– Замедляем ход перед мостом.
Шаса высунулся с балкона, и Сантэн проглотила предупреждение, рвавшееся с губ.
«Прошу прощения, но нельзя вечно обращаться с ним, как с младенцем, хозяйка, – говорил ей Джок Мерфи. – Он теперь мужчина, а мужчине надо уметь рисковать».
Рельсы повернули к реке, и стал виден «даймлер», укрепленный на платформе сразу за локомотивом. Это была новая машина: Сантэн меняла их ежегодно, однако тоже желтая, как и все предыдущие, с черным капотом и черным кантом вокруг дверец. Поезд до Виндхука избавлял от утомительного путешествия по пустыне, но до шахты железная дорога не доходила.
– Вот он! – сказал Шаса. – Мост.
Стальные фермы моста казались тонкими и нематериальными, когда пересекали реку шириной в полмили, перепрыгивая с одной бетонной опоры к другой. Поезд въехал на мост, и стук колес изменился, мимо замелькали стальные балки, гудя, как оркестр.
– Алмазная река, – произнесла Сантэн, стоя плечом к плечу с Шасой и вглядываясь вниз, в коричневые, как кофе, воды, бурлящие у опор моста.
– А откуда пришли алмазы? – спросил Шаса. Он, конечно, знал ответ, но ему нравилось слушать ее рассказ.
– Река собирает их, извлекает из всех карманов, ущелий и трубок по всему течению. Она подбирает алмазы, которые выбросили из недр извержения вулканов в начале существования материка. Сотни миллионов лет она собирала эти алмазы и уносила к побережью. – Сантэн искоса взглянула на сына. – А почему они не стираются, как другие камни?
– Потому что это самое твердое вещество в природе. Алмаз невозможно поцарапать или обкатать, – сразу ответил он.
– Нет ничего более твердого и более прекрасного, – согласилась мать и поднесла к лицу Шасы правую руку, так что его ослепил огромный бриллиант в перстне. – Ты научишься их любить. Все, кто работает с алмазами, начинают любить их.
– Река, – напомнил он и понизил голос. Его заинтересовал хрипловатый след акцента в речи матери. – Расскажи о реке, – попросил он и слушал жадно и внимательно.
– Там, где река впадает в океан, она разбрасывает алмазы на прибрежном песке. Берега там так богаты алмазами, что объявлены запретной зоной – Spieregebied.
– Можно набить карманы алмазами, просто подбирая их между камнями?
– Ну, это не так легко, – рассмеялась она. – Можно искать двадцать лет и не найти ни одного, но если знаешь, куда смотреть, если есть хотя бы самое примитивное оборудование и тебе повезет…
– А почему мы не можем туда отправиться, мама?
– Потому, mon cheri, что все это занято. Все принадлежит человеку по фамилии Оппенгеймер, сэру Эрнесту Оппенгеймеру, и его компании «Де Бирс».
– Одной компании принадлежит все! Это нечестно! – воскликнул Шаса, и Сантэн впервые с радостью заметила в его глазах искорку алчности. Без здоровой толики жадности он не сможет осуществить то, к чему она его так старательно готовит. Нужно научить его жадности к богатству и власти.
– Да, ему принадлежит концессия на Оранжевой реке, он владеет Кимберли, Весселтоном и Блумфонтейном, а также всеми остальными дающими большую добычу шахтами. Но он владеет большим, гораздо большим. Он контролирует продажу каждого камня, даже тех, что добыты нами, немногими независимыми владельцами.
– Он контролирует нас, контролирует Х’ани? – возмущенно спросил Шаса. Его щеки гневно вспыхнули.
Сантэн кивнула.
– Нам приходится каждый камень предъявлять его «Центральной торговой организации». Она устанавливает цены.
– Мы обязаны принимать эти цены?
– Нет, не обязаны. Но поступили бы очень неразумно, если бы не приняли.
– А что он может сделать, если мы откажемся?
– Шаса, я уже не раз говорила тебе. Не лезь в драку с тем, кто сильней. Мало кто сильнее нас, во всяком случае в Африке, но сэр Эрнест Оппенгеймер один из них.
– Да что он может сделать? – настаивал Шаса.
– Сожрет нас, дорогой, с превеликим удовольствием. Каждый год мы становимся все богаче и все привлекательней для него. Он единственный человек в мире, которого нам следует опасаться, особенно если мы неосторожно подберемся к его реке.
Она жестом обвела широкую реку.
Хотя голландские первооткрыватели назвали реку Оранжевой в честь стадхолдеров (правителей) дома Оранских, название очень хорошо подходило к ее оранжевым песчаным берегам. Яркое оперение водных птиц на этих берегах казалось драгоценными камнями в золотой оправе.
– Он владеет рекой? – удивленно и возмущенно спросил Шаса.
– Не по закону. Но приближаться к ней можно только на свой страх и риск, потому что он ревниво охраняет ее.
– Значит, здесь есть алмазы?
Шаса жадно рассматривал берега, словно ожидал увидеть сверкающие на солнце камни.
– Мы с доктором Твентимен-Джонсом считаем, что есть, и присмотрели несколько очень перспективных участков. В двухстах милях выше по течению есть водопад, который бушмены называют Ауграбис – Место Большого Шума. Там Оранжевая течет по узкому каменному проходу и обрушивается глубоко в недоступное ущелье. Это ущелье, должно быть, сокровищница принесенных алмазов. Есть и другие древние аллювиальные участки, где река меняет течение.
Река осталась позади, рельсы бежали по узкой полосе зелени; локомотив снова пошел быстрее, направляясь на север, в пустыню. Продолжая рассказ, Сантэн внимательно наблюдала за лицом сына. Она никогда не доводила до того, чтобы Шаса соскучился и при первых же признаках невнимательности переставала рассказывать. Не следовало торопиться. У нее было достаточно времени на его обучение, но главное – никогда не следовало утомлять его, переоценивать его незрелые силы и способность к сосредоточению внимания. Его нельзя было подгонять, пусть бы его энтузиазм оставался искренним. На сей раз его интерес держался дольше обычного, и Сантэн поняла, что настал подходящий момент для нового подхода.
– В салоне уже не так прохладно. Пойдем внутрь. – Она подвела сына к столу. – Хочу кое-что показать тебе.
Она раскрыла конфиденциальный годовой финансовый отчет «Горно-финансовой компании Кортни».
Вот трудная часть; даже ее чтение таких документов утомляет, кажется ей скучным, и Сантэн сразу увидела, что колонки чисел устрашили Шасу. Математика – его единственное слабое место.
– Тебе ведь нравятся шахматы?
– Да, – осторожно согласился он.
– Это тоже игра, – заверила она. – Но в тысячу раз более волнующая и прибыльная, как только усвоишь правила.
Он заметно приободрился: игры и награды Шасу интересовали.
– Объясни мне правила, – попросил он.
– Не все сразу. Понемногу, по частям, пока ты не будешь знать достаточно, чтобы начать игру.
Ближе к вечеру она заметила в углах его рта морщинки усталости, об утомлении говорили и побелевшие ноздри. Но он все равно пытался сосредоточиться.
– Достаточно на сегодня. – Она закрыла толстую папку. – Каково золотое правило?
– Продавать всегда дороже, чем купил.
Сантэн одобрительно кивнула.
– А еще ты должен покупать, когда все продают, и продавать, когда все покупают. Хорошо. – Она встала. – Сейчас глоток свежего воздуха – и переодеваться к обеду.
На балконе она обняла сына за плечи, и для этого ей пришлось потянуться вверх.
– Когда приедем на шахту, будешь по утрам работать с доктором Твентимен-Джонсом. После полудня ты свободен, но по утрам – на службе. Я хочу, чтобы ты знал шахту и все виды работ на ней. И, конечно, я буду платить тебе.
– Это не обязательно, мама.
– Еще одно золотое правило: никогда не отказывайся от справедливой оплаты.
Всю ночь и весь следующий день они ехали на север по обширным, сожженным солнцем равнинам. На пустынном горизонте возвышались голубые горы.
– Мы будем в Виндхуке сразу после заката, – объяснила Сантэн. – Я договорилась, что наш вагон переведут в спокойный тупик, мы в нем переночуем, а утром выедем на шахту. С нами обедают доктор Твентимен-Джонс и Абрахам Абрахамс, поэтому нужно переодеться.
Шаса без пиджака стоял в своем купе перед длинным зеркалом, сражаясь с галстуком-бабочкой: он еще не вполне овладел искусством завязывать его. Вдруг он почувствовал, что вагон замедляет ход. Локомотив дал длинный гудок.
Шаса в приливе возбуждения посмотрел в открытое окно. Поезд пересекал отрог холмов над городом Виндхуком, и Шаса увидел огни фонарей. Город был величиной с один из пригородов Кейптауна, и освещены в нем были только несколько центральных улиц.
Когда показались окраины города, поезд пошел совсем медленно, и Шаса ощутил запах древесного дыма. Потом он заметил у самой железнодорожной линии что-то вроде лагеря под колючими кустами. Он высунулся из окна, чтобы лучше видеть, и разглядывал жалкие хижины, окутанные дымом костров и сгущающимися сумерками. К нему была обращена кое-как намалеванная надпись, и Шаса с трудом прочел: «Ваал-Харц? Дьявольщина, нет!» Смысла это не имело. Он нахмурился и заметил возле надписи две фигуры, глядевшие на проходящий поезд.
Из двоих ниже ростом была девочка, босоногая, в мешковатом платье на хрупком теле. Она его не заинтересовала, и он перенес внимание на более высокую и крепкую фигуру рядом с ней. И сразу отшатнулся, потрясенный, разгневанный. Даже при скудном свете он узнал серебряную копну волос и черные брови. Они смотрели друг на друга: мальчик в белой рубашке с бабочкой в освещенном окне и мальчик в пыльном хаки. Но вот поезд миновал это место и скрыл их друг от друга.
– Дорогой…
Шаса отвернулся от окна и увидел мать. Этим вечером она надела топазы и голубое платье, легкое и светлое, как древесный дым.
– Ты еще не готов, а мы через минуту будем на станции. Что ты сделал с галстуком! Иди сюда, я помогу.
Она стояла перед ним и ловкими пальцами искусно завязывала галстук, а Шаса пытался подавить гнев и ощущение неполноценности, которые вызвал у него один вид того мальчика.
– Сантэн, вы прекрасны, как никогда.
Он поцеловал ей руку, потом расцеловал в обе щеки. Небольшого роста, как раз с Сантэн, с живым выражением лица и быстрым внимательным взглядом. Его уши всегда были насторожены, как будто он слышал звуки, которых не слышал больше никто.
Запонки у мистера Абрахамса были из бриллиантов и оникса, смокинг экстравагантного покроя, но это был один из самых близких Сантэн людей. Он был рядом с ней, когда все ее состояние чуть превышало десять фунтов. Он оформил ее заявки на шахту Х’ани и с тех пор вел все ее юридические и большую часть личных дел. Он был старым и верным другом, но, что самое главное, он никогда не допускал ошибок в работе.
Иначе его бы здесь не было.
– Дорогой Эйб. – Она сжала его руки. – Как Рэйчел?
– Замечательно, – заверил он. Это было его любимое наречие. – Она просит извинить ее, но наш младшенький…
– Конечно, – понимающе кивнула Сантэн.
Абрахам знал, что она предпочитает мужское общество, и редко приводил жену, даже когда Сантэн передавала ей особое приглашение.
Сантэн повернулась от адвоката к другой фигуре – рослой, с покатыми плечами, которая возвышалась у входа на балкон.
– Доктор Твентимен-Джонс.
Она протянула руки.
– Миссис Кортни, – ответил тот тоном гробовщика.
Сантэн улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой. Это была ее тайная маленькая игра: хотелось проверить, сумеет ли она заставить этого человека хоть как-то выразить свое удовольствие. Но она опять проиграла. Доктор Твентимен-Джонс еще больше помрачнел и стал похож на скорбную ищейку.
Их знакомство состоялось почти тогда же, когда и с Абрахамом. Доктор, консультант в компании «Алмазы Де Бирс», в 1919 году провел оценку и открыл работы в шахте Х’ани. Потребовалось пять лет непрерывных уговоров, чтобы он согласился принять должность главного инженера на шахте Х’ани. Он, вероятно, был лучшим специалистом по алмазам во всей Африке, а значит, во всем мире.
Сантэн провела их в салон и знаком отослала буфетчика в белой куртке.
– Абрахам, бокал шампанского? – Она сама налила вино. – А вам, доктор Твентимен-Джонс, мадеры?
– Вы никогда не забываете, миссис Кортни, – с несчастным видом согласился доктор и принял бокал. Они всегда обращались друг к другу официально, по фамилии, с титулами, хотя их дружба выдержала все испытания.
– Ваше здоровье, джентльмены, – подняла бокал Сантэн и, когда они пригубили, взглянула в сторону двери.
По этому сигналу вошел Шаса. Сантэн внимательно наблюдала, как он пожимает руки обоим мужчинам. Он вел себя с должной почтительностью к их возрасту, не проявил недовольства, когда слишком порывистый Абрахам обнял его за плечи, и с необходимой серьезностью ответил на приветствие доктора Твентимен-Джонса. Сантэн одобрительно кивнула, едва заметно, и села за свой стол – знак, что предварительные любезности завершены и можно заняться делом.
Мужчины торопливо сели на элегантные, но неудобные стулья «ар деко» и внимательно склонились к ней.
– Наконец это произошло, – сказала Сантэн. – Нам срезали квоту.
Они выпрямились на стульях и обменялись быстрым взглядом, прежде чем снова повернуться к Сантэн.
– Мы ожидали этого почти год, – заметил Абрахам.
– Что не делает положение более приятным, – язвительно сказала Сантэн.
– Сколько? – спросил Твентимен-Джонс.
– Сорок процентов, – ответила Сантэн. Обдумывая ее ответ, доктор выглядел так, словно вот-вот разрыдается.
Каждому независимому производителю алмазов Центральная торговая организация предоставляла квоту. Договор был неписанным и, вероятно, незаконным, но строго соблюдался, и среди независимых не находилось таких неосмотрительных, кто проверил бы законность этого договора или выделенной им доли.
– Сорок процентов! – взорвался Абрахам. – Это несправедливо!
– Точное замечание, дорогой Эйб, но пока не очень полезное.
Сантэн взглянула на Твентимен-Джонса.
– Никаких изменений в категориях? – спросил тот.
Квота предусматривала несколько категорий в зависимости от типа камней (от темных промышленных алмазов, использующихся при изготовлении режущего инструмента, до драгоценных камней высшего качества) и веса, от небольших кристаллов в десять и меньше пунктов до больших ценных камней.
– Тот же процент, – подтвердила Сантэн, и он сел плотнее, достал из кармана блокнот и погрузился в вычисления.
Сантэн мимо него посмотрела туда, где к обшитой панелями стене прислонился Шаса.
– Ты понимаешь, о чем мы говорим?
– О квоте? Да, думаю, понимаю.
– Если не понимаешь, спрашивай, – бесцеремонно приказала она и снова повернулась к Твентимен-Джонсу.
– Можно ли попросить на десять процентов увеличить квоту по крупным камням? – спросил он, но она отрицательно покачала головой.
– Я уже просила, и мне отказали. Де Бирс с бесконечным сочувствием ответил, что наибольшее падение спроса связано как раз с крупными камнями – на ювелирном уровне.
Твентимен-Джонс вернулся к своим вычислениям. Все слушали, как скрипит его карандаш. Наконец доктор поднял голову.
– Сможем мы покрыть расходы? – негромко спросила Сантэн, и Твентимен-Джонс посмотрел на нее так, словно предпочитал застрелиться, но не отвечать.
– Едва-едва управимся, – прошептал он, – придется экономить, сокращать, увольнять, но мы покроем расходы и, может быть, даже получим небольшую прибыль – это будет зависеть от минимальной цены, установленной «Де Бирс». Но, боюсь, сливки придется снимать с самого верха, миссис Кортни.
Сантэн почувствовала, что от облегчения ослабла и дрожит. Она убрала руки со стола на колени, чтобы никто не заметил. Несколько мгновений она молчала, потом кашлянула, желая убедиться, что ее голос не дрожит.
– Квоты вступают в действие первого марта, – сказала она. – Это значит, что мы успеем доставить еще один полный пакет. Вы знаете, что делать, доктор Твентимен-Джонс.
– Мы заполним пакет сластями, миссис Кортни.
– Что такое сласти, доктор Твентимен-Джонс?
Шаса заговорил в первый раз, и инженер с серьезным видом повернулся к нему.
– Когда в какой-то период производства мы находим несколько первоклассных камней, мы оставляем лучшие из них, чтобы в будущем включить в пакет, где камни могут быть худшего качества. У нас есть запас таких высококачественных камней, и мы отправим их в Центральную торговую организацию, пока это еще возможно.
– Понимаю. – Шаса кивнул. – Спасибо, доктор Твентимен-Джонс.
– Рад помочь, мастер Шаса.
Сантэн встала.
– Теперь можно пообедать.
Слуга в белом открыл раздвижную дверь в столовую, где сверкал серебром и хрусталем уставленный желтыми розами в старинных селадоновых вазах длинный стол.
– Человек, о котором я думаю, хороший друг, – сказал Лотар.
– Даже лучший в мире друг не даст тебе пятнадцать добрых лошадей. Меньше чем пятнадцатью нам не обойтись, а их ты и за сто фунтов не купишь.
Лотар затянулся вонючей глиняной трубкой, и она непристойно забулькала. Он сплюнул в огонь желтый сок.
– Отдал бы сотню фунтов за приличную сигару, – сказал он.
– Не мою сотню, – заметил Хендрик.
– Давай пока оставим лошадей, – предложил Лотар. – Подберем сменных людей.
– Людей найти легче, чем лошадей, – улыбнулся Хендрик. – Сегодня хорошего человека я могу заполучить за обед, а его жену – за пудинг. Я уже разослал всем сообщения о встрече в котловине Дикой Лошади.
Оба взглянули на показавшегося из темноты Манфреда, и Лотар, увидев лицо сына, сунул блокнот в карман и быстро встал.
– Папа, идем быстрей, – попросил Манфред.
– В чем дело, Мэнни?
– Мама Сары и малыши. Они все заболели. Я сказал им, что ты придешь, папа.
У Лотара была репутация человека, способного лечить все болезни людей и животных: от пулевых ранений и кори до головокружения и хандры.
Семья Сары жила под изорванным брезентом в центре лагеря. Женщина, укрытая грязным одеялом, лежала рядом с малышами. Хотя ей, вероятно, было не больше тридцати, заботы, тяжелый труд и плохая еда превратили ее в старуху. Она потеряла большую часть передних зубов, а ее лицо словно опало.
Сара, склонившись к ней, влажной тряпкой вытирала раскрасневшееся лицо. Женщина мотала головой и что-то бормотала в бреду.
Лотар склонился к женщине с другой стороны и посмотрел на девочку.
– Где твой папа, Сара? Он должен быть здесь.
– Ушел искать работу на шахтах, – прошептала она.
– Когда?
– Давно. – И тут же преданно добавила: – Но он пришлет за нами, и мы будем жить в красивом доме.
– Давно твоя мама болеет?
– Со вчерашнего вечера.
Сара снова попыталась положить тряпку на лоб матери, но та слабой рукой отбросила ее.
– А дети?
Лотар посмотрел на их распухшие лица.
– С утра.
Лотар откинул одеяло, и ему лицо ударило густое липкое зловоние жидких испражнений.
– Я их все время обмываю, – словно защищаясь, сказала Сара, – но они снова пачкаются. Уж не знаю, что и делать.
Лотар приподнял грязное платье малышки. Живот раздулся от недоедания, кожа мертвенно-бледная. И на ней яркая алая сыпь.
Лотар невольно отдернул руку.
– Манфред, – резко сказал он. – Ты их трогал, кого-нибудь из них?
– Да, папа. Я пытался помочь Саре их помыть.
– Иди к Хендрику, – приказал Лотар. – Скажи, что мы немедленно уходим. Надо убираться отсюда.
– Что это, папа? Манфред задержался.
– Делай, что велено, – рассердился Лотар и, когда Манфред попятился и исчез в темноте, повернулся к девочке. – Ты кипятила питьевую воду? – спросил он, и Сара отрицательно покачала головой.
«Всегда одно и то же, – думал Лотар. – Простые деревенские люди, которые всю жизнь провели вдали от жилья других людей, пили чистую воду из ручьев и источников и не задумываясь испражнялись посреди поля. Они не понимают опасности житья в тесном соседстве с другими людьми».
– Что это, оум? – негромко спросила Сара. – Что с ними?
– Брюшной тиф, – ответил Лотар, но ей это ничего не сказало.
– Тифозная горячка, – попробовал он снова.
– Это плохо? – спросила она с надеждой на лучшее в голосе, и он не мог посмотреть ей в глаза. Снова взглянул на малышей. Жар сжег их, а понос обезводил. Поздно. Будь с ними мать, еще оставался бы шанс, но мать и сама слаба.
– Да, – сказал Лотар, – плохо.
Тиф распространится по лагерю, как пожар в сухом зимнем вельде. Очень вероятно, что и Манфред заразился. Лотар быстро встал и отступил от грязного матраца.
– Что мне делать? – взмолилась Сара.
– Давай им побольше питья, но следи, чтобы вода была кипяченая.
Лотар попятился. Он видел тиф в английских концентрационных лагерях во время войны. Смертность там была выше, чем на поле битвы. Он должен увести отсюда Манфреда.
– У тебя есть лекарство от этого, оум? – Сара пошла за ним. – Я не хочу, чтобы умерла мама. И сестра. Если бы ты дал мне лекарство…
Она боролась со слезами, испуганная и озадаченная, и с детским доверием обращалась к нему.
Лотар считал, что он в долгу только перед своими, но храбрость девочки тронула его. Он хотел сказать: «От этого нет лекарства. Для них ничего нельзя сделать. Они теперь в руках Господа».
Сара подошла к нему, взяла за руку и отчаянно потащила назад, чтобы вернуть туда, где умирали женщина и двое малышей.
– Помоги мне, оум. Помоги вылечить их.
От прикосновения девочки по коже Лотара поползли мурашки. Он представил себе, как отвратительная зараза переходит с ее теплой мягкой кожи на него. Он должен уйти.
– Оставайся здесь, – сказал он, стараясь скрыть отвращение. – Давай им пить. Я – за лекарствами.
– Когда ты вернешься?
Сара доверчиво смотрела Лотару в лицо, и ему потребовались все силы, чтобы солгать.
– Вернусь, как только смогу, – пообещал он и мягко высвободил руку. – Давай им воду, – повторил он и отвернулся.
– Спасибо, – негромко сказала она ему вслед. – Да благословит тебя Бог, ты добрый человек, оум.
Лотар ничего не смог ответить. Не смог даже оглянуться. Он торопливо пошел по темному лагерю. Теперь он прислушивался и уловил доносящиеся из хижин негромкие звуки: лихорадочный кашель ребенка, вздохи и стоны тифозной больной, у которой сводило болью живот, голоса тех, кто ухаживал за недужными.
Из одной толевой хижины показалось тощее темное существо и схватило его за руку. Лотар даже не мог понять, мужчина это или женщина, пока не услышал хриплый, тонкий, почти безумный женский голос:
– Ты врач? Мне нужен врач.
Лотар отбросил ее руку и побежал.
Сварт Хендрик ждал его. Он уже взвалил на плечи мешок и затаптывал угли костра. Рядом с ним под колючим деревом сидел Манфред.
– Тиф, – произнес страшное слово Лотар. – По всему лагерю.
Хендрик застыл. Лотар видел, как Хендрик встречал нападение раненого слона, но сейчас он испугался. Лотар понял это по тому, как он держал свою большую черную голову; он чувствовал запах страха, необычный запах, как от потревоженной пустынной кобры.
– Пошли, Манфред. Мы уходим.
– Куда мы уходим, папа?
Манфред не сдвинулся с места.
– Подальше отсюда, подальше от города и заразы.
– А как же Сара?
Манфред вобрал голову в плечи – упрямый жест, который Лотар хорошо знал.
– Она для нас никто. Мы ничего не можем сделать. Она умрет, как ее мама и малыши.
Манфред смотрел на отца.
– Умрет?
– Вставай! – рявкнул Лотар. Чувство вины сделало его свирепым. – Мы уходим.
Он сделал властный жест, и Хендрик наклонился и поднял Манфреда.
– Пойдем, Мэнни, слушайся отца.
Он пошел за Лотаром, таща за собой мальчика.
Они пересекли железную дорогу, и Манфред перестал вырываться. Хендрик отпустил его, и мальчик послушно пошел за взрослыми. Через час они добрались до главной дороги – пыльно-серебряной в лунном свете реки, убегавшей к проходу в горах, и там Лотар остановился.
– Пойдем за лошадьми? – спросил Хендрик.
– Да, – кивнул Лотар. – Это следующий этап.
Но он посмотрел назад, туда, откуда они пришли. Все молчали, глядя в том же направлении.
– Я не мог рисковать, – объяснил Лотар. – Нельзя было оставлять Манфреда рядом с ними. – Никто ему не ответил. – Нам нужно готовиться. Лошади… нужно раздобыть лошадей.
Он тоже замолчал.
Неожиданно Лотар сорвал мешок с плеча Хендрика и бросил на землю. Гневно развязал его и вытащил небольшой брезентовый сверток, в котором держал хирургические инструменты и запас лекарств.
– Возьми Мэнни, – приказал он Хендрику. – Ждите меня в ущелье у реки Гамас, там, где мы стояли лагерем на пути из Усакоса. Помнишь это место?
Хендрик кивнул.
– Долго тебя ждать?
– Столько, сколько нужно, чтобы умереть, – ответил Лотар. Он встал и посмотрел на Манфреда. – Делай, что велит Хендрик, – приказал он.
– Мне нельзя пойти с тобой, папа?
Лотар даже не стал отвечать. Он повернулся и пошел назад под освещенными луной колючими деревьями. Они смотрели ему вслед, пока он не исчез. Тогда Хендрик опустился на колени и начал складывать вещи в мешок.
Шаса высунулся с балкона, и Сантэн проглотила предупреждение, рвавшееся с губ.
«Прошу прощения, но нельзя вечно обращаться с ним, как с младенцем, хозяйка, – говорил ей Джок Мерфи. – Он теперь мужчина, а мужчине надо уметь рисковать».
Рельсы повернули к реке, и стал виден «даймлер», укрепленный на платформе сразу за локомотивом. Это была новая машина: Сантэн меняла их ежегодно, однако тоже желтая, как и все предыдущие, с черным капотом и черным кантом вокруг дверец. Поезд до Виндхука избавлял от утомительного путешествия по пустыне, но до шахты железная дорога не доходила.
– Вот он! – сказал Шаса. – Мост.
Стальные фермы моста казались тонкими и нематериальными, когда пересекали реку шириной в полмили, перепрыгивая с одной бетонной опоры к другой. Поезд въехал на мост, и стук колес изменился, мимо замелькали стальные балки, гудя, как оркестр.
– Алмазная река, – произнесла Сантэн, стоя плечом к плечу с Шасой и вглядываясь вниз, в коричневые, как кофе, воды, бурлящие у опор моста.
– А откуда пришли алмазы? – спросил Шаса. Он, конечно, знал ответ, но ему нравилось слушать ее рассказ.
– Река собирает их, извлекает из всех карманов, ущелий и трубок по всему течению. Она подбирает алмазы, которые выбросили из недр извержения вулканов в начале существования материка. Сотни миллионов лет она собирала эти алмазы и уносила к побережью. – Сантэн искоса взглянула на сына. – А почему они не стираются, как другие камни?
– Потому что это самое твердое вещество в природе. Алмаз невозможно поцарапать или обкатать, – сразу ответил он.
– Нет ничего более твердого и более прекрасного, – согласилась мать и поднесла к лицу Шасы правую руку, так что его ослепил огромный бриллиант в перстне. – Ты научишься их любить. Все, кто работает с алмазами, начинают любить их.
– Река, – напомнил он и понизил голос. Его заинтересовал хрипловатый след акцента в речи матери. – Расскажи о реке, – попросил он и слушал жадно и внимательно.
– Там, где река впадает в океан, она разбрасывает алмазы на прибрежном песке. Берега там так богаты алмазами, что объявлены запретной зоной – Spieregebied.
– Можно набить карманы алмазами, просто подбирая их между камнями?
– Ну, это не так легко, – рассмеялась она. – Можно искать двадцать лет и не найти ни одного, но если знаешь, куда смотреть, если есть хотя бы самое примитивное оборудование и тебе повезет…
– А почему мы не можем туда отправиться, мама?
– Потому, mon cheri, что все это занято. Все принадлежит человеку по фамилии Оппенгеймер, сэру Эрнесту Оппенгеймеру, и его компании «Де Бирс».
– Одной компании принадлежит все! Это нечестно! – воскликнул Шаса, и Сантэн впервые с радостью заметила в его глазах искорку алчности. Без здоровой толики жадности он не сможет осуществить то, к чему она его так старательно готовит. Нужно научить его жадности к богатству и власти.
– Да, ему принадлежит концессия на Оранжевой реке, он владеет Кимберли, Весселтоном и Блумфонтейном, а также всеми остальными дающими большую добычу шахтами. Но он владеет большим, гораздо большим. Он контролирует продажу каждого камня, даже тех, что добыты нами, немногими независимыми владельцами.
– Он контролирует нас, контролирует Х’ани? – возмущенно спросил Шаса. Его щеки гневно вспыхнули.
Сантэн кивнула.
– Нам приходится каждый камень предъявлять его «Центральной торговой организации». Она устанавливает цены.
– Мы обязаны принимать эти цены?
– Нет, не обязаны. Но поступили бы очень неразумно, если бы не приняли.
– А что он может сделать, если мы откажемся?
– Шаса, я уже не раз говорила тебе. Не лезь в драку с тем, кто сильней. Мало кто сильнее нас, во всяком случае в Африке, но сэр Эрнест Оппенгеймер один из них.
– Да что он может сделать? – настаивал Шаса.
– Сожрет нас, дорогой, с превеликим удовольствием. Каждый год мы становимся все богаче и все привлекательней для него. Он единственный человек в мире, которого нам следует опасаться, особенно если мы неосторожно подберемся к его реке.
Она жестом обвела широкую реку.
Хотя голландские первооткрыватели назвали реку Оранжевой в честь стадхолдеров (правителей) дома Оранских, название очень хорошо подходило к ее оранжевым песчаным берегам. Яркое оперение водных птиц на этих берегах казалось драгоценными камнями в золотой оправе.
– Он владеет рекой? – удивленно и возмущенно спросил Шаса.
– Не по закону. Но приближаться к ней можно только на свой страх и риск, потому что он ревниво охраняет ее.
– Значит, здесь есть алмазы?
Шаса жадно рассматривал берега, словно ожидал увидеть сверкающие на солнце камни.
– Мы с доктором Твентимен-Джонсом считаем, что есть, и присмотрели несколько очень перспективных участков. В двухстах милях выше по течению есть водопад, который бушмены называют Ауграбис – Место Большого Шума. Там Оранжевая течет по узкому каменному проходу и обрушивается глубоко в недоступное ущелье. Это ущелье, должно быть, сокровищница принесенных алмазов. Есть и другие древние аллювиальные участки, где река меняет течение.
Река осталась позади, рельсы бежали по узкой полосе зелени; локомотив снова пошел быстрее, направляясь на север, в пустыню. Продолжая рассказ, Сантэн внимательно наблюдала за лицом сына. Она никогда не доводила до того, чтобы Шаса соскучился и при первых же признаках невнимательности переставала рассказывать. Не следовало торопиться. У нее было достаточно времени на его обучение, но главное – никогда не следовало утомлять его, переоценивать его незрелые силы и способность к сосредоточению внимания. Его нельзя было подгонять, пусть бы его энтузиазм оставался искренним. На сей раз его интерес держался дольше обычного, и Сантэн поняла, что настал подходящий момент для нового подхода.
– В салоне уже не так прохладно. Пойдем внутрь. – Она подвела сына к столу. – Хочу кое-что показать тебе.
Она раскрыла конфиденциальный годовой финансовый отчет «Горно-финансовой компании Кортни».
Вот трудная часть; даже ее чтение таких документов утомляет, кажется ей скучным, и Сантэн сразу увидела, что колонки чисел устрашили Шасу. Математика – его единственное слабое место.
– Тебе ведь нравятся шахматы?
– Да, – осторожно согласился он.
– Это тоже игра, – заверила она. – Но в тысячу раз более волнующая и прибыльная, как только усвоишь правила.
Он заметно приободрился: игры и награды Шасу интересовали.
– Объясни мне правила, – попросил он.
– Не все сразу. Понемногу, по частям, пока ты не будешь знать достаточно, чтобы начать игру.
Ближе к вечеру она заметила в углах его рта морщинки усталости, об утомлении говорили и побелевшие ноздри. Но он все равно пытался сосредоточиться.
– Достаточно на сегодня. – Она закрыла толстую папку. – Каково золотое правило?
– Продавать всегда дороже, чем купил.
Сантэн одобрительно кивнула.
– А еще ты должен покупать, когда все продают, и продавать, когда все покупают. Хорошо. – Она встала. – Сейчас глоток свежего воздуха – и переодеваться к обеду.
На балконе она обняла сына за плечи, и для этого ей пришлось потянуться вверх.
– Когда приедем на шахту, будешь по утрам работать с доктором Твентимен-Джонсом. После полудня ты свободен, но по утрам – на службе. Я хочу, чтобы ты знал шахту и все виды работ на ней. И, конечно, я буду платить тебе.
– Это не обязательно, мама.
– Еще одно золотое правило: никогда не отказывайся от справедливой оплаты.
Всю ночь и весь следующий день они ехали на север по обширным, сожженным солнцем равнинам. На пустынном горизонте возвышались голубые горы.
– Мы будем в Виндхуке сразу после заката, – объяснила Сантэн. – Я договорилась, что наш вагон переведут в спокойный тупик, мы в нем переночуем, а утром выедем на шахту. С нами обедают доктор Твентимен-Джонс и Абрахам Абрахамс, поэтому нужно переодеться.
Шаса без пиджака стоял в своем купе перед длинным зеркалом, сражаясь с галстуком-бабочкой: он еще не вполне овладел искусством завязывать его. Вдруг он почувствовал, что вагон замедляет ход. Локомотив дал длинный гудок.
Шаса в приливе возбуждения посмотрел в открытое окно. Поезд пересекал отрог холмов над городом Виндхуком, и Шаса увидел огни фонарей. Город был величиной с один из пригородов Кейптауна, и освещены в нем были только несколько центральных улиц.
Когда показались окраины города, поезд пошел совсем медленно, и Шаса ощутил запах древесного дыма. Потом он заметил у самой железнодорожной линии что-то вроде лагеря под колючими кустами. Он высунулся из окна, чтобы лучше видеть, и разглядывал жалкие хижины, окутанные дымом костров и сгущающимися сумерками. К нему была обращена кое-как намалеванная надпись, и Шаса с трудом прочел: «Ваал-Харц? Дьявольщина, нет!» Смысла это не имело. Он нахмурился и заметил возле надписи две фигуры, глядевшие на проходящий поезд.
Из двоих ниже ростом была девочка, босоногая, в мешковатом платье на хрупком теле. Она его не заинтересовала, и он перенес внимание на более высокую и крепкую фигуру рядом с ней. И сразу отшатнулся, потрясенный, разгневанный. Даже при скудном свете он узнал серебряную копну волос и черные брови. Они смотрели друг на друга: мальчик в белой рубашке с бабочкой в освещенном окне и мальчик в пыльном хаки. Но вот поезд миновал это место и скрыл их друг от друга.
– Дорогой…
Шаса отвернулся от окна и увидел мать. Этим вечером она надела топазы и голубое платье, легкое и светлое, как древесный дым.
– Ты еще не готов, а мы через минуту будем на станции. Что ты сделал с галстуком! Иди сюда, я помогу.
Она стояла перед ним и ловкими пальцами искусно завязывала галстук, а Шаса пытался подавить гнев и ощущение неполноценности, которые вызвал у него один вид того мальчика.
* * *
Машинист локомотива перевел их с общего пути на тихий участок за железнодорожными мастерскими и отцепил вагон у платформы, на которой уже стоял «форд» Абрахама Абрахамса. Сам Эйб поднялся на балкон, как только вагон остановился.– Сантэн, вы прекрасны, как никогда.
Он поцеловал ей руку, потом расцеловал в обе щеки. Небольшого роста, как раз с Сантэн, с живым выражением лица и быстрым внимательным взглядом. Его уши всегда были насторожены, как будто он слышал звуки, которых не слышал больше никто.
Запонки у мистера Абрахамса были из бриллиантов и оникса, смокинг экстравагантного покроя, но это был один из самых близких Сантэн людей. Он был рядом с ней, когда все ее состояние чуть превышало десять фунтов. Он оформил ее заявки на шахту Х’ани и с тех пор вел все ее юридические и большую часть личных дел. Он был старым и верным другом, но, что самое главное, он никогда не допускал ошибок в работе.
Иначе его бы здесь не было.
– Дорогой Эйб. – Она сжала его руки. – Как Рэйчел?
– Замечательно, – заверил он. Это было его любимое наречие. – Она просит извинить ее, но наш младшенький…
– Конечно, – понимающе кивнула Сантэн.
Абрахам знал, что она предпочитает мужское общество, и редко приводил жену, даже когда Сантэн передавала ей особое приглашение.
Сантэн повернулась от адвоката к другой фигуре – рослой, с покатыми плечами, которая возвышалась у входа на балкон.
– Доктор Твентимен-Джонс.
Она протянула руки.
– Миссис Кортни, – ответил тот тоном гробовщика.
Сантэн улыбнулась своей самой ослепительной улыбкой. Это была ее тайная маленькая игра: хотелось проверить, сумеет ли она заставить этого человека хоть как-то выразить свое удовольствие. Но она опять проиграла. Доктор Твентимен-Джонс еще больше помрачнел и стал похож на скорбную ищейку.
Их знакомство состоялось почти тогда же, когда и с Абрахамом. Доктор, консультант в компании «Алмазы Де Бирс», в 1919 году провел оценку и открыл работы в шахте Х’ани. Потребовалось пять лет непрерывных уговоров, чтобы он согласился принять должность главного инженера на шахте Х’ани. Он, вероятно, был лучшим специалистом по алмазам во всей Африке, а значит, во всем мире.
Сантэн провела их в салон и знаком отослала буфетчика в белой куртке.
– Абрахам, бокал шампанского? – Она сама налила вино. – А вам, доктор Твентимен-Джонс, мадеры?
– Вы никогда не забываете, миссис Кортни, – с несчастным видом согласился доктор и принял бокал. Они всегда обращались друг к другу официально, по фамилии, с титулами, хотя их дружба выдержала все испытания.
– Ваше здоровье, джентльмены, – подняла бокал Сантэн и, когда они пригубили, взглянула в сторону двери.
По этому сигналу вошел Шаса. Сантэн внимательно наблюдала, как он пожимает руки обоим мужчинам. Он вел себя с должной почтительностью к их возрасту, не проявил недовольства, когда слишком порывистый Абрахам обнял его за плечи, и с необходимой серьезностью ответил на приветствие доктора Твентимен-Джонса. Сантэн одобрительно кивнула, едва заметно, и села за свой стол – знак, что предварительные любезности завершены и можно заняться делом.
Мужчины торопливо сели на элегантные, но неудобные стулья «ар деко» и внимательно склонились к ней.
– Наконец это произошло, – сказала Сантэн. – Нам срезали квоту.
Они выпрямились на стульях и обменялись быстрым взглядом, прежде чем снова повернуться к Сантэн.
– Мы ожидали этого почти год, – заметил Абрахам.
– Что не делает положение более приятным, – язвительно сказала Сантэн.
– Сколько? – спросил Твентимен-Джонс.
– Сорок процентов, – ответила Сантэн. Обдумывая ее ответ, доктор выглядел так, словно вот-вот разрыдается.
Каждому независимому производителю алмазов Центральная торговая организация предоставляла квоту. Договор был неписанным и, вероятно, незаконным, но строго соблюдался, и среди независимых не находилось таких неосмотрительных, кто проверил бы законность этого договора или выделенной им доли.
– Сорок процентов! – взорвался Абрахам. – Это несправедливо!
– Точное замечание, дорогой Эйб, но пока не очень полезное.
Сантэн взглянула на Твентимен-Джонса.
– Никаких изменений в категориях? – спросил тот.
Квота предусматривала несколько категорий в зависимости от типа камней (от темных промышленных алмазов, использующихся при изготовлении режущего инструмента, до драгоценных камней высшего качества) и веса, от небольших кристаллов в десять и меньше пунктов до больших ценных камней.
– Тот же процент, – подтвердила Сантэн, и он сел плотнее, достал из кармана блокнот и погрузился в вычисления.
Сантэн мимо него посмотрела туда, где к обшитой панелями стене прислонился Шаса.
– Ты понимаешь, о чем мы говорим?
– О квоте? Да, думаю, понимаю.
– Если не понимаешь, спрашивай, – бесцеремонно приказала она и снова повернулась к Твентимен-Джонсу.
– Можно ли попросить на десять процентов увеличить квоту по крупным камням? – спросил он, но она отрицательно покачала головой.
– Я уже просила, и мне отказали. Де Бирс с бесконечным сочувствием ответил, что наибольшее падение спроса связано как раз с крупными камнями – на ювелирном уровне.
Твентимен-Джонс вернулся к своим вычислениям. Все слушали, как скрипит его карандаш. Наконец доктор поднял голову.
– Сможем мы покрыть расходы? – негромко спросила Сантэн, и Твентимен-Джонс посмотрел на нее так, словно предпочитал застрелиться, но не отвечать.
– Едва-едва управимся, – прошептал он, – придется экономить, сокращать, увольнять, но мы покроем расходы и, может быть, даже получим небольшую прибыль – это будет зависеть от минимальной цены, установленной «Де Бирс». Но, боюсь, сливки придется снимать с самого верха, миссис Кортни.
Сантэн почувствовала, что от облегчения ослабла и дрожит. Она убрала руки со стола на колени, чтобы никто не заметил. Несколько мгновений она молчала, потом кашлянула, желая убедиться, что ее голос не дрожит.
– Квоты вступают в действие первого марта, – сказала она. – Это значит, что мы успеем доставить еще один полный пакет. Вы знаете, что делать, доктор Твентимен-Джонс.
– Мы заполним пакет сластями, миссис Кортни.
– Что такое сласти, доктор Твентимен-Джонс?
Шаса заговорил в первый раз, и инженер с серьезным видом повернулся к нему.
– Когда в какой-то период производства мы находим несколько первоклассных камней, мы оставляем лучшие из них, чтобы в будущем включить в пакет, где камни могут быть худшего качества. У нас есть запас таких высококачественных камней, и мы отправим их в Центральную торговую организацию, пока это еще возможно.
– Понимаю. – Шаса кивнул. – Спасибо, доктор Твентимен-Джонс.
– Рад помочь, мастер Шаса.
Сантэн встала.
– Теперь можно пообедать.
Слуга в белом открыл раздвижную дверь в столовую, где сверкал серебром и хрусталем уставленный желтыми розами в старинных селадоновых вазах длинный стол.
* * *
В миле от участка, на котором стоял вагон Сантэн, два человека сидели у дымного лагерного костра и смотрели, как булькает в котелке кукурузная каша. Говорили они о лошадях. План целиком зависел от лошадей. Их требовалось не меньше пятнадцати – сильных, привыкших к пустыне животных.– Человек, о котором я думаю, хороший друг, – сказал Лотар.
– Даже лучший в мире друг не даст тебе пятнадцать добрых лошадей. Меньше чем пятнадцатью нам не обойтись, а их ты и за сто фунтов не купишь.
Лотар затянулся вонючей глиняной трубкой, и она непристойно забулькала. Он сплюнул в огонь желтый сок.
– Отдал бы сотню фунтов за приличную сигару, – сказал он.
– Не мою сотню, – заметил Хендрик.
– Давай пока оставим лошадей, – предложил Лотар. – Подберем сменных людей.
– Людей найти легче, чем лошадей, – улыбнулся Хендрик. – Сегодня хорошего человека я могу заполучить за обед, а его жену – за пудинг. Я уже разослал всем сообщения о встрече в котловине Дикой Лошади.
Оба взглянули на показавшегося из темноты Манфреда, и Лотар, увидев лицо сына, сунул блокнот в карман и быстро встал.
– Папа, идем быстрей, – попросил Манфред.
– В чем дело, Мэнни?
– Мама Сары и малыши. Они все заболели. Я сказал им, что ты придешь, папа.
У Лотара была репутация человека, способного лечить все болезни людей и животных: от пулевых ранений и кори до головокружения и хандры.
Семья Сары жила под изорванным брезентом в центре лагеря. Женщина, укрытая грязным одеялом, лежала рядом с малышами. Хотя ей, вероятно, было не больше тридцати, заботы, тяжелый труд и плохая еда превратили ее в старуху. Она потеряла большую часть передних зубов, а ее лицо словно опало.
Сара, склонившись к ней, влажной тряпкой вытирала раскрасневшееся лицо. Женщина мотала головой и что-то бормотала в бреду.
Лотар склонился к женщине с другой стороны и посмотрел на девочку.
– Где твой папа, Сара? Он должен быть здесь.
– Ушел искать работу на шахтах, – прошептала она.
– Когда?
– Давно. – И тут же преданно добавила: – Но он пришлет за нами, и мы будем жить в красивом доме.
– Давно твоя мама болеет?
– Со вчерашнего вечера.
Сара снова попыталась положить тряпку на лоб матери, но та слабой рукой отбросила ее.
– А дети?
Лотар посмотрел на их распухшие лица.
– С утра.
Лотар откинул одеяло, и ему лицо ударило густое липкое зловоние жидких испражнений.
– Я их все время обмываю, – словно защищаясь, сказала Сара, – но они снова пачкаются. Уж не знаю, что и делать.
Лотар приподнял грязное платье малышки. Живот раздулся от недоедания, кожа мертвенно-бледная. И на ней яркая алая сыпь.
Лотар невольно отдернул руку.
– Манфред, – резко сказал он. – Ты их трогал, кого-нибудь из них?
– Да, папа. Я пытался помочь Саре их помыть.
– Иди к Хендрику, – приказал Лотар. – Скажи, что мы немедленно уходим. Надо убираться отсюда.
– Что это, папа? Манфред задержался.
– Делай, что велено, – рассердился Лотар и, когда Манфред попятился и исчез в темноте, повернулся к девочке. – Ты кипятила питьевую воду? – спросил он, и Сара отрицательно покачала головой.
«Всегда одно и то же, – думал Лотар. – Простые деревенские люди, которые всю жизнь провели вдали от жилья других людей, пили чистую воду из ручьев и источников и не задумываясь испражнялись посреди поля. Они не понимают опасности житья в тесном соседстве с другими людьми».
– Что это, оум? – негромко спросила Сара. – Что с ними?
– Брюшной тиф, – ответил Лотар, но ей это ничего не сказало.
– Тифозная горячка, – попробовал он снова.
– Это плохо? – спросила она с надеждой на лучшее в голосе, и он не мог посмотреть ей в глаза. Снова взглянул на малышей. Жар сжег их, а понос обезводил. Поздно. Будь с ними мать, еще оставался бы шанс, но мать и сама слаба.
– Да, – сказал Лотар, – плохо.
Тиф распространится по лагерю, как пожар в сухом зимнем вельде. Очень вероятно, что и Манфред заразился. Лотар быстро встал и отступил от грязного матраца.
– Что мне делать? – взмолилась Сара.
– Давай им побольше питья, но следи, чтобы вода была кипяченая.
Лотар попятился. Он видел тиф в английских концентрационных лагерях во время войны. Смертность там была выше, чем на поле битвы. Он должен увести отсюда Манфреда.
– У тебя есть лекарство от этого, оум? – Сара пошла за ним. – Я не хочу, чтобы умерла мама. И сестра. Если бы ты дал мне лекарство…
Она боролась со слезами, испуганная и озадаченная, и с детским доверием обращалась к нему.
Лотар считал, что он в долгу только перед своими, но храбрость девочки тронула его. Он хотел сказать: «От этого нет лекарства. Для них ничего нельзя сделать. Они теперь в руках Господа».
Сара подошла к нему, взяла за руку и отчаянно потащила назад, чтобы вернуть туда, где умирали женщина и двое малышей.
– Помоги мне, оум. Помоги вылечить их.
От прикосновения девочки по коже Лотара поползли мурашки. Он представил себе, как отвратительная зараза переходит с ее теплой мягкой кожи на него. Он должен уйти.
– Оставайся здесь, – сказал он, стараясь скрыть отвращение. – Давай им пить. Я – за лекарствами.
– Когда ты вернешься?
Сара доверчиво смотрела Лотару в лицо, и ему потребовались все силы, чтобы солгать.
– Вернусь, как только смогу, – пообещал он и мягко высвободил руку. – Давай им воду, – повторил он и отвернулся.
– Спасибо, – негромко сказала она ему вслед. – Да благословит тебя Бог, ты добрый человек, оум.
Лотар ничего не смог ответить. Не смог даже оглянуться. Он торопливо пошел по темному лагерю. Теперь он прислушивался и уловил доносящиеся из хижин негромкие звуки: лихорадочный кашель ребенка, вздохи и стоны тифозной больной, у которой сводило болью живот, голоса тех, кто ухаживал за недужными.
Из одной толевой хижины показалось тощее темное существо и схватило его за руку. Лотар даже не мог понять, мужчина это или женщина, пока не услышал хриплый, тонкий, почти безумный женский голос:
– Ты врач? Мне нужен врач.
Лотар отбросил ее руку и побежал.
Сварт Хендрик ждал его. Он уже взвалил на плечи мешок и затаптывал угли костра. Рядом с ним под колючим деревом сидел Манфред.
– Тиф, – произнес страшное слово Лотар. – По всему лагерю.
Хендрик застыл. Лотар видел, как Хендрик встречал нападение раненого слона, но сейчас он испугался. Лотар понял это по тому, как он держал свою большую черную голову; он чувствовал запах страха, необычный запах, как от потревоженной пустынной кобры.
– Пошли, Манфред. Мы уходим.
– Куда мы уходим, папа?
Манфред не сдвинулся с места.
– Подальше отсюда, подальше от города и заразы.
– А как же Сара?
Манфред вобрал голову в плечи – упрямый жест, который Лотар хорошо знал.
– Она для нас никто. Мы ничего не можем сделать. Она умрет, как ее мама и малыши.
Манфред смотрел на отца.
– Умрет?
– Вставай! – рявкнул Лотар. Чувство вины сделало его свирепым. – Мы уходим.
Он сделал властный жест, и Хендрик наклонился и поднял Манфреда.
– Пойдем, Мэнни, слушайся отца.
Он пошел за Лотаром, таща за собой мальчика.
Они пересекли железную дорогу, и Манфред перестал вырываться. Хендрик отпустил его, и мальчик послушно пошел за взрослыми. Через час они добрались до главной дороги – пыльно-серебряной в лунном свете реки, убегавшей к проходу в горах, и там Лотар остановился.
– Пойдем за лошадьми? – спросил Хендрик.
– Да, – кивнул Лотар. – Это следующий этап.
Но он посмотрел назад, туда, откуда они пришли. Все молчали, глядя в том же направлении.
– Я не мог рисковать, – объяснил Лотар. – Нельзя было оставлять Манфреда рядом с ними. – Никто ему не ответил. – Нам нужно готовиться. Лошади… нужно раздобыть лошадей.
Он тоже замолчал.
Неожиданно Лотар сорвал мешок с плеча Хендрика и бросил на землю. Гневно развязал его и вытащил небольшой брезентовый сверток, в котором держал хирургические инструменты и запас лекарств.
– Возьми Мэнни, – приказал он Хендрику. – Ждите меня в ущелье у реки Гамас, там, где мы стояли лагерем на пути из Усакоса. Помнишь это место?
Хендрик кивнул.
– Долго тебя ждать?
– Столько, сколько нужно, чтобы умереть, – ответил Лотар. Он встал и посмотрел на Манфреда. – Делай, что велит Хендрик, – приказал он.
– Мне нельзя пойти с тобой, папа?
Лотар даже не стал отвечать. Он повернулся и пошел назад под освещенными луной колючими деревьями. Они смотрели ему вслед, пока он не исчез. Тогда Хендрик опустился на колени и начал складывать вещи в мешок.