– Держите ее. Она готова к встрече со священником.
Он достал из-под транца дубинку. Ее конец был утяжелен свинцом, сама дубинка была отлично уравновешена и увесисто лежала в правой руке. Джим высоко поднял ее над рыбьей головой и вложил весь свой вес в удар, который пришелся в костный бугорок над блестящими желтыми глазами. Массивное тело застыло, предсмертная дрожь пробежала по сверкающим солнечно-красным бокам. Потом жизнь ушла из тела, и рыба белым брюхом вверх поплыла рядом с лодкой, раскрыв пластинчатые жабры, словно это был дамский веер.
Вспотевшие, промокшие, тяжело дыша, лелея поврежденные руки, молодые люди держались за транец и с благоговением разглядывали убитое ими удивительное существо. У них не было подходящих слов, чтобы выразить торжество и одновременно грусть, веселье и печаль, которые охватывают охотника после того, как кульминация миновала.
– Именем пророка, это сущий Левиафан, – негромко сказал Мансур. – Рядом с ним я чувствую себя таким маленьким…
– Акулы будут здесь с минуты на минуту, – нарушил очарование мгновения Джим. – Помогите поднять ее на борт.
Ребята продели в жабры веревку и все вместе взялись за нее. Ялик опасно накренился, когда они втаскивали рыбу. Лодка едва вместила добычу, на банках негде было сесть, поэтому пришлось примоститься на планшире. Сорванная с рыбы чешуйка плыла рядом; она была размером с золотой дублон и так же ярко блестела.
Мансур подобрал ее, повернул так, чтобы в ней отразилось солнце, и с восхищением смотрел на нее.
– Надо отвезти эту рыбу домой, в Хай-Уэлд, – сказал он.
– Зачем? – резко спросил Джим.
– Чтобы показать семье, моему отцу и твоему.
– К ночи она утратит цвет, чешуйки высохнут и потускнеют, а мясо начнет гнить и вонять. – Джим покачал головой. – Я хочу запомнить ее такой, во всем ее великолепии.
– Так что нам с ней делать?
– Продадим начальнику интендантской службы корабля ВОК.
– Такое замечательное создание. Продать его, как мешок картошки? Это святотатство, – заявил Мансур.
– Даю тебе зверей земных и рыб морских. Убивай! Ешь! – прочитал по памяти Джим. – Бытие. Слова самого Бога. Как это может быть святотатством?
– Твоего Бога, не моего, – возразил Мансур.
– Он один и тот же Бог, твой и мой. Мы только называем его по-разному.
– Он и мой Бог, – не пожелал остаться в стороне Зама. – Кулу-Кулу, величайший из великих.
Джим перевязал раненую руку клочком ткани.
– В таком случае именем Кулу-Кулу. Этот зубан – пропуск на борт голландского корабля. Я хочу использовать его как рекомендательное письмо к интенданту. Я собираюсь продать ему не только рыбу, но все, что производит Хай-Уэлд.
В спину ребятам со скоростью десять узлов дул свежий северо-западный ветер, они смогли поставить единственный парус и быстро прошли по заливу. Под защитой пушек крепости на якорях стояли восемь кораблей. Большинство здесь находились уже несколько недель и обеспечили себя провизией.
Джим показал на судно, пришедшее последним.
– Они много месяцев не ступали на сушу. И истомились по свежей пище. Вероятно, уже вовсю страдают от цинги. – Джим повернул руль, пробираясь между кораблями. – После того что они с нами сделали, непременно надо на них нажиться.
Все Кортни были купцами до мозга костей, и даже для самых молодых из них слово «прибыль» имело священный смысл. Джим направился к голландскому кораблю. Это был высокий трехпалубный бриг, с двадцатью пушками с каждого борта и квадратными парусами на трех мачтах – большой и широкий, хорошо вооруженный купец, под вымпелом компании ВОК и флагом Голландской республики. Когда подошли ближе, стал виден ущерб, причиненный корпусу бурями. Судну явно пришлось в плавании нелегко. Еще ближе Джим рассмотрел на корме поблекшие золоченые буквы: Het Gelukkige Meeuw, «Золотая чайка»! Джим улыбнулся тому, насколько не идет старому паруснику это пышное название. Но тут его зеленые глаза сузились от удивления и интереса.
– Женщины, клянусь Богом! – Он показал вперед. – Сотни женщин.
Мансур и Зама вскочили, вцепились в мачту и вглядывались вперед, заслоняя глаза от солнца.
– Ты прав! – воскликнул Мансур.
Женщины, кроме жен бюргеров, их флегматичных и строго охраняемых дочерей и проституток из портовых таверн, – большая редкость на мысе Доброй Надежды.
– Только посмотрите на них! – благоговейно выдохнул Джим. – Только посмотрите на этих красавиц.
Вся передняя часть палубы была заполнена женщинами.
– Откуда ты знаешь, что они красавицы? – спросил Мансур. – Мы слишком далеко, чтобы судить. Небось уродливые старухи.
– Нет, Бог не может быть к нам так жесток. – Джим возбужденно рассмеялся. – Каждая из них – ангел небесный. Я просто знаю.
На юте расположилась небольшая группа офицеров, а матросы уже работали, заменяя поврежденные балки и обновляя корпус. Но трое в ялике видели только женские фигуры на палубе. До ребят снова донеслось зловоние, и Джим в ужасе произнес:
– У них на ногах кандалы.
У него из троих было самое острое зрение, и он заметил, что женщины бредут по палубе цепочкой, скованные, как рабы.
– Осужденные, – согласился Мансур. – Твои ангелы небесные – осужденные преступницы. Страшны как смертный грех.
Теперь юноши подплыли достаточно близко, чтобы разглядеть черты лица этих оборванок, их серые немытые волосы, беззубые рты, сморщенную старческую кожу, ввалившиеся глаза, уродливые синяки и цинготные опухоли. Женщины тупым, безнадежным взглядом смотрели на приближающуюся лодку, не проявляя ни интереса, ни эмоций.
Даже похоть Джима несколько поутихла. Перед ребятами были не люди, а избитые, измученные животные. Их парусиновые платья-рубашки были грязны и изорваны. Очевидно, они не снимали их с самого Амстердама, а воды у них не было не только на стирку, но и на то, чтобы вымыться. У мачтовых кнехтов и на юте, нависающем над палубой, стояли стражники, вооруженные мушкетами. Когда ялик приблизился на расстояние окрика, офицер в голубом флотском мундире подошел к борту и поднес к губам рупор.
– Отойдите! – приказал он по-голландски. – Это корабль-тюрьма. Держитесь в стороне, или мы будем стрелять.
– Он серьезно, Джим, – сказал Мансур. – Давай уберемся отсюда.
Джим не обратил внимания на его слова и поднял одну из рыбин.
– Vars vis! – закричал он в ответ. – Свежая рыба! Только что из моря. Поймана час назад.
Офицер у поручня помедлил в нерешительности, и Джим воспользовался представившейся возможностью.
– Посмотрите! – Он пнул большую тушу, занимавшую всю лодку. – Зубан. Лучшее мясо во всем море! Здесь достаточно, чтобы неделю кормить всех на борту.
– Подождите! – Офицер торопливо направился к группе, расположившейся на юте. Последовало недолгое обсуждение, и он вернулся к борту.
– Хорошо. Подойдите. Но держитесь подальше от нашего носа. Цепляйтесь за корму.
Мансур спустил маленький парус, и ребята на веслах прошли вдоль корабля. У трапа стояли три матроса, нацелив на ялик мушкеты.
– Никаких фортелей, – предупредил офицер, – если не хотите получить пулю в живот.
Джим благодарно улыбнулся, глядя вверх, и показал пустые руки.
– Мы не причиним никакого вреда, минхеер. Мы честные рыбаки.
Его по-прежнему привлекали ряды закованных в кандалы женщин, он с отвращением и жалостью смотрел, как они печальной вереницей бредут вдоль ближнего борта. Но тут все внимание пришлось уделить подходу к паруснику. Джим все проделал с хваткой опытного моряка, и Зама бросил конец троса матросу, ждавшему наверху.
Корабельный интендант, полный лысый мужчина, перегнулся за борт и принялся изучать предлагаемый товар. Гигантская туша зубана произвела на него впечатление.
– Не хочу кричать. Поднимайся, поговорим, – произнес он и приказал матросам спустить веревочную лестницу. Джим только и ждал этого приглашения: он, как акробат, взобрался по пострадавшему от бурь боку корабля и спрыгнул рядом с толстяком, шлепнув босыми ногами о палубу.
– Почем? – Вопрос интенданта прозвучал двусмысленно, и он расчетливым взглядом педераста осмотрел тело Джима. «Отличный кусок мяса», – подумал он, разглядывая мускулистые руки и плечи, длинные красивые ноги, отличный загар.
– Пятнадцать серебряных гульденов за всю рыбу на борту. – Джим сделал ударение на слове «рыбу»: ему был очевиден интерес интенданта.
– Ты что, рехнулся? – ответил толстяк. – Ты вместе с твоей грязной лодкой и половины этого не стоишь.
– Лодка и я не продаемся, – с удовольствием заверил Джим. Торгуясь, он был в своей стихии. Отец хорошо выучил его. Джим не испытывал никаких угрызений совести, используя пристрастие интенданта к мальчикам, чтобы выторговать у него лучшую цену. Они сошлись на восьми гульденах.
– Одну рыбу я хочу оставить для семейного обеда, – сказал Джим, и интендант усмехнулся.
– Здорово торгуешься, керел!
Он плюнул на правую руку и протянул ее. Джим плюнул себе на ладонь, и они обменялись рукопожатием, закрепляя сделку.
Интендант дольше необходимого задержал руку Джима.
– Что еще можешь предложить, молодой жеребец?
Он подмигнул и провел языком по толстым, потрескавшимся от солнца губам.
Джим ответил не сразу. Он подошел к борту и стал наблюдать, как экипаж «Золотой чайки» опускает в лодку сетку, чтобы забрать улов. Мансур и Зама с большим трудом уложили в нее зубана. Рыбу подняли наверх и вывалили на палубу. Джим повернулся к интенданту.
– Могу предложить доставить свежие овощи: картошку, лук, тыквы, фрукты – все, что хотите, за половину цены, которую вам пришлось бы заплатить, если покупать на огородах компании, – сказал Джим.
– Ты хорошо знаешь, что это монополия ВОК, – ответил толстяк. – Мне запрещено покупать у частных продавцов.
– Это можно поправить, сунув несколько гульденов в нужный карман. – Джим пальцем коснулся носа. Все хорошо знали, как легко подкупить чиновников компании на Доброй Надежде. Здесь продажность – образ жизни.
– Ну хорошо. Привези все лучшее, что у тебя есть, – согласился интендант и по-отечески положил руку на плечо парня. – Но смотри, чтобы тебя не поймали. Я совсем не хочу, чтобы такого красивого мальчика хлестали кнутом.
Джим постарался уклониться от его прикосновения, но почти незаметно: никогда не расстраивай покупателя. На палубе возникло неожиданное смятение, и, благодарный за возможность уйти от назойливого внимания потного интенданта, Джим оглянулся.
Первую группу женщин вели назад, на нижнюю палубу, а навстречу им из трюма поднимались, чтобы прогуляться на свежем воздухе, другие. Джим взглянул на девушку, шедшую первой в новой группе осужденных. Дыхание его участилось, кровь громко застучала в висках. Девушка была высокая, но страшно худая и бледная. Одета в балахон из грязной парусины с таким изношенным подолом, что в дыры видны колени. Ноги тонкие и костлявые, плоть словно истаяла от голода, руки такие же. Под бесформенным платьем тело казалось мальчишеским, ему не хватало округлых женских форм. Но Джим не смотрел на ее фигуру – он смотрел девушке в глаза.
Голова у девушки была маленькая, грациозно сидящая на длинной шее, как нераспустившийся тюльпан на стебле. Кожа была безупречная и такая прозрачная, что Джиму показалось, будто он видит сквозь нее кости скул. Даже в отчаянных обстоятельствах девушка явно старалась окончательно не погружаться в пучину безысходности и безразличия. Волосы она убрала с лица назад и каким-то образом умудрилась расчесать их и сохранить в чистоте. Они доходили ей до талии, тонкие, как китайский шелк, светлые и блестящие, как золотая гинея на солнце. У Джима перехватило дух почти на минуту от ее взгляда. Радужки глаз у нее были голубые, цвета африканского неба в полдень. Когда девушка впервые посмотрела на Джима, ее глаза широко раскрылись. Потом рот приоткрылся, и показались зубы, ровные и белые, без щелей между ними. Девушка резко остановилась, и шедшая за ней женщина наткнулась на нее. Обе потеряли равновесие и едва не упали. Зазвенели цепи на ногах, и еще одна женщина злобно зашипела на девушку с акцентом антверпенских доков:
– Шагай, принцесса, шевели киской, красотка.
Девушка, казалось, ничего не заметила. К ней подошел один из тюремщиков.
– Двигай, глупая корова.
Концом хлыста с узлами он ударил девушку по обнаженной руке, оставив яркий красный рубец. Джим с трудом сдержался, чтобы не броситься на защиту, и ближайший стражник уловил его движение. Он повернул мушкет стволом в сторону Джима. Парень сделал шаг назад. Он прекрасно представлял, что на таком расстоянии дробь разорвет ему живот и выпустит внутренности. Девушка заметила его нерешительность и по-своему поняла ее. Она двигалась, на ходу растирая рубец, от боли у нее выступили слезы. Проходя мимо Джима, она не отводила измученного взгляда от его лица. Парень стоял неподвижно, словно врос в палубу. Он знал, что говорить с девушкой опасно и бессмысленно, но слова вырвались раньше, чем он сумел прикусить язык, и в его голосе звучала жалость:
– Да тебя совсем заморили голодом.
Легкое подобие улыбки тронуло ее губы, но больше она ничем не показала, что слышала его. Старая ведьма за спиной у девушки подтолкнула ее.
– Тебе сегодня не достанется молодой петушок, твое высочество. Придется пользоваться собственным пальцем. Шагай.
И девушка пошла по палубе, прочь от Джима.
– Позволь дать тебе совет, керел, – сказал интендант за его плечом. – Не связывайся с этими тварями. Это кратчайший путь в ад.
Джим изобразил улыбку.
– Я человек храбрый, но не глупый. – Он протянул руку, интендант отсчитал восемь серебряных гульденов и положил ему в ладонь. Джим перенес ногу через борт. – До встречи. Завтра утром я привезу овощи. Потом мы сможем вместе сойти на берег и выпьем грогу в одной из таверн. – Опускаясь в ялик, он пробормотал: – Тогда я смогу сломать тебе шею и обе жирные ноги.
Джим занял место у руля.
– Отходим. Подними парус, – велел он Заме и повернул ялик по ветру. Лодка двинулась вдоль борта «Золотой чайки». Орудийные порты были открыты, чтобы впустить на палубу свежий воздух. Оказавшись на уровне одного из портов, Джим заглянул в него. Картина заполненной людьми, зловонной палубы наводила на мысли об аде, а отвратительный запах – о свинарнике или выгребной яме. В тесном помещении с низким потолком месяцами непрерывно находились сотни людей.
Джим перевел взгляд с порта на поручень высоко над головой. Парень по-прежнему подсознательно искал девушку, однако не думал, что увидит ее. Но тут сердце его забилось сильнее: на него смотрели неправдоподобно голубые глаза. Цепочка женщин брела вдоль борта.
– Имя! Как тебя зовут? – крикнул Джим. Он вдруг сообразил, что это сейчас для него самое важное в мире.
Ее ответ унес ветер, но он прочел его по губам:
– Луиза.
– Я вернусь, Луиза. Не вешай нос, – безрассудно пообещал он, и девушка без всякого выражения взглянула на него. И тогда он сделал нечто еще более безрассудное. Понимая, что девушка умирает с голоду, Джим поднял со дна лодки розового тупорыла, которого не стал продавать. Тот весил почти десять фунтов, но парень легко подбросил его. Луиза протянула руки и схватила рыбу, на ее лице появилось выражение отчаяния. Уродливая проститутка, шедшая за ней, прыгнула вперед и попыталась вырвать у нее добычу. Немедленно три или четыре женщины вмешались в схватку, они дрались из-за рыбы, как стая волчиц. Подбежали тюремщики и стали стегать узниц хлыстами с узлами на веревках. Джим с отвращением отвернулся, его сердце разрывалось от жалости и какого-то иного чувства, которого он никогда не испытывал прежде.
Трое плыли в мрачном молчании, но каждые несколько минут Джим оглядывался на тюремный корабль.
– Ты ничего не можешь для нее сделать, – сказал наконец Мансур. – Забудь о ней, брат. Она для тебя недоступна.
Лицо Джима потемнело от гнева и раздражения.
– Правда? Думаешь, ты все знаешь, Мансур Кортни? Посмотрим. Посмотрим!
Впереди на берегу один из конюхов держал в упряжи нескольких мулов, готовых вытащить ялик из воды.
– Не сидите, как бакланы, которые сушат крылья на скалах! – рявкнул на ребят Джим. – Убрать парус! – Его охватил гнев, не направленный ни на что конкретное.
Парни остановились на краю прибоя, приготовив весла и поджидая подходящую волну. Увидев ее, Джим крикнул:
– Вот она. Вместе – р-раз!
Волна подхватила их, и мальчики с замиранием сердца понеслись на ее гребне к берегу. Волна далеко протащила их и отхлынула, оставив ялик на песке. Все спрыгнули, подбежал конюх, и ялик быстро привязали к цепи. Юноши трусили рядом с мулами, подгоняя их, пока ялик не оказался выше границы прилива, потом отвязали его.
– Упряжка нам снова понадобится завтра рано утром, – сказал Джим конюху. – Держи ее наготове.
– Значит, мы снова отправимся на этот проклятый корабль? – спокойно спросил Мансур.
– Отвезем овощи. – Джим старательно изобразил невинность.
– А что ты хочешь получить взамен? – с такой же деланной небрежностью поинтересовался Мансур.
Джим легко ущипнул его за руку, и ребята сели на неоседланных мулов. Джим ехал на последнем. Он все время смотрел на стоящий в заливе тюремный корабль. Мулы проследовали вдоль берега лагуны, потом вверх по холму к белым постройкам складов и поместья. Том Кортни назвал его Хай-Уэлд – в честь большого дома в Девоне, где они с Дорианом родились и который не видели уже много лет. Только название и было общим у этих двух домов. Здешнее здание было в капском стиле. Крыша покрыта толстым слоем тростника. Грациозные фронтоны и арка, ведущая в центральный двор, созданы известным голландским архитектором Анрейтом. Название поместья и семейный герб помещены в центре сложной фрески над аркой, в окружении херувимов и святых. На гербе изображена пушка с длинным стволом на колесном лафете, а на ленте внизу написано: «ТКБК» – Торговая компания братьев Кортни. И на отдельной табличке: «Хай-Уэлд, 1711». Дом построили в тот год, когда родились Джим и Мансур.
Когда юноши с грохотом въехали на мощенный булыжником внутренний двор, из двери главного склада показался Том Кортни, крупный мужчина ростом больше шести футов, с тяжелыми мощными плечами. Черная борода в полосках серебра, лысину окружают густые космы волос, спадающих на плечи. Живот, некогда плоский и твердый, теперь приобрел солидный объем. Лицо в морщинах от частого смеха, в глазах – уверенность преуспевающего человека.
– Джеймс Кортни! Тебя так долго не было, что я забыл, как ты выглядишь. Приятно, что ты заглянул к нам, не намерен ли ты сегодня поработать?
Джим виновато ссутулился.
– Нас едва не потопил голландский парусник. Потом мы поймали красного зубана величиной с телегу. Два часа его вытаскивали. Пришлось продать его на одно из судов в заливе.
– Клянусь Иисусом, парень, у тебя было хлопотное утро. Не рассказывай о своих дальнейших горестях, позволь догадаться самому. На вас напал французский военный корабль, а потом погнался раненый гиппопотам. – Том захохотал от собственной шутки. – Так сколько ты получил за зубана размером с телегу?
– Восемь серебряных гульденов.
Том присвистнул.
– Должно быть, настоящее чудовище.
Но тут его лицо стало серьезным.
– Это не причина, мальчик. Я не давал тебе неделю отпуска. Ты должен был вернуться несколько часов назад.
– Я торговался с интендантом голландского корабля, – ответил Джим. – Он возьмет всю провизию, которую мы доставим, и по хорошей цене, папа.
Взгляд Тома из добродушного сделался проницательным.
– Похоже, ты действительно не терял времени зря. Молодец, парень.
В это мгновение из дверей кухни на противоположном конце двора появилась красивая женщина ростом почти с Тома. Волосы ее были убраны в тяжелый пучок, а закатанные рукава открывали полные загорелые руки.
– Том Кортни, неужто ты не понимаешь, что бедный ребенок ушел сегодня не позавтракав? Пусть поест сначала, а потом уже будешь его ругать.
– Сара Кортни, – ответил Том, – этому твоему бедному ребенку давно уже не пять лет.
– Тебе тоже пора поесть, – отозвалась Сара. – Мы с Ясмини и девушками все утро провозились на кухне. Ступайте немедленно, вы все.
Том, сдаваясь, поднял руки.
– Сара, ты тиран, но я готов съесть буйвола вместе с рогами, – сказал он. Том спустился с веранды, одной рукой обнял за плечи Джима, другой Мансура и повел их к дверям кухни, где с выпачканными в муке руками ждала Сара.
Зама повел упряжку мулов к конюшне.
– Зама, передай моему брату, что женщины ждут его на ленч! – крикнул ему вслед Том.
– Передам, баас.
Обращаясь к хозяину Хай-Уэлда, Зама воспользовался самой почтительной формой.
– Как только поешь, возвращайся сюда со всеми людьми, – предупредил его Джим. – Нужно будет подготовить груз на завтра для «Золотой чайки».
На кухне хлопотало множество женщин, в основном освобожденных домашних рабынь, изящных золотокожих обитательниц Батавии. Джим прижал мать к груди.
– Не будь олухом, Джеймс. – Сара сделала вид, что сердится на него, но покраснела от удовольствия, когда он поднял ее и поцеловал в обе щеки. – Немедленно поставь меня и дай заняться делом.
– Ну, если ты меня не любишь, то тетя Ясси души во мне не чает. – Джим подошел к стройной миловидной женщине, обнимавшей своего сына. – Эй, Мансур! Теперь моя очередь. – И забрал Ясмини из объятий Мансура. Она была в длинном платье-гагра1 и в яркой шелковой блузке.
Ясмини была стройна и легка, как девушка, кожа у нее цвета золотистого янтаря, раскосые глаза темны, как оникс. Белоснежная прядь в густых черных волосах – не признак старости: Ясмини, как и ее мать и бабушка, родилась с этой прядью.
Женщины суетились вокруг мужчин, а те расселись за длинным столом желтого дерева, уставленным чашками и тарелками. Здесь были блюда с бобути2 по-малайски, из баранины с приправами, яйцами и йогуртом, огромный пирог с олениной и картошкой (газель добыли в вельде Джим и Мансур), ломти хлеба, горячего, только что из печи, глиняные плошки с желтым сливочным маслом, кувшины с густой простоквашей и пивом.
– Где Дориан? – поинтересовался Том, сидящий во главе стола. – Опять опаздывает!
– Кто-то меня звал? – В кухню вошел Дориан, стройный и подтянутый, красивый и добродушный, с волосами цвета меди, такими же, как и у его сына. На нем были высокие сапоги для верховой езды, запыленные до колен, и широкополая соломенная шляпа. Он взмахнул ею, и женщины радостным хором поздоровались с ним.
– Тише вы! Раскудахтались, как куры, к которым в курятник забрался шакал, – взревел Том. Шум чуть-чуть притих. – Давай, Дорри, садись, пока женщины вконец не спятили. Послушаем рассказ о гигантском зубане, которого поймали ребята, и о том, как они договаривались с кораблем ВОК в гавани.
Дориан устроился рядом с братом и взрезал ножом корку пирога. До самых балок под высоким потолком поднялся столб ароматного пара, и все одобрительно зашумели. Сара принялась накладывать еду на голубые, с изображением листьев ивы, тарелки, комната наполнилась голосами, мужчины смеялись, женщины демонстрировали свою привязанность к ним.
– А что с нашим мальчиком Джимом? – Сара обратилась к мужу через весь стол. Чтобы он ее услышал, ей пришлось повысить голос.
– Ничего, – отозвался Том, поднося ко рту полную ложку. Он пристально посмотрел на сына. – Или все-таки?..
Постепенно над столом повисла тишина, все обратили свои взоры на Джима.
– Почему ты не ешь? – с тревогой спросила Сара. Аппетит Джима был в семье притчей во языцех. – Тебе нужна сера с патокой3?
– Все в порядке, я просто не голоден. – Джим поедал глазами кусок пирога, к которому почти не притронулся, потом оглядел лица окружающих. – Ну что уставились? Я не собираюсь лечь и помереть.
Сара продолжала смотреть на него:
– Что случилось?
Джим знал, что мать видит его насквозь, словно он стеклянный. Он вскочил.
– Прошу меня извинить. – Джим отодвинул стул и вышел из кухни во двор.
Том встал, намереваясь пойти за ним, но Сара покачала головой.
– Оставь его, – сказала она, и муж послушно опустился на стул. Только один человек мог отдавать приказы Тому Кортни. Контрастируя с недавним приподнятым настроением, комнату окутала тяжелая тревожная тишина.
Сара обвела взглядом сидящих за столом.
– Что сегодня произошло, Мансур?
– Джим поднимался на борт тюремного корабля… И увидел там нечто огорчительное.
– Что же? – осведомилась Сара.
– Корабль полон осужденных женщин. Они в цепях, их бьют, они голодают. Из трюма несет, как из свинарника. – В голосе Мансура смешивались отвращение и жалость. Все молчали, представив описанную Мансуром картину.
Потом Сара негромко произнесла:
– И одна из женщин на борту молодая и красивая.
– Откуда ты знаешь? – удивленно вскинул брови Мансур.
Джим миновал арку и спустился по холму к загону на краю лагуны. Когда из-за леса стала видна дорога, парень сунул в рот два пальца и свистнул. Жеребец пасся в стороне от остальных лошадей, у самой воды. Услышав свист, конь поднял голову, и прядка на его лбу сверкнула на солнце, как диадема. Он изогнул шею, раздул широкие, характерные для арабских коней ноздри и посмотрел на Джима блестящими глазами. Джим снова свистнул.
Он достал из-под транца дубинку. Ее конец был утяжелен свинцом, сама дубинка была отлично уравновешена и увесисто лежала в правой руке. Джим высоко поднял ее над рыбьей головой и вложил весь свой вес в удар, который пришелся в костный бугорок над блестящими желтыми глазами. Массивное тело застыло, предсмертная дрожь пробежала по сверкающим солнечно-красным бокам. Потом жизнь ушла из тела, и рыба белым брюхом вверх поплыла рядом с лодкой, раскрыв пластинчатые жабры, словно это был дамский веер.
Вспотевшие, промокшие, тяжело дыша, лелея поврежденные руки, молодые люди держались за транец и с благоговением разглядывали убитое ими удивительное существо. У них не было подходящих слов, чтобы выразить торжество и одновременно грусть, веселье и печаль, которые охватывают охотника после того, как кульминация миновала.
– Именем пророка, это сущий Левиафан, – негромко сказал Мансур. – Рядом с ним я чувствую себя таким маленьким…
– Акулы будут здесь с минуты на минуту, – нарушил очарование мгновения Джим. – Помогите поднять ее на борт.
Ребята продели в жабры веревку и все вместе взялись за нее. Ялик опасно накренился, когда они втаскивали рыбу. Лодка едва вместила добычу, на банках негде было сесть, поэтому пришлось примоститься на планшире. Сорванная с рыбы чешуйка плыла рядом; она была размером с золотой дублон и так же ярко блестела.
Мансур подобрал ее, повернул так, чтобы в ней отразилось солнце, и с восхищением смотрел на нее.
– Надо отвезти эту рыбу домой, в Хай-Уэлд, – сказал он.
– Зачем? – резко спросил Джим.
– Чтобы показать семье, моему отцу и твоему.
– К ночи она утратит цвет, чешуйки высохнут и потускнеют, а мясо начнет гнить и вонять. – Джим покачал головой. – Я хочу запомнить ее такой, во всем ее великолепии.
– Так что нам с ней делать?
– Продадим начальнику интендантской службы корабля ВОК.
– Такое замечательное создание. Продать его, как мешок картошки? Это святотатство, – заявил Мансур.
– Даю тебе зверей земных и рыб морских. Убивай! Ешь! – прочитал по памяти Джим. – Бытие. Слова самого Бога. Как это может быть святотатством?
– Твоего Бога, не моего, – возразил Мансур.
– Он один и тот же Бог, твой и мой. Мы только называем его по-разному.
– Он и мой Бог, – не пожелал остаться в стороне Зама. – Кулу-Кулу, величайший из великих.
Джим перевязал раненую руку клочком ткани.
– В таком случае именем Кулу-Кулу. Этот зубан – пропуск на борт голландского корабля. Я хочу использовать его как рекомендательное письмо к интенданту. Я собираюсь продать ему не только рыбу, но все, что производит Хай-Уэлд.
В спину ребятам со скоростью десять узлов дул свежий северо-западный ветер, они смогли поставить единственный парус и быстро прошли по заливу. Под защитой пушек крепости на якорях стояли восемь кораблей. Большинство здесь находились уже несколько недель и обеспечили себя провизией.
Джим показал на судно, пришедшее последним.
– Они много месяцев не ступали на сушу. И истомились по свежей пище. Вероятно, уже вовсю страдают от цинги. – Джим повернул руль, пробираясь между кораблями. – После того что они с нами сделали, непременно надо на них нажиться.
Все Кортни были купцами до мозга костей, и даже для самых молодых из них слово «прибыль» имело священный смысл. Джим направился к голландскому кораблю. Это был высокий трехпалубный бриг, с двадцатью пушками с каждого борта и квадратными парусами на трех мачтах – большой и широкий, хорошо вооруженный купец, под вымпелом компании ВОК и флагом Голландской республики. Когда подошли ближе, стал виден ущерб, причиненный корпусу бурями. Судну явно пришлось в плавании нелегко. Еще ближе Джим рассмотрел на корме поблекшие золоченые буквы: Het Gelukkige Meeuw, «Золотая чайка»! Джим улыбнулся тому, насколько не идет старому паруснику это пышное название. Но тут его зеленые глаза сузились от удивления и интереса.
– Женщины, клянусь Богом! – Он показал вперед. – Сотни женщин.
Мансур и Зама вскочили, вцепились в мачту и вглядывались вперед, заслоняя глаза от солнца.
– Ты прав! – воскликнул Мансур.
Женщины, кроме жен бюргеров, их флегматичных и строго охраняемых дочерей и проституток из портовых таверн, – большая редкость на мысе Доброй Надежды.
– Только посмотрите на них! – благоговейно выдохнул Джим. – Только посмотрите на этих красавиц.
Вся передняя часть палубы была заполнена женщинами.
– Откуда ты знаешь, что они красавицы? – спросил Мансур. – Мы слишком далеко, чтобы судить. Небось уродливые старухи.
– Нет, Бог не может быть к нам так жесток. – Джим возбужденно рассмеялся. – Каждая из них – ангел небесный. Я просто знаю.
На юте расположилась небольшая группа офицеров, а матросы уже работали, заменяя поврежденные балки и обновляя корпус. Но трое в ялике видели только женские фигуры на палубе. До ребят снова донеслось зловоние, и Джим в ужасе произнес:
– У них на ногах кандалы.
У него из троих было самое острое зрение, и он заметил, что женщины бредут по палубе цепочкой, скованные, как рабы.
– Осужденные, – согласился Мансур. – Твои ангелы небесные – осужденные преступницы. Страшны как смертный грех.
Теперь юноши подплыли достаточно близко, чтобы разглядеть черты лица этих оборванок, их серые немытые волосы, беззубые рты, сморщенную старческую кожу, ввалившиеся глаза, уродливые синяки и цинготные опухоли. Женщины тупым, безнадежным взглядом смотрели на приближающуюся лодку, не проявляя ни интереса, ни эмоций.
Даже похоть Джима несколько поутихла. Перед ребятами были не люди, а избитые, измученные животные. Их парусиновые платья-рубашки были грязны и изорваны. Очевидно, они не снимали их с самого Амстердама, а воды у них не было не только на стирку, но и на то, чтобы вымыться. У мачтовых кнехтов и на юте, нависающем над палубой, стояли стражники, вооруженные мушкетами. Когда ялик приблизился на расстояние окрика, офицер в голубом флотском мундире подошел к борту и поднес к губам рупор.
– Отойдите! – приказал он по-голландски. – Это корабль-тюрьма. Держитесь в стороне, или мы будем стрелять.
– Он серьезно, Джим, – сказал Мансур. – Давай уберемся отсюда.
Джим не обратил внимания на его слова и поднял одну из рыбин.
– Vars vis! – закричал он в ответ. – Свежая рыба! Только что из моря. Поймана час назад.
Офицер у поручня помедлил в нерешительности, и Джим воспользовался представившейся возможностью.
– Посмотрите! – Он пнул большую тушу, занимавшую всю лодку. – Зубан. Лучшее мясо во всем море! Здесь достаточно, чтобы неделю кормить всех на борту.
– Подождите! – Офицер торопливо направился к группе, расположившейся на юте. Последовало недолгое обсуждение, и он вернулся к борту.
– Хорошо. Подойдите. Но держитесь подальше от нашего носа. Цепляйтесь за корму.
Мансур спустил маленький парус, и ребята на веслах прошли вдоль корабля. У трапа стояли три матроса, нацелив на ялик мушкеты.
– Никаких фортелей, – предупредил офицер, – если не хотите получить пулю в живот.
Джим благодарно улыбнулся, глядя вверх, и показал пустые руки.
– Мы не причиним никакого вреда, минхеер. Мы честные рыбаки.
Его по-прежнему привлекали ряды закованных в кандалы женщин, он с отвращением и жалостью смотрел, как они печальной вереницей бредут вдоль ближнего борта. Но тут все внимание пришлось уделить подходу к паруснику. Джим все проделал с хваткой опытного моряка, и Зама бросил конец троса матросу, ждавшему наверху.
Корабельный интендант, полный лысый мужчина, перегнулся за борт и принялся изучать предлагаемый товар. Гигантская туша зубана произвела на него впечатление.
– Не хочу кричать. Поднимайся, поговорим, – произнес он и приказал матросам спустить веревочную лестницу. Джим только и ждал этого приглашения: он, как акробат, взобрался по пострадавшему от бурь боку корабля и спрыгнул рядом с толстяком, шлепнув босыми ногами о палубу.
– Почем? – Вопрос интенданта прозвучал двусмысленно, и он расчетливым взглядом педераста осмотрел тело Джима. «Отличный кусок мяса», – подумал он, разглядывая мускулистые руки и плечи, длинные красивые ноги, отличный загар.
– Пятнадцать серебряных гульденов за всю рыбу на борту. – Джим сделал ударение на слове «рыбу»: ему был очевиден интерес интенданта.
– Ты что, рехнулся? – ответил толстяк. – Ты вместе с твоей грязной лодкой и половины этого не стоишь.
– Лодка и я не продаемся, – с удовольствием заверил Джим. Торгуясь, он был в своей стихии. Отец хорошо выучил его. Джим не испытывал никаких угрызений совести, используя пристрастие интенданта к мальчикам, чтобы выторговать у него лучшую цену. Они сошлись на восьми гульденах.
– Одну рыбу я хочу оставить для семейного обеда, – сказал Джим, и интендант усмехнулся.
– Здорово торгуешься, керел!
Он плюнул на правую руку и протянул ее. Джим плюнул себе на ладонь, и они обменялись рукопожатием, закрепляя сделку.
Интендант дольше необходимого задержал руку Джима.
– Что еще можешь предложить, молодой жеребец?
Он подмигнул и провел языком по толстым, потрескавшимся от солнца губам.
Джим ответил не сразу. Он подошел к борту и стал наблюдать, как экипаж «Золотой чайки» опускает в лодку сетку, чтобы забрать улов. Мансур и Зама с большим трудом уложили в нее зубана. Рыбу подняли наверх и вывалили на палубу. Джим повернулся к интенданту.
– Могу предложить доставить свежие овощи: картошку, лук, тыквы, фрукты – все, что хотите, за половину цены, которую вам пришлось бы заплатить, если покупать на огородах компании, – сказал Джим.
– Ты хорошо знаешь, что это монополия ВОК, – ответил толстяк. – Мне запрещено покупать у частных продавцов.
– Это можно поправить, сунув несколько гульденов в нужный карман. – Джим пальцем коснулся носа. Все хорошо знали, как легко подкупить чиновников компании на Доброй Надежде. Здесь продажность – образ жизни.
– Ну хорошо. Привези все лучшее, что у тебя есть, – согласился интендант и по-отечески положил руку на плечо парня. – Но смотри, чтобы тебя не поймали. Я совсем не хочу, чтобы такого красивого мальчика хлестали кнутом.
Джим постарался уклониться от его прикосновения, но почти незаметно: никогда не расстраивай покупателя. На палубе возникло неожиданное смятение, и, благодарный за возможность уйти от назойливого внимания потного интенданта, Джим оглянулся.
Первую группу женщин вели назад, на нижнюю палубу, а навстречу им из трюма поднимались, чтобы прогуляться на свежем воздухе, другие. Джим взглянул на девушку, шедшую первой в новой группе осужденных. Дыхание его участилось, кровь громко застучала в висках. Девушка была высокая, но страшно худая и бледная. Одета в балахон из грязной парусины с таким изношенным подолом, что в дыры видны колени. Ноги тонкие и костлявые, плоть словно истаяла от голода, руки такие же. Под бесформенным платьем тело казалось мальчишеским, ему не хватало округлых женских форм. Но Джим не смотрел на ее фигуру – он смотрел девушке в глаза.
Голова у девушки была маленькая, грациозно сидящая на длинной шее, как нераспустившийся тюльпан на стебле. Кожа была безупречная и такая прозрачная, что Джиму показалось, будто он видит сквозь нее кости скул. Даже в отчаянных обстоятельствах девушка явно старалась окончательно не погружаться в пучину безысходности и безразличия. Волосы она убрала с лица назад и каким-то образом умудрилась расчесать их и сохранить в чистоте. Они доходили ей до талии, тонкие, как китайский шелк, светлые и блестящие, как золотая гинея на солнце. У Джима перехватило дух почти на минуту от ее взгляда. Радужки глаз у нее были голубые, цвета африканского неба в полдень. Когда девушка впервые посмотрела на Джима, ее глаза широко раскрылись. Потом рот приоткрылся, и показались зубы, ровные и белые, без щелей между ними. Девушка резко остановилась, и шедшая за ней женщина наткнулась на нее. Обе потеряли равновесие и едва не упали. Зазвенели цепи на ногах, и еще одна женщина злобно зашипела на девушку с акцентом антверпенских доков:
– Шагай, принцесса, шевели киской, красотка.
Девушка, казалось, ничего не заметила. К ней подошел один из тюремщиков.
– Двигай, глупая корова.
Концом хлыста с узлами он ударил девушку по обнаженной руке, оставив яркий красный рубец. Джим с трудом сдержался, чтобы не броситься на защиту, и ближайший стражник уловил его движение. Он повернул мушкет стволом в сторону Джима. Парень сделал шаг назад. Он прекрасно представлял, что на таком расстоянии дробь разорвет ему живот и выпустит внутренности. Девушка заметила его нерешительность и по-своему поняла ее. Она двигалась, на ходу растирая рубец, от боли у нее выступили слезы. Проходя мимо Джима, она не отводила измученного взгляда от его лица. Парень стоял неподвижно, словно врос в палубу. Он знал, что говорить с девушкой опасно и бессмысленно, но слова вырвались раньше, чем он сумел прикусить язык, и в его голосе звучала жалость:
– Да тебя совсем заморили голодом.
Легкое подобие улыбки тронуло ее губы, но больше она ничем не показала, что слышала его. Старая ведьма за спиной у девушки подтолкнула ее.
– Тебе сегодня не достанется молодой петушок, твое высочество. Придется пользоваться собственным пальцем. Шагай.
И девушка пошла по палубе, прочь от Джима.
– Позволь дать тебе совет, керел, – сказал интендант за его плечом. – Не связывайся с этими тварями. Это кратчайший путь в ад.
Джим изобразил улыбку.
– Я человек храбрый, но не глупый. – Он протянул руку, интендант отсчитал восемь серебряных гульденов и положил ему в ладонь. Джим перенес ногу через борт. – До встречи. Завтра утром я привезу овощи. Потом мы сможем вместе сойти на берег и выпьем грогу в одной из таверн. – Опускаясь в ялик, он пробормотал: – Тогда я смогу сломать тебе шею и обе жирные ноги.
Джим занял место у руля.
– Отходим. Подними парус, – велел он Заме и повернул ялик по ветру. Лодка двинулась вдоль борта «Золотой чайки». Орудийные порты были открыты, чтобы впустить на палубу свежий воздух. Оказавшись на уровне одного из портов, Джим заглянул в него. Картина заполненной людьми, зловонной палубы наводила на мысли об аде, а отвратительный запах – о свинарнике или выгребной яме. В тесном помещении с низким потолком месяцами непрерывно находились сотни людей.
Джим перевел взгляд с порта на поручень высоко над головой. Парень по-прежнему подсознательно искал девушку, однако не думал, что увидит ее. Но тут сердце его забилось сильнее: на него смотрели неправдоподобно голубые глаза. Цепочка женщин брела вдоль борта.
– Имя! Как тебя зовут? – крикнул Джим. Он вдруг сообразил, что это сейчас для него самое важное в мире.
Ее ответ унес ветер, но он прочел его по губам:
– Луиза.
– Я вернусь, Луиза. Не вешай нос, – безрассудно пообещал он, и девушка без всякого выражения взглянула на него. И тогда он сделал нечто еще более безрассудное. Понимая, что девушка умирает с голоду, Джим поднял со дна лодки розового тупорыла, которого не стал продавать. Тот весил почти десять фунтов, но парень легко подбросил его. Луиза протянула руки и схватила рыбу, на ее лице появилось выражение отчаяния. Уродливая проститутка, шедшая за ней, прыгнула вперед и попыталась вырвать у нее добычу. Немедленно три или четыре женщины вмешались в схватку, они дрались из-за рыбы, как стая волчиц. Подбежали тюремщики и стали стегать узниц хлыстами с узлами на веревках. Джим с отвращением отвернулся, его сердце разрывалось от жалости и какого-то иного чувства, которого он никогда не испытывал прежде.
Трое плыли в мрачном молчании, но каждые несколько минут Джим оглядывался на тюремный корабль.
– Ты ничего не можешь для нее сделать, – сказал наконец Мансур. – Забудь о ней, брат. Она для тебя недоступна.
Лицо Джима потемнело от гнева и раздражения.
– Правда? Думаешь, ты все знаешь, Мансур Кортни? Посмотрим. Посмотрим!
Впереди на берегу один из конюхов держал в упряжи нескольких мулов, готовых вытащить ялик из воды.
– Не сидите, как бакланы, которые сушат крылья на скалах! – рявкнул на ребят Джим. – Убрать парус! – Его охватил гнев, не направленный ни на что конкретное.
Парни остановились на краю прибоя, приготовив весла и поджидая подходящую волну. Увидев ее, Джим крикнул:
– Вот она. Вместе – р-раз!
Волна подхватила их, и мальчики с замиранием сердца понеслись на ее гребне к берегу. Волна далеко протащила их и отхлынула, оставив ялик на песке. Все спрыгнули, подбежал конюх, и ялик быстро привязали к цепи. Юноши трусили рядом с мулами, подгоняя их, пока ялик не оказался выше границы прилива, потом отвязали его.
– Упряжка нам снова понадобится завтра рано утром, – сказал Джим конюху. – Держи ее наготове.
– Значит, мы снова отправимся на этот проклятый корабль? – спокойно спросил Мансур.
– Отвезем овощи. – Джим старательно изобразил невинность.
– А что ты хочешь получить взамен? – с такой же деланной небрежностью поинтересовался Мансур.
Джим легко ущипнул его за руку, и ребята сели на неоседланных мулов. Джим ехал на последнем. Он все время смотрел на стоящий в заливе тюремный корабль. Мулы проследовали вдоль берега лагуны, потом вверх по холму к белым постройкам складов и поместья. Том Кортни назвал его Хай-Уэлд – в честь большого дома в Девоне, где они с Дорианом родились и который не видели уже много лет. Только название и было общим у этих двух домов. Здешнее здание было в капском стиле. Крыша покрыта толстым слоем тростника. Грациозные фронтоны и арка, ведущая в центральный двор, созданы известным голландским архитектором Анрейтом. Название поместья и семейный герб помещены в центре сложной фрески над аркой, в окружении херувимов и святых. На гербе изображена пушка с длинным стволом на колесном лафете, а на ленте внизу написано: «ТКБК» – Торговая компания братьев Кортни. И на отдельной табличке: «Хай-Уэлд, 1711». Дом построили в тот год, когда родились Джим и Мансур.
Когда юноши с грохотом въехали на мощенный булыжником внутренний двор, из двери главного склада показался Том Кортни, крупный мужчина ростом больше шести футов, с тяжелыми мощными плечами. Черная борода в полосках серебра, лысину окружают густые космы волос, спадающих на плечи. Живот, некогда плоский и твердый, теперь приобрел солидный объем. Лицо в морщинах от частого смеха, в глазах – уверенность преуспевающего человека.
– Джеймс Кортни! Тебя так долго не было, что я забыл, как ты выглядишь. Приятно, что ты заглянул к нам, не намерен ли ты сегодня поработать?
Джим виновато ссутулился.
– Нас едва не потопил голландский парусник. Потом мы поймали красного зубана величиной с телегу. Два часа его вытаскивали. Пришлось продать его на одно из судов в заливе.
– Клянусь Иисусом, парень, у тебя было хлопотное утро. Не рассказывай о своих дальнейших горестях, позволь догадаться самому. На вас напал французский военный корабль, а потом погнался раненый гиппопотам. – Том захохотал от собственной шутки. – Так сколько ты получил за зубана размером с телегу?
– Восемь серебряных гульденов.
Том присвистнул.
– Должно быть, настоящее чудовище.
Но тут его лицо стало серьезным.
– Это не причина, мальчик. Я не давал тебе неделю отпуска. Ты должен был вернуться несколько часов назад.
– Я торговался с интендантом голландского корабля, – ответил Джим. – Он возьмет всю провизию, которую мы доставим, и по хорошей цене, папа.
Взгляд Тома из добродушного сделался проницательным.
– Похоже, ты действительно не терял времени зря. Молодец, парень.
В это мгновение из дверей кухни на противоположном конце двора появилась красивая женщина ростом почти с Тома. Волосы ее были убраны в тяжелый пучок, а закатанные рукава открывали полные загорелые руки.
– Том Кортни, неужто ты не понимаешь, что бедный ребенок ушел сегодня не позавтракав? Пусть поест сначала, а потом уже будешь его ругать.
– Сара Кортни, – ответил Том, – этому твоему бедному ребенку давно уже не пять лет.
– Тебе тоже пора поесть, – отозвалась Сара. – Мы с Ясмини и девушками все утро провозились на кухне. Ступайте немедленно, вы все.
Том, сдаваясь, поднял руки.
– Сара, ты тиран, но я готов съесть буйвола вместе с рогами, – сказал он. Том спустился с веранды, одной рукой обнял за плечи Джима, другой Мансура и повел их к дверям кухни, где с выпачканными в муке руками ждала Сара.
Зама повел упряжку мулов к конюшне.
– Зама, передай моему брату, что женщины ждут его на ленч! – крикнул ему вслед Том.
– Передам, баас.
Обращаясь к хозяину Хай-Уэлда, Зама воспользовался самой почтительной формой.
– Как только поешь, возвращайся сюда со всеми людьми, – предупредил его Джим. – Нужно будет подготовить груз на завтра для «Золотой чайки».
На кухне хлопотало множество женщин, в основном освобожденных домашних рабынь, изящных золотокожих обитательниц Батавии. Джим прижал мать к груди.
– Не будь олухом, Джеймс. – Сара сделала вид, что сердится на него, но покраснела от удовольствия, когда он поднял ее и поцеловал в обе щеки. – Немедленно поставь меня и дай заняться делом.
– Ну, если ты меня не любишь, то тетя Ясси души во мне не чает. – Джим подошел к стройной миловидной женщине, обнимавшей своего сына. – Эй, Мансур! Теперь моя очередь. – И забрал Ясмини из объятий Мансура. Она была в длинном платье-гагра1 и в яркой шелковой блузке.
Ясмини была стройна и легка, как девушка, кожа у нее цвета золотистого янтаря, раскосые глаза темны, как оникс. Белоснежная прядь в густых черных волосах – не признак старости: Ясмини, как и ее мать и бабушка, родилась с этой прядью.
Женщины суетились вокруг мужчин, а те расселись за длинным столом желтого дерева, уставленным чашками и тарелками. Здесь были блюда с бобути2 по-малайски, из баранины с приправами, яйцами и йогуртом, огромный пирог с олениной и картошкой (газель добыли в вельде Джим и Мансур), ломти хлеба, горячего, только что из печи, глиняные плошки с желтым сливочным маслом, кувшины с густой простоквашей и пивом.
– Где Дориан? – поинтересовался Том, сидящий во главе стола. – Опять опаздывает!
– Кто-то меня звал? – В кухню вошел Дориан, стройный и подтянутый, красивый и добродушный, с волосами цвета меди, такими же, как и у его сына. На нем были высокие сапоги для верховой езды, запыленные до колен, и широкополая соломенная шляпа. Он взмахнул ею, и женщины радостным хором поздоровались с ним.
– Тише вы! Раскудахтались, как куры, к которым в курятник забрался шакал, – взревел Том. Шум чуть-чуть притих. – Давай, Дорри, садись, пока женщины вконец не спятили. Послушаем рассказ о гигантском зубане, которого поймали ребята, и о том, как они договаривались с кораблем ВОК в гавани.
Дориан устроился рядом с братом и взрезал ножом корку пирога. До самых балок под высоким потолком поднялся столб ароматного пара, и все одобрительно зашумели. Сара принялась накладывать еду на голубые, с изображением листьев ивы, тарелки, комната наполнилась голосами, мужчины смеялись, женщины демонстрировали свою привязанность к ним.
– А что с нашим мальчиком Джимом? – Сара обратилась к мужу через весь стол. Чтобы он ее услышал, ей пришлось повысить голос.
– Ничего, – отозвался Том, поднося ко рту полную ложку. Он пристально посмотрел на сына. – Или все-таки?..
Постепенно над столом повисла тишина, все обратили свои взоры на Джима.
– Почему ты не ешь? – с тревогой спросила Сара. Аппетит Джима был в семье притчей во языцех. – Тебе нужна сера с патокой3?
– Все в порядке, я просто не голоден. – Джим поедал глазами кусок пирога, к которому почти не притронулся, потом оглядел лица окружающих. – Ну что уставились? Я не собираюсь лечь и помереть.
Сара продолжала смотреть на него:
– Что случилось?
Джим знал, что мать видит его насквозь, словно он стеклянный. Он вскочил.
– Прошу меня извинить. – Джим отодвинул стул и вышел из кухни во двор.
Том встал, намереваясь пойти за ним, но Сара покачала головой.
– Оставь его, – сказала она, и муж послушно опустился на стул. Только один человек мог отдавать приказы Тому Кортни. Контрастируя с недавним приподнятым настроением, комнату окутала тяжелая тревожная тишина.
Сара обвела взглядом сидящих за столом.
– Что сегодня произошло, Мансур?
– Джим поднимался на борт тюремного корабля… И увидел там нечто огорчительное.
– Что же? – осведомилась Сара.
– Корабль полон осужденных женщин. Они в цепях, их бьют, они голодают. Из трюма несет, как из свинарника. – В голосе Мансура смешивались отвращение и жалость. Все молчали, представив описанную Мансуром картину.
Потом Сара негромко произнесла:
– И одна из женщин на борту молодая и красивая.
– Откуда ты знаешь? – удивленно вскинул брови Мансур.
Джим миновал арку и спустился по холму к загону на краю лагуны. Когда из-за леса стала видна дорога, парень сунул в рот два пальца и свистнул. Жеребец пасся в стороне от остальных лошадей, у самой воды. Услышав свист, конь поднял голову, и прядка на его лбу сверкнула на солнце, как диадема. Он изогнул шею, раздул широкие, характерные для арабских коней ноздри и посмотрел на Джима блестящими глазами. Джим снова свистнул.