Комната Луизы оказалась светлой и просторной. Мебель решительно великолепная, с бархатными занавесями, позолоченными стульями и кроватью под пологом. На кровати пуховая перина и толстые одеяла. Был даже камин, отделанный мрамором, хотя Сталс предупредил, что ей будут давать одно ведро угля в неделю. Но – чудо из чудес – здесь оказалось и маленькое отгороженное помещение, в нем резное сиденье со скрывавшей его крышкой, а под сиденьем – ночной горшок. В первую ночь, ложась в постель, Луиза радовалась. Казалось, ей никогда не было так тепло, как в тот вечер.
Она очнулась от глубокого, без сновидений, сна и лежала неподвижно, пытаясь определить, что ее разбудило. Потом звук раздался снова, и ее сердце дрогнуло. Это были шаги, но доносились они со стороны забранной панелью стены в глубине комнаты. Луизу охватил страх перед сверхъестественным, и она не могла ни пошевелиться, ни закричать. Потом послышался скрип открывающейся двери, и ниоткуда показался призрачный свет. Медленно разошлась панель в дальней стене, и появилась неопределенная фигура. Высокий бородатый мужчина в штанах и белой рубашке с широкими сверху и суживающимися книзу рукавами и с шейным платком.
– Луиза!
Голос звучал глухо и отдавался необычным эхом. Именно такой голос должен быть у призрака. Луиза укрылась с головой и лежала, затаив дыхание. Она слышала приближающиеся к кровати шаги и видела сквозь щель в одеяле колеблющийся свет. Возле нее шаги остановились, и неожиданно одеяло было отброшено. На этот раз Луиза закричала, хотя понимала, что тщетно: Гертруда в соседней комнате спит крепко, даже землетрясение ее не разбудит, и на этом этаже Хоис-Брабанта они с ней одни. Она смотрела в лицо над собой в таком ужасе, что даже при свете лампы не узнала вошедшего.
– Не бойся, дитя. Я не причиню тебе вреда.
– О минхеер! – Она с облегчением крепко прижалась к его груди. – Я думала, вы привидение.
– Спокойней, дитя. – Он погладил ее по волосам. – Все позади. Бояться нечего. – Ей потребовалось немало времени, чтобы успокоиться. Тогда он сказал: – Я тебя не оставлю здесь одну. Идем со мной.
Он взял ее за руку, и она доверчиво пошла за ним босиком, в одной ночной рубашке. Он провел ее через дверь в стене. За ней оказалась винтовая лестница. Они поднялись по этой лестнице и прошли через другую потайную дверь. И неожиданно оказались в великолепном помещении, таком просторном, что даже пятьдесят свечей, горевших в канделябрах, оставляли дальние углы и потолок в тени. Он провел ее к камину, в котором высоко плясало желтое пламя.
Минхеер обнял ее и погладил по голове.
– Ты думала, я забыл тебя?
Она кивнула:
– Я думала, вы на меня рассердились и больше меня не любите.
Он усмехнулся и поднял ее лицо к свету.
– Какая ты красавица, малышка. Вот как я на тебя сердит и вот как я тебя не люблю.
Он поцеловал ее в губы, и она ощутила острый ароматный вкус его сигар, от которого почувствовала себя в безопасности. Наконец он разнял руки и усадил Луизу на мягкий диван перед камином. Потом прошел к столу, где стояли хрустальные бокалы и графин с рубиново-красной жидкостью. Налил и принес ей.
– Выпей. Это прогонит дурные мысли.
Она подавилась и закашлялась от крепкого спиртного, но потом дивное тепло разлилось по ее телу до кончиков пальцев на руках и ногах. Хозяин сел рядом, гладил ее по волосам и негромко рассказывал, как она красива, какая она хорошая девочка и как он скучал по ней. Успокоенная теплом в желудке и гипнотическим голосом, Луиза положила голову ему на грудь. Он приподнял край ее ночной рубашки, и она выбралась из нее. Теперь она была совершенно нагая. Она не испытывала никакого стыда, когда он играл ее телом и целовал лицо. И поворачивалась так, чтобы ему было удобнее.
Неожиданно он встал. Она смотрела, как он снимает рубашку и штаны. Когда он вернулся к дивану и остановился перед ней, ему не нужно было направлять ее руки: она сама совершенно естественно протянула их. Она смотрела на его член, когда, как он учил ее, оттянула назад кожу, обнажив блестящую, цвета сливы головку. Тогда он взял ее руки, отвел их и опустился перед ней на пол. Развел ей колени и уложил ее на спину, на мягкий бархат дивана. Опустил лицо, и она почувствовала, как его усы щекочут ее тело между бедер и перемещаются выше.
– Что вы делаете?! – в тревоге воскликнула Луиза. Раньше он так не делал, и она попыталась сесть. Он прижал ее, и она вдруг закричала и впилась ногтями ему в плечи. Его губы прижались к ее самым интимным местам. Ощущение было таким острым, что на мгновение Луизе показалось, что она теряет сознание.
Он спускался за ней по винтовой лестнице не каждый вечер. Часто по вечерам слышался грохот карет на булыжной мостовой под окном Луизы. Она задувала свечу и из-за занавески смотрела, как на очередной банкет или званый вечер приезжают гости минхеера ван Риттерса. После их отъезда она долго лежала без сна, надеясь услышать его шаги на лестнице, но обычно ее ждало разочарование.
На недели или даже месяцы он исчезал, уплывал на одном из своих кораблей в далекие края с необычными названиями. Когда его не было, она скучала и не находила себе места. Луиза обнаружила, что у нее не хватает терпения даже на Гертруду, и была очень недовольна собой.
Когда он возвращался, его присутствие заполняло весь большой дом, даже слуги оживлялись, всех охватывало возбуждение. Неожиданно всякая скука, всякое томление исчезали, когда Луиза слышала его шаги на лестнице, и она вскакивала с кровати и бежала к потайной двери встретить его. Позже он придумал сигнал, чтобы вызывать ее к себе, а не спускаться к ней. За ужином он посылал лакея с розой для Гертруды. Никто из слуг, доставлявших розу, не считал это странным: все знали, что минхеер испытывает необъяснимую привязанность к своей некрасивой и не слишком умной дочери. Но в такие вечера дверь на верху винтовой лестницы оставалась открытой, и когда Луиза проходила в нее, он ее ждал.
Эти встречи никогда не бывали одинаковыми. Каждый раз он изобретал для них обоих какую-нибудь новую игру. Заставлял ее надевать фантастические костюмы, играть роль молочницы, конюха или принцессы. Иногда приказывал ей надевать маску в виде головы демона или дикого зверя.
В другие вечера они разглядывали рисунки в зеленой книге и потом разыгрывали изображенные на них сцены. Когда он в первый раз показал ей рисунок, на котором девушка лежала под юношей и его стержень был на всю длину погружен в нее, Луиза не поверила, что такое возможно. Но он был мягок, терпелив и предупредителен, так что когда это произошло, боль не была сильной и лишь несколько капель девственной крови упали на простыни широкой кровати. Луизе казалось, что она добилась чего-то невероятного, и, оставшись одна, она со страхом и благоговением разглядывала нижнюю часть своего тела. Она была убеждена, что теперь уж хозяин ничему больше не может ее научить. Считала, что научилась доставлять ему и себе наслаждение самым удобным способом. Но она ошибалась.
Он уехал в одно из своих бесконечных путешествий, на этот раз в город под названием Санкт-Петербург, ко двору царя Петра Алексеевича – которого некоторые называли Петром Великим, – чтобы позаботиться о своих интересах в торговле ценными мехами. Когда он вернулся, Луиза была вне себя от возбуждения, и ей не пришлось долго ждать вызова. В этот вечер лакей принес Гертруде красную розу; Луиза в это время нарезала жареного цыпленка.
– Чему ты так радуешься, Луиза? – спросила Гертруда, глядя, как Луиза танцует по спальне.
– Потому что я люблю тебя, Герти, и всех на свете, – пропела Луиза.
Гертруда захлопала в ладоши.
– А я люблю тебя, Луиза.
Вечером, войдя через потайную дверь в спальню минхеера ван Риттерса, Луиза изумленно остановилась. Новая игра… она смутилась и даже испугалась. Слишком похоже на явь и страшно.
Голова минхеера ван Риттерса скрывалась под плотной черной кожаной маской с грубыми прорезями для глаз и рта. На нем был черный кожаный фартук и блестящие черные сапоги выше колен. Руки в черных перчатках он скрестил на груди. Она едва сумела оторвать от него взгляд, чтобы посмотреть на зловещее сооружение, стоявшее в центре комнаты. К таким привязывают преступников, когда публично бичуют их перед зданием суда. Но вместо обычных цепей с верха треножника свисали шелковые шнуры.
Она улыбнулась дрожащими губами, но он непроницаемо смотрел на нее через прорези в черном капюшоне. Ей захотелось повернуться и убежать, но он предвосхитил ее намерение. Подошел к двери и запер ее на ключ. Потом положил ключ в передний карман своего фартука. Ноги под ней подогнулись, и она опустилась на пол.
– Простите, – прошептала она. – Пожалуйста, не делайте мне больно.
– За грех блуда ты приговариваешься к двадцати ударам хлыстом.
Голос его звучал строго и резко.
– Пожалуйста, отпустите меня. Я не хочу играть в эту игру.
– Это не игра.
Он подошел к ней и, хотя она просила сжалиться, поднял и провел к треножнику. Привязал руки высоко над головой шелковыми шнурами. Луиза, с длинными золотистыми волосами, спадавшими на лицо, оглядывалась на него.
– Что вы со мной сделаете?
Он прошел к столу у дальней стены комнаты и, повернувшись к Луизе спиной, что-то взял. Потом, с театральной медлительностью, снова повернулся к ней с хлыстом в руке. Она заскулила, стараясь высвободиться из шелковых уз, связывавших руки, повисла на треножнике, дергаясь и извиваясь. Он подошел к ней, вложил палец в разрез ночной рубашки и разорвал ее донизу. Отбросил обрывки, и Луиза осталась обнаженной. Потом обошел треножник, остановился перед ней, и она увидела большую выпуклость под кожаным фартуком – свидетельство его возбуждения.
– Двадцать ударов, – повторил он холодным, незнакомым чужим голосом, – и ты будешь считать каждый удар. Поняла, маленькая распутница?
– Я не понимаю, в чем провинилась. Мне казалось, вам нравится.
Он взмахнул хлыстом, и плеть просвистела в воздухе у самого ее лица. Потом он зашел сзади, и она закрыла глаза и напряглась всем телом, но все равно боль была невероятной, и Луиза громко закричала.
– Считай, – приказал он, и она подчинилась, шевеля побелевшими дрожащими губами.
– Один! – прокричала она.
Так продолжалось без жалости, без перерывов, пока она не лишилась чувств. Он поднес к ее носу маленький зеленый флакон, и едкие испарения привели ее в себя. И все началось снова.
– Считай! – приказал он.
Наконец она смогла прошептать «двадцать», и он положил хлыст на стол. Подходя к ней, он развязывал кожаные ремешки фартука. Луиза висела на треножнике, не в силах поднять голову или упереться во что-нибудь. Спина, ягодицы и верхняя часть ног горели словно в огне.
Он подошел к ней сзади, и она почувствовала, как он раздвигает ее красные исхлестанные ягодицы. Последовала боль, еще более сильная, чем все предыдущее. Он вошел в нее самым противоестественным, извращенным путем, разрывал ее на части. Страшная боль охватила внутренности Луизы, и в ней нашлись новые силы, чтобы кричать, кричать…
Наконец он снял ее с треножника, закутал в одеяло и отнес вниз по лестнице. И, ни слова не сказав, оставил в кровати, в слезах. Утром, с трудом добравшись до туалета и сев на резное сиденье, она обнаружила, что по-прежнему кровоточит.
Семь дней спустя, когда ее шрамы еще не залечились, Гертруда снова получила красную розу. Дрожа, беззвучно плача, Луиза поднялась по лестнице в ответ на призыв. А когда вошла, в центре комнаты стоял треножник, а на минхеере были маска и кожаный фартук палача.
Ей потребовались месяцы, чтобы набраться храбрости, но наконец она пошла к Элизе и рассказала, как обращается с ней минхеер. Она задрала юбку и повернулась, чтобы показать шрамы на спине. Потом нагнулась и показала красный, воспаленный задний проход.
– Прикройся, бесстыдная шлюха, – закричала Элиза и ударила ее по щеке. – Как ты смеешь клеветать на такого великого и доброго человека? Я немедленно доложу об этом минхееру, а пока велю Сталсу закрыть тебя в винном погребе.
Два дня Луиза провела на каменном полу в темном углу погреба. Боль ниже спины грозила поглотить всю ее душу. На третий день за ней из города явились сержант и трое солдат из городской стражи. Когда ее выводили во двор кухни, она поискала взглядом Гертруду, Элизу или Сталса, но не увидела ни их, ни других слуг.
– Спасибо, что спасли меня, – сказала она сержанту. – Еще день я бы не перенесла.
Он бросил на нее загадочный взгляд.
– Мы обыскали твою комнату и нашли украденные тобой драгоценности, – сказал он. – Какая чудовищная неблагодарность по отношению к человеку, который был так добр к тебе! Посмотрим, что скажет магистрат.
Магистрат страдал от последствий вчерашних вечерних излишеств. Он был одним из пятидесяти гостей на приеме в Хоис-Брабанте, чьи погреба и стол славились по всем Нидерландам. Коэн ван Риттерс был его старым другом, и магистрат сердито посмотрел на молодую женщину, которую привели к нему. Накануне вечером Коэн говорил с ним об этой девчонке, пока они курили сигары и приканчивали бутылку старого коньяка. Магистрат нетерпеливо выслушал отчет сержанта о найденных доказательствах; сержант положил перед ним сверток с украденными драгоценностями, найденный в комнате Луизы.
– Подсудимая приговаривается к пожизненной каторге в Батавии, – вынес решение магистрат.
«Золотая чайка» стояла в гавани, готовая к отплытию. Из суда Луизу отвели прямо на корабль. Там ее встретил старший надзиратель. Он внес ее имя в список, потом двое его людей надели на ноги девушке цепи и отвели ее на нижнюю палубу.
И вот теперь, почти год спустя, «Золотая чайка» стоит на якоре в Столовом заливе. Даже сквозь толстые дубовые доски борта Луиза расслышала окрик:
– Шлюпка с продуктами. Разрешите причалить?
Она очнулась после долгой задумчивости и всмотрелась в щель крышки орудийного порта. И увидела шлюпку, в которой гребли к кораблю несколько черных и белых. На носу стоял высокий широкоплечий головорез, и Луиза вздрогнула, узнав того, что был за рулем. Тот самый молодой человек, который спросил ее имя и бросил ей рыбу. Она дралась за обладание этим драгоценным даром, потом разрезала своим лезвием и поделилась с тремя другими женщинами. Они не были ее подругами – на борту этого корабля друзей вообще не могло быть, но в самом начале плавания эти четверо заключили договор о взаимозащите, просто чтобы выжить. Они съели рыбу сырой под завистливыми взглядами других женщин, которые столпились вокруг, ожидая возможности ухватить кусок.
Глядя, как тяжело груженная продуктами шлюпка причаливает к борту корабля, Луиза с тоской вспоминала замечательный вкус сырой рыбы. Послышался стук, крики, заскрипели лебедки, офицеры выкрикивали приказы. Луиза в щель видела, как на борт поднимают корзины и ящики со свежими продуктами. Она чувствовала запах фруктов и свежезамаринованных овощей. Рот ее наполнился слюной, но она знала, что большая часть этого изобилия пойдет в офицерскую столовую, а то, что останется, – матросам и тюремщикам. И ничего не дойдет до заключенных. Как и раньше, они будут получать сухари, изъеденные долгоносиками, и соленую свинину, кишащую червями.
Неожиданно она услышала стук в крышку орудийного порта дальше по палубе и мужской голос, произносивший негромко, но настойчиво:
– Луиза! Есть здесь Луиза?
Прежде чем она смогла ответить, другая женщина завопила в ответ:
– Ja, дорогой, я Луиза. Хочешь попробовать мой горшочек с медом?
Все рассмеялись.
Луиза узнала мужской голос. Она пыталась перекричать хор грязных предложений и обвинений, но женщины заглушали ее со злобной радостью, и она поняла, что ее не услышат. С растущим отчаянием она всматривалась в щель, но поле зрения было ограничено.
– Я здесь! – кричала она по-голландски. – Я Луиза!
Неожиданно перед ней появилось его лицо. Он, должно быть, стоял на банке шлюпки, пришвартованной сразу под портом.
– Луиза? – Он прижался глазом с другой стороны щели, и они посмотрели друг на друга с расстояния в несколько дюймов. – Да. – Он неожиданно рассмеялся. – Голубые глаза! Ярко-голубые глаза.
– Кто ты? Как тебя зовут?
Повинуясь какому-то порыву, она заговорила по-английски.
– Ты говоришь по-английски?
– Нет, болван, по-китайски! – рявкнула она в ответ, и он снова рассмеялся. Судя по голосу, он был человек властный и дерзкий, но это единственный дружелюбный голос, какой она услышала за год.
– Какая ты бойкая! У меня есть для тебя кое-что еще. Можешь открыть эту крышку? – спросил он.
– Когда сверху смотрят все стражники? – в ответ спросила она. – Если увидят, что мы разговариваем, меня изобьют.
– Нет, нас скрывает крутизна борта.
– Подожди, – сказала она и вытащила свой кинжал. Быстро перерезала последние волокна, которые еще удерживали на месте замок. Потом откинулась назад, прижалась босыми ногами к крышке порта и надавила изо всех сил. Петли заскрежетали и подались на несколько дюймов. Она увидела его пальцы: он пытался сделать щель пошире.
Потом он просунул в отверстие небольшой парусиновый сверток.
– Там тебе письмо, – прошептал он, приблизив лицо. – Прочти.
И он исчез.
– Погоди! – взмолилась она, и его лицо снова появилось в отверстии. – Ты не сказал, как тебя зовут.
– Джим. Джим Кортни.
– Спасибо, Джим Кортни, – сказала она и опустила крышку.
Три женщины плотным защитным кольцом окружили ее, пока она раскрывала пакет. Они быстро разделили сушеное мясо и жесткие сухари и с отчаянной жадностью сгрызли эту неаппетитную пищу. Увидев гребень для волос, Луиза почувствовала, что на глаза ей навернулись слезы. Гребень был из пятнистого черепашьего панциря цвета меда. Она провела гребнем по волосам; он скользил гладко, не выдергивая пряди, как грубая гребенка, которую она вырезала из дерева. Затем она обнаружила напильник и нож, завернутые вместе в обрывок ткани. Нож с роговой ручкой, его лезвие, которое она попробовала на пальце, оказалось тонкое и острое. Отличное оружие. Маленький прочный напильник, трехгранный. Луиза впервые за все эти месяцы почувствовала прилив надежды. Она посмотрела на кандалы на ногах. Кожа под ними покрылась мозолями. Нож и напильник – дар бесценный, но больше всего ее тронул гребень. Это доказательство, что он видит в ней женщину, а не арестантку, отребье из канав и трущоб. Она порылась в мешке в поисках обещанного письма. Это был один листок дешевой бумаги, искусно сложенный конвертом. Четким крупным почерком на нем было написано «Луизе». Она развернула листок, стараясь не разорвать. Написано было на ломаном голландском, но она сумела понять суть.
«Напильником перепили кандалы. Завтра ночью под кормой будет ждать лодка. Когда услышишь две склянки средней вахты, прыгай. Я услышу всплеск. Не трусь».
Ее сердце учащенно забилось. Она сразу поняла, что шансы на успех ничтожны. Могут помешать сотни обстоятельств, не считая мушкетной пули или акульих зубов. Но главное, она нашла друга, а с ним надежду на спасение, пусть и очень слабую. Она разорвала записку на мелкие кусочки и бросила их в зловонное ведро с испражнениями. Никто из стражников и не подумает искать там. Потом она забралась под лафет, в темноту, в единственное место, где могла побыть одна, и села, сложив ноги так, чтобы легко добраться до цепей. Первым же прикосновением напильника она провела мелкую, но яркую бороздку, и несколько частиц железа полетели на палубу. Кандалы были выкованы из незакаленной стали плохого качества, но требовались время и настойчивость, чтобы распилить их.
– В моем распоряжении день и ночь, – подбадривала она себя. – До двух склянок средней вахты.
Луиза прижала напильник к бороздке, и новые частицы железа посыпались на палубу.
Лодка избавилась от груза и теперь шла легко. За рулем сидел Мансур, а Джим греб и поглядывал назад, за корму. Снова и снова он улыбался, вспоминая короткий разговор с Луизой. Она говорит по-английски, на хорошем английском, лишь с легким голландским акцентом, она умна и быстро соображает. Она быстро применяется к обстоятельствам. Это не безмозглая воровка или шлюха. Он видел в щель ее голые ноги, когда она помогала ему приоткрыть крышку. Болезненно худые и натерты цепями, но длинные и прямые, не кривые, не изуродованы рахитом. «Отличная кровь!» – как сказал бы его отец о породистой кобыле. Рука, которая взяла сверток, была грязной, с обломанными растрескавшимися ногтями, но красивой формы, и пальцы тонкие, заостренные. Рука дамы, а не рабыни или судомойки. «Да, она не пахнет розами или лавандой. Но она бог знает сколько времени провела в этой грязной лохани. А ты чего ожидал?» Он находил ей оправдания. Потом подумал о ее глазах, удивительных голубых глазах, и на его лице появилось мягкое, мечтательное выражение.
– Эй, братишка! – крикнул Мансур. – Греби! Если будешь зевать, мы наткнемся на остров Роббен.
Джим очнулся как раз вовремя, чтобы встретить следующую волну, поднявшую корму лодки.
– Море волнуется, – хмыкнул его отец. – Как бы к утру не разыгралась буря. Надо перевезти остатки груза, пока не начало штормить.
Джим оторвал взгляд от удалявшегося корабля и посмотрел за него. Сердце его дрогнуло. Грозовые тучи на горизонте напоминали темные горы.
«Нужно придумать предлог, чтобы остаться на берегу, когда повезут последний груз на «Золотую чайку», – решил он. – Другого шанса подготовиться у меня не будет».
Когда мулы начали вытаскивать шлюпку на берег, Джим сказал отцу:
– Надо отнести капитану Гуго его долю. Если не положить в его толстый кулак горстку монет, он может нам навредить.
– Пусть старый вор подождет. Ты мне нужен, чтобы помочь со следующим грузом.
– Я обещал Гуго, да и у тебя для следующей ходки есть полный экипаж.
Том Кортни проницательно посмотрел на сына. Он хорошо его знал. Джим что-то задумал. Не в привычках Джима увиливать от работы. Напротив, это скала, на которую Том вполне может опереться. Именно он наладил отношения с интендантом тюремного корабля, он получил у Гуго разрешение на торговлю, он руководил разгрузкой первой шлюпки. Ему можно доверять.
– Ну, не знаю…
Том задумчиво погладил подбородок.
Быстро вмешался Мансур.
– Отпусти его, дядя Том. Я его заменю.
– Хорошо, Джим. Иди в гости к своему другу Гуго, – согласился Том, – но будь на берегу, чтобы помочь с лодками, когда мы вернемся.
– Помилуй нас Боже, – вслух сказал он. – Если начнется шторм, я не смогу подобрать девушку, пока он не закончится.
И тут он вспомнил свои указания ей. Он велел ей точно в две склянки средней вахты прыгать за борт. Он не может отправить ей другое послание, чтобы она этого не делала. Хватит ли у нее здравого смысла остаться на борту в бурю, поймет ли она, что он не мог явиться на свидание, или все равно бросится за борт и погибнет в темноте? Мысль о том, как она будет тонуть в темных водах, была словно удар кулаком в живот, и его затошнило. Он повернул Драмфайра головой к крепости и сжал бока лошади коленями.
Капитан Гуго удивился, но и обрадовался тому, что так быстро получил комиссионные. Джим бесцеремонно оставил его, отказавшись даже от чашки кофе, и поскакал назад на берег. В пути он напряженно размышлял.
У него так мало времени, чтобы все продумать. Всего несколько часов назад он убедился, что у девушки хватит духа решиться на опасный побег. Прежде всего, если удастся доставить ее на берег, надо будет отыскать для нее безопасное укрытие. Как только ее исчезновение обнаружат, на поиски отправится весь гарнизон – сотня пехотинцев и кавалерийский эскадрон. У войск компании в крепости мало других дел, и охота за человеком, тем более за женщиной, будет самым будоражащим воспоминанием за все годы службы. Полковник Кайзер, командир гарнизона, захочет обязательно поймать сбежавшую арестантку.
Впервые Джим позволил себе задуматься о последствиях, если его опрометчивый план рухнет. И встревожился: он может навлечь беду на семью. Строгий закон, изданный директорами ВОК, всемогущими Семнадцатью из Амстердама, запрещал иностранцам поселяться или вести дела в колонии. Однако, как и со многими другими строгими законами директоров в Амстердаме, была возможность обойти его в особых обстоятельствах. К таким особым обстоятельствам относилась выраженная в крупных суммах благодарность его превосходительству губернатору ван де Виттену. Братьям Кортни разрешение проживать и вести торговлю в колонии Доброй Надежды обходилось в двадцать тысяч гульденов ежегодно. Ван де Виттен вряд ли захочет отменить свое разрешение. Они с Томом Кортни были в дружеских отношениях, и Том делал щедрые взносы в неформальный пенсионный фонд ван де Виттена.
Джим надеялся, что если они с девушкой просто исчезнут из колонии, его семью не в чем будет обвинить. Конечно, возникнут подозрения; в конечном счете это может стоить отцу еще одного дара ван де Виттену, но, если он не вернется, все закончится благополучно.
Она очнулась от глубокого, без сновидений, сна и лежала неподвижно, пытаясь определить, что ее разбудило. Потом звук раздался снова, и ее сердце дрогнуло. Это были шаги, но доносились они со стороны забранной панелью стены в глубине комнаты. Луизу охватил страх перед сверхъестественным, и она не могла ни пошевелиться, ни закричать. Потом послышался скрип открывающейся двери, и ниоткуда показался призрачный свет. Медленно разошлась панель в дальней стене, и появилась неопределенная фигура. Высокий бородатый мужчина в штанах и белой рубашке с широкими сверху и суживающимися книзу рукавами и с шейным платком.
– Луиза!
Голос звучал глухо и отдавался необычным эхом. Именно такой голос должен быть у призрака. Луиза укрылась с головой и лежала, затаив дыхание. Она слышала приближающиеся к кровати шаги и видела сквозь щель в одеяле колеблющийся свет. Возле нее шаги остановились, и неожиданно одеяло было отброшено. На этот раз Луиза закричала, хотя понимала, что тщетно: Гертруда в соседней комнате спит крепко, даже землетрясение ее не разбудит, и на этом этаже Хоис-Брабанта они с ней одни. Она смотрела в лицо над собой в таком ужасе, что даже при свете лампы не узнала вошедшего.
– Не бойся, дитя. Я не причиню тебе вреда.
– О минхеер! – Она с облегчением крепко прижалась к его груди. – Я думала, вы привидение.
– Спокойней, дитя. – Он погладил ее по волосам. – Все позади. Бояться нечего. – Ей потребовалось немало времени, чтобы успокоиться. Тогда он сказал: – Я тебя не оставлю здесь одну. Идем со мной.
Он взял ее за руку, и она доверчиво пошла за ним босиком, в одной ночной рубашке. Он провел ее через дверь в стене. За ней оказалась винтовая лестница. Они поднялись по этой лестнице и прошли через другую потайную дверь. И неожиданно оказались в великолепном помещении, таком просторном, что даже пятьдесят свечей, горевших в канделябрах, оставляли дальние углы и потолок в тени. Он провел ее к камину, в котором высоко плясало желтое пламя.
Минхеер обнял ее и погладил по голове.
– Ты думала, я забыл тебя?
Она кивнула:
– Я думала, вы на меня рассердились и больше меня не любите.
Он усмехнулся и поднял ее лицо к свету.
– Какая ты красавица, малышка. Вот как я на тебя сердит и вот как я тебя не люблю.
Он поцеловал ее в губы, и она ощутила острый ароматный вкус его сигар, от которого почувствовала себя в безопасности. Наконец он разнял руки и усадил Луизу на мягкий диван перед камином. Потом прошел к столу, где стояли хрустальные бокалы и графин с рубиново-красной жидкостью. Налил и принес ей.
– Выпей. Это прогонит дурные мысли.
Она подавилась и закашлялась от крепкого спиртного, но потом дивное тепло разлилось по ее телу до кончиков пальцев на руках и ногах. Хозяин сел рядом, гладил ее по волосам и негромко рассказывал, как она красива, какая она хорошая девочка и как он скучал по ней. Успокоенная теплом в желудке и гипнотическим голосом, Луиза положила голову ему на грудь. Он приподнял край ее ночной рубашки, и она выбралась из нее. Теперь она была совершенно нагая. Она не испытывала никакого стыда, когда он играл ее телом и целовал лицо. И поворачивалась так, чтобы ему было удобнее.
Неожиданно он встал. Она смотрела, как он снимает рубашку и штаны. Когда он вернулся к дивану и остановился перед ней, ему не нужно было направлять ее руки: она сама совершенно естественно протянула их. Она смотрела на его член, когда, как он учил ее, оттянула назад кожу, обнажив блестящую, цвета сливы головку. Тогда он взял ее руки, отвел их и опустился перед ней на пол. Развел ей колени и уложил ее на спину, на мягкий бархат дивана. Опустил лицо, и она почувствовала, как его усы щекочут ее тело между бедер и перемещаются выше.
– Что вы делаете?! – в тревоге воскликнула Луиза. Раньше он так не делал, и она попыталась сесть. Он прижал ее, и она вдруг закричала и впилась ногтями ему в плечи. Его губы прижались к ее самым интимным местам. Ощущение было таким острым, что на мгновение Луизе показалось, что она теряет сознание.
Он спускался за ней по винтовой лестнице не каждый вечер. Часто по вечерам слышался грохот карет на булыжной мостовой под окном Луизы. Она задувала свечу и из-за занавески смотрела, как на очередной банкет или званый вечер приезжают гости минхеера ван Риттерса. После их отъезда она долго лежала без сна, надеясь услышать его шаги на лестнице, но обычно ее ждало разочарование.
На недели или даже месяцы он исчезал, уплывал на одном из своих кораблей в далекие края с необычными названиями. Когда его не было, она скучала и не находила себе места. Луиза обнаружила, что у нее не хватает терпения даже на Гертруду, и была очень недовольна собой.
Когда он возвращался, его присутствие заполняло весь большой дом, даже слуги оживлялись, всех охватывало возбуждение. Неожиданно всякая скука, всякое томление исчезали, когда Луиза слышала его шаги на лестнице, и она вскакивала с кровати и бежала к потайной двери встретить его. Позже он придумал сигнал, чтобы вызывать ее к себе, а не спускаться к ней. За ужином он посылал лакея с розой для Гертруды. Никто из слуг, доставлявших розу, не считал это странным: все знали, что минхеер испытывает необъяснимую привязанность к своей некрасивой и не слишком умной дочери. Но в такие вечера дверь на верху винтовой лестницы оставалась открытой, и когда Луиза проходила в нее, он ее ждал.
Эти встречи никогда не бывали одинаковыми. Каждый раз он изобретал для них обоих какую-нибудь новую игру. Заставлял ее надевать фантастические костюмы, играть роль молочницы, конюха или принцессы. Иногда приказывал ей надевать маску в виде головы демона или дикого зверя.
В другие вечера они разглядывали рисунки в зеленой книге и потом разыгрывали изображенные на них сцены. Когда он в первый раз показал ей рисунок, на котором девушка лежала под юношей и его стержень был на всю длину погружен в нее, Луиза не поверила, что такое возможно. Но он был мягок, терпелив и предупредителен, так что когда это произошло, боль не была сильной и лишь несколько капель девственной крови упали на простыни широкой кровати. Луизе казалось, что она добилась чего-то невероятного, и, оставшись одна, она со страхом и благоговением разглядывала нижнюю часть своего тела. Она была убеждена, что теперь уж хозяин ничему больше не может ее научить. Считала, что научилась доставлять ему и себе наслаждение самым удобным способом. Но она ошибалась.
Он уехал в одно из своих бесконечных путешествий, на этот раз в город под названием Санкт-Петербург, ко двору царя Петра Алексеевича – которого некоторые называли Петром Великим, – чтобы позаботиться о своих интересах в торговле ценными мехами. Когда он вернулся, Луиза была вне себя от возбуждения, и ей не пришлось долго ждать вызова. В этот вечер лакей принес Гертруде красную розу; Луиза в это время нарезала жареного цыпленка.
– Чему ты так радуешься, Луиза? – спросила Гертруда, глядя, как Луиза танцует по спальне.
– Потому что я люблю тебя, Герти, и всех на свете, – пропела Луиза.
Гертруда захлопала в ладоши.
– А я люблю тебя, Луиза.
Вечером, войдя через потайную дверь в спальню минхеера ван Риттерса, Луиза изумленно остановилась. Новая игра… она смутилась и даже испугалась. Слишком похоже на явь и страшно.
Голова минхеера ван Риттерса скрывалась под плотной черной кожаной маской с грубыми прорезями для глаз и рта. На нем был черный кожаный фартук и блестящие черные сапоги выше колен. Руки в черных перчатках он скрестил на груди. Она едва сумела оторвать от него взгляд, чтобы посмотреть на зловещее сооружение, стоявшее в центре комнаты. К таким привязывают преступников, когда публично бичуют их перед зданием суда. Но вместо обычных цепей с верха треножника свисали шелковые шнуры.
Она улыбнулась дрожащими губами, но он непроницаемо смотрел на нее через прорези в черном капюшоне. Ей захотелось повернуться и убежать, но он предвосхитил ее намерение. Подошел к двери и запер ее на ключ. Потом положил ключ в передний карман своего фартука. Ноги под ней подогнулись, и она опустилась на пол.
– Простите, – прошептала она. – Пожалуйста, не делайте мне больно.
– За грех блуда ты приговариваешься к двадцати ударам хлыстом.
Голос его звучал строго и резко.
– Пожалуйста, отпустите меня. Я не хочу играть в эту игру.
– Это не игра.
Он подошел к ней и, хотя она просила сжалиться, поднял и провел к треножнику. Привязал руки высоко над головой шелковыми шнурами. Луиза, с длинными золотистыми волосами, спадавшими на лицо, оглядывалась на него.
– Что вы со мной сделаете?
Он прошел к столу у дальней стены комнаты и, повернувшись к Луизе спиной, что-то взял. Потом, с театральной медлительностью, снова повернулся к ней с хлыстом в руке. Она заскулила, стараясь высвободиться из шелковых уз, связывавших руки, повисла на треножнике, дергаясь и извиваясь. Он подошел к ней, вложил палец в разрез ночной рубашки и разорвал ее донизу. Отбросил обрывки, и Луиза осталась обнаженной. Потом обошел треножник, остановился перед ней, и она увидела большую выпуклость под кожаным фартуком – свидетельство его возбуждения.
– Двадцать ударов, – повторил он холодным, незнакомым чужим голосом, – и ты будешь считать каждый удар. Поняла, маленькая распутница?
– Я не понимаю, в чем провинилась. Мне казалось, вам нравится.
Он взмахнул хлыстом, и плеть просвистела в воздухе у самого ее лица. Потом он зашел сзади, и она закрыла глаза и напряглась всем телом, но все равно боль была невероятной, и Луиза громко закричала.
– Считай, – приказал он, и она подчинилась, шевеля побелевшими дрожащими губами.
– Один! – прокричала она.
Так продолжалось без жалости, без перерывов, пока она не лишилась чувств. Он поднес к ее носу маленький зеленый флакон, и едкие испарения привели ее в себя. И все началось снова.
– Считай! – приказал он.
Наконец она смогла прошептать «двадцать», и он положил хлыст на стол. Подходя к ней, он развязывал кожаные ремешки фартука. Луиза висела на треножнике, не в силах поднять голову или упереться во что-нибудь. Спина, ягодицы и верхняя часть ног горели словно в огне.
Он подошел к ней сзади, и она почувствовала, как он раздвигает ее красные исхлестанные ягодицы. Последовала боль, еще более сильная, чем все предыдущее. Он вошел в нее самым противоестественным, извращенным путем, разрывал ее на части. Страшная боль охватила внутренности Луизы, и в ней нашлись новые силы, чтобы кричать, кричать…
Наконец он снял ее с треножника, закутал в одеяло и отнес вниз по лестнице. И, ни слова не сказав, оставил в кровати, в слезах. Утром, с трудом добравшись до туалета и сев на резное сиденье, она обнаружила, что по-прежнему кровоточит.
Семь дней спустя, когда ее шрамы еще не залечились, Гертруда снова получила красную розу. Дрожа, беззвучно плача, Луиза поднялась по лестнице в ответ на призыв. А когда вошла, в центре комнаты стоял треножник, а на минхеере были маска и кожаный фартук палача.
Ей потребовались месяцы, чтобы набраться храбрости, но наконец она пошла к Элизе и рассказала, как обращается с ней минхеер. Она задрала юбку и повернулась, чтобы показать шрамы на спине. Потом нагнулась и показала красный, воспаленный задний проход.
– Прикройся, бесстыдная шлюха, – закричала Элиза и ударила ее по щеке. – Как ты смеешь клеветать на такого великого и доброго человека? Я немедленно доложу об этом минхееру, а пока велю Сталсу закрыть тебя в винном погребе.
Два дня Луиза провела на каменном полу в темном углу погреба. Боль ниже спины грозила поглотить всю ее душу. На третий день за ней из города явились сержант и трое солдат из городской стражи. Когда ее выводили во двор кухни, она поискала взглядом Гертруду, Элизу или Сталса, но не увидела ни их, ни других слуг.
– Спасибо, что спасли меня, – сказала она сержанту. – Еще день я бы не перенесла.
Он бросил на нее загадочный взгляд.
– Мы обыскали твою комнату и нашли украденные тобой драгоценности, – сказал он. – Какая чудовищная неблагодарность по отношению к человеку, который был так добр к тебе! Посмотрим, что скажет магистрат.
Магистрат страдал от последствий вчерашних вечерних излишеств. Он был одним из пятидесяти гостей на приеме в Хоис-Брабанте, чьи погреба и стол славились по всем Нидерландам. Коэн ван Риттерс был его старым другом, и магистрат сердито посмотрел на молодую женщину, которую привели к нему. Накануне вечером Коэн говорил с ним об этой девчонке, пока они курили сигары и приканчивали бутылку старого коньяка. Магистрат нетерпеливо выслушал отчет сержанта о найденных доказательствах; сержант положил перед ним сверток с украденными драгоценностями, найденный в комнате Луизы.
– Подсудимая приговаривается к пожизненной каторге в Батавии, – вынес решение магистрат.
«Золотая чайка» стояла в гавани, готовая к отплытию. Из суда Луизу отвели прямо на корабль. Там ее встретил старший надзиратель. Он внес ее имя в список, потом двое его людей надели на ноги девушке цепи и отвели ее на нижнюю палубу.
И вот теперь, почти год спустя, «Золотая чайка» стоит на якоре в Столовом заливе. Даже сквозь толстые дубовые доски борта Луиза расслышала окрик:
– Шлюпка с продуктами. Разрешите причалить?
Она очнулась после долгой задумчивости и всмотрелась в щель крышки орудийного порта. И увидела шлюпку, в которой гребли к кораблю несколько черных и белых. На носу стоял высокий широкоплечий головорез, и Луиза вздрогнула, узнав того, что был за рулем. Тот самый молодой человек, который спросил ее имя и бросил ей рыбу. Она дралась за обладание этим драгоценным даром, потом разрезала своим лезвием и поделилась с тремя другими женщинами. Они не были ее подругами – на борту этого корабля друзей вообще не могло быть, но в самом начале плавания эти четверо заключили договор о взаимозащите, просто чтобы выжить. Они съели рыбу сырой под завистливыми взглядами других женщин, которые столпились вокруг, ожидая возможности ухватить кусок.
Глядя, как тяжело груженная продуктами шлюпка причаливает к борту корабля, Луиза с тоской вспоминала замечательный вкус сырой рыбы. Послышался стук, крики, заскрипели лебедки, офицеры выкрикивали приказы. Луиза в щель видела, как на борт поднимают корзины и ящики со свежими продуктами. Она чувствовала запах фруктов и свежезамаринованных овощей. Рот ее наполнился слюной, но она знала, что большая часть этого изобилия пойдет в офицерскую столовую, а то, что останется, – матросам и тюремщикам. И ничего не дойдет до заключенных. Как и раньше, они будут получать сухари, изъеденные долгоносиками, и соленую свинину, кишащую червями.
Неожиданно она услышала стук в крышку орудийного порта дальше по палубе и мужской голос, произносивший негромко, но настойчиво:
– Луиза! Есть здесь Луиза?
Прежде чем она смогла ответить, другая женщина завопила в ответ:
– Ja, дорогой, я Луиза. Хочешь попробовать мой горшочек с медом?
Все рассмеялись.
Луиза узнала мужской голос. Она пыталась перекричать хор грязных предложений и обвинений, но женщины заглушали ее со злобной радостью, и она поняла, что ее не услышат. С растущим отчаянием она всматривалась в щель, но поле зрения было ограничено.
– Я здесь! – кричала она по-голландски. – Я Луиза!
Неожиданно перед ней появилось его лицо. Он, должно быть, стоял на банке шлюпки, пришвартованной сразу под портом.
– Луиза? – Он прижался глазом с другой стороны щели, и они посмотрели друг на друга с расстояния в несколько дюймов. – Да. – Он неожиданно рассмеялся. – Голубые глаза! Ярко-голубые глаза.
– Кто ты? Как тебя зовут?
Повинуясь какому-то порыву, она заговорила по-английски.
– Ты говоришь по-английски?
– Нет, болван, по-китайски! – рявкнула она в ответ, и он снова рассмеялся. Судя по голосу, он был человек властный и дерзкий, но это единственный дружелюбный голос, какой она услышала за год.
– Какая ты бойкая! У меня есть для тебя кое-что еще. Можешь открыть эту крышку? – спросил он.
– Когда сверху смотрят все стражники? – в ответ спросила она. – Если увидят, что мы разговариваем, меня изобьют.
– Нет, нас скрывает крутизна борта.
– Подожди, – сказала она и вытащила свой кинжал. Быстро перерезала последние волокна, которые еще удерживали на месте замок. Потом откинулась назад, прижалась босыми ногами к крышке порта и надавила изо всех сил. Петли заскрежетали и подались на несколько дюймов. Она увидела его пальцы: он пытался сделать щель пошире.
Потом он просунул в отверстие небольшой парусиновый сверток.
– Там тебе письмо, – прошептал он, приблизив лицо. – Прочти.
И он исчез.
– Погоди! – взмолилась она, и его лицо снова появилось в отверстии. – Ты не сказал, как тебя зовут.
– Джим. Джим Кортни.
– Спасибо, Джим Кортни, – сказала она и опустила крышку.
Три женщины плотным защитным кольцом окружили ее, пока она раскрывала пакет. Они быстро разделили сушеное мясо и жесткие сухари и с отчаянной жадностью сгрызли эту неаппетитную пищу. Увидев гребень для волос, Луиза почувствовала, что на глаза ей навернулись слезы. Гребень был из пятнистого черепашьего панциря цвета меда. Она провела гребнем по волосам; он скользил гладко, не выдергивая пряди, как грубая гребенка, которую она вырезала из дерева. Затем она обнаружила напильник и нож, завернутые вместе в обрывок ткани. Нож с роговой ручкой, его лезвие, которое она попробовала на пальце, оказалось тонкое и острое. Отличное оружие. Маленький прочный напильник, трехгранный. Луиза впервые за все эти месяцы почувствовала прилив надежды. Она посмотрела на кандалы на ногах. Кожа под ними покрылась мозолями. Нож и напильник – дар бесценный, но больше всего ее тронул гребень. Это доказательство, что он видит в ней женщину, а не арестантку, отребье из канав и трущоб. Она порылась в мешке в поисках обещанного письма. Это был один листок дешевой бумаги, искусно сложенный конвертом. Четким крупным почерком на нем было написано «Луизе». Она развернула листок, стараясь не разорвать. Написано было на ломаном голландском, но она сумела понять суть.
«Напильником перепили кандалы. Завтра ночью под кормой будет ждать лодка. Когда услышишь две склянки средней вахты, прыгай. Я услышу всплеск. Не трусь».
Ее сердце учащенно забилось. Она сразу поняла, что шансы на успех ничтожны. Могут помешать сотни обстоятельств, не считая мушкетной пули или акульих зубов. Но главное, она нашла друга, а с ним надежду на спасение, пусть и очень слабую. Она разорвала записку на мелкие кусочки и бросила их в зловонное ведро с испражнениями. Никто из стражников и не подумает искать там. Потом она забралась под лафет, в темноту, в единственное место, где могла побыть одна, и села, сложив ноги так, чтобы легко добраться до цепей. Первым же прикосновением напильника она провела мелкую, но яркую бороздку, и несколько частиц железа полетели на палубу. Кандалы были выкованы из незакаленной стали плохого качества, но требовались время и настойчивость, чтобы распилить их.
– В моем распоряжении день и ночь, – подбадривала она себя. – До двух склянок средней вахты.
Луиза прижала напильник к бороздке, и новые частицы железа посыпались на палубу.
Лодка избавилась от груза и теперь шла легко. За рулем сидел Мансур, а Джим греб и поглядывал назад, за корму. Снова и снова он улыбался, вспоминая короткий разговор с Луизой. Она говорит по-английски, на хорошем английском, лишь с легким голландским акцентом, она умна и быстро соображает. Она быстро применяется к обстоятельствам. Это не безмозглая воровка или шлюха. Он видел в щель ее голые ноги, когда она помогала ему приоткрыть крышку. Болезненно худые и натерты цепями, но длинные и прямые, не кривые, не изуродованы рахитом. «Отличная кровь!» – как сказал бы его отец о породистой кобыле. Рука, которая взяла сверток, была грязной, с обломанными растрескавшимися ногтями, но красивой формы, и пальцы тонкие, заостренные. Рука дамы, а не рабыни или судомойки. «Да, она не пахнет розами или лавандой. Но она бог знает сколько времени провела в этой грязной лохани. А ты чего ожидал?» Он находил ей оправдания. Потом подумал о ее глазах, удивительных голубых глазах, и на его лице появилось мягкое, мечтательное выражение.
– Эй, братишка! – крикнул Мансур. – Греби! Если будешь зевать, мы наткнемся на остров Роббен.
Джим очнулся как раз вовремя, чтобы встретить следующую волну, поднявшую корму лодки.
– Море волнуется, – хмыкнул его отец. – Как бы к утру не разыгралась буря. Надо перевезти остатки груза, пока не начало штормить.
Джим оторвал взгляд от удалявшегося корабля и посмотрел за него. Сердце его дрогнуло. Грозовые тучи на горизонте напоминали темные горы.
«Нужно придумать предлог, чтобы остаться на берегу, когда повезут последний груз на «Золотую чайку», – решил он. – Другого шанса подготовиться у меня не будет».
Когда мулы начали вытаскивать шлюпку на берег, Джим сказал отцу:
– Надо отнести капитану Гуго его долю. Если не положить в его толстый кулак горстку монет, он может нам навредить.
– Пусть старый вор подождет. Ты мне нужен, чтобы помочь со следующим грузом.
– Я обещал Гуго, да и у тебя для следующей ходки есть полный экипаж.
Том Кортни проницательно посмотрел на сына. Он хорошо его знал. Джим что-то задумал. Не в привычках Джима увиливать от работы. Напротив, это скала, на которую Том вполне может опереться. Именно он наладил отношения с интендантом тюремного корабля, он получил у Гуго разрешение на торговлю, он руководил разгрузкой первой шлюпки. Ему можно доверять.
– Ну, не знаю…
Том задумчиво погладил подбородок.
Быстро вмешался Мансур.
– Отпусти его, дядя Том. Я его заменю.
– Хорошо, Джим. Иди в гости к своему другу Гуго, – согласился Том, – но будь на берегу, чтобы помочь с лодками, когда мы вернемся.
* * *
Позже с гребня дюны Джим смотрел, как шлюпки с последним грузом для «Золотой чайки» гребут к кораблю. Ему показалось, что волны выше, чем утром, и ветер ерошит гривы этого табуна скачущих белых лошадей.– Помилуй нас Боже, – вслух сказал он. – Если начнется шторм, я не смогу подобрать девушку, пока он не закончится.
И тут он вспомнил свои указания ей. Он велел ей точно в две склянки средней вахты прыгать за борт. Он не может отправить ей другое послание, чтобы она этого не делала. Хватит ли у нее здравого смысла остаться на борту в бурю, поймет ли она, что он не мог явиться на свидание, или все равно бросится за борт и погибнет в темноте? Мысль о том, как она будет тонуть в темных водах, была словно удар кулаком в живот, и его затошнило. Он повернул Драмфайра головой к крепости и сжал бока лошади коленями.
Капитан Гуго удивился, но и обрадовался тому, что так быстро получил комиссионные. Джим бесцеремонно оставил его, отказавшись даже от чашки кофе, и поскакал назад на берег. В пути он напряженно размышлял.
У него так мало времени, чтобы все продумать. Всего несколько часов назад он убедился, что у девушки хватит духа решиться на опасный побег. Прежде всего, если удастся доставить ее на берег, надо будет отыскать для нее безопасное укрытие. Как только ее исчезновение обнаружат, на поиски отправится весь гарнизон – сотня пехотинцев и кавалерийский эскадрон. У войск компании в крепости мало других дел, и охота за человеком, тем более за женщиной, будет самым будоражащим воспоминанием за все годы службы. Полковник Кайзер, командир гарнизона, захочет обязательно поймать сбежавшую арестантку.
Впервые Джим позволил себе задуматься о последствиях, если его опрометчивый план рухнет. И встревожился: он может навлечь беду на семью. Строгий закон, изданный директорами ВОК, всемогущими Семнадцатью из Амстердама, запрещал иностранцам поселяться или вести дела в колонии. Однако, как и со многими другими строгими законами директоров в Амстердаме, была возможность обойти его в особых обстоятельствах. К таким особым обстоятельствам относилась выраженная в крупных суммах благодарность его превосходительству губернатору ван де Виттену. Братьям Кортни разрешение проживать и вести торговлю в колонии Доброй Надежды обходилось в двадцать тысяч гульденов ежегодно. Ван де Виттен вряд ли захочет отменить свое разрешение. Они с Томом Кортни были в дружеских отношениях, и Том делал щедрые взносы в неформальный пенсионный фонд ван де Виттена.
Джим надеялся, что если они с девушкой просто исчезнут из колонии, его семью не в чем будет обвинить. Конечно, возникнут подозрения; в конечном счете это может стоить отцу еще одного дара ван де Виттену, но, если он не вернется, все закончится благополучно.