Смит Уилбур. Глаз тигра

   Как только я перевязал ей раны, я заставил ее проглотить пару обезболивающих таблеток и приготовил ей постель в темном дальнем правом углу пещеры.
   – Отдыхай, – сказал я ей, опустившись на колени, чтобы нежно поцеловать. – Постарайся уснуть. Я приду за тобой, когда мы будем готовы отплыть.
   Чабби уже занимался необходимыми приготовлениями. Он проверил вельбот, и нашел его в хорошем состоянии, не считая нескольких дыр от шрапнели. Мы заделали их замазкой Прэтли из походного набора и оставили вельбот на пляже.
   Яма, в которой был зарыт сундук, стала братской могилой мужчинам и женщине, лежащим мертвыми вокруг нее. Мы уложили их, как сардины в банку, и присыпали рыхлым песком.
   Затем мы выкопали золотую голову из ее собственной ямы. Сверкающий глаз все так же сидел посередине лба. Шатаясь под тяжестью ноши, мы перенесли ее в вельбот и положили на надувные полиэтиленовые подушки. Пластиковые пакеты с сапфирами и изумрудами я засунул себе в рюкзак, который положил возле головы.
   После этого мы вернулись к пещере и забрали оттуда остатки оборудования и продовольствия – канистры с водой и горючим, акваланги и компостер. День уже клонился к вечеру, когда мы наконец все погрузили в вельбот, и я почувствовал усталость. Я положил карабин поверх кипы груза и шагнул назад.
   – О’кей, Чабби? – спросил я, закуривая сигарету, и мы сделали первый перерыв. – Кажется, уже можно отплывать.
   Чабби сделал затяжку, выпустил длинное облако синего дыма и сплюнул в песок.
   – Только схожу наверх и принесу Анджело. – пробормотал он, а когда я уставился на него, продолжал: – Не могу оставлять там парня. Здесь ему так одиноко. Он бы захотел быть вместе со своими в христианской могиле.
   Так что я отправился назад к пещере, чтобы привести Шерри, а Чабби выбрал рулон брезента и скрылся в надвигающихся сумерках.
   Я разбудил Шерри и проследил, чтобы она потеплее оделась в один из своих свитеров. Затем я дал ей еще две таблетки кодеина и повел к пляжу. Было уже темно. В одной руке я сжимал фонарик, а другой придерживал Шерри. Мы подошли к пляжу и я на минуту остановился в раздумье. Мне казалось, что-то было не так, и я посветил фонариком на сваленный в лодке груз. Я тут же понял, в чем дело, и мгновенно почувствовал спазм в животе. Исчез карабин, а я оставлял его лежащим в вельботе.
   – Шерри, – настойчиво прошептал я. – Присядь и оставайся здесь, пока я тебя не позову.
   Она тут же опустилась на песок возле днища вельбота, а я в отчаянии принялся искать оружие. Сначала я подумал о подводном ружье, но оно было завалено канистрами, мой нож все еще торчал в стволе пальмы, я совсем позабыл о нем. Может, сгодится ключ из ящика с инструментами, только и успел подумать я.
   – Ладно, Харри, твое ружье у меня, – раздался в темноте за моей спиной низкий хрипловатый голос. – Не поворачивайся и не делай глупостей.
   Он должно быть лежал в роще, после того, как забрал ружье, а теперь бесшумно подкрался к нам. Я окаменел.
   – Не поворачивайся, брось назад мне твой фонарь. Через плечо.
   Я выполнил его приказ и услышал, как хрустнул песок у него под ногами, когда он согнулся за ним.
   – Прекрасно, а теперь повернись, но помедленней.
   Когда я повернулся, он направил мощный слепящий луч света мне прямо в глаза. Однако, я все равно мог различить громадные телеса человека позади луча.
   – Удачно доплыл, Сулейман? – спросил я. Мне было видно, что на нем были лишь короткие белые трусы, и его неохватное брюхо и толстые бесформенные ноги блестели от влаги в отраженном свете фонарика.
   – У меня уже начала развиваться аллергия на твои шутки, Харри, – он снова заговорил своим глубоким, хорошо поставленным голосом, а я слишком поздно вспомнил, что страдающий избыточным весом человек становится легким и плавучим – его поддерживает соленая морская вода.
   Однако, даже подталкиваемый наступающим приливом, Дада сотворил чудеса, оставшись в живых после взрыва и проплыв две мили к берегу по беспокойному морю. Я сомневаюсь, что подобное удалось кому-нибудь из его людей.
   – Сначала, я думаю выстрелить тебе в живот, – заговорил он снова, и я увидел лежащую прикладом на его левом локте винтовку. – Говорят, что это самое болезненное место при ранении.
   Несколько мгновений мы молчали, пока Сулейман сделал несколько свистящих автоматических вздохов, а я в это время отчаянно пытался придумать что-нибудь, способное отвлечь его внимание. Мне нужен был шанс, чтобы ухватиться за дуло карабина.
   – Я не думаю, чтобы ты захотел опуститься на колени и молить меня о пощаде?
   – Иди ты в задницу, Сулейман, – ответил я.
   – Нет, конечно же, ты на это не пойдешь. А жаль. Я бы получил огромное удовольствие. Но подумай о девушке, Харри, ради нее можно было бы и поступиться гордостью.
   Мы оба услышали приближение Чабби. Он знал, что по пляжу нельзя пройти незамеченным, даже в темноте. Он хотел опередить Сулеймана, хотя, наверно, и знал, что не успеет. Скорее всего, он пошел на этот шаг, чтобы отвлечь внимание Дада от меня, ведь это мне было так отчаянно необходимо. Он быстро выбежал из темноты, не говоря ни слова – его выдавали лишь предательский хруст песка под ногами. Даже когда Сулейман Дада вскинул в его сторону ружье, Чабби, не дрогнув, продолжал бег.
   Раздался треск выстрела, и подобная молнии вспышка сверкнула из дула, но еще до этого момента я преодолел расстояние между мной и чернокожим великаном. Краем глаза я заметил, что Чабби упал, а Сулейман Дада приготовился перевести ружье на меня. Я бросился мимо дула карабина и с разбега толкнул Дада плечом в грудь. Я надеялся переломать ему ребра, как жертве автокатастрофы, но вместо этого я обнаружил, что толстые подушки его телес поглотили всю мою силу удара. Я словно уткнулся в пуховую перину, и хотя Дада пошатнулся, сделав несколько шагов назад, и выронил ружье. Он остался стоять на своих толстых, как дубовые стволы, ногах. Не успел я сам вернуть равновесие, как оказался схваченным мощными медвежьими ручищами.
   Он поднял меня в воздух, прижал к своей необъятной мягкой груди, так, чтобы я не мог освободить руки или сопротивляться его весу и силе ногами. Мне показалось, просто невероятным, когда я почувствовал мощь этого человека, что это была не твердая жесткая сила, но что-то массивное, тяжелое и бесконечное, как морские волны, накатившиеся на берег.
   Я пытался работать локтями и коленками, брыкался в надежде ослабить его хватку, но удары утопали в его теле, не причиняя ему ни малейшего вреда. Наоборот, тиски его объятий сжимались все сильнее, будто я оказался в пульсирующих кольцах гигантского питона. Я понимал, что он способен буквально раздавить меня насмерть в своих объятьях, и меня охватила паника. Я, как безумец, напрасно извивался и упирался, сжатый мощными лапами. Он все сильнее сдавливал меня, и его дыхание становилось все более отрывистым. Он наклонился вперед, нахохлив свои здоровенные плечи, и начал сгибать меня назад в дугу так, что едва не треснул мой позвоночник.
   Я закинул голову назад, потянулся ртом и впился зубами в широкий приплюснутый нос. Я вцепился в него со всем моим отчаянием, и ясно почувствовал, как зубы прорезали ему кожу и носовой хрящ, и мгновенно мой рот наполнился теплой густой кровью, с соленым металлическим привкусом. Как пес во время травли быка, я грыз и тянул его за нос.
   От боли и ярости Дада издал дикий рев и ослабил крушащую хватку вокруг моего тела. Он пытался оторвать мои зубы от своего лица. Как только мои руки оказались свободны, я резким движением вывернулся и мои ступни уперлись в мокрый песок, давая мне опору. Теперь я мог упереться в него бедром и оттолкнулся. Он никак не мог оторваться от меня, сколько ни старался, поэтому не устоял перед моим броском, сбившим его с ног. В этот момент я разжал зубы и он полетел на спину.
   Я выплюнул омерзительный комок, но теплая кровь продолжала течь по подбородку. Я устоял перед соблазном перевести дух и вытереть подбородок. Сулейман Дада лежал на спине, распластанный, как огромная искалеченная черная лягушка, но он не долго пребывал в такой беспомощности. Мне было необходимо немедленно прикончить его, и у него было лишь одно уязвимое место.
   Я вспрыгнул на него и уперся коленом ему в горло, давя всем моим весом и силой падения в попытке перекрыть ему воздух. Дада был быстр, как кобра. Он вскинул вверх руки, защищая горло, и поймал меня в тот момент, когда я опустился на него. Я снова оказался сдавленным его толстыми черными лапами и мы покатились по пляжу, сомкнувшись грудь в грудь, прямо в теплое мелководье лагуны. В прямом состязании веса с весом я был хилым соперником и он подмял меня под себя, заливая кровью, сочившейся из его носа и все еще рыча от ярости. Он не давал мне даже пошевелиться стараясь втолкнуть мою голову под воду. Навалившись мне на грудь, он давил мне на легкие своим неимоверным весом.
   Я начал задыхаться. Легкие стали гореть, и от нехватки воздуха у меня заплясало в глазах. Я чувствовал, как силы покидают меня, а сознание отступает в темную бездну.
   Выстрел прозвучал глухо, почти едва слышно. Я даже не понял, что это, но Сулейман Дада вдруг дернулся и затих, разжимая тиски объятий, а затем его туша сползла с меня и свалилась в воду.
   Я присел, кашляя и жадно хватая ртом воздух, вода потоками стекала с моих волос, мешая мне смотреть.
   В свете валяющегося на песке фонаря, я увидел стоящую на коленях у кромки воды Шерри Норт. В ее перевязанной руке все еще было сжата винтовка, а лицо было бледным и испуганным.
   Возле меня в мелкой воде плавал лицом вниз Сулейман Дада. Его полуобнаженное тело блестело, как прибитый к берегу дельфин. Я медленно поднялся, с моей одежды стекала вода, а Шерри смотрела на меня в ужасе от содеянного ею.
   – Господи, – шептала она. – Я же его убила! О Боже!
   – Детка, – выдохнул я. – Это твой лучший поступок за день, – и я шатаясь побрел туда, где лежал Чабби.
   Превозмогая себя он пытался подняться.
   – Полегче, Чабби, – бросил я ему и поднял фонарик. На его рубашке была свежая кровь. Я расстегнул ее, обнажая широкую коричневую грудь. Рана была внизу в левом боку, но легкое было задето. Я увидел, как при каждом вздохе из темного отверстия поднималась пена. На своем веку я повидал много ранений, чтобы в них разбираться. Я знал, что это почти безнадежное. Он всматривался в мое лицо: «И как она из себя? – проворчал он, – ведь почти не болит».
   – Замечательно, – мрачно ответил я. – Каждый раз, когда ты будешь пить пиво, оно будет вытекать из этой дыры.
   Он криво усмехнулся и я помог ему сесть. Отверстие, через которое вышла пуля, было почти чистым и аккуратным, и едва больше входного. Карабин был заряжен тяжелой пулей, и кость не была задета.
   В походной аптечке я нашел пару бинтов и перевязал раны. Затем я помог Чабби вскарабкаться в лодку. Шерри уже приготовила матрац и мы укрыли Чабби одеялами.
   – Не забудьте Анджело, – прошептал он. У меня сжалось сердце, когда я нашел длинный брезентовый сверток там, где его уронил Чабби. Я перенес Анджело и положил его на носу вельбота.
   Я толкал вельбот, пока вода не дошла мне до пояса, затем вскарабкался через борт и завел моторы. Моей главной заботой теперь было не оставить Чабби без медицинской помощи, но нам предстояло еще долго плыть до островов Сент-Мери по холоду ночи.
   Шерри сидела возле Чабби прямо на досках днища, стараясь как-то утешить его, а я стоял на корме и осторожно вел вельбот через глубоководный пролив, чтобы затем свернуть на юг. Под небом, усыпанным равнодушными белыми звездами, я вез свой печальный груз – раненую, умирающего и мертвого.
   Мы шли уже около пяти часов, когда Шерри поднялась от лежащего на дне вельбота, укрытого одеялами тела, и пробралась ко мне:
   – Чабби хочет поговорить с тобой, – тихо сказала она, а затем, импульсивно наклонившись вперед, коснулась моей щеки холодными пальцами искалеченной руки. – Мне кажется, он умирает, Харри.
   В ее голосе зазвучала тоска. Я передал ей руль. «Видишь эти две яркие звезды?» – Я указал ей точки Южного Креста». – «Веди прямо на них», – а сам пробрался вперед, туда, где лежал Чабби.
   Казалось, он несколько мгновений не узнавал меня. Я опустился возле него на колени и слушал его тихое булькающее дыхание. Затем он внезапно пришел в себя. Я увидел, как в его глазах отразился свет звезд и он взглянул на меня. Я склонился над ним, и до его лица было лишь несколько дюймов.
   – Мы хорошо вместе с тобой порыбачили, Харри, – прошептал он.
   – А сколько еще нас ждет впереди, – ответил я. – Того, что мы везем с собой – нам хватит, чтобы купить отличную новую лодку. В следующий сезон мы выйдем с тобой в море – и держись, рыба! Честное слово!
   Затем мы долго молчали, пока, наконец, я не почувствовал, что он пытается нащупать мою руку. Я взял его руку и крепко сжал. Я чувствовал мозоли и застарелые трещины от лески – ему приходилось вытягивать тяжелую рыбу.
   – Харри, – его голос был таким слабым, что я едва слышал его сквозь шум моторов, даже опустив ухо к его губам: – Харри, я хочу тебе сказать что-то, чего еще никому никогда не говорил. Я люблю тебя, старина, – прошептал он, – я люблю тебя сильнее, чем собственного брата.
   – И я люблю тебя, Чабби, – ответил я. На несколько мгновений он сильнее сжал мою руку, а потом его пальцы расслабились. Я сидел возле него, а его большая мозолистая лапа медленно холодела в моей руке. Над темным задумчивым морем начал заниматься бледный свет зари.
 
   В течение последующих трех недель мы с Шерри редко покидали наш уединенный приют в Черепашьем Заливе. Мы вместе с ней, чувствуя себя виноватыми, постояли на кладбище, пока хоронили наших друзей, и как-то раз я в одиночестве съездил в форт, где провел два часа с президентом Годфри Биддлем и инспектором Уолли Эндрюсом. Но все остальное время, пока заживали раны, мы были одни.
   Раны телесные затягивались, однако, быстрее, чем раны душевные. Однажды утром, когда я перевязывал Шерри руку, я заметил крошечные перламутровые чешуйки на кончиках ее пальцев и понял, что это начали отрастать ногти. Все-таки ее длинные кисти вернут себе их естественное украшение и я благодарил за это судьбу. Это было невеселое время. Воспоминания были еще свежи, а дни омрачены скорбью о Чабби и Анджело. Мы оба ощущали, что близится кризис наших отношений. Я догадывался, как мучительно ей сделать свой выбор и прощал ей вспышки дурного настроения, приступы упрямого молчания и внезапные исчезновения из дому, когда она часами бродила вдоль пустынного пляжа или уходила на далекий мыс, где я едва различал ее одиноко сидящую фигурку. Наконец, я понял, что она достаточно поправилась, чтобы взглянуть, что нас ожидает. Однажды вечером, впервые после нашего возвращения на Сент-Мери, я завел разговор о сокровище.
   Они лежали зарытые под высоким фундаментом моего домишки. Мы сидели с ней на веранде, потягивая виски, и слушали шорох ночного прибоя о песок пляжа. Она выслушала меня молча.
   – Я хочу, чтобы ты улетела и сделала необходимые приготовления для прибытия гроба. В Цюрихе возьмешь машину и приедешь в Базель. Там я заказал для тебя номер в гостинице «Красный Бык». Я выбрал этот отель, потому что в нем есть подземный гараж и я знаком с главным портье. Его зовут Макс, – посвящал я ее в свои планы. – Он закажет катафалк к самому самолету. Ты будешь играть роль безутешной вдовы и привезешь гроб в Базель. В гараже мы его переставим с катафалка. Ты закажешь, чтобы мой брокер прислал бронированную машину и забрал голову тигра в свои владения.
   – Ты все хорошо проработал, не так ли?
   – Надеюсь, – я налил еще виски. – Мой банк – «Фаль и Сын», и ты должна спросить господина Шаллона. Когда ты с ним встретишься, то дашь ему мое имя и номер счета – 1066, как битва при Гастингсе. Ты должна договориться с мсье Шаллоном о частных апартаментах, куда бы мы могли пригласить для осмотра головы посредников.
   Я продолжал детально описывать проделанные мною приготовления, а она внимательно слушала. Иногда она задавала пару вопросов, но чаще молчала. Наконец, я протянул ей билет и несколько туристских чеков на первое время.
   – Ты уже заказал рейс? – как-то испуганно взглянула она, и когда я кивнул, она раскрыла книжечку билета. – И когда я вылетаю?
   – Завтра в полдень.
   – А когда же ты?
   – Вместе с гробом, спустя три дня, в пятницу. Я прилечу рейсом в 1.30. У тебя будет время обо всем договориться и встретить меня.
   Последняя ночь была полна нежности и любви, как и прежде, но все равно я угадывал в Шерри глубокую меланхолию, будто она покидала меня навсегда.
   На заре нас встретили дельфины, и мы забавлялись с ними пол-утра, а затем медленно поплыли к пляжу.
   Я довез ее до аэропорта на старом пикапе. Большую часть пути она молчала, а потом пыталась сказать мне что-то, но была так смущена, что говорила путано и непонятно. Под конец, она, запинаясь, пробормотала:
   – Если с нами что-нибудь случится, ну, я имею в виду, что все когда-то кончается, значит ли это…
   – Продолжай, – сказал я.
   – Нет, это я так. Просто мы должны постараться простить друг друга, если что-то случится.
   Больше она не сказала ни слова. В аэропорту, у барьера, она быстро поцеловала меня, на несколько мгновений обняв за шею, затем повернулась, чтобы помахать мне рукой.
   Я посмотрел, как самолет быстро набрал высоту и взял курс через пролив на материк. Затем я не спеша покатил домой к Черепашьему Заливу.
   Без нее дом показался пустынным и ночью я лежал в одиночестве на широкой кровати под москитной сеткой. Я понимал, что мне просто необходимо пойти на риск. Весьма опасно, но необходимо. Я знал, что должен вернуть ее сюда – без нее моя жизнь становилась просто бессмысленной. Как игрок, я должен поставить на кон все, чтобы вырвать ее из объятий тех сил, что управляли ею. Пусть она сама сделает выбор, но я должен, насколько возможно, подтолкнуть ее к правильному решению.
   Утром я отправился в Сент-Мери, и после того, как мы с Фредом Кокером, в споре друг с другом, обсудили проблему и несколько раз передали из рук в руки деньги и обещания, он открыл двустворчатые двери склада. Я въехал внутрь на пикапе и остановился рядом с катафалком. Мы погрузили в пикап один из лучших гробов – тиковый, с серебряными ручками, обитый изнутри красным бархатом. Я накрыл его куском брезента и поехал назад домой. Когда я набил гроб и завинтил крышку, он весил около пятисот фунтов. Было уже темно, когда я вернулся в город. Однако я успел перед самым закрытием забежать в бар «Лорда Нельсона», а затем продолжил свои приготовления. Я возвратился к Черепашьему Заливу, чтобы собрать мою старую, видавшую виды походную сумку.
   На следующий день в полдень, на двадцать четыре часа раньше, чем было условленно с Шерри Норт, я сел в самолет, летящий на материк, а вечером из Найроби вылетел рейсом ВО АС.
   В Цюрихе меня никто не встречал, так как я прилетел на целые сутки раньше. Я быстро прошел таможню и паспортный контроль, и вышел в просторный зал прибытий.
   Я сдал багаж на хранение, перед тем как приступить к последним деталям моего плана. Я нашел в расписании рейс самолета, вылетающего завтра в 1.20 – меня это время отлета отлично устраивало. Я заказал билет и снова перекочевал к справочному бюро. Там я подождал, пока освободится хорошенькая блондинка в форме швейцарской авиакомпании, и принялся долго и нудно объяснять ей, что мне надо. Сначала она была настроена неприступно, но я, хитровато прищурясь, улыбнулся ей, и она, клюнув на приманку, мигом заинтересовалась и хихикнула.
   – Ты точно будешь завтра на дежурстве? – спросил я обеспокоено.
   – Да, мсье, не волнуйтесь, я буду здесь.
   Мы расстались друзьями, я забрал свою сумку из камеры хранения и прямо у выхода поймал такси до «Холидей-Инн» в Цюрихе. Тот самый отель, где я много лет назад, обливаясь потом от волнения, молил судьбу, чтобы голландский полицейский остался жить. Я заказал в номер спиртное, принял ванну и уселся перед телевизором. Тотчас на меня нахлынули воспоминания.
   Чуть раньше полудня на следующий день я сидел в кафе аэропорта, делая вид, что читаю номер «Франкфуртер Альгемайне» и из-за края развернутой газеты наблюдал за прибытиями. Я уже сдал багаж и зарегистрировал билет. Мне осталось только пройти в зал вылетов.
   На мне был новый костюм, купленный утром – серого мышиного цвета и такого сногсшибательного фасона, что никто из тех, кто знал Харри Флетчера и представить его не смог бы в таком обличий. Костюм был на два размера больше, и я обмотался гостиничными полотенцами, чтобы добавить себе солидности. Я самостоятельно сделал короткую, торчащую клоками стрижку и припудрил волосы тальком, чтобы добавить себе на вид еще лет пятнадцать. Когда я посмотрел через стекла очков в золотой оправе на свое отражение в зеркале мужского туалета аэропорта, то с трудом узнал себя.
   В семь минут второго Шерри Норт прошла через главный вход терминала. На ней был серый в клетку шерстяной костюм, длинное черное кожаное пальто и небольшая кожаная шляпка с узкими деловыми полями. Ее глаза были закрыты за темными очками, но когда она уверенным шагом прошла сквозь толпу туристов, выражение ее лица было решительным.
   Когда я увидел, что все мои страхи и опасения подтвердились, в животе у меня неприятно заурчало. Даже газета затряслась у меня в руках. Следуя на расстоянии нескольких шагов и чуть-чуть в стороне, шел невысокий аккуратно одетый человек, которого она мне не так давно представила как дядюшку Дэна. На голове его была твидовая кепка, а через руку переброшено пальто. Более чем когда-либо от него исходило чувство настороженности, как от охотника, сосредоточенно идущего по следу зверя.
   С ними были еще четверо. Они следовали за ним – молчаливые, неброско одетые парни, на лицах которых читалась напряженная бдительность.
   – Ах ты сучка, – прошептал я и удивился, что, собственно, меня это разозлило. Я уже давно и так все знал.
   Группа из девушки и пятерых мужчин остановилась в центре зала, и я наблюдал, как дядюшка Дэн отдает распоряжения. Это был профессионал – уже то, как он устроил мне в зале западню, говорило о многом. Он поставил своих людей так, чтобы перекрыть все выходы и контролировать вход в зал прилетов.
   Шерри Норт слушала его спокойно, с бесстрастным лицом. Глаза ее были скрыты темными очками. Когда дядюшка Дэн обратился к ней, она быстро кивнула. Четверо молодцов блокировали выходы, а они вдвоем остались стоять в центре зала, глядя на двери для прибывающих.
   «А теперь, Харри, уноси ноги, – настойчиво поднял меня внутренний голос. – Не стоит играть в эти игры. Это тоже волчья стая. Беги, Харри, беги!»
   И в эту минуту по радио объявили посадку на мой рейс, которым я должен был покинуть Швейцарию. Я встал из-за столика в своем дешевом мешковатом костюме и пошаркал к справочному бюро. Маленькая блондинка сначала не узнала меня, но потом рот ее широко раскрылся от удивления, а глаза полезли на лоб. Она прикрыла рот рукой, а в глазах ее замелькал заговорщеский блеск.
   – Последняя кабинка, – шепнула она. – Ближайшая к залу вылетов. – Я подмигнул ей и, шаркая, ушел прочь. В телефонной кабине я поднял трубку, делая вид, что веду разговор. При этом я держал пальцем прижатый рычаг, а сам наблюдал за залом сквозь стекло двери. До меня донесся голос моей соучастницы:
   – Мисс Шерри Норт, будьте добры, подойдите к справочному бюро.
   Через стекло я увидел, как Шерри подошла к барьеру и обратилась к сидящей за ним девушке. Блондинка указала ей на кабину рядом со мной. Шерри повернулась и пошла прямо на меня. От дядюшки Дэна и его веселых ребят ее теперь заслонял ряд кабин. При каждом шаге пальто изящно колыхалось вокруг ее длинных ног, а черные блестящие волосы прыгали у нее по плечам. Я заметил, что на руках у нее были черные перчатки, скрывающие раны, и подумал, что никогда еще она не была так прекрасна, как в момент предательства. Она вошла в кабину и подняла трубку. Я мгновенно положил трубку в своей кабине и вышел из нее. Когда я открыл дверь, она повернулась, взглянув на меня с нетерпеливым раздражением.
   – О’кей, полицейская дура, будь добра, объясни мне, почему я не должен проломить тебе голову? – сказал я.
   – Ты! – она вся сжалась и бессознательным движением прикрыла рот рукой. Мы смотрели друг на друга.
   – Что произошло с настоящей Шерри Норт? – настаивал я, и вопрос, вроде, успокоил ее.
   – Ее убили. Мы нашли ее тело – изуродованное до неузнаваемости – в каменоломне на окраине Аскота.
   – Мэнни Резник сказал мне, что он убил ее, – сказал я. – Но я не поверил. Он смеялся надо мной, когда я поднялся на борт для переговоров с ним и Сулейманом Дада. Я назвал тебя Шерри Норт, а он засмеялся и обозвал меня идиотом.
   Я криво улыбнулся ей:
   – И он был прав, не так ли? Я был идиотом.
   Она молчала, не в силах встретить мой взгляд. Я продолжал говорить, подтверждая, о чем я догадывался.
   – Итак, когда Шерри Норт убили, полиция решила не раскрывать имени погибшей, а устроить засаду в доме Нортов, в надежде, что убийцы вернутся, чтобы узнать кто там поселился, а может и какая-нибудь другая добыча клюнет на удочку и они выйдут на след. Они выбрали тебя, потому что ты профессиональный полицейский водолаз. Ведь я прав, не так ли?
   Она кивнула, не глядя на меня.
   – Но им следовало бы позаботиться, чтобы ты хоть что-то понимала в конхологии. Тогда бы ты не схватила отросток огненного коралла, и мне бы не пришлось столько из-за этого волноваться.
   Она немного пришла в себя от моего появления. Уже пора свиснуть дядюшку Дэна и его молодцов, если это входило в ее планы. Но она молчала, отвернувшись от меня. Ее щека, обращенная ко мне, покрылась румянцем, проступившем через золотистый загар.
   – Тогда, в первую ночь, ты позвонила, думая что я сплю. Ты докладывала своему начальству, что рыбка клюнула. Они приказали тебе разыграть мою карту. И ты, детка, сделала это великолепно.
   Наконец, она взглянула на меня. В ее синих глазах появился вызов, слова, казалось, рвались наружу из-за плотно сомкнутых губ, но она сдержала их, а я продолжал:
   – Вот почему ты вошла в магазин через заднюю дверь. Ты не хотела попадаться на глаза соседям, которые знали Шерри. Вот почему появились эти двое дебилов, посланных Мэнни поджарить на газовой плите твои пальчики. Они хотели выяснить, кто ты. Они прекрасно знали, что ты не Шерри Норт, ведь они ее убили.
   Я хотел, чтобы она заговорила – ее молчание действовало мне на нервы.
   – И в каком чине дядюшка Дэн – инспектор?
   – Главный инспектор.
   – Я раскусил его с первого взгляда.
   – Если ты все знал, тогда почему ты пошел на все это? – потребовала она.
   – Сначала я подозревал неладное – но когда уже был уверен, я влюбился в тебя, как сумасшедший.
   Она сжалась, словно я ударил ее, а я безжалостно продолжал:
   – Я думаю, судя по тому, что было между нами, что тебе хорошо со мной. Насколько мне известно, если любишь кого-то, ты не продашь его со всеми потрохами.
   – Я служу в полиции, – со злобой ответила она. – А ты – убийца.
   – Я не убил ни одного человека, если он первым не задумывал убить меня, – огрызнулся я в ответ. – Вспомни, как ты сама убила Сулеймана Дада.
   Это выбило ее из равновесия. Она что-то пробормотала и обернулась по сторонам, будто в ловушке.
   – Ты вор! – снова ринулась она в бой.
   – Согласен, – ответил я. – Был когда-то, но это было так давно, и с тех пор я искупал старые грехи упорным трудом. Чуть мне помочь, и я был бы чист.
   – Трон, – продолжала она. – Ты хочешь украсть трон.
   – Ошибаетесь, мэм, – усмехнулся я.
   – А что тогда спрятано в гробу?
   – Триста фунтов песку с пляжа в Черепашьем Заливе. Когда ты его увидишь, вспомни, как нам было хорошо друг с другом.
   – Трон – где он?
   – У своего законного владельца, представителя народа Сент-Мери, президента Годфри Биддля.
   – Ты отказался от него? – она смотрела на меня, отказываясь верить услышанному, а затем в ее глазах засветилось что-то прежнее:
   – Но почему, Харри, почему?
   – Я же сказал, я искупаю старые грехи, – мы снова пристально посмотрели друг на друга, и вдруг я заметил, что ее синие глаза наполнились слезами.
   – И ты прилетел сюда, зная, что ждет тебя здесь? – спросила она, прерывающимся голосом.
   – Я хотел, чтобы ты сделала выбор, – сказал я, и слезы повисли на ее густых ресницах, как капли росы.
   – Сейчас я выйду из этой кабины и пройду через ворота в зал вылетов. Если никто не подаст сигнал, я ближайшим рейсом улечу отсюда, и уже послезавтра я поплыву за риф на свидание с дельфинами.
   – Полиция последует за тобой, – сказала она, а я покачал головой.
   – Президент Биддль только что внес поправку в соглашение о выдаче преступников. Никто не сможет даже пальцем прикоснуться ко мне, пока я нахожусь на Сент-Мери. Он дал мне слово.
   Я повернулся и открыл двери кабины.
   – Я буду чувствовать себя чертовски одиноко, там, в Черепашьем Заливе.
   Затем я повернулся к ней спиной и нарочито медленно прошел в зал вылетов, когда по радио вторично объявили мой рейс. Это был самый долгий и рискованный переход в моей жизни. Сердце прыгало у меня в груди в такт шагам. Никто не остановил меня, и я не осмелился бросить взгляд назад.
   Когда я занял место в самолете и застегнул ремни, то подумал о том, сколько же ей понадобится времени, чтобы все-таки решиться и отправиться вслед за мной на Сент-Мери. Я размышлял о том, что еще многое должен ей сказать.
   Я должен был рассказать ей, что я договорился о подъеме оставшихся частей золотого трона из Пушечного пролома на благо и процветание народа Сент-Мери. Взамен, президент Биддль обязался купить мне новое глубоководное судно – точно такое, как «Балерина» – в знак благодарности от народа.
   Я смог бы обеспечить своей даме жизнь, к которой привык, и конечно на черный день у меня всегда есть ящик с позолоченным георгиевским сервизом, зарытый позади моего домика у Черепашьего Залива. Я еще не до конца вступил на путь истинный, однако ночных вылазок больше не будет.
   Когда каравелла взмыла над голубыми озерами и поросшими лесом горами, до меня дошло, что я даже не знаю ее настоящего имени. Это будет первое, что я у нее спрошу, когда встречу ее в аэропорту острова Сент-Мери – жемчужины Индийского Океана.