Страница:
Орловская отворачивается.
(Вспарывает шов тельника и извлекает крохотный кусочек полотна.) Вот. (Одевается.)
Орловская (читает мандат). «Делегат партизанских отрядов, действующих на Одесском фронте, товарищ Бондаренко». (Жмет ему руку.) Давненько партизаны не заявлялись к нам.
Бондаренко. Трудновато было сквозь фронт пролезть. Пришлось взять это на себя. Так вот, товарищ: за последние три дня продвинулись с боем на сорок километров. Если дело так пойдет дальше, недельки через полторы-две ждите в Одессе.
Орловская. Боеспособность интервентов?
Бондаренко. Покуда деремся с белыми. Били греков. С завтрашнего дня вступаем в соприкосновение с союзниками. Так вот, товарищ дорогой, ощущаем недостаток в литературе.
Орловская. Вот, товарищ Бондаренко, специальные фронтовые листовки. Вот французские, греческие, румынские, английские. Вот русские.
Бондаренко (прячет литературу под одежду). Второе дело: деньги на агитацию.
Орловская. Сколько?
Бондаренко. Меньше чем с тысячами пятью не обернешься.
Орловская. А не многовато?
Бондаренко. Оружие главным образом много монеты забирает.
Орловская. Откуда снабжаетесь оружием?
Бондаренко. Во-первых, добываем в бою – совершенно бесплатно.
Смеются.
А кое-что покупаем у этого Фильки-анархиста. Только драть он стал сильно в последнее время. Прямо спекулянт!
Орловская. Этот источник снабжения придется закрыть, товарищ Бондаренко. Понимаешь? Это директива областкома. Нашли поставщика! Сначала он начнет шантажировать, а потом…
Бондаренко. А начнет шантажировать, так мы его…
Орловская. Никаких дел с Филькой!
Бондаренко. Понял, товарищ Орловская.
Орловская. Тысячи в три придется уложиться, товарищ Бондаренко.
Бондаренко. Надо – уложимся.
Орловская. Пишите расписку: «Получено от Марианны…»
Бондаренко пишет.
В порядке. (Передает деньги.)
Бондаренко. Книги иностранные?
Орловская. А вы понимаете?
Бондаренко. Приходилось плавать. До Марселя. До Ливерпуля. Балакаю. Теперь пригодилось. Будь здорова, товарищ Орловская!
Орловская. До свиданья, товарищ Бондаренко.
Бондаренко (уходя). Так вы и сидите здесь, товарищ Марьяна?
Орловская. Так и сижу. А что?
Бондаренко. У нас там, на фронте, часовые расставлены. А здесь могут прихлопнуть, как в мышеловке.
Орловская. У нас здесь тоже часовые расставлены, только их не видно. Все в порядке, товарищ Бондаренко.
Бондаренко (в дверях). А те девушки (кивает на белошвейную) партийные?
Орловская. Без.
Бондаренко, значительно кивая головой, идет через белошвейную.
Белошвейки (поют).
Бондаренко. Правильно. Пойте, девушки, пойте! (Выходит из белошвейной черным ходом.)
Входит второй господин петербургской наружности.
2-й господин. Ну, как мое белье, девочки?
1-я швея. Готово, мсье. (Подает пакет.)
2-й господин Мне нравятся одесситки.
1-я швея. Проверьте, пожалуйста, мсье.
Второй господин петербургской наружности расправляет рубахи и кальсоны. Входит Жанна Барбье.
2-й господин. Напоминают парижанок.
1-я швея. (4-й швее). Займитесь покупательницей.
2-й господин (платит). Очень милы! Очень милы! (Уходит разнеженный.)
Жанна. Орловская?
4-я швея. Да.
Жанна проходит к Орловской.
Орловская. Жанна!
Жанна. Я аккуратна чересчур? Бродского еще нет? Подождем заседать? Какие толстые волюмы! О, это мой язык!
Орловская. Пишу статью в «Ле коммюнист». Окружила себя словарями. Ох, уж эти ваши глаголы!
Жанна. Все эти subjonctiv и conditionel. Плюнь на них, Марианна. Думаешь, солдаты их знают?
Орловская (читает). Dompter la Russie et aprиs la piller comme on a pille avant la guerre la Turquie, la Chine et comme on s'apprкte а piller l'Allemagne, – vola dеsir sincercies impйrialistes, leur tвche sacrеe…» [1]
Жанна. Браво!
В белошвейную входит Бродский.
Бродский (напевает). «О чем же ей тосковать…» Привет, девушки! (Проходит в другую комнату. В руках у него детский воздушный шарик.) Какая весна, товарищи!… Какое небо!…
Жанна. Я буду с тобой крепко ругаться, Мишель.
Бродский. Слава богу, на каждом заседании царапаемся.
Жанна. Ну, вот сегодня Орловская, как представитель областкома, нас разберет.
Орловская. О чем вы собираетесь ругаться?
Жанна. Я ставлю вопрос о сроке восстания.
Орловская. Это именно то, о чем я собиралась сегодня с вами поговорить. Но только вот что, товарищи, ругаться – ругайтесь, но в пределах регламента. Главным образом это относится к тебе, Жанна. Слушаем тебя.
Жанна. Я коротко. Значит, так, товарищи. В сто семьдесят шестом полку и в пятьдесят четвертом мы имеем революционные группы почти во всех ротах. В последние дни удалось вовлечь кое-кого из саперов. Очень хорошо настроены радисты. Вот очень важно – нам удалось завязать отношения с танковыми частями. Мы имеем на сегодняшний день у солдат такое настроение: восстание немедленно! Я их сдерживаю. Понимаете? Я знаю моих земляков. Если не использовать настроение, они могут остынуть. Мишель, я вижу твою кислую улыбку, я вижу твои нахмуренные брови!
Бродский. Ну, так нельзя ставить вопрос.
Орловская. Мишель, ты потом.
Бродский. Революционные настроения солдат зависят не от момента, а от более глубоких причин.
Жанна. Я знаю, что я говорю. Когда я им говорю о том, что они душат русскую революцию, они кричат, они срывают с себя медали и топчут их, они кричат, что им стыдно называться французами!
Бродский. Видишь ли, Жанна, я считаю…
Жанна. Ленин сказал: «Сегодня еще рано, послезавтра будет поздно». Так вот я считаю, что мы можем проморгать наше завтра. А как ты думаешь, Марианна?
Орловская. Ты кончила?
Бродский. Слушайте, товарищи…
Жанна. Слушайте, если мы не подымем восстания немедленно, это будет, товарищи, историческая ошибка. Пролетариат нам не простит ее. Боже мой, сколько было сделано ошибок! Ошибка тысяча восемьсот семьдесят первого года Варлена и Делеклюза, не конфисковавших деньги парижской буржуазии… Знаете ли вы, что солдат сто семьдесят шестого полка Гастон арестован?
Бродский. Жаль Гастона. Но нельзя строить тактику на чувствах.
Жанна. А ты будешь ждать, пока мы не провалимся? Я говорю: наше завтра уже наступило. У революции свой календарь!
Бродский. Дай же мне слово сказать. Я в общем тоже за немедленное восстание…
Жанна. Мишель, дай я тебя поцелую!
Бродский. Пожалуйста.
Целуются.
Я только расхожусь с Жанной в понимании слова «немедленно». Она толкует «немедленно» как завтра, а я – как недели через две.
Жанна. Если бы я знала, я бы тебя укусила!
Бродский. Жанна – прекрасный работник. Но она неосторожна. Давайте говорить начистоту.
Жанна. Он говорит, что я неосторожна?! Он неосторожен! Живет черт знает у кого. В буржуазной квартире. Он думает, что это тонкая конспирация. Это глупость!
Бродский. Не будем отвлекаться. Когда нужно спропагандировать солдата, нет агитатора более увлекательного, чем Жанна Барбье.
Жанна. А!
Бродский. Я знаю. Мы вместе работаем. Она лучшая из нас. Но она неразборчива. Она хватает всех. И молодых, и старых сверхсрочных шкуродеров, и парижских субчиков. Там, на верфи, она работала прямо на глазах офицера!
Жанна. Лейтенант Бенуа? Он глуп, как пробковый дуб.
Орловская. Между прочим,это не первое заявление, Жанна.
Бродский. Ведь мы обвешаны шпиками. Нас ищут. Она увлекается количеством во вред качеству. Ей не терпится, она спешит. Это опасно. Ты неосторожна, Жанна!
Орловская. Есть, есть.
Жанна. Ну пусть я неосторожна! Бывают моменты, когда осторожность – величайшая тактическая ошибка. Я ставлю в повестку дня неосторожность!
Бродский. Не геройствуй, Жанна, без геройства.
Орловская. Чтоб не забыть, Жанна: сегодня же сходи на верфь – там новый караул. И ребята с верфи просили, чтобы ты работала спокойно.
Жанна. Режь меня – не могу, Марианна!
Орловская. Об этом мы с тобой поговорим еще. Продолжай, Мишель.
Бродский. Я хотел бы знать мнение областкома о сроках восстания.
Орловская. Я скажу. Твое предложение?
Бродский. Мое предложение? Понимаешь, вся эта масса вовлеченных и распропагандированных солдат как-то рассыпана, не организована. Что нам нужно, по-моему? Прежде всего – закрепить достигнутое. То есть повторные беседы. И смелее! Превратить солдат в действительно революционные кадры, которые поведут за собой части. Вот на эту работу мы и должны потратить ближайшие две недели, а то и три. А если нужно, и больше.
Жанна. Ты слышишь?…
Орловская. Вот что, товарищи. Областком думал над этим вопросом, и решение в основном намечено. То, что вы оба говорили, подтверждает его. В чем тут дело? Вы видите главным образом свой сектор работы, и отсюда вы производите выводы. Областком учитывает все: и положение на фронте, и подготовленность рабочих масс, и настроение во флоте, и общую политическую обстановку. Конечно, преждевременное выступление может подорвать наши силы, о чем говорить! Однако и затягивать не годится. Нельзя, Мишель, так бросаться неделями – две-три. Ты слишком щедр на эти недели. То «завтра», как говорит Жанна, наступит не прежде, чем дней через десять. К этому времени настроение союзной армии и флота достигнет, по-видимому, той точки кипения, когда можно открыть крышку и дать пару выкатиться наружу… С севера наступает Красная Армия. Прямая линия фронта превратится в дугу. Станет возможной координация фронта и внутренних сил. Понимаете? Восстание? Да! Вся трудность в том, чтобы совершенно точно определить эту точку во времени. До сих пор вы агитировали. Теперь организуйте. Содержание готово – давайте форму.
Белошвейки запели. Орловская, Жанна и Бродский замолкли и насторожились. Сквозь витрину белошвейной видно, как по улице медленно проходит иностранный патруль.
Рискованно? Удвойте конспирацию. Оружие! Люди! Район! Маленькие собрания с иностранцами, всюду, где это возможно. В кафе. Гуляя. На улице. И как итог – общее делегатское собрание иностранных частей. Мы берем на себя его охрану. Вот… Есть возражения? Не знаю, это как будто все… Да! Еще один пункт, внесенный Жанной в повестку дня: неосторожность как метод работы…
Жанна. Снимаю. Ясно. До скорого! (К Бродскому.) Эх, не поругались как следует.
Бродский. Наверстаем еще. (Усмехается.)
Жанна уходит.
Орловская. Всегда боюсь за нее… Эта пылкость…
Бродский. Да…
Орловская. У меня такое впечатление, Мишель, что ты не до конца высказался, словно затаил какие-то возражения.
Бродский. Нет! Нет, нет! Я совершенно с тобой согласен. Мне ведь тоже не терпится! Я уверен, что эта весна, эта чудесная весна будет наша! Правда, Марианна? Ну, бегу, бегу! Да, послушай, мне нужен последний номер «Ле коммюнист». И побольше.
Орловская. Опоздал. Все разобрали. Возьмешь на явке у Саньки. Между прочим, Мишель… Что я хотела сказать? Ах да! Что это за квартира у тебя? Может быть, опасно?
Бродский. Огромная, вечно пустая квартира. И только два человека: мамаша и сынок, которых почти никогда нет дома. Ни одному шпику и в голову не придет, что во дворце банкирши Ксидиас живет подпольщик-большевик. (Уходит.)
Картина пятая. СЕМЬЯ КСИДИАС
Картина шестая. ЧАСОВОЙ АЛИ
(Вспарывает шов тельника и извлекает крохотный кусочек полотна.) Вот. (Одевается.)
Орловская (читает мандат). «Делегат партизанских отрядов, действующих на Одесском фронте, товарищ Бондаренко». (Жмет ему руку.) Давненько партизаны не заявлялись к нам.
Бондаренко. Трудновато было сквозь фронт пролезть. Пришлось взять это на себя. Так вот, товарищ: за последние три дня продвинулись с боем на сорок километров. Если дело так пойдет дальше, недельки через полторы-две ждите в Одессе.
Орловская. Боеспособность интервентов?
Бондаренко. Покуда деремся с белыми. Били греков. С завтрашнего дня вступаем в соприкосновение с союзниками. Так вот, товарищ дорогой, ощущаем недостаток в литературе.
Орловская. Вот, товарищ Бондаренко, специальные фронтовые листовки. Вот французские, греческие, румынские, английские. Вот русские.
Бондаренко (прячет литературу под одежду). Второе дело: деньги на агитацию.
Орловская. Сколько?
Бондаренко. Меньше чем с тысячами пятью не обернешься.
Орловская. А не многовато?
Бондаренко. Оружие главным образом много монеты забирает.
Орловская. Откуда снабжаетесь оружием?
Бондаренко. Во-первых, добываем в бою – совершенно бесплатно.
Смеются.
А кое-что покупаем у этого Фильки-анархиста. Только драть он стал сильно в последнее время. Прямо спекулянт!
Орловская. Этот источник снабжения придется закрыть, товарищ Бондаренко. Понимаешь? Это директива областкома. Нашли поставщика! Сначала он начнет шантажировать, а потом…
Бондаренко. А начнет шантажировать, так мы его…
Орловская. Никаких дел с Филькой!
Бондаренко. Понял, товарищ Орловская.
Орловская. Тысячи в три придется уложиться, товарищ Бондаренко.
Бондаренко. Надо – уложимся.
Орловская. Пишите расписку: «Получено от Марианны…»
Бондаренко пишет.
В порядке. (Передает деньги.)
Бондаренко. Книги иностранные?
Орловская. А вы понимаете?
Бондаренко. Приходилось плавать. До Марселя. До Ливерпуля. Балакаю. Теперь пригодилось. Будь здорова, товарищ Орловская!
Орловская. До свиданья, товарищ Бондаренко.
Бондаренко (уходя). Так вы и сидите здесь, товарищ Марьяна?
Орловская. Так и сижу. А что?
Бондаренко. У нас там, на фронте, часовые расставлены. А здесь могут прихлопнуть, как в мышеловке.
Орловская. У нас здесь тоже часовые расставлены, только их не видно. Все в порядке, товарищ Бондаренко.
Бондаренко (в дверях). А те девушки (кивает на белошвейную) партийные?
Орловская. Без.
Бондаренко, значительно кивая головой, идет через белошвейную.
Белошвейки (поют).
Орловская насторожилась.
Четвертая – Анка,
Краса Молдаванки.
Жених висит на ветке,
А папа – в контрразведке.
О чем же ей тосковать?
В прекрасной Одессе,
В стране белогвардейцев,
Четыре белошвейки
Роскошно живут…
Бондаренко. Правильно. Пойте, девушки, пойте! (Выходит из белошвейной черным ходом.)
Входит второй господин петербургской наружности.
2-й господин. Ну, как мое белье, девочки?
1-я швея. Готово, мсье. (Подает пакет.)
2-й господин Мне нравятся одесситки.
1-я швея. Проверьте, пожалуйста, мсье.
Второй господин петербургской наружности расправляет рубахи и кальсоны. Входит Жанна Барбье.
2-й господин. Напоминают парижанок.
1-я швея. (4-й швее). Займитесь покупательницей.
2-й господин (платит). Очень милы! Очень милы! (Уходит разнеженный.)
Жанна. Орловская?
4-я швея. Да.
Жанна проходит к Орловской.
Орловская. Жанна!
Жанна. Я аккуратна чересчур? Бродского еще нет? Подождем заседать? Какие толстые волюмы! О, это мой язык!
Орловская. Пишу статью в «Ле коммюнист». Окружила себя словарями. Ох, уж эти ваши глаголы!
Жанна. Все эти subjonctiv и conditionel. Плюнь на них, Марианна. Думаешь, солдаты их знают?
Орловская (читает). Dompter la Russie et aprиs la piller comme on a pille avant la guerre la Turquie, la Chine et comme on s'apprкte а piller l'Allemagne, – vola dеsir sincercies impйrialistes, leur tвche sacrеe…» [1]
Жанна. Браво!
В белошвейную входит Бродский.
Бродский (напевает). «О чем же ей тосковать…» Привет, девушки! (Проходит в другую комнату. В руках у него детский воздушный шарик.) Какая весна, товарищи!… Какое небо!…
Жанна. Я буду с тобой крепко ругаться, Мишель.
Бродский. Слава богу, на каждом заседании царапаемся.
Жанна. Ну, вот сегодня Орловская, как представитель областкома, нас разберет.
Орловская. О чем вы собираетесь ругаться?
Жанна. Я ставлю вопрос о сроке восстания.
Орловская. Это именно то, о чем я собиралась сегодня с вами поговорить. Но только вот что, товарищи, ругаться – ругайтесь, но в пределах регламента. Главным образом это относится к тебе, Жанна. Слушаем тебя.
Жанна. Я коротко. Значит, так, товарищи. В сто семьдесят шестом полку и в пятьдесят четвертом мы имеем революционные группы почти во всех ротах. В последние дни удалось вовлечь кое-кого из саперов. Очень хорошо настроены радисты. Вот очень важно – нам удалось завязать отношения с танковыми частями. Мы имеем на сегодняшний день у солдат такое настроение: восстание немедленно! Я их сдерживаю. Понимаете? Я знаю моих земляков. Если не использовать настроение, они могут остынуть. Мишель, я вижу твою кислую улыбку, я вижу твои нахмуренные брови!
Бродский. Ну, так нельзя ставить вопрос.
Орловская. Мишель, ты потом.
Бродский. Революционные настроения солдат зависят не от момента, а от более глубоких причин.
Жанна. Я знаю, что я говорю. Когда я им говорю о том, что они душат русскую революцию, они кричат, они срывают с себя медали и топчут их, они кричат, что им стыдно называться французами!
Бродский. Видишь ли, Жанна, я считаю…
Жанна. Ленин сказал: «Сегодня еще рано, послезавтра будет поздно». Так вот я считаю, что мы можем проморгать наше завтра. А как ты думаешь, Марианна?
Орловская. Ты кончила?
Бродский. Слушайте, товарищи…
Жанна. Слушайте, если мы не подымем восстания немедленно, это будет, товарищи, историческая ошибка. Пролетариат нам не простит ее. Боже мой, сколько было сделано ошибок! Ошибка тысяча восемьсот семьдесят первого года Варлена и Делеклюза, не конфисковавших деньги парижской буржуазии… Знаете ли вы, что солдат сто семьдесят шестого полка Гастон арестован?
Бродский. Жаль Гастона. Но нельзя строить тактику на чувствах.
Жанна. А ты будешь ждать, пока мы не провалимся? Я говорю: наше завтра уже наступило. У революции свой календарь!
Бродский. Дай же мне слово сказать. Я в общем тоже за немедленное восстание…
Жанна. Мишель, дай я тебя поцелую!
Бродский. Пожалуйста.
Целуются.
Я только расхожусь с Жанной в понимании слова «немедленно». Она толкует «немедленно» как завтра, а я – как недели через две.
Жанна. Если бы я знала, я бы тебя укусила!
Бродский. Жанна – прекрасный работник. Но она неосторожна. Давайте говорить начистоту.
Жанна. Он говорит, что я неосторожна?! Он неосторожен! Живет черт знает у кого. В буржуазной квартире. Он думает, что это тонкая конспирация. Это глупость!
Бродский. Не будем отвлекаться. Когда нужно спропагандировать солдата, нет агитатора более увлекательного, чем Жанна Барбье.
Жанна. А!
Бродский. Я знаю. Мы вместе работаем. Она лучшая из нас. Но она неразборчива. Она хватает всех. И молодых, и старых сверхсрочных шкуродеров, и парижских субчиков. Там, на верфи, она работала прямо на глазах офицера!
Жанна. Лейтенант Бенуа? Он глуп, как пробковый дуб.
Орловская. Между прочим,это не первое заявление, Жанна.
Бродский. Ведь мы обвешаны шпиками. Нас ищут. Она увлекается количеством во вред качеству. Ей не терпится, она спешит. Это опасно. Ты неосторожна, Жанна!
Орловская. Есть, есть.
Жанна. Ну пусть я неосторожна! Бывают моменты, когда осторожность – величайшая тактическая ошибка. Я ставлю в повестку дня неосторожность!
Бродский. Не геройствуй, Жанна, без геройства.
Орловская. Чтоб не забыть, Жанна: сегодня же сходи на верфь – там новый караул. И ребята с верфи просили, чтобы ты работала спокойно.
Жанна. Режь меня – не могу, Марианна!
Орловская. Об этом мы с тобой поговорим еще. Продолжай, Мишель.
Бродский. Я хотел бы знать мнение областкома о сроках восстания.
Орловская. Я скажу. Твое предложение?
Бродский. Мое предложение? Понимаешь, вся эта масса вовлеченных и распропагандированных солдат как-то рассыпана, не организована. Что нам нужно, по-моему? Прежде всего – закрепить достигнутое. То есть повторные беседы. И смелее! Превратить солдат в действительно революционные кадры, которые поведут за собой части. Вот на эту работу мы и должны потратить ближайшие две недели, а то и три. А если нужно, и больше.
Жанна. Ты слышишь?…
Орловская. Вот что, товарищи. Областком думал над этим вопросом, и решение в основном намечено. То, что вы оба говорили, подтверждает его. В чем тут дело? Вы видите главным образом свой сектор работы, и отсюда вы производите выводы. Областком учитывает все: и положение на фронте, и подготовленность рабочих масс, и настроение во флоте, и общую политическую обстановку. Конечно, преждевременное выступление может подорвать наши силы, о чем говорить! Однако и затягивать не годится. Нельзя, Мишель, так бросаться неделями – две-три. Ты слишком щедр на эти недели. То «завтра», как говорит Жанна, наступит не прежде, чем дней через десять. К этому времени настроение союзной армии и флота достигнет, по-видимому, той точки кипения, когда можно открыть крышку и дать пару выкатиться наружу… С севера наступает Красная Армия. Прямая линия фронта превратится в дугу. Станет возможной координация фронта и внутренних сил. Понимаете? Восстание? Да! Вся трудность в том, чтобы совершенно точно определить эту точку во времени. До сих пор вы агитировали. Теперь организуйте. Содержание готово – давайте форму.
Белошвейки запели. Орловская, Жанна и Бродский замолкли и насторожились. Сквозь витрину белошвейной видно, как по улице медленно проходит иностранный патруль.
Рискованно? Удвойте конспирацию. Оружие! Люди! Район! Маленькие собрания с иностранцами, всюду, где это возможно. В кафе. Гуляя. На улице. И как итог – общее делегатское собрание иностранных частей. Мы берем на себя его охрану. Вот… Есть возражения? Не знаю, это как будто все… Да! Еще один пункт, внесенный Жанной в повестку дня: неосторожность как метод работы…
Жанна. Снимаю. Ясно. До скорого! (К Бродскому.) Эх, не поругались как следует.
Бродский. Наверстаем еще. (Усмехается.)
Жанна уходит.
Орловская. Всегда боюсь за нее… Эта пылкость…
Бродский. Да…
Орловская. У меня такое впечатление, Мишель, что ты не до конца высказался, словно затаил какие-то возражения.
Бродский. Нет! Нет, нет! Я совершенно с тобой согласен. Мне ведь тоже не терпится! Я уверен, что эта весна, эта чудесная весна будет наша! Правда, Марианна? Ну, бегу, бегу! Да, послушай, мне нужен последний номер «Ле коммюнист». И побольше.
Орловская. Опоздал. Все разобрали. Возьмешь на явке у Саньки. Между прочим, Мишель… Что я хотела сказать? Ах да! Что это за квартира у тебя? Может быть, опасно?
Бродский. Огромная, вечно пустая квартира. И только два человека: мамаша и сынок, которых почти никогда нет дома. Ни одному шпику и в голову не придет, что во дворце банкирши Ксидиас живет подпольщик-большевик. (Уходит.)
Картина пятая. СЕМЬЯ КСИДИАС
Дом банкирши Ксидиас. Комната ее сына Жени. Женя один. Он раскладывает карты.
Женя. Триста рублей? Отвечаю. Никто не мажет? Предположим, что там примазывают еще триста рублей. Отвечаю. Карту? (Говорит за воображаемого партнера.) Да, пожалуйста. (Говорит за себя.) Извольте. Беру себе. Девять! Черт, шесть раз подряд девятка! (Швыряет карты.) Если бы напротив сидел партнер, а не кусок воздуха, у меня было бы уже тысяч десять. Ох, этот ужасный долг!… Почему, когда я сам с собой, мне так прет карта? Вероятно, потому, что я сам себе приношу счастье. Остроумно! Скажу Мишелю. Но где же Мишель? Скучно… Я покончил бы самоубийством просто из любопытства: интересно – что там? Тоже остроумно. Почему, когда я сам с собой, я блестящ? Но вот если сейчас отворится дверь и кто-нибудь войдет, я сразу потускнею, словно этот вошедший отнимет лучшую часть меня. Не отдавать! Не отдавать! Напротив, брать. Брать!
Стук.
Женя. Войдите.
Входит Санька.
Санька. Воронов здесь живет?
Женя. Здесь.
Санька. Где он?
Женя. Садитесь. Он скоро придет. Он уже бежит по лестнице, может быть.
Молчание.
Женя. Я вас знаю. Вы продавщица цветов.
Санька. Ничего подобного.
Женя. Вы можете мне открыться, барышня: я тоже революционер.
Санька. Но вы ошиблись!
Женя. Я понимаю: вы не настоящая продавщица. А это папка с нотами для маскировки, правда? Будто это ноты, а на самом деле подпольщина!
Санька. Мишель вам сказал?
Женя. Я проницателен. Итак, вы почтальон организации? Неужели Робеспьер тоже так начинал?
Санька. Не знаю.
Женя. Дантон начал речью в клубе якобинцев: «Человек, косящий звание французского короля, поклялся охранять конституцию и после этого бежал. И я с удивлением здесь слышу, что до сих пор он не лишен своей короны». А вы как начали свою революционную работу?
Санька. Организовали местком деревообделочников.
Женя. Я хотел бы жить во время Великой французской революции.
Санька. Я тоже хотела бы, чтобы вы жили во время Великой французской революции.
Женя. Она остроумна! Какая игра! В таком случае я вам открою свой план. (Придвигается.) У меня есть серьезное предложение к подпольной организации. Если это предложение пройдет в жизнь, организация будет неуловима. (Продвигается.) Разговаривать на особом языке, непонятном для окружающих. (Придвигается.) На языке «ли». Например: Вы-ли-хо-ли-ро-ли-ше-ли-нька-ли-я-ли де-ли-ву-ли-шка-ли.
Санька. От когда я живу, я не слышала такого идиотства.
Женя (берет ее за руку). Вы-лимне-лио-ли-чень-ли нра-ли-ви-ли-тесь-ли.
Санька. Но вы меня знаете только пять минут.
Женя. Как вас зовут?
Санька. Саня.
Женя. Идемте гулять! Весна. Цветы на улицах. Кино. Ах, Санечка, я вас люблю!
Санька. Вы комик.
Женя. Не злите меня! Я опасен!
Входит Бродский.
Бродский. Женя, кто-нибудь меня спрашивал?
Женя (к Сане). Вот Мишель.
Бродский. Вы ко мне?
Санька. Да.
Бродский. Женечка, можешь ты мне оказать большую услугу?
Женя. Для тебя готов на все!
Бродский (пишет). Мне нужно, чтоб сейчас ушло это письмо. Немедленно, заказным. Ты, наверно, идешь гулять? Заверни на почту и сдай.
Женя. Это если я иду. А если я не иду? Ну хорошо, Мишель, ради тебя… До свидания, Санечка, мы увидимся. (Уходит.)
Бродский. В чем дело? Зачем вы пришли? Что-нибудь случилось?
Санька. Товарищ Бродский, ничего не случилось. Я по личному делу.
Бродский. Вы что, с ума сошли, товарищ? Вы знаете, что я живу законспирированно, и вы, член организации, позволяете себе прийти сюда без дела! За вами может быть слежка! Да вы можете провалить всех с вашими личными делами! Вы понимаете, что вы делаете? Вот вас видел этот тип, Женька…
Санька. Он какой-то чудак. Он говорит, что он революционер.
Бродский. Врет. Безвредный, но пустой малый.
Санька. Он сказал, что я вам, наверно, литературу принесла.
Бродский. Он так сказал? Ну вот… Спасибо вам! Мне надо немедленно отсюда убираться. Квартира испорчена. Ну-ка, помогите мне, раз вы уж здесь. (Вытаскивает портфель, укладывается.) Безобразие! Я поставлю в известность вашу ячейку о вашем непартийном поведении. Личные дела! Какие у вас могут быть ко мне личные дела?!
Санька. Товарищ Бродский! Вы единственный крупный работник, которого я знаю.
Бродский. Ну?
Санька. И мы хотели с вами посоветоваться.
Бродский. Кто «мы»?
Санька. Мы. Группа молодежи.
Бродский. Ну?
Санька. Мы хотим взорвать штаб союзного командования.
Бродский. Что такое?!
Санька. Мы сделали подробный план штаба. Вот, (Разворачивает огромный план, похожий на географическую карту.) Видите, Бродский, это главный коридор. А это боковой. А это кабинет генерала. А это уборная.
Бродский. Нет, вы с ума сошли, товарищи!…
Санька. Почему? Мы сумеем туда пройти. Как водопроводчики. Починить уборную. И заложим там фугас. У нас есть. Подожжем шнур. И все взлетит. Это очень легко. Мы хотели посоветоваться – в какой день это сделать?
Бродский. Как старший товарищ я вам запрещаю это делать. Ты слышишь? В областкоме, конечно, не знают об этом? Еще бы! Что это за партизанщина? Ничего без областкома. Железная дисциплина. Взорвать штаб – смысл? Что это вам, театр? Пора выбирать: или вы революционеры, или шибздики! Ну ладно. Я знаю, вы ребята в общем хорошие.
Санька. Товарищ Бродский, мне так хочется работать!
Бродский. Ну, ты же работаешь.
Санька. Нет, по-настоящему.
Бродский. Ты делаешь большую, полезную работу, товарищ.
Санька. Я знаю, например, французский довольно прилично, Я могла бы агитировать солдат. Я уже агитирую немножко сама.
Бродский. Короче: что ты хочешь?
Санька. С вами по-настоящему поработать. Среди иностранных солдат…
Бродский. Так. (Смотрит на Саньку, размышляя.) И ты действительно знаешь?
Санька (хватая подпольный «Ле коммюнист», читает). Honnкtes hommes de L'Europe et de L'Amйrique doivent reconnaоtre notre droit de reconstruir notrevie comme nous le trouvons nйcessaire…» Честные люди Европы и Америки должны… – как это, фу ты, черт! – понять, нет, признать… признать… что… нет, не что, а наше право – в общем переделать нашу жизнь так, как это мы находим нужным. Ну?
Бродский. Три с плюсом. Ну ладно. (Замыкает портфель.) Приходи послезавтра вечером в кафе «Взятие Дарданелл». Знаешь? Там будут французы, англичане, греки, румыны, американцы. Увидишь за столиком меня или Жанну…
Снаружи кто-то дергает ручку дверей. Бродский открывает. Входит мадам Ксидиас. Она озирается: на столе план, у стены распахнутый шкаф, в руках Бродского туго набитый портфель. Ничего не отражается на лице мадам Ксидиас. Она улыбается любезно и величественно.
Садитесь, мадам Ксидиас.
Ксидиас. Вы очень любезны, мсье Воронов. Я вам не помешала?
Бродский. Мы занимаемся. Это студентка. Это Женечкина коллега.
Ксидиас. Что это такое? (Указывает на план штаба).
Бродский. Это?
Ксидиас. Да.
Бродский. Южная Америка,
Ксидиас. Южная Америка?
Бродский. У нас как раз сейчас урок географии. Мы готовим урок для Женечки.
Ксидиас (плотно усаживаясь). Я послушаю урок географии.
Бродский. Мадам интересуется географией?
Ксидиас. Я интересуюсь всем, чем занимается с вами мой сын.
Бродский (становясь у плана). Южная Америка расположена от десятого градуса северной широты до пятьдесят пятого градуса южной широты. По устройству поверхности Южная Америка напоминает Северную. Это очень богатая страна. (Хватает Ксидиас за руку и как бы впадает в географический экстаз.) Она наполнена вулканами, крокодилами, попугаями, индейцами и бананами. Вот здесь течет река Амазонка. (Тычет в коридор.) А вот здесь живут тигры. (Тычет в кабинет.) А вот здесь благоухают пальмы.(Тычет в уборную.) Понятно?
Санька. Понятно…
Бродский. А вам, мадам?
Ксидиас. Отдайте мне моего сына.
Молчание.
Вы украли моего сына. Отдайте мне его.
Бродский. Мадам?
Ксидиас. Когда-то наших детей крали цыгане. Дети выросли – их начали красть коммунисты! Вы поманили Женю своими звонкими словами, и он пошел за вами, как дитё за цыганской скрипкой. Большевики, воры детей, отдайте сына!
Бродский. Санька, портфель!
Санька берет портфель, идет к дверям. В продолжение дальнейшего разговора Бродский разбирает бумаги, часть прячет, часть сжигает в камине.
Ксидиас. Зачем вам дети чужого класса? Что, у вашего класса нет своих детей? Рабочие плодовиты. А у меня один сын, и его вы украли.
Бродский. Женя – не вещь, которую можно украсть.
Ксидиас. Вещь. Он моя вещь. Я его сделала. Он из меня!
Бродский. Что вам нужно?
Ксидиас. Давайте по-деловому. Вашей партии нужны деньги. Сколько вы хотите, чтобы отпустить Женю из коммунистов? Хотите полтораста рублей?
Бродский (Саньке). Иди.
Санька уходит. Бродский садится.
Ксидиас. Ну, двести. Это хорошие деньги.
Бродский. Но и парень какой! Вы имеете товар,
Ксидиас. Двести пятьдесят наличными.
Бродский (поднимается, говорит с насмешливостью, впрочем не замечаемой м-м Ксидиас). Мадам, моя голова оценена в десять тысяч франков. Неужели мальчик из хорошей буржуазной семьи стоит меньше, чем голодранец большевик? Десять тысяч – и ни копейки меньше! (Направляется к двери.)
Ксидиас. За что? Пожалейте мать!
Бродский (остановился, вскипел). Вы не мать. Вы урод. Вы капиталистический урод. Ваша нежность переродилась в алчность, стыдливость – в скупость. Ваша материнская любовь простирается только до двухсот пятидесяти рублей…
Ксидиас. Ну – триста… Ах, так! Вы добром не хотите? (Бежит к окну.)
Бродский (вынимает портсигар с таким видом, точно это револьвер). Назад!
Ксидиас. Ах! (Пятится, в страхе влезает в шкаф.)
Бродский. Ну вот и прекрасно. (Запирает шкаф на ключ, идет к дверям, сталкивается с входящим Женей.)
Женя. Куда ты с вещами?
Бродский. Уезжаю.
Женя. Почему?
Бродский. Ты слишком глубоко суешь нос в чужие дела.
Женя. Я просто интересуюсь революцией.
Бродский. Твое любопытство подозрительно.
Женя. А где Санька?
Бродский. Ты к ней лез с похабными разговорами? Это тебе не дамочка из мамашиного салона!
Женя. Она не маленькая, и я не ребенок.
Бродский. Я вижу, что ты взрослый, совершенно сложившийся сукин сын! (Уходит.)
Женя. Мишель! Я тебя любил! Берегись! Ну погоди же!
Из шкафа отчаянный стук и крики.
(Обращаясь к шкафу.) Не морочь мне голову!
Женя. Триста рублей? Отвечаю. Никто не мажет? Предположим, что там примазывают еще триста рублей. Отвечаю. Карту? (Говорит за воображаемого партнера.) Да, пожалуйста. (Говорит за себя.) Извольте. Беру себе. Девять! Черт, шесть раз подряд девятка! (Швыряет карты.) Если бы напротив сидел партнер, а не кусок воздуха, у меня было бы уже тысяч десять. Ох, этот ужасный долг!… Почему, когда я сам с собой, мне так прет карта? Вероятно, потому, что я сам себе приношу счастье. Остроумно! Скажу Мишелю. Но где же Мишель? Скучно… Я покончил бы самоубийством просто из любопытства: интересно – что там? Тоже остроумно. Почему, когда я сам с собой, я блестящ? Но вот если сейчас отворится дверь и кто-нибудь войдет, я сразу потускнею, словно этот вошедший отнимет лучшую часть меня. Не отдавать! Не отдавать! Напротив, брать. Брать!
Стук.
Женя. Войдите.
Входит Санька.
Санька. Воронов здесь живет?
Женя. Здесь.
Санька. Где он?
Женя. Садитесь. Он скоро придет. Он уже бежит по лестнице, может быть.
Молчание.
Женя. Я вас знаю. Вы продавщица цветов.
Санька. Ничего подобного.
Женя. Вы можете мне открыться, барышня: я тоже революционер.
Санька. Но вы ошиблись!
Женя. Я понимаю: вы не настоящая продавщица. А это папка с нотами для маскировки, правда? Будто это ноты, а на самом деле подпольщина!
Санька. Мишель вам сказал?
Женя. Я проницателен. Итак, вы почтальон организации? Неужели Робеспьер тоже так начинал?
Санька. Не знаю.
Женя. Дантон начал речью в клубе якобинцев: «Человек, косящий звание французского короля, поклялся охранять конституцию и после этого бежал. И я с удивлением здесь слышу, что до сих пор он не лишен своей короны». А вы как начали свою революционную работу?
Санька. Организовали местком деревообделочников.
Женя. Я хотел бы жить во время Великой французской революции.
Санька. Я тоже хотела бы, чтобы вы жили во время Великой французской революции.
Женя. Она остроумна! Какая игра! В таком случае я вам открою свой план. (Придвигается.) У меня есть серьезное предложение к подпольной организации. Если это предложение пройдет в жизнь, организация будет неуловима. (Продвигается.) Разговаривать на особом языке, непонятном для окружающих. (Придвигается.) На языке «ли». Например: Вы-ли-хо-ли-ро-ли-ше-ли-нька-ли-я-ли де-ли-ву-ли-шка-ли.
Санька. От когда я живу, я не слышала такого идиотства.
Женя (берет ее за руку). Вы-лимне-лио-ли-чень-ли нра-ли-ви-ли-тесь-ли.
Санька. Но вы меня знаете только пять минут.
Женя. Как вас зовут?
Санька. Саня.
Женя. Идемте гулять! Весна. Цветы на улицах. Кино. Ах, Санечка, я вас люблю!
Санька. Вы комик.
Женя. Не злите меня! Я опасен!
Входит Бродский.
Бродский. Женя, кто-нибудь меня спрашивал?
Женя (к Сане). Вот Мишель.
Бродский. Вы ко мне?
Санька. Да.
Бродский. Женечка, можешь ты мне оказать большую услугу?
Женя. Для тебя готов на все!
Бродский (пишет). Мне нужно, чтоб сейчас ушло это письмо. Немедленно, заказным. Ты, наверно, идешь гулять? Заверни на почту и сдай.
Женя. Это если я иду. А если я не иду? Ну хорошо, Мишель, ради тебя… До свидания, Санечка, мы увидимся. (Уходит.)
Бродский. В чем дело? Зачем вы пришли? Что-нибудь случилось?
Санька. Товарищ Бродский, ничего не случилось. Я по личному делу.
Бродский. Вы что, с ума сошли, товарищ? Вы знаете, что я живу законспирированно, и вы, член организации, позволяете себе прийти сюда без дела! За вами может быть слежка! Да вы можете провалить всех с вашими личными делами! Вы понимаете, что вы делаете? Вот вас видел этот тип, Женька…
Санька. Он какой-то чудак. Он говорит, что он революционер.
Бродский. Врет. Безвредный, но пустой малый.
Санька. Он сказал, что я вам, наверно, литературу принесла.
Бродский. Он так сказал? Ну вот… Спасибо вам! Мне надо немедленно отсюда убираться. Квартира испорчена. Ну-ка, помогите мне, раз вы уж здесь. (Вытаскивает портфель, укладывается.) Безобразие! Я поставлю в известность вашу ячейку о вашем непартийном поведении. Личные дела! Какие у вас могут быть ко мне личные дела?!
Санька. Товарищ Бродский! Вы единственный крупный работник, которого я знаю.
Бродский. Ну?
Санька. И мы хотели с вами посоветоваться.
Бродский. Кто «мы»?
Санька. Мы. Группа молодежи.
Бродский. Ну?
Санька. Мы хотим взорвать штаб союзного командования.
Бродский. Что такое?!
Санька. Мы сделали подробный план штаба. Вот, (Разворачивает огромный план, похожий на географическую карту.) Видите, Бродский, это главный коридор. А это боковой. А это кабинет генерала. А это уборная.
Бродский. Нет, вы с ума сошли, товарищи!…
Санька. Почему? Мы сумеем туда пройти. Как водопроводчики. Починить уборную. И заложим там фугас. У нас есть. Подожжем шнур. И все взлетит. Это очень легко. Мы хотели посоветоваться – в какой день это сделать?
Бродский. Как старший товарищ я вам запрещаю это делать. Ты слышишь? В областкоме, конечно, не знают об этом? Еще бы! Что это за партизанщина? Ничего без областкома. Железная дисциплина. Взорвать штаб – смысл? Что это вам, театр? Пора выбирать: или вы революционеры, или шибздики! Ну ладно. Я знаю, вы ребята в общем хорошие.
Санька. Товарищ Бродский, мне так хочется работать!
Бродский. Ну, ты же работаешь.
Санька. Нет, по-настоящему.
Бродский. Ты делаешь большую, полезную работу, товарищ.
Санька. Я знаю, например, французский довольно прилично, Я могла бы агитировать солдат. Я уже агитирую немножко сама.
Бродский. Короче: что ты хочешь?
Санька. С вами по-настоящему поработать. Среди иностранных солдат…
Бродский. Так. (Смотрит на Саньку, размышляя.) И ты действительно знаешь?
Санька (хватая подпольный «Ле коммюнист», читает). Honnкtes hommes de L'Europe et de L'Amйrique doivent reconnaоtre notre droit de reconstruir notrevie comme nous le trouvons nйcessaire…» Честные люди Европы и Америки должны… – как это, фу ты, черт! – понять, нет, признать… признать… что… нет, не что, а наше право – в общем переделать нашу жизнь так, как это мы находим нужным. Ну?
Бродский. Три с плюсом. Ну ладно. (Замыкает портфель.) Приходи послезавтра вечером в кафе «Взятие Дарданелл». Знаешь? Там будут французы, англичане, греки, румыны, американцы. Увидишь за столиком меня или Жанну…
Снаружи кто-то дергает ручку дверей. Бродский открывает. Входит мадам Ксидиас. Она озирается: на столе план, у стены распахнутый шкаф, в руках Бродского туго набитый портфель. Ничего не отражается на лице мадам Ксидиас. Она улыбается любезно и величественно.
Садитесь, мадам Ксидиас.
Ксидиас. Вы очень любезны, мсье Воронов. Я вам не помешала?
Бродский. Мы занимаемся. Это студентка. Это Женечкина коллега.
Ксидиас. Что это такое? (Указывает на план штаба).
Бродский. Это?
Ксидиас. Да.
Бродский. Южная Америка,
Ксидиас. Южная Америка?
Бродский. У нас как раз сейчас урок географии. Мы готовим урок для Женечки.
Ксидиас (плотно усаживаясь). Я послушаю урок географии.
Бродский. Мадам интересуется географией?
Ксидиас. Я интересуюсь всем, чем занимается с вами мой сын.
Бродский (становясь у плана). Южная Америка расположена от десятого градуса северной широты до пятьдесят пятого градуса южной широты. По устройству поверхности Южная Америка напоминает Северную. Это очень богатая страна. (Хватает Ксидиас за руку и как бы впадает в географический экстаз.) Она наполнена вулканами, крокодилами, попугаями, индейцами и бананами. Вот здесь течет река Амазонка. (Тычет в коридор.) А вот здесь живут тигры. (Тычет в кабинет.) А вот здесь благоухают пальмы.(Тычет в уборную.) Понятно?
Санька. Понятно…
Бродский. А вам, мадам?
Ксидиас. Отдайте мне моего сына.
Молчание.
Вы украли моего сына. Отдайте мне его.
Бродский. Мадам?
Ксидиас. Когда-то наших детей крали цыгане. Дети выросли – их начали красть коммунисты! Вы поманили Женю своими звонкими словами, и он пошел за вами, как дитё за цыганской скрипкой. Большевики, воры детей, отдайте сына!
Бродский. Санька, портфель!
Санька берет портфель, идет к дверям. В продолжение дальнейшего разговора Бродский разбирает бумаги, часть прячет, часть сжигает в камине.
Ксидиас. Зачем вам дети чужого класса? Что, у вашего класса нет своих детей? Рабочие плодовиты. А у меня один сын, и его вы украли.
Бродский. Женя – не вещь, которую можно украсть.
Ксидиас. Вещь. Он моя вещь. Я его сделала. Он из меня!
Бродский. Что вам нужно?
Ксидиас. Давайте по-деловому. Вашей партии нужны деньги. Сколько вы хотите, чтобы отпустить Женю из коммунистов? Хотите полтораста рублей?
Бродский (Саньке). Иди.
Санька уходит. Бродский садится.
Ксидиас. Ну, двести. Это хорошие деньги.
Бродский. Но и парень какой! Вы имеете товар,
Ксидиас. Двести пятьдесят наличными.
Бродский (поднимается, говорит с насмешливостью, впрочем не замечаемой м-м Ксидиас). Мадам, моя голова оценена в десять тысяч франков. Неужели мальчик из хорошей буржуазной семьи стоит меньше, чем голодранец большевик? Десять тысяч – и ни копейки меньше! (Направляется к двери.)
Ксидиас. За что? Пожалейте мать!
Бродский (остановился, вскипел). Вы не мать. Вы урод. Вы капиталистический урод. Ваша нежность переродилась в алчность, стыдливость – в скупость. Ваша материнская любовь простирается только до двухсот пятидесяти рублей…
Ксидиас. Ну – триста… Ах, так! Вы добром не хотите? (Бежит к окну.)
Бродский (вынимает портсигар с таким видом, точно это револьвер). Назад!
Ксидиас. Ах! (Пятится, в страхе влезает в шкаф.)
Бродский. Ну вот и прекрасно. (Запирает шкаф на ключ, идет к дверям, сталкивается с входящим Женей.)
Женя. Куда ты с вещами?
Бродский. Уезжаю.
Женя. Почему?
Бродский. Ты слишком глубоко суешь нос в чужие дела.
Женя. Я просто интересуюсь революцией.
Бродский. Твое любопытство подозрительно.
Женя. А где Санька?
Бродский. Ты к ней лез с похабными разговорами? Это тебе не дамочка из мамашиного салона!
Женя. Она не маленькая, и я не ребенок.
Бродский. Я вижу, что ты взрослый, совершенно сложившийся сукин сын! (Уходит.)
Женя. Мишель! Я тебя любил! Берегись! Ну погоди же!
Из шкафа отчаянный стук и крики.
(Обращаясь к шкафу.) Не морочь мне голову!
Картина шестая. ЧАСОВОЙ АЛИ
Штаб союзного командования. Входят: 1. Генерал – главнокомандующий силами Антанты на юге России – помесь солдата и дипломата, крашеные волосы, вспыльчивый, с переходами от площадной ругани к придворной вежливости, взирающий на Россию как на разновидность Африки. 2. Полковник Фредамбе – старый, видавший виды колониальный служака. 3. Капитан Филлиатр – интеллигент из резервистов, по-видимому школьный учитель, дослужившийся до чинов. 4. Румынский, греческий и американский офицеры.
Полковник. Мой генерал, русские политические деятели собрались.
Генерал. Превосходно. Я обращусь к ним со словом.
Полковник (говорит в зрительный зал). Господа русские политические деятели. Господа деникинцы! Господа красновцы! И кадеты! И эсеры! И эсдеки! И эне-сы! Господа из национального центра! Господа из союза возрождения! Из союза сахарозаводчиков! Из союза русского народа! И из прочих союзов! Господа петлюровцы! Господа октябристы! Монархисты! Боротьбисты! И все прочие господа! Главнокомандующий союзными силами на юге России обратится к вам со словом. Слушайте его, господа политические деятели!
Генерал (говорит в зрительный зал). Приветствую вас от имени Антанты, господа. Мы не забыли усилий, приложенных Россией в начале войны, и вот мы пришли в Россию, чтобы дать возможность благонамеренным элементам и русским патриотам восстановить в стране порядок. Надо работать, господа. Вы не любите сражаться. Никто за вас не будет таскать каштаны из огня. Семь с половиной миллиардов вы должны были союзникам еще до тысяча девятьсот тринадцатого года. А три с половиной миллиарда, которые они вам дали во время войны! А два миллиарда гарантированных железнодорожных долгов! Дайте мне счеты. (Щелкает на счетах.) Да плюс два миллиарда, которые союзники одолжили муниципальным предприятиям. Одна Одесса должна семьдесят три миллиона золотых франков. Я подсчитал, господа. Четырнадцать миллиардов семьсот двенадцать миллионов девятьсот девяносто восемь тысяч шестьсот сорок девять франков золотом должна Россия союзникам. Процентов я пока не считаю. А ваши белые офицеры, вместо того чтобы идти в бой, как это полагается честным должникам, виноват, честным воинам, сидят в кафе и распивают коньяк на наши деньги, господа. Здесь все наше. Трамвай! Уголь! Порт! Штаны, в которые вы одеты! Женщины, с которыми вы спите! Господа, мы бескорыстны. Мы пришли помочь вам во имя цивилизации. Поменьше разговоров, господа, побольше дела. На большевиков! На Москву! За наши общие святые идеалы! Я надеюсь, не пройдет и месяца, и под священными сводами Кремля раздастся победоносный звон нашего старого доброго оружия. (Потрясает счетами. Обращается к Фредамбе.) Полковник, я уезжаю, политических деятелей вы примите сами. Отберите наиболее смышленых, соорудите из них правительство. И действуйте из-за его спины. Вы знаете, это наш старый колониальный прием. Объявите через правительство мобилизацию. Постарайтесь поймать коммунистов. Лучше всего, если вы их повесите в рабочем районе. У русских живое воображение. На них это сильно подействует. Со мной сноситесь депешами. Прощайте. (Уходит с частью офицеров.)
Полковник. Мой генерал, русские политические деятели собрались.
Генерал. Превосходно. Я обращусь к ним со словом.
Полковник (говорит в зрительный зал). Господа русские политические деятели. Господа деникинцы! Господа красновцы! И кадеты! И эсеры! И эсдеки! И эне-сы! Господа из национального центра! Господа из союза возрождения! Из союза сахарозаводчиков! Из союза русского народа! И из прочих союзов! Господа петлюровцы! Господа октябристы! Монархисты! Боротьбисты! И все прочие господа! Главнокомандующий союзными силами на юге России обратится к вам со словом. Слушайте его, господа политические деятели!
Генерал (говорит в зрительный зал). Приветствую вас от имени Антанты, господа. Мы не забыли усилий, приложенных Россией в начале войны, и вот мы пришли в Россию, чтобы дать возможность благонамеренным элементам и русским патриотам восстановить в стране порядок. Надо работать, господа. Вы не любите сражаться. Никто за вас не будет таскать каштаны из огня. Семь с половиной миллиардов вы должны были союзникам еще до тысяча девятьсот тринадцатого года. А три с половиной миллиарда, которые они вам дали во время войны! А два миллиарда гарантированных железнодорожных долгов! Дайте мне счеты. (Щелкает на счетах.) Да плюс два миллиарда, которые союзники одолжили муниципальным предприятиям. Одна Одесса должна семьдесят три миллиона золотых франков. Я подсчитал, господа. Четырнадцать миллиардов семьсот двенадцать миллионов девятьсот девяносто восемь тысяч шестьсот сорок девять франков золотом должна Россия союзникам. Процентов я пока не считаю. А ваши белые офицеры, вместо того чтобы идти в бой, как это полагается честным должникам, виноват, честным воинам, сидят в кафе и распивают коньяк на наши деньги, господа. Здесь все наше. Трамвай! Уголь! Порт! Штаны, в которые вы одеты! Женщины, с которыми вы спите! Господа, мы бескорыстны. Мы пришли помочь вам во имя цивилизации. Поменьше разговоров, господа, побольше дела. На большевиков! На Москву! За наши общие святые идеалы! Я надеюсь, не пройдет и месяца, и под священными сводами Кремля раздастся победоносный звон нашего старого доброго оружия. (Потрясает счетами. Обращается к Фредамбе.) Полковник, я уезжаю, политических деятелей вы примите сами. Отберите наиболее смышленых, соорудите из них правительство. И действуйте из-за его спины. Вы знаете, это наш старый колониальный прием. Объявите через правительство мобилизацию. Постарайтесь поймать коммунистов. Лучше всего, если вы их повесите в рабочем районе. У русских живое воображение. На них это сильно подействует. Со мной сноситесь депешами. Прощайте. (Уходит с частью офицеров.)