Страница:
— Раз у тебя так много «войн», то, наверное, и наград полная грудь? — уже наглея, с ухмылкой продолжал десантник.
— Всего четыре, — по-прежнему сдержанно отвечал Кондратюк. — Из них две — ордена Ленина и Красного Знамени. Видишь ли, лейтенант, у нас с десантниками разные весовые категории, — пояснил он. — То, что у вас считается геройством, заслуживающим награды, для нас — обычная работа. И работать спасателям надо тихо, иначе никого не спасем.
Парни иногда задавались вопросом о содержании статуса наград. С одной стороны, сколько бы раз тяжеловес ни поднимал чемпионскую штангу средневеса, ему не получить медаль. С другой стороны, на войне все одинаково рискуют жизнью — и рядовой мотопехоты, и профессионал из отряда ГРУ, только последний рискует чаще. И существует же такое — одно из справедливейших для любого общества — положение, как «От каждого по способности, каждому — по труду». Правда, никогда еще ни одно общество в оценке деятельности каждого индивидуума не полагалось на этот лучший из принципов человеческого общежития — разве что за мизерным исключением — и менее всего — общество социалистическое.
— А вот скажи… — не отступал лейтенант. Но он стал уже всерьез надоедать Кондратюку, и тот призывно помахал Юрию Черных. Когда тот подошел, слегка пошатываясь, капитан чуть заметно кивнул в сторону десантника.
— Пойдем выпьем со мной, десантура, — ухватив лейтенанта за рукав, словно лучшему другу, заулыбался Черных.
В другой компании изрядно выпивший комбат, наклонившись к Марьясину, чтобы перекрыть шум, тыкал пальцем в сидевшего рядом капитана, который сосредоточенно пил, не закусывая, и говорил:
— Это мой лучший командир роты Володя Сундеев. Лучший, понимаешь? Такого поискать. И пусть только сунутся сюда эти хмыри болотные из прокуратуры! Перестреляю! А его не отдам!
Майор уже несколько раз начинал свою тираду и никак не мог продолжить. И Михаил не впервые спрашивал:
— Да что же случилось-то, комбат?
— Пристрелил он одну сволочь, — продолжил, наконец, майор. Жалко, что выживет, гад. Врачи, видишь ли, гуманисты! А мы, значит, звери! Да его живым закопать надо, понял!
Из темпераментного рассказа майора, во время которого он не забывал подливать себе в стакан, Михаил понял следующее. Роту бросили на преследование банды, поголовно вырезавшей весь кишлак мирных жителей, которые из страха перед советской мотопехотой попросили не оставлять у них засаду. Сундеев блокировал банду в скалистом ущелье и засыпал ее минами. Душманам оставалось сдаться или умереть. Но после дикого изуверства, творимого ими в кишлаке, сдаваться не имело смысла, потому их передали бы афганским органам безопасности, а там умели зверствовать не хуже. Капитан понимал, что душманы решатся на прорыв, и приготовил встречу, а великолепному, редкостному пулеметчику, сержанту Степану Пасечнику сам выбрал прекрасную фланговую позицию. Когда остатки банды рванулись вперед, их встретил плотный, губительный огонь роты. Но с каждой минутой боя он почему-то становился все слабее. Тут Сундеев увидел, что пулемет Пасечника бьет по своим, и не огульно, а на выбор, вырывая из жизни «дедов». Он успел нашпиговать свинцом девятнадцать старослужащих, прежде чем подобравшийся сверху командир роты уложил его автоматной очередью. Из банды в пятьдесят человек спаслось четверо, проскочив через огненный заслон растерявшихся солдат. А Пасечник выжил. И как раз сегодня врачи разрешили капитану навестить раненого. Тот встретил его полным лютой ненависти взглядом. Потом, превозмогая боль, останавливаясь почти после каждого слова, заговорил:
— Жалко, что мало я их уложил. И тебя надо было, жаба поганая. Это вы, сучье офицерье, давали этим выродкам с куриными мозгами делать из нас бессловесных скотов. Где эта падаль вонючая — замполит? Вот бы кого я достал с радостью. Значит, за родину мы тут жизни кладем? А любой затруханный «дед» молодых пряжкой по жопе — тоже за Родину? А подставлять этим скотам зад — это за отечество? Жаль, что не добил ты меня. Для тебя жаль. Потому что, если «вышку» не дадут, буду давить вас, сколько жизни хватит…
Сундеев вдруг поднял голову, посмотрел на комбата тяжелым осмысленным взглядом и, стараясь твердо произносить слова, медленно заговорил:
— За заботу спасибо, комбат. Только прокуратура мне — до лампочки. Я в предателя стрелял… Но как он говорил! Как говорил!.. Как он нас ненавидит! Как ненавидит!.. — зажмурившись, капитан покачал головой.
— Видишь, как переживает, — с пьяной нежностью в глазах сказал майор, обращаясь к Марьясину. — И за кого! — вдруг взорвался он. — За предателя! За гада! За шкуру! Как мы его раньше не разглядели! Да его в дурдом надо было! В смирительную рубашку! В зону, наконец, на нары, на парашу!
— Ну, в зоне-то он, видимо, и так окажется, — усмехнулся Михаил. — А дурдом ваши «деды» вашим молодым и здесь устроили. Обращаться за помощью к вам, отцам-командирам, совершенно бессмысленно, в чем молодые давно убедились. И если хотите знать, я не осуждаю этого пулеметчика. Душманы для него — противник, которого приказано убивать. А истинные враги — ваши «деды», эти рефлекторные твари, быдло, садисты. Надо удивляться не тому, что совершенно отчаявшиеся люди иногда стреляют в «дедов» и, по сути, ничем не отличающихся от них офицеров. Надо удивляться, почему в армии еще не началась гражданская война.
— Ты что! Что ты болтаешь, салага! — ошалело взвился майор. — Да я тебя!.. Да ты у меня, сука!..
— Ни хрена себе гость нынче пошел! — рассмеялся Михаил.
— Я что ли должен следить, сколько кому ремней по жопе всыпали? — возмутился комбат.
— Нет. Вы должны следить, чтобы никто никому не всыпал.
— Мое дело — организовать бой…
— Вот и организовали, — перебил Михаил. — И скольких не досчитались?.. А знаете ли вы, майор, что половина наших, оказавшихся в плену, это перебежчики. Люди не выдерживают издевательств своих «боевых товарищей», и унижение плена предпочитают унижениям от ваших вонючих «дедов» — наркоманов и ублюдков. Знаете ли вы, что по меньшей мере треть наших потерь в этой войне происходит из-за халатности, бездарности, ссор и пьянства — прежде всего командиров. Интересно бы узнать, сколько во время боев выпущено очередей в спину своим.
— А у нас один бывший уголовник все свое отделение положил из автомата, — вмешался сидевший неподалеку старший лейтенант. Всех наградили за какой-то бой, а его нет. Не дали как бывшему уголовнику. Да и тут за ним дела водились… Обиделся и всех — одной очередью.
Не слушая его, комбат уставился на Марьясина налившимися водкой и злобой глазами.
— Так вот ты кто, оказывается, — хрипло заговорил он. — Ты предатель. Встать смирно перед старшим по званию! — заорал майор. — Пристрелю, как собаку! — рука его нервно шарила по кителю в поисках пистолета.
— Успокойся, дурак, — поморщился Михаил и, перехватив руку комбата, так сжал ее, что тот едва сдержал крик. Второй рукой Марьясин выдернул из кобуры майора пистолет.
— Заходи завтра, — сказал он. — Гость ты наш дорогой. К ним подошел озабоченный Кондратюк и поспешно увел своего заместителя.
— Что это тебя на выступления потянуло? — недовольно спросил он. — Нашел кого учить!
— Учить?.. Нет, — рассмеялся Михаил. — Как говорится, я ставлю перед собой только реальные задачи. Да и куда мне, если ему академия, кроме глупого гонора, ничего не дала.
— Зачем же ты его приглашал?
— Я вообще никого сюда не приглашал.
Они рассмеялись.
— А пистолет разряди и отдай, — сказал капитан. — А то с пьяни еще за автоматом побежит. Я ведь почти не шучу. На всякий случай попросил наших ребят по очереди постоять на стреме.
— Миша, давай к нам! — призывно замахал Черных от своей собравшейся на одной из кроватей компании, где собрались штабной лейтенант и два боевых капитана. — Вот наш старшой вам все объяснит, — заявил он. — Михаил был учителем истории.
— На кого же ты детей бросил? — с улыбкой поинтересовался один из капитанов у подошедшего Марьясина. — Призвали, что ли?
— Нет, сам ушел в армию, — ответил Михаил, устраиваясь за столиком напротив. — Во-первых, никого сейчас история не интересует. Да и не знаешь, какую историю преподавать. Во-вторых, как выяснилось, учительство — не мое дело. Скучища.
— Ну да? — усомнился второй капитан. — С такой внешностью от школьниц, наверное, отбоя не было.
— Да я ведь не под юбки, а в мозги им пытался заглядывать. Но ничего интересного не разглядел. Обычный набор: шмутье, секс, деньги.
— Неужто ни одной школьницы не поимел? — заинтересовался лейтенант.
— Я предпочитал блядей на стороне. И вообще исповедую правило: не имей там, где живешь.
— Зря ты все-таки только в мозг заглядывал, — рассмеялся первый капитан. — Главный интерес дислоцируется как раз под юбкой. Знаете, мужики, мне уже двадцать восьмой год, много имел баб, но ни одной невинной девки не попадалось. Теперь не удивляюсь, раз в школах работают такие красавцы учителя.
— Между прочим, я преподавал в девятых и десятых классах, — сказал Марьясин. — Так вот, как сообщила мне по дружбе наш школьный доктор, ни в девятых, ни в десятых классах при обследовании не оказалось ни одной девственницы. А вообще, откуда эти грязные намерения у блестящего капитана доблестной армии?
— От верблюда, — хмыкнул капитан. — А знаете, что надо, чтобы по отношению к женщине были чистые намерения?.. Надо помыть член, — сам ответил он и первый рассмеялся.
— А ты знаешь, почему у Кащея Бессмертного нет детей? — включился в анекдотический настрой Марьясин. — Потому что у него одно яйцо и то за тридевять земель.
— Вы, ребята, с ним по части анекдотов не соревнуйтесь, — искренне забавляясь, хохотнул Юрий.
— Почему Баба-Яга никогда не беременеет? — продолжал Марьясин. — Потому что не на той палке летает… Какая разница между проституткой и блядью? Проститутка — это профессия, а блядь — это идеология… Что такое современный мужчина?.. Мужчина, которому одной бутылки мало, а одной женщины много… Знаете, почему муравьев так много?.. Потому что для них еще не изобрели презерватив… Хватит или еще?.. Вас ведь интересовал какой-то исторический вопрос.
— Да, вот Игорь интересовался, какие племена в Афганистане сейчас самые мирные, — отсмеявшись, кивнул Черных на лысого капитана.
— О племенах — сложный вопрос, и вряд ли вам исчерпывающе ответит на него профессиональный этнограф, — покачал головой старший лейтенант. — Если говорить о народах, населяющих Афганистан, то их больше тридцати. Во-первых, конечно, собственно афганцы, то есть пуштуны. Дальше… Иранская группа: таджики, хазарейцы, чараймаки, фирузкухи, джимшиды, теймуры, белуджи, персы, курды, памирские народы и другие. Тюркская группа: узбеки, туркмены, афшары, кызылбаши, киргизы, казахи. Индоарийская группа: пашаи, панджабцы, индийцы, тиран, цыгане, джаты, кохистанцы. Нуристская группа: нуристанцы, брагу, арабы, моголы, не монголы, а моголы. Это лишь те, что у меня на памяти. Каждая народность еще делится на племена, а племена — на подплемена и родовые группы. Например, племена образуют четыре основные группы: сарбани, батани, гургушт, карали. Скажем, крупнейшие из племенных объединений — дурани из группы сарбани и гильзаи из группы батани насчитывают полтора миллиона человек каждое. Другие крупные племена — джадраны, Бардаки, мангалы, моманды, сафи, шинвары, какары, чакмани, хугшани, джаджи.
— Черт побери, где ты только всего этого набрался? — удивился второй капитан и, протянув Марьясину руку, представился: — Василий Савченко.
— Понимаешь, Василий, вышел со мной такой казус, — улыбнулся Михаил. — Собирали нас в спешке. Каждый, в общем-то, знал, где ему предстоит работать. А перед отлетом неизвестно откуда привез ли какого-то полковника, чтобы прочел лекцию по Афганистану. Хотя бы стало понятно, куда летим. Полковник прочел нам обзорную лекцию. Стили задавать вопросы. Сперва отвечал, а потом обозлился: «Хрен его знает, как там они относятся друг к другу, и вообще, я специалист по Канаде». Вот и пришлось самому здесь уже кое-что почитать.
Парни рассмеялись, выпили, и Марьясин продолжал:
— Ты, Игорь, хотел узнать о мирных и не мирных для нас племенах. Тут я тебе ничем помочь не могу. И вообще, не знаю, есть ли по отношению к нам мирные племена.
— Вот! — воскликнул капитан. — Что я говорил! Где вы видели этих мирных!?.. Я с боем занимаю кишлак, при этом теряю двенадцать человек. Точно знаю, что из кишлака мы никого не выпустили. Все выходы жестко заблокировали. И душманов в кишлаке нет? Запрятали свои пулеметы, автоматы, «буры» и сидят у дувалов смирные, как овечки, дехкане-бородачи. Некоторые еще и улыбаются, сволочи. Я дал приказ: изо всех стволов по этим «мирным». И ничуть не жалею.
— Какая там к… матери жалость! — гневно вскинулся Василий. — А они нас жалеют?! Я видел, что эта сволочь делает с пленными. Помню двоих, разделанных, как свиные туши. Руки, ноги отдельно, сердце вырвано, глаза выколоты, уши отрезаны. Еще с одного прямо целиком сняли кожу. Многого навидался. Кажется, ко всему уже готов, а тут меня даже вырвало. Другого закопали в землю, только голова торчит. И на эту голову, видимо, по очереди срали, пока не задохнулся в говне. Жалеть! — с озлоблением повторил он и нервно дернул головой. — Наш батальон как-то занимал селение, где укрепилась большая банда. Из одних окон свешиваются белые тряпки, будто флаги, а из соседних лупят пулеметы. Подавишь пулемет, пробегаешь мимо белого флага, а из-под него по тебе очереди в спину. Оператор-наводчик БМП не успевал определять, где там мирные, где немирные. Комбату охренела эта подлость. Вывел роты из боя, вызвал авиацию, подключил артиллерию и все батальонные огневые средства. Как врезали! От того кишлака только пыль осталась. Жалко, что поздно принял это решение комбат. Наших там почти два взвода полегло.
— Издержки при оплате интернационального долга, как однажды сказал наш командир, — усмехнувшись, заметил Черных.
Капитан вздрагивающей рукой разлил по стаканам водку.
— Выпьем за тех… Э-эх…
Молча выпили. К тосту присоединился сидевший неподалеку и прислушивавшийся к разговору подполковник.
— Я могу допустить, что в тех ситуациях у вас просто не было другого выхода, — заговорил подполковник. — Но подумайте вот о чем… Когда мой батальон прошел через населенный пункт, оттуда раздались выстрелы. Убили двух солдат. Так что же, из-за нескольких дураков надо было смести с лица земли все селение? Ну, допустим, снес бы я его, потеряв двух человек. А завтра в другой деревне потерял бы вдесятеро больше людей. Ведь слухи здесь разносятся мгновенно, словно их гонит ветер. Так что часто мы сами создаем себе врагов.
В первые месяцы пребывания на афганской земле советские войска действительно чувствовали себя исполнителями интернационального долга. Хотя и мало кто задумывался над тем, откуда он свалился на их головы, этот аморфный, ничем, включая смысловые рамки, не определенный долг. По прихоти истории два соседних народа были так далеки друг от друга духовным обликом, моральным складом, культурой, религией, что о какой-то общности говорить не приходилось. Ни царская Россия, ни СССР у Афганистана никогда ничем не одалживались. Значит, и в этом отношении не могло быть никаких долгов, включая интернациональный, ни перед афганским государством, ни перед народом этой страны. Немногие задавались и вопросом, почему интернациональные долги, словно по наследству перешедшие от прежней России, платит, стремится платить лишь СССР, почему же СССР никто их не платит? Но так как о существовании долга было официально объявлено высшей властью, громадное большинство за долгие годы привыкших к безропотному послушанию советских граждан приняло эту истину как дарованную свыше.
Политуправление армии издало вроде бы полную здравомыслия памятку советскому солдату-интернационалисту. В ней писалось: «Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны в их борьбе против империализма и внутренней реакции… Помни, что по тому, как ты будешь вести себя в этой стране, афганский народ будет судить обо всей Советской Армии… Находясь в ДРА, соблюдай привычные для советского человека нравственные нормы, порядки, законы, нравы и обычаи страны пребывания… По своему характеру афганцы доверчивы, восприимчивы к информации, тонко чувствуют добро и зло. На почтительное отношение они отвечают еще более глубоким уважением… Всегда проявляй доброжелательность, гуманизм, справедливость и благородство по отношению к трудящимся ДРА…»
Что ж, в первое время отношения между ограниченным контингентом советских войск и афганцами складывались почти что по памятке воину-интернационалисту. Это устраивало командование контингента, но не устраивало вооруженную оппозицию Афганистана.
…Моджахеды развернули широкую военную кампанию, чтобы разрушить ранее не предусмотренное оппозицией равновесие. Гибли советские солдаты, горели грузовики на дорогах и самолеты на аэродромах. Переодевшись в форму афганских правительственных войск и офицеров советской армии, якобы возглавляющих карательные экспедиции, душманы вырезали и расстреливали целые поселки, засыпали минами и расстреливали из пулеметов стоянки и караваны представителей родов и племен. В мирных кишлаках оставляли убитых советских солдат — поди разберись, кто повинен в их смерти: душманов нет и следа, а жители все на месте. Если поначалу представители советских войск еще пытались искать виновных, то затем, поняв бессмысленность такого образа действий, все чаще стали прибегать к репрессиям — методу, который в истории человечества чаще давал, увы, желаемые результаты, чем наоборот. В этом случае было наоборот. Лавиной нарастало взаимное озлобление и отливалось в ненависть. Все чаще слышалось: «Что вам надо в нашей стране?» Редко кто мог ответить, что советские войска, по меньшей мере, двадцать раз приглашал в страну Амин. Но никто из советских солдат и офицеров не мог знать, да и не задумывался над тем, что Амин представлял интересы вовсе не афганского народа, а только свои и своего клана. Началась неуправляемая, а затем с той и другой стороны управляемая цепная реакция разрастания войны с ее извечными постулатами — кровь за кровь, смерь за смерть.
— Наверное, это в чем-то и неплохо, товарищ подполковник, что вы о местных жителях проявляете больше заботы, чем якобы сражающиеся за них моджахеды, — заговорил Михаил Марьясин. — Похоже даже, что вы заботитесь о них больше, чем о своих подчиненных. Но почему ваш гуманизм должен оплачиваться жизнью наших солдат?
— Вот ты как повернул, старший лейтенант, — усмехнулся подполковник. — Что ж, видимо, можно подходить и так.
— Не подходить же с позиций общечеловеческих ценностей, когда убивают твоих подчиненных, — сказал Михаил. — Я слышал, что вы отличный комбат, но, простите, не хотел бы воевать под вашим началом.
— Черт побори! — воскликнул штабной лейтенант. — Это не пьянка, а какой-то политуниверситет.
— А ну вас, — поморщился капитан Игорь. — Только начнешь про баб, как тут же снова о войне. Наливай, Вася.
— Ваш командир разделяет ваше мнение? — выпив вместе со всеми спросил Марьясина комбат.
— Мы не делим одно мнение, — улыбнулся Михаил. — Предпочитаем иметь каждый свое.
— Слышал я о вашем капитане, — продолжал подполковник. — Говорят, что за шесть дет он не потерял из своих ни одного человека?
— Я тоже слышал, но утверждать не могу, — отвечал Марьясин. — Мы с ним вместе воюем всего два года. И за это время у нас не было даже ни одного раненого. А что касается его мнения о нашем споре, скажу так… Если потребовалось бы перебить какой-нибудь кишлак, чтобы спасти кого-то из группы, он приказал бы перебить. Если бы опоздал, мстить не стал бы.
— А допустим, что для выполнения задания потребуется, как выразился капитан, — кивнул комбат в сторону компании, — превратить в пыль населенный пункт вместе с людьми? Превратит?
— Несомненно. Мы люди военные. Как же иначе требовать выполнения приказа от подчиненных.
— Жесткие вы мужики.
— Кысмет, — развел руками Михаил.
— Это еще что за фигура? — поинтересовался капитан Василий.
— Это означает: судьба, такова воля аллаха.
— И откуда вы все знаешь, старшой? — ухмыльнулся Василий.
— Видишь ли, Вася, говорят, что умных надо учить всему, а дураков —только профессии.
— Как вы себя ведете, старший лейтенант? — пьяно всклыхнулся Василий.
— Виноват, товарищ капитан, — с серьезной миной ответил Марьясин. — Больше не повторится.
Все рассмеялись. Осознав нелепость ситуации, рассмеялся и Василий.
— Не очень-то духи выполняют указания своего аллаха — сказал Игорь. — Видел я, как водяру хлещут. А им ведь, как будто, не положено по шариату. Ну что, примем еще, братья-фронтовики. А тебе, лейтенант, не обязательно, ты — штабной.
— Тогда для храбрости, — не растерявшись, отозвался лейтенант.
Застолье густело, брызгало страстями и теряло приличия, которые, впрочем, здесь никого и не заботили. Разговоры звучали громко, резко, энергично сдабривались матом. Комната гудела смехом ссорами, руганью. Болтали, перескакивая от темы к теме, но неизменно возвращались к женщинам — теме воистину неисчерпаемой. Хвастались количеством побед, наглостью в обольщении, сексуальным потенциалом, соревновались в знании техники совокупления, с упоением расписывали позы и позиции половых сношений.
Проблемы секса занимали умы всей армии. Десятки тысяч преимущественно молодых мужчин изнывали без женщин. Мимолетные связи счастливчиков с немногочисленным контингентом врачей, медсестер, связисток, наемных штабных работниц никак не решали проблемы. И доставались эти женщины, как правило, мужикам постарше — генералитету и старшему офицерству. Об этом знали все, и сексуально удовлетворенное начальство даже не скрывало своих отношений с наложницами. Никто не опасался огласки, поскольку все были в одинаковом положении. Оно несколько изменилось, когда из Союза в Афганистан на существующие, но преимущественно надуманные армейские должности хлынули тысячи молодых женщин в поисках легких заработков и мужей. Но и это лишь незначительно удовлетворило сексуальные потребности армии. И женская тема в свободное от боев время продолжала занимать умы солдат и офицеров.
— Ну ладно, оседлал полковник курву из финчасти или она его — один хрен! — кричал старший лейтенант с распаренной от водки физиономией. — Так эта сучка еще ездит с ним и пытается нам указания давать, как службу нести!
— И все, кроме полковника, знают, что его молодой порученец в его же кабинете ставит ее раком, и на его же письменном столе загибает ей салазки, — со смехом добавил бледный от выпитого сосед-капитан с расстегнутой до пояса курткой.
— А помните вашу фельдшерицу, с которой переспали, кажется, все офицеры части? — спросил взрослый не по званию лет тридцати лейтенант. — Я ее еще раньше знал и имел, как хотел.
— Ну, помним, помним. Хорошая женщина была. Правда потом пошла по чужим рукам, и не вниз, а вверх. Говорят, теперь в Кабуле с генералом живет.
— Точно. Встретил я ее на свою беду на кабульском базаре. Тащила с шофером к машине, где сидел ее генерал, громадный ковер. Я сам хотел помочь — все-таки ничего плохого от нее не знал. А она безо всяких «здравствуйте» высокомерно так приказывает: «Помогите шоферу, капитан». «Ты что, — говорю, — не узнаешь меня, Наташа?» «Не узнаю, — заявляет. — Но вижу, что вы плохо воспитаны для офицера. Берегитесь же». Признаюсь, в бою никогда так не терялся, как в тот раз. А она этак нервно дергает плечиком и обращается к своему ожидавшему в машине генерал-майору: «Прикажи ему, Павел». В общем-то, я человек выдержанный, а тут меня прямо с резьбы сорвало. Чтобы какая-то прошмандовка, которую я имел во все места… Короче, выложил я все, что о ней думал и уже совершенно по дурости прошелся по моральному облику генерала. А результат перед вами… Вот-вот должны были дать майора и батальон. Вместо этого сняли две звездочки и направили к вам, можно сказать, на передовую. Это, конечно, ерунда. Я и так по тылам не кантовался. Но мать их…
— Всего четыре, — по-прежнему сдержанно отвечал Кондратюк. — Из них две — ордена Ленина и Красного Знамени. Видишь ли, лейтенант, у нас с десантниками разные весовые категории, — пояснил он. — То, что у вас считается геройством, заслуживающим награды, для нас — обычная работа. И работать спасателям надо тихо, иначе никого не спасем.
Парни иногда задавались вопросом о содержании статуса наград. С одной стороны, сколько бы раз тяжеловес ни поднимал чемпионскую штангу средневеса, ему не получить медаль. С другой стороны, на войне все одинаково рискуют жизнью — и рядовой мотопехоты, и профессионал из отряда ГРУ, только последний рискует чаще. И существует же такое — одно из справедливейших для любого общества — положение, как «От каждого по способности, каждому — по труду». Правда, никогда еще ни одно общество в оценке деятельности каждого индивидуума не полагалось на этот лучший из принципов человеческого общежития — разве что за мизерным исключением — и менее всего — общество социалистическое.
— А вот скажи… — не отступал лейтенант. Но он стал уже всерьез надоедать Кондратюку, и тот призывно помахал Юрию Черных. Когда тот подошел, слегка пошатываясь, капитан чуть заметно кивнул в сторону десантника.
— Пойдем выпьем со мной, десантура, — ухватив лейтенанта за рукав, словно лучшему другу, заулыбался Черных.
В другой компании изрядно выпивший комбат, наклонившись к Марьясину, чтобы перекрыть шум, тыкал пальцем в сидевшего рядом капитана, который сосредоточенно пил, не закусывая, и говорил:
— Это мой лучший командир роты Володя Сундеев. Лучший, понимаешь? Такого поискать. И пусть только сунутся сюда эти хмыри болотные из прокуратуры! Перестреляю! А его не отдам!
Майор уже несколько раз начинал свою тираду и никак не мог продолжить. И Михаил не впервые спрашивал:
— Да что же случилось-то, комбат?
— Пристрелил он одну сволочь, — продолжил, наконец, майор. Жалко, что выживет, гад. Врачи, видишь ли, гуманисты! А мы, значит, звери! Да его живым закопать надо, понял!
Из темпераментного рассказа майора, во время которого он не забывал подливать себе в стакан, Михаил понял следующее. Роту бросили на преследование банды, поголовно вырезавшей весь кишлак мирных жителей, которые из страха перед советской мотопехотой попросили не оставлять у них засаду. Сундеев блокировал банду в скалистом ущелье и засыпал ее минами. Душманам оставалось сдаться или умереть. Но после дикого изуверства, творимого ими в кишлаке, сдаваться не имело смысла, потому их передали бы афганским органам безопасности, а там умели зверствовать не хуже. Капитан понимал, что душманы решатся на прорыв, и приготовил встречу, а великолепному, редкостному пулеметчику, сержанту Степану Пасечнику сам выбрал прекрасную фланговую позицию. Когда остатки банды рванулись вперед, их встретил плотный, губительный огонь роты. Но с каждой минутой боя он почему-то становился все слабее. Тут Сундеев увидел, что пулемет Пасечника бьет по своим, и не огульно, а на выбор, вырывая из жизни «дедов». Он успел нашпиговать свинцом девятнадцать старослужащих, прежде чем подобравшийся сверху командир роты уложил его автоматной очередью. Из банды в пятьдесят человек спаслось четверо, проскочив через огненный заслон растерявшихся солдат. А Пасечник выжил. И как раз сегодня врачи разрешили капитану навестить раненого. Тот встретил его полным лютой ненависти взглядом. Потом, превозмогая боль, останавливаясь почти после каждого слова, заговорил:
— Жалко, что мало я их уложил. И тебя надо было, жаба поганая. Это вы, сучье офицерье, давали этим выродкам с куриными мозгами делать из нас бессловесных скотов. Где эта падаль вонючая — замполит? Вот бы кого я достал с радостью. Значит, за родину мы тут жизни кладем? А любой затруханный «дед» молодых пряжкой по жопе — тоже за Родину? А подставлять этим скотам зад — это за отечество? Жаль, что не добил ты меня. Для тебя жаль. Потому что, если «вышку» не дадут, буду давить вас, сколько жизни хватит…
Сундеев вдруг поднял голову, посмотрел на комбата тяжелым осмысленным взглядом и, стараясь твердо произносить слова, медленно заговорил:
— За заботу спасибо, комбат. Только прокуратура мне — до лампочки. Я в предателя стрелял… Но как он говорил! Как говорил!.. Как он нас ненавидит! Как ненавидит!.. — зажмурившись, капитан покачал головой.
— Видишь, как переживает, — с пьяной нежностью в глазах сказал майор, обращаясь к Марьясину. — И за кого! — вдруг взорвался он. — За предателя! За гада! За шкуру! Как мы его раньше не разглядели! Да его в дурдом надо было! В смирительную рубашку! В зону, наконец, на нары, на парашу!
— Ну, в зоне-то он, видимо, и так окажется, — усмехнулся Михаил. — А дурдом ваши «деды» вашим молодым и здесь устроили. Обращаться за помощью к вам, отцам-командирам, совершенно бессмысленно, в чем молодые давно убедились. И если хотите знать, я не осуждаю этого пулеметчика. Душманы для него — противник, которого приказано убивать. А истинные враги — ваши «деды», эти рефлекторные твари, быдло, садисты. Надо удивляться не тому, что совершенно отчаявшиеся люди иногда стреляют в «дедов» и, по сути, ничем не отличающихся от них офицеров. Надо удивляться, почему в армии еще не началась гражданская война.
— Ты что! Что ты болтаешь, салага! — ошалело взвился майор. — Да я тебя!.. Да ты у меня, сука!..
— Ни хрена себе гость нынче пошел! — рассмеялся Михаил.
— Я что ли должен следить, сколько кому ремней по жопе всыпали? — возмутился комбат.
— Нет. Вы должны следить, чтобы никто никому не всыпал.
— Мое дело — организовать бой…
— Вот и организовали, — перебил Михаил. — И скольких не досчитались?.. А знаете ли вы, майор, что половина наших, оказавшихся в плену, это перебежчики. Люди не выдерживают издевательств своих «боевых товарищей», и унижение плена предпочитают унижениям от ваших вонючих «дедов» — наркоманов и ублюдков. Знаете ли вы, что по меньшей мере треть наших потерь в этой войне происходит из-за халатности, бездарности, ссор и пьянства — прежде всего командиров. Интересно бы узнать, сколько во время боев выпущено очередей в спину своим.
— А у нас один бывший уголовник все свое отделение положил из автомата, — вмешался сидевший неподалеку старший лейтенант. Всех наградили за какой-то бой, а его нет. Не дали как бывшему уголовнику. Да и тут за ним дела водились… Обиделся и всех — одной очередью.
Не слушая его, комбат уставился на Марьясина налившимися водкой и злобой глазами.
— Так вот ты кто, оказывается, — хрипло заговорил он. — Ты предатель. Встать смирно перед старшим по званию! — заорал майор. — Пристрелю, как собаку! — рука его нервно шарила по кителю в поисках пистолета.
— Успокойся, дурак, — поморщился Михаил и, перехватив руку комбата, так сжал ее, что тот едва сдержал крик. Второй рукой Марьясин выдернул из кобуры майора пистолет.
— Заходи завтра, — сказал он. — Гость ты наш дорогой. К ним подошел озабоченный Кондратюк и поспешно увел своего заместителя.
— Что это тебя на выступления потянуло? — недовольно спросил он. — Нашел кого учить!
— Учить?.. Нет, — рассмеялся Михаил. — Как говорится, я ставлю перед собой только реальные задачи. Да и куда мне, если ему академия, кроме глупого гонора, ничего не дала.
— Зачем же ты его приглашал?
— Я вообще никого сюда не приглашал.
Они рассмеялись.
— А пистолет разряди и отдай, — сказал капитан. — А то с пьяни еще за автоматом побежит. Я ведь почти не шучу. На всякий случай попросил наших ребят по очереди постоять на стреме.
— Миша, давай к нам! — призывно замахал Черных от своей собравшейся на одной из кроватей компании, где собрались штабной лейтенант и два боевых капитана. — Вот наш старшой вам все объяснит, — заявил он. — Михаил был учителем истории.
— На кого же ты детей бросил? — с улыбкой поинтересовался один из капитанов у подошедшего Марьясина. — Призвали, что ли?
— Нет, сам ушел в армию, — ответил Михаил, устраиваясь за столиком напротив. — Во-первых, никого сейчас история не интересует. Да и не знаешь, какую историю преподавать. Во-вторых, как выяснилось, учительство — не мое дело. Скучища.
— Ну да? — усомнился второй капитан. — С такой внешностью от школьниц, наверное, отбоя не было.
— Да я ведь не под юбки, а в мозги им пытался заглядывать. Но ничего интересного не разглядел. Обычный набор: шмутье, секс, деньги.
— Неужто ни одной школьницы не поимел? — заинтересовался лейтенант.
— Я предпочитал блядей на стороне. И вообще исповедую правило: не имей там, где живешь.
— Зря ты все-таки только в мозг заглядывал, — рассмеялся первый капитан. — Главный интерес дислоцируется как раз под юбкой. Знаете, мужики, мне уже двадцать восьмой год, много имел баб, но ни одной невинной девки не попадалось. Теперь не удивляюсь, раз в школах работают такие красавцы учителя.
— Между прочим, я преподавал в девятых и десятых классах, — сказал Марьясин. — Так вот, как сообщила мне по дружбе наш школьный доктор, ни в девятых, ни в десятых классах при обследовании не оказалось ни одной девственницы. А вообще, откуда эти грязные намерения у блестящего капитана доблестной армии?
— От верблюда, — хмыкнул капитан. — А знаете, что надо, чтобы по отношению к женщине были чистые намерения?.. Надо помыть член, — сам ответил он и первый рассмеялся.
— А ты знаешь, почему у Кащея Бессмертного нет детей? — включился в анекдотический настрой Марьясин. — Потому что у него одно яйцо и то за тридевять земель.
— Вы, ребята, с ним по части анекдотов не соревнуйтесь, — искренне забавляясь, хохотнул Юрий.
— Почему Баба-Яга никогда не беременеет? — продолжал Марьясин. — Потому что не на той палке летает… Какая разница между проституткой и блядью? Проститутка — это профессия, а блядь — это идеология… Что такое современный мужчина?.. Мужчина, которому одной бутылки мало, а одной женщины много… Знаете, почему муравьев так много?.. Потому что для них еще не изобрели презерватив… Хватит или еще?.. Вас ведь интересовал какой-то исторический вопрос.
— Да, вот Игорь интересовался, какие племена в Афганистане сейчас самые мирные, — отсмеявшись, кивнул Черных на лысого капитана.
— О племенах — сложный вопрос, и вряд ли вам исчерпывающе ответит на него профессиональный этнограф, — покачал головой старший лейтенант. — Если говорить о народах, населяющих Афганистан, то их больше тридцати. Во-первых, конечно, собственно афганцы, то есть пуштуны. Дальше… Иранская группа: таджики, хазарейцы, чараймаки, фирузкухи, джимшиды, теймуры, белуджи, персы, курды, памирские народы и другие. Тюркская группа: узбеки, туркмены, афшары, кызылбаши, киргизы, казахи. Индоарийская группа: пашаи, панджабцы, индийцы, тиран, цыгане, джаты, кохистанцы. Нуристская группа: нуристанцы, брагу, арабы, моголы, не монголы, а моголы. Это лишь те, что у меня на памяти. Каждая народность еще делится на племена, а племена — на подплемена и родовые группы. Например, племена образуют четыре основные группы: сарбани, батани, гургушт, карали. Скажем, крупнейшие из племенных объединений — дурани из группы сарбани и гильзаи из группы батани насчитывают полтора миллиона человек каждое. Другие крупные племена — джадраны, Бардаки, мангалы, моманды, сафи, шинвары, какары, чакмани, хугшани, джаджи.
— Черт побери, где ты только всего этого набрался? — удивился второй капитан и, протянув Марьясину руку, представился: — Василий Савченко.
— Понимаешь, Василий, вышел со мной такой казус, — улыбнулся Михаил. — Собирали нас в спешке. Каждый, в общем-то, знал, где ему предстоит работать. А перед отлетом неизвестно откуда привез ли какого-то полковника, чтобы прочел лекцию по Афганистану. Хотя бы стало понятно, куда летим. Полковник прочел нам обзорную лекцию. Стили задавать вопросы. Сперва отвечал, а потом обозлился: «Хрен его знает, как там они относятся друг к другу, и вообще, я специалист по Канаде». Вот и пришлось самому здесь уже кое-что почитать.
Парни рассмеялись, выпили, и Марьясин продолжал:
— Ты, Игорь, хотел узнать о мирных и не мирных для нас племенах. Тут я тебе ничем помочь не могу. И вообще, не знаю, есть ли по отношению к нам мирные племена.
— Вот! — воскликнул капитан. — Что я говорил! Где вы видели этих мирных!?.. Я с боем занимаю кишлак, при этом теряю двенадцать человек. Точно знаю, что из кишлака мы никого не выпустили. Все выходы жестко заблокировали. И душманов в кишлаке нет? Запрятали свои пулеметы, автоматы, «буры» и сидят у дувалов смирные, как овечки, дехкане-бородачи. Некоторые еще и улыбаются, сволочи. Я дал приказ: изо всех стволов по этим «мирным». И ничуть не жалею.
— Какая там к… матери жалость! — гневно вскинулся Василий. — А они нас жалеют?! Я видел, что эта сволочь делает с пленными. Помню двоих, разделанных, как свиные туши. Руки, ноги отдельно, сердце вырвано, глаза выколоты, уши отрезаны. Еще с одного прямо целиком сняли кожу. Многого навидался. Кажется, ко всему уже готов, а тут меня даже вырвало. Другого закопали в землю, только голова торчит. И на эту голову, видимо, по очереди срали, пока не задохнулся в говне. Жалеть! — с озлоблением повторил он и нервно дернул головой. — Наш батальон как-то занимал селение, где укрепилась большая банда. Из одних окон свешиваются белые тряпки, будто флаги, а из соседних лупят пулеметы. Подавишь пулемет, пробегаешь мимо белого флага, а из-под него по тебе очереди в спину. Оператор-наводчик БМП не успевал определять, где там мирные, где немирные. Комбату охренела эта подлость. Вывел роты из боя, вызвал авиацию, подключил артиллерию и все батальонные огневые средства. Как врезали! От того кишлака только пыль осталась. Жалко, что поздно принял это решение комбат. Наших там почти два взвода полегло.
— Издержки при оплате интернационального долга, как однажды сказал наш командир, — усмехнувшись, заметил Черных.
Капитан вздрагивающей рукой разлил по стаканам водку.
— Выпьем за тех… Э-эх…
Молча выпили. К тосту присоединился сидевший неподалеку и прислушивавшийся к разговору подполковник.
— Я могу допустить, что в тех ситуациях у вас просто не было другого выхода, — заговорил подполковник. — Но подумайте вот о чем… Когда мой батальон прошел через населенный пункт, оттуда раздались выстрелы. Убили двух солдат. Так что же, из-за нескольких дураков надо было смести с лица земли все селение? Ну, допустим, снес бы я его, потеряв двух человек. А завтра в другой деревне потерял бы вдесятеро больше людей. Ведь слухи здесь разносятся мгновенно, словно их гонит ветер. Так что часто мы сами создаем себе врагов.
В первые месяцы пребывания на афганской земле советские войска действительно чувствовали себя исполнителями интернационального долга. Хотя и мало кто задумывался над тем, откуда он свалился на их головы, этот аморфный, ничем, включая смысловые рамки, не определенный долг. По прихоти истории два соседних народа были так далеки друг от друга духовным обликом, моральным складом, культурой, религией, что о какой-то общности говорить не приходилось. Ни царская Россия, ни СССР у Афганистана никогда ничем не одалживались. Значит, и в этом отношении не могло быть никаких долгов, включая интернациональный, ни перед афганским государством, ни перед народом этой страны. Немногие задавались и вопросом, почему интернациональные долги, словно по наследству перешедшие от прежней России, платит, стремится платить лишь СССР, почему же СССР никто их не платит? Но так как о существовании долга было официально объявлено высшей властью, громадное большинство за долгие годы привыкших к безропотному послушанию советских граждан приняло эту истину как дарованную свыше.
Политуправление армии издало вроде бы полную здравомыслия памятку советскому солдату-интернационалисту. В ней писалось: «Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны в их борьбе против империализма и внутренней реакции… Помни, что по тому, как ты будешь вести себя в этой стране, афганский народ будет судить обо всей Советской Армии… Находясь в ДРА, соблюдай привычные для советского человека нравственные нормы, порядки, законы, нравы и обычаи страны пребывания… По своему характеру афганцы доверчивы, восприимчивы к информации, тонко чувствуют добро и зло. На почтительное отношение они отвечают еще более глубоким уважением… Всегда проявляй доброжелательность, гуманизм, справедливость и благородство по отношению к трудящимся ДРА…»
Что ж, в первое время отношения между ограниченным контингентом советских войск и афганцами складывались почти что по памятке воину-интернационалисту. Это устраивало командование контингента, но не устраивало вооруженную оппозицию Афганистана.
…Моджахеды развернули широкую военную кампанию, чтобы разрушить ранее не предусмотренное оппозицией равновесие. Гибли советские солдаты, горели грузовики на дорогах и самолеты на аэродромах. Переодевшись в форму афганских правительственных войск и офицеров советской армии, якобы возглавляющих карательные экспедиции, душманы вырезали и расстреливали целые поселки, засыпали минами и расстреливали из пулеметов стоянки и караваны представителей родов и племен. В мирных кишлаках оставляли убитых советских солдат — поди разберись, кто повинен в их смерти: душманов нет и следа, а жители все на месте. Если поначалу представители советских войск еще пытались искать виновных, то затем, поняв бессмысленность такого образа действий, все чаще стали прибегать к репрессиям — методу, который в истории человечества чаще давал, увы, желаемые результаты, чем наоборот. В этом случае было наоборот. Лавиной нарастало взаимное озлобление и отливалось в ненависть. Все чаще слышалось: «Что вам надо в нашей стране?» Редко кто мог ответить, что советские войска, по меньшей мере, двадцать раз приглашал в страну Амин. Но никто из советских солдат и офицеров не мог знать, да и не задумывался над тем, что Амин представлял интересы вовсе не афганского народа, а только свои и своего клана. Началась неуправляемая, а затем с той и другой стороны управляемая цепная реакция разрастания войны с ее извечными постулатами — кровь за кровь, смерь за смерть.
— Наверное, это в чем-то и неплохо, товарищ подполковник, что вы о местных жителях проявляете больше заботы, чем якобы сражающиеся за них моджахеды, — заговорил Михаил Марьясин. — Похоже даже, что вы заботитесь о них больше, чем о своих подчиненных. Но почему ваш гуманизм должен оплачиваться жизнью наших солдат?
— Вот ты как повернул, старший лейтенант, — усмехнулся подполковник. — Что ж, видимо, можно подходить и так.
— Не подходить же с позиций общечеловеческих ценностей, когда убивают твоих подчиненных, — сказал Михаил. — Я слышал, что вы отличный комбат, но, простите, не хотел бы воевать под вашим началом.
— Черт побори! — воскликнул штабной лейтенант. — Это не пьянка, а какой-то политуниверситет.
— А ну вас, — поморщился капитан Игорь. — Только начнешь про баб, как тут же снова о войне. Наливай, Вася.
— Ваш командир разделяет ваше мнение? — выпив вместе со всеми спросил Марьясина комбат.
— Мы не делим одно мнение, — улыбнулся Михаил. — Предпочитаем иметь каждый свое.
— Слышал я о вашем капитане, — продолжал подполковник. — Говорят, что за шесть дет он не потерял из своих ни одного человека?
— Я тоже слышал, но утверждать не могу, — отвечал Марьясин. — Мы с ним вместе воюем всего два года. И за это время у нас не было даже ни одного раненого. А что касается его мнения о нашем споре, скажу так… Если потребовалось бы перебить какой-нибудь кишлак, чтобы спасти кого-то из группы, он приказал бы перебить. Если бы опоздал, мстить не стал бы.
— А допустим, что для выполнения задания потребуется, как выразился капитан, — кивнул комбат в сторону компании, — превратить в пыль населенный пункт вместе с людьми? Превратит?
— Несомненно. Мы люди военные. Как же иначе требовать выполнения приказа от подчиненных.
— Жесткие вы мужики.
— Кысмет, — развел руками Михаил.
— Это еще что за фигура? — поинтересовался капитан Василий.
— Это означает: судьба, такова воля аллаха.
— И откуда вы все знаешь, старшой? — ухмыльнулся Василий.
— Видишь ли, Вася, говорят, что умных надо учить всему, а дураков —только профессии.
— Как вы себя ведете, старший лейтенант? — пьяно всклыхнулся Василий.
— Виноват, товарищ капитан, — с серьезной миной ответил Марьясин. — Больше не повторится.
Все рассмеялись. Осознав нелепость ситуации, рассмеялся и Василий.
— Не очень-то духи выполняют указания своего аллаха — сказал Игорь. — Видел я, как водяру хлещут. А им ведь, как будто, не положено по шариату. Ну что, примем еще, братья-фронтовики. А тебе, лейтенант, не обязательно, ты — штабной.
— Тогда для храбрости, — не растерявшись, отозвался лейтенант.
Застолье густело, брызгало страстями и теряло приличия, которые, впрочем, здесь никого и не заботили. Разговоры звучали громко, резко, энергично сдабривались матом. Комната гудела смехом ссорами, руганью. Болтали, перескакивая от темы к теме, но неизменно возвращались к женщинам — теме воистину неисчерпаемой. Хвастались количеством побед, наглостью в обольщении, сексуальным потенциалом, соревновались в знании техники совокупления, с упоением расписывали позы и позиции половых сношений.
Проблемы секса занимали умы всей армии. Десятки тысяч преимущественно молодых мужчин изнывали без женщин. Мимолетные связи счастливчиков с немногочисленным контингентом врачей, медсестер, связисток, наемных штабных работниц никак не решали проблемы. И доставались эти женщины, как правило, мужикам постарше — генералитету и старшему офицерству. Об этом знали все, и сексуально удовлетворенное начальство даже не скрывало своих отношений с наложницами. Никто не опасался огласки, поскольку все были в одинаковом положении. Оно несколько изменилось, когда из Союза в Афганистан на существующие, но преимущественно надуманные армейские должности хлынули тысячи молодых женщин в поисках легких заработков и мужей. Но и это лишь незначительно удовлетворило сексуальные потребности армии. И женская тема в свободное от боев время продолжала занимать умы солдат и офицеров.
— Ну ладно, оседлал полковник курву из финчасти или она его — один хрен! — кричал старший лейтенант с распаренной от водки физиономией. — Так эта сучка еще ездит с ним и пытается нам указания давать, как службу нести!
— И все, кроме полковника, знают, что его молодой порученец в его же кабинете ставит ее раком, и на его же письменном столе загибает ей салазки, — со смехом добавил бледный от выпитого сосед-капитан с расстегнутой до пояса курткой.
— А помните вашу фельдшерицу, с которой переспали, кажется, все офицеры части? — спросил взрослый не по званию лет тридцати лейтенант. — Я ее еще раньше знал и имел, как хотел.
— Ну, помним, помним. Хорошая женщина была. Правда потом пошла по чужим рукам, и не вниз, а вверх. Говорят, теперь в Кабуле с генералом живет.
— Точно. Встретил я ее на свою беду на кабульском базаре. Тащила с шофером к машине, где сидел ее генерал, громадный ковер. Я сам хотел помочь — все-таки ничего плохого от нее не знал. А она безо всяких «здравствуйте» высокомерно так приказывает: «Помогите шоферу, капитан». «Ты что, — говорю, — не узнаешь меня, Наташа?» «Не узнаю, — заявляет. — Но вижу, что вы плохо воспитаны для офицера. Берегитесь же». Признаюсь, в бою никогда так не терялся, как в тот раз. А она этак нервно дергает плечиком и обращается к своему ожидавшему в машине генерал-майору: «Прикажи ему, Павел». В общем-то, я человек выдержанный, а тут меня прямо с резьбы сорвало. Чтобы какая-то прошмандовка, которую я имел во все места… Короче, выложил я все, что о ней думал и уже совершенно по дурости прошелся по моральному облику генерала. А результат перед вами… Вот-вот должны были дать майора и батальон. Вместо этого сняли две звездочки и направили к вам, можно сказать, на передовую. Это, конечно, ерунда. Я и так по тылам не кантовался. Но мать их…