Смирнов Алексей Константинович. Сказки Ледяного спокойствия

   Конечно, он сперва думал, чтобы та рухнула по щучьему веленью, но полтергейст был вредный и притаился в жаркой печи, так что осталось единственное хотенье.
   Соседи, видя, что делается, позвали воеводу. А про Емелю к тому времени в городе Санкт-Питербурхе уже написали запрещенную диссертацию: "Случай наружной проекции алкогольного психоза".
   Воевода явился, когда стена уже была разобрана по бревнышку, а сам Емеля восседал на печи и всячески оттуда, с верхотуры, оскорблял воеводу, бранил его, вышучивал, хотя тот был добрый и семейный человек, с бородой и усами.
   - Иль голова с плеч, или пляши, изба и печь! - кричал Емеля, будучи, между, прочим, недалеко от истины.
   Изба поскрипывала тем, что уцелело, а печь и в самом деле порывалась непристойно пританцовывать, быстро двигая заслонкой, как языком.
   Ехать печь отказалась, и воевода приказал запрягать коней, чтобы тащить ее вместе с Емелей, куда положено, в самый Санкт-Питербурх. Полтергейст иногда помогал, в самых трудных местах, и лошади бежали резвее, вызывая недоумение воеводы и ликование у седока.
   А в Санкт-Питербурхе проживала всем известная Царевна Несмеяна с биполярным, то есть маниакально-депрессивным, расстройством, и была она обещана в жены любому, кто ее рассмешит, но все было тщетно. Принцесса вешалась и надрезала запястья, прыгала из окна и бежала к пруду. И вышло так, что когда под ее окнами проехали воевода с Емелей, депрессивная фаза резко закончилась, и началась маниакальная фаза. Принцесса принялась хохотать, так что свадьбу сыграли немедленно.
   Жизнь в государстве потекла по сезонному плану. Когда царица маньячила, бывало все: балы, фейерверки с карлами, ряженые в ледяных домах, и даже сам Бирон наезжал в гости. А уж в пору депрессии ничего не попишешь, и головы стаями летели с плеч. Емеля продолжал пить горькую, и после нескольких лет супружеской жизни заразился от царицы ее расстройством, как это случается в коммуналках: величал себя Емельяном Пугачевым и Рабочим Емельяновым, а царица устроилась квасить не хуже Пугачевой Аллы. Пока их всех не удавили и не подняли на вилы прямо из колыбели.
   Рассказывают, что осиротевшую печь подарил потом Ленину тот самый печник, что сделал ему грубое замечание на покосе. И по ночам из печи неслись то плач, то хохот, а Ленин кутался в одеяло, припоминая рассказы семинариста Джугашвили о бесах. Он прижимался к Надежде Константиновне, но толку в том было чуть.
   62. Пиргорой ослика Иа
   Пух, Пятачок и Сова увидели возле пруда Ослика, который с совершенно убитым видом сидел в окружении пустых бутылок.
   - Мне это не нравится, - шмыгнул Пух. - У него сегодня День Рождения, а он сидит совсем грустный.
   - Надо что-то делать, - сказала Сова. - У него уже развилась депрессия. - Сова знала много ученых слов. - Надо его развлечь. Рассказать, например, как повзрослел Кристофер Робин.
   - Мне кажется, ему чего-то не хватает, - пропищал Пятачок. - Ему надо что-то пришить.
   - Я знаю, что, - важно заявила Сова. - У меня эта штука где-то валяется. Пойдемте, я вам покажу.
   Они пошли прочь от пруда к домику с табличкой "?a va", и Сова вынесла какую-то штуковину.
   - Читай! - велел Пух.
   Сова поправила очки.
   - Бля...бле...спле... бряль... Короче говоря, это то, что нужно.
   Они вернулись к Ослику. Ослик Иа смотрел на них грустно и мутно.
   - С Днем Рождения тебя, Осел! - зычно сказал Пух.
   - Спасибо, Винни, - мрачно отозвался Иа.
   - Сиди тихо, - продолжал распоряжаться Пух. - Тебе кое-чего не хватает. Сейчас Сова тебе это подошьет, и все будет отлично.
   - А это не больно? - вяло встревожился Иа.
   - Нет! - со знанием дела пискнул Пятачок. (По секрету скажем: из дальнейшего выяснится, что то, что они принимали за Пятачка и постоянно волочилось за ними, на самом деле было розовым воздушным шариком).
   Сова пристроилась у Ослика за спиной.
   - Готово! - сказала она.
   - Держи, друг! - воскликнул Винни и вручил Ослику горшочек браги.
   У Ослика загорелись глаза. Он распахнул пасть и опрокинул горшочек в себя.
   - Входит.... - радостно вздохнули все.
   - И-а... И-а!...И-а! - заревел Ослик. Содержимое горшочка хлынуло из него обратно.
   - И выходит! - радостно выдохнули все.
   - Вместе с ослиной душой, - уточнил подоспевший Кристофер Робин при виде, как Иа перевернулся на спину копытами вверх. - Конец его страданьям и разочарованьям.
   Пятачок порхал вокруг.
   Сова бережно прятала под крыло упаковку с надписью "Эспераль" по-французски.
   63. Полет над красным гнездом
   ноэль
   Маленькое предисловие
   Это очень старая сказка, написанная под Новый, 1989 год, и у нее даже было посвящение: Т.Н.З.У.Л.Х., которое не имело отношения к Хине Члек, и которое я не собираюсь ни выбрасывать, ни расшифровывать. Для меня было крупной неожиданностью, когда на волне ненависти к недавним оккупантам, ее опубликовала эстонская газета "День за днем" - в декабре 94 года. И даже проиллюстрировала портретом Горбачева. Тогда еще в памяти свежа была история с Матиасом Рустом, который на маленьком германском самолетике приземлился прямо на Красной площади; тогда что-то вякали о своих правах крымские татары, плюс, конечно, полусухой закон и медицинские страшилки академика Углова. Я перечитал, кое-что выкинул, изменил и присовокупил к циклу "Ледяного спокойствия", ибо о чем волноваться?
   *****
   Однажды в Сочельник наша скромная компания, приняв изрядное количество пунша, ощутила тягу к рассказыванию невероятных историй. Схема была стара и добра, как добрый старый Джером. Британского лоска нам, конечно, недоставало. Но издержки сервировки с лихвой окупались задушевностью беседы. И вот в разгар застолья всеобщий любимец Вакула - не слишком, кстати сказать, разбиравшийся в сочетаемости вин с цветом глаз и временем суток, отказался от зубровки.
   - Нет, нет, и еще раз нет, - твердо заявил он, пряча стакан под стол. Я не пью зубровку.
   Это известие поразило всех. В нем звучала мрачная тайна, мерещились эскадры затонувших в океане зубровки бригантин и каравелл.
   - Не могу, - жалобно бормотал Вакула. - Я ноги себе сбил на этой зубровке. Много верст отмахал...
   Он вздохнул, посмотрел на наши хищные лица и понял, что от объяснений не уйти. А потому, не дожидаясь пытки, приступил к рассказу в следующих выражениях:
   - Сначала - про бодуна. Бодун - существо живое (мы прекрасно это знали, но Вакула не умел переключаться). Ну, может быть, немного потустороннее, но все равно реальное и вечно норовит поживиться за наш счет. Стал он в прошлое новогодье одолевать меня. Ксанушке я уж не мил, ибо распух. Гости все разошлись, остались только Солоха и Пасюк. Солоха улыбается и пирог ковыряет. А Пасюк, выпивши крепко, оплошал с пельменями. Одна пельмешка над столом зависла, а две другие оттопыривают нагрудный кармашек.
   Вижу - пора брать бодуна за жабры. Такой и солнце, и луну, и весь белый свет умыкнет. Встал у меня в нутре враскоряку и содрогается в падучей. Положено с ним так: сперва припугнуть холодной водичкой. Он сразу башкой затрясет: дескать, я уже смирный. И опять за свое. Ну, тогда не обессудь. Наколдовал стопарик, опрокинул, а за ним - второй, да пельмешку зависшую, да пивка. И вот от бодуна остается смердящий труп, и если в душе у тебя еще что-то не на месте, то это лишь в силу действия трупного бодуньего яда.
   Стало быть, начал я с водички. Бодун какой-то жидковатый попался, заблеял от страха и тьму кромешную перед глазами разогнал, месяц вернул на небо. Только я потянулся к стопарику, как моя Ксаночка взорвалась. И - по полной программе: ты-де такой, а все другие - вон какие, и что у всех как положено, а у нее - шиш, и что ко всем я так-то, а к ней - будто к свинье.
   Что возьмешь с бабы? Поорала бы - и конец, мой стопарик. Только Солоха-змея не дремлет. Щурится, играет заплывшими глазками и подает тихие, безобидные реплики: "плетью обуха не перешибешь, Оксана", да моя дура от этих слов еще пуще распаляется. Орет: платья, мол, нет! шубы нет! сапог нет! - кто посторонний послушает, так решит, что и правда. А тут, как назло, затеяли показывать передачу, и в ней - Горбачев с Раисой Максимовной кому-то руки жмут и рассуждают о новом мышлении.
   Солоха знай себе щурится. Ждет, когда Ксанка меня вышвырнет, а она приберет ничейную мертвечинку. И - в мешок, к остальным. Вот она и говорит:
   - Да уж какой с него прок? Одно только знаменитое имя: Вакула, а нет бы, да и достать тебе Райкины черевички.
   Моя слабоумная рада-радешенька:
   - Правильно! - подбоченилась и как завизжит: - А подать мне черевички! Не то вот те Бог, а вот - порог!
   Вдруг навалилась на меня невыносимая тоска. Как меня земля носит. Себя загубил, бабу загубил, жизнь загубил - эх! Пойду и достану их.
   Тем временем мой бодун весь извертелся от недовольства: отвлекаюсь на пустяки. Нет бы послушать, как он меня пережевывает. Я его хвать за хвост, да об половицу, да под себя подмял, уши закрутил, рога стиснул - давай, брат! Гони в Первопрестольную! Он и возразить не успел, как я вонзил в его хилые ребра свои мозолистые трудовые пятки. Сжался он, съежился и брызнул вон из окна, сшибая кактусы.
   Честно скажу: приятного мало. Потому что держишься на нечестном слове. Про то, чтобы вниз посмотреть, и подумать страшно. А когда привык, так даже и приелось. Лечу и качаю себе головой, удивляясь людскому стремлению обладать крыльями.
   Когда мы приблизились к Москве, начались приключения: нас заметили военные. Подняли по тревоге два истребителя, которые присели бодуну на хвост и распылили какую-то предупредительную гадость. Бодун вытаращил глазенки: идем, говорит, на снижение. Пристроимся над столичным экспрессом, и никакой радар нам не страшен, а птички скоро отвяжутся по причине огромной скорости.
   Так мы и сделали. Зависли над товарным поездом. Истребители пошли на разворот, да так и сгинули. Мы же, покуда они разворачивались, уже развернулись над Красной площадью.
   А на площади расселась по-турецки сотня каких-то угрюмых типов с непреклонностью в глазах. Мы садимся со всяческой помпой - народ бежит! Торопится, фотографирует! Вопят: что? да как? да куда смотрели? да в сердце Родины? Берут нас в кольцо, начинают теснить.
   Я успел спросить у одного из сидевших: откуда, мол, будете, земляки? Татары, отвечают, мы крымские, с протестами и петициями.
   Тут пришел министр обороны, вперился в нас немигающими очами и стоит, не может налюбоваться. С ним рядышком - академик Углов пританцовывает от возбуждения, глаз от бодуна отвести не может, головой качает и зарисовывает в блокнот. И кто-то в шляпе гневно разглагольствует:
   - Я одного, значит, не понимаю - гуда глядит наше ПВО и на кой оно нам вообще нужно, когда любая шпана вольна явиться на бодуне в сердце Отчизны и разбить это сердце к едрене фене?
   Смотрю, у министра обороны нога мелким бесом дрожит.
   Подступает ко мне очень модный, на истукана похожий с витрины, шепчет мне в глаза:
   - А ну, тварь, колись, откуда ты такой хороший. Будешь темнить закатаем в консервы и отошлем в помощь недоразвитым странам.
   Бодун, дуралей, мне подсказывает:
   - Крымский татарин! Крымский татарин!
   Кашлянул я и сообщил громко:
   - Я, граждане, крымский татарин.
   - Ага, - восклицает пижонистый истукан сладким голосом. - Ну а спутничек твой из которых меньшинств? - и тычет пальцем в моего горбунка. Молчу, что тут скажешь. Тот кривенько, с пониманием, ухмыльнулся, плечом повел, и мигом меня с обоих боков - под локотки. А истукан расстегивает пальто и вынимает из душных глубин ее, зубровку. И принялся лить мне прямо в желудок, я даже не сглатывал. Бодун, прочувствовав эту биохимию, посинел, лапками засучил и растаял.
   - Вот злонравия достойные плоды, - говорит Углов.
   - Потолкуем теперь без шептунов, - шепчет мой кровожадный и ослепительный недруг, но тут к нему кто-то подбежал, тявкнул в ухо. Истукан переместился вбок отставным шагом, и я смог увидеть Михаила Сергеевича, направлявшегося с супругой в народ.
   Остановился передо мной и давай раздуваться-пыхтеть. Дескать - вообще! Ну, товарищи, это - вообще! Ну, дорогие товарищи, здесь уж, сами понимаете вообще!
   Министр обороны внимания на это не обратил. Он постоял еще чуточку, потом махнул рукой и пошел сдавать дела. Прямо к кремлевской стене, где долго бродил и высматривал свободное место. Да и мне терять нечего. Как бухнусь в ноги!
   - Не вели казнить! - кричу. - Никакой я не татарин! Одни только лишь черевички супруги вашей хотел одолжить - примерить Оксаночке.
   Михаил Сергеевич мне:
   - Тихо, бестолочь! Будешь крымским татарином! - И громче, для прессы: Зовут-то тебя как, крымский татарин?
   - Вакула, - отвечаю.
   Тут Раиса вмешалась:
   - Викула? Какой Викула? Мишенька! Викулову мы уже давали!
   Мишенька огрызнулся:
   - Нельзя, знаешь, не считаться с реалиями. Да я последние штаны пошлю в Карабах, коли будет на то воля Азебаржана! - И снова в голос: - Мы, дорогой товарищ, в настоящий момент миновали только первый этап перестройки. Но чтобы люди почувствовали, ощутили эту выстраданную отдачу, ЦК и Политбюро изыскали возможность вручить представителю крымских татар черевички Раисы Максимовны.
   Раиса Максимовна черевички скидывает, отдает мне и топчется. Мерзнет на снегу. А ее супруг разводит руками и берет разгон для дальнейшей беседы с подданными. В сей важный миг меня оттеснили бойцы незримого фронта. Истукан повелел:
   - Чтоб духу твоего... в шесть секунд!
   Я же, осмелев, возражаю:
   - В силу и по причине ликвидации в рамках здорового образа жизни моего транспорта прошу изыскать для меня новый! Иначе крымским татарам не ощутить выстраданной отдачи!
   Истукан, оценив мою наглость, потеплел взглядом и сокрушенно качнул головой:
   - Тяжелое положение! На данный момент с бодунами плохо... Что ж, переночуешь на Лубянке, а уж утречком одолжим у кого-нибудь из ЦК. Хотя бы у министра обороны, тот точно обзаведется.
   На Лубянке, как водится, полная неразбериха. Наступила весна. Наконец, после очередной шумихи, поднятой диссидентами, меня решили освободить к майскому празднику, с самого утречка. Ибо тогда я с гарантией смогу раздобыть в ЦК породистого бодуна-тяжеловоза в расцвете сил. В ЦК же, хохоча надо мной и черевичками, которые я в камере проглотил и так и хранил, благо те наружу не просились, меня доставили в правительственном лимузине. Но дальше вышел конфуз. Откормленные, с державными ряхами бодуны наотрез отказались расстаться с хозяевами. И я решил больше не испытывать судьбу.
   Я тронулся в путь, пешочком, и только желудочные черевички согревали мое натерпевшееся сердце. Дорогой я представлял себе Ксанушку и с чувством воображал, как радуется она обновке, отклячивши ножку... Да только...
   Здесь Вакула заплакал пьяными слезами и уронил голову на грудь. Один из нас, человек жестокосердный и грубый, несдержанно захохотал:
   - Дальше нам ясно! Два пальца в рот - и царские тапки полетели в ведро! А ты заработал по хребтине ухватом... И еще долго выяснялось, как эта обувь к тебе попала. По каким-таким трудодням ты к ее хозяйке захаживаешь, и не у нее ли кантовался?
   По глухим рыданиям Вакулы мы поняли, что слова эти - горькая правда.
   Покуда он утирался, мы подлили ему в пунш и зубровки, и кое-чего другого. Он выпил, лениво повозмущался... смесь неспешно делала свое дело... Вакула задумался... внезапно черты его лица прояснились, он что-то припомнил про Михаила Сергеевича и рассказал нам историю...
   ...про Золотого Петушка!
   1989, 2004
   64. Положительная динамика, или Ну, погоди
   сказка-быль
   - Ну, погоди!
   - И это все, что он говорит?
   - Да, профессор. Рука уже поправилась, и нога нормально ходит. Он все понимает, но выговаривает только это.
   - Знаете, у него было счастливое детство. Такая штука называется эмболом. Сохраняется только то, что въелось глубже прочего. Обычно это бывает какое-нибудь матерное слово. А у него - прелесть какая!
   - Профессор, но вы возьметесь?
   - Да, мы поковыряемся в черепе, подсадим сальник... сосуды прорастут, кровоснабжение усилится... Операция тяжелая, но я надеюсь на положительную динамику. Речевой диапазон должен расшириться...
   - И дорого обойдется?
   - Недешево. Но игра стоит свеч, согласитесь?
   ......
   - Профессор, как его состояние?
   - Вы можете забрать его домой. Динамика небольшая, но есть. Прошу вас, голубчик, ответьте: какое сегодня число?
   - Ну, заяц, погоди!...
   - Видите? Добавилось слово "заяц". Для этого восстановились миллиарды мозговых клеток. Дело пойдет на лад.
   ......
   - Профессор, мы снова к вам.
   - С нетерпением слушаю. Мои уши на гвозде внимания.
   - Речевой диапазон расширился.
   - Отлично!
   - И диапазон поступков - тоже. Он разбил витрину "Детского мира", выхватил зайца и стал называть его всеми словами, которые, по вашим словам, у всех глубоко въедаются.... Слов пять или шесть произнес, исколошматил его...
   - Вот видите: целых шесть слов!
   - Доктор, он, казалось, и не знал их... И не произносил никогда...
   - Значит, вы произносили...
   65. Полостное сокрытие
   По прибытии в аэропорт Великан тяжело отдувался. Пот лил с него градом. Он еле выкарабкался из такси. Таксист уже, багровея от натуги, вытаскивал из багажника огромный рюкзак.
   Потом Великан заполнил таможенную декларацию и вразвалочку подошел к стойке.
   - Наркотики? Оружие? - спросила у него миловидная мулаточка в таможенной форме.
   Великан облизнулся.
   - Боже меня упаси. Здесь у меня продукты, - он указал на рюкзак. - Я большой любитель покушать.
   Великана огладили длинными палками, раздался звон.
   - Ах, простите, - Великан вынул ключи от родового замка, монеты, портсигар, снял ремень и сразу сделался в два раза толще.
   - Я попрошу вас развязать рюкзак, - вздохнула таможенница.
   Тот повиновался. Рюкзак был доверху набит сырами, колбасами и президентскими куриными ногами, завернутыми в фольгу.
   - Все в порядке, - улыбнулась досмотрщица.
   На сей раз ее улыбка была гораздо шире. В ней сквозило непонятное и неприятное для Великана торжество. Он обернулся направо и увидел, что его уже теснит офицер полиции. Такой же громила теснил Великана справа.
   - Потрудитесь объяснить нам, что это такое, - полицейский указывал пальцем куда-то вниз, на пол. - Имейте в виду, что все, что вы скажете или не скажете, может быть и будет использовано против вас.
   Великан заглянул себе под ноги. Прямо из-под него в зал ожидания, через который он только что прошел, убегала струйка белого порошка.
   Полицейский нагнулся, дотронулся до порошка пальцем, лизнул.
   - Чистый кокаин, - заметил он укоризненно.
   Послышался слабый треск рвущейся материи. Из рюкзака выполз мальчик размером с пальчик; с большим трудом он вытянул следом корочки сотрудника Интерпола, которые были немногим больше, чем он сам.
   - Остальное в брюхе, - пропищал мальчик, отдуваясь.
   Великана схватили под локти и поволокли на рентген. Мальчик поспешал следом.
   - Нафаршировал братьёв пакетиками, словно гусей, и сожрал. Сволочь. Я тебя упеку на двести лет! - закричал он снизу вверх.
   Рентген показал в животе у Великана нечто, напоминавшее многоплодную беременность.
   - Это Ганс, - начал объяснять мальчик-с-пальчик. - Это Фриц. Еще шевелится. Это Фридрих. По-моему, пакетик разорвался - смотрите, какое блаженное лицо, даже на рентгене видно. Это Генрих... Это Иоганн...
   - Полостное сокрытие, - кивнула мулатка, и Великана заковали в наручники.
   66. Потерянное время
   - Кто вы такой? - спросила гардеробщица.
   - Я? Петя Зубов!
   - Петя Зубов? Этого не может быть! Вы, должно быть, дедушка Пети Зубова! Вы посмотритесь в зеркало!
   Петя Зубов посмотрелся и ахнул. Из зеркала на него глядел неухоженный, заросший космами дед. "Надо остальных предупредить! - разволновался Петя. Время! Время!"
   Вскоре нашел он Марину Поспелову - старушку семидесяти восьми лет. Она играла в мячик. Схватил ее за руку, и они побежали, чтобы успеть. Еще двоих не хватало: Наденьки Соколовой и Васи Зайцева. Наденьку нашли во дворе, она выглядела годиков на восемьдесят семь и прыгала себе по шашечкам, играя в классики. А после и Васю нашли, который тянул на все девяносто и прицепился к трамвайной "колбасе". Сняли его, обнялись.
   - Скорее бежим, - говорит Петя. - Иначе к сроку не поспеем, и все пропало.
   Долго бежали, пока не добрались до леса, на границе с которым был тот самый домик, где старички недоброе каркали. Там уже сидели за столом те же самые зловещие личности с именами и отчествами: Сергей Владимирович, Ольга Капитоновна, Марфа Васильевна и Пантелей Захарович. Санитары приосанились, заулыбались:
   - Молодцы! К самому ужину поспели! Давайте сюда увольнительные, мы вам отметим. Маразм не маразм, а ты смотри, как они ориентируются, не то что эти арифметики. Все карцера боятся.
   Один санитар сказал:
   - Сегодня по радио говорили, что в Америке научились вставлять в башку микрочип для памяти. Но в русской версии он твердит на выходе лишь одну строчку из поэта Вознесенского: "И памяти нашей, ушедшей, как мамонт, вечная память".
   Повар сердито сказал:
   - Можно бы и разнообразить для старичков. Для мобил же пишут разную музыку. Вот это скажем: "А годы летят, наши годы, как птицы, летят..."
   - Как рыбы плывут, - подхватил санитар. - Эй, Фирс! Ты ложку-то переверни, да с другого конца возьми.
   Повар, глядя в окно, мечтательно сказал:
   - Какой здесь раньше вишневый сад был! И во что превратили? Дерьмократы поганые. Потерянное время!
   67. Привередливые кони и Позорные волки
   За горами, за лесами, за колючими стенами сидит ворон на дубу, он играет во трубу: "Подъем!"
   - Что тут у вас за базар? - загремели запоры; в камеру вошли, поигрывая дубинками, трое в форме.
   А дело началось с очень ответственной операции. Спасти положение мог только Конек-Горбунок.
   - Важный вопрос решаем, брателла, - сказал Каюму Смотрящий камеры. Погоняло у Смотрящего было Бай. - Ты понимаешь, что с тобой будет, брателла, если конь не доскачет?
   - Очень хорошо доскачет, - кивал Каюм. - Я сделаю Конек-Горбунок. Это такой специальный конь. Он долетит, как птица.
   Горбунок, он же малява, касался судьбы очень важного в камере человека. Всякому культурному человеку из современной литературы известно, что конями называют записочки, облепленные хлебным мякишем. И перетянутые нитками. Ими, конями, пуляют через отверстие в решетке в окна напротив, и так общаются. Плюют конем в специальную трубку-газету. Мякиш прилипает, малявная записка изымается, натягивают нитку, проводят дорогу, а менты их потом находят и режут, дороги эти.
   Сивка-Бурка был уже перехвачен и подшит к делу. Еще один Конь стал сразу Огонь, потому что свалился точно в горсточку прикурившего прапорщика, который пересекал тюремный двор. Росинантом нечаянно подавились, и счастливчика отвели в санчасть.
   - Дддда что-та кони... мне попались... привередливые-е-е-е... протяжно тянули в углу.
   - Конек-Горбунок - особый Конь, - клялся Каюм. - Он долетит.
   - Ну, гляди, - сказал Смотрящий. - Я тебя за язык не тянул.
   Каюм до посадки играл трубачом в провинциальном оркестре. В трубе он возил героин и был взят прямо в оркестровой яме, когда закладывал пакетики. У Каюма была хорошая дыхалка, и он клево плевался конями. За такое мастерство сокамерники прозвали его Морисом-Мустангером из романа, который перед сном, ежедневно, тискал Смотрящему один петушок.
   Каюм тщательно вылепил из мякиша фигурку с загадочными аэродинамическими свойствами - не то Горбунка, не то Пегаса. На выпеченном и разжеванном Горбунке покоилась вся его надежда.
   И хлебный Горбунок не долетел. Что-то сломалось - может быть, крылья; а может - мотор, и ангел, как в песне, рухнул, то есть пал.
   Так что начальники явились на дикие крики Каюма.
   - Папка старый был! Мамка старый был! - вопил Каюм еще на суде. - Судья калым хотел, откуда взять?
   А теперь он кричал и жаловался, потому что его волокли к параше:
   - Конь хотел! Конь жалел! Бай жениться хотел!...
   - Пошли из этого зоопарка, ничего страшного, - сказал старший офицер, и гости вышли. - Террариум, - донеслось уже из коридора.
   - Бай уже женится! - донесся до них истошный вой Каюма.
   68. Прикладная диалектика
   Сказка в продолжение философии Г. Остера
   - Куча - это что? - спросил Слоненок.
   Конечно, это были не настоящие звери, а не вполне в уме, юные красавцы-герои из молодежных комедий изготовления США, приехавшие на пикник. И у них были свои любимые, интимные ники-кликухи.
   - Куча - это когда много, - сказала Мартышка.
   - А много - это сколько? - спросил Слоненок.
   - Ну вот, смотри, - объяснила мартышка. - Вот я наливаю одну стопочку бренди. Удав, ползи сюда. Удав, это много или мало?
   - Мало, - нахмурился Удав, опрокидывая стопочку.
   - Хорошо. А две?
   - Мало, - Удав выпил вторую.
   - А пять? - Удав выпил еще три.
   - Мало, - отрезал он.
   - Прекрасно, - Мартышка налила шестую стопочку. - А теперь?
   - Мало.
   Она налила ему седьмую, восьмую, девятую и десятую.
   Удав выпил и начал делать зарядку для того, что они с Мартышкой называли хвостом. Мартышка захлопала в ладоши:
   - Много?
   - Мало, - улыбнулся Удав.
   - Тебе понятно? - Мартышка прильнула к Удаву и обратилась к Слоненку.
   - Нет, - сказал Слоненок.
   Он взял бутылку и допил, все что было. И сразу, с непривычки, потому что у него был самый высокий IQ, навалил кучу.
   - Куча! Куча! - захохотал Попугай.
   - Мы с кучи и начинали, - напомнил Слоненок. - Теперь все ясно.