* * *
Сара сидела у костра, натянув платье на худые костлявые колени, жмурясь от дыма, и ждала, пока в котелке закипит вода.Она подняла голову и на краю освещенного огнем круга увидела Лотара. Она смотрела на него, потом ее бледное узкое личико сморщилось, и крупные слезы потекли по щекам, сверкая в свете костра.
– Я думала, ты не вернешься, – прошептала она. – Думала, ты насовсем ушел.
Лотар резко покачал головой; он так злился на себя за свою слабость, что не решался говорить. Он сел к костру и развернул сверток. Содержимое было совершенно неудовлетворительным. Он мог вырвать гнилой зуб, вскрыть нарыв или иссечь змеиный укус, вправить сломанную руку или ногу, но у него почти ничего не было для лечения эпидемии брюшного тифа. Он отмерил столовую ложку черного порошка – патентованного средства «Знаменитое лекарство от поноса Чемберлена» – высыпал в оловянную кружку и долил кипяченой водой из котелка.
– Помоги-ка, – приказал он Саре, и вдвоем они усадили младшего ребенка. Девочка совсем ничего не весила, Лотар чувствовал в ее крошечном теле каждую косточку, как у птенца, взятого из гнезда. Положение безнадежное.
«К утру она умрет», – подумал Лотар и поднес кружку к ее губам.
Действительно, девочка продержалась недолго и умерла за несколько часов до рассвета. Миг смерти определить было трудно, и Лотар не знал, жива ли малышка, пока не взял ее за запястье и не почувствовал входящий в тело вечный холод.
Мальчик прожил до полудня и умер так же тихо, как сестра. Лотар завернул их в грязные серые одеяла и на руках отнес к общей могиле, которую уже вырыли на краю лагеря.
Совсем маленький сверток на песчаном дне ямы рядом с длинным рядом более крупных тел.
Мать Сары сражалась за жизнь.
«Бог знает, почему она хочет жить, – думал Лотар, – ведь у нее ничего не осталось». Но женщина стонала, мотала головой и кричала в бреду. Лотар возненавидел ее за упрямство, за то, что она продолжала удерживать его возле своего грязного матраца, заставляла разделять ее горе, касаться ее горячего лихорадочного тела и капать жидкость в беззубый рот.
Вечером ему показалось, что она победила. Ее кожа стала прохладной, и женщина отчасти успокоилась. Она слабо потянулась к руке Сары и попыталась заговорить, глядя в лицо девочке, как будто узнала ее, но слова застревали в горле, она хрипела, на губах пузырилась желтая слизь.
Это усилие вконец изнурило ее. Она закрыла глаза и как будто уснула.
Сара вытерла ей рот и держала за худую костлявую руку с набрякшими под кожей синими венами.
Час спустя женщина неожиданно села и отчетливо спросила:
– Сара, где ты, дитя?
Потом упала и начала бороться с удушьем. Ее дыхание замерло на середине вдоха, костлявая грудь перестала подниматься, а плоть на лице оплыла, как растопленный воск.
Когда Лотар отнес тело женщины к могиле, Сара шла с ним рядом. Он уложил женщину в конце длинного ряда тел. Потом они вернулись к хижине.
Сара с отчаянием на бледном маленьком лице смотрела, как Лотар заворачивает в брезент лекарства. Лотар прошел с десяток шагов и повернул назад. Девочка дрожала, как выброшенный щенок, но не двигалась с места.
– Хорошо, – вздохнул он, сдаваясь. – Пошли.
Она зашагала с ним рядом.
– От меня не будет никаких хлопот, – бормотала она почти в истерике от облегчения. – Я буду помогать. Я умею готовить, и шить, и стирать. Со мной не будет никаких хлопот.
* * *
– Куда ты ее денешь? – спросил Хендрик. – Она не может оставаться с нами. Девчонка помешает нам сделать то, что мы задумали.– Я не мог оставить ее там, – защищался Лотар, – в этом лагере смерти.
– Для нас так было бы лучше, – пожал плечами Хендрик. – А что делать теперь?
Они покинули лагерь на дне ущелья и поднялись на гребень каменной стены. Дети оставались далеко внизу, на берегу зеленого застойного пруда – единственного места на реке, где еще оставалась вода.
Они сидели рядом. Манфред держал в вытянутой правой руке удочку без удилища. Взрослые видели, как он откинулся назад и сделал рывок, а потом принялся тянуть, перехватывая лесу руками. Сара подпрыгивала, ее возбужденные крики доносились туда, где они стояли. Манфред вытащил из воды большую черную зубатку. Рыба билась на песке, влажно блестя.
– Я решу, что с ней делать, – пообещал Лотар, но Хендрик перебил:
– Решай быстрей. С каждым днем источники воды на севере мелеют, а у нас еще нет лошадей.
Лотар набил глиняную трубку свежей смесью и задумался. Хендрик был прав: девочка все усложняла. Надо было как-то избавиться от нее. Неожиданно он поднял голову и улыбнулся.
– Моя двоюродная сестра, – сказал он. Хендрик удивился.
– Не знал, что у тебя есть двоюродная сестра.
– Большинство погибло в лагерях, но Труди выжила.
– А где она, эта твоя любимая двоюродная сестра?
– Живет на севере, нам по дороге. Мы отдадим девчонку ей, и времени не потеряем.
– Я не хочу уходить, – жалобно шептала Сара. – Я не знаю твою тетю. Я хочу остаться с тобой.
– Тише, – предупредил Манфред. – Разбудишь папу и Хенни.
Он теснее прижался к ней и, чтобы успокоить, коснулся ее губ. Костер погас, луна зашла. Их освещали только звезды пустыни, крупные, как свечи, на черном бархатном пологе неба.
Сара заговорила так тихо, что Манфред с трудом разбирал слова, хотя ее губы были в нескольких дюймах от его уха.
– Ты мой единственный друг, других у меня никогда не было, – говорила она. – Кто научит меня читать и писать?
Манфред ощущал огромную ответственность, которую налагали на него эти слова. Сам он в этот миг испытывал противоречивые чувства. Как и у Сары, у него никогда не было друзей-ровесников, он никогда не учился в школе и не жил в городе. Его единственным учителем был отец. Всю жизнь Манфред провел среди взрослых: отца, Хендрика, суровых людей из придорожных лагерей и с траулеров. Никогда женщина не ласкала и не жалела его.
Сара была его первой спутницей противоположного пола. Ее слабость и глупость раздражали. Когда путники поднимались на холмы, ему приходилось ждать, пока она его догонит, она плакала, когда он забивал зубатку или сворачивал шею жирному коричневому турако, попавшему в силки. Однако она умела рассмешить его, и ему нравилось, как она поет, – тонким, но приятным и мелодичным голосом. К тому же, хотя ее лесть была назойливой и беззастенчивой, он очень хорошо себя чувствовал рядом с Сарой. Она училась быстро и за те несколько дней, что они провели вместе, наизусть вызубрила алфавит и таблицу умножения от двух до десяти.
Конечно, было бы гораздо лучше, будь она мальчиком, если бы не кое-что еще. Его интересовали мягкость ее кожи и ее запах. Волосы у Сары были тонкие и шелковистые. Иногда он словно случайно трогал их, и девочка застывала под его пальцами, так что он смущался и застенчиво убирал руку.
Иногда она прижималась к Манфреду, как котенок, и это доставляло ему странное удовольствие, совершенно не соответствовавшее беглости прикосновения. Они спали под одним одеялом, и по ночам он просыпался и слушал ее дыхание, а ее волосы щекотали ему лицо.
Дорога в Окаханду была долгой, трудной и пыльной. Они находились в пути уже пять дней. Шли только утром и поздними вечерами. В полдень мужчины отдыхали в тени, и дети могли ускользнуть и поговорить, расставить силки или продолжить обучение Сары. Они не играли в выдуманные игры, как могли бы дети их возраста. Их жизнь была слишком близка к жестокой реальности. А теперь над ними нависла новая угроза – угроза разлуки, которая с каждой милей дороги становилась все реальнее. Манфред не находил слов, чтобы утешить Сару. Чувство утраты усиливалось ее уверениями в преданности. Она прижималась к нему под одеялом, и тепло ее худого тела изумляло. Манфред неловко обнимал Сару за плечи, ее волосы мягко прикасались к его щеке.
– Я вернусь за тобой.
Он не собирался этого говорить. Даже не думал ни о чем таком до этой минуты.
– Обещай. – Сара повернулась так, что ее губы оказались возле его уха. – Обещай, что вернешься и заберешь меня.
– Обещаю: я вернусь за тобой, – торжественно объявил он в ужасе от того, что делает. У него нет никакой власти над будущим, и он не уверен, что сможет выполнить обещание.
– Когда? – живо спросила она.
– Нам кое-что нужно сделать. – Манфред не знал подробностей плана отца и Хенни. Он только знал, что дело трудное и опасное. – Что-то очень важное. Не могу рассказать что. Но когда все кончится, мы вернемся за тобой.
Это как будто успокоило Сару. Она вздохнула, и он почувствовал, как расслабляются ее руки. Засыпая, она сонно сказала:
– Ты ведь мой друг, Мэнни?
– Да, я твой друг.
– Лучший друг?
– Лучший.
Она снова вздохнула и уснула. Он погладил Сару по волосам, таким мягким и пушистым под рукой, и загрустил – предстояло расставание. Хотелось плакать, но ведь плачут только девчонки, и он такого не допустит.
На следующий вечер они, утопая по щиколотку в белой, как мука, пыли, плелись по дороге, проходящей по холмистой равнине, а когда догнали Лотара и поднялись на вершину, он молча показал вперед.
В лучах заходящего солнца железные крыши маленького пограничного городка Окаханда блестели, как зеркала, а среди них виднелся шпиль церкви. Тоже крытый гофрированным стальным листом, он едва поднимался над кронами деревьев.
– К ночи будем там.
Лотар переложил мешок на другое плечо и посмотрел на девочку. Тонкие волосы, пыльные и потные, прилипли ко лбу и щекам, а неаккуратные, выгоревшие на солнце косички торчали за ушами, как рожки. Она так загорела на солнце, что если бы не светлые волосы, ее можно было бы принять за ребенка из племени нама. И одета так же просто, а босые ноги выбелила дорожная пыль.
Лотар подумывал о том, чтобы по дороге купить ей в одной из лавок новое платье и обувь, но отверг эту мысль. Трата была бы оправданна, если бы его двоюродная сестра не приняла девочку… Он не стал продолжать эту мысль. Девчонку придется вымыть у буровой вышки, которая снабжает водой весь город.
– Женщину, у которой ты останешься, зовут мефрау Труди Бирман. Это очень добрая набожная дама.
У Лотара было мало общего с двоюродной сестрой. Они не виделись тринадцать лет.
– Она вышла за священника Голландской реформистской церкви. У него приход, здесь, в Окаханде. Он тоже хороший, богобоязненный человек. У них есть дети твоего возраста. Ты тут будешь счастлива.
– Он будет меня учить, как учит Мэнни?
– Конечно. – Лотар готов был уверять девочку в чем угодно, лишь бы избавиться от нее. – Он учит своих детей, а ты ведь станешь одной из них.
– А Мэнни не может остаться?
– Мэнни должен идти со мной.
– Пожалуйста, можно мне пойти с вами?
У резервуара возле насоса Сара обмыла ноги, смочила волосы и заново заплела косички.
– Я готова, – сказала она наконец. Ее губы дрожали, когда Лотар критически разглядывал ее. Грязная маленькая бродяжка, обуза, но почему-то ему не хотелось обижать ее.
Он невольно восхищался ее смелостью и стойкостью. Неожиданно он поймал себя на том, что думает, нет ли другого выхода, кроме того чтобы оставить ее здесь, с усилием отогнал эту мысль и собрался с духом.
– Пошли.
Он взял ее за руку и повернулся к Манфреду.
– Ты останешься здесь с Хенни.
– Папа, позволь мне пойти с вами, – взмолился Манфред. – Только до ворот, чтобы попрощаться с Сарой…
Лотар дрогнул и грубовато согласился:
– Хорошо, но держи рот на замке и веди себя прилично.
Он вел их по узкому переулку за домами, пока они не оказались у черного хода в большой дом рядом с церковью.
То, что это дом пастора, не вызывало сомнений. В задней комнате горел свет – ослепительный белый свет лампы «петромакс», и проволочная сетка, прикрывавшая заднюю дверь, была облеплена мошками и жуками.
Они открыли калитку, прошли по тропинке к кухне, и до них донеслись голоса, поющие печальный псалом. Дойдя до двери, они сквозь проволочную сетку увидели за длинным кухонным столом семью. Она и пела.
Лотар постучал, и пение стихло. Во главе стола встал мужчина и направился к двери. Он был в черном костюме, вытянутом на коленях и локтях, но плотно облегавшим широкие плечи. Волосы, густые и длинные, седеющей гривой падали на плечи, и на темной ткани белели хлопья перхоти.
– Кто там? – спросил он хорошо поставленным голосом проповедника, привыкшего говорить с кафедры. Он распахнул проволочную дверь и посмотрел в темноту. У него был широкий лоб мыслителя – выступающий треугольник волос лишь подчеркивал это – и глубоко посаженные глаза, неистовые, как у библейского пророка.
– Ты! – Он узнал Лотара, но не подумал приветствовать его, только бросил взгляд через плечо. – Мефрау, твой безбожный двоюродный брат явился из пустыни, как Каин!
Светловолосая женщина встала и прикрикнула на детей, веля им оставаться на местах. Ростом она была почти с мужа, лет сорока, полная, цветущая, с локонами, забранными вверх в немецком духе. Она скрестила толстые загорелые руки на мощной оплывшей груди.
– Чего тебе от нас нужно, Лотар Деларей? – спросила она. – Это христианский богобоязненный дом. Мы не хотим иметь ничего общего с тобой, распутный преступник.
Она замолчала, увидев детей, и принялась с интересом их разглядывать.
– Здравствуй, Труди. – Лотар вытолкнул вперед Сару. – Прошло много лет. Ты выглядишь здоровой и счастливой.
– Я счастлива Божьей любовью, – согласилась его сестра. – Но, знаешь, я редко бываю здорова.
На лице ее появилось страдальческое выражение, и Лотар быстро продолжил:
– Вот тебе случай проявить христианское милосердие. – Он подтолкнул Сару вперед. – Этой бедной сиротке нужен дом. Прими ее, Труди, и Бог возлюбит тебя за это.
– Еще одно твое?.. – Его сестра оглянулась на заинтересованные лица двух дочек и понизила голос: – Еще одно твое отродье?
– Ее семья умерла от тифа. – Это была ошибка. Лотар увидел, как Труди отшатнулась от девочки. – Но это было несколько недель назад. Зараза к ней не пристала. – Труди слегка успокоилась, а Лотар торопливо продолжил: – Я не могу о ней заботиться. Мы кочуем, а ей нужна женская забота.
– У нас и так слишком много ртов… – начала Труди, но муж перебил ее.
– Заходи, дитя, – прогремел он, и Лотар подтолкнул к нему Сару. – Как тебя зовут?
– Сара Бестер, оум.
– Значит, ты из Volk, Народа? – спросил высокий пастор. – В тебе течет истинная африкандерская кровь?
Сара неуверенно кивнула.
– Твои покойные мама и папа обвенчаны по обряду Реформаторской церкви?
Она снова кивнула.
– И ты веришь в Господа Бога израилева?
– Да, оум. Меня научила мама, – прошептала Сара.
– Тогда мы не можем отослать этого ребенка, – сказал пастор жене. – Веди ее, женщина. Бог нам поможет. Бог всегда помогает своему избранному народу.
Труди Бирман выразительно вздохнула и взяла Сару за руку.
– Такая худая и грязная… как мальчишка нама.
– А ты, Лотар Деларей, – пастор поднял указательный палец. – Разве милосердный Господь еще не показал тебе ошибочность твоих путей, не привел тебя на путь праведности?
– Еще нет, дорогой брат.
Лотар попятился, ощущая огромное облегчение.
Внимание пастора переключилось на мальчика, стоявшего в тени за пастором.
– А это кто?
– Мой сын Манфред.
Лотар положил руку сыну на плечо. Пастор подошел ближе и принялся рассматривать лицо мальчика. Его большая темная борода слегка шелестела, глаза были дикие и фанатичные, но Манфред смотрел прямо в них и увидел, что они меняются. В них светилась теплота и видны были искорки юмора и сочувствия.
– Я пугаю тебя, Jong?
Голос пастора смягчился, и Манфред покачал головой.
– Нет, оум, или не очень.
Пастор усмехнулся.
– Кто учит тебя Библии, джонг?
Он использовал слово, означающее на африкаансе «молодой» или «молодой человек».
– Мой отец, оум.
– Тогда да смилуется Господь над твой душой.
Он выпрямился и нацелил бороду на Лотара.
– Лучше бы ты оставил мне мальчика, а не девочку, – сказал он, и Лотар крепче сжал плечо сына. – Парень славный, а нам нужны хорошие люди на службе Господу и Народу.
– Я хорошо о нем забочусь.
Лотар не мог скрыть волнения, но пастор снова устремил властный взгляд на Манфреда.
– Я думаю, джонг, что Всемогущий Господь предначертал нам новую встречу. Когда твой отец утонет, или его сожрет лев, или повесят англичане, или каким-нибудь другим способом накажет Господь Бог израилев, возвращайся ко мне. Слышишь, джонг? Ты нужен мне, нужен Народу и нужен Господу! Меня зовут Тромп Бирман, Труба Господня. Возвращайся в этот дом!
Манфред кивнул.
– Я вернусь повидаться с Сарой. Я обещал.
При этих его словах мужество оставило девочку, она всхлипнула и попыталась вырваться от Труди.
– Прекрати, дитя! – раздраженно тряхнула ее Труди Бирман. – Перестань хныкать.
Сара сглотнула и подавила слезы.
Лотар повернул Манфреда от двери.
– Девочка послушная и работящая. Ты не пожалеешь о своем милосердии, – сказал он через плечо.
– Посмотрим, – с сомнением ответила его двоюродная сестра, когда Лотар пошел назад по тропинке.
– Помни слова Господа, Лотар Деларей, – прогремел ему в спину пастор, Труба Господня. – Я Путь и я Свет…
Манфред вывернулся из-под руки отца и оглянулся. Высокая фигура пастора загораживала проем кухонной двери почти целиком, но на уровне его пояса оттуда выглядывало личико Сары; в свете лампы «петромакс» оно было белым, как фарфор, и блестело от слез.
* * *
На месте встречи их ждали четверо. В лихие годы, когда они сражались в повстанческом отряде, необходимо было, чтобы каждый знал места сбора. Отрезанные и рассеянные в непрерывных боях с войсками Союза, они могли уйти в вельд и много дней спустя встретиться в одном из безопасных мест.Такие места всегда были возле воды: у источника в глубоком ущелье, у бушменского колодца или в пересохшем русле, где можно докопаться до драгоценной влаги. С мест встречи всегда открывался круговой обзор, так что преследователь не мог застать буров врасплох. Вдобавок поблизости полагалось быть пастбищам для лошадей и убежищу для людей, и в таких местах они всегда скрытно оставляли припасы.
У места, которое выбрал Лотар на этот раз, было дополнительное преимущество. Оно находилось в холмах, всего в нескольких милях от процветающего немецкого ранчо, которым владел добрый друг семьи Лотара, сторонник, на которого можно было положиться: он разрешал им останавливаться на его землях.
Лотар шел к холмам по сухому руслу, которое извивалось между возвышенностями, как раненая гадюка. Он шел не скрываясь, чтобы ожидающие могли увидеть его издалека, и был еще в двух милях от условного места, когда впереди на вершине скалистого утеса показалась и приветственно замахала руками крошечная фигура. К ней быстро присоединились еще три, и все они побежали по склону навстречу отряду Лотара в долине сухой реки.
Первым бежал Варк Ян, или Свинья Джон, старый койсанский воин со сморщенным желтым лицом, которое говорило о смешанном происхождении от нама и бергдама и даже, как он хвастал, от настоящих бушменов. Предположительно его бабушка была рабыней-бушменкой, захваченной во время последнего большого набега буров-рабовладельцев в прошлом столетии. Но он был известный враль, и поэтому не все верили его утверждениям. Сразу за ним бежал Клайн Бой, незаконный сын Хендрика от женщины из племени гереро.
Он направился прямо к отцу и почтительно приветствовал его традиционным рукопожатием. Он был высок и силен, как отец, но с более тонкими чертами, раскосыми глазами в мать, и более светлой кожей. Как дикий мед, она меняла цвет под лучами солнца. Эти двое работали на траулере в Китовом заливе, и Хендрик послал их на поиски остальных, в ком они нуждались, чтобы привести тех на место встречи.
Лотар повернулся к этим людям. Он не видел их двенадцать лет и помнил их как яростных бойцов, своих охотничьих псов, как он ласково их называл, и нисколько им не доверял. Потому что, как дикие псы, они могли наброситься и на него, едва почуяв слабость.
Сейчас он приветствовал их, называя старыми военными прозвищами: Журавлиные Ноги (овамбо с ногами, как у журавля), Буйвол (голова сидит на толстой бычьей шее). Они сжимали ладони, потом запястья, потом снова ладони – это было их особое приветствие для особых случаев, например, после долгой разлуки или успешного набега. Лотар наблюдал за ними и видел, что двенадцать лет легкой жизни изменили их. Они потолстели, обрюзгли, постарели, но он утешал себя тем, что задуманное не потребует от них чересчур многого.
– Итак! – улыбнулся он. – Мы оторвали вас от толстых животов жен и от пивных котлов.
Все расхохотались.
– Мы пришли, как только Клайн Бой и Свинья Джон назвали твое имя, – заверили они.
– Конечно, вы пришли только потому, что любите меня и верны мне, – насмешливо сказал Лотар, – как стервятники и шакалы собираются из любви к мертвым, а не на пир.
Все снова рассмеялись. Как им недоставало его язвительного языка!
– Свинья Джон упомянул золото, – признался Буйвол между приступами смеха.
– А Клайн Бой прошептал, что может снова быть схватка. Печально, но мужчина в моем возрасте способен ублажать своих жен только раз или два в день, однако мы можем сражаться и наслаждаться старой дружбой, и бесконечно грабить, днем и ночью. Наша верность тебе безгранична, как Калахари, – сказал Журавлиные Ноги, и все снова рассмеялись и принялись колотить друг друга по спинам.
Продолжая хохотать, отряд покинул русло и поднялся на старое место встречи. Это был уступ под низко нависающей скалой; его «крыша» потемнела, закопченная чадом бесчисленных бивачных костров, а заднюю стену украшали рисунки охрой и изображения маленьких желтых бушменов, которые задолго до них веками использовали это место как убежище. От входа в убежище открывалась обширная панорама мерцающих равнин. Приблизиться к этому холму незаметно было почти невозможно.
Первые четверо пришедших уже открыли тайник, устроенный в щели скалы дальше по склону. Вход в него закрывали камни, обмазанные речной глиной. Содержимое выдержало годы хранения лучше, чем полагал Лотар. Конечно, консервированная пища и коробки с патронами были герметически закрыты, а ружья «Маузер» покрыты толстым слоем желтой смазки и завернуты в промасленную бумагу. Они превосходно сохранились. Даже более уязвимые упряжь и одежда сохранились в сухом воздухе пустыни.
Они поели консервированной говядины с подогретыми корабельными сухарями – когда-то они ненавидели эту однообразную еду, но сейчас она казалась вкусной и вызывала воспоминания о других бесчисленных таких же обедах, которые спустя годы стали казаться такими приятными.
После этого перебрали упряжь, обувь и одежду, отбраковывая поврежденные насекомыми или грызунами или высохшие, как пергамент; поврежденное разбирали на части, собирали заново, смазывали, пока все не были экипированы и вооружены.
За работой Лотар думал о том, что по пустыне разбросаны десятки таких тайников, а на севере, на тайной береговой базе, откуда он снабжал торпедами и горючим немецкие подводные лодки, есть еще тысячи фунтов припасов. До сих пор ему не приходило в голову использовать их в личных целях – ведь это была часть патриотического долга.
Он почувствовал искушение. «Если нанять корабль в Китовом заливе и подняться вдоль побережья…» Но с неожиданной дрожью напомнил себе, что никогда больше не увидит Китовый залив и эту землю. После того, что они задумали, возврата не будет.
Он вскочил, прошел к выходу из убежища и стал глядеть на коричневые нагретые солнцем равнины, усеянные кустами верблюжьей колючки. Его охватило предчувствие страшных страданий и несчастий.
«Неужели я не могу быть счастлив где-нибудь в другом месте? Подальше от этой жестокой и прекрасной земли? – Его решимость дрогнула. Он повернулся и увидел, что Манфред наблюдает за ним с тревожным выражением. – Могу ли я принять это решение за сына? – Он смотрел на мальчика. – Обречь его на жизнь изгнанника?»
Он с усилием отбросил сомнения, стряхнул их, как лошадь стряхивает со шкуры мух, и подозвал Манфреда. Он отвел мальчика в глубину ущелья и там, где их не могли слышать другие, объяснил сыну, что их ждет впереди. Он говорил с ним как с равным.
– Все, ради чего мы работали, у нас украли, Мэнни, – не в глазах закона, но в глазах Бога и естественной справедливости. Библия позволяет нам получать воздаяние у тех, кто обманывал и предавал нас: око за око, зуб за зуб. Мы отберем то, что у нас украли. Но, Мэнни, англичане сочтут нас преступниками. Нам придется скрываться, бежать и прятаться, а они станут охотиться на нас, как на диких зверей. Мы будем выживать только благодаря своей храбрости и уму.
Манфред нетерпеливо переминался с ноги на ногу, сверкающими глазами глядя в лицо отцу. Все это звучало чрезвычайно романтично и возбуждающе, и он гордился доверием отца, который обсуждал с ним такие серьезные вопросы.
– Мы пойдем на север. В Танганьике, Ньясаленде или Кении много хорошей пахотной земли. Многие из нашего Volk уже переселились туда. Конечно, нам придется сменить имя, и мы никогда не сможем вернуться сюда, зато начнем новую жизнь на новой земле.
– Никогда не вернемся? – Манфред изменился в лице. – А как же Сара?
Лотар не обратил внимания на этот вопрос.