с ней общий язык. Мишель тоже старался: покупал Натали дорогую одежду, украшения, всевозможные безделушки. Напрасно. Девушка замыкалась все больше и больше, объясняя свое угрюмое настроение тоской по России.
Деятельная мамочка решила, что девушке пора замуж. Она очень активно приступила к поискам жениха. К ее счастью, несмотря на замкнутый характер, Наташа была необычайно хорошенькой. Любые «выходы в свет» — на балет, в оперу, на вернисажи — подтверждали то, что недостатка в поклонниках у Натали не будет. На нее обращали внимание не только молодые люди, но и мужчины постарше, из окружения Мишеля.
Несмотря на то что нужды в деньгах у Александры Григорьевны не было, она не оставила своего любимого занятия — моделировать и шить костюмы. Сблизившись с супругой управляющего одним из парижских модных домов, русской по происхождению и страстной поклонницей русского балета, она принимала активное участие в работе над некоторыми коллекциями одежды. Но большую часть своего времени и таланта она тратила на создание нарядов для себя и своих дочек, в чем очень преуспела. Шик и утонченная элегантность стали визитной карточкой мадам Робер и ее дочерей. Наталья унаследовала это до самой старости, в чем я лично смогла убедиться уже в начале 1990-х годов.
Благодаря влиянию своей матери, страстной поклонницы музыки, балета и живописи, Наташа очень полюбила французскую живопись, особенно импрессионистов, не пропускала ни одного вернисажа. Как-то на выставке она познакомилась с графом Порошиным, тоже эмигрантом из России. Однако, в отличие от семьи Наташи, он покинул Родину еще в 1917 году, как тогда казалось, ненадолго. Но в «красную» Россию обратной дороги не было.
Он бежал во Францию вместе с родителями, довольно пожилыми людьми, прихватив лишь небольшую часть состояния. Им удалось обосноваться в Париже и даже приобрести небольшую квартирку на улице Оффенбаха. Однако средств на жизнь не хватало. Сергею Порошину пришлось искать работу, чтобы содержать родителей. Какое-то время он поработал таксистом, затем пересилила любовь к лошадям, и он нанялся конюхом к богатому конезаводчику. Родителей оставил в квартирке на улице Оффенбаха, а сам переехал в предместье Парижа Иври-сюр-Сен. Он был неплохим наездником, и хозяин вскоре предложил ему попробовать свои силы в тренинге и испытаниях верховых лошадей. В этом Сергей преуспел. Жокеем он не стал, но тренер из него получился превосходный. В ученики к Порошину шли люди состоятельные. Учиться верховой езде у графа Порошина стало престижно и модно.
В Малатьевском Наташа прожила четыре года, узнав все тяготы деревенской жизни. Ей приходилось вставать на заре, ухаживать за скотиной, работать в поле. Она и говорить стала иначе — нараспев, по-простому, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не разглядел в ней особу «голубых кровей». Хутор Малатьевский был захудалым, неприметным, а потому все революционные бури, смена «белых» на «красных», и наоборот, здесь проходили тихо, без кровопролития и всевозможных бесчинств.
Осенью 1921 года Александра Григорьевна прислала весточку из Питера, она звала Наташу назад. Намечался переезд во Францию, необходимо было готовить документы для выезда за границу. Наташа подчинилась воли матери и вернулась в родной город.
Мать поначалу не узнала в розовощекой пышнотелой красавице свою дочь. Четыре года, прожитых в деревне на свежем воздухе и здоровой крестьянской пище, ей пошли на пользу. Из субтильного двенадцатилетнего подростка Наташа превратилась в настоящую девушку, только очень тихую и грустную. Она все время молчала, по ночам тайком плакала в подушку, но Александра Григорьевна ее состояние приписывала тоске по няне и по Малатьевскому.
За время, проведенное в революционном Петрограде, Александра Григорьевна очень изменилась. Она поменяла не только фамилию, но даже имя и сословие. Став по новым документам купеческой дочкой, радикально изменила внешний вид — коротко подстригла волосы, из блондинки превратилась в брюнетку, приобрела соответствующий гардероб и даже устроилась машинисткой в какую-то пролетарскую контору. Ей бы только кожанку и маузер в руки — и «Валькирия революции» готова. Однако все это было ширмой, прикрытием для того, чтобы иметь возможность хоть как-то получить необходимые для выезда за границу документы.
Александра Григорьевна спешила. Недавно она встретила на Литейном свою давнюю знакомую еще по дореволюционным временам. Александра сделала вид, что ее приняли за другую женщину, но с тех пор потеряла покой. Ей казалось, что обман обязательно вскроется, большевики не простят ей дворянского происхождения и обязательно расстреляют. Такая участь уже постигла некоторых ее знакомых, а умирать, не прожив еще и сорока лет, ей очень не хотелось.
Наконец в ноябре по поддельным документам Александре Григорьевне с дочерьми удалось-таки выехать сначала в Финляндию, а затем и во Францию.
Переезд в Париж Наташа запомнила навсегда. Впечатления были далеко не радостные — серый, невзрачный Северный вокзал, хмурое туманное утро, неулыбчивые, какие-то сонные парижане. В отличие от старшей дочери, Александра Григорьевна, напротив, была необычайно весела. Наконец-то она покинула эту большевистскую Россию, где ни одной ночи не спала спокойно. Она жива, здорова, с ней ее милые крошки, о чем еще может мечтать женщина? Теперь только найти подходящего спутника жизни для себя и со временем составить выгодные партии для Наташеньки и Оленьки. Старшая дочь ее, правда, очень огорчала. Нелюдимая стала, неулыбчивая. Все время молчит, как будто говорить стесняется. Хотя, скорее всего, так и есть. Не желает демонстрировать свой южнороссийский акцент. Ну, ничего, теперь ей на русском не придется много разговаривать, пора переходить на французский. Какое счастье, что покойный муж настоял на том, чтобы гувернанткой у девочек была настоящая француженка. Как же теперь пригодится знание французского!
Мечты Александры Григорьевны скоро сбылись. Уже через несколько месяцев она подобрала подходящее жилье на рю де Лион, хотя другие эмигранты из России годами искали себе квартиры и все безрезультатно. Легко адаптировавшись в среде русских эмигрантов, она нашла работу в русской балетной труппе Театра Елисейских полей. Здесь ей очень пригодились навыки, которым обучила ее модистка Евдокия в Петрограде: она изумительно вышивала, умела кроить и шить наряды и удивительно ловко обрабатывать края тонких тканей.
В театре, начав с простой костюмерши, она вскоре стала сама моделировать и шить балетные костюмы. Это оказалось очень выгодным и хорошо оплачиваемым занятием. Да и театральное окружение, в котором она очень быстро адаптировалась, очень тепло приняло Александру Григорьевну. Надо отдать должное ее потрясающей коммуникабельности — она умела располагать к себе людей, независимо от их положения в обществе. От нее были без ума не только балерины и концертмейстеры, но и консьержки, лавочники, чиновники различных ведомств, банкиры. С одним из таких она и познакомилась на премьере балета «Жизель» в апреле 1924 года.
После удачных гастролей во многих странах Европы Русский Романтический театр приехал на парижские сезоны. Его выступления на сцене Театра Елисейских полей стали сенсацией года. Билеты приобрести было невозможно, весь французский бомонд устремился на выступления труппы. На премьере «Жизели» Александра Григорьевна сидела рядом с крупным мужчиной в дорогом костюме. Затаив дыхание, он следил за игрой артистов. Он так эмоционально переживал сцену сумасшествия и смерти Жизели, что Александра Григорьевна, поддавшись порыву, протянула ему свой кружевной платочек. У мужчины на глазах действительно были слезы…
Так она познакомилась с Мишелем Робером. Мужчина оказался холостяком, безумно влюбленным в балет. Александра Григорьевна в своей далекой жизни в царской России была знакома с самим Дягилевым, они даже жили по соседству в доме на набережной Невы рядом с Николаевским дворцом. Поэтому общих тем для разговора у Александры Григорьевны и ее нового знакомого оказалось предостаточно. А уж быть очаровательной собеседницей Александра Григорьевна умела! Как, впрочем, и очаровательной женщиной.
Робер был года на три младше своей новой знакомой, но это не остановило его, и он по-французски страстно влюбился в русскую красавицу. Он привязался также и к дочерям своей новой пассии — молчаливой, всегда немного угрюмой Наташе и очаровательной Оленьке. Робер служил управляющим в банке, был состоятельным и очень одиноким человеком. Родителей он потерял давно, близких родственников не имел, а с дальними не знался. Единственным близким для него человеком был его опекун, друг отца, очень известный во Франции адвокат. К счастью Александры Григорьевны, большой ценитель балета…
Свадьбу сыграли меньше чем через год. Но переезд в богатый дом Робера, роскошь, уют и прочие блага не сделали Наташу счастливей. Она по-прежнему была замкнутой и молчаливой. Мать очень переживала за нее, как ни старалась, но никак не могла найти с ней общий язык. Мишель тоже старался: покупал Натали дорогую одежду, украшения, всевозможные безделушки. Напрасно. Девушка замыкалась все больше и больше, объясняя свое угрюмое настроение тоской по России.
Деятельная мамочка решила, что девушке пора замуж. Она очень активно приступила к поискам жениха. К ее счастью, несмотря на замкнутый характер, Наташа была необычайно хорошенькой. Любые «выходы в свет» — на балет, в оперу, на вернисажи — подтверждали то, что недостатка в поклонниках у Натали не будет. На нее обращали внимание не только молодые люди, но и мужчины постарше, из окружения Мишеля.
Несмотря на то что нужды в деньгах у Александры Григорьевны не было, она не оставила своего любимого занятия — моделировать и шить костюмы. Сблизившись с супругой управляющего одним из парижских модных домов, русской по происхождению и страстной поклонницей русского балета, она принимала активное участие в работе над некоторыми коллекциями одежды. Но большую часть своего времени и таланта она тратила на создание нарядов для себя и своих дочек, в чем очень преуспела. Шик и утонченная элегантность стали визитной карточкой мадам Робер и ее дочерей. Наталья унаследовала это до самой старости, в чем я лично смогла убедиться уже в начале 1990-х годов.
Благодаря влиянию своей матери, страстной поклонницы музыки, балета и живописи, Наташа очень полюбила французскую живопись, особенно импрессионистов, не пропускала ни одного вернисажа. Как-то на выставке она познакомилась с графом Порошиным, тоже эмигрантом из России. Однако, в отличие от семьи Наташи, он покинул Родину еще в 1917 году, как тогда казалось, ненадолго. Но в «красную» Россию обратной дороги не было.
Он бежал во Францию вместе с родителями, довольно пожилыми людьми, прихватив лишь небольшую часть состояния. Им удалось обосноваться в Париже и даже приобрести небольшую квартирку на улице Оффенбаха. Однако средств на жизнь не хватало. Сергею Порошину пришлось искать работу, чтобы содержать родителей. Какое-то время он поработал таксистом, затем пересилила любовь к лошадям, и он нанялся конюхом к богатому конезаводчику. Родителей оставил в квартирке на улице Оффенбаха, а сам переехал в предместье Парижа Иври-сюр-Сен. Он был неплохим наездником, и хозяин вскоре предложил ему попробовать свои силы в тренинге и испытаниях верховых лошадей. В этом Сергей преуспел. Жокеем он не стал, но тренер из него получился превосходный. В ученики к Порошину шли люди состоятельные. Учиться верховой езде у графа Порошина стало престижно и модно.