Страница:
— Другого случая у вас не будет, мистер Кэмбел, — ответил герцог, — потому что быстро приближается час, когда вы должны будете дать последний отчет во всех ваших земных делах. Я говорю это не для того, чтобы поиздеваться над вами в час вашего отчаяния, но вы должны знать, что близитесь к концу своего жизненного пути. Не буду отрицать, что иногда вы причиняли меньше вреда, чем принесли бы его другие, кто занимается тем же злосчастным ремеслом, и что вы проявляли порой признаки одаренности и даже не лишены добрых наклонностей, позволявших ждать от вас лучшего. Но вы сами знаете, как долго вы наводили грозу на ваших мирных соседей и какими разбойничьими действиями укрепляли и распространяли свою беззаконную власть. Короче: вы знаете, что заслужили смерть, и должны к ней приготовиться.
— Милорд, — сказал Роб Рой, — хотя я и мог бы свалить вину за свои несчастья на вашу светлость, но я никогда не скажу, что вы сами были их намеренным и сознательным виновником. Если б я это думал, вы не восседали бы сегодня в качестве моего судьи: три раза вы были на ружейный выстрел от меня, когда думали только об олене, — а редко кто видел, чтобы я дал промах в стрельбе. Но тех, кто злоупотреблял благосклонным вниманием вашей светлости и восстановил вас против человека, бывшего некогда таким же мирным жителем этой страны, как и всякий другой, тех, кто, прикрываясь вашим именем, довел меня до крайности, — вот с теми я расплачиваюсь понемногу и, невзирая на все, что сказано сейчас вашей светлостью, надеюсь рассчитаться сполна.
— Я знаю, — молвил герцог, вскипая гневом, — что вы отъявленный, бесстыдный негодяй, который, раз поклявшись совершить дурное дело, держит свое слово, но я приму меры и воспрепятствую вам. У вас нет других врагов, кроме собственных ваших злодейств.
— Если бы я звался Грэм, а не Кэмбел, я, вероятно, меньше слышал бы о них, — ответил с упрямой решимостью Роб Рой.
— Вы хорошо сделали бы, сэр, — сказал герцог, — если бы предупредили свою жену, своих родных и приверженцев, чтоб они осторожней обходились с джентльменами, которые попали сейчас в их руки, потому что я вдесятеро взыщу с них, с ваших родичей и сподвижников, за малейший вред, причиненный верноподданным его величества.
— Милорд, — молвил в ответ Роб Рой, — никто из моих врагов не обвинит меня в кровожадности; и будь я сейчас среди своих, я управлял бы четырьмя-пятью сотнями диких горцев так же легко, как ваша светлость этими девятью-десятью лакеями и гонцами. Но если вы намерены лишить семью ее главы, приготовьтесь к тому, что члены этой семьи станут действовать самочинно. Однако, что бы ни случилось, там среди пленных находится один достойный человек, мой родственник, и он пострадать не должен. Есть здесь кто-нибудь, кто согласился бы оказать услугу Мак-Грегору? Он воздаст за нее, хоть сейчас его руки и связаны.
Горец, принесший герцогу письмо, отозвался:
— Я исполню вашу волю, Мак-Грегор, и нарочно вернусь ради этого в горы.
Он подошел и принял от пленника поручение к жене, смысла которого я не понял, так как оно передано было по-гэльски, но я не сомневался, что оно обеспечивало безопасность мистеру Джарви.
— Вы слышите, какая дерзость? — сказал герцог. — Этот человек открыто берет на себя роль посланника! Его поведение стоит поступка его хозяев, которые сами пригласили нас действовать сообща против этих разбойников и расторгли союз, как только Мак-Грегоры согласились уступить им Балквиддерский край, предмет их давнишнего спора.
— Тише, тише, Гарсхаттахин! — сказал герцог. — Вам небезопасно держать такие речи пред кем бы то ни было, а тем более предо мной; но вы, мне кажется, вообразили себя привилегированной особой. Извольте отвести вашу часть к Гартартану; я сам прослежу, чтобы пленника препроводили в Духрей, и пришлю вам завтра свои распоряжения. И соблаговолите не увольнять в отпуск ни одного из ваших солдат.
— Ну, начинается: то приказ, то отмена приказа! — процедил сквозь зубы Гарсхаттахин. — Но терпение, друг мой, терпение! Настанет день, и мы сыграем с вами в игру «Меняйтесь местом — король идет»!
Два конных отряда построились и приготовились к выступлению, торопясь прибыть засветло на ночные квартиры. Я получил скорее приказ, чем приглашение, примкнуть к отряду и заметил, что хоть и не числюсь больше пленником, но все же состою под подозрением. Да и то сказать, времена были опасные. Спор между якобитами и ганноверцами, раздиравший страну, постоянные ссоры и раздоры между жителями Верхней Шотландии, не говоря уже об исконной нескончаемой распре, разделяющей влиятельные шотландские семьи, — все это так обостряло всеобщую подозрительность, что одинокий, лишенный покровительства чужестранец почти неизбежно должен был натолкнуться в путешествии на какую-либо неприятность.
Я, однако, примирился со своею участью, утешая себя надеждой, что, может быть, мне удастся получить от плененного разбойника кое-какие сведения о Рэшли и его происках. Но справедливость требует добавить, что мной владели не одни лишь себялюбивые помыслы, — судьба моего странного знакомца глубоко волновала меня, и я всей душой хотел помочь ему и оказать все услуги, какие потребуются в его несчастном положении и какие ему дозволено будет принять.
ГЛАВА XXXIII
Эхо в скалах и ложбинах с двух сторон отзывалось на трубы кавалерии, когда она, выстроившись в два отдельных отряда, медленной рысью двинулась по долине. Отряд под командой майора Галбрейта вскоре стал забирать вправо и переправился через Форт, чтобы к ночи поспеть на указанные ему квартиры — в расположенном поблизости старинном замке, насколько мне было известно. При переправе через поток всадники являли живописную картину, однако быстро исчезали из виду, поднимаясь на противоположный, одетый лесом берег.
Мы продолжали свой марш в довольно стройном порядке. Для вернейшей охраны пленника герцог приказал посадить его на круп лошади за спиной одного своего слуги (его звали, как я потом узнал, Эван из Бриглендза) — самого рослого и сильного человека в отряде. Подпруга, опоясав тела обоих седоков, была застегнута на груди у великана, так что Робу невозможно было освободиться от своего стража. Я получил предписание держаться рядом с ними и был посажен для этого на полкового коня. Солдаты окружали нас так тесно, как позволяла ширина дороги, и постоянно по ту и другую сторону около нас скакал один, а иногда и два всадника с пистолетом в руке. Эндрю Ферсервису, посаженному на горного пони, где-то кем-то захваченного, разрешили ехать среди прочих слуг, которые в большом числе следовали за отрядом, не входя, однако, в общий строй с обученными ополченцами.
Так мы проехали некоторое расстояние, пока не прибыли к месту, где и нам предстояло переправиться через реку. Форт, поскольку он берет начало в озере, достигает значительной глубины даже там, где он еще совсем не широк; спускаться же к переправе нужно было по скалистой крутой тропе в узкой расселине, где не могли пройти рядом два человека. Так как арьергарду и центру нашего небольшого отряда пришлось задержаться на высоком берегу, пока один за другим спускались в расселину всадники авангарда, произошла длительная заминка, как это обычно бывает в таких случаях, и даже некоторое замешательство: несколько всадников, из тех, кто не входил в постоянный состав эскадрона, ринулись, нарушив очередь, к проходу и внесли беспорядок также и в ряды милиции, хотя она была довольно хорошо обучена строю.
Тогда-то, затертый в толпе на крутом берегу, я услышал, как Роб прошептал человеку, за спиной у которого он был посажен:
— Твой отец, Эван, никогда не поволок бы старого друга, как теленка, на убой, хотя бы все герцоги христианской земли дали ему такой приказ.
Эван ничего не ответил и только пожал плечами, точно говоря, что он не волен в своих делах.
— Когда Мак-Грегоры спустятся в долину и ты увидишь пустые загоны, кровь на камнях очага и огонь, полыхающий между стропилами дома, тогда ты, может быть, поймешь, Эван, что если бы во главе их клана стоял твой приятель Роб, у тебя уцелело бы все то, о чем теперь болит твое сердце.
Эван из Бриглендза, простонав, снова пожал плечами, но не сказал ни слова.
— Обидно думать, — продолжал Роб, так тихо нашептывая свои укоры на ухо Эвану, что их не мог расслышать никто, кроме меня; а я, конечно, никоим образом не счел бы своим долгом помешать его побегу, — обидно думать, что для Эвана из Бриглендза, которому Роб Мак-Грегор не раз помогал рукой, мечом и кошельком, сердитый взгляд вельможи значит больше, чем жизнь друга.
Эван был, как видно, сильно взволнован, но хранил молчание. С другого берега послышался возглас герцога: «Переправляйте пленника!»
Эван пустил своего коня, и только успел я расслышать шепот: «Ты взвешиваешь, стоит ли кровь Мак-Грегора лопнувшего ремня? Но за нее тебе придется дать ответ и в этом мире и в том», — как их лошадь торопливо прошла мимо меня и, стремительно бросившись вперед, вступила в воду.
— Не вам, сэр, не вам, — сказал мне один из кавалеристов, когда я хотел последовать за ними.
И несколько всадников, оттеснив меня, устремились к переправе.
Я видел, как на другом берегу герцог при меркнущем свете дня выстраивал свой отряд, по мере того как всадники вразброд — кто выше, кто ниже — выходили на берег. Многие уже переправились, другие были еще в воде, остальные только готовились войти в реку, когда внезапный всплеск дал мне понять, что красноречие Мак-Грегора не пропало даром и Эван решился дать разбойнику свободу и возможность отстоять свою жизнь. Герцог тоже услышал этот звук и тотчас понял, что он означал.
— Собака! — крикнул он Эвану, когда тот вышел на берег. — Где пленник?
И, не слушая оправданий, которые бормотал, запинаясь, испуганный вассал, он пустил ему в голову пулю — не знаю, смертельную или нет — и прокричал:
— Джентльмены! Бросайтесь врассыпную и догоните негодяя. Сто гиней тому, кто изловит Роб Роя!
Все мгновенно было охвачено движением и суматохой. Роб Рой, освободившись от своих пут, — несомненно, благодаря тому, что Эван расстегнул пряжку ремня, — соскользнул с крупа коня и, нырнув в воду, прошел под брюхом лошади плывшего слева от него кавалериста. Но так как ему пришлось на одно мгновение всплыть на поверхность, чтобы побольше набрать воздуха в легкие, пестрый тартан его пледа привлек внимание ополченцев; тотчас же многие из них кинулись в реку, нисколько не заботясь о собственной безопасности, устремившись, по шотландскому выражению, «через болото и через поток», — и поплыли, кто верхом, кто потеряв коня и борясь теперь за свою жизнь. Другие, менее ревностные или более благоразумные, кинулись в разные стороны и скакали вверх и вниз по обоим берегам, высматривая место, где беглец мог бы выбраться из воды. Крики и гиканье, призывы о помощи с разных мест, где кто-нибудь видел или вообразил, что видит, какую-либо часть одежды разбойника; частые гулкие выстрелы из пистолетов и карабинов по каждому предмету, возбудившему малейшее подозрение; вид множества всадников, скачущих над водой, в воду, из воды и замахивающихся палашами на все, что привлекало их внимание; тщетные старания офицеров водворить хоть какое-то подобие порядка — все это, в той суровой обстановке и при тусклом свете осенних сумерек, создавало самое поразительное зрелище. Мне предоставили спокойно наблюдать его, потому что вся наша кавалькада, рассеявшись, кинулась во все стороны преследовать пленника или хотя бы следить за ходом погони. Я заподозрил тогда же — а впоследствии узнал достоверно, — что многие из тех, кто, казалось бы, наиболее рьяно старался подстеречь и поймать беглеца, в действительности меньше всего желали, чтобы он был пойман, и только кричали во весь голос, чтобы усилить общее смятение и облегчить Роб Рою побег.
А скрыться для такого искусного пловца было нетрудно, раз ему удалось ускользнуть от преследователей в первом пылу погони. Одно время, правда, за ним гнались по пятам, и выпущено было много пуль, которые врезались в воду вокруг него. Эта сцена сильно напоминала охоту на выдру, как мне ее приходилось наблюдать в Осбалдистон-холле: выдра по необходимости время от времени поднимает нос над водой, чтобы сделать выдох и вдох, и в эти мгновения собаки ее замечают, но, отдышавшись, она снова уходит под воду и ускользает от них. Однако Мак-Грегор прибег к уловке, недоступной для выдры: он умудрился под носом у преследователей незаметно освободиться от пледа и пустил его плыть вниз по реке. Клетчатый тартан тотчас привлек всеобщее внимание; это навело многих всадников на ложный след и отвратило немало пуль и сабельных ударов от головы, для которой они были предназначены.
Как только беглецу удалось скрыться из виду, обнаружить его стало почти невозможно, потому что во многих местах к реке нельзя было подступиться из-за крутизны берегов или из-за густых зарослей ольшаника, березняка, тополей, которые, свесившись над водою, не позволяли всаднику приблизиться. Преследователям нередко случалось обознаться, многие из них попадали в беду, а надвигавшаяся ночь делала их задачу с каждой минутой все более безнадежной. Одних затягивало на реке в водоворот, и товарищам приходилось спешить на выручку, чтоб не дать им утонуть; другие, раненные в свалке пулей или ударом шпаги, взывали о помощи или грозили отомстить, — и раза два подобные случаи действительно приводили к драке. Наконец трубы заиграли отбой, возвещая, что командир, как ни было ему обидно, распростился на время с надеждой на крупную награду, так неожиданно ускользнувшую из его рук, и кавалеристы начали медленно и неохотно, перебраниваясь между собою, собираться в ряды. Я видел их силуэты, когда они выстраивались на южном берегу реки, рокот которой, еще недавно заглушаемый шумом ожесточенного преследования, хрипло звучал теперь, наперебой с грубыми, сердитыми и укоризненными голосами разочарованных всадников.
До сих пор я был безучастным, хотя и далеко не равнодушным зрителем необычайной сцены, происходившей на реке. Но вдруг я услышал возглас:
— А где же тот пришлый англичанин? Это он дал Роб Рою нож перерезать ремень.
— Изрубить негодяя в лапшу! — откликнулся чей-то голос.
— Продырявить ему пулей кочерыжку! — сказал другой.
— Вогнать ему клинок на три дюйма в грудь! — прогремел третий.
И я услышал сбивчивый топот копыт — несколько всадников поскакали в разные стороны с явным намерением исполнить свои угрозы. Я тотчас оценил положение и решил, что вооруженные люди, не знающие удержу в своих распаленных страстях, по всей вероятности, сперва застрелят или зарубят меня, а уж потом начнут разбираться, за дело или нет. Сообразив это, я соскочил с коня и, пустив его на волю, бросился в заросли ольшаника, полагая, что в надвигавшейся ночной темноте меня вряд ли найдут. Если б я находился поблизости от герцога и мог бы воззвать к его личному покровительству, я так и поступил бы, но он уже начал свой отход, и я не видел на левом берегу реки ни одного офицера достаточно высокого ранга, который мог бы оказать мне покровительство, если я сдамся ему. Между тем, подумал я, законы чести отнюдь не требуют, чтобы я при таких обстоятельствах рисковал жизнью. Когда сумятица понемногу улеглась и вблизи моего убежища уже не слышалось цоканья подков, моим первым побуждением было разыскать стоянку герцога и отдаться ему в руки в качестве благонамеренного подданного, которому нечего бояться правосудия, и чужеземца, который имеет все права на покровительство и гостеприимство. С этой целью я выбрался из своего тайника и осмотрелся.
Сумерки уже почти сменились темнотою ночи; на этом берегу Форта всадников оставалось немного или вовсе ни одного, а те, что перебрались уже через реку, давно ускакали, и я слышал только отдаленный стук копыт и протяжный, заунывный голос труб, который разносился по лесам, созывая отставших. Итак, я оказался здесь один и в довольно затруднительном положении: у меня не было лошади, а бурное течение реки, взбаламученной после суматошной сцены, которая недавно разыгралась в ее русле, и казавшейся еще мутнее в неверном и тусклом свете месяца, отнюдь не привлекало пешехода, который не привык переходить реки вброд и только что видел, как всадники при опасной переправе барахтались, погрузившись в воду до луки седла. Оставаясь же на этом берегу, я был бы вынужден после всех волнений истекшего дня и предыдущей ночи провести новую наступающую ночь al fresco, note 91 на склоне одного из холмов Горной Страны.
После минутного раздумья я сообразил, что Эндрю Ферсервис, переправившийся через реку с остальными слугами, бесспорно последует своей дерзкой и наглой привычке всегда соваться вперед и не преминет удовлетворить любознательность герцога или других влиятельных особ касательно моего звания и положения в обществе; значит, мне не было нужды, во избежание каких-либо подозрений, спешить на ночную стоянку герцога, подвергаясь опасности утонуть в реке или, — даже если бы мне удалось благополучно выбраться на берег, — не нагнав эскадронов, сбиться с пути и, наконец, погибнуть понапрасну от шашки какого-нибудь отставшего ополченца, который решит, что такой молодецкий подвиг послужит оправданием его запоздалой явки. Поэтому я решил повернуть обратно к той корчме, где провел минувшую ночь. Приверженцев Роб Роя мне нечего было опасаться: он был теперь на свободе, и я не сомневался, что в случае встречи с кем-либо из его удальцов сообщение о побеге их вождя обеспечит мне покровительство. К тому же, вернувшись, я тем самым покажу, что не имел намерения покинуть мистера Джарви в его трудном положении, в которое он попал, в сущности, из-за меня. И, наконец, только в этих краях я надеялся узнать что-либо о Рэшли и о бумагах моего отца, — а ведь это и было основной целью путешествия, столь осложнившегося опасными приключениями. Итак, я оставил всякую мысль о том, чтобы ночью переправляться через Форт, и, обратившись спиной к Фрусскому Броду, тихо побрел к деревне Эберфойл.
Резкий ветер, временами напоминавший о себе шумным свистом и морозным дыханием, разогнал облака, которые иначе заночевали бы в долине, и хотя не мог окончательно рассеять туман, сбил его в расплывчатые, изменчивые клубы, которые то повисали на вершинах гор, то заполняли густыми и широкими полосами глубокие лощины там, где глыбы камня составной породы, или брекчии, сорвавшись некогда с утесов, стремительно скатывались в долину, оставляя каждый на своем пути расселину, схожую с руслом иссякшего потока. Луна, стоявшая теперь высоко, весело поблескивала в холодном воздухе и серебрила излучины реки и горные пики и кручи, покрытые туманом, меж тем как свет луны, казалось, поглощался белым руном тумана там, где он лежал густой и плотный, а более легким и слоистым его полосам придавал дымчатую прозрачность, напоминавшую тончайшее покрывало из серебряной кисеи. Как ни затруднительно было мое положение, это романтическое зрелище и живительное действие морозного воздуха поднимали мой дух и бодрили меня. Мне хотелось отбросить заботу, пренебречь опасностью, и я невольно начал насвистывать в такт своим шагам, которые должен был ускорить из-за холода. Я почувствовал, что пульс жизни бьется во мне более гордо и полно по мере того, как крепнет вера в собственные силы, мужество и находчивость. Я был так занят своими мыслями и теми чувствами, которые они возбуждали, что не слышал, как сзади меня нагоняли два всадника, пока они не поравнялись со мною, один слева, другой справа, и левый, осадив коня, не обратился ко мне по-английски:
— Го-го, приятель, куда так поздно?
— Ужинать и ночевать в Эберфойл, — ответил я.
— Дорога в горах свободна? — спросил он тем же повелительным тоном.
— Не знаю, — ответил я. — Увижу, когда приду. Однако, — добавил я, вспомнив об участи Морриса, — если вы англичане, советую вам, пока не рассвело, повернуть назад: в этих краях возникли волнения, и, мне думается, чужеземцу здесь не совсем безопасно.
— Королевские солдаты отступили, не так ли? — был ответ.
— Отступили, и один отряд с офицером во главе разбит и захвачен в плен.
— Вы в этом уверены? — спросил всадник.
— Как в том, что слышу ваш голос, — ответил я. — Я был невольным свидетелем сражения.
— Невольным? — продолжал вопрошавший. — Вы не приняли в нем участия?
— Отнюдь нет, — отвечал я. — Я был арестован королевским офицером.
— По какому подозрению? И кто вы такой? Как ваше имя? — продолжал он.
— Право, сэр, не понимаю, — был мой ответ, — почему я должен отвечать на столько вопросов незнакомому человеку. Я сообщил достаточно, чтобы дать вам понять, в какую опасную и неспокойную местность вы направляетесь. Если вы решите продолжать путь — ваше дело; я не спрашиваю вас о вашем имени и занятиях, и вы меня очень обяжете, если не будете спрашивать меня о моих.
— Мистер Фрэнсис Осбалдистон, — произнес второй всадник, и звук его голоса отозвался дрожью в каждом моем нерве, — не должен насвистывать свои любимые мелодии, если хочет остаться неузнанным.
И Диана Вернон — потому что не кем другим, как ею, были брошены из-под капюшона эти слова, — весело меня передразнивая, просвистела вторую часть моей песенки.
— Боже милостивый! — воскликнул я, как громом пораженный. — Вы ли это, мисс Вернон? В таком месте, в такой час, в такой беззаконной стране, в таком…
— … в таком мужском костюме, хотите вы сказать? Но что поделаешь! Философия несравненного капрала Нима оказывается наимудрейшей: «Как можно, так и нужно». Pauca verba. note 92
Пока она говорила, я старался при необычно ярком свете месяца разглядеть внешность ее спутника. Нетрудно понять, что встреча в таком уединенном месте с мисс Вернон, совершающей столь опасное путешествие под покровительством только одного джентльмена, — что такая встреча не могла не возбудить во мне ревности и удивления. Всадник не обладал низким, мелодическим голосом Рэшли — его голос был более высок и звучал повелительней; к тому же он, даже сидя в седле, был заметно выше ростом, чем тот, кого я больше всех ненавидел и остерегался.
Своим обращением незнакомец не напоминал мне также никого из прочих моих двоюродных братьев — оно отмечено было тем неуловимым тоном, той манерой, по которым с первых же немногих слов узнается умный и воспитанный человек.
Но незнакомец, пробудивший во мне тревогу, казалось, желал уклониться от моего любопытства.
— Диана, — сказал он ласково и властно, — передай своему родственнику его собственность, и не будем терять здесь времени.
Мисс Вернон между тем извлекла небольшой сверток и, наклонившись ко мне с седла, сказала тоном, в котором сквозь старание говорить в обычной для нее шутливой и легкой манере пробивалась нота искреннего чувства.
— Вы видите, дорогой кузен, я рождена для роли вашего ангела-хранителя. Рэшли был принужден вернуть награбленное; и если бы мы прошлой ночью прибыли, как полагали, в названную деревню Эберфойл, я нашла бы какого-нибудь шотландского сильфа, который принес бы вам на крыльях этот залог коммерческого процветания. Но на моем пути вставали великаны и драконы, а в наши дни странствующие рыцари и девицы при всей своей отваге не должны, как встарь, подвергать себя излишним опасностям. Вы же, милый кузен, кажется, только к этому и стремитесь.
— Диана, — сказал ее спутник, — позволь мне еще раз напомнить, что час не ранний, а нам далеко до дома.
— Сейчас, сэр, сейчас. Вспомните, — добавила она со вздохом, — как недавно приучилась я к подчинению. Я еще не передала кузену пакет… и не распрощалась с ним… навек… Да, Фрэнк, — сказала она, — навек! Пропасть лежит между нами — гибельная пропасть. Куда мы идем, вы не должны за нами следовать, в том, что делаем, вы не должны участвовать. Прощайте! Будьте счастливы!
Когда она еще ниже склонилась в седле на своей шотландской лошадке, ее лицо — быть может, не совсем нечаянно — коснулось моего. Она сжала мне руку, и слеза, дрожавшая на ее реснице, скатилась вместо ее щеки на мою. То было незабываемое мгновение — невыразимо горестное и вместе с тем исполненное радости, глубоко успокоительной и действующей так, точно сейчас должны открыться все шлюзы сердца. Но все же то было лишь мгновение. Совладав тотчас же с чувством, которому невольно поддалась, Диана Вернон сказала спутнику, что готова следовать за ним, и, пустив коней резвой рысью, они вскоре были уже далеко от меня.
— Милорд, — сказал Роб Рой, — хотя я и мог бы свалить вину за свои несчастья на вашу светлость, но я никогда не скажу, что вы сами были их намеренным и сознательным виновником. Если б я это думал, вы не восседали бы сегодня в качестве моего судьи: три раза вы были на ружейный выстрел от меня, когда думали только об олене, — а редко кто видел, чтобы я дал промах в стрельбе. Но тех, кто злоупотреблял благосклонным вниманием вашей светлости и восстановил вас против человека, бывшего некогда таким же мирным жителем этой страны, как и всякий другой, тех, кто, прикрываясь вашим именем, довел меня до крайности, — вот с теми я расплачиваюсь понемногу и, невзирая на все, что сказано сейчас вашей светлостью, надеюсь рассчитаться сполна.
— Я знаю, — молвил герцог, вскипая гневом, — что вы отъявленный, бесстыдный негодяй, который, раз поклявшись совершить дурное дело, держит свое слово, но я приму меры и воспрепятствую вам. У вас нет других врагов, кроме собственных ваших злодейств.
— Если бы я звался Грэм, а не Кэмбел, я, вероятно, меньше слышал бы о них, — ответил с упрямой решимостью Роб Рой.
— Вы хорошо сделали бы, сэр, — сказал герцог, — если бы предупредили свою жену, своих родных и приверженцев, чтоб они осторожней обходились с джентльменами, которые попали сейчас в их руки, потому что я вдесятеро взыщу с них, с ваших родичей и сподвижников, за малейший вред, причиненный верноподданным его величества.
— Милорд, — молвил в ответ Роб Рой, — никто из моих врагов не обвинит меня в кровожадности; и будь я сейчас среди своих, я управлял бы четырьмя-пятью сотнями диких горцев так же легко, как ваша светлость этими девятью-десятью лакеями и гонцами. Но если вы намерены лишить семью ее главы, приготовьтесь к тому, что члены этой семьи станут действовать самочинно. Однако, что бы ни случилось, там среди пленных находится один достойный человек, мой родственник, и он пострадать не должен. Есть здесь кто-нибудь, кто согласился бы оказать услугу Мак-Грегору? Он воздаст за нее, хоть сейчас его руки и связаны.
Горец, принесший герцогу письмо, отозвался:
— Я исполню вашу волю, Мак-Грегор, и нарочно вернусь ради этого в горы.
Он подошел и принял от пленника поручение к жене, смысла которого я не понял, так как оно передано было по-гэльски, но я не сомневался, что оно обеспечивало безопасность мистеру Джарви.
— Вы слышите, какая дерзость? — сказал герцог. — Этот человек открыто берет на себя роль посланника! Его поведение стоит поступка его хозяев, которые сами пригласили нас действовать сообща против этих разбойников и расторгли союз, как только Мак-Грегоры согласились уступить им Балквиддерский край, предмет их давнишнего спора.
— Ваш великий предок никогда так не говаривал, милорд, — вмешался майор Галбрейт. — И позвольте вам почтительно заметить, ваша светлость: вы никогда не имели бы случая этого сказать, если бы искали справедливости у самого истока… Верните честному человеку украденную кобылу; пусть каждая голова носит свою шляпу — и в Ленноксе порядок установится сам собой.
Нет в пледах верности, в тартане правды нет!
Что твой хамелеон, они меняют цвет.
— Тише, тише, Гарсхаттахин! — сказал герцог. — Вам небезопасно держать такие речи пред кем бы то ни было, а тем более предо мной; но вы, мне кажется, вообразили себя привилегированной особой. Извольте отвести вашу часть к Гартартану; я сам прослежу, чтобы пленника препроводили в Духрей, и пришлю вам завтра свои распоряжения. И соблаговолите не увольнять в отпуск ни одного из ваших солдат.
— Ну, начинается: то приказ, то отмена приказа! — процедил сквозь зубы Гарсхаттахин. — Но терпение, друг мой, терпение! Настанет день, и мы сыграем с вами в игру «Меняйтесь местом — король идет»!
Два конных отряда построились и приготовились к выступлению, торопясь прибыть засветло на ночные квартиры. Я получил скорее приказ, чем приглашение, примкнуть к отряду и заметил, что хоть и не числюсь больше пленником, но все же состою под подозрением. Да и то сказать, времена были опасные. Спор между якобитами и ганноверцами, раздиравший страну, постоянные ссоры и раздоры между жителями Верхней Шотландии, не говоря уже об исконной нескончаемой распре, разделяющей влиятельные шотландские семьи, — все это так обостряло всеобщую подозрительность, что одинокий, лишенный покровительства чужестранец почти неизбежно должен был натолкнуться в путешествии на какую-либо неприятность.
Я, однако, примирился со своею участью, утешая себя надеждой, что, может быть, мне удастся получить от плененного разбойника кое-какие сведения о Рэшли и его происках. Но справедливость требует добавить, что мной владели не одни лишь себялюбивые помыслы, — судьба моего странного знакомца глубоко волновала меня, и я всей душой хотел помочь ему и оказать все услуги, какие потребуются в его несчастном положении и какие ему дозволено будет принять.
ГЛАВА XXXIII
Едва вступив на шаткий мост,
Отвесил он поклон,
Добрался вплавь до берега -
И по полю бегом.
Гил Моррис
Эхо в скалах и ложбинах с двух сторон отзывалось на трубы кавалерии, когда она, выстроившись в два отдельных отряда, медленной рысью двинулась по долине. Отряд под командой майора Галбрейта вскоре стал забирать вправо и переправился через Форт, чтобы к ночи поспеть на указанные ему квартиры — в расположенном поблизости старинном замке, насколько мне было известно. При переправе через поток всадники являли живописную картину, однако быстро исчезали из виду, поднимаясь на противоположный, одетый лесом берег.
Мы продолжали свой марш в довольно стройном порядке. Для вернейшей охраны пленника герцог приказал посадить его на круп лошади за спиной одного своего слуги (его звали, как я потом узнал, Эван из Бриглендза) — самого рослого и сильного человека в отряде. Подпруга, опоясав тела обоих седоков, была застегнута на груди у великана, так что Робу невозможно было освободиться от своего стража. Я получил предписание держаться рядом с ними и был посажен для этого на полкового коня. Солдаты окружали нас так тесно, как позволяла ширина дороги, и постоянно по ту и другую сторону около нас скакал один, а иногда и два всадника с пистолетом в руке. Эндрю Ферсервису, посаженному на горного пони, где-то кем-то захваченного, разрешили ехать среди прочих слуг, которые в большом числе следовали за отрядом, не входя, однако, в общий строй с обученными ополченцами.
Так мы проехали некоторое расстояние, пока не прибыли к месту, где и нам предстояло переправиться через реку. Форт, поскольку он берет начало в озере, достигает значительной глубины даже там, где он еще совсем не широк; спускаться же к переправе нужно было по скалистой крутой тропе в узкой расселине, где не могли пройти рядом два человека. Так как арьергарду и центру нашего небольшого отряда пришлось задержаться на высоком берегу, пока один за другим спускались в расселину всадники авангарда, произошла длительная заминка, как это обычно бывает в таких случаях, и даже некоторое замешательство: несколько всадников, из тех, кто не входил в постоянный состав эскадрона, ринулись, нарушив очередь, к проходу и внесли беспорядок также и в ряды милиции, хотя она была довольно хорошо обучена строю.
Тогда-то, затертый в толпе на крутом берегу, я услышал, как Роб прошептал человеку, за спиной у которого он был посажен:
— Твой отец, Эван, никогда не поволок бы старого друга, как теленка, на убой, хотя бы все герцоги христианской земли дали ему такой приказ.
Эван ничего не ответил и только пожал плечами, точно говоря, что он не волен в своих делах.
— Когда Мак-Грегоры спустятся в долину и ты увидишь пустые загоны, кровь на камнях очага и огонь, полыхающий между стропилами дома, тогда ты, может быть, поймешь, Эван, что если бы во главе их клана стоял твой приятель Роб, у тебя уцелело бы все то, о чем теперь болит твое сердце.
Эван из Бриглендза, простонав, снова пожал плечами, но не сказал ни слова.
— Обидно думать, — продолжал Роб, так тихо нашептывая свои укоры на ухо Эвану, что их не мог расслышать никто, кроме меня; а я, конечно, никоим образом не счел бы своим долгом помешать его побегу, — обидно думать, что для Эвана из Бриглендза, которому Роб Мак-Грегор не раз помогал рукой, мечом и кошельком, сердитый взгляд вельможи значит больше, чем жизнь друга.
Эван был, как видно, сильно взволнован, но хранил молчание. С другого берега послышался возглас герцога: «Переправляйте пленника!»
Эван пустил своего коня, и только успел я расслышать шепот: «Ты взвешиваешь, стоит ли кровь Мак-Грегора лопнувшего ремня? Но за нее тебе придется дать ответ и в этом мире и в том», — как их лошадь торопливо прошла мимо меня и, стремительно бросившись вперед, вступила в воду.
— Не вам, сэр, не вам, — сказал мне один из кавалеристов, когда я хотел последовать за ними.
И несколько всадников, оттеснив меня, устремились к переправе.
Я видел, как на другом берегу герцог при меркнущем свете дня выстраивал свой отряд, по мере того как всадники вразброд — кто выше, кто ниже — выходили на берег. Многие уже переправились, другие были еще в воде, остальные только готовились войти в реку, когда внезапный всплеск дал мне понять, что красноречие Мак-Грегора не пропало даром и Эван решился дать разбойнику свободу и возможность отстоять свою жизнь. Герцог тоже услышал этот звук и тотчас понял, что он означал.
— Собака! — крикнул он Эвану, когда тот вышел на берег. — Где пленник?
И, не слушая оправданий, которые бормотал, запинаясь, испуганный вассал, он пустил ему в голову пулю — не знаю, смертельную или нет — и прокричал:
— Джентльмены! Бросайтесь врассыпную и догоните негодяя. Сто гиней тому, кто изловит Роб Роя!
Все мгновенно было охвачено движением и суматохой. Роб Рой, освободившись от своих пут, — несомненно, благодаря тому, что Эван расстегнул пряжку ремня, — соскользнул с крупа коня и, нырнув в воду, прошел под брюхом лошади плывшего слева от него кавалериста. Но так как ему пришлось на одно мгновение всплыть на поверхность, чтобы побольше набрать воздуха в легкие, пестрый тартан его пледа привлек внимание ополченцев; тотчас же многие из них кинулись в реку, нисколько не заботясь о собственной безопасности, устремившись, по шотландскому выражению, «через болото и через поток», — и поплыли, кто верхом, кто потеряв коня и борясь теперь за свою жизнь. Другие, менее ревностные или более благоразумные, кинулись в разные стороны и скакали вверх и вниз по обоим берегам, высматривая место, где беглец мог бы выбраться из воды. Крики и гиканье, призывы о помощи с разных мест, где кто-нибудь видел или вообразил, что видит, какую-либо часть одежды разбойника; частые гулкие выстрелы из пистолетов и карабинов по каждому предмету, возбудившему малейшее подозрение; вид множества всадников, скачущих над водой, в воду, из воды и замахивающихся палашами на все, что привлекало их внимание; тщетные старания офицеров водворить хоть какое-то подобие порядка — все это, в той суровой обстановке и при тусклом свете осенних сумерек, создавало самое поразительное зрелище. Мне предоставили спокойно наблюдать его, потому что вся наша кавалькада, рассеявшись, кинулась во все стороны преследовать пленника или хотя бы следить за ходом погони. Я заподозрил тогда же — а впоследствии узнал достоверно, — что многие из тех, кто, казалось бы, наиболее рьяно старался подстеречь и поймать беглеца, в действительности меньше всего желали, чтобы он был пойман, и только кричали во весь голос, чтобы усилить общее смятение и облегчить Роб Рою побег.
А скрыться для такого искусного пловца было нетрудно, раз ему удалось ускользнуть от преследователей в первом пылу погони. Одно время, правда, за ним гнались по пятам, и выпущено было много пуль, которые врезались в воду вокруг него. Эта сцена сильно напоминала охоту на выдру, как мне ее приходилось наблюдать в Осбалдистон-холле: выдра по необходимости время от времени поднимает нос над водой, чтобы сделать выдох и вдох, и в эти мгновения собаки ее замечают, но, отдышавшись, она снова уходит под воду и ускользает от них. Однако Мак-Грегор прибег к уловке, недоступной для выдры: он умудрился под носом у преследователей незаметно освободиться от пледа и пустил его плыть вниз по реке. Клетчатый тартан тотчас привлек всеобщее внимание; это навело многих всадников на ложный след и отвратило немало пуль и сабельных ударов от головы, для которой они были предназначены.
Как только беглецу удалось скрыться из виду, обнаружить его стало почти невозможно, потому что во многих местах к реке нельзя было подступиться из-за крутизны берегов или из-за густых зарослей ольшаника, березняка, тополей, которые, свесившись над водою, не позволяли всаднику приблизиться. Преследователям нередко случалось обознаться, многие из них попадали в беду, а надвигавшаяся ночь делала их задачу с каждой минутой все более безнадежной. Одних затягивало на реке в водоворот, и товарищам приходилось спешить на выручку, чтоб не дать им утонуть; другие, раненные в свалке пулей или ударом шпаги, взывали о помощи или грозили отомстить, — и раза два подобные случаи действительно приводили к драке. Наконец трубы заиграли отбой, возвещая, что командир, как ни было ему обидно, распростился на время с надеждой на крупную награду, так неожиданно ускользнувшую из его рук, и кавалеристы начали медленно и неохотно, перебраниваясь между собою, собираться в ряды. Я видел их силуэты, когда они выстраивались на южном берегу реки, рокот которой, еще недавно заглушаемый шумом ожесточенного преследования, хрипло звучал теперь, наперебой с грубыми, сердитыми и укоризненными голосами разочарованных всадников.
До сих пор я был безучастным, хотя и далеко не равнодушным зрителем необычайной сцены, происходившей на реке. Но вдруг я услышал возглас:
— А где же тот пришлый англичанин? Это он дал Роб Рою нож перерезать ремень.
— Изрубить негодяя в лапшу! — откликнулся чей-то голос.
— Продырявить ему пулей кочерыжку! — сказал другой.
— Вогнать ему клинок на три дюйма в грудь! — прогремел третий.
И я услышал сбивчивый топот копыт — несколько всадников поскакали в разные стороны с явным намерением исполнить свои угрозы. Я тотчас оценил положение и решил, что вооруженные люди, не знающие удержу в своих распаленных страстях, по всей вероятности, сперва застрелят или зарубят меня, а уж потом начнут разбираться, за дело или нет. Сообразив это, я соскочил с коня и, пустив его на волю, бросился в заросли ольшаника, полагая, что в надвигавшейся ночной темноте меня вряд ли найдут. Если б я находился поблизости от герцога и мог бы воззвать к его личному покровительству, я так и поступил бы, но он уже начал свой отход, и я не видел на левом берегу реки ни одного офицера достаточно высокого ранга, который мог бы оказать мне покровительство, если я сдамся ему. Между тем, подумал я, законы чести отнюдь не требуют, чтобы я при таких обстоятельствах рисковал жизнью. Когда сумятица понемногу улеглась и вблизи моего убежища уже не слышалось цоканья подков, моим первым побуждением было разыскать стоянку герцога и отдаться ему в руки в качестве благонамеренного подданного, которому нечего бояться правосудия, и чужеземца, который имеет все права на покровительство и гостеприимство. С этой целью я выбрался из своего тайника и осмотрелся.
Сумерки уже почти сменились темнотою ночи; на этом берегу Форта всадников оставалось немного или вовсе ни одного, а те, что перебрались уже через реку, давно ускакали, и я слышал только отдаленный стук копыт и протяжный, заунывный голос труб, который разносился по лесам, созывая отставших. Итак, я оказался здесь один и в довольно затруднительном положении: у меня не было лошади, а бурное течение реки, взбаламученной после суматошной сцены, которая недавно разыгралась в ее русле, и казавшейся еще мутнее в неверном и тусклом свете месяца, отнюдь не привлекало пешехода, который не привык переходить реки вброд и только что видел, как всадники при опасной переправе барахтались, погрузившись в воду до луки седла. Оставаясь же на этом берегу, я был бы вынужден после всех волнений истекшего дня и предыдущей ночи провести новую наступающую ночь al fresco, note 91 на склоне одного из холмов Горной Страны.
После минутного раздумья я сообразил, что Эндрю Ферсервис, переправившийся через реку с остальными слугами, бесспорно последует своей дерзкой и наглой привычке всегда соваться вперед и не преминет удовлетворить любознательность герцога или других влиятельных особ касательно моего звания и положения в обществе; значит, мне не было нужды, во избежание каких-либо подозрений, спешить на ночную стоянку герцога, подвергаясь опасности утонуть в реке или, — даже если бы мне удалось благополучно выбраться на берег, — не нагнав эскадронов, сбиться с пути и, наконец, погибнуть понапрасну от шашки какого-нибудь отставшего ополченца, который решит, что такой молодецкий подвиг послужит оправданием его запоздалой явки. Поэтому я решил повернуть обратно к той корчме, где провел минувшую ночь. Приверженцев Роб Роя мне нечего было опасаться: он был теперь на свободе, и я не сомневался, что в случае встречи с кем-либо из его удальцов сообщение о побеге их вождя обеспечит мне покровительство. К тому же, вернувшись, я тем самым покажу, что не имел намерения покинуть мистера Джарви в его трудном положении, в которое он попал, в сущности, из-за меня. И, наконец, только в этих краях я надеялся узнать что-либо о Рэшли и о бумагах моего отца, — а ведь это и было основной целью путешествия, столь осложнившегося опасными приключениями. Итак, я оставил всякую мысль о том, чтобы ночью переправляться через Форт, и, обратившись спиной к Фрусскому Броду, тихо побрел к деревне Эберфойл.
Резкий ветер, временами напоминавший о себе шумным свистом и морозным дыханием, разогнал облака, которые иначе заночевали бы в долине, и хотя не мог окончательно рассеять туман, сбил его в расплывчатые, изменчивые клубы, которые то повисали на вершинах гор, то заполняли густыми и широкими полосами глубокие лощины там, где глыбы камня составной породы, или брекчии, сорвавшись некогда с утесов, стремительно скатывались в долину, оставляя каждый на своем пути расселину, схожую с руслом иссякшего потока. Луна, стоявшая теперь высоко, весело поблескивала в холодном воздухе и серебрила излучины реки и горные пики и кручи, покрытые туманом, меж тем как свет луны, казалось, поглощался белым руном тумана там, где он лежал густой и плотный, а более легким и слоистым его полосам придавал дымчатую прозрачность, напоминавшую тончайшее покрывало из серебряной кисеи. Как ни затруднительно было мое положение, это романтическое зрелище и живительное действие морозного воздуха поднимали мой дух и бодрили меня. Мне хотелось отбросить заботу, пренебречь опасностью, и я невольно начал насвистывать в такт своим шагам, которые должен был ускорить из-за холода. Я почувствовал, что пульс жизни бьется во мне более гордо и полно по мере того, как крепнет вера в собственные силы, мужество и находчивость. Я был так занят своими мыслями и теми чувствами, которые они возбуждали, что не слышал, как сзади меня нагоняли два всадника, пока они не поравнялись со мною, один слева, другой справа, и левый, осадив коня, не обратился ко мне по-английски:
— Го-го, приятель, куда так поздно?
— Ужинать и ночевать в Эберфойл, — ответил я.
— Дорога в горах свободна? — спросил он тем же повелительным тоном.
— Не знаю, — ответил я. — Увижу, когда приду. Однако, — добавил я, вспомнив об участи Морриса, — если вы англичане, советую вам, пока не рассвело, повернуть назад: в этих краях возникли волнения, и, мне думается, чужеземцу здесь не совсем безопасно.
— Королевские солдаты отступили, не так ли? — был ответ.
— Отступили, и один отряд с офицером во главе разбит и захвачен в плен.
— Вы в этом уверены? — спросил всадник.
— Как в том, что слышу ваш голос, — ответил я. — Я был невольным свидетелем сражения.
— Невольным? — продолжал вопрошавший. — Вы не приняли в нем участия?
— Отнюдь нет, — отвечал я. — Я был арестован королевским офицером.
— По какому подозрению? И кто вы такой? Как ваше имя? — продолжал он.
— Право, сэр, не понимаю, — был мой ответ, — почему я должен отвечать на столько вопросов незнакомому человеку. Я сообщил достаточно, чтобы дать вам понять, в какую опасную и неспокойную местность вы направляетесь. Если вы решите продолжать путь — ваше дело; я не спрашиваю вас о вашем имени и занятиях, и вы меня очень обяжете, если не будете спрашивать меня о моих.
— Мистер Фрэнсис Осбалдистон, — произнес второй всадник, и звук его голоса отозвался дрожью в каждом моем нерве, — не должен насвистывать свои любимые мелодии, если хочет остаться неузнанным.
И Диана Вернон — потому что не кем другим, как ею, были брошены из-под капюшона эти слова, — весело меня передразнивая, просвистела вторую часть моей песенки.
— Боже милостивый! — воскликнул я, как громом пораженный. — Вы ли это, мисс Вернон? В таком месте, в такой час, в такой беззаконной стране, в таком…
— … в таком мужском костюме, хотите вы сказать? Но что поделаешь! Философия несравненного капрала Нима оказывается наимудрейшей: «Как можно, так и нужно». Pauca verba. note 92
Пока она говорила, я старался при необычно ярком свете месяца разглядеть внешность ее спутника. Нетрудно понять, что встреча в таком уединенном месте с мисс Вернон, совершающей столь опасное путешествие под покровительством только одного джентльмена, — что такая встреча не могла не возбудить во мне ревности и удивления. Всадник не обладал низким, мелодическим голосом Рэшли — его голос был более высок и звучал повелительней; к тому же он, даже сидя в седле, был заметно выше ростом, чем тот, кого я больше всех ненавидел и остерегался.
Своим обращением незнакомец не напоминал мне также никого из прочих моих двоюродных братьев — оно отмечено было тем неуловимым тоном, той манерой, по которым с первых же немногих слов узнается умный и воспитанный человек.
Но незнакомец, пробудивший во мне тревогу, казалось, желал уклониться от моего любопытства.
— Диана, — сказал он ласково и властно, — передай своему родственнику его собственность, и не будем терять здесь времени.
Мисс Вернон между тем извлекла небольшой сверток и, наклонившись ко мне с седла, сказала тоном, в котором сквозь старание говорить в обычной для нее шутливой и легкой манере пробивалась нота искреннего чувства.
— Вы видите, дорогой кузен, я рождена для роли вашего ангела-хранителя. Рэшли был принужден вернуть награбленное; и если бы мы прошлой ночью прибыли, как полагали, в названную деревню Эберфойл, я нашла бы какого-нибудь шотландского сильфа, который принес бы вам на крыльях этот залог коммерческого процветания. Но на моем пути вставали великаны и драконы, а в наши дни странствующие рыцари и девицы при всей своей отваге не должны, как встарь, подвергать себя излишним опасностям. Вы же, милый кузен, кажется, только к этому и стремитесь.
— Диана, — сказал ее спутник, — позволь мне еще раз напомнить, что час не ранний, а нам далеко до дома.
— Сейчас, сэр, сейчас. Вспомните, — добавила она со вздохом, — как недавно приучилась я к подчинению. Я еще не передала кузену пакет… и не распрощалась с ним… навек… Да, Фрэнк, — сказала она, — навек! Пропасть лежит между нами — гибельная пропасть. Куда мы идем, вы не должны за нами следовать, в том, что делаем, вы не должны участвовать. Прощайте! Будьте счастливы!
Когда она еще ниже склонилась в седле на своей шотландской лошадке, ее лицо — быть может, не совсем нечаянно — коснулось моего. Она сжала мне руку, и слеза, дрожавшая на ее реснице, скатилась вместо ее щеки на мою. То было незабываемое мгновение — невыразимо горестное и вместе с тем исполненное радости, глубоко успокоительной и действующей так, точно сейчас должны открыться все шлюзы сердца. Но все же то было лишь мгновение. Совладав тотчас же с чувством, которому невольно поддалась, Диана Вернон сказала спутнику, что готова следовать за ним, и, пустив коней резвой рысью, они вскоре были уже далеко от меня.