– Она не пошла. Она не пришла в хижину охотника Ксиа спать на его тюфяке. Она пошла к презренному Баккату и родила ему трех сыновей. Но я хитер. Женщина умерла от укуса мамбы.
Ксиа сам поймал змею. Он нашел ее убежище под плоским камнем. Использовал как приманку живого голубя, чтобы выманить мамбу, а когда змея высунулась из-под камня, прижал ей голову. Мамба была небольшая, с его руку, но яда в ней было достаточно, чтобы убить взрослого буйвола. Ксиа посадил ее в мешок женщины, куда она собирала съедобное, пока женщина спала с Баккатом. Наутро женщина открыла мешок, чтобы положить в него клубень, и змея трижды ужалила ее: один раз в палец и дважды в запястье. Смерть, хотя и быстрая, была слишком страшна, чтобы наблюдать за ней. Баккат плакал, держа женщину на руках. Спрятавшись в скалах, Ксиа все это видел. И даже теперь воспоминания о горе Бакката были так сладостны, что Ксиа подпрыгнул на обеих ногах, как кузнечик.
– Ни один зверь не уйдет от меня. Ни один человек не может меня победить. Потому что я Ксиа! – крикнул он, и ближайшие склоны отозвались эхом: – Ксиа! Ксиа! Ксиа!
После того как полковник Кайзер покинул его, Ксиа два дня и две ночи провел на холмах и в лесах Хай-Уэлда, высматривая Бакката. В первое утро он видел, как Баккат вышел из своей хижины, потянулся, почесался и со смехом выпустил газы. Для бушмена громкий звук выпускаемых газов – первый признак цветущего здоровья. Ксиа смотрел, как Баккат выпустил стадо из крааля и погнал к воде. Лежа в траве, как куропатка, Ксиа видел, как большой белый человек с черной бородой, которого звали Клиб, сокол, приехал из поместья. Он хозяин Бакката, и они вдвоем присели на открытом месте и сблизили головы, чтобы никто не мог их подслушать. И долго говорили шепотом. Даже Ксиа не мог подползти ближе и услышать, о чем они говорят.
Ксиа улыбался, созерцая этот тайный совет.
– Я знаю, что ты говоришь, Клиб. Я знаю, что ты посылаешь Бакката на поиски твоего сына. Знаю, что ты велишь ему быть осторожным, чтобы никто его не увидел, но я, Ксиа, как дух ветра, буду следить за их встречей.
Он видел, как вечером Баккат вошел в хижину и закрыл за собой дверь, видел, как внутри загорелся кухонный костер, но Баккат не выходил до самого рассвета.
– Ты пытаешься усыпить меня, Баккат, но случится это сегодня или завтра? – спросил он, наблюдая с вершины холма. – Больше ли у тебя терпения, чем у меня? Посмотрим. – Он видел, как на рассвете Баккат обошел свою хижину в поисках следов врага, кого-нибудь, кто шпионит за ним.
Ксиа радостно обнял себя и потер спину обеими руками.
– Думаешь, я такой дурак, чтобы подойти близко, Баккат? – Поэтому он и просидел всю ночь на холме. – Я Ксиа, и я не оставляю следа. Даже стервятник высоко в небе не обнаружит мое убежище.
Весь день смотрел он, как Баккат занимается своими делами, ухаживает за хозяйским скотом. Вечером он снова ушел в хижину. Ксиа в темноте колдовал. С его украшенного бусами пояса свисало несколько заткнутых полых рогов южноафриканской антилопы. Он взял из одного такого рога щепотку порошка и положил себе на язык. Это был пепел усов леопарда, смешанный с высушенным и измельченным львиным пометом и другими тайными ингредиентами. Растворяя этот порошок своей слюной, Ксиа произносил заклинание. Оно предназначалось для того, чтобы перехитрить добычу. Потом он трижды плюнул в сторону хижины Бакката.
– Это могучее заклинание, Баккат, – предупредил он своего врага. – Ни одно животное и ни один человек не могут ему противиться.
Конечно, это было не совсем так, но если заклинание не срабатывало, на то всегда находились причины. Иногда это происходило потому, что ветер менял направление, или над головой пролетела стая ворон, или зацвела лилия сглаза. Но если не считать таких и подобных им обстоятельств, заклинание действовало безукоризненно.
Сотворив заклинание, Ксиа сел и стал ждать. Он не ел со вчерашнего дня, поэтому достал из мешка куски копченого мяса. Ни голод, ни холодный ветер с заснеженных гор не останавливали его. Как и все его племя, он привык к боли и трудностям. Ночь была тиха – доказательство того, что заклинание успешно подействовало. Даже легкий ветерок мог скрыть звуки, к которым он прислушивался.
Вскоре после захода луны он услышал тревожный крик ночной птицы в лесу за хижиной Бакката. Ксиа кивнул себе.
– Там что-то движется.
Немного погодя с лесной почвы шумно взлетел козодой, и, сопоставив эти два звука, Ксиа установил, в какой стороне происходит движение. Он спустился с холма, неслышный, как тень, перед каждым шагом проверяя босым пальцем ноги поверхность, чтобы его не выдал треснувший сучок или шорох сухих листьев. Каждые несколько секунд он застывал, прислушиваясь, и услышал ниже у ручья сухой шелест: это дикобраз взъерошил иглы, предупреждая чересчур близко подошедшего хищника. Конечно, дикобраз мог увидеть леопарда, но Ксиа знал, что это не так. Леопард задержался бы, чтобы испугать своего природного врага, а человек сразу двинулся дальше. Ни один посвященный племени сан, даже Баккат и сам Ксиа, не могут избежать в темном лесу ночной встречи с козодоем или дикобразом. Этих знаков Ксиа оказалось достаточно, чтобы понять, в какую сторону движется Баккат.
Другой охотник допустил бы ошибку, сразу начав преследование, но Ксиа не торопился. Он знал, что Баккат сделает круг и вернется проверить, не идет ли за ним кто.
– Он почти так же хорошо знает законы дикой природы, как я. Но я Ксиа, и равных мне нет.
Говоря так, он чувствовал себя сильным и смелым. Он отыскал место, где Баккат пересек ручей, и в последних лучах заходящей луны увидел единственный влажный отпечаток ноги на речном камне. По размеру он детский, но ступня шире и нет подъема.
– Баккат! – Ксиа слегка подпрыгнул. – Я никогда не забуду след твоей ноги. Разве не видел я его сотни раз рядом со следом женщины, которая должна была стать моей женой? – Он помнил, как шел по их следам в буш и потом подполз и смотрел, как они совокупляются, извиваясь в траве. Это воспоминание сделало ненависть к Баккату холодной и свежей. – Но потом ты никогда уже не мог наслаждаться этими грудями-дынями. Об этом позаботились Ксиа и змея.
Теперь, установив направление следа, он мог задержаться, чтобы в темноте не попасть в ловушки, которые, конечно же, расставил Баккат.
– Он идет ночью и не сможет в темноте скрывать свои следы так же тщательно, как сделал бы днем. Я подожду восхода солнца, чтобы прочесть следы, которые он оставил для меня.
При первых признаках рассвета он снова взял след. Влажный отпечаток ноги высох, исчез, но через сто шагов Ксиа увидел сдвинутый булыжник. Еще сто шагов – и сломанный стебель травы, уже начавший увядать. Ксиа не стал задерживаться в поисках других следов. Быстрый беглый взгляд подтверждал верность его чутья и позволял уточнить направление. Ксиа улыбнулся и покачал головой, когда обнаружил место, где Баккат, затаившись, долго ждал у своего следа. Он сидел на корточках, и его пятки вдавились в землю. Потом, гораздо дальше, Ксиа обнаружил место, где Баккат сделал широкий круг и снова ждал у своего следа, как раненый буйвол возвращается и ждет преследующего его охотника.
Ксиа был так доволен собой, что взял небольшую понюшку, негромко чихнул и сказал:
– Знай, Баккат, за тобой идет Ксиа. А Ксиа превосходит тебя во всем.
Он старался не думать о девушке с медовой кожей: ведь это единственное, в чем Баккат его опередил.
Когда след повел в горы, он стал еще менее заметным. В длинной узкой долине Ксиа нашел место, где Баккат перепрыгивал с камня на камень, не касаясь мягкой земли и не потревожив траву или другие растения, кроме редкого серого лишайника на камнях. Это растение такое сухое и прочное, а Баккат так легок и ступня его так мала и гибка, что он прошел по этому месту легко, почти как горный ветерок. Присев, Ксиа разглядывал чуть другой цвет лишайника там, где его касались ноги Бакката. Он шел поодаль от следа с противоположной от солнца стороны: так солнечные лучи помогали лучше разглядеть след, и можно было вернуться и снова осмотреть его.
Потом даже Ксиа оказался в тупике. След поднимался по крутому склону, опять переходя с камня на камень. Потом неожиданно, на полпути к вершине, след кончился. Словно орел схватил Бакката когтями и унес в небо. Ксиа прошел дальше по направлению следа до самого конца долины, но больше ничего не обнаружил. Он вернулся туда, где след кончился, присел и стал поворачивать голову, разглядывая полоски лишайника, покрывавшие скалы.
В качестве последнего средства он достал щепотку порошка из рога южноафриканской антилопы и растворил в своей слюне. Закрыл глаза, давая им отдых, и проглотил порошок. Потом приоткрыл глаза и сквозь ресницы заметил легкое движение, словно взмах крыла летучей мыши. Но когда Ксиа посмотрел прямо, все исчезло, словно никогда не существовало. Во рту у него пересохло, по рукам побежали мурашки. Он понял, что его коснулся один из духов дикой природы, а видел он ноги Бакката, бегущего по камням. И двигались они не вверх, а вниз по склону.
В этот миг обостренного восприятия Ксиа по цвету лишайников догадался, что нога Бакката касалась их дважды: на пути вверх и вниз. И Ксиа вслух рассмеялся.
– Баккат, ты можешь обмануть любого, только не Ксиа.
Он прошел вниз по следу и увидел, как это было сделано. Баккат взбежал по склону, перепрыгивая с камня на камень, потом, посреди прыжка, повернул назад и побежал вниз, его маленькие ступни касались точно тех мест, что и в первый раз. И единственным заметным признаком оказался слегка измененный цвет лишайника.
У подножия склона след проходил под бурским бобовым деревом. Рядом со следом лежал кусочек сухой коры, не больше ногтя. Он упал недавно или был сбит с ветки наверху. В этом месте двойной след на поросших лишайником камнях снова становился одинарным. Ксиа вслух рассмеялся.
– Баккат забрался на дерево, как самка бабуина, которая была его матерью.
Он остановился под выступающей веткой, подпрыгнул, подтянулся, поднялся и встал вертикально, балансируя на узком суку. Он увидел следы, оставленные ногами Бакката, прошел по ним к стволу, спустился, снова взял след и побежал по нему.
Еще дважды Баккат загадывал ему загадки. С первой Ксиа столкнулся у основания красного утеса и потерял немало времени. Но после бурского бобового дерева он научился смотреть вверх и нашел место, где Баккат повис на руках. Он продвигался, перебирая руками и не касаясь ногами земли.
Солнце уже садилось, когда Ксиа достиг места, где Баккат подготовил вторую загадку. Казалось, даже он был не в силах ее разгадать. Немного погодя он испытал суеверный страх: с помощью своего заклинания Баккат отрастил крылья и улетел, как птица. Ксиа проглотил еще одну порцию порошка, но духи не коснулись его. Вместо этого заболела голова.
– Я Ксиа. Ни один человек не может меня обмануть, – сказал он, но, хоть и сказал это вслух, не смог справиться с ощущением поражения.
И тут он услышал звук, далекий, но узнаваемый. Эхо, отразившись от скал, повторило его, но одновременно скрыло направление, так что Ксиа завертел головой, стараясь определить его.
– Выстрел из мушкета, – прошептал он. – Духи не покинули меня. Они привели меня в нужное место.
Он оставил след, поднялся на ближайшую вершину, сел там и принялся наблюдать за небом. Вскоре в синей вышине он увидел крошечную черную точку.
– Там, где стреляют, – там Смерть. А у Смерти есть верные последователи.
Появилась новая точка, потом еще и еще. Они собрались в небе, образовав медленно вращающееся колесо. Ксиа вскочил и побежал туда. По мере его приближения точки превращались в стервятников; птицы парили на распростертых крыльях, поворачивали змеиные головы и всматривались в точку под собой среди гор.
Ксиа знал все пять пород стервятников, от обычной рыжевато-коричневой капской птицы до огромного бородатого падальщика с пятнистым горлом и треугольным хвостом.
– Спасибо, старые друзья, – сказал им всем Ксиа. С незапамятных времен эти птицы водили его племя на пир. Приблизившись к центру вращающегося круга, Ксиа пошел осторожнее, он перебегал от камня к камню, оглядываясь, зорко блестя глазами. Потом из-за хребта впереди он услышал человеческие голоса и, казалось, просто растаял в воздухе, словно клуб дыма.
Из своего укрытия он наблюдал, как трое навьючивали мясо на лошадей. Сомойю он знал хорошо. Это известный в колонии человек. Ксиа видел, как он на Рождество состязался с его хозяином. А вот женщина незнакома.
«Должно быть, та, которую ищет Гвеньяма. Женщина, сбежавшая с затонувшего корабля».
Он усмехнулся, узнав рядом с Драмфайром Трухарт.
«Скоро ты вернешься к хозяину», – пообещал он кобыле.
Потом он все внимание сосредоточил на миниатюрной фигуре Бакката, и его глаза начали косить от ненависти.
Он проследил, как маленький отряд закончил погрузку и пошел по звериной тропе, вьющейся по дну долины. Как только они ушли, Ксиа сбежал вниз, чтобы заполучить себе то, что осталось от канны. Там, где Джим перерезал антилопе горло, натекла лужа крови. Она свернулась, превратившись в густое желе. Ксиа набирал его в горсть и выливал себе в рот. Последние два дня он брал из своего мешка с едой очень немного и проголодался. Он слизал с пальцев последние соленые остатки. Но провести много времени у туши он не мог, потому что, если Баккат обернется, он сразу заметит – что-то не позволяет птицам сесть. Охотники мало оставили ему. Несколько гибких труб-кишок, которые не смогли унести. Ксиа сдавил их пальцами, выпуская жидкий помет. Оставшиеся экскременты придавали внутренностям резкий запах, которым Ксиа, жуя, наслаждался. Ему хотелось камнем расколоть крупные кости бедер и голеней и высосать жирный желтый костный мозг, но он знал, что Баккат вернется на место охоты и не пропустит такой очевидный след. Однако Ксиа ножом срезал остатки мяса, которые еще цеплялись за кости и грудную клетку. Эти кусочки он сложил в свой мешок, потом пучком травы стер отпечатки своих ног. Птицы скоро уничтожат те следы его присутствия, которые он не заметил. Когда Баккат вернется, проверяя свой след, здесь его ничто не насторожит.
С удовольствием жуя зловонные куски внутренностей, Ксиа оставил тушу и пошел за Баккатом и белой парой. Но шел не прямо по их следам, а сбоку, выше по склону долины. В трех местах он предвидел поворот долины, пробегал по высокогорью, где не могли пройти лошади, и перехватывал путников на дальней стороне. Издалека он заметил столб дыма в Маджубе и побежал к нему. С высоты он наблюдал, как прибыли беглецы с лошадьми. Он знал, что надо немедленно возвращаться и указать хозяину укрытие беглецов, но искушение задержаться и посмеяться над своим старым недругом Баккатом оказалось слишком сильным.
Трое мужчин: белый, черный и желтый – нарезали мясо полосами, женщина пересыпала полоски грубой солью из кожаного мешка, потом втирала соль ладонями и развешивала мясо на камнях. Тем временем мужчины бросали куски белого жира, который срезали с мяса, в трехногий котел на огне, для приготовления пищи или мыла.
Когда Баккат вставал и отходил от других, Ксиа следил за ним злобным взглядом кобры. Он трогал пальцами стрелы в маленьком колчане из древесной коры и мечтал о том дне, когда отравленное острие вопьется в тело Бакката.
Когда работа мясника была закончена, мужчины занялись лошадьми, а женщина разложила последние полоски мяса для высушивания. Потом ушла из лагеря по берегу ручья к зеленому омуту, который из-за поворота из лагеря не был виден. Она сняла шляпу и распустила блестящим облаком волосы. Ксиа был потрясен. Он никогда не видел волос такого цвета и длины. Это было неестественно и омерзительно. У женщин его племени головы покрыты короткими жесткими волосами, не такими, на которые приятно посмотреть и к которым приятно прикоснуться. Только у ведьмы или у другого мерзкого создания могут быть такие волосы. Ксиа плюнул, чтобы отвратить от себя зло.
Женщина внимательно огляделась, но человек не способен увидеть Ксиа, если сам Ксиа того не хочет. Женщина разделась, переступила через свою мешковатую одежду и, нагая, остановилась на краю воды. И снова Ксиа испытал отвращение к ее внешности. Это не женщина, а какое-то бесполое существо. Пропорции ее тела искажены: ноги слишком длинные, бедра узкие, живот впалый, а ягодицы у нее как у изголодавшегося мальчика. Женщины племени сан гордятся своим жирным задом. В том месте, где соединяются бедра, у этой женщины пока лишь клок волос. Он цвета песков Калахари и такой тонкий, что не скрывает срам. Ее щель как плотно сжатый рот. И никакого следа внутренних губ. Матери племени сан протыкают своим дочерям внутренние губы еще в детстве и растягивают их, чтобы они привлекательно выпячивались. По мнению Ксиа, мерой женской красоты служили большие ягодицы и свисающие половые губы. А у этой только груди свидетельствуют о женском поле, но и у них какая-то необычная форма. Они торчат вверх и вперед, и светлые соски насторожены и приподняты, как уши бик-бика, мелкой южноафриканской антилопы. Ксиа прикрыл рот и усмехнулся собственному сравнению. «Какой мужчина может пожелать такое существо?» – спросил он себя.
Женщина вошла в омут по подбородок. Ксиа видел достаточно, да и солнце садилось. Он перебрался на противоположный склон, так что его не могли заметить, и пошел к горе с плоской вершиной, синей и нереальной вдалеке, но хорошо видной на южном горизонте. Он будет идти всю ночь, чтобы сообщить новость хозяину.
Они жались к костру посреди хижины, потому что ночи были еще холодны. Ели толстые куски жареного мяса со спины канны и жаркое из почек, печени и жира, поджаренное на костре. С подбородка Бакката капал жир.
Когда Джим с довольным вздохом откинулся, Луиза налила ему чашку кофе. Он благодарно кивнул.
– А сама не хочешь?
Она отрицательно покачала головой:
– Я не люблю.
Она солгала. Она полюбила кофе, когда жила в Хоис-Брабанте, но знала, насколько он редок и дорог. Она видела, как Джим бережет маленький мешочек с зернами, которых хватит ненадолго. Она была так благодарна ему, спасителю и защитнику, что не хотела лишать его удовольствия.
– Он слишком крепкий и горький, – пожаловалась она.
Луиза вернулась на свое место по другую сторону костра и в его свете наблюдала за лицами мужчин, пока те разговаривали. Она не понимала, что они говорят: язык был ей незнаком, но звучал он мелодично и успокоительно. Она наелась и почувствовала сонливость; к тому же после Амстердама она ни разу не была так спокойна, не чувствовала себя в безопасности.
– Я передал твое сообщение Клибу, твоему отцу, – сказал Баккат Джиму. Они впервые заговорили о том, о чем непрерывно думали. Но говорить о серьезных делах раньше времени невежливо.
– Что он ответил? – с тревогой спросил Джим.
– Он просил передать тебе привет от себя и от твоей матери. Он сказал, что, хоть ты оставляешь пустоту в их сердцах, которая никогда не будет заполнена, ты не должен возвращаться в Хай-Уэлд. Он сказал, что толстый солдат из крепости будет ждать твоего возвращения с терпением крокодила, лежащего в грязи у водопоя.
Джим печально кивнул. С того момента, как он решил спасти девушку, он понимал, каковы будут последствия. Но сейчас, когда это подтвердил отец, неизбежность изгнания из колонии легла на него тяжким бременем. Отныне он действительно отщепенец.
В свете костра Луиза увидела выражение его лица и угадала причину. Она посмотрела на дрожащие языки пламени, и сознание своей вины словно нож ударило ее под ребра.
– Что еще он сказал? – негромко спросил Джим.
– Он сказал, что горечь расставания с единственным сыном будет слишком велика, если он не сможет еще раз увидеть тебя, перед тем как ты уйдешь.
Джим открыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл, а Баккат продолжал:
– Он знает, что ты собираешься идти на север по Дороге Грабителей. Он сказал, что ты не выживешь с теми небольшими запасами, которые прихватил с собой. Он собирается привезти тебе еще. Он сказал, что это будет твое наследство.
– Но как это возможно? Я не могу пойти к нему. А он не может пойти ко мне. Риск слишком велик.
– Он уже послал Бомву, твоего дядю Дориана и Мансура с двумя фургонами, нагруженными мешками с песком и ящиками с камнями, по восточной дороге вдоль берега. Кайзер пойдет за ними, а твой отец сможет встретиться с тобой в назначенном месте. И привезет с собой другие фургоны со своим прощальным даром.
– Но где мы встретимся? – спросил Джим. При мысли о свидании с отцом он испытал глубокое облегчение и возбуждение. Он считал, что они расстались навсегда. – Сюда, в Маджубу, он прийти не может. Горная дорога слишком крута, фургоны не пройдут.
– Нет, сюда он не придет.
– Но куда? – спросил Джим.
– Помнишь, как два года назад мы вместе путешествовали к границам колонии? – Джим кивнул. – Мы прошли по тайному проходу у реки Гариеп.
– Помню.
Это путешествие было самым большим приключением в жизни Джима.
– Клиб проведет фургоны по этому проходу и встретится с тобой на границе неизвестных земель, у холма, похожего на голову бабуина.
– Да, помню, мы там охотились и убили жемчужного быка. Это был последний лагерь перед возвращением в колонию. – Он очень хорошо помнил, какое разочарование испытал, когда они повернули назад. – Я хотел идти к следующему горизонту и к следующему, пока не доберусь до самого последнего.
Баккат рассмеялся.
– Ты всегда был нетерпелив и таким остался. Твой отец встретится с тобой у Головы Бабуина. Сумеешь найти ее без меня? – Он отчасти насмехался над Джимом, но и в самом деле не мог его вести. – Твой отец выступит из Хай-Уэлда, только когда убедится, что Кайзер пошел за Бомву и Мансуром, и когда я вернусь с твоим ответом.
– Скажи отцу, что я приду.
Баккат встал и потянулся за луком и колчаном.
– Ты не можешь уйти сейчас, – сказал Джим. – Еще темно, а ты не отдыхал с самого выхода из Хай-Уэлда.
– Я пойду по звездам. – Баккат направился к выходу. – Клиб велел мне вернуться немедля. Мы встретимся у холма Голова Бабуина. – Выходя, он улыбнулся Джиму. – До того дня оставайся в мире, Сомойя. Держи Велангу всегда при себе, потому что, кажется мне, хоть она и молода, из нее выйдет хорошая женщина, как твоя мать.
И он исчез в ночи.
В темноте Баккат двигался быстро, как ночные животные, но когда он ушел из Маджубы, было уже поздно, и до останков канны он добрался на рассвете. Присев рядом, он приступил к осмотру, чтобы установить, кто побывал здесь накануне. Стервятники, сгорбившись, сидели на соседних утесах и отвесных скалах. Землю вокруг туши покрывали их перья – здесь птицы дрались из-за остатков, а все вокруг было испятнано их жидким пометом. Когти птиц взрыли землю, но Баккат отыскал следы нескольких шакалов и других мелких пожирателей падали и диких кошек. Следов гиен не было, но это неудивительно: в это время года горы слишком высоки и холодны для них. Скелет канны, пусть и очищенный до костей, оставался нетронутым. Гиены разгрызли бы кости в труху.
Если тут и побывал человек, его следы были уничтожены. Но Баккат был уверен, что за ним не следили. Мало кто мог бы разгадать его загадки. Потом его взгляд упал на грудную клетку канны. Кости гладкие и белые. Неожиданно Баккат тревожно присвистнул, и его уверенность пошатнулась. Он коснулся ребер, провел пальцем по одному, по другому. Следы такие слабые, что могли бы сойти за отметки зубов одного из падальщиков. Но Баккат почувствовал, как в сомнении напряглись мышцы его живота. Слишком гладкие и правильные, следы не зубов, а инструмента. Кто-то ножом соскребал мясо с костей.
Если это был человек, он оставил бы следы обуви, подумал Баккат и принялся быстро разглядывать землю – участок пошире, чтобы уйти за пределы хаоса, оставленного падальщиками. Ничего! Он вернулся к скелету и снова стал его изучать. Может, человек был босой? Но готтентоты ходят в сандалиях, да и что делал бы готтентот в горах в такое время года? Все они сейчас внизу на равнинах, со стадами. «Может, за мной все-таки следили? Но только посвященный мог прочесть мой след. Посвященный без обуви? Человек из племени сан? Один из моих соплеменников? – Баккат тревожился все сильнее. – Идти в Хай-Уэлд или вернуться к Сомойе? – Он поколебался, потом принял решение. – Я не могу одновременно идти в обе стороны. Я должен продолжать путь. Это мой долг. Я должен сообщить новости Клибу».
Теперь, при свете утра, он мог двигаться быстрее. Он побежал, но взгляд его ни на мгновение не останавливался, и ни один запах, ни один звук, каким бы слабым он ни был, не ускользал от него. Огибая заросли кустов с ветвями, увешанными бородами серого мха, Баккат раздул ноздри: он уловил острый запах испражнений. Он свернул с тропы в поисках источника запаха и нашел, через несколько шагов. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это помет хищника, который недавно наелся крови и мяса: испражнения черные, жидкие и зловонные.
«Шакал?» – подумал он и сразу понял, что это не так. Человек: рядом валялись грязные листья, которыми человек очищал себя. Только люди племени сан используют с этой целью листья моющей травы: они мягкие и сочные и, если растереть их руками, дают сок с травяным запахом. Баккат понял, что здесь, на тропе, ведущей из Маджубы, испражнялся тот же человек, что ел мясо канны. И это человек из племени сан. Но сколько посвященных из этого племени, кроме него самого, живут в колонии? Его племя сейчас в пустыне, в самых глухих местах. И чутье точно сказало ему, кто это.
Ксиа сам поймал змею. Он нашел ее убежище под плоским камнем. Использовал как приманку живого голубя, чтобы выманить мамбу, а когда змея высунулась из-под камня, прижал ей голову. Мамба была небольшая, с его руку, но яда в ней было достаточно, чтобы убить взрослого буйвола. Ксиа посадил ее в мешок женщины, куда она собирала съедобное, пока женщина спала с Баккатом. Наутро женщина открыла мешок, чтобы положить в него клубень, и змея трижды ужалила ее: один раз в палец и дважды в запястье. Смерть, хотя и быстрая, была слишком страшна, чтобы наблюдать за ней. Баккат плакал, держа женщину на руках. Спрятавшись в скалах, Ксиа все это видел. И даже теперь воспоминания о горе Бакката были так сладостны, что Ксиа подпрыгнул на обеих ногах, как кузнечик.
– Ни один зверь не уйдет от меня. Ни один человек не может меня победить. Потому что я Ксиа! – крикнул он, и ближайшие склоны отозвались эхом: – Ксиа! Ксиа! Ксиа!
После того как полковник Кайзер покинул его, Ксиа два дня и две ночи провел на холмах и в лесах Хай-Уэлда, высматривая Бакката. В первое утро он видел, как Баккат вышел из своей хижины, потянулся, почесался и со смехом выпустил газы. Для бушмена громкий звук выпускаемых газов – первый признак цветущего здоровья. Ксиа смотрел, как Баккат выпустил стадо из крааля и погнал к воде. Лежа в траве, как куропатка, Ксиа видел, как большой белый человек с черной бородой, которого звали Клиб, сокол, приехал из поместья. Он хозяин Бакката, и они вдвоем присели на открытом месте и сблизили головы, чтобы никто не мог их подслушать. И долго говорили шепотом. Даже Ксиа не мог подползти ближе и услышать, о чем они говорят.
Ксиа улыбался, созерцая этот тайный совет.
– Я знаю, что ты говоришь, Клиб. Я знаю, что ты посылаешь Бакката на поиски твоего сына. Знаю, что ты велишь ему быть осторожным, чтобы никто его не увидел, но я, Ксиа, как дух ветра, буду следить за их встречей.
Он видел, как вечером Баккат вошел в хижину и закрыл за собой дверь, видел, как внутри загорелся кухонный костер, но Баккат не выходил до самого рассвета.
– Ты пытаешься усыпить меня, Баккат, но случится это сегодня или завтра? – спросил он, наблюдая с вершины холма. – Больше ли у тебя терпения, чем у меня? Посмотрим. – Он видел, как на рассвете Баккат обошел свою хижину в поисках следов врага, кого-нибудь, кто шпионит за ним.
Ксиа радостно обнял себя и потер спину обеими руками.
– Думаешь, я такой дурак, чтобы подойти близко, Баккат? – Поэтому он и просидел всю ночь на холме. – Я Ксиа, и я не оставляю следа. Даже стервятник высоко в небе не обнаружит мое убежище.
Весь день смотрел он, как Баккат занимается своими делами, ухаживает за хозяйским скотом. Вечером он снова ушел в хижину. Ксиа в темноте колдовал. С его украшенного бусами пояса свисало несколько заткнутых полых рогов южноафриканской антилопы. Он взял из одного такого рога щепотку порошка и положил себе на язык. Это был пепел усов леопарда, смешанный с высушенным и измельченным львиным пометом и другими тайными ингредиентами. Растворяя этот порошок своей слюной, Ксиа произносил заклинание. Оно предназначалось для того, чтобы перехитрить добычу. Потом он трижды плюнул в сторону хижины Бакката.
– Это могучее заклинание, Баккат, – предупредил он своего врага. – Ни одно животное и ни один человек не могут ему противиться.
Конечно, это было не совсем так, но если заклинание не срабатывало, на то всегда находились причины. Иногда это происходило потому, что ветер менял направление, или над головой пролетела стая ворон, или зацвела лилия сглаза. Но если не считать таких и подобных им обстоятельств, заклинание действовало безукоризненно.
Сотворив заклинание, Ксиа сел и стал ждать. Он не ел со вчерашнего дня, поэтому достал из мешка куски копченого мяса. Ни голод, ни холодный ветер с заснеженных гор не останавливали его. Как и все его племя, он привык к боли и трудностям. Ночь была тиха – доказательство того, что заклинание успешно подействовало. Даже легкий ветерок мог скрыть звуки, к которым он прислушивался.
Вскоре после захода луны он услышал тревожный крик ночной птицы в лесу за хижиной Бакката. Ксиа кивнул себе.
– Там что-то движется.
Немного погодя с лесной почвы шумно взлетел козодой, и, сопоставив эти два звука, Ксиа установил, в какой стороне происходит движение. Он спустился с холма, неслышный, как тень, перед каждым шагом проверяя босым пальцем ноги поверхность, чтобы его не выдал треснувший сучок или шорох сухих листьев. Каждые несколько секунд он застывал, прислушиваясь, и услышал ниже у ручья сухой шелест: это дикобраз взъерошил иглы, предупреждая чересчур близко подошедшего хищника. Конечно, дикобраз мог увидеть леопарда, но Ксиа знал, что это не так. Леопард задержался бы, чтобы испугать своего природного врага, а человек сразу двинулся дальше. Ни один посвященный племени сан, даже Баккат и сам Ксиа, не могут избежать в темном лесу ночной встречи с козодоем или дикобразом. Этих знаков Ксиа оказалось достаточно, чтобы понять, в какую сторону движется Баккат.
Другой охотник допустил бы ошибку, сразу начав преследование, но Ксиа не торопился. Он знал, что Баккат сделает круг и вернется проверить, не идет ли за ним кто.
– Он почти так же хорошо знает законы дикой природы, как я. Но я Ксиа, и равных мне нет.
Говоря так, он чувствовал себя сильным и смелым. Он отыскал место, где Баккат пересек ручей, и в последних лучах заходящей луны увидел единственный влажный отпечаток ноги на речном камне. По размеру он детский, но ступня шире и нет подъема.
– Баккат! – Ксиа слегка подпрыгнул. – Я никогда не забуду след твоей ноги. Разве не видел я его сотни раз рядом со следом женщины, которая должна была стать моей женой? – Он помнил, как шел по их следам в буш и потом подполз и смотрел, как они совокупляются, извиваясь в траве. Это воспоминание сделало ненависть к Баккату холодной и свежей. – Но потом ты никогда уже не мог наслаждаться этими грудями-дынями. Об этом позаботились Ксиа и змея.
Теперь, установив направление следа, он мог задержаться, чтобы в темноте не попасть в ловушки, которые, конечно же, расставил Баккат.
– Он идет ночью и не сможет в темноте скрывать свои следы так же тщательно, как сделал бы днем. Я подожду восхода солнца, чтобы прочесть следы, которые он оставил для меня.
При первых признаках рассвета он снова взял след. Влажный отпечаток ноги высох, исчез, но через сто шагов Ксиа увидел сдвинутый булыжник. Еще сто шагов – и сломанный стебель травы, уже начавший увядать. Ксиа не стал задерживаться в поисках других следов. Быстрый беглый взгляд подтверждал верность его чутья и позволял уточнить направление. Ксиа улыбнулся и покачал головой, когда обнаружил место, где Баккат, затаившись, долго ждал у своего следа. Он сидел на корточках, и его пятки вдавились в землю. Потом, гораздо дальше, Ксиа обнаружил место, где Баккат сделал широкий круг и снова ждал у своего следа, как раненый буйвол возвращается и ждет преследующего его охотника.
Ксиа был так доволен собой, что взял небольшую понюшку, негромко чихнул и сказал:
– Знай, Баккат, за тобой идет Ксиа. А Ксиа превосходит тебя во всем.
Он старался не думать о девушке с медовой кожей: ведь это единственное, в чем Баккат его опередил.
Когда след повел в горы, он стал еще менее заметным. В длинной узкой долине Ксиа нашел место, где Баккат перепрыгивал с камня на камень, не касаясь мягкой земли и не потревожив траву или другие растения, кроме редкого серого лишайника на камнях. Это растение такое сухое и прочное, а Баккат так легок и ступня его так мала и гибка, что он прошел по этому месту легко, почти как горный ветерок. Присев, Ксиа разглядывал чуть другой цвет лишайника там, где его касались ноги Бакката. Он шел поодаль от следа с противоположной от солнца стороны: так солнечные лучи помогали лучше разглядеть след, и можно было вернуться и снова осмотреть его.
Потом даже Ксиа оказался в тупике. След поднимался по крутому склону, опять переходя с камня на камень. Потом неожиданно, на полпути к вершине, след кончился. Словно орел схватил Бакката когтями и унес в небо. Ксиа прошел дальше по направлению следа до самого конца долины, но больше ничего не обнаружил. Он вернулся туда, где след кончился, присел и стал поворачивать голову, разглядывая полоски лишайника, покрывавшие скалы.
В качестве последнего средства он достал щепотку порошка из рога южноафриканской антилопы и растворил в своей слюне. Закрыл глаза, давая им отдых, и проглотил порошок. Потом приоткрыл глаза и сквозь ресницы заметил легкое движение, словно взмах крыла летучей мыши. Но когда Ксиа посмотрел прямо, все исчезло, словно никогда не существовало. Во рту у него пересохло, по рукам побежали мурашки. Он понял, что его коснулся один из духов дикой природы, а видел он ноги Бакката, бегущего по камням. И двигались они не вверх, а вниз по склону.
В этот миг обостренного восприятия Ксиа по цвету лишайников догадался, что нога Бакката касалась их дважды: на пути вверх и вниз. И Ксиа вслух рассмеялся.
– Баккат, ты можешь обмануть любого, только не Ксиа.
Он прошел вниз по следу и увидел, как это было сделано. Баккат взбежал по склону, перепрыгивая с камня на камень, потом, посреди прыжка, повернул назад и побежал вниз, его маленькие ступни касались точно тех мест, что и в первый раз. И единственным заметным признаком оказался слегка измененный цвет лишайника.
У подножия склона след проходил под бурским бобовым деревом. Рядом со следом лежал кусочек сухой коры, не больше ногтя. Он упал недавно или был сбит с ветки наверху. В этом месте двойной след на поросших лишайником камнях снова становился одинарным. Ксиа вслух рассмеялся.
– Баккат забрался на дерево, как самка бабуина, которая была его матерью.
Он остановился под выступающей веткой, подпрыгнул, подтянулся, поднялся и встал вертикально, балансируя на узком суку. Он увидел следы, оставленные ногами Бакката, прошел по ним к стволу, спустился, снова взял след и побежал по нему.
Еще дважды Баккат загадывал ему загадки. С первой Ксиа столкнулся у основания красного утеса и потерял немало времени. Но после бурского бобового дерева он научился смотреть вверх и нашел место, где Баккат повис на руках. Он продвигался, перебирая руками и не касаясь ногами земли.
Солнце уже садилось, когда Ксиа достиг места, где Баккат подготовил вторую загадку. Казалось, даже он был не в силах ее разгадать. Немного погодя он испытал суеверный страх: с помощью своего заклинания Баккат отрастил крылья и улетел, как птица. Ксиа проглотил еще одну порцию порошка, но духи не коснулись его. Вместо этого заболела голова.
– Я Ксиа. Ни один человек не может меня обмануть, – сказал он, но, хоть и сказал это вслух, не смог справиться с ощущением поражения.
И тут он услышал звук, далекий, но узнаваемый. Эхо, отразившись от скал, повторило его, но одновременно скрыло направление, так что Ксиа завертел головой, стараясь определить его.
– Выстрел из мушкета, – прошептал он. – Духи не покинули меня. Они привели меня в нужное место.
Он оставил след, поднялся на ближайшую вершину, сел там и принялся наблюдать за небом. Вскоре в синей вышине он увидел крошечную черную точку.
– Там, где стреляют, – там Смерть. А у Смерти есть верные последователи.
Появилась новая точка, потом еще и еще. Они собрались в небе, образовав медленно вращающееся колесо. Ксиа вскочил и побежал туда. По мере его приближения точки превращались в стервятников; птицы парили на распростертых крыльях, поворачивали змеиные головы и всматривались в точку под собой среди гор.
Ксиа знал все пять пород стервятников, от обычной рыжевато-коричневой капской птицы до огромного бородатого падальщика с пятнистым горлом и треугольным хвостом.
– Спасибо, старые друзья, – сказал им всем Ксиа. С незапамятных времен эти птицы водили его племя на пир. Приблизившись к центру вращающегося круга, Ксиа пошел осторожнее, он перебегал от камня к камню, оглядываясь, зорко блестя глазами. Потом из-за хребта впереди он услышал человеческие голоса и, казалось, просто растаял в воздухе, словно клуб дыма.
Из своего укрытия он наблюдал, как трое навьючивали мясо на лошадей. Сомойю он знал хорошо. Это известный в колонии человек. Ксиа видел, как он на Рождество состязался с его хозяином. А вот женщина незнакома.
«Должно быть, та, которую ищет Гвеньяма. Женщина, сбежавшая с затонувшего корабля».
Он усмехнулся, узнав рядом с Драмфайром Трухарт.
«Скоро ты вернешься к хозяину», – пообещал он кобыле.
Потом он все внимание сосредоточил на миниатюрной фигуре Бакката, и его глаза начали косить от ненависти.
Он проследил, как маленький отряд закончил погрузку и пошел по звериной тропе, вьющейся по дну долины. Как только они ушли, Ксиа сбежал вниз, чтобы заполучить себе то, что осталось от канны. Там, где Джим перерезал антилопе горло, натекла лужа крови. Она свернулась, превратившись в густое желе. Ксиа набирал его в горсть и выливал себе в рот. Последние два дня он брал из своего мешка с едой очень немного и проголодался. Он слизал с пальцев последние соленые остатки. Но провести много времени у туши он не мог, потому что, если Баккат обернется, он сразу заметит – что-то не позволяет птицам сесть. Охотники мало оставили ему. Несколько гибких труб-кишок, которые не смогли унести. Ксиа сдавил их пальцами, выпуская жидкий помет. Оставшиеся экскременты придавали внутренностям резкий запах, которым Ксиа, жуя, наслаждался. Ему хотелось камнем расколоть крупные кости бедер и голеней и высосать жирный желтый костный мозг, но он знал, что Баккат вернется на место охоты и не пропустит такой очевидный след. Однако Ксиа ножом срезал остатки мяса, которые еще цеплялись за кости и грудную клетку. Эти кусочки он сложил в свой мешок, потом пучком травы стер отпечатки своих ног. Птицы скоро уничтожат те следы его присутствия, которые он не заметил. Когда Баккат вернется, проверяя свой след, здесь его ничто не насторожит.
С удовольствием жуя зловонные куски внутренностей, Ксиа оставил тушу и пошел за Баккатом и белой парой. Но шел не прямо по их следам, а сбоку, выше по склону долины. В трех местах он предвидел поворот долины, пробегал по высокогорью, где не могли пройти лошади, и перехватывал путников на дальней стороне. Издалека он заметил столб дыма в Маджубе и побежал к нему. С высоты он наблюдал, как прибыли беглецы с лошадьми. Он знал, что надо немедленно возвращаться и указать хозяину укрытие беглецов, но искушение задержаться и посмеяться над своим старым недругом Баккатом оказалось слишком сильным.
Трое мужчин: белый, черный и желтый – нарезали мясо полосами, женщина пересыпала полоски грубой солью из кожаного мешка, потом втирала соль ладонями и развешивала мясо на камнях. Тем временем мужчины бросали куски белого жира, который срезали с мяса, в трехногий котел на огне, для приготовления пищи или мыла.
Когда Баккат вставал и отходил от других, Ксиа следил за ним злобным взглядом кобры. Он трогал пальцами стрелы в маленьком колчане из древесной коры и мечтал о том дне, когда отравленное острие вопьется в тело Бакката.
Когда работа мясника была закончена, мужчины занялись лошадьми, а женщина разложила последние полоски мяса для высушивания. Потом ушла из лагеря по берегу ручья к зеленому омуту, который из-за поворота из лагеря не был виден. Она сняла шляпу и распустила блестящим облаком волосы. Ксиа был потрясен. Он никогда не видел волос такого цвета и длины. Это было неестественно и омерзительно. У женщин его племени головы покрыты короткими жесткими волосами, не такими, на которые приятно посмотреть и к которым приятно прикоснуться. Только у ведьмы или у другого мерзкого создания могут быть такие волосы. Ксиа плюнул, чтобы отвратить от себя зло.
Женщина внимательно огляделась, но человек не способен увидеть Ксиа, если сам Ксиа того не хочет. Женщина разделась, переступила через свою мешковатую одежду и, нагая, остановилась на краю воды. И снова Ксиа испытал отвращение к ее внешности. Это не женщина, а какое-то бесполое существо. Пропорции ее тела искажены: ноги слишком длинные, бедра узкие, живот впалый, а ягодицы у нее как у изголодавшегося мальчика. Женщины племени сан гордятся своим жирным задом. В том месте, где соединяются бедра, у этой женщины пока лишь клок волос. Он цвета песков Калахари и такой тонкий, что не скрывает срам. Ее щель как плотно сжатый рот. И никакого следа внутренних губ. Матери племени сан протыкают своим дочерям внутренние губы еще в детстве и растягивают их, чтобы они привлекательно выпячивались. По мнению Ксиа, мерой женской красоты служили большие ягодицы и свисающие половые губы. А у этой только груди свидетельствуют о женском поле, но и у них какая-то необычная форма. Они торчат вверх и вперед, и светлые соски насторожены и приподняты, как уши бик-бика, мелкой южноафриканской антилопы. Ксиа прикрыл рот и усмехнулся собственному сравнению. «Какой мужчина может пожелать такое существо?» – спросил он себя.
Женщина вошла в омут по подбородок. Ксиа видел достаточно, да и солнце садилось. Он перебрался на противоположный склон, так что его не могли заметить, и пошел к горе с плоской вершиной, синей и нереальной вдалеке, но хорошо видной на южном горизонте. Он будет идти всю ночь, чтобы сообщить новость хозяину.
Они жались к костру посреди хижины, потому что ночи были еще холодны. Ели толстые куски жареного мяса со спины канны и жаркое из почек, печени и жира, поджаренное на костре. С подбородка Бакката капал жир.
Когда Джим с довольным вздохом откинулся, Луиза налила ему чашку кофе. Он благодарно кивнул.
– А сама не хочешь?
Она отрицательно покачала головой:
– Я не люблю.
Она солгала. Она полюбила кофе, когда жила в Хоис-Брабанте, но знала, насколько он редок и дорог. Она видела, как Джим бережет маленький мешочек с зернами, которых хватит ненадолго. Она была так благодарна ему, спасителю и защитнику, что не хотела лишать его удовольствия.
– Он слишком крепкий и горький, – пожаловалась она.
Луиза вернулась на свое место по другую сторону костра и в его свете наблюдала за лицами мужчин, пока те разговаривали. Она не понимала, что они говорят: язык был ей незнаком, но звучал он мелодично и успокоительно. Она наелась и почувствовала сонливость; к тому же после Амстердама она ни разу не была так спокойна, не чувствовала себя в безопасности.
– Я передал твое сообщение Клибу, твоему отцу, – сказал Баккат Джиму. Они впервые заговорили о том, о чем непрерывно думали. Но говорить о серьезных делах раньше времени невежливо.
– Что он ответил? – с тревогой спросил Джим.
– Он просил передать тебе привет от себя и от твоей матери. Он сказал, что, хоть ты оставляешь пустоту в их сердцах, которая никогда не будет заполнена, ты не должен возвращаться в Хай-Уэлд. Он сказал, что толстый солдат из крепости будет ждать твоего возвращения с терпением крокодила, лежащего в грязи у водопоя.
Джим печально кивнул. С того момента, как он решил спасти девушку, он понимал, каковы будут последствия. Но сейчас, когда это подтвердил отец, неизбежность изгнания из колонии легла на него тяжким бременем. Отныне он действительно отщепенец.
В свете костра Луиза увидела выражение его лица и угадала причину. Она посмотрела на дрожащие языки пламени, и сознание своей вины словно нож ударило ее под ребра.
– Что еще он сказал? – негромко спросил Джим.
– Он сказал, что горечь расставания с единственным сыном будет слишком велика, если он не сможет еще раз увидеть тебя, перед тем как ты уйдешь.
Джим открыл рот, собираясь что-то сказать, но снова закрыл, а Баккат продолжал:
– Он знает, что ты собираешься идти на север по Дороге Грабителей. Он сказал, что ты не выживешь с теми небольшими запасами, которые прихватил с собой. Он собирается привезти тебе еще. Он сказал, что это будет твое наследство.
– Но как это возможно? Я не могу пойти к нему. А он не может пойти ко мне. Риск слишком велик.
– Он уже послал Бомву, твоего дядю Дориана и Мансура с двумя фургонами, нагруженными мешками с песком и ящиками с камнями, по восточной дороге вдоль берега. Кайзер пойдет за ними, а твой отец сможет встретиться с тобой в назначенном месте. И привезет с собой другие фургоны со своим прощальным даром.
– Но где мы встретимся? – спросил Джим. При мысли о свидании с отцом он испытал глубокое облегчение и возбуждение. Он считал, что они расстались навсегда. – Сюда, в Маджубу, он прийти не может. Горная дорога слишком крута, фургоны не пройдут.
– Нет, сюда он не придет.
– Но куда? – спросил Джим.
– Помнишь, как два года назад мы вместе путешествовали к границам колонии? – Джим кивнул. – Мы прошли по тайному проходу у реки Гариеп.
– Помню.
Это путешествие было самым большим приключением в жизни Джима.
– Клиб проведет фургоны по этому проходу и встретится с тобой на границе неизвестных земель, у холма, похожего на голову бабуина.
– Да, помню, мы там охотились и убили жемчужного быка. Это был последний лагерь перед возвращением в колонию. – Он очень хорошо помнил, какое разочарование испытал, когда они повернули назад. – Я хотел идти к следующему горизонту и к следующему, пока не доберусь до самого последнего.
Баккат рассмеялся.
– Ты всегда был нетерпелив и таким остался. Твой отец встретится с тобой у Головы Бабуина. Сумеешь найти ее без меня? – Он отчасти насмехался над Джимом, но и в самом деле не мог его вести. – Твой отец выступит из Хай-Уэлда, только когда убедится, что Кайзер пошел за Бомву и Мансуром, и когда я вернусь с твоим ответом.
– Скажи отцу, что я приду.
Баккат встал и потянулся за луком и колчаном.
– Ты не можешь уйти сейчас, – сказал Джим. – Еще темно, а ты не отдыхал с самого выхода из Хай-Уэлда.
– Я пойду по звездам. – Баккат направился к выходу. – Клиб велел мне вернуться немедля. Мы встретимся у холма Голова Бабуина. – Выходя, он улыбнулся Джиму. – До того дня оставайся в мире, Сомойя. Держи Велангу всегда при себе, потому что, кажется мне, хоть она и молода, из нее выйдет хорошая женщина, как твоя мать.
И он исчез в ночи.
В темноте Баккат двигался быстро, как ночные животные, но когда он ушел из Маджубы, было уже поздно, и до останков канны он добрался на рассвете. Присев рядом, он приступил к осмотру, чтобы установить, кто побывал здесь накануне. Стервятники, сгорбившись, сидели на соседних утесах и отвесных скалах. Землю вокруг туши покрывали их перья – здесь птицы дрались из-за остатков, а все вокруг было испятнано их жидким пометом. Когти птиц взрыли землю, но Баккат отыскал следы нескольких шакалов и других мелких пожирателей падали и диких кошек. Следов гиен не было, но это неудивительно: в это время года горы слишком высоки и холодны для них. Скелет канны, пусть и очищенный до костей, оставался нетронутым. Гиены разгрызли бы кости в труху.
Если тут и побывал человек, его следы были уничтожены. Но Баккат был уверен, что за ним не следили. Мало кто мог бы разгадать его загадки. Потом его взгляд упал на грудную клетку канны. Кости гладкие и белые. Неожиданно Баккат тревожно присвистнул, и его уверенность пошатнулась. Он коснулся ребер, провел пальцем по одному, по другому. Следы такие слабые, что могли бы сойти за отметки зубов одного из падальщиков. Но Баккат почувствовал, как в сомнении напряглись мышцы его живота. Слишком гладкие и правильные, следы не зубов, а инструмента. Кто-то ножом соскребал мясо с костей.
Если это был человек, он оставил бы следы обуви, подумал Баккат и принялся быстро разглядывать землю – участок пошире, чтобы уйти за пределы хаоса, оставленного падальщиками. Ничего! Он вернулся к скелету и снова стал его изучать. Может, человек был босой? Но готтентоты ходят в сандалиях, да и что делал бы готтентот в горах в такое время года? Все они сейчас внизу на равнинах, со стадами. «Может, за мной все-таки следили? Но только посвященный мог прочесть мой след. Посвященный без обуви? Человек из племени сан? Один из моих соплеменников? – Баккат тревожился все сильнее. – Идти в Хай-Уэлд или вернуться к Сомойе? – Он поколебался, потом принял решение. – Я не могу одновременно идти в обе стороны. Я должен продолжать путь. Это мой долг. Я должен сообщить новости Клибу».
Теперь, при свете утра, он мог двигаться быстрее. Он побежал, но взгляд его ни на мгновение не останавливался, и ни один запах, ни один звук, каким бы слабым он ни был, не ускользал от него. Огибая заросли кустов с ветвями, увешанными бородами серого мха, Баккат раздул ноздри: он уловил острый запах испражнений. Он свернул с тропы в поисках источника запаха и нашел, через несколько шагов. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что это помет хищника, который недавно наелся крови и мяса: испражнения черные, жидкие и зловонные.
«Шакал?» – подумал он и сразу понял, что это не так. Человек: рядом валялись грязные листья, которыми человек очищал себя. Только люди племени сан используют с этой целью листья моющей травы: они мягкие и сочные и, если растереть их руками, дают сок с травяным запахом. Баккат понял, что здесь, на тропе, ведущей из Маджубы, испражнялся тот же человек, что ел мясо канны. И это человек из племени сан. Но сколько посвященных из этого племени, кроме него самого, живут в колонии? Его племя сейчас в пустыне, в самых глухих местах. И чутье точно сказало ему, кто это.