- Мир велик, - резонно заметила Анна. - Кроме того, есть макромир и микромир...
- Все это время я пробавляюсь новостями небольшого, но очень важного для маленького человека мирка.
- А что такое - маленький человек? - спросила Анна.
- Ну, это тот, кто до поры до времени позволяет другим решать его собственные проблемы...
- Тогда я - маленький человек Совсем маленький. Вот та-кой...
Мальчик-официант внес поднос с закусками, установил его в углу на письменном столе, и, поправляя то и дело спускавшиеся с переносья очки, принялся ловко сервировать наш стол. Я обратил внимание на его совершенно круглые глаза, худенькую длинную шею и нежную мальчишескую кожу - в детском театре он мог бы играть верблюжонка.
- Кто этот малыш? - поинтересовался я у Анны, когда он вышел.
- Сын директора кафе. Между прочим, у него исключительные способности...
- Представь: я догадался.
- Думаю, что ты шел не по совсем правильному пути. Это маленький делец. У него свой счет в сберкассе. Тебе нужны американские сигареты или ящик чешского пива? Он поставит тебе в багажник. Может познакомить с девочками. За комиссионные, разумеется.
- Мне это и в голову не пришло, - признался я.
- Я поняла. Ты видел, как быстро он решил наше устройство? Он наверняка знает, кто ты. И кто мы - друг другу.
- Ну, с этим-то значительно проще. - Я взял ее руку. - Как его зовут?
- Уктем. Его все знают.
"Еще образ, - подумал я. - Целая галерея, годная, может быть, лишь для фантастического романа".
- Удивительное место на земле, - заметил я. - Область стоит на одном из последних мест по стоимости основных фондов непроизводственного назначения в расчете на одного жителя.. Идет недооценка социально-культурной сферы. Закон зоны... - Мне показалось - я нашел верное слово. - Преступные авторитеты берут верх над администрацией. А вместо денежного эквивалента - икра и красная рыба. Продукты, добытые воровским путем.
Порочный, похожий на нежного верблюжонка Уктем появился снова, поколдовал над письменным столом и перенес на обеденный шампуры с янтарного цвета ломтями осетрины, чуреки, терпкий гранатовый сок и тонко нарезанный лимон. Потом он наполнил нам рюмки, оглядел стол.
- Приятного аппетита. - Вид был у него простовато-бесхитростный: круглые глаза интеллигентного мальчика, бепрестанно сползающие, в металлической импортной оправе очки, чистая ковбойка, прикрытая коротким белым фартучком. - Тут есть звонок. Позвоните, когда я понадоблюсь. До этого вас никто не побеспокоит.
- Мальчик должен многое знать, - сказал я, когда Уктем вышел.
Анна согласилась.
- Но он не скажет. Никто ничего не скажет, пока ты не арестуешь тех, кого здесь боятся. А потом не арестуешь и тех, кто покровительствовал тем, которых боятся. И еще следующий слой...
Я не стал ей говорить об угрозах ее бывшего мужа. Зачем?
Мы просидели довольно долго. Разговор вился как деревенская тропинка вокруг, с учетом местных условий. Мы не касались наших взаимоотношений, как настоящих, так и будущих, кроме того, мы не говорили о прошлом каждого, будто жизнь началась со времени нашего знакомства - на берегу у метеостанции в день гибели Сережи Пухова.
Убийство Пухова, несчастный случай с Ветлугиным, выброс нефти на сажевом комбинате, отравление качкалдаков...
Уктем появился через несколько минут после моего звонка - по-прежнему деловой и тактичный.
Я спросил, как бы между прочим:
- У вас большая холодильная камера? Он поправил очки:
- Какая? У нас их две.
- И было две? С самого начала?
- Вторую поставили недавно. - Он с любопытством взглянул на меня. - А что?
- Мы иногда сдаем бесхозную рыбу. Вероятно, можно сдать и сюда. Если есть емкие камеры...
- Конечно, - круглые глаза верблюжонка заблестели. - У нас большие камеры. Самые большие в городе. У нас их арендует Рыбакколхозсоюз.
- Парфенов?
- Парфенов - зам. - Мальчик знал все. Когда я посмотрел на часы, собираясь рассчитаться, Уктем сказал:
- Ваш счет оплачен.
- Кем же? - удивился я.
- Не знаю... Он сказал, что ваш друг, - мило соврал верблюжонок. - В таких случаях мы никогда не отказываем. Дружба у нас - святое дело.
- Так, так. - Я согласился.
- Вопрос исчерпан. Правда? - удостоверился он. Анна смотрела на меня с улыбкой и любопытством.
- Но могу я, по крайней мере, узнать, сколько стоил наш ужин? По-моему, это не возбраняется.
- Нет. - Мальчик достал блокнот, лежавший в кармане фартука. - Шашлыки из осетрины - три рубля сорок копеек, закуска... Итого, - он уменьшил стоимость ужина примерно втрое, - семнадцать рублей шестнадцать копеек...
- Передайте спасибо нашему доброжелателю, - попросил я. - В свою очередь, мы хотим тоже оставить вещественные знаки нашей признательности. Я достал бумажник, отсчитал пять десятирублевок. - Это ни в коем случае не плата по счету за ужин. Рассматривайте как чаевые...
Я взял Анину сумочку, которую она, садясь, повесила на спинку стула.
Маленький плут развел руками.
- Не обидит ли это вашего друга? Он ведь может оскорбиться!
- Не обидит, - успокоил я.
Мы вышли.
Народ разъезжался. В коридоре впереди мелькали быстрые тени женщин, приехавших не с мужьями. Тусклое освещение не позволяло никого разглядеть. Анна шла впереди - в своем длинном платье, касавшемся, казалось, пола. Я шел за ней. Коридор привел нас в пустой двор, с ночным звездным небом между деревьями и отдаленным гулом волн.
Мы остановились. Я обнял ее.
В эту секунду из стоявшей под деревьями машины прямо в лицо нам дважды пальнула фотоспышка.
Яркий свет открыл все, скрывавшееся в темноте, - складки Аниного платья, ее коротко, по-мальчишески остриженную голову, склоненную к моей, сумочку, которую я все еще нес в руке, жалкую дверь нашего убежища...
Нас сфотографировали дважды, и машина уехала. А мне стало вдруг смешно и грустно. По-моему, я первый раз засмеялся легко и бездумно с тех пор, как получил синеглазую свою синекуру. Я ничего уже не мог потерять после того, как летевшая на меня с выключенными фарами машина на осевой линии чуть-чуть опоздала.
Ночью меня поднял удар захлопнувшейся под кроватью стальной крысоловки.
Звук этот мог поднять даже глухого. Я взлетел над своим жестким ложем и, холодея, прокричал первые пришедшие на язык слова: "Что же это такое!" Несколько секунд крысоловка ходила ходуном на полу, сотрясалась, звенела у меня не хватало мужества заглянуть под кровать, чтобы обозреть стальной капкан с пойманным зверем.
Крыса росла в моем воображении, превращалась в модель своего двойника - севшего на мощный хвост, хищного, поднявшего недоразвитые передние конечности гигантского первоящера.
Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.
Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведенной пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.
Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.
Я заснул нескоро.
Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?
Утром в приемной меня уже ждали - жена и дочь арестованного Баларгимова.
Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой - выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.
На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.
- Игорь Николаевич! - Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у нее дома. - Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше... Все знают! А все равно таскают...
- Проходите в кабинет, - пригласил я.
- Вам звонил Бала, - отрапортовала тем временем Гезель. - У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова...
- Докладная?
- Да. Кажется, докладная.
- У Садыка характер непредсказуемый, - пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. - Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот...
Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.
"В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, - подумал я. - И не бескорыстно!" - Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.
- Вся беда оттого, что люди нам завидуют... - тянула свое Баларгимова. - Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе... Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей... Вы видели!
- Зато дача! И неплохая! - раздраженно заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.
- Одно слово - что дача! - Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. - Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди... Три комнатки.
- Четыре!
- Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!
- Часто бываете там? - спросил я.
- Когда? И зачем? Работы хватает. - Баларгимова махнула рукой. - Муж иногда заедет. Там у него гараж.
- Никто постоянно не живет?
Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.
- Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова...
Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живет на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.
- Дача тут, в городе?
- В Дашкуди.
Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.
- Халилова и сейчас там?
- Зачем? Это больше года назад было! Муж ее уехал. Она снова дома. Рядом. Видели - голубые наличники? Так вы ничего и не можете нам обещать? спросила Баларгимова. - Скоро его отпустят?
- Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.
Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губы. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее ее существование - это только борьба за то, чтобы ее признали. Ничего другого я не обнаружил в ее красивой головке, пока мы разговаривали.
Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.
Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: "Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сохранение природы".
Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты - шляпа, бинокль и костыли - находились рядом.
- Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал...
Он принадлежал ктой категории людей, чье слово превращается в проповедь.
- Но сколько еще невежества, непросвещенности! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплавающих... "Рыбы нет - потому что ее съели птицы!" Или: "Лещей съели бакланы..." Но подумали бы - может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..
Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.
- Это докладная Сережи. Вернее - копия. А это... анонимное письмо. В нем написано, что я... автор книги в защиту рыбоядных птиц... отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчетность...
Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним ее краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.
- Докладную возьму, - сказал я. - А заниматься анонимкой у меня просто нет времени...
- Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить?..
- Спустите ее в унитаз.
- Можно? - Он обрадовался. Я поднялся.
- Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на Берегу...
- К сожалению.
- Я понимаю, - с горечью сказал он. - Но в следующий раз вас ждет знакомство с фламинго!
- Тут водятся фламинго? - Последний раз я видел их еще школьником - в зоопарке.
- И не только они... - Он указал на фотографию на стене. - Волки гонят по мелководью двадцать восемь сайгаков. Лучшая моя работа.
Я задержался.
Снимок сделан был, очевидно, с вертолета, с небольшой высоты. Желтое, расплывшееся по краям пятно - головы и спины каких-то крупных парнокопытных, схваченных на бегу фотокамерой. Сумасшедшая гонка. Белая пена. Зеленая гладь моря. И темно-серая длинная тень хищной догоняющей стаи...
- Знаете, что я подумал? - сказал Сувалдин. - Лучше ей висеть в вашей экологической прокуратуре... - Он, конечно же, был фанат. - Она всегда будет напоминать вам о защите слабых! Увозите!
Он хотел кого-то позвать, чтобы сняли фотографию, но я его отговорил.
- Потом... Сколько, сказали вы, здесь сайгаков?
- Двадцать восемь. Можете не считать.
Знал ли он так же точно количество преследователей Пухова?
Сувалдин оставался нейтральным в больших рыбных войнах последнего столетия. Не пытался ли он таким способом сохранить своих качкалдаков и фламинго?
"...Я убедился в том, - писал Пухов в докладной на имя руководства Главрыбвода, - что на участке обслуживания 1-й инспекции рыбоохраны идет незаконный массовый вылов осетровой рыбы, о котором все знают, но не принимают никаких мер. Браконьеры в дневное время в присутствии работников рыбоохраны и милиции причаливают к берегу в районе метеостанции, где реализуют выловленную рыбу... Начальник рыбнадзора непосредственной борьбой с браконьерами занимается мало, передоверяют работу старшим рыбинспекторам, каждый из которых является полновластным хозяином на своем объекте. В ответ на мое замечание о положении дел на участке обслуживания 1-й инспекции мне сразу дали понять, что это не мое дело. Между тем положение на участке очень серьезное.
Браконьеры устанавливают ежедневно по 3 - 5 калад по 2000 - 5000 крючков, которые круглосуточной круглогодично находятся в море. Ими используются большие самодельные лодки с 4 - 5 подвесными лодочными моторами, которые могут брать на борт до 2 тонн рыбы.
В летнее время калады устанавливаются недалеко от залива, а зимой их ставят далеко в море, куда на лодке едут более двух часов, ориентируясь по компасу.
Выходя в море трижды в течение суток, они вылавливают за каждый рейс по 700 - 800 килограммов рыбы чистым весом, а в сентябре - октябре обычно около одной тонны за выход. Зимой, выходя в море один раз в сутки, вылавливают в день 300 - 500 килограммов рыбы.
"Ездоки", по принятой среди браконьеров терминологии, за каждый выход в море получают от шефа лодки по одной штуке осетра или севрюги весом 5 - 6 килограммов, а после реализации рыбы еще 30 процентов от стоимости проданной рыбы, что составляет порой 150 рублей за один выход в море на человека.
Особенно дерзко действуют лодки Баларгимова. Являясь шефом, Баларглмов в заливе метеостанции устроил базу, причалы лодок к берегу и места для их стоянок, которые обслуживает специальный бензовоз.
Учитывая масштабы промысла, браконьер имеет в наличии не менее 14 лодочных моторов, для ремонта и регулировки которых содержит моториста.
Круглосуточно охрану базы в ночное время и штормовые дни несут люди, вооруженные огнестрельным оружием, которые получают за смену по 30 - 35 рублей и 3 - 4 килограмма осетрины..."
Я взял карандаш. В месяц, по самым скромным подсчетам...
- Спрашивают Балу. - Гезель открыла дверь в кабинет. - Вы сможете принять?
- Пригласите. - Я положил докладную Пухова в папку. - Это, видимо, с участка связи, где работал Баларгимов.
- Вызывали? - Вошедший был угольно-черен с лица, хотя пора летнего загара была еще впереди. В узких глазах-щелочках плавали крохотные яичные желтки. - Рахимов, исполняющий обязанности начальника участка связи".
- Здравствуйте. - Я усадил его за приставной столик против себя. Ничего, что мы попросили вас приехать в середине дня? Вам это удобно?
- Ничего. - Он для солидности надул губы - они казались тоже черными от загара, - нагнул голову к плечу. Вообще держал себя не очень уверенно.
- Давно исполняете обязанности начальника участка? - спросил я.
- Порядочно.
Что-то в его голосе, в том, как он стеснен, меня смутило.
- Сколько?
- Две недели. Вообще-то я работаю электромонтером.
- А кто начальник участка?
- Сабиров. Его тоже вызвали, он сейчас придет. Все стало на место. Я мог рассчитывать на то, что замечу малейшее его затруднение с ответом. Так и произошло.
- Баларгимова знаете?
- Да.
- Много лет?
- С год или два... - Он говорил как о человеке, который ему мало знаком.
- Кем он работает?
- Проведен как электромонтер первого разряда.
- А в действительности?
- Используют на должности обходчика трассы магистрального кабеля...
Я усомнился - ориентируясь только на интонацию Рахимова.
- Существует такая должность?
- Вообще-то нет, но... - В чем его обязанности?
- Он должен обходить или объезжать участок магистрального телефонного кабеля... - Рахимов снова был не уверен. - Проверять трассу. Предупреждать, чтобы не производились земляные работы, где проходит кабель...
- Вы видели его на работе? Он помялся:
- Трасса большая!..
- Видели или нет?
- Не видел.
- Чем можно это объяснить?
- Не знаю. Может, это лучше Сабиров знает.
- В конторе вы Баларгимова видели?
- Несколько раз. Он приходил к Сабирову.
- Зачем?
- Этого я не знаю. Может, зарплату получал.
- Вы сами выдаете зарплату?
- Да.
- Вам приходилось платить Баларгимову?
- Сабиров сказал, что сам ему отдаст. Взял себе платежку и деньги.
Мы подошли к выяснению весьма щепетильного для Рахимова обстоятельства.
- Две недели, как вы исполняете обязанности... В табеле Баларгимову ставите рабочие дни?
На моих глазах он почернел еще сильнее, а в щелочках глаз появились красноватые прожилки.
- Да. - Рахимов колебался. - Сабиров приказал ставить ему рабочие дни. Я ставлю...
В приемную кто-то вошел, о чем-то спросил моего секретаря. Рахимов обрадовался:
- Вот и Сабиров! Он знает...
Начальник связи - седой узкоплечий человек с тонкими губами и землистым лицом - оказался крайне неудобным свидетелем.
Вялым голосом Сабиров поведал мне, что вынужден был ввести должность обходчика магистрального кабеля, чтобы быстрее узнавать, где на трассе могло произойти повреждение.
Сабиров был медлителен. Я перегорал во время долгих его пауз, обдумываний, отступлений, экскурсов в производственную деятельность "Восточнокаспийскнефтегаза". Наконец я принужден был ограничить маневренность моего собеседника.
- Прошу вас точно ответить на мои вопросы. Все другие объяснения вы сможете внести в протокол собственноручно. Итак... Как оплачивался труд Баларгимова?
- По часовой тарифной ставке - сорок и четыре десятых копейки...
- Что это составляло в месяц?
- По-разному, - он заговорил чуть быстрее. - Шестьдесят и восемьдесят рублей...
- Плюс компенсация за неиспользованный отпуск?..
- Обязательно.
- Сколько за три года Баларгимов обнаружил повреждений кабеля на трассе?
Сабиров не мог припомнить.
- Сколько продолжался рабочий день Баларгимова?
- Он работал полный день, как все.
- Должен он был ежедневно являться в контору?
- Нет.
- Вы все равно ставили ему рабочий день...
- Да.
- И приказали Рахимову, чтобы тот тоже ежедневно ставил Баларгимову рабочие дни... Почему?
Сабиров не ответил. Разговор был, по существу, закончен.
Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.
Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошел неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжает сидеть.
- Могут меня исключить из партии? - спросил он неожиданно. - И даже отдать под суд?
- Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, - это хищение.
- А если меня к этому принудили?
- Кто? Назовите!
- Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! - Он смотрел зло. - Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придется с ним считаться". Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом... А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!
- Так не пойдет. Кто этот человек? Из милиции?
- Бураков тоже знал. А приказал не он. "Баларгимова Оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Все! Иди". - Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. - Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?
На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.
Прозвенел телефон.
- Простите, у вас нет Эдуарда Гусейновича? - Женщина поочему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.
Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жены, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена - стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.
Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными - встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к женам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки - то, чего я теперь был лишен. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.
- Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, - сказал я.
- А кто со мной говорит? - спросила Агаева. Я назвал себя.
- Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна...
Я знал эту школу:
- И моя сестра там училась.
- Я ее тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома...
При желании мы могли найти еще не менее десятка общих знакомых.
- Почему вы никогда к нам не зайдете? - спросила жена Агаева. Посмотрим видео. Посидим. Пленки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.
Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вел со мной двойную игру.
Раздумывая, я вышел в приемную.
- Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Хал иловой. Скоро буду.
На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи
- они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невеселых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.
- Идете? - Я показал во двор.
Он покачал головой. Я сел в "Ниву".
За воротами на другой стороне улицы стояло такси. Вторая машина, на которую я тоже обратил внимание, находилась ближе к перекрестку.
Их появление здесь показалось мне не случайным - между людьми в обеих машинах, скорее всего, существовала связь. И в той, и в другой сидело несколько молодых людей.
Я свернул за угол, подождал и резко дал задний ход - транспорт продолжал стоять. Люди в машинах интересовались не мной.
Я подумал: "Похоже, следственно-оперативная группа из Астрахани уже здесь!"
- Вы Римма Халилова? - Я представился.
Ее первое желание было - удостовериться, что никто нас не слышит.
Саманно-глиняный жилой массив вокруг был пуст, но это ее не успокоило. В домиках, сдвинутых вместе самым нелепым образом, не могло быть тайн. Все становилось известным - приобретения, супружеские измены, аборты. Обо всем говорилось открыто. Закон всеобщего молчания под страхом смерти распространялся лишь на органы правопорядка.
- Проходите.
В маленьком деревянном ящике был необходимый набор всего, что требуется вдоме. Стол, стулья, шкаф, даже кресла - все миниатюрное, сделанное умельцами Нахалстроя, работавшими на списанном и украденном. Вдоль стен на полу стояли куклы. У меня возникло чувство, будто я попал в страну лилипутов.
- Садитесь, - предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.
- Спасибо. - Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. - В свое время вы жили на даче Баларгимова...
- Ах, это... - Она не испытала смущения.
- Долго вы жили там?
- Всю осень. С мужем я разошлась. Он жил здесь, а я с дочкой у Баларгимовых. Потом он уехал на родину, к родителям, а я сюда перебралась.
- Вы давно знаете Баларгимова?
- Я с его сыном - Миришем - вместе училась. Потом, в классе шестом, их посадили. Пятерых. Все из нашего класса. Они дочку завуча изнасиловали, а она пожаловалась...
- Баларгимов часто приезжал на дачу?
- Да нет. Раз или два в неделю...
- Вы помните, когда сожгли рыбнадзор? Вы в тот день были здесь иди на даче?
- Днем на даче. С дочкой. А к вечеру Садык нас домой привез.
- Все это время я пробавляюсь новостями небольшого, но очень важного для маленького человека мирка.
- А что такое - маленький человек? - спросила Анна.
- Ну, это тот, кто до поры до времени позволяет другим решать его собственные проблемы...
- Тогда я - маленький человек Совсем маленький. Вот та-кой...
Мальчик-официант внес поднос с закусками, установил его в углу на письменном столе, и, поправляя то и дело спускавшиеся с переносья очки, принялся ловко сервировать наш стол. Я обратил внимание на его совершенно круглые глаза, худенькую длинную шею и нежную мальчишескую кожу - в детском театре он мог бы играть верблюжонка.
- Кто этот малыш? - поинтересовался я у Анны, когда он вышел.
- Сын директора кафе. Между прочим, у него исключительные способности...
- Представь: я догадался.
- Думаю, что ты шел не по совсем правильному пути. Это маленький делец. У него свой счет в сберкассе. Тебе нужны американские сигареты или ящик чешского пива? Он поставит тебе в багажник. Может познакомить с девочками. За комиссионные, разумеется.
- Мне это и в голову не пришло, - признался я.
- Я поняла. Ты видел, как быстро он решил наше устройство? Он наверняка знает, кто ты. И кто мы - друг другу.
- Ну, с этим-то значительно проще. - Я взял ее руку. - Как его зовут?
- Уктем. Его все знают.
"Еще образ, - подумал я. - Целая галерея, годная, может быть, лишь для фантастического романа".
- Удивительное место на земле, - заметил я. - Область стоит на одном из последних мест по стоимости основных фондов непроизводственного назначения в расчете на одного жителя.. Идет недооценка социально-культурной сферы. Закон зоны... - Мне показалось - я нашел верное слово. - Преступные авторитеты берут верх над администрацией. А вместо денежного эквивалента - икра и красная рыба. Продукты, добытые воровским путем.
Порочный, похожий на нежного верблюжонка Уктем появился снова, поколдовал над письменным столом и перенес на обеденный шампуры с янтарного цвета ломтями осетрины, чуреки, терпкий гранатовый сок и тонко нарезанный лимон. Потом он наполнил нам рюмки, оглядел стол.
- Приятного аппетита. - Вид был у него простовато-бесхитростный: круглые глаза интеллигентного мальчика, бепрестанно сползающие, в металлической импортной оправе очки, чистая ковбойка, прикрытая коротким белым фартучком. - Тут есть звонок. Позвоните, когда я понадоблюсь. До этого вас никто не побеспокоит.
- Мальчик должен многое знать, - сказал я, когда Уктем вышел.
Анна согласилась.
- Но он не скажет. Никто ничего не скажет, пока ты не арестуешь тех, кого здесь боятся. А потом не арестуешь и тех, кто покровительствовал тем, которых боятся. И еще следующий слой...
Я не стал ей говорить об угрозах ее бывшего мужа. Зачем?
Мы просидели довольно долго. Разговор вился как деревенская тропинка вокруг, с учетом местных условий. Мы не касались наших взаимоотношений, как настоящих, так и будущих, кроме того, мы не говорили о прошлом каждого, будто жизнь началась со времени нашего знакомства - на берегу у метеостанции в день гибели Сережи Пухова.
Убийство Пухова, несчастный случай с Ветлугиным, выброс нефти на сажевом комбинате, отравление качкалдаков...
Уктем появился через несколько минут после моего звонка - по-прежнему деловой и тактичный.
Я спросил, как бы между прочим:
- У вас большая холодильная камера? Он поправил очки:
- Какая? У нас их две.
- И было две? С самого начала?
- Вторую поставили недавно. - Он с любопытством взглянул на меня. - А что?
- Мы иногда сдаем бесхозную рыбу. Вероятно, можно сдать и сюда. Если есть емкие камеры...
- Конечно, - круглые глаза верблюжонка заблестели. - У нас большие камеры. Самые большие в городе. У нас их арендует Рыбакколхозсоюз.
- Парфенов?
- Парфенов - зам. - Мальчик знал все. Когда я посмотрел на часы, собираясь рассчитаться, Уктем сказал:
- Ваш счет оплачен.
- Кем же? - удивился я.
- Не знаю... Он сказал, что ваш друг, - мило соврал верблюжонок. - В таких случаях мы никогда не отказываем. Дружба у нас - святое дело.
- Так, так. - Я согласился.
- Вопрос исчерпан. Правда? - удостоверился он. Анна смотрела на меня с улыбкой и любопытством.
- Но могу я, по крайней мере, узнать, сколько стоил наш ужин? По-моему, это не возбраняется.
- Нет. - Мальчик достал блокнот, лежавший в кармане фартука. - Шашлыки из осетрины - три рубля сорок копеек, закуска... Итого, - он уменьшил стоимость ужина примерно втрое, - семнадцать рублей шестнадцать копеек...
- Передайте спасибо нашему доброжелателю, - попросил я. - В свою очередь, мы хотим тоже оставить вещественные знаки нашей признательности. Я достал бумажник, отсчитал пять десятирублевок. - Это ни в коем случае не плата по счету за ужин. Рассматривайте как чаевые...
Я взял Анину сумочку, которую она, садясь, повесила на спинку стула.
Маленький плут развел руками.
- Не обидит ли это вашего друга? Он ведь может оскорбиться!
- Не обидит, - успокоил я.
Мы вышли.
Народ разъезжался. В коридоре впереди мелькали быстрые тени женщин, приехавших не с мужьями. Тусклое освещение не позволяло никого разглядеть. Анна шла впереди - в своем длинном платье, касавшемся, казалось, пола. Я шел за ней. Коридор привел нас в пустой двор, с ночным звездным небом между деревьями и отдаленным гулом волн.
Мы остановились. Я обнял ее.
В эту секунду из стоявшей под деревьями машины прямо в лицо нам дважды пальнула фотоспышка.
Яркий свет открыл все, скрывавшееся в темноте, - складки Аниного платья, ее коротко, по-мальчишески остриженную голову, склоненную к моей, сумочку, которую я все еще нес в руке, жалкую дверь нашего убежища...
Нас сфотографировали дважды, и машина уехала. А мне стало вдруг смешно и грустно. По-моему, я первый раз засмеялся легко и бездумно с тех пор, как получил синеглазую свою синекуру. Я ничего уже не мог потерять после того, как летевшая на меня с выключенными фарами машина на осевой линии чуть-чуть опоздала.
Ночью меня поднял удар захлопнувшейся под кроватью стальной крысоловки.
Звук этот мог поднять даже глухого. Я взлетел над своим жестким ложем и, холодея, прокричал первые пришедшие на язык слова: "Что же это такое!" Несколько секунд крысоловка ходила ходуном на полу, сотрясалась, звенела у меня не хватало мужества заглянуть под кровать, чтобы обозреть стальной капкан с пойманным зверем.
Крыса росла в моем воображении, превращалась в модель своего двойника - севшего на мощный хвост, хищного, поднявшего недоразвитые передние конечности гигантского первоящера.
Придя в себя, я наконец спрыгнул на пол, осторожно поднял край одеяла.
Крысоловка была пуста. Рядом с металлической рамкой, выполнявшей при взведенной пружине функции ударника, я с омерзением увидел часть голого, довольно толстого розового хвоста.
Крыса ушла, Оставив веское доказательство своего интереса к моей персоне.
Я заснул нескоро.
Кто знает, приходят ли крысы за обрубленными хвостами? И в каком обличье?
Утром в приемной меня уже ждали - жена и дочь арестованного Баларгимова.
Жену я сразу узнал: матрона на пятом десятке, давно махнувшая на себя рукой - выпяченная под шерстяной кофтой высокая грудь, короткие толстые ноги. Дочь, видимо, напоминала мать, когда той было не больше двадцати. Пухлая девица. Длинная стрижка. Капризные губы.
На столе у Гезели алели тюльпаны, я понял, что их принесли Баларгимовы.
- Игорь Николаевич! - Жена Баларгимова знала, как меня зовут. В некотором смысле мы даже были лично знакомы: я был у нее дома. - Что с моим мужем? Уж вроде теперь тише воды и ниже травы! И пьет меньше... Все знают! А все равно таскают...
- Проходите в кабинет, - пригласил я.
- Вам звонил Бала, - отрапортовала тем временем Гезель. - У него все в порядке. Состояние Миши Русакова удовлетворительное. Передал привет. И еще директор заповедника. Просил приехать. У него для вас сюрприз: какие-то бумаги Сережи Пухова...
- Докладная?
- Да. Кажется, докладная.
- У Садыка характер непредсказуемый, - пожаловалась Баларгимова, устраиваясь в непосредственной близости, от меня. - Я всегда говорю ему: ты, Садык, сначала делаешь, потом говоришь, потом уже думаешь! А надо все наоборот...
Она говорила одна и не замечала этого. Дочь обидчиво поджала губы, взглянула на часики.
"В семейных неурядицах дочь, должно быть, держала всегда сторону отца, - подумал я. - И не бескорыстно!" - Я представил, как Баларгимов под настроение дарит ей то шерстяную кофточку, то модные импортные часики.
- Вся беда оттого, что люди нам завидуют... - тянула свое Баларгимова. - Считают чужие деньги! Отец работает, дети послушные. Дочка на третьем курсе... Дом, правда, совсем развалюха. Стыдоба от соседей... Вы видели!
- Зато дача! И неплохая! - раздраженно заметила дочь. Как многие неумные люди, она была не удовлетворена степенью внимания к себе и дала это понять.
- Одно слово - что дача! - Баларгимова колыхнулась рыхлым, как у медузы, телом. - Малю-ю-сенький домик. Остался отцу от дяди... Три комнатки.
- Четыре!
- Четвертая совсем крохотная! Вроде чулана!
- Часто бываете там? - спросил я.
- Когда? И зачем? Работы хватает. - Баларгимова махнула рукой. - Муж иногда заедет. Там у него гараж.
- Никто постоянно не живет?
Она пожала плечами, бесформенный бюст ее на мгновение слегка округлился.
- Одно время соседка жила. Ребеночек у нее. С мужем разошлась. Молоденькая. Пусть живет! Римка Халилова...
Дочь быстро испытующе взглянула на мать, но та была спокойна. То ли не видела ничего необычного в том, что молодая одинокая женщина живет на их даче, то ли не хотела трепать себе нервы.
- Дача тут, в городе?
- В Дашкуди.
Я видел это название по дороге к метеостанции. Одинокий столб на краю трассы, и грунтовая дорога, уходящая к морю среди барханов.
- Халилова и сейчас там?
- Зачем? Это больше года назад было! Муж ее уехал. Она снова дома. Рядом. Видели - голубые наличники? Так вы ничего и не можете нам обещать? спросила Баларгимова. - Скоро его отпустят?
- Пока нет. Я задержал его на четырнадцать суток. Он на том берегу. К сожалению, ничего больше не могу вам пока сказать.
Они ушли. Дочь Баларгимова не пожелала со мной проститься, обидчиво поджала губы. Я подумал, что падение отца не послужит ей уроком, поскольку теперешнее ее существование - это только борьба за то, чтобы ее признали. Ничего другого я не обнаружил в ее красивой головке, пока мы разговаривали.
Контора Сувалдина находилась в двухэтажном доме старинной кирпичной постройки на самом берегу.
Кабинет орнитолога, увешанный фотографиями и диаграммами, был похож на музей. В центре, на видном месте, висела уже знакомая мне цитата из Красной книги: "Каждая нация перед лицом мира несет ответственность за сохранение природы".
Сувалдин, не поднимаясь с кресла, протянул мне обе руки; его постоянные атрибуты - шляпа, бинокль и костыли - находились рядом.
- Слава богу! Нам удалось сначала полностью выявить, а потом и ликвидировать очаги поражения птицы. Потери качкалдаков меньше, чем я ожидал...
Он принадлежал ктой категории людей, чье слово превращается в проповедь.
- Но сколько еще невежества, непросвещенности! Люди злонамеренно распускают слухи, натравливают на водоплавающих... "Рыбы нет - потому что ее съели птицы!" Или: "Лещей съели бакланы..." Но подумали бы - может ли баклан заглотить рыбу, которая больше его самого!..
Он взял со стола тонкую пластмассовую папку.
- Это докладная Сережи. Вернее - копия. А это... анонимное письмо. В нем написано, что я... автор книги в защиту рыбоядных птиц... отравил качкалдаков! Чтобы улучшить отчетность...
Анонимка была исполнена тем же почерком, что и полученная мною. Текст был тоже идентичен, как и школьная бумага. Мне показалось, над нижним ее краем тоже виднелось крохотное жирное пятнышко.
- Докладную возьму, - сказал я. - А заниматься анонимкой у меня просто нет времени...
- Что я по закону обязан с ней сделать? Кому-то отправить?..
- Спустите ее в унитаз.
- Можно? - Он обрадовался. Я поднялся.
- Вы не осмотрите наш кабинет? В этой комнате результаты моей десятилетней деятельности на Берегу...
- К сожалению.
- Я понимаю, - с горечью сказал он. - Но в следующий раз вас ждет знакомство с фламинго!
- Тут водятся фламинго? - Последний раз я видел их еще школьником - в зоопарке.
- И не только они... - Он указал на фотографию на стене. - Волки гонят по мелководью двадцать восемь сайгаков. Лучшая моя работа.
Я задержался.
Снимок сделан был, очевидно, с вертолета, с небольшой высоты. Желтое, расплывшееся по краям пятно - головы и спины каких-то крупных парнокопытных, схваченных на бегу фотокамерой. Сумасшедшая гонка. Белая пена. Зеленая гладь моря. И темно-серая длинная тень хищной догоняющей стаи...
- Знаете, что я подумал? - сказал Сувалдин. - Лучше ей висеть в вашей экологической прокуратуре... - Он, конечно же, был фанат. - Она всегда будет напоминать вам о защите слабых! Увозите!
Он хотел кого-то позвать, чтобы сняли фотографию, но я его отговорил.
- Потом... Сколько, сказали вы, здесь сайгаков?
- Двадцать восемь. Можете не считать.
Знал ли он так же точно количество преследователей Пухова?
Сувалдин оставался нейтральным в больших рыбных войнах последнего столетия. Не пытался ли он таким способом сохранить своих качкалдаков и фламинго?
"...Я убедился в том, - писал Пухов в докладной на имя руководства Главрыбвода, - что на участке обслуживания 1-й инспекции рыбоохраны идет незаконный массовый вылов осетровой рыбы, о котором все знают, но не принимают никаких мер. Браконьеры в дневное время в присутствии работников рыбоохраны и милиции причаливают к берегу в районе метеостанции, где реализуют выловленную рыбу... Начальник рыбнадзора непосредственной борьбой с браконьерами занимается мало, передоверяют работу старшим рыбинспекторам, каждый из которых является полновластным хозяином на своем объекте. В ответ на мое замечание о положении дел на участке обслуживания 1-й инспекции мне сразу дали понять, что это не мое дело. Между тем положение на участке очень серьезное.
Браконьеры устанавливают ежедневно по 3 - 5 калад по 2000 - 5000 крючков, которые круглосуточной круглогодично находятся в море. Ими используются большие самодельные лодки с 4 - 5 подвесными лодочными моторами, которые могут брать на борт до 2 тонн рыбы.
В летнее время калады устанавливаются недалеко от залива, а зимой их ставят далеко в море, куда на лодке едут более двух часов, ориентируясь по компасу.
Выходя в море трижды в течение суток, они вылавливают за каждый рейс по 700 - 800 килограммов рыбы чистым весом, а в сентябре - октябре обычно около одной тонны за выход. Зимой, выходя в море один раз в сутки, вылавливают в день 300 - 500 килограммов рыбы.
"Ездоки", по принятой среди браконьеров терминологии, за каждый выход в море получают от шефа лодки по одной штуке осетра или севрюги весом 5 - 6 килограммов, а после реализации рыбы еще 30 процентов от стоимости проданной рыбы, что составляет порой 150 рублей за один выход в море на человека.
Особенно дерзко действуют лодки Баларгимова. Являясь шефом, Баларглмов в заливе метеостанции устроил базу, причалы лодок к берегу и места для их стоянок, которые обслуживает специальный бензовоз.
Учитывая масштабы промысла, браконьер имеет в наличии не менее 14 лодочных моторов, для ремонта и регулировки которых содержит моториста.
Круглосуточно охрану базы в ночное время и штормовые дни несут люди, вооруженные огнестрельным оружием, которые получают за смену по 30 - 35 рублей и 3 - 4 килограмма осетрины..."
Я взял карандаш. В месяц, по самым скромным подсчетам...
- Спрашивают Балу. - Гезель открыла дверь в кабинет. - Вы сможете принять?
- Пригласите. - Я положил докладную Пухова в папку. - Это, видимо, с участка связи, где работал Баларгимов.
- Вызывали? - Вошедший был угольно-черен с лица, хотя пора летнего загара была еще впереди. В узких глазах-щелочках плавали крохотные яичные желтки. - Рахимов, исполняющий обязанности начальника участка связи".
- Здравствуйте. - Я усадил его за приставной столик против себя. Ничего, что мы попросили вас приехать в середине дня? Вам это удобно?
- Ничего. - Он для солидности надул губы - они казались тоже черными от загара, - нагнул голову к плечу. Вообще держал себя не очень уверенно.
- Давно исполняете обязанности начальника участка? - спросил я.
- Порядочно.
Что-то в его голосе, в том, как он стеснен, меня смутило.
- Сколько?
- Две недели. Вообще-то я работаю электромонтером.
- А кто начальник участка?
- Сабиров. Его тоже вызвали, он сейчас придет. Все стало на место. Я мог рассчитывать на то, что замечу малейшее его затруднение с ответом. Так и произошло.
- Баларгимова знаете?
- Да.
- Много лет?
- С год или два... - Он говорил как о человеке, который ему мало знаком.
- Кем он работает?
- Проведен как электромонтер первого разряда.
- А в действительности?
- Используют на должности обходчика трассы магистрального кабеля...
Я усомнился - ориентируясь только на интонацию Рахимова.
- Существует такая должность?
- Вообще-то нет, но... - В чем его обязанности?
- Он должен обходить или объезжать участок магистрального телефонного кабеля... - Рахимов снова был не уверен. - Проверять трассу. Предупреждать, чтобы не производились земляные работы, где проходит кабель...
- Вы видели его на работе? Он помялся:
- Трасса большая!..
- Видели или нет?
- Не видел.
- Чем можно это объяснить?
- Не знаю. Может, это лучше Сабиров знает.
- В конторе вы Баларгимова видели?
- Несколько раз. Он приходил к Сабирову.
- Зачем?
- Этого я не знаю. Может, зарплату получал.
- Вы сами выдаете зарплату?
- Да.
- Вам приходилось платить Баларгимову?
- Сабиров сказал, что сам ему отдаст. Взял себе платежку и деньги.
Мы подошли к выяснению весьма щепетильного для Рахимова обстоятельства.
- Две недели, как вы исполняете обязанности... В табеле Баларгимову ставите рабочие дни?
На моих глазах он почернел еще сильнее, а в щелочках глаз появились красноватые прожилки.
- Да. - Рахимов колебался. - Сабиров приказал ставить ему рабочие дни. Я ставлю...
В приемную кто-то вошел, о чем-то спросил моего секретаря. Рахимов обрадовался:
- Вот и Сабиров! Он знает...
Начальник связи - седой узкоплечий человек с тонкими губами и землистым лицом - оказался крайне неудобным свидетелем.
Вялым голосом Сабиров поведал мне, что вынужден был ввести должность обходчика магистрального кабеля, чтобы быстрее узнавать, где на трассе могло произойти повреждение.
Сабиров был медлителен. Я перегорал во время долгих его пауз, обдумываний, отступлений, экскурсов в производственную деятельность "Восточнокаспийскнефтегаза". Наконец я принужден был ограничить маневренность моего собеседника.
- Прошу вас точно ответить на мои вопросы. Все другие объяснения вы сможете внести в протокол собственноручно. Итак... Как оплачивался труд Баларгимова?
- По часовой тарифной ставке - сорок и четыре десятых копейки...
- Что это составляло в месяц?
- По-разному, - он заговорил чуть быстрее. - Шестьдесят и восемьдесят рублей...
- Плюс компенсация за неиспользованный отпуск?..
- Обязательно.
- Сколько за три года Баларгимов обнаружил повреждений кабеля на трассе?
Сабиров не мог припомнить.
- Сколько продолжался рабочий день Баларгимова?
- Он работал полный день, как все.
- Должен он был ежедневно являться в контору?
- Нет.
- Вы все равно ставили ему рабочий день...
- Да.
- И приказали Рахимову, чтобы тот тоже ежедневно ставил Баларгимову рабочие дни... Почему?
Сабиров не ответил. Разговор был, по существу, закончен.
Я составил протокол, из которого явствовало, что шеф браконьерской лодки семь-восемь часов ежедневно находился на трассе, выявляя и устраняя механические повреждения магистрального кабеля.
Сабиров подписал, не читая. В отношении к происходящему у него произошел неожиданный перелом, я ощутил его, заметив, что, подписав объяснение, он не делает попытки подняться и продолжает сидеть.
- Могут меня исключить из партии? - спросил он неожиданно. - И даже отдать под суд?
- Получение денег за работу, которая в действительности не выполнялась, - это хищение.
- А если меня к этому принудили?
- Кто? Назовите!
- Я не настаивал бы на вашем месте. Не хотите же вы ссориться со здешними властями! - Он смотрел зло. - Человек достаточно авторитетный. Вам тоже придется с ним считаться". Давайте так! Положим, что Баларгимов уже уволен. Вчерашним числом... А деньги я возмещу. За все годы. Займу и возмещу!
- Так не пойдет. Кто этот человек? Из милиции?
- Бураков тоже знал. А приказал не он. "Баларгимова Оформи к себе. Он будет числиться, а работать не будет. Все! Иди". - Тонкий голосок Сабирова словно набирал высоту и в конце сорвался. - Больше я ничего не скажу. Он член обкома. Депутат. Довольны?
На этом мы поставили точку. Точнее, многоточие. Я отпустил его.
Прозвенел телефон.
- Простите, у вас нет Эдуарда Гусейновича? - Женщина поочему-то искала Эдика Агаева по моему номеру.
Вежливый голос, знакомая интонация. Так разговаривали наши девочки, потом жены, с того берега, живущие за мужьями. Так могла спрашивать обо мне моя жена - стараясь не обременить своим обращением. Доверчиво, чуть стеснительно. Я не звонил ей уже несколько дней. Лена тоже мне не звонила. Ей передали, видимо, что я был и не заехал, сопровождая Баларгимова в Астрахань.
Особый кодекс семейных отношений позволял мужчинам того берега быть людьми относительно свободными - встречаться с друзьями, проводить время в мужских компаниях, бывать в ресторанах; с другой стороны, он обязывал относиться к женам строго по-рыцарски и, как самую малость, не только ежедневно возвращаться домой с цветами, но и отправляться по воскресеньям с огромными сумками на базар, делать закупки - то, чего я теперь был лишен. Женщины на том берегу на базар не ходили и даже не знали, что чего стоит.
- Эдуарда Гусейновича в прокуратуре нет, - сказал я.
- А кто со мной говорит? - спросила Агаева. Я назвал себя.
- Очень приятно, Игорь Николаевич. Это жена Эдуарда Гусейновича, Лора. Вы должны меня знать. Ваша Лена училась вместе с моей сестрой на улице Самеда Вургуна...
Я знал эту школу:
- И моя сестра там училась.
- Я ее тоже знаю. Она дружила с Милей Карахан из нашего дома...
При желании мы могли найти еще не менее десятка общих знакомых.
- Почему вы никогда к нам не зайдете? - спросила жена Агаева. Посмотрим видео. Посидим. Пленки, правда, не новые, но иногда кое-что попадается. Приходите.
Я положил трубку, весьма озадаченный. Звонок был неспроста. Похоже, Эдик Агаев вел со мной двойную игру.
Раздумывая, я вышел в приемную.
- Гезель! Я еду к соседке Баларгимовых, к Римме Хал иловой. Скоро буду.
На лестнице я обогнал обоих руководителей участка связи
- они еле двигались, медленно-тяжело, под грузом невеселых дум. Внизу, у дежурки, стоял озабоченный и, как мне показалось, расстроенный чем-то Бураков. Было непривычно видеть его стоящим одиноко, без дела.
- Идете? - Я показал во двор.
Он покачал головой. Я сел в "Ниву".
За воротами на другой стороне улицы стояло такси. Вторая машина, на которую я тоже обратил внимание, находилась ближе к перекрестку.
Их появление здесь показалось мне не случайным - между людьми в обеих машинах, скорее всего, существовала связь. И в той, и в другой сидело несколько молодых людей.
Я свернул за угол, подождал и резко дал задний ход - транспорт продолжал стоять. Люди в машинах интересовались не мной.
Я подумал: "Похоже, следственно-оперативная группа из Астрахани уже здесь!"
- Вы Римма Халилова? - Я представился.
Ее первое желание было - удостовериться, что никто нас не слышит.
Саманно-глиняный жилой массив вокруг был пуст, но это ее не успокоило. В домиках, сдвинутых вместе самым нелепым образом, не могло быть тайн. Все становилось известным - приобретения, супружеские измены, аборты. Обо всем говорилось открыто. Закон всеобщего молчания под страхом смерти распространялся лишь на органы правопорядка.
- Проходите.
В маленьком деревянном ящике был необходимый набор всего, что требуется вдоме. Стол, стулья, шкаф, даже кресла - все миниатюрное, сделанное умельцами Нахалстроя, работавшими на списанном и украденном. Вдоль стен на полу стояли куклы. У меня возникло чувство, будто я попал в страну лилипутов.
- Садитесь, - предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.
- Спасибо. - Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. - В свое время вы жили на даче Баларгимова...
- Ах, это... - Она не испытала смущения.
- Долго вы жили там?
- Всю осень. С мужем я разошлась. Он жил здесь, а я с дочкой у Баларгимовых. Потом он уехал на родину, к родителям, а я сюда перебралась.
- Вы давно знаете Баларгимова?
- Я с его сыном - Миришем - вместе училась. Потом, в классе шестом, их посадили. Пятерых. Все из нашего класса. Они дочку завуча изнасиловали, а она пожаловалась...
- Баларгимов часто приезжал на дачу?
- Да нет. Раз или два в неделю...
- Вы помните, когда сожгли рыбнадзор? Вы в тот день были здесь иди на даче?
- Днем на даче. С дочкой. А к вечеру Садык нас домой привез.