– А разве его делают только из трески?
– Нет, из путассу, из макроруса, я слыхала, даже из минтая стали делать.
– А кто же его делает-то? – осторожно завопила я.
– Да не волнуйтесь вы так, сейчас я вызову завотделом поставок, она вам скажет.
Завотделом поставок, Екатерина Сергеевна, посмотрела на меня с подозрением:
– Из Москвы, значит?
– Из Москвы. Вот рыбьим жиром интересуюсь.
– Так мы его только фасуем. К нам он поступает в канистрах или баллонах.
– От кого поступает?
– От наших партнеров.
– От каких?
– Я вам этого не скажу, это наша тайна.
– Но почему?
– Так конкуренция же! Может, вы нашим конкурентам скажете.
Екатерина Сергеевна гордо выплыла из кабинета главного инженера.
– Диана Александровна, ну скажите, пожалуйста, где, в каком месте его делают!
– На Севере. В Мурманске.
– А почему это тайна? Это военная тайна?
– Да нет. Коммерческая. Рынок ведь.
И мы заговорили про рынок.
Несколько лет назад фабрика была приватизирована. Оказалось, что, вопреки моим ожиданиям, она приносит прибыль, и сотрудники фабрики регулярно получают вполне приличные дивиденды. Кроме того, рынок принес еще одно новшество – мужчины на фабрике не пьют. Мужчин тут мало, в основном в механическом отделе. Тут даже грузчики – женщины. Но зато и грузчики не пьют. И механический отдел тоже не пьет – все держатся за работу. Фабрика выпускает настойки и экстракты из трав. А рыбий жир здесь действительно только фасуют. Для внутреннего и внешнего употребления.
– А как это его для внешнего употребления можно использовать?
– Так он же входит в состав мази Вишневского. И других мазей тоже.
– А как вы с ним работаете – он же пахнет?!
– У нас тут все пахнет. Мы привыкли. Да и потом мы с ним теперь не так уж много работаем. Раньше намного больше.
– Вот я как раз и хочу выяснить, почему его раньше было больше.
– Потому что сейчас в рыбах стали находить пестициды. Несколько лет назад нам вообще перестали его присылать. Сейчас потихоньку опять начали.
В этот момент в кабинет к Диане Александровне входит немолодая стройная дама со следами когда-то яркой русской красоты. Раиса Сергеевна занимается кадрами.
– Вы из Москвы? – приветливо спрашивает она.
– Из Москвы.
– А Леночку Ходорковскую знаете?
– Нет. Да потом… – неловко мнусь я, – Москва-то большая.
– Ну да, ну да, я понимаю. Ну а Мишу Ходорковского вы знаете?
– Э-э, – я несколько дурею, – какого?
– Ну из «МЕНАТЕПа».
– Я с ним не знакома вообще-то. А что?
– Ну, если познакомитесь, передавайте привет от тети Раи из Калинина. Леночка, жена его, она ж дочка моей двоюродной сестры. Я ее очень люблю. Передайте ей.
Вот я и передаю. «Дорогая госпожа Ходорковская! Леночка! Вам привет от тети Раи из Калинина. Она Вас очень любит. А Вы ее любите? Напишите нам, пожалуйста, об этом. И еще напишите, кормили ли Вас в детстве рыбьим жиром. До свидания, успехов Вам. Всегда Ваша, Дуня».
После этого эпизода мне на фабрике стало очень хорошо, я осмотрела цеха, попила кофе и поговорила с Дианой Александровной про Чубайса, которого мы обе очень уважаем и где-то даже любим. На прощанье мне подарили флакончик. С рыбьим жиром.
Он не виноват, что нам его пихали. Просто добрая, заботливая партия хотела нас всех вылечить. Конечно, немного перестаралась. Конечно, не все страдали рахитом. Но ей, партии, было некогда с нами разбираться, она была занята и поэтому решила на всякий случай вылечить сразу всех. Вот мы и возненавидели рыбий жир. А он ни в чем не виноват!
Дрожащими руками я отвинтила крышку флакона. Стучащими зубами вытянула пробку.
Глотнула. А-а-а-а-а-а-а! Караул! Все в бомбоубежище! Воздушная тревога! Смерть врагу! Гитлер капут! Это пить нельзя.
– Але, мама? Мамочка, приезжай ко мне, я так соскучилась!
Ты, мама, наверное, ждешь от меня морали и горестных обобщений? Так нет же. Я вот что думаю: жалко все-таки, что теперь рыбий жир мало употребляют. Потому что рыбий жир – это великая тренировка. Это тест. Вопрос теста очень простой: можете ли вы жить в этой стране? Тот, кому не довелось попробовать настоящий русский рыбий жир, так никогда и не узнает, так и не решит, на своем ли месте он находится, не ест ли чужой хлеб, не женат ли на чужой жене, своих ли детей растит. Так и будет он всю жизнь сомневаться. Потому что только наш рыбий жир содержит помимо витамина D массу полезных сведений о России. О том, что жизнь здесь сложна и не всегда приятна. Но очень полезна. О том, как важно уметь взять себя в руки, зажать себе нос и стойко делать то, что тебе скажут. О том, что, только осознав свинцовую мерзость жизни, можно по-настоящему оценить ее кисейную прелесть. О том, что русская соборность живет и побеждает – если рахит, то у всех. И не надо выделяться из коллектива.
Жаль, что сейчас никто не пьет рыбьего жира. Из-за этого мы несколько подрастеряли свои подлинные духовные ценности. Как же мы дальше-то? Как обустроим Россию? Нужно что-то срочно сделать. Напрячься и придумать что-нибудь взамен. Не рахит, так хоть кариес. Что-нибудь. Что-то, что опять нас всех объединит.
Вряд ли поначалу это будет красивая национальная идея.
Но мы найдем ее. Я знаю. Я верю в свой народ.
«Столица», 28.10.1997
ТРАКТАТ О ВРАГАХ
ДЕВУШКА И СМЕРТЬ
ЖЕЛТОЛИЦЫЕ СЕСТРЫ ПО РАЗУМУ
– Нет, из путассу, из макроруса, я слыхала, даже из минтая стали делать.
– А кто же его делает-то? – осторожно завопила я.
– Да не волнуйтесь вы так, сейчас я вызову завотделом поставок, она вам скажет.
Завотделом поставок, Екатерина Сергеевна, посмотрела на меня с подозрением:
– Из Москвы, значит?
– Из Москвы. Вот рыбьим жиром интересуюсь.
– Так мы его только фасуем. К нам он поступает в канистрах или баллонах.
– От кого поступает?
– От наших партнеров.
– От каких?
– Я вам этого не скажу, это наша тайна.
– Но почему?
– Так конкуренция же! Может, вы нашим конкурентам скажете.
Екатерина Сергеевна гордо выплыла из кабинета главного инженера.
– Диана Александровна, ну скажите, пожалуйста, где, в каком месте его делают!
– На Севере. В Мурманске.
– А почему это тайна? Это военная тайна?
– Да нет. Коммерческая. Рынок ведь.
И мы заговорили про рынок.
Несколько лет назад фабрика была приватизирована. Оказалось, что, вопреки моим ожиданиям, она приносит прибыль, и сотрудники фабрики регулярно получают вполне приличные дивиденды. Кроме того, рынок принес еще одно новшество – мужчины на фабрике не пьют. Мужчин тут мало, в основном в механическом отделе. Тут даже грузчики – женщины. Но зато и грузчики не пьют. И механический отдел тоже не пьет – все держатся за работу. Фабрика выпускает настойки и экстракты из трав. А рыбий жир здесь действительно только фасуют. Для внутреннего и внешнего употребления.
– А как это его для внешнего употребления можно использовать?
– Так он же входит в состав мази Вишневского. И других мазей тоже.
– А как вы с ним работаете – он же пахнет?!
– У нас тут все пахнет. Мы привыкли. Да и потом мы с ним теперь не так уж много работаем. Раньше намного больше.
– Вот я как раз и хочу выяснить, почему его раньше было больше.
– Потому что сейчас в рыбах стали находить пестициды. Несколько лет назад нам вообще перестали его присылать. Сейчас потихоньку опять начали.
В этот момент в кабинет к Диане Александровне входит немолодая стройная дама со следами когда-то яркой русской красоты. Раиса Сергеевна занимается кадрами.
– Вы из Москвы? – приветливо спрашивает она.
– Из Москвы.
– А Леночку Ходорковскую знаете?
– Нет. Да потом… – неловко мнусь я, – Москва-то большая.
– Ну да, ну да, я понимаю. Ну а Мишу Ходорковского вы знаете?
– Э-э, – я несколько дурею, – какого?
– Ну из «МЕНАТЕПа».
– Я с ним не знакома вообще-то. А что?
– Ну, если познакомитесь, передавайте привет от тети Раи из Калинина. Леночка, жена его, она ж дочка моей двоюродной сестры. Я ее очень люблю. Передайте ей.
Вот я и передаю. «Дорогая госпожа Ходорковская! Леночка! Вам привет от тети Раи из Калинина. Она Вас очень любит. А Вы ее любите? Напишите нам, пожалуйста, об этом. И еще напишите, кормили ли Вас в детстве рыбьим жиром. До свидания, успехов Вам. Всегда Ваша, Дуня».
После этого эпизода мне на фабрике стало очень хорошо, я осмотрела цеха, попила кофе и поговорила с Дианой Александровной про Чубайса, которого мы обе очень уважаем и где-то даже любим. На прощанье мне подарили флакончик. С рыбьим жиром.
Рыбий жир как таковой
Я ехала домой, прижимая его к сердцу. Вот он, заветный, вот он, желанный мой. Я так долго искала его, что успела его полюбить. Я столько знаю про него! Я знаю, что он очень полезный. Я знаю, что витамин D находится в нем в своем первозданном природном виде, а не в синтезированном, как в иностранных поливитаминах. Я знаю, что он действительно помогает от рахита. Впервые им стали целенаправленно кормить население после войны, когда слабых и голодных детей в победившем СССР было немало. Дети потом выздоровели, но рыбий жир, производившийся в стратегических количествах, отменить как-то забыли, как, впрочем, и рахит.Он не виноват, что нам его пихали. Просто добрая, заботливая партия хотела нас всех вылечить. Конечно, немного перестаралась. Конечно, не все страдали рахитом. Но ей, партии, было некогда с нами разбираться, она была занята и поэтому решила на всякий случай вылечить сразу всех. Вот мы и возненавидели рыбий жир. А он ни в чем не виноват!
Дрожащими руками я отвинтила крышку флакона. Стучащими зубами вытянула пробку.
Глотнула. А-а-а-а-а-а-а! Караул! Все в бомбоубежище! Воздушная тревога! Смерть врагу! Гитлер капут! Это пить нельзя.
– Але, мама? Мамочка, приезжай ко мне, я так соскучилась!
Запах
Да, мама, да, голубушка, запах тебе не нравится. А мне, думаешь, нравился, а? В фармакологическом комитете Минздрава мне сказали, что можно делать и без запаха, как у норвежцев, но на это денег нет. Знамо дело, откуда ж им взяться-то?Ты, мама, наверное, ждешь от меня морали и горестных обобщений? Так нет же. Я вот что думаю: жалко все-таки, что теперь рыбий жир мало употребляют. Потому что рыбий жир – это великая тренировка. Это тест. Вопрос теста очень простой: можете ли вы жить в этой стране? Тот, кому не довелось попробовать настоящий русский рыбий жир, так никогда и не узнает, так и не решит, на своем ли месте он находится, не ест ли чужой хлеб, не женат ли на чужой жене, своих ли детей растит. Так и будет он всю жизнь сомневаться. Потому что только наш рыбий жир содержит помимо витамина D массу полезных сведений о России. О том, что жизнь здесь сложна и не всегда приятна. Но очень полезна. О том, как важно уметь взять себя в руки, зажать себе нос и стойко делать то, что тебе скажут. О том, что, только осознав свинцовую мерзость жизни, можно по-настоящему оценить ее кисейную прелесть. О том, что русская соборность живет и побеждает – если рахит, то у всех. И не надо выделяться из коллектива.
Жаль, что сейчас никто не пьет рыбьего жира. Из-за этого мы несколько подрастеряли свои подлинные духовные ценности. Как же мы дальше-то? Как обустроим Россию? Нужно что-то срочно сделать. Напрячься и придумать что-нибудь взамен. Не рахит, так хоть кариес. Что-нибудь. Что-то, что опять нас всех объединит.
Вряд ли поначалу это будет красивая национальная идея.
Но мы найдем ее. Я знаю. Я верю в свой народ.
«Столица», 28.10.1997
ТРАКТАТ О ВРАГАХ
Я не знаю, как у вас, а у нас на петербуржщине кризис. Каждая заметка в каждой газете обязательно содержит слово «кризис». Юбилей дирижера Темирканова рецензируется – без кризиса никак не обойтись, культура все-таки. Судьба макак-лапундеров (они же свинохвостые макаки) – кризис, поскольку зоология, натурально. На Гражданском проспекте мужчина поскользнулся – так само собой, в городском хозяйстве кризис с песком. Дяденька-риелтор сел в тюрьму – давно пора было ему туда, но кризис про него такое выявил, такое! В Шлиссельбурге неоплаченные рабочие заперлись в единственной котельной и сказали, что здесь теперь будет город-льдина, – администрация их выманивает, потому что денег все равно не будет, кризис.
И постепенно становится понятно, что кризис – это то, что нам давно уже было нужно. Это, собственно, и есть та самая национальная идея, которую так упорно ищут. Не надо больше искать – вот она, сама к нам пришла, добрая и сильная. Ведь в национальной идее что главное? Чтоб она всю нацию объединяла. Поразительно, почему мы все раньше до этого не додумались?! А с другой стороны, не менее поразительно, что мы все-таки самостоятельно до этого дошли. И сейчас уже стоит вспомнить, как это произошло.
Значит, поначалу нам совершенно правильно все аналитики сказали, что в основе национальной идеи лежит сильная общая эмоция. Мы, конечно, тут немного растерялись. С общими эмоциями последние годы было туго. То есть сильные эмоции были, но у всех свои. Но потом наше коллективное бессознательное взяло себя в руки, одумалось и поняло, что, несомненно, одна общая эмоция у нас есть. Это, извините, ненависть. Причем запасы ее в обществе неисчерпаемы.
Даже нет никакой необходимости говорить про власть, государство, правительство и лично президента. Тут уже в какой-то момент ненависть испытывать стало просто глупо. Ведь кругом столько всего, мир так разнообразен! Вот, например, соседи. Соседи созданы для ненависти, никакого другого смысла в них нет. Или коллеги. Начальство опять же. Подчиненные – какой здоровый человек их полюбит?
Транспорт – школа ненависти. Магазин – неиссякаемый источник. Подъезд с курящими подростками; подъезд с сидящими бабульками; он же без лампочки; там же воняет; на стенах слова; лифт не работает. Потом наконец мы входим в родной дом. Дома нас что поджидает? Заговор. Кто его организовал? Родственники. А родственники – они нам кто? Правильно, враги.
Взаимная ненависть пешеходов и автомобилистов всем известна. Проводников и пассажиров связывают те же отношения. Работники ЖЭКа и жители дома отродясь не испытывали друг к другу ничего, кроме ненависти. Попы ругают прихожан, прихожане – попов. Журналисты и читатели воюют непримиримо. Врачи, как известно, убийцы. Санитары – оборотни. Учитель – враг ребенка. Поэты не убивают композиторов только потому, что ждут, когда режиссеры начнут мочить актеров. Отношения собесовских работников с собесовскими клиентами напоминают отношения гестапо с партизанами. Рабочий терпеть не может интеллигента, интеллигент на дух не переносит крестьянина, крестьянин ненавидит всех с полным на то основанием.
И это только часть действительности, ее одушевленная составляющая! А есть еще ведь богатейший вещный мир, не менее нам враждебный! Бытовая техника, засорившаяся канализация, панельный дом, вздувшийся паркет, зависший компьютер, непарные носки… А природные явления, они что, разве за нас? Конечно, против. В общем, все это вызывает мощный, бесконечный фонтан ненависти. Так что с эмоцией у нас давно уже наблюдался полный порядок.
Другое дело, что для полноты национальной идеи одной эмоции мало. Те же самые аналитики (тоже, кстати, довольно противные) упорно талдычили, что эмоция должна быть конструктивной. Тогда все получается. А ненависть, как известно, скорее деструктивная идея, чем наоборот. Поэтому мы долгое время были в тупике. Нашу ненависть необходимо было обогатить чем-то конструктивным и позитивным, а это совсем непросто. И вот тут, на наше счастье, подвернулся кризис.
Кризис прекрасен тем, что раз и навсегда все оправдывает, придает всему некий элегический фатализм. Печаль моя светла, поскольку непреодолима. Ненависть наша добра, потому что бесцельна. Кризис снабдил нас всех чудесным ощущением: все мы ненавидим друг друга, но никто в этом не виноват. Оно так само произошло. И будет впредь, ничего уж тут не поделаешь. И главное, не надо ничего поделывать! Не мы его устроили, не нам его преодолевать.
Не знаю, как вы, а я необычайно остро и нежно ощущаю эту новую реальность.
Вот снимаю я квартиру. Хозяйка этой квартиры, естественно, мой заклятый враг. Она приходит без звонка, копается в шкафах, требует, чтобы я переводила ей с английского письма ее дружков, не говоря уже о том, что я плачу ей, – в общем, гадина. Раньше я бы с ней ссорилась, искала бы другую квартиру с другой хозяйкой, а теперь это совершенно бессмысленно – кризис, переезжать дорого.
Или вот в моей собственной квартире делают рабочие ремонт. Ежу понятно, что их целью является не ремонт, а полное и окончательное разорение моей семьи. Я, разумеется, рабочих этих ненавижу. Но если прежде моя ненависть подвигла бы меня к ряду активных и неприязненных действий – торговле с рабочими, шантажу, скандалам, – то теперь я понимаю, что их вымогательство, как и моя скупость, всего лишь следствие кризиса.
Работать я чрезвычайно не люблю. Соответственно, с людьми, которые заставляют меня это делать, я связана отношениями взаимной, скажем мягко, подозрительности. Но скажите, стану ли я теперь искать другую, менее обременительную службу? Решусь ли я вообще уйти в творческий отпуск? Нет, конечно.
Коллеги, родственники, друзья – еще недавно я легко расставалась с ними во имя, например, убеждений. Теперь суеверный страх остаться наедине с кризисом удерживает меня от любых резких движений.
Более всего приятно то, что я явно не одна такая. Люди в транспорте притихли, в магазине часто можно услышать нежный шепот, в ЖЭКе витает аромат сочувствия, в поликлинике медленно расцветает волшебное братство больных и врачей, бизнесмены сменили СВ на купе, и все, все взялись за руки, друзья, но не для того, чтоб не пропасть поодиночке, а чтобы всласть пожаловаться. Всем тяжело, все потеряли, все поняли, что не от добра добра не ищут, а от худа тоже не надо искать добра. Все склоняются головами друг к другу, все ласково поглаживают друг друга по плечам, тихо утешают. Ты плохой, и я тоже. Ты меня не любил, и я тебя не жаловал. Ты виноват, но не виноват. И я такой же. Всем хорошо, все вместе. Мы снова одна большая семья.
От любви до ненависти, говорят, один шаг. Оказалось, что от ненависти до любви – еще меньше.
«Московские новости», 26.01.1999
И постепенно становится понятно, что кризис – это то, что нам давно уже было нужно. Это, собственно, и есть та самая национальная идея, которую так упорно ищут. Не надо больше искать – вот она, сама к нам пришла, добрая и сильная. Ведь в национальной идее что главное? Чтоб она всю нацию объединяла. Поразительно, почему мы все раньше до этого не додумались?! А с другой стороны, не менее поразительно, что мы все-таки самостоятельно до этого дошли. И сейчас уже стоит вспомнить, как это произошло.
Значит, поначалу нам совершенно правильно все аналитики сказали, что в основе национальной идеи лежит сильная общая эмоция. Мы, конечно, тут немного растерялись. С общими эмоциями последние годы было туго. То есть сильные эмоции были, но у всех свои. Но потом наше коллективное бессознательное взяло себя в руки, одумалось и поняло, что, несомненно, одна общая эмоция у нас есть. Это, извините, ненависть. Причем запасы ее в обществе неисчерпаемы.
Даже нет никакой необходимости говорить про власть, государство, правительство и лично президента. Тут уже в какой-то момент ненависть испытывать стало просто глупо. Ведь кругом столько всего, мир так разнообразен! Вот, например, соседи. Соседи созданы для ненависти, никакого другого смысла в них нет. Или коллеги. Начальство опять же. Подчиненные – какой здоровый человек их полюбит?
Транспорт – школа ненависти. Магазин – неиссякаемый источник. Подъезд с курящими подростками; подъезд с сидящими бабульками; он же без лампочки; там же воняет; на стенах слова; лифт не работает. Потом наконец мы входим в родной дом. Дома нас что поджидает? Заговор. Кто его организовал? Родственники. А родственники – они нам кто? Правильно, враги.
Взаимная ненависть пешеходов и автомобилистов всем известна. Проводников и пассажиров связывают те же отношения. Работники ЖЭКа и жители дома отродясь не испытывали друг к другу ничего, кроме ненависти. Попы ругают прихожан, прихожане – попов. Журналисты и читатели воюют непримиримо. Врачи, как известно, убийцы. Санитары – оборотни. Учитель – враг ребенка. Поэты не убивают композиторов только потому, что ждут, когда режиссеры начнут мочить актеров. Отношения собесовских работников с собесовскими клиентами напоминают отношения гестапо с партизанами. Рабочий терпеть не может интеллигента, интеллигент на дух не переносит крестьянина, крестьянин ненавидит всех с полным на то основанием.
И это только часть действительности, ее одушевленная составляющая! А есть еще ведь богатейший вещный мир, не менее нам враждебный! Бытовая техника, засорившаяся канализация, панельный дом, вздувшийся паркет, зависший компьютер, непарные носки… А природные явления, они что, разве за нас? Конечно, против. В общем, все это вызывает мощный, бесконечный фонтан ненависти. Так что с эмоцией у нас давно уже наблюдался полный порядок.
Другое дело, что для полноты национальной идеи одной эмоции мало. Те же самые аналитики (тоже, кстати, довольно противные) упорно талдычили, что эмоция должна быть конструктивной. Тогда все получается. А ненависть, как известно, скорее деструктивная идея, чем наоборот. Поэтому мы долгое время были в тупике. Нашу ненависть необходимо было обогатить чем-то конструктивным и позитивным, а это совсем непросто. И вот тут, на наше счастье, подвернулся кризис.
Кризис прекрасен тем, что раз и навсегда все оправдывает, придает всему некий элегический фатализм. Печаль моя светла, поскольку непреодолима. Ненависть наша добра, потому что бесцельна. Кризис снабдил нас всех чудесным ощущением: все мы ненавидим друг друга, но никто в этом не виноват. Оно так само произошло. И будет впредь, ничего уж тут не поделаешь. И главное, не надо ничего поделывать! Не мы его устроили, не нам его преодолевать.
Не знаю, как вы, а я необычайно остро и нежно ощущаю эту новую реальность.
Вот снимаю я квартиру. Хозяйка этой квартиры, естественно, мой заклятый враг. Она приходит без звонка, копается в шкафах, требует, чтобы я переводила ей с английского письма ее дружков, не говоря уже о том, что я плачу ей, – в общем, гадина. Раньше я бы с ней ссорилась, искала бы другую квартиру с другой хозяйкой, а теперь это совершенно бессмысленно – кризис, переезжать дорого.
Или вот в моей собственной квартире делают рабочие ремонт. Ежу понятно, что их целью является не ремонт, а полное и окончательное разорение моей семьи. Я, разумеется, рабочих этих ненавижу. Но если прежде моя ненависть подвигла бы меня к ряду активных и неприязненных действий – торговле с рабочими, шантажу, скандалам, – то теперь я понимаю, что их вымогательство, как и моя скупость, всего лишь следствие кризиса.
Работать я чрезвычайно не люблю. Соответственно, с людьми, которые заставляют меня это делать, я связана отношениями взаимной, скажем мягко, подозрительности. Но скажите, стану ли я теперь искать другую, менее обременительную службу? Решусь ли я вообще уйти в творческий отпуск? Нет, конечно.
Коллеги, родственники, друзья – еще недавно я легко расставалась с ними во имя, например, убеждений. Теперь суеверный страх остаться наедине с кризисом удерживает меня от любых резких движений.
Более всего приятно то, что я явно не одна такая. Люди в транспорте притихли, в магазине часто можно услышать нежный шепот, в ЖЭКе витает аромат сочувствия, в поликлинике медленно расцветает волшебное братство больных и врачей, бизнесмены сменили СВ на купе, и все, все взялись за руки, друзья, но не для того, чтоб не пропасть поодиночке, а чтобы всласть пожаловаться. Всем тяжело, все потеряли, все поняли, что не от добра добра не ищут, а от худа тоже не надо искать добра. Все склоняются головами друг к другу, все ласково поглаживают друг друга по плечам, тихо утешают. Ты плохой, и я тоже. Ты меня не любил, и я тебя не жаловал. Ты виноват, но не виноват. И я такой же. Всем хорошо, все вместе. Мы снова одна большая семья.
От любви до ненависти, говорят, один шаг. Оказалось, что от ненависти до любви – еще меньше.
«Московские новости», 26.01.1999
ДЕВУШКА И СМЕРТЬ
Какой бы путь развития ни выбрала многострадальная Россия, рано или поздно мы этот путь покинем и разбредемся по гробам. А многострадальная будет дальше выбирать путь без нас. Она, в общем-то, и сейчас выбирает без нас. Заметьте, мы ведь на ее выбор никак повлиять не можем, она – отдельно, и мы – отдельно. Мы, видимо, просто какое-то этническое недоразумение, которое со временем, возможно, рассосется. То есть Россия будет, а мы – нет.
Может быть, это и к лучшему – вот так разойтись по-хорошему. А то вместе у нас как-то получается не очень. Смерть нам всем принесет колоссальное облегчение. Безусловно. Но главное – многострадальной России станет значительно легче. Она ведь именно от нас и страдает, оттого, что мы в ней живем и мешаем ей спокойно заниматься тем, что ей интересно. Запускать воздушных змеев, изучать эсперанто, танцевать румбу или что там ей еще нравится. А тут мы. Корми нас, одевай, давай нам свободу, деньги, образование, прогноз погоды. И к тому же мы все время недовольны: и коммунисты нам не нравятся, и демократы не подходят. Вот потребовали правительство народного доверия, получили его, а оно нам опять несимпатично. А Россия, значит, как золотая рыбка, должна к каждой нашей придури прислушиваться и выполнять. Так конечно она озверела, тут кто хотите озвереет!
В общем, надо нам поскорее умереть. Так будет лучше. А МВФ-то как обрадуется!.. ООН на поминках назюзюкается до синих соплей, Сорос что-нибудь споет, Литва с Эстонией подерутся, но потом помирятся, Клинтон с Олбрайт будут целоваться взасос прямо на глазах у Хилари, в общем, будет весело. Но, с другой стороны, не можем же мы вот так, все разом. Какое-нибудь коллективное самосожжение в масштабах целого народа – это как-то уж слишком, у человечества останется неприятный осадок. Значит, придется как-то доживать до естественного конца.
Но просто так ждать мы не можем, это не в нашем национальном характере. Мы, конечно, народ терпеливый, но неспокойный. Как куры. Все чего-то бегаем по двору, крыльями хлопаем, хотя взлететь все равно не можем. Такая уж у нас природа, надо к этому спокойно относиться, философски, не обращать внимания.
Вот, например, давайте наметим акцию протеста. Против чего, собственно, мы собираемся протестовать? А так. Что уж, и попротестовать нельзя? Ну получили мы все, что хотели, все равно ведь нам неприятно. Ельцина в отставку? Так он давно уже в отставке и самороспуске, сидит себе кушает конфеты. Зарплаты и пенсии? Так они уже в печати, вот подсохнут чуть-чуть – и пожалуйте вам зарплаты. То есть никаких конкретных претензий у нас ни к кому нет. Есть протест общего характера, мировоззренческого, так сказать.
Мы, знаете ли, недовольны. Погода отвратительная, не топят, пахнет какой-то гадостью, зубная паста пропала, дети растут негодяями, на потолке наблюдается протечка, бабушка уже совершенно ничего не соображает, пепельницы все грязные, лифчика приличного нет, набойки некогда поставить, Вася десять рублей занял и не отдал, вчера выпили, утром просыпаемся – ни сока, ни рассола, даже чая в доме нет. Протестуем. Так жить нельзя. Но приходится!
Вот кончится акция протеста. И чем бы нам таким еще заняться? Может, птиц погоняем? Жалко, осень, почти все улетели. Или вот еще хорошее занятие – очереди. В очереди как-то жизнь полнее кажется, можно встретиться с интересными людьми, поговорить, человек эдак за сто до кассы громко, на всю очередь, заявить: «А я вот никому уже не верю! Никому!» Тут к тебе кто-нибудь повернется и скажет: «А тебя, собственно, никто и не уговаривает. Хочешь – верь, хочешь – не верь». Ну, тут, конечно, скандал начнется, пихание, придет директор магазина, произнесет что-нибудь остроумное, мы ему ответим – так, глядишь, и еще один день пролетит.
Еще хорошо перед смертью богоугодными делами заняться. Айда все работать в хоспис. Все равно другой работы нет, да и ходить далеко не надо – вот он, хоспис-то, практически везде, в каждом доме. Пьющий муж, жена-истеричка, больные дети, слабоумные старики, и все нуждаются в уходе. Поможем им!
Надо бы, конечно, до кончины дела привести в порядок, долги отдать, но это вряд ли получится. Мы при жизни-то не отдавали, а теперь уж совсем как-то глупо.
Можно, конечно, затянуть потуже пояса, все равно ведь помирать. Но, с другой стороны, и гульнуть перед смертью охота. А тут как раз ноябрьские подоспеют: парад, демонстрация, случаи алкогольного опьянения – все путем.
Так. Гульнули. Что еще остается сделать? Ну, сказать что-нибудь на прощанье. Например, нижеследующее.
Уважаемое человечество! Дорогие люди доброй воли и лично товарищ Камдессю!
Сегодня, как, впрочем, и вчера, Россия находится на перепутье. В этот тяжелый для мира момент мы, народ России, считаем необходимым найти в себе мужество и уйти. Непросто нам далось это решение. Мы провели ряд консультаций, приняли все возможные меры, но ничего не помогло. Все бесполезно. Вопрос стоит однозначно: либо мы, либо Россия, кто-то должен уйти. В такой ситуации любая нация на нашем месте сделала бы выбор в пользу Родины. Впрочем, любая нация вряд ли окажется на нашем месте. И вот мы четко и внятно говорим: Россия будет, ее не может не быть. Пусть без нас, но она увидит светлое будущее и вспомнит нас добрым словом. Мы выражаем глубокую признательность всем правительствам, фондам, банкам, инвестиционным компаниям, общественным организациям за ту поддержку, которую мы чувствовали все эти годы. Они не прошли зря – за это время мы поняли, что нет в мире ничего дороже нашей Родины, в прямом и переносном смысле. Мы узнали, что такое свобода, что такое парламент и что такое камамбер. Мы оставляем Россию вам, можете спокойно качать тут нефть, пилить лес и растить картофель – нам этого больше ничего не нужно. Единственная неприятность: мы тут немножко напроказничали и создали правительство народного доверия, так вот оно останется, оно никуда уходить не собирается. Но вы уж как-нибудь с ним разберитесь. Помните, что России нужна крепкая рука, на этом как раз мы с ней и не сошлись. Не повторяйте наших ошибок, а то она и вас того, замотает. И, ради бога, не жалейте денег на наши похороны – ведь это в последний раз вы на нас потратитесь. А иначе мир ждет экологическая катастрофа. Она уже много лет тут у нас сидит, как заноза, и поджидает мир. Так что не жадничайте. На могиле установите, пожалуйста, скромную гранитную плиту с бронзовым Петром и мраморным Пушкиным (заказать можно Церетели, он возьмется). Напишите: «Здесь лежит русский народ. Весь». Предупреждаем сразу, не стоит поручать правительству народного доверия уход за могилой – оно не справится. Впрочем, решайте сами. Итак, прощайте. Вспоминайте нас, нам так хотелось еще пожить, но видите, не получилось. Всем спасибо. Слава России.
По-моему, убедительно. Я прямо слышу горестные всхлипы.
Ничего, родные! Россия-мать всех утешит. Она-то ведь остается.
«Московские новости», 13.10.1998
Может быть, это и к лучшему – вот так разойтись по-хорошему. А то вместе у нас как-то получается не очень. Смерть нам всем принесет колоссальное облегчение. Безусловно. Но главное – многострадальной России станет значительно легче. Она ведь именно от нас и страдает, оттого, что мы в ней живем и мешаем ей спокойно заниматься тем, что ей интересно. Запускать воздушных змеев, изучать эсперанто, танцевать румбу или что там ей еще нравится. А тут мы. Корми нас, одевай, давай нам свободу, деньги, образование, прогноз погоды. И к тому же мы все время недовольны: и коммунисты нам не нравятся, и демократы не подходят. Вот потребовали правительство народного доверия, получили его, а оно нам опять несимпатично. А Россия, значит, как золотая рыбка, должна к каждой нашей придури прислушиваться и выполнять. Так конечно она озверела, тут кто хотите озвереет!
В общем, надо нам поскорее умереть. Так будет лучше. А МВФ-то как обрадуется!.. ООН на поминках назюзюкается до синих соплей, Сорос что-нибудь споет, Литва с Эстонией подерутся, но потом помирятся, Клинтон с Олбрайт будут целоваться взасос прямо на глазах у Хилари, в общем, будет весело. Но, с другой стороны, не можем же мы вот так, все разом. Какое-нибудь коллективное самосожжение в масштабах целого народа – это как-то уж слишком, у человечества останется неприятный осадок. Значит, придется как-то доживать до естественного конца.
Но просто так ждать мы не можем, это не в нашем национальном характере. Мы, конечно, народ терпеливый, но неспокойный. Как куры. Все чего-то бегаем по двору, крыльями хлопаем, хотя взлететь все равно не можем. Такая уж у нас природа, надо к этому спокойно относиться, философски, не обращать внимания.
Вот, например, давайте наметим акцию протеста. Против чего, собственно, мы собираемся протестовать? А так. Что уж, и попротестовать нельзя? Ну получили мы все, что хотели, все равно ведь нам неприятно. Ельцина в отставку? Так он давно уже в отставке и самороспуске, сидит себе кушает конфеты. Зарплаты и пенсии? Так они уже в печати, вот подсохнут чуть-чуть – и пожалуйте вам зарплаты. То есть никаких конкретных претензий у нас ни к кому нет. Есть протест общего характера, мировоззренческого, так сказать.
Мы, знаете ли, недовольны. Погода отвратительная, не топят, пахнет какой-то гадостью, зубная паста пропала, дети растут негодяями, на потолке наблюдается протечка, бабушка уже совершенно ничего не соображает, пепельницы все грязные, лифчика приличного нет, набойки некогда поставить, Вася десять рублей занял и не отдал, вчера выпили, утром просыпаемся – ни сока, ни рассола, даже чая в доме нет. Протестуем. Так жить нельзя. Но приходится!
Вот кончится акция протеста. И чем бы нам таким еще заняться? Может, птиц погоняем? Жалко, осень, почти все улетели. Или вот еще хорошее занятие – очереди. В очереди как-то жизнь полнее кажется, можно встретиться с интересными людьми, поговорить, человек эдак за сто до кассы громко, на всю очередь, заявить: «А я вот никому уже не верю! Никому!» Тут к тебе кто-нибудь повернется и скажет: «А тебя, собственно, никто и не уговаривает. Хочешь – верь, хочешь – не верь». Ну, тут, конечно, скандал начнется, пихание, придет директор магазина, произнесет что-нибудь остроумное, мы ему ответим – так, глядишь, и еще один день пролетит.
Еще хорошо перед смертью богоугодными делами заняться. Айда все работать в хоспис. Все равно другой работы нет, да и ходить далеко не надо – вот он, хоспис-то, практически везде, в каждом доме. Пьющий муж, жена-истеричка, больные дети, слабоумные старики, и все нуждаются в уходе. Поможем им!
Надо бы, конечно, до кончины дела привести в порядок, долги отдать, но это вряд ли получится. Мы при жизни-то не отдавали, а теперь уж совсем как-то глупо.
Можно, конечно, затянуть потуже пояса, все равно ведь помирать. Но, с другой стороны, и гульнуть перед смертью охота. А тут как раз ноябрьские подоспеют: парад, демонстрация, случаи алкогольного опьянения – все путем.
Так. Гульнули. Что еще остается сделать? Ну, сказать что-нибудь на прощанье. Например, нижеследующее.
Уважаемое человечество! Дорогие люди доброй воли и лично товарищ Камдессю!
Сегодня, как, впрочем, и вчера, Россия находится на перепутье. В этот тяжелый для мира момент мы, народ России, считаем необходимым найти в себе мужество и уйти. Непросто нам далось это решение. Мы провели ряд консультаций, приняли все возможные меры, но ничего не помогло. Все бесполезно. Вопрос стоит однозначно: либо мы, либо Россия, кто-то должен уйти. В такой ситуации любая нация на нашем месте сделала бы выбор в пользу Родины. Впрочем, любая нация вряд ли окажется на нашем месте. И вот мы четко и внятно говорим: Россия будет, ее не может не быть. Пусть без нас, но она увидит светлое будущее и вспомнит нас добрым словом. Мы выражаем глубокую признательность всем правительствам, фондам, банкам, инвестиционным компаниям, общественным организациям за ту поддержку, которую мы чувствовали все эти годы. Они не прошли зря – за это время мы поняли, что нет в мире ничего дороже нашей Родины, в прямом и переносном смысле. Мы узнали, что такое свобода, что такое парламент и что такое камамбер. Мы оставляем Россию вам, можете спокойно качать тут нефть, пилить лес и растить картофель – нам этого больше ничего не нужно. Единственная неприятность: мы тут немножко напроказничали и создали правительство народного доверия, так вот оно останется, оно никуда уходить не собирается. Но вы уж как-нибудь с ним разберитесь. Помните, что России нужна крепкая рука, на этом как раз мы с ней и не сошлись. Не повторяйте наших ошибок, а то она и вас того, замотает. И, ради бога, не жалейте денег на наши похороны – ведь это в последний раз вы на нас потратитесь. А иначе мир ждет экологическая катастрофа. Она уже много лет тут у нас сидит, как заноза, и поджидает мир. Так что не жадничайте. На могиле установите, пожалуйста, скромную гранитную плиту с бронзовым Петром и мраморным Пушкиным (заказать можно Церетели, он возьмется). Напишите: «Здесь лежит русский народ. Весь». Предупреждаем сразу, не стоит поручать правительству народного доверия уход за могилой – оно не справится. Впрочем, решайте сами. Итак, прощайте. Вспоминайте нас, нам так хотелось еще пожить, но видите, не получилось. Всем спасибо. Слава России.
По-моему, убедительно. Я прямо слышу горестные всхлипы.
Ничего, родные! Россия-мать всех утешит. Она-то ведь остается.
«Московские новости», 13.10.1998
ЖЕЛТОЛИЦЫЕ СЕСТРЫ ПО РАЗУМУ
Лет пятнадцать назад в журнале «Здоровье» было опубликовано письмо читателя, оставившее глубокий след в моей памяти. Письмо выглядело так: «Уважаемая редакция! Полгода назад по совету знакомых мы с женой начали пить морковный сок для укрепления организма. Выпивали мы два литра в день. Теперь лица у нас стали желтые. Что нам делать?»
Долгие годы я с интересом и некоторым душевным содроганием размышляла над удивительным характером автора письма. Я пыталась представить себе быт, социальное положение, возраст этого человека, перипетии его судьбы, обстоятельства написания этого бессмертного текста, желтое лицо его жены. И лишь недавно меня поразила мысль: каким же должен быть журнал, решившийся на подобную публикацию?
Отыскав на даче у друзей несколько пачек «Здоровья», я принялась читать. Два дня наслаждения! Ни с чем не сравнимое удовольствие от соприкосновения с кристальной, пьянящей человеческой глупостью!
Прочитав все пачки журнала, я почувствовала глубокое сожаление, внутреннюю пустоту. Казалось, ни одно из известных мне современных изданий не сможет теперь заменить мне «Здоровья». «СПИД-Инфо», «Мегаполис-экспресс», «НЛО» – все казалось мелким, суетливым и неискренним. Но отчаяние было недолгим. Теперь я читаю женские журналы. Это даже лучше, чем «Здоровье», господа.
У женских журналов есть несколько излюбленных тем и приемов, обязательных абсолютно для всех.
Во-первых, конечно, хламидиоз. Заболевание, передающееся половым путем, но не венерическое. Сифилис и гонорея – это слишком грубо для женского журнала. То ли дело хламидиоз! В нем есть изящество, легкость, он с трудом распознается и долго лечится, давая простор для советов, рецептов и рекомендаций. Хламидиоз заставляет задуматься – но ненадолго. Он назидателен – но без пафоса. Это чистый клад для журнала. Это возможность поговорить о случайных связях, смене партнера, легкомысленном пренебрежении здоровьем, личной гигиене. Тон, которым женские журналы пишут о хламидиозе, подошел бы для лекций в пансионате для девочек, больных аутизмом. «Хламидиоз передается половым путем. Это значит, что возможность заразиться подстерегает вас во время полового акта». Что-нибудь в этом роде.
Вторым любимым детищем женских журналов являются тесты. Тесты предлагается решать по любому поводу. Неутолимая жажда самопознания, по мнению журналов, делает женщину женщиной. В последнее время я стала подозревать, что где-то в потайном месте существует целый центр по разработке тестов на все случаи жизни. Иначе чем можно объяснить невиданную предусмотрительность женских журналов? Любая ситуация – от обыденной до исключительной – сразу находит свое отражение в тестах. Разброс тем – небывалый.
Или вот чудесная тема теста, недавно прочитанного мною: «Как вы относитесь к смерти?». Вопросы примерно следующие:
Третьим китом, на котором стоят все женские журналы, являются душераздирающие истории из жизни женщин.
«Оля познакомилась с Васей на дискотеке. Оля училась в одном институте, а Вася учился в другом институте. Оля и Вася стали встречаться. Однажды у Оли родители уехали на дачу. Оля и Вася остались одни. В этот вечер Оля и Вася стали близки. Через два часа Оля поняла, что беременна. Но Вася не хотел ребенка. Оле пришлось сделать аборт. С тех пор близость с Васей вызывала у Оли страшную боль, и Оля не могла достичь оргазма. Вася решил, что Оля фригидная, и стал встречаться с ее подругой Кристиной. Оля осталась одна. У нее не было желания жить. Она бросила институт. Стала пить. Употреблять наркотики. Нюхать клей. Заниматься проституцией. Однажды Вася увидел женщину, рывшуюся в помойке. Это была Оля. Он ее не узнал».
Но так, конечно, бывает не всегда. Ведь цель женских журналов – вселять в женщину оптимизм. Поэтому на следующей странице, как правило, публикуется другая история.
«Маша и Саша познакомились на дискотеке. Маша была студенткой, а Саша работал риелтором. Маша и Саша стали встречаться. Однажды у Саши уехали на дачу родители, и Саша пригласил Машу к себе. В этот вечер Маша и Саша стали близки. Очень скоро Маша поняла, что беременна. Но Саша не хотел ребенка, и Маше пришлось сделать аборт. С тех пор близость с Сашей перестала доставлять Маше радость. Саша понял это и начал встречаться с Машиной подругой Анжелой. Маша осталась одна. У нее не было желания жить. Но она преодолела себя. Закончила институт. Пошла работать. Открыла свою фирму. Вышла замуж за хорошего человека – немца. Недавно Маша приехала в Москву погостить. Проезжая в своем „мерседесе" по Ордынке, Маша увидела двух людей, рывшихся в помойке. Это были Саша с Анжелой. Маша их не узнала».
Долгие годы я с интересом и некоторым душевным содроганием размышляла над удивительным характером автора письма. Я пыталась представить себе быт, социальное положение, возраст этого человека, перипетии его судьбы, обстоятельства написания этого бессмертного текста, желтое лицо его жены. И лишь недавно меня поразила мысль: каким же должен быть журнал, решившийся на подобную публикацию?
Отыскав на даче у друзей несколько пачек «Здоровья», я принялась читать. Два дня наслаждения! Ни с чем не сравнимое удовольствие от соприкосновения с кристальной, пьянящей человеческой глупостью!
Прочитав все пачки журнала, я почувствовала глубокое сожаление, внутреннюю пустоту. Казалось, ни одно из известных мне современных изданий не сможет теперь заменить мне «Здоровья». «СПИД-Инфо», «Мегаполис-экспресс», «НЛО» – все казалось мелким, суетливым и неискренним. Но отчаяние было недолгим. Теперь я читаю женские журналы. Это даже лучше, чем «Здоровье», господа.
У женских журналов есть несколько излюбленных тем и приемов, обязательных абсолютно для всех.
Во-первых, конечно, хламидиоз. Заболевание, передающееся половым путем, но не венерическое. Сифилис и гонорея – это слишком грубо для женского журнала. То ли дело хламидиоз! В нем есть изящество, легкость, он с трудом распознается и долго лечится, давая простор для советов, рецептов и рекомендаций. Хламидиоз заставляет задуматься – но ненадолго. Он назидателен – но без пафоса. Это чистый клад для журнала. Это возможность поговорить о случайных связях, смене партнера, легкомысленном пренебрежении здоровьем, личной гигиене. Тон, которым женские журналы пишут о хламидиозе, подошел бы для лекций в пансионате для девочек, больных аутизмом. «Хламидиоз передается половым путем. Это значит, что возможность заразиться подстерегает вас во время полового акта». Что-нибудь в этом роде.
Вторым любимым детищем женских журналов являются тесты. Тесты предлагается решать по любому поводу. Неутолимая жажда самопознания, по мнению журналов, делает женщину женщиной. В последнее время я стала подозревать, что где-то в потайном месте существует целый центр по разработке тестов на все случаи жизни. Иначе чем можно объяснить невиданную предусмотрительность женских журналов? Любая ситуация – от обыденной до исключительной – сразу находит свое отражение в тестах. Разброс тем – небывалый.
«Агрессивны ли вы?» (Это название теста.)И так далее.
1. Если вас обозвали дурой, вы:
а) киваете в ответ – 0 очков;
б) говорите «сам дурак» – 1 очко;
в) хватаетесь за топор – 3 очка.
2. Если вам хочется есть, вы:
а) едите – 0 очков;
б) срываете дверцу холодильника – 1 очко;
в) хватаетесь за топор – 3 очка.
Или вот чудесная тема теста, недавно прочитанного мною: «Как вы относитесь к смерти?». Вопросы примерно следующие:
1. При виде гроба вы:Конечно, особенно мне полюбились тесты на коэффициент интеллекта. В женских журналах IQ определяют следующим образом:
а) смеетесь – 1 очко;
б) падаете в обморок – 2 очка;
в) впадаете в кому – 3 очка.
2. Когда у вас умерла подруга, вы:
а) смеялись – 1 очко;
б) упали в обморок – 2 очка;
в) впали в кому – 3 очка.33
«Волга впадает в Каспийское море» – это… а) парадокс – 1 очко; б) новость – 2 очка;Как вы понимаете, цель тестов на IQ здесь сугубо терапевтическая.
в) аксиома – 124 очка.
Третьим китом, на котором стоят все женские журналы, являются душераздирающие истории из жизни женщин.
«Оля познакомилась с Васей на дискотеке. Оля училась в одном институте, а Вася учился в другом институте. Оля и Вася стали встречаться. Однажды у Оли родители уехали на дачу. Оля и Вася остались одни. В этот вечер Оля и Вася стали близки. Через два часа Оля поняла, что беременна. Но Вася не хотел ребенка. Оле пришлось сделать аборт. С тех пор близость с Васей вызывала у Оли страшную боль, и Оля не могла достичь оргазма. Вася решил, что Оля фригидная, и стал встречаться с ее подругой Кристиной. Оля осталась одна. У нее не было желания жить. Она бросила институт. Стала пить. Употреблять наркотики. Нюхать клей. Заниматься проституцией. Однажды Вася увидел женщину, рывшуюся в помойке. Это была Оля. Он ее не узнал».
Но так, конечно, бывает не всегда. Ведь цель женских журналов – вселять в женщину оптимизм. Поэтому на следующей странице, как правило, публикуется другая история.
«Маша и Саша познакомились на дискотеке. Маша была студенткой, а Саша работал риелтором. Маша и Саша стали встречаться. Однажды у Саши уехали на дачу родители, и Саша пригласил Машу к себе. В этот вечер Маша и Саша стали близки. Очень скоро Маша поняла, что беременна. Но Саша не хотел ребенка, и Маше пришлось сделать аборт. С тех пор близость с Сашей перестала доставлять Маше радость. Саша понял это и начал встречаться с Машиной подругой Анжелой. Маша осталась одна. У нее не было желания жить. Но она преодолела себя. Закончила институт. Пошла работать. Открыла свою фирму. Вышла замуж за хорошего человека – немца. Недавно Маша приехала в Москву погостить. Проезжая в своем „мерседесе" по Ордынке, Маша увидела двух людей, рывшихся в помойке. Это были Саша с Анжелой. Маша их не узнала».