— С чего ты взял?
— Я… знаю.
— Потому что снова говорил с индианкой?
— Да. Мне было необходимо выяснить…
— Ты лжешь. — Лиз чувствовала, что вот-вот разразится — но не потоком гневных обвинений, а рыданиями. — Я хочу домой. Завтра соберемся и уедем. И постараемся забыть эти проклятые выходные.
— Не получится. — В голосе Роя едва не прозвучала насмешка. — Машины нет. И не будет до пятницы, а то и до субботы. А тогда нам и так надо будет возвращаться.
— Господи! — Лиз спрятала лицо в ладонях, больше не сдерживая слезы.
— Мы в западне.
— О чем ты?
— Не могу объяснить… Но неужели ты ничего не замечаешь? Ярмарке полагается быть веселой, беззаботной, а там кругом злоба и тоска. Как будто вот-вот должно произойти что-то страшное.
“Сейчас она начнет спорить, — подумал Рой. — Назовет меня идиотом и неврастеником”. Но Лиз молчала. Когда она подняла голову. Рой увидел, что у нее высохли слезы. Гнев угас, остались только подавленность и безнадежность.
— Да, — произнесла она. — Я сразу заметила, в первый же вечер. Эта ярмарка — не такая, как все. Обслуга смотрит на тебя с ненавистью, будто ты — незваный гость, и им наплевать на твои деньги. И хуже всех этот карлик…
— Салин? Ты встречалась с Салином?
— Не знаю, кого ты имеешь в виду. Когда я искала Ровену, зашла за зверинец и увидела это отродье. Боже, это настоящий монстр. Он ковылял за мной следом, а я почти бежала. Он… Наверное, он человек, но больше похож на уродливую обезьяну.
— Он очень злой.
— Но ведь мы больше не пойдем туда, правда? Все так глупо… Если на ярмарке нечисто, надо держаться от нее подальше, только и всего.
— Пока нам это не очень-то удавалось.
— Да, но больше…
Ровена вдруг села, протирая глаза, и пробормотала:
— Куколка… Хочу Куколку…
— Кошмар приснился. — Лиз повернулась и положила ладонь на плечо Ровене. — Потеряла свою куклу.
— Потеряла? — изумился Рой. — Где? Она же не выходила из гостиницы.
— И тем не менее. — Лиз боялась покраснеть и не смотрела ни на мужа, ни на дочь. — Может быть, завтра найдет. — Она дотянулась до выключателя на шнуре, и комната погрузилась во тьму.
Когда Рой улегся, Лиз вздрогнула от отвращения и ненависти, зная, что встреча ее мужа и индианки не ограничилась разговором.
После ухода Роя Джейн не ложилась. Неподвижно сидя на койке, она глядела во тьму и боялась — не за себя, а за мужчину, который занимался с ней любовью, и за его глухую дочь. Как и сама Джейн, они запутались в паутине зла. Даже ясновидение не помогало индианке — казалось, будущее решительно отгородилось от нее непроницаемой стеной.
Где-то трижды пробили часы. Острый слух шайеннки отчетливо различал ровный шум дождя, дребезжание листа ржавой кровельной жести и… царапанье, будто снаружи под дверью скребется крыса. Но Джейн знала, что это не крыса. За окном возник черный силуэт, и она напряглась…
Джейн не сумела подавить возглас. Человек походил на карлика: уродливое туловище, непомерно большая голова. Лицо плоское — наверное, оттого, что он плотно прижался им к стеклу. Карлик исчез, но вскоре Джейн услышала скрип дверной ручки и увидела в тускло освещенном дверном проеме бесформенную фигуру Салина. Если бы он не загораживал единственный выход, индианка не задержалась бы в фургоне ни на секунду. Она плотнее запахнула на себе одеяла.
— Что тебе нужно, Салин?
Ответом было звериное урчание. Карлик уже переступил через порог, держа что-то в поднятой руке, словно показывая гадалке. Ей удалось различить только контуры, но их оказалось досрочно, чтобы безошибочно узнать собственное произведение — голову деревянного коня с карусели, сработанного на первый взгляд грубо, но, если приглядеться, совсем как живого.
У Джейн перехватило дыхание, страх отступил под натиском ярости. Как смеет это ничтожество, искалечив ее творение, еще и глумиться над ней?
— Ты еще пожалеешь, — прошипела Джейн. — Мистер Шэфер этого так не оставит.
— Ты — плохая женщина, — отчетливо произнес он, пустив, как обычно, слюну. — Ты виновата во всем, что здесь произошло. Это с тобой на ярмарку пришло зло.
Джейн судорожно сглотнула, стараясь не дать выход гневу. Она знала, что Салин побывал в “пещере призраков” перед тем, как там нашли растерзанный труп. Этот помешанный не менее опасен, чем животные, за которыми он присматривает.
— Деревянные фигуры мне не принадлежат, — будничным тоном произнесла она. — Это имущество мистера Шэфера.
— Их сделала ты. Они очень плохие. Надо их уничтожить.
— Только попробуй! Будешь иметь дело с полицией.
— Полиция! — В смехе карлика слышалось рычание. — Полиция здесь тоже умирает. Ты всех нас хочешь убить. — Он закатил глаза, во тьме блеснули белки. — Может, прикончить тебя, а?
Казалось, Салин вот-вот набросится на Джейн. Однако, переместившись вперед на несколько дюймов, он остановился. Бесформенный рот растянулся в чудовищную ухмылку.
— Ты трахалась с тем парнем!
Обвинение вонзилось в ее мозг как лезвие ножа. Но она сразу оправилась от замешательства.
— Ты подсматривал через окно?
Он харкнул на пол.
— Скво!
Могучая рука занесла лошадиную голову, как дубинку. Закрыв глаза, Джейн взмолилась к Маниту о быстром конце — лучше умереть, чем влачить, как Салин, жалкое существование калеки.
Затем прозвучал крик — дикий вой раненого зверя. Рыча, плюясь, брыкаясь и корчась, карлик рухнул на пол.
Заставив себя разжать веки, шайеннка Джейн в полумраке увидела скорченное на полу тело. Единственный глаз Салина сверкал ненавистью, уродливый рот кривился, исторгая бессвязные ругательства, правая рука слабо хватала воздух, левая безжизненно лежала на конской голове. Одна нога вяло дергалась, другая не двигалась, подвернутая под неестественным углом.
Зная, что карлик больше не в силах причинить ей вред, Джейн все же попятилась и закрыла уши ладонями, чтобы не слышать его проклятий.
Казалось, уродца поразила молния, садистски омертвив только половину его тела — чтобы он жил и страдал.
Индианка отвернулась и закрыла глаза. Ей чудилось конское ржание.
Подъем всегда был для Лиз сущей пыткой. Она ненавидела утра, даже утра выходных дней. И уж тем более дождливые, как это.
Она проснулась чуть позже шести и застонала в подушку, услышав, как дождь барабанит в окно. Хоть и не надеялась вечером, что за ночь он утихнет. Область низкого давления, судя по метеорологической карте на экране черно-белого телевизора в вестибюле гостиницы, смещалась в направлении континента.
На фотоснимке, сделанном со спутника, зона облачности достигала Франции. Короче говоря, распогодится еще очень не скоро. Даже при сильном ветре дня через два, не раньше. Скорее бы суббота! Так думают, наверное, все, даже дети.
Лиз встала с постели и быстро оделась, посматривая на Роя и Ровену. Они спали мертвым сном. Возможно, она успеет вернуться до их пробуждения, и тогда они ни о чем не узнают.
Последние сухие джинсы. Даже за окно одежду не вывесить — дождь. Пожалуй, надо найти поблизости прачечную самообслуживания, высушить на барабане всю одежду, иначе домой им придется ехать в мокром.
Она натянула мятый нейлоновый свитер, сняла с вешалки за дверью анорак. Левая пола перевешивала — в кармане что-то лежало. Ей стало не по себе — зря она, пожалуй, это затеяла. А может, и не зря. В том, что происходит с ее семьей, отчасти виновата чертова кукла. Конечно, все это чепуха, уступка суевериям. Но одно не вызывает сомнений: кошмары у Ровены из-за куклы. Достаточно один раз взглянуть на нее, чтобы убедиться. Это же настоящее чудище!
Лиз покосилась на спящую Ровену и вытащила куклу из кармана. Произведением искусства ее не назовешь, просто на деревянной чурке вырезано несколько ямок и бороздок. Да и то кое-как. И у индианки хватает наглости продавать свои жалкие поделки по фунту за штуку!
Когда Лиз спускалась в вестибюль, ее трясло от злости. Эта скво опасна. Она очень плохо влияет на людей. Сначала Ровена повадилась бегать к ней при каждой возможности, а теперь и Рой…
— Доброе утро, миссис Кэтлин. Вы сегодня ранняя пташка. Лиз резко повернулась на голос миссис Хьюджес. Владелица отеля раскладывала почту для постояльцев в отделения деревянного ящика у парадной двери. Из кухни пахло жарким.
— Да. — Лиз смутилась: наверное, прогулка в столь раннее время и под таким дождем кажется миссис Хьюджес нелепой причудой. — Я… у меня голова разболелась. Решила пройтись до газетного киоска и обратно.
— О, я вам сочувствую. — Серые глаза пронизывали, будто видели настоящую причину. — Видимо, это из-за погоды. Вместо того, чтобы дышать свежим воздухом, все сидят в номерах. Будем надеяться, сегодня дождь кончится.
“Лжешь, — подумала Лиз, — Знаешь, что не кончится. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Просто ты, как и гадалка, из породы торгашей. Вселяешь напрасную надежду, чтобы постояльцы не собрали манатки раньше срока и не разъехались по домам”.
Она вышла за дверь и несколько секунд простояла на крыльце, набираясь храбрости, чтобы шагнуть под косые струи. Пальцы в кармане играли ненавистной куклой. На противоположном тротуаре Лиз увидела урну. Бросить туда эту пакость и вернуться в спальню. Нет, возможно, какой-нибудь прохожий достанет, а Ровена увидит в окно и крикнет ему. Куклу необходимо уничтожить, чтобы и следа от нее не осталось. Впрочем, есть и другой способ. На мысе, вдоль самого обрыва, проложена тропа с прочными стальными перилами. В двухстах или трехстах футах под ней — море и острые камни, на которых за столетия нашло свой конец немало жертв судьбы. Ну что ж, сегодня к ним прибавится еще одна — уродливая деревянная фигурка. Скорее всего, она расколется от удара, а щепки унесет отливом. Нить, связующая Ровену и гадалку, будет разорвана.
Лиз тихо рассмеялась. Она шагала быстро, почти не замечая дождя, но никак не могла выбросить из головы мысли об индианке. Вчера эта шлюха соблазнила Роя, а он, болван… Как правило, женщины чувствуют, когда им изменяют мужья, и, как правило, предпочитают помалкивать, надеясь, что это не кончится ничем серьезным. Но Лиз не из таких, и проклятая скво скоро в этом убедится. Лиз найдет способ отомстить, а для начала разделается с куклой.
Струи летели почти горизонтально, и Лиз подумала, что еще ни разу в эти дни ветер не дул с такой силой. Опустив голову, она упрямо шла к берегу. Джинсы промокли насквозь, задники туфель соскальзывали с пяток. Она посмотрела вверх, на вздымающийся утес, и услышала биение волн. Смотреть на море с лестницы, не хватаясь за мокрые поручни, было невозможно. “Вот так, наверное, и падают отсюда, — подумала Лиз, борясь с головокружением. — Особенно дети”.
Она поднялась на самый верх обрыва и остановилась, переводя дух. Вот он, конец пути Куколки. Лиз достала его из кармана, взвесила на ладони. Смотреть на него она не хотела, но глаза опустились против воли. Выражение его лица изменилось! Нет, этого не может быть! Куколка — обычная деревяшка. Однако… в крошечных черных глазах Лиз прочла безумную ненависть. К ней — за то, что она вознамерилась совершить.
Она сомкнула веки и заставила себя занести фигурку над головой. Напряглась, сжимая одной рукой перила. Бросай! Изо всех сил она швырнула Куколку и открыла глаза. Кувыркаясь, он достиг высшей точки траектории и на мгновение завис в воздухе. Затем медленно полетел вниз, уже не вращаясь, а неотрывно глядя на Лиз. Этот злобный взгляд заставил ее попятиться, она едва не бросилась бежать.
Наконец Куколка оказался за краем обрыва. Исчез из виду.
Лиз повернулась и пошла обратно. Неведомо откуда донесся крик — протяжный и такой тонкий, что резанул барабанные перепонки. Вскоре он оборвался, и от этого Лиз стало еще страшнее.
За едой Ровена хранила угрюмое молчание. Рой сосредоточеннее обычного читал утреннюю газету, а Лиз уткнулась в тарелку, заставляя себя глотать пищу. “Господи, скорее бы суббота!” — хотелось сказать каждому, но все молчали.
Чувство вины и гнев. Ровена переводит взгляд с отца на мать и обратно. “Вы украли Куколку. Я знаю. И ненавижу вас!”
Под этим взглядом Лиз обмирает и почти раскаивается: не так уж и плоха была эта кукла, многие родители дарят своим отпрыскам чудищ, размалеванных люминесцентными красками и светящихся в темноте. Но тут вспомнилось, как смотрел на нее Куколка в последнее мгновение своего существования — с ненавистью и презрением. А в голове по-прежнему звучит протяжный крик, и совесть не дает покоя: “Ты поступила подло, сбросив с обрыва любимую дочкину игрушку”. В животе, как перед началом месячных, возник плотный комок. “Тебя даже собственный муж презирает — недаром предпочел супружескому ложу одеяла краснокожей шлюхи”. — “Если предпочел”. — “Какое там «если»! У него же на лбу написано. Сейчас, когда он утолил похоть, ему, конечно, не по себе, но ты не спеши его прощать. Пусть помучается”.
Рой знал, что Лиз обо всем догадалась. За все это утро ни словом ни обмолвились о вчерашнем — значит, считает его виноватым в измене. Что ж, остается только ждать, когда улягутся страсти. Впрочем, Лиз, с ее угрюмым нравом, способна долго носить в душе обиду. Да, она никогда не забудет и не простит. А он снова пойдет на ярмарку. Джейн нуждается в его поддержке, ей грозит необъяснимая опасность… И этот поступок обязательно усугубит конфликт с Лиз. Куда она ходила утром, черт бы ее побрал? Когда Рой проснулся, в спальне ее не оказалось. Она вернулась за несколько минут до гонга. Судя по мокрой одежде, Лиз выходила на улицу, а это совершенно не в ее характере. Дома, в самый слабый дождик, она ни за что не пойдет даже в лавку на углу. Странно. И еще — пропажа ровениной куклы. Как пить дать, проделки Лиз. Докатилась. В общем, надо как-то выбраться к Джейн — хотя бы убедиться, что с ней все в порядке.
Ровена не сомневалась, что Куколку украла мать. И не просто украла, а сделала с ним что-то ужасное — например, сожгла. Не иначе из ревности — ведь Куколку сделала Джейн. Вот почему сегодня мама встала так рано.
Но пусть она не надеется, что дочь ее простит. Ровена с ней больше не разговаривает. Она сделала вид, будто у нее неисправны слуховые аппараты, и все, что ни говорит ей мама, оставляет без ответа.
— Мы не высидим здесь весь вечер. — Рой сложил влажную газету и отодвинулся от стола вместе со стулом.
— Ты прав, — холодно отозвалась Лиз, по-прежнему глядя в тарелку. — Но что ты посоветуешь? Машины нет. Дождь и не собирается утихать. И на ярмарку мы не пойдем, не надейся.
Вздохнув, Рой покосился на Ровену, но она с отсутствующим видом смотрела в потолок — очевидно, не следила за разговором родителей. Пожалуй, сейчас на ярмарку не выбраться. Может быть, попозже.
— Мы еще не нашли куклу Ровены. — Рой всматривался в лицо жены. — Первым делом надо поискать в номере.
— Я искала. — Лиз на миг подняла глаза. — В обеих комнатах.
— Она должна быть где-то там. Ровена брала ее к себе в кровать.
— Так вот, ее там нет! — В голосе Лиз звучала истерическая нотка. — Ради Бога, перестань. Может, она забудет.
“Нет, не забудет, — мысленно возразил Рой. — Ни она, ни мы с тобой”.
— Могу предложить морскую прогулку. Здесь ходят катера с крытыми палубами.
— Очень мило. Самое время. В такую качку Ровену обязательно затошнит.
Угрюмое молчание длилось секунд десять, наконец его расколол грохот близкого выстрела — от него в столовой все вздрогнуло, задребезжало оконное стекло. Постояльцы обернулись к окну, но ничего не увидели в плотном утреннем тумане.
— Что это? — Лиз побледнела, увидев людей, спешащих к пристани по Променаду.
— Береговая пушка. — Рой вскочил на ноги. — Кто-то попал в беду, в море выходит спасательный катер.
Лиз встала. В глазах у нее помутилось. Казалось, близится обморок. Едва вдали затихло эхо выстрела, в ее сознание вторгся другой звук — пронзительный крик, точь-в-точь как тот, что она слышала на берегу. Оборвавшийся так же внезапно.
— Пойдем в гавань. — Рой попытался улыбнуться. — Может, увидим, как причалит спасательный катер.
У Лиз подкосились ноги: она почувствовала, что несчастье в море случилось по ее вине. Но логического объяснения этому чувству она не находила.
Вскоре после рассвета Стюард Мидлтон неохотно вышел из своей палатки в кемпинге “Вид на закат”. Шагая по берегу в одних ярко-синих плавках, он пытался внушить себе очень многое: что кожа у него — не бледного, свойственного конторским служащим, оттенка, что живот не свисает складками, что дождя нет, а если и есть, то к тому времени, когда он, Мидлтон, достигнет воды, утреннее солнце окрасит полоску песочного пляжа в золото, а серый металлический цвет моря сменится мерцающей голубизной. Он сплавает до мыса и обратно, затем, пышущий здоровьем, вернется в кемпинг и зажарит себе роскошный бифштекс, не боясь пополнеть, потому что заплыв отнимет очень много калорий.
Внушение не удавалось. Мидлтон со стоном отбросил иллюзии и зашлепал по мокрому песку. Сегодня он сделает этот чертов заплыв, который откладывает с самого вторника. А то еще два дня, и придется укладывать шмотки в багажник старенького “моррнса-1000-тревелера” и убираться восвояси. А проклятый дождь так и будет лить до скончания века.
У самого моря песок насквозь пропитан водой. Распроклятый туман, из-за него даже мыс в полумиле не виден. Дрожащий, покрытый гусиной кожей, Мидлтон вошел по бедра вводу — ледяную, как в конце апреля, когда он приезжал сюда на денек отдохнуть.
Он окунулся по шею и поплыл энергичным кролем, взбивая вокруг себя пену. Прошло, наверное, минут десять, прежде чем он почуял неладное и поплыл стоя, чтобы оглядеться. Он полагал, что находится всего в тридцати-сорока ярдах от суши. Даже с семидесяти ярдов Мидлтон смог бы различить берег, но сейчас он не видел ничего, кроме серых с белыми барашками волн и тумана, висящего тяжелым грязным занавесом.
Мидлтон не поддался панике. Не мог он заплыть далеко от берега. Все дело в том — (эта мысль заставила содрогнуться) — в какой стороне суша. Ага, сейчас отлив, значит, надо плыть против течения. Ничего, скоро он вернется. Пустяки. В море опасна не вода, а страх.
Но плыть против течения оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Через некоторое время он подумал, что не продвинулся вперед ни на ярд. Он нырнул, оттянув носки книзу, но не достал дна. И тогда ему стало по-настоящему страшно. Здесь очень глубоко!
Что-то коснулось его ноги под водой. Он повернулся налево, вглядываясь в темную толщу воды, и мельком заметил нечто маленькое, плавучее, скорее всего, кусок дерева. Это “нечто” снова приблизилось и на сей раз очень больно, словно намеренно, ударило в лодыжку. Мидлтон вскрикнул, хлебнув воды. Господи, какое твердое! Как железное. Но железка бы утонула. Стараясь не обращать внимания на загадочный предмет и пульсирующую в ноге боль, он высматривал берег в тумане.
Внезапно он опять увидел маленький (с пивную жестянку) предмет, и опять не успел его рассмотреть. Наполовину погруженный в воду, он появился прямо перед глазами Мидлтона. Что за ерунда! Его должно уносить отливом…
Мидлтона захлестнуло волной, большей, чем все предыдущие. Когда она схлынула, он задрал голову, отплевываясь, и отчетливо увидел крошечную фигурку, вращающуюся в воде: глазки сверкают, лицо искажено злобной гримасой. Она снова плыла к Мидлтону!
Он опрокинулся на спину, брыкаясь что есть силы, и на несколько секунд деревяшка скрылась от него за брызгами. Возможно, она отлетела назад, даже утонула. Сокрушительный удар в правую голень убедил его в обратном. Крошечная деревянная кукла, превратясь в берсерка, выбрала Мидлтона своей жертвой.
Подтянув к туловищу ушибленные ноги, Мидлтон ушел под воду и увидел призрачный зеленый свет — как в аквариуме. И ни одной рыбы, только… О Господи!
Стюард Мидлтон снова обнаружил фигурку. Она увеличилась в размерах. Не могло быть сомнений в том, что она живая. Лицо носило печать злобы. Тварь ухмылялась, зная, что Мидлтон беззащитен перед ней, играя с ним в кошки-мышки.
Он рванулся вверх, но фигурка опередила, нырнув навстречу и ударив в лицо. Оглушенный, он вяло барахтался; казалось, легкие вот-вот разорвутся. Перед глазами расползался цвет бордо, постепенно сменяясь розовым. Он ощутил во рту соленый вкус. Похоже, на лице рваная рана, и сломан нос.
Он слабел. Врага не видать, он где-то позади. Страшный удар в затылок на миг ослепил Мидлтона. И снова удар — на этот раз сбоку, в шею. В легкие попала вода, он задыхался. Но боролся.
Тварь, словно разъяренный шершень, вновь и вновь набрасывалась на него. Каждый удар был сильнее предыдущего; на поверхности воды лопались багровые пузыри. Мидлтон погружался все глубже, в изобилии глотая воду и постепенно теряя сознание. Красные разводы перед глазами на миг исчезли, и он увидел лицо своего врага, который увеличился почти до размеров человека, — даже не лицо, а злобную, с оскаленной пастью морду подводного хищника.
Мидлтон перестал сопротивляться. Казалось, давление проглоченной воды разрывает внутренности, мучительная боль отзывалась в мозгу слепящими красными вспышками. Наконец вокруг него сомкнулась уютная тьма, гасящая боль и все остальные чувства.
Маленький частный смэк[6] “Катрона” всю ночь простоял на якоре. Улов оказался невелик, впрочем, экипаж из трех человек давно привык к тому, что доходов с ловли макрели едва хватает на пропитание и топливо для суденышка. Всю неделю удача их не баловала, а в последние три часа — самые лучшие для рыбака утренние часы — и вовсе о них забыла. По какой-то необъяснимой причине рыба исчезла из гавани.
— Ни черта не понимаю, — пробормотал шкипер Том Левине, когда они выбрали последний невод. — В бухте хоть шаром покати, ни дать ни взять — хищник к нам пожаловал. Но в этих водах с семьдесят шестого не бывало акул. Ежели это акула, нам крышка. При таком ветре нечего и мечтать о пассажирах.
— Дак он ненадолго. — Старик в непромокаемом костюме, стоящий у другого борта, скривился. — Небось, как в ноябре.
— Давай прямо к берегу, — крикнул Левине третьему члену команды — рулевому. — Ни разу еще не катал по гавани отдыхающих. Да в вряд ли при такой погоде найдутся охотники…
Оживший двигатель завыл, затарахтел, затряс смэк. А за кормой стелился длинный ковер пены. В тумане, лениво крича, появлялись и исчезали чайки. Одна из них кинулась в воду и вынырнула без рыбешки в клюве. Никому не везло в это утро.
Смэк шел на трех узлах — большей скорости он развить не мог. Экипаж остро чувствовал тишину, нарушаемую только гулом мотора. Вы бы тоже ее ощутили — она была почти осязаемой. Даже ветер унялся, капли дождя падали вертикально, от волны осталась только рябь. И отлив, казалось, готов был замереть в любую секунду.
“Жуть-то какая, — подумал Левине. — Как будто все кругом — мертвое. Так и будем плыть веки вечные по пустому морю. В никуда”.
Занавес тишины поднялся так же внезапно, как и опустился. Далекий жалобный зов вырос в пронзительный стон. Морские птицы скрылись с глаз, судно прибавило ходу, словно услышав их клич. Смутные силуэты чаек с распахнутыми крыльями пикировали к воде, взмывали и улетали, чтобы где-то собраться в стаю.
На воде, то появляясь, то исчезая, покачивался маленький предмет.
— Это что еще за хреновина? — Левине напряг зрение.
— Жратва какая-то, — отозвался старик. — Вон как чайки над ней бесятся.
— Не похоже. Ладно, сейчас увидим.
Волна от “Катроны” откинула предмет прочь, другая, встречная, подтолкнула к судну. Рыбаки пригляделись: вроде бы детская игрушка, хотя наверняка этого сказать нельзя. Стая вернулась, описав в небе круг, одна из птиц бросилась вниз и свирепо ударила клювом о твердое. Тотчас с протяжным криком, в котором безошибочно угадывался страх, она взлетела и скрылась в тумане.
Беда пришла так внезапно, что экипаж смэка не успел ее осознать. Огромная тень, острый нос, появившиеся прямо перед ними, серая краска, делающая корабль невидимым на фоне тумана и воды. Стальной таран.
Оглушительный треск. Беспощадная расправа большого корабли над маленьким. Летящие в воду щепки и окровавленные, изувеченные тела. Кто-то еще жив и пытается удержаться на плаву, но водоворот, оставленный утонувшим смэком, затягивает его под воду.
Поединок длился несколько секунд. Победитель, серый сторожевик, неуклюже описал круг, словно утка с подрезанными крыльями. Сквозь пробоины в его бортах хлестала вода. На палубе два моряка торопливо отвязывали спасательный плотик.
Чудовище встало на дыбы в предсмертных судорогах, воздух с клекотом вырывался из раны. Медленно, ярд за ярдом, катер уходил под воду. Побледневшие моряки гребли что было сил, спеша удалиться на безопасное расстояние от корабля, способного увлечь их за собой на дно. Они заметили окровавленную руку, поднятую над водой в жесте отчаяния. Рука исчезла, прежде чем они успели разглядеть ее.
Потрясенные моряки молча посмотрели друг на друга. “SOS” ушел в эфир, и теперь им оставалось только сушить весла в ожидании помощи и глядеть на плавающие в тумане обломки, до которых отливу, кажется, нет никакого дела. Только один кусок дерева быстро плыл по течению, словно где-то вдалеке его ждало неотложное дело.
Маленькая самодельная кукла повернулась и посмотрела назад. Ее лицо хранило бесстрастное выражение, только в глазах — двух круглых бугорках — угадывалось недоброе веселье.
— Я… знаю.
— Потому что снова говорил с индианкой?
— Да. Мне было необходимо выяснить…
— Ты лжешь. — Лиз чувствовала, что вот-вот разразится — но не потоком гневных обвинений, а рыданиями. — Я хочу домой. Завтра соберемся и уедем. И постараемся забыть эти проклятые выходные.
— Не получится. — В голосе Роя едва не прозвучала насмешка. — Машины нет. И не будет до пятницы, а то и до субботы. А тогда нам и так надо будет возвращаться.
— Господи! — Лиз спрятала лицо в ладонях, больше не сдерживая слезы.
— Мы в западне.
— О чем ты?
— Не могу объяснить… Но неужели ты ничего не замечаешь? Ярмарке полагается быть веселой, беззаботной, а там кругом злоба и тоска. Как будто вот-вот должно произойти что-то страшное.
“Сейчас она начнет спорить, — подумал Рой. — Назовет меня идиотом и неврастеником”. Но Лиз молчала. Когда она подняла голову. Рой увидел, что у нее высохли слезы. Гнев угас, остались только подавленность и безнадежность.
— Да, — произнесла она. — Я сразу заметила, в первый же вечер. Эта ярмарка — не такая, как все. Обслуга смотрит на тебя с ненавистью, будто ты — незваный гость, и им наплевать на твои деньги. И хуже всех этот карлик…
— Салин? Ты встречалась с Салином?
— Не знаю, кого ты имеешь в виду. Когда я искала Ровену, зашла за зверинец и увидела это отродье. Боже, это настоящий монстр. Он ковылял за мной следом, а я почти бежала. Он… Наверное, он человек, но больше похож на уродливую обезьяну.
— Он очень злой.
— Но ведь мы больше не пойдем туда, правда? Все так глупо… Если на ярмарке нечисто, надо держаться от нее подальше, только и всего.
— Пока нам это не очень-то удавалось.
— Да, но больше…
Ровена вдруг села, протирая глаза, и пробормотала:
— Куколка… Хочу Куколку…
— Кошмар приснился. — Лиз повернулась и положила ладонь на плечо Ровене. — Потеряла свою куклу.
— Потеряла? — изумился Рой. — Где? Она же не выходила из гостиницы.
— И тем не менее. — Лиз боялась покраснеть и не смотрела ни на мужа, ни на дочь. — Может быть, завтра найдет. — Она дотянулась до выключателя на шнуре, и комната погрузилась во тьму.
Когда Рой улегся, Лиз вздрогнула от отвращения и ненависти, зная, что встреча ее мужа и индианки не ограничилась разговором.
После ухода Роя Джейн не ложилась. Неподвижно сидя на койке, она глядела во тьму и боялась — не за себя, а за мужчину, который занимался с ней любовью, и за его глухую дочь. Как и сама Джейн, они запутались в паутине зла. Даже ясновидение не помогало индианке — казалось, будущее решительно отгородилось от нее непроницаемой стеной.
Где-то трижды пробили часы. Острый слух шайеннки отчетливо различал ровный шум дождя, дребезжание листа ржавой кровельной жести и… царапанье, будто снаружи под дверью скребется крыса. Но Джейн знала, что это не крыса. За окном возник черный силуэт, и она напряглась…
Джейн не сумела подавить возглас. Человек походил на карлика: уродливое туловище, непомерно большая голова. Лицо плоское — наверное, оттого, что он плотно прижался им к стеклу. Карлик исчез, но вскоре Джейн услышала скрип дверной ручки и увидела в тускло освещенном дверном проеме бесформенную фигуру Салина. Если бы он не загораживал единственный выход, индианка не задержалась бы в фургоне ни на секунду. Она плотнее запахнула на себе одеяла.
— Что тебе нужно, Салин?
Ответом было звериное урчание. Карлик уже переступил через порог, держа что-то в поднятой руке, словно показывая гадалке. Ей удалось различить только контуры, но их оказалось досрочно, чтобы безошибочно узнать собственное произведение — голову деревянного коня с карусели, сработанного на первый взгляд грубо, но, если приглядеться, совсем как живого.
У Джейн перехватило дыхание, страх отступил под натиском ярости. Как смеет это ничтожество, искалечив ее творение, еще и глумиться над ней?
— Ты еще пожалеешь, — прошипела Джейн. — Мистер Шэфер этого так не оставит.
— Ты — плохая женщина, — отчетливо произнес он, пустив, как обычно, слюну. — Ты виновата во всем, что здесь произошло. Это с тобой на ярмарку пришло зло.
Джейн судорожно сглотнула, стараясь не дать выход гневу. Она знала, что Салин побывал в “пещере призраков” перед тем, как там нашли растерзанный труп. Этот помешанный не менее опасен, чем животные, за которыми он присматривает.
— Деревянные фигуры мне не принадлежат, — будничным тоном произнесла она. — Это имущество мистера Шэфера.
— Их сделала ты. Они очень плохие. Надо их уничтожить.
— Только попробуй! Будешь иметь дело с полицией.
— Полиция! — В смехе карлика слышалось рычание. — Полиция здесь тоже умирает. Ты всех нас хочешь убить. — Он закатил глаза, во тьме блеснули белки. — Может, прикончить тебя, а?
Казалось, Салин вот-вот набросится на Джейн. Однако, переместившись вперед на несколько дюймов, он остановился. Бесформенный рот растянулся в чудовищную ухмылку.
— Ты трахалась с тем парнем!
Обвинение вонзилось в ее мозг как лезвие ножа. Но она сразу оправилась от замешательства.
— Ты подсматривал через окно?
Он харкнул на пол.
— Скво!
Могучая рука занесла лошадиную голову, как дубинку. Закрыв глаза, Джейн взмолилась к Маниту о быстром конце — лучше умереть, чем влачить, как Салин, жалкое существование калеки.
Затем прозвучал крик — дикий вой раненого зверя. Рыча, плюясь, брыкаясь и корчась, карлик рухнул на пол.
Заставив себя разжать веки, шайеннка Джейн в полумраке увидела скорченное на полу тело. Единственный глаз Салина сверкал ненавистью, уродливый рот кривился, исторгая бессвязные ругательства, правая рука слабо хватала воздух, левая безжизненно лежала на конской голове. Одна нога вяло дергалась, другая не двигалась, подвернутая под неестественным углом.
Зная, что карлик больше не в силах причинить ей вред, Джейн все же попятилась и закрыла уши ладонями, чтобы не слышать его проклятий.
Казалось, уродца поразила молния, садистски омертвив только половину его тела — чтобы он жил и страдал.
Индианка отвернулась и закрыла глаза. Ей чудилось конское ржание.
Подъем всегда был для Лиз сущей пыткой. Она ненавидела утра, даже утра выходных дней. И уж тем более дождливые, как это.
Она проснулась чуть позже шести и застонала в подушку, услышав, как дождь барабанит в окно. Хоть и не надеялась вечером, что за ночь он утихнет. Область низкого давления, судя по метеорологической карте на экране черно-белого телевизора в вестибюле гостиницы, смещалась в направлении континента.
На фотоснимке, сделанном со спутника, зона облачности достигала Франции. Короче говоря, распогодится еще очень не скоро. Даже при сильном ветре дня через два, не раньше. Скорее бы суббота! Так думают, наверное, все, даже дети.
Лиз встала с постели и быстро оделась, посматривая на Роя и Ровену. Они спали мертвым сном. Возможно, она успеет вернуться до их пробуждения, и тогда они ни о чем не узнают.
Последние сухие джинсы. Даже за окно одежду не вывесить — дождь. Пожалуй, надо найти поблизости прачечную самообслуживания, высушить на барабане всю одежду, иначе домой им придется ехать в мокром.
Она натянула мятый нейлоновый свитер, сняла с вешалки за дверью анорак. Левая пола перевешивала — в кармане что-то лежало. Ей стало не по себе — зря она, пожалуй, это затеяла. А может, и не зря. В том, что происходит с ее семьей, отчасти виновата чертова кукла. Конечно, все это чепуха, уступка суевериям. Но одно не вызывает сомнений: кошмары у Ровены из-за куклы. Достаточно один раз взглянуть на нее, чтобы убедиться. Это же настоящее чудище!
Лиз покосилась на спящую Ровену и вытащила куклу из кармана. Произведением искусства ее не назовешь, просто на деревянной чурке вырезано несколько ямок и бороздок. Да и то кое-как. И у индианки хватает наглости продавать свои жалкие поделки по фунту за штуку!
Когда Лиз спускалась в вестибюль, ее трясло от злости. Эта скво опасна. Она очень плохо влияет на людей. Сначала Ровена повадилась бегать к ней при каждой возможности, а теперь и Рой…
— Доброе утро, миссис Кэтлин. Вы сегодня ранняя пташка. Лиз резко повернулась на голос миссис Хьюджес. Владелица отеля раскладывала почту для постояльцев в отделения деревянного ящика у парадной двери. Из кухни пахло жарким.
— Да. — Лиз смутилась: наверное, прогулка в столь раннее время и под таким дождем кажется миссис Хьюджес нелепой причудой. — Я… у меня голова разболелась. Решила пройтись до газетного киоска и обратно.
— О, я вам сочувствую. — Серые глаза пронизывали, будто видели настоящую причину. — Видимо, это из-за погоды. Вместо того, чтобы дышать свежим воздухом, все сидят в номерах. Будем надеяться, сегодня дождь кончится.
“Лжешь, — подумала Лиз, — Знаешь, что не кончится. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Просто ты, как и гадалка, из породы торгашей. Вселяешь напрасную надежду, чтобы постояльцы не собрали манатки раньше срока и не разъехались по домам”.
Она вышла за дверь и несколько секунд простояла на крыльце, набираясь храбрости, чтобы шагнуть под косые струи. Пальцы в кармане играли ненавистной куклой. На противоположном тротуаре Лиз увидела урну. Бросить туда эту пакость и вернуться в спальню. Нет, возможно, какой-нибудь прохожий достанет, а Ровена увидит в окно и крикнет ему. Куклу необходимо уничтожить, чтобы и следа от нее не осталось. Впрочем, есть и другой способ. На мысе, вдоль самого обрыва, проложена тропа с прочными стальными перилами. В двухстах или трехстах футах под ней — море и острые камни, на которых за столетия нашло свой конец немало жертв судьбы. Ну что ж, сегодня к ним прибавится еще одна — уродливая деревянная фигурка. Скорее всего, она расколется от удара, а щепки унесет отливом. Нить, связующая Ровену и гадалку, будет разорвана.
Лиз тихо рассмеялась. Она шагала быстро, почти не замечая дождя, но никак не могла выбросить из головы мысли об индианке. Вчера эта шлюха соблазнила Роя, а он, болван… Как правило, женщины чувствуют, когда им изменяют мужья, и, как правило, предпочитают помалкивать, надеясь, что это не кончится ничем серьезным. Но Лиз не из таких, и проклятая скво скоро в этом убедится. Лиз найдет способ отомстить, а для начала разделается с куклой.
Струи летели почти горизонтально, и Лиз подумала, что еще ни разу в эти дни ветер не дул с такой силой. Опустив голову, она упрямо шла к берегу. Джинсы промокли насквозь, задники туфель соскальзывали с пяток. Она посмотрела вверх, на вздымающийся утес, и услышала биение волн. Смотреть на море с лестницы, не хватаясь за мокрые поручни, было невозможно. “Вот так, наверное, и падают отсюда, — подумала Лиз, борясь с головокружением. — Особенно дети”.
Она поднялась на самый верх обрыва и остановилась, переводя дух. Вот он, конец пути Куколки. Лиз достала его из кармана, взвесила на ладони. Смотреть на него она не хотела, но глаза опустились против воли. Выражение его лица изменилось! Нет, этого не может быть! Куколка — обычная деревяшка. Однако… в крошечных черных глазах Лиз прочла безумную ненависть. К ней — за то, что она вознамерилась совершить.
Она сомкнула веки и заставила себя занести фигурку над головой. Напряглась, сжимая одной рукой перила. Бросай! Изо всех сил она швырнула Куколку и открыла глаза. Кувыркаясь, он достиг высшей точки траектории и на мгновение завис в воздухе. Затем медленно полетел вниз, уже не вращаясь, а неотрывно глядя на Лиз. Этот злобный взгляд заставил ее попятиться, она едва не бросилась бежать.
Наконец Куколка оказался за краем обрыва. Исчез из виду.
Лиз повернулась и пошла обратно. Неведомо откуда донесся крик — протяжный и такой тонкий, что резанул барабанные перепонки. Вскоре он оборвался, и от этого Лиз стало еще страшнее.
За едой Ровена хранила угрюмое молчание. Рой сосредоточеннее обычного читал утреннюю газету, а Лиз уткнулась в тарелку, заставляя себя глотать пищу. “Господи, скорее бы суббота!” — хотелось сказать каждому, но все молчали.
Чувство вины и гнев. Ровена переводит взгляд с отца на мать и обратно. “Вы украли Куколку. Я знаю. И ненавижу вас!”
Под этим взглядом Лиз обмирает и почти раскаивается: не так уж и плоха была эта кукла, многие родители дарят своим отпрыскам чудищ, размалеванных люминесцентными красками и светящихся в темноте. Но тут вспомнилось, как смотрел на нее Куколка в последнее мгновение своего существования — с ненавистью и презрением. А в голове по-прежнему звучит протяжный крик, и совесть не дает покоя: “Ты поступила подло, сбросив с обрыва любимую дочкину игрушку”. В животе, как перед началом месячных, возник плотный комок. “Тебя даже собственный муж презирает — недаром предпочел супружескому ложу одеяла краснокожей шлюхи”. — “Если предпочел”. — “Какое там «если»! У него же на лбу написано. Сейчас, когда он утолил похоть, ему, конечно, не по себе, но ты не спеши его прощать. Пусть помучается”.
Рой знал, что Лиз обо всем догадалась. За все это утро ни словом ни обмолвились о вчерашнем — значит, считает его виноватым в измене. Что ж, остается только ждать, когда улягутся страсти. Впрочем, Лиз, с ее угрюмым нравом, способна долго носить в душе обиду. Да, она никогда не забудет и не простит. А он снова пойдет на ярмарку. Джейн нуждается в его поддержке, ей грозит необъяснимая опасность… И этот поступок обязательно усугубит конфликт с Лиз. Куда она ходила утром, черт бы ее побрал? Когда Рой проснулся, в спальне ее не оказалось. Она вернулась за несколько минут до гонга. Судя по мокрой одежде, Лиз выходила на улицу, а это совершенно не в ее характере. Дома, в самый слабый дождик, она ни за что не пойдет даже в лавку на углу. Странно. И еще — пропажа ровениной куклы. Как пить дать, проделки Лиз. Докатилась. В общем, надо как-то выбраться к Джейн — хотя бы убедиться, что с ней все в порядке.
Ровена не сомневалась, что Куколку украла мать. И не просто украла, а сделала с ним что-то ужасное — например, сожгла. Не иначе из ревности — ведь Куколку сделала Джейн. Вот почему сегодня мама встала так рано.
Но пусть она не надеется, что дочь ее простит. Ровена с ней больше не разговаривает. Она сделала вид, будто у нее неисправны слуховые аппараты, и все, что ни говорит ей мама, оставляет без ответа.
— Мы не высидим здесь весь вечер. — Рой сложил влажную газету и отодвинулся от стола вместе со стулом.
— Ты прав, — холодно отозвалась Лиз, по-прежнему глядя в тарелку. — Но что ты посоветуешь? Машины нет. Дождь и не собирается утихать. И на ярмарку мы не пойдем, не надейся.
Вздохнув, Рой покосился на Ровену, но она с отсутствующим видом смотрела в потолок — очевидно, не следила за разговором родителей. Пожалуй, сейчас на ярмарку не выбраться. Может быть, попозже.
— Мы еще не нашли куклу Ровены. — Рой всматривался в лицо жены. — Первым делом надо поискать в номере.
— Я искала. — Лиз на миг подняла глаза. — В обеих комнатах.
— Она должна быть где-то там. Ровена брала ее к себе в кровать.
— Так вот, ее там нет! — В голосе Лиз звучала истерическая нотка. — Ради Бога, перестань. Может, она забудет.
“Нет, не забудет, — мысленно возразил Рой. — Ни она, ни мы с тобой”.
— Могу предложить морскую прогулку. Здесь ходят катера с крытыми палубами.
— Очень мило. Самое время. В такую качку Ровену обязательно затошнит.
Угрюмое молчание длилось секунд десять, наконец его расколол грохот близкого выстрела — от него в столовой все вздрогнуло, задребезжало оконное стекло. Постояльцы обернулись к окну, но ничего не увидели в плотном утреннем тумане.
— Что это? — Лиз побледнела, увидев людей, спешащих к пристани по Променаду.
— Береговая пушка. — Рой вскочил на ноги. — Кто-то попал в беду, в море выходит спасательный катер.
Лиз встала. В глазах у нее помутилось. Казалось, близится обморок. Едва вдали затихло эхо выстрела, в ее сознание вторгся другой звук — пронзительный крик, точь-в-точь как тот, что она слышала на берегу. Оборвавшийся так же внезапно.
— Пойдем в гавань. — Рой попытался улыбнуться. — Может, увидим, как причалит спасательный катер.
У Лиз подкосились ноги: она почувствовала, что несчастье в море случилось по ее вине. Но логического объяснения этому чувству она не находила.
Вскоре после рассвета Стюард Мидлтон неохотно вышел из своей палатки в кемпинге “Вид на закат”. Шагая по берегу в одних ярко-синих плавках, он пытался внушить себе очень многое: что кожа у него — не бледного, свойственного конторским служащим, оттенка, что живот не свисает складками, что дождя нет, а если и есть, то к тому времени, когда он, Мидлтон, достигнет воды, утреннее солнце окрасит полоску песочного пляжа в золото, а серый металлический цвет моря сменится мерцающей голубизной. Он сплавает до мыса и обратно, затем, пышущий здоровьем, вернется в кемпинг и зажарит себе роскошный бифштекс, не боясь пополнеть, потому что заплыв отнимет очень много калорий.
Внушение не удавалось. Мидлтон со стоном отбросил иллюзии и зашлепал по мокрому песку. Сегодня он сделает этот чертов заплыв, который откладывает с самого вторника. А то еще два дня, и придется укладывать шмотки в багажник старенького “моррнса-1000-тревелера” и убираться восвояси. А проклятый дождь так и будет лить до скончания века.
У самого моря песок насквозь пропитан водой. Распроклятый туман, из-за него даже мыс в полумиле не виден. Дрожащий, покрытый гусиной кожей, Мидлтон вошел по бедра вводу — ледяную, как в конце апреля, когда он приезжал сюда на денек отдохнуть.
Он окунулся по шею и поплыл энергичным кролем, взбивая вокруг себя пену. Прошло, наверное, минут десять, прежде чем он почуял неладное и поплыл стоя, чтобы оглядеться. Он полагал, что находится всего в тридцати-сорока ярдах от суши. Даже с семидесяти ярдов Мидлтон смог бы различить берег, но сейчас он не видел ничего, кроме серых с белыми барашками волн и тумана, висящего тяжелым грязным занавесом.
Мидлтон не поддался панике. Не мог он заплыть далеко от берега. Все дело в том — (эта мысль заставила содрогнуться) — в какой стороне суша. Ага, сейчас отлив, значит, надо плыть против течения. Ничего, скоро он вернется. Пустяки. В море опасна не вода, а страх.
Но плыть против течения оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Через некоторое время он подумал, что не продвинулся вперед ни на ярд. Он нырнул, оттянув носки книзу, но не достал дна. И тогда ему стало по-настоящему страшно. Здесь очень глубоко!
Что-то коснулось его ноги под водой. Он повернулся налево, вглядываясь в темную толщу воды, и мельком заметил нечто маленькое, плавучее, скорее всего, кусок дерева. Это “нечто” снова приблизилось и на сей раз очень больно, словно намеренно, ударило в лодыжку. Мидлтон вскрикнул, хлебнув воды. Господи, какое твердое! Как железное. Но железка бы утонула. Стараясь не обращать внимания на загадочный предмет и пульсирующую в ноге боль, он высматривал берег в тумане.
Внезапно он опять увидел маленький (с пивную жестянку) предмет, и опять не успел его рассмотреть. Наполовину погруженный в воду, он появился прямо перед глазами Мидлтона. Что за ерунда! Его должно уносить отливом…
Мидлтона захлестнуло волной, большей, чем все предыдущие. Когда она схлынула, он задрал голову, отплевываясь, и отчетливо увидел крошечную фигурку, вращающуюся в воде: глазки сверкают, лицо искажено злобной гримасой. Она снова плыла к Мидлтону!
Он опрокинулся на спину, брыкаясь что есть силы, и на несколько секунд деревяшка скрылась от него за брызгами. Возможно, она отлетела назад, даже утонула. Сокрушительный удар в правую голень убедил его в обратном. Крошечная деревянная кукла, превратясь в берсерка, выбрала Мидлтона своей жертвой.
Подтянув к туловищу ушибленные ноги, Мидлтон ушел под воду и увидел призрачный зеленый свет — как в аквариуме. И ни одной рыбы, только… О Господи!
Стюард Мидлтон снова обнаружил фигурку. Она увеличилась в размерах. Не могло быть сомнений в том, что она живая. Лицо носило печать злобы. Тварь ухмылялась, зная, что Мидлтон беззащитен перед ней, играя с ним в кошки-мышки.
Он рванулся вверх, но фигурка опередила, нырнув навстречу и ударив в лицо. Оглушенный, он вяло барахтался; казалось, легкие вот-вот разорвутся. Перед глазами расползался цвет бордо, постепенно сменяясь розовым. Он ощутил во рту соленый вкус. Похоже, на лице рваная рана, и сломан нос.
Он слабел. Врага не видать, он где-то позади. Страшный удар в затылок на миг ослепил Мидлтона. И снова удар — на этот раз сбоку, в шею. В легкие попала вода, он задыхался. Но боролся.
Тварь, словно разъяренный шершень, вновь и вновь набрасывалась на него. Каждый удар был сильнее предыдущего; на поверхности воды лопались багровые пузыри. Мидлтон погружался все глубже, в изобилии глотая воду и постепенно теряя сознание. Красные разводы перед глазами на миг исчезли, и он увидел лицо своего врага, который увеличился почти до размеров человека, — даже не лицо, а злобную, с оскаленной пастью морду подводного хищника.
Мидлтон перестал сопротивляться. Казалось, давление проглоченной воды разрывает внутренности, мучительная боль отзывалась в мозгу слепящими красными вспышками. Наконец вокруг него сомкнулась уютная тьма, гасящая боль и все остальные чувства.
Маленький частный смэк[6] “Катрона” всю ночь простоял на якоре. Улов оказался невелик, впрочем, экипаж из трех человек давно привык к тому, что доходов с ловли макрели едва хватает на пропитание и топливо для суденышка. Всю неделю удача их не баловала, а в последние три часа — самые лучшие для рыбака утренние часы — и вовсе о них забыла. По какой-то необъяснимой причине рыба исчезла из гавани.
— Ни черта не понимаю, — пробормотал шкипер Том Левине, когда они выбрали последний невод. — В бухте хоть шаром покати, ни дать ни взять — хищник к нам пожаловал. Но в этих водах с семьдесят шестого не бывало акул. Ежели это акула, нам крышка. При таком ветре нечего и мечтать о пассажирах.
— Дак он ненадолго. — Старик в непромокаемом костюме, стоящий у другого борта, скривился. — Небось, как в ноябре.
— Давай прямо к берегу, — крикнул Левине третьему члену команды — рулевому. — Ни разу еще не катал по гавани отдыхающих. Да в вряд ли при такой погоде найдутся охотники…
Оживший двигатель завыл, затарахтел, затряс смэк. А за кормой стелился длинный ковер пены. В тумане, лениво крича, появлялись и исчезали чайки. Одна из них кинулась в воду и вынырнула без рыбешки в клюве. Никому не везло в это утро.
Смэк шел на трех узлах — большей скорости он развить не мог. Экипаж остро чувствовал тишину, нарушаемую только гулом мотора. Вы бы тоже ее ощутили — она была почти осязаемой. Даже ветер унялся, капли дождя падали вертикально, от волны осталась только рябь. И отлив, казалось, готов был замереть в любую секунду.
“Жуть-то какая, — подумал Левине. — Как будто все кругом — мертвое. Так и будем плыть веки вечные по пустому морю. В никуда”.
Занавес тишины поднялся так же внезапно, как и опустился. Далекий жалобный зов вырос в пронзительный стон. Морские птицы скрылись с глаз, судно прибавило ходу, словно услышав их клич. Смутные силуэты чаек с распахнутыми крыльями пикировали к воде, взмывали и улетали, чтобы где-то собраться в стаю.
На воде, то появляясь, то исчезая, покачивался маленький предмет.
— Это что еще за хреновина? — Левине напряг зрение.
— Жратва какая-то, — отозвался старик. — Вон как чайки над ней бесятся.
— Не похоже. Ладно, сейчас увидим.
Волна от “Катроны” откинула предмет прочь, другая, встречная, подтолкнула к судну. Рыбаки пригляделись: вроде бы детская игрушка, хотя наверняка этого сказать нельзя. Стая вернулась, описав в небе круг, одна из птиц бросилась вниз и свирепо ударила клювом о твердое. Тотчас с протяжным криком, в котором безошибочно угадывался страх, она взлетела и скрылась в тумане.
Беда пришла так внезапно, что экипаж смэка не успел ее осознать. Огромная тень, острый нос, появившиеся прямо перед ними, серая краска, делающая корабль невидимым на фоне тумана и воды. Стальной таран.
Оглушительный треск. Беспощадная расправа большого корабли над маленьким. Летящие в воду щепки и окровавленные, изувеченные тела. Кто-то еще жив и пытается удержаться на плаву, но водоворот, оставленный утонувшим смэком, затягивает его под воду.
Поединок длился несколько секунд. Победитель, серый сторожевик, неуклюже описал круг, словно утка с подрезанными крыльями. Сквозь пробоины в его бортах хлестала вода. На палубе два моряка торопливо отвязывали спасательный плотик.
Чудовище встало на дыбы в предсмертных судорогах, воздух с клекотом вырывался из раны. Медленно, ярд за ярдом, катер уходил под воду. Побледневшие моряки гребли что было сил, спеша удалиться на безопасное расстояние от корабля, способного увлечь их за собой на дно. Они заметили окровавленную руку, поднятую над водой в жесте отчаяния. Рука исчезла, прежде чем они успели разглядеть ее.
Потрясенные моряки молча посмотрели друг на друга. “SOS” ушел в эфир, и теперь им оставалось только сушить весла в ожидании помощи и глядеть на плавающие в тумане обломки, до которых отливу, кажется, нет никакого дела. Только один кусок дерева быстро плыл по течению, словно где-то вдалеке его ждало неотложное дело.
Маленькая самодельная кукла повернулась и посмотрела назад. Ее лицо хранило бесстрастное выражение, только в глазах — двух круглых бугорках — угадывалось недоброе веселье.