– Да, ни один старина коб не устоит перед таким. – Манфред показал сыну живую наживку, давая ему возможность восхититься. – Выглядит так аппетитно, что я готов съесть ее сам.
Он поднял тяжелое удилище.
С минуту он наблюдал за прибоем внизу на скалах, потом выбрал момент и побежал вниз, двигаясь легко для такого рослого человека. Пена залила ему ноги. Он приготовился и взмахнул длинной удочкой. Живая наживка быстро описала длинную, высокую дугу на солнце и ударилась о воду в ста ярдах, за первой линией прибоя.
Манфред отбежал: накатывала новая волна. Держа удилище на плече и позволяя леске разматываться с большой катушки «скарборо», он опередил гневную белую волну и уселся на камень на прежнее место.
Ткнул основание удилища в щель и сунул туда же старую потрепанную фетровую шляпу, чтобы оно держалось. Сел на подушку, прислоняясь спиной к камню, и сын сел рядом с ним.
– Хорошая вода для коба, – сказал Манфред. Море было бесцветное и мутное, как домашнее имбирное пиво: самые подходящие условия, чтобы поймать добычу, которая ему нужна.
– Я обещал маме, что принесу рыбу для засолки, – сказал Лотар.
– Никогда не считай коба своим, пока он у тебя не в бочке для засола, – посоветовал Манфред, и мальчик рассмеялся.
Манфред никогда не притрагивался к нему в присутствии других, даже матери и сестер, но помнил, как в его годы радовался, когда отец обнимал его, и временами, когда они оставались вдвоем, как сегодня, позволял себе проявить истинные чувства. Его рука соскользнула с камня и легла мальчику на плечи. Лотар застыл от радости и с минуту не смел даже дышать. Потом медленно прислонился к отцу, и они молча смотрели, как длинный конец удилища раскачивается в одном ритме с дыханием океана.
– Итак, Лотти, ты уже думал, что будешь делать, когда окончишь «Пол Рос»?
«Пол Рос» – ведущая африкандерская школа в Капской провинции, южно-африканский эквивалент Итона и Харроу[28] для африкандеров.
– Думал, папа, – серьезно ответил Лотар. – Я не хочу учиться юриспруденции, как ты, и думаю, что медицина мне не по зубам.
Манфред покорно кивнул. Он смирился с тем, что в учебе Лотар не демонстрирует особых достижений, он просто хороший средний ученик. Он проявляет себя в других областях. Уже совершенно очевидны его способности лидера, решительность и мужество; к тому же у него исключительные спортивные данные.
– Я хочу поступить в полицию, – неуверенно сказал мальчик. – Когда окончу «Пол Рос», хочу поступить в полицейскую академию в Претории.
Манфред молчал, пытаясь скрыть удивление. Это, пожалуй, последнее, о чем подумал бы он сам.
Наконец он сказал:
– Ja, почему бы и нет? У тебя должно получиться. – Он кивнул. – Это хороший выбор – жизнь, посвященная служению своей стране и Volk’у. – Чем больше он об этом думал, тем лучше понимал, что Лотар сделал самый верный выбор – и, конечно, то, что его отец – министр внутренних дел, нисколько не повредит карьере мальчика. Он надеялся, что мальчик задержится на этом поприще. – Ja, – повторил он. – Мне нравится.
– Папа, я хотел спросить… – начал Лотар, но конец удилища дернулся, подскочил и изогнулся; старая шляпа Манфреда выскользнула; со свистом начала разматываться катушка.
Отец и сын вскочили, и Манфред схватил тяжелый бамбуковый стержень и откинулся назад, чтобы крючок впился прочнее.
– Ну и чудовище! – крикнул он, чувствуя тяжесть рыбы; катушка продолжала разматываться, и Манфред, даже прижав леску рукой в кожаной рукавице к борту катушки, не мог помешать этому. Через несколько секунд от лески и рукавицы поднялся голубой дымок.
Когда казалось, что еще несколько оборотов – и леска сорвется с катушки, рыба остановилась; в двухстах ярдах от них в дымной серой воде она упрямо дергала крючок из стороны в сторону, и конец удилища бил Манфреда по животу.
Лотар пританцовывал рядом, выкрикивая слова одобрения и советы, а Манфред подтягивал рыбу, проворачивая катушку на несколько оборотов, пока та не оказалась почти смотана вновь. Он уже ожидал увидеть добычу, бьющуюся внизу меж скал, но рыба вдруг опять сильно рванула лесу, и снова пришлось тянуть изо всех сил.
Наконец они увидели ее, глубоко в воде под скалами: ее бока, когда на них падало солнце, блестели, как зеркало. Манфред потащил ее так, что удилище изогнулось, точно лук, и рыба тяжело начала приближаться, дергаясь туда-сюда в волнах прибоя, сверкая великолепными радужными оттенками розового и жемчужного, устало разевая большую пасть.
– Багор! – крикнул Манфред. – Давай, Лотти, быстрей!
Мальчик с багром в руках спрыгнул к самому краю воды и вонзил острие в бок рыбы возле головы, сразу под жабрами. Вода окрасилась розовой кровью, и Манфред отбросил удилище и прыгнул вниз, помочь Лотару с багром.
Вдвоем они вытащили из воды рыбу, бьющуюся и норовящую удрать.
– Да в ней не меньше ста фунтов! – возбужденно говорил Лотар. – Маме и девочкам придется до полуночи возиться с ней.
Лотар взял удочки и ящик с рыболовными снастями, а Манфред, продев рыбе в жабры веревку, перекинул добычу через плечо, и отец с сыном пошли обратно по изгибу белого берега. На скалах следующего мыса Манфред, чтобы передохнуть, на несколько минут опустил рыбу. Когда-то он был боксером, олимпийским чемпионом в полусреднем весе, но поправился, живот у него стал мягче и больше, появилась одышка.
«Слишком много времени провожу за письменным столом», – печально подумал он и присел на черный валун. Вытирая лицо, он огляделся.
Это место всегда радовало его. Его печалило, что дела оставляли чересчур мало времени приходить сюда. В давние студенческие дни он со своим другом Рольфом Стандером рыбачил и охотился на этом диком, нетронутом побережье. Эта земля сотни лет принадлежала семье Рольфа, и Рольф не уступил бы ни малейшего ее кусочка никому, кроме Манфреда.
В конце концов он продал Манфреду сто акров за один фунт.
– Не хочу наживаться на старых друзьях, – со смехом отверг он предложенную Манфредом тысячу. – Давай только запишем в договоре, что я имею преимущественное право выкупить ее обратно за ту же цену – в случае твоей смерти или если захочешь продать.
За мысом, где они сидели, стоял построенный Манфредом и Хайди, с оштукатуренными стенами, крытый тростником дом, – единственный признак присутствия человека. Летний домик самого Рольфа был за соседним мысом, но близко, туда легко было дойти пешком, и семьи могли встречаться во время отпуска.
С этим местом было связано много воспоминаний. Манфред посмотрел на море. Именно здесь поднялась на поверхность немецкая подводная лодка, которая привезла его на родину в начале войны. Рольф ждал на берегу и приплыл из темноты на лодке, чтобы перевезти на сушу Манфреда и его снаряжение. Какие это были безумные, полные острых ощущений дни – дни опасности и борьбы; они пытались поднять африкандерский Volk на восстание против прислужника англичан Яна Кристиана Сматса и объявить Южную Африку республикой под протекторатом нацистской Германии – и как же близки они были к успеху!
Вспоминая все это, Манфред улыбнулся, и глаза его блеснули. Вот бы рассказать об этом мальчику! Лотти понял бы. Как он ни молод, он понял бы мечту африкандеров о республике и гордился бы отцом. Однако рассказать нельзя будет никогда. Попытка Манфреда убить Яна Сматса и поднять восстание провалилась. Он вынужден был бежать из страны и остальные годы войны провести далеко от родины, а Рольф и другие патриоты были объявлены предателями и заключены в концентрационные лагеря, их унижали и поносили до самого конца войны.
Теперь все изменилось. Они стали хозяевами этой земли, хотя за пределами ближнего круга никто не знал, какую роль играл Манфред Деларей в те опасные годы. Они стали повелителями, и мечта о республике снова загорелась ярко, как пламя на алтаре африкандерских стремлений.
Мысли его прервал рев летевшего низко, над самыми головами, самолета, и Манфред посмотрел вверх. Стройная серебристо-голубая машина резко отвернула от берега к посадочной полосе за первой грядой холмов. Эту полосу построило Министерство общественных работ, когда Манфред стал министром. Ему необходимо было постоянно поддерживать тесный контакт со своим министерством, а с этой полосы военный самолет мог за несколько часов доставить его туда, где нуждались в его присутствии.
Манфред узнал самолет и понял, кто прилетел, но досадливо нахмурился, вставая и снова поднимая тяжелую рыбью тушу. Он ценил безлюдье этого места и яростно противился любым нежеланным вторжениям. Они с Лотаром двинулись последним долгим отрезком дороги к дому.
Хайди и девочки увидели их, побежали навстречу, к дюнам, окружили Манфреда, смеялись и поздравляли рыбаков. Он шел по мягкому песку, девочки за ним; рыбу повесили на стойку за кухней. Хайди пошла за фотоаппаратом, чтобы ее сфотографировать, а Манфред тем временем снял рубашку, перемазанную рыбьей кровью, встал под бак с дождевой водой и смыл кровь с рук и соль с лица.
Выпрямившись – вода лилась с его волос и текла по голой груди, – он неожиданно понял, что к ним нагрянул чужак.
– Принеси полотенце, Руда! – велел он, и старшая дочь побежала выполнять его приказ.
– Я вас не ждал, – сказал Манфред Шасе Кортни. – Я и моя семья предпочитаем быть здесь одни.
– Прошу прощения. Я знаю, что явился как незваный гость. – Обувь Шасы побелела от пыли. От полосы нужно было идти целую милю. – Но я уверен: после объяснений вы поймете, что мое дело срочное и конфиденциальное.
Манфред, подавляя раздражение, вытер лицо полотенцем и потом, когда появилась Хайди с фотоаппаратом, коротко представил ее.
Спустя несколько минут на лицах Хайди и девочек расцвели улыбки, но Лотар стоял позади отца и лишь неохотно подошел, чтобы пожать гостю руку. Он научился у отца с подозрением относиться ко всем англичанам.
– Какой великолепный коб, – восхитился Шаса при виде рыбины на стойке. – Много лет не видел такого крупного. Сейчас таких уже не встретить. Где вы его поймали?
Шаса настоял на том, чтобы снять всю семью, собравшуюся вокруг рыбы. Манфред по-прежнему был без рубашки, и Шаса заметил на его груди старый синеватый шрам. Похоже на огнестрельное ранение, но ведь была война, и теперь шрамы такого происхождения есть у многих. Думая о войне, он бессознательно поправил повязку на глазу, возвращая фотоаппарат Хайди.
– Останетесь на ланч, минхеер? – скромно спросила она.
– Не хочу мешать.
– Добро пожаловать.
Красивая женщина с большой, высокой грудью и широкими, носившими плод бедрами. Волосы у нее густые, светло-золотистые; она заплела их в толстую косу, которая спускается почти до талии. Но Шаса заметил выражение Манфреда Деларея и быстро переключился на него.
– Моя жена права. Добро пожаловать. – Врожденное представление африкандера о гостеприимстве не оставляло Манфреду выбора. – Пойдемте. Посидим на веранде, пока женщины не позовут к столу.
Манфред достал из ящика со льдом две бутылки пива. Усевшись в кресла друг подле друга, они поверх дюн посмотрели на ветреный пенный и синий океан.
– Помните, как мы впервые встретились? – нарушил молчание Шаса.
– Ja, – кивнул Манфред. – Очень хорошо помню.
– Я возвращался туда два дня назад.
– В Китовый залив?
– Да. На консервную фабрику, на причал, где мы дрались, – Шаса запнулся, – где вы поколотили меня и сунули головой в дохлую рыбу.
Манфред довольно улыбнулся этому воспоминанию.
– Ja, помню.
Шасе пришлось тщательно контролировать себя. Воспоминание было обидное, самодовольство этого человека вызывало ярость, но эпизод из детства изменил настроение Манфреда, чего и добивался Шаса.
– Странно, что тогда мы были врагами, а сейчас стали союзниками, – настаивал Шаса. Он немного помолчал, давая Манфреду возможность задуматься, потом продолжил: – Я очень тщательно обдумал ваше предложение. Хотя человеку трудно перейти на сторону противника и многие будут неверно толковать мои побуждения, сейчас я понимаю, что долг перед страной велит мне принять ваше предложение и использовать свои способности на благо страны.
– Значит, вы принимаете предложение премьер-министра?
– Да, можете сказать премьер-министру, что я войду в правительство, но в свое время и на своих условиях. Я не стану принимать вашу сторону во время работы парламента, но когда накануне выборов он будет распущен, выйду из состава Объединенной партии и вступлю в Националистическую.
– Хорошо, – кивнул Манфред. – Достойный выход.
Шаса понимал, что достойного выхода нет, и какое-то время молчал, прежде чем продолжить.
– Я благодарен вам за участие, минхеер. Я знаю, именно благодаря вам мне представилась такая возможность. Ввиду того, что произошло между нашими семьями, это исключительный поступок.
– В моем решении нет ничего личного, – покачал головой Манфред. – Просто для этой работы потребовался самый лучший человек. Я не забыл, что сделала ваша семья с моей, – и никогда не забуду.
– Я тоже никогда не забуду, – негромко сказал Шаса. – Я унаследовал вину – справедливо или нет, я никогда не узнаю. Однако я хотел бы чем-то расплатиться с вашим отцом.
– Каким образом, минхеер? – тихо спросил Манфред. – Чем вы можете воздать ему за потерю руки и за годы в тюрьме? Как заплатите за тот ущерб, который причинило заключение душе человека?
– Я никогда не смогу полностью возместить ущерб, – согласился Шаса. – Однако у меня внезапно возникла возможность вернуть вашему отцу большую часть того, что у него отобрали.
– Продолжайте, – сказал Манфред. – Я слушаю.
– В 1929 году ваш отец получил лицензию на лов рыбы. Я проверил архивы. Лицензия по-прежнему действительна.
– Зачем сейчас старику рыбацкая лицензия? Вы не понимаете: физически и морально он развалина.
– Рыбная промышленность в Китовом заливе возродилась и процветает. Количество выданных лицензий строго ограничено. Лицензия вашего отца стоит больших денег.
Он увидел перемену во взгляде Манфреда, быстрые искорки интереса.
– Вы полагаете, отец может ее продать? – тяжело спросил тот. – Кстати, не вы ли заинтересованы в покупке?
Он язвительно улыбнулся.
Шаса кивнул.
– Конечно, я бы хотел ее купить, но для вашего отца это не лучший выход.
Улыбка Манфреда дрогнула: такого он не ожидал.
– Мы можем снова открыть фабрику, на паях, по этой лицензии. Ваш отец вкладывает лицензию, а я – свой капитал и навыки предпринимателя. Через год-два доля вашего отца будет стоить миллион фунтов.
Шаса говорил, а сам внимательно наблюдал за Манфредом. Это было не просто деловое предложение. Это была проверка. Шаса хотел пробить гранитную оболочку этого человека, проникнуть под броню пуританской праведности. Выявить слабые места. Найти лазейки, которые мог бы использовать позже.
– Миллион фунтов, – повторил он. – А то и гораздо больше. – И снова – всего на мгновение – увидел в этих желтых глазах искорки алчности. В конце концов Деларей тоже человек. «Сейчас я смогу иметь с ним дело», – подумал Шаса и, чтобы скрыть облегчение, раскрыл лежавший на коленях дипломат.
– Я разработал проект соглашения, – он достал стопку машинописных листков, – можете показать его отцу и обсудить с ним.
Манфред взял у него листки.
– Ja, я увижусь с ним, когда на следующей неделе вернусь домой.
– Есть одна небольшая сложность, – признался Шаса. – Лицензия выдана давно. Министерство захочет прекратить ее действие. Они намерены сохранить всего четыре действующие лицензии.
Манфред поднял голову от контракта.
– Ну, это пустяки, – сказал он, и Шаса поднес к губам бокал с пивом, чтобы скрыть улыбку. У них появилась первая общая тайна. Манфред Деларей использует свое влияние в личных целях. Девственность утрачена, в следующий раз будет гораздо легче.
Шаса с самого начала понимал, что в правительстве африкандерских националистов он будет чужаком. Ему отчаянно требовался надежный союзник, а если этого союзника можно было бы привязать общими финансовыми интересами и несколькими общими тайнами, он был бы верен и безвреден. Только что он добился того, что принесет ему большую прибыль и одновременно укрепит договор. Я сегодня молодец, подумал он, со щелчком закрывая дипломат.
– Хорошо, минхеер. Благодарю, что уделили мне время. А теперь мне пора. Наслаждайтесь остатком отпуска без помех.
Манфред посмотрел на него.
– Минхеер, моя жена готовит для нас обед. Она очень огорчится, если вы так скоро уйдете. – На этот раз его улыбка была искренней. – А вечером ко мне придут добрые друзья на braaivleis – барбекю. У нас достаточно свободных постелей. Оставайтесь на ночь. Улетите завтра рано утром.
– Вы очень добры.
Шаса снова опустился в кресло. Их отношения изменились, но чутье предупреждало его, что существуют скрытые глубины и что отношения по-прежнему нужно укреплять; он улыбнулся, глядя Манфреду Деларею в глаза – глаза, желтые как топаз. И почувствовал неожиданный легкий озноб, холодное дуновение из прошлого. Эти глаза преследовали его. Он пытался вспомнить. Воспоминание ускользало, но почему-то оставалось угрожающим. «Может, о детской драке?» – гадал он. Но, пожалуй, нет. Воспоминание было как будто бы более позднее и гораздо более опасное. Он почти поймал его, но тут Манфред снова взглянул на контракт, словно почувствовал, что ищет Шаса, и тень воспоминания ускользнула.
На веранду вышла Хайди Деларей – по-прежнему в переднике, но старое застиранное платье она сменила, а косу уложила на голове.
– Обед готов. Надеюсь, вы едите рыбу, минхеер Кортни.
За время обеда Шаса сумел очаровать всю семью. С Хайди и девочками было легко. Мальчик, Лотар, вел себя иначе – подозрительно и отчужденно. Однако у Шасы было трое своих сыновей, и он развлекал Лотара рассказами о полетах и охоте на крупную дичь, пока в глазах мальчика против его воли не загорелся восторженный интерес.
Когда встали из-за стола, Манфред неохотно кивнул:
– Ja, минхеер, я запомню, что вас нельзя недооценивать.
В тот же вечер с юга через дюны пришли гости – мужчина, женщина и четверо детей. Дети Манфреда побежали им навстречу и привели на веранду.
Во время шумной встречи двух семей Шаса держался в стороне. Очевидно, семьи связывали давние близкие отношения.
Конечно, Шаса узнал главу второй семьи. Рослый человек, еще более крупный и тяжелый, чем Манфред Деларей. Как и Манфред, он входил в команду боксеров, участвовавшую в Олимпийских играх 1936 года в Берлине. До недавнего времени он работал старшим лектором на юридическом факультете Стелленбосского университета, но недавно отказался от этой должности и стал младшим партнером юридической фирмы «Ван Шор, Деларей и Стандер»; несколько лет назад после смерти старого Ван Шора Манфред Деларей стал старшим партнером в этой фирме.
Помимо адвокатской практики Рольф Стандер взял на себя обязанности главного партийного организатора при Манфреде и вел его кампанию 1948 года. Хотя сам он не был членом парламента, но пользовался влиянием в Националистической партии, и Шаса понимал, что Стандер почти наверняка член «Broederbond» – «Братства», этого тайного общества элиты африкандеров.
Когда Манфред Деларей стал их знакомить, Шаса увидел, что Рольф его узнал и при этом смутился.
– Надеюсь, вы не станете снова кидать в меня яйца, минхеер Стандер, – сказал Шаса, и Рольф усмехнулся.
– Только если вы снова произнесете плохую речь, минхеер Кортни.
Во время выборов 1948 года, когда Шаса потерпел поражение от Манфреда Деларея, этот человек организовал группу молодчиков, которые срывали предвыборные встречи Шасы с избирателями. И хотя сейчас Шаса улыбался, его негодование было почти так же сильно, как и тогда. Срыв предвыборных встреч соперников всегда был стандартной тактикой Националистической партии. Манфред Деларей почувствовал его враждебность.
– Скоро мы будем на одной стороне, – примирительно сказал он и взял их за руки. – Давайте я вас обоих угощу пивом. Выпьем за то, чтобы все прошлое быльем поросло.
Они быстро обернулись. Шаса увидел жену Рольфа Стандера. Худую, словно ее морили голодом, а еще в ней чувствовалась какая-то усталость и покорность, и Шаса не сразу понял, что когда-то она была очень красива и до сих пор еще привлекательна. Она тоже смотрела на него, но, встретив взгляд единственного глаза Шасы, сразу потупилась.
От Хайди Деларей не ускользнул этот обмен взглядами. Она взяла женщину за руку и вывела вперед.
– Минхеер Кортни – моя подруга Сара Стандер.
– Aangename kennis, – Шаса слегка поклонился. – Рад познакомиться, мефрау.
– Здравствуйте, командир эскадрильи, – негромко ответила женщина, и Шаса заморгал. После войны он отвык от такого обращения.
– Мы встречались? – спросил он. Женщина быстро мотнула головой и сразу повернулась к Хайди, заговорив о детях. Шаса не мог дальше участвовать в разговоре: Манфред протянул ему пиво, и трое мужчин с бокалами спустились с веранды туда, где Лотар и старший сын Рольфа Якобус уже развели костер. Хотя разговор мужчин был насыщен сведениями и интересен: и Манфред, и Рольф были умными, образованными людьми, – Шаса тем не менее постоянно возвращался мыслями к худой женщине, обратившейся к нему по званию. Ему хотелось бы поговорить с ней наедине, но он понимал, что это маловероятно и опасно. Он очень хорошо знал, как ревнивы африкандеры, как покровительственно они относятся к своим женщинам и как легко стать причиной неприятного и опасного происшествия. Поэтому он держался подальше от Сары Стандер, но весь вечер украдкой наблюдал за ней и постепенно все сильнее чувствовал подводные течения между двумя семьями. Мужчины, казалось, были очень близкими и, очевидно, давними друзьями – у их дружбы определенно была многолетняя история, но с женщинами дело обстояло иначе. Они были излишне добры и заботливы друг с другом, а это несомненный признак глубоко скрытого женского антагонизма. Шаса запомнил это свое наблюдение, потому что человеческие отношения и слабости были одним из главных инструментов его профессии, но позже в тот же вечер сделал еще два важных открытия.
Он перехватил откровенный взгляд, который Сара Стандер бросила на Манфреда Деларея, когда тот смеялся с ее мужем, и сразу узнал ненависть, но того особо разъедающего типа, какую женщина испытывает к мужчине, которого когда-то любила. Эта ненависть объяснила Шасе усталость и покорность, почти уничтожившие красоту Сары Стандер. Она объяснила также вражду женщин. Хайди Деларей должна была понимать, что Сара когда-то любила ее мужа и под завесой ненависти, вероятно, любит до сих пор. Игра чувств и эмоций зачаровала Шасу. За один день он узнал столько ценного и столького достиг, что не расстроился, когда Рольф созвал свою семью.
– Уже почти полночь. Идемте. Нам еще долго идти до дома.
Все достали припасенные фонарики. Последовало шумное прощание: девочки и женщины расцеловались, а Рольф Стандер и потом его сын Якобус подошли к Шасе, чтобы пожать ему руку.
– До свидания, – сказал Якобус с природной вежливостью и уважением к старшему, которые с рождения отличают любого маленького африкандера. – Я тоже хотел бы когда-нибудь поохотиться на черногривого льва.
Парень – высокий, привлекательный – был года на два-три старше Лотара; как и Лотара, его пленили охотничьи рассказы Шасы, но в нем было что-то знакомое, что преследовало Шасу весь вечер. Лотар стоял рядом с другом, вежливо улыбаясь, и Шаса вдруг понял. У обоих мальчиков одинаковые глаза – светлые кошачьи глаза Деларея. В первое мгновение он не мог этого объяснить, но тут же все встало на места. Ненависть, которую он чувствовал в Саре Стандер, получила объяснение. Отцом ее сына был Манфред Деларей.
Шаса стоял рядом с Манфредом на веранде, и они смотрели, как семья Стандеров поднимается на дюну. Метались лучи фонариков, голоса детей звенели в ночи, и Шаса гадал, сумеет ли когда-нибудь свести воедино все, что узнал сегодня, и обнаружить истинно уязвимое место Манфреда Деларея. Когда-нибудь – сумеет.
Будет нетрудно тайком просмотреть записи о родах Сары Стандер и выяснить дату рождения ее старшего сына, но как вытянуть у нее истинный смысл этого ее обращения по военному шаблону? Она назвала его «командир эскадрильи». Она его знала, несомненно, но откуда? Шаса улыбнулся. Ему нравились трудные задачи, среди его любимых писателей была Агата Кристи. Он поработает над этим.
Он плыл нагишом в холодной зеленой воде, выбрасывая руки за голову и ныряя под белые волны прибоя, пока не выбрался на спокойную поверхность; здесь, в пятистах ярдах от суши, он поплыл вдоль берега. Вероятность нападения акулы была незначительна, но обостряла удовольствие. Когда пришло время возвращаться, Шаса оседлал большую волну, с ней добрался до берега и медленно вышел из воды, смеясь от удовольствия и радости жизни.
Он поднял тяжелое удилище.
С минуту он наблюдал за прибоем внизу на скалах, потом выбрал момент и побежал вниз, двигаясь легко для такого рослого человека. Пена залила ему ноги. Он приготовился и взмахнул длинной удочкой. Живая наживка быстро описала длинную, высокую дугу на солнце и ударилась о воду в ста ярдах, за первой линией прибоя.
Манфред отбежал: накатывала новая волна. Держа удилище на плече и позволяя леске разматываться с большой катушки «скарборо», он опередил гневную белую волну и уселся на камень на прежнее место.
Ткнул основание удилища в щель и сунул туда же старую потрепанную фетровую шляпу, чтобы оно держалось. Сел на подушку, прислоняясь спиной к камню, и сын сел рядом с ним.
– Хорошая вода для коба, – сказал Манфред. Море было бесцветное и мутное, как домашнее имбирное пиво: самые подходящие условия, чтобы поймать добычу, которая ему нужна.
– Я обещал маме, что принесу рыбу для засолки, – сказал Лотар.
– Никогда не считай коба своим, пока он у тебя не в бочке для засола, – посоветовал Манфред, и мальчик рассмеялся.
Манфред никогда не притрагивался к нему в присутствии других, даже матери и сестер, но помнил, как в его годы радовался, когда отец обнимал его, и временами, когда они оставались вдвоем, как сегодня, позволял себе проявить истинные чувства. Его рука соскользнула с камня и легла мальчику на плечи. Лотар застыл от радости и с минуту не смел даже дышать. Потом медленно прислонился к отцу, и они молча смотрели, как длинный конец удилища раскачивается в одном ритме с дыханием океана.
– Итак, Лотти, ты уже думал, что будешь делать, когда окончишь «Пол Рос»?
«Пол Рос» – ведущая африкандерская школа в Капской провинции, южно-африканский эквивалент Итона и Харроу[28] для африкандеров.
– Думал, папа, – серьезно ответил Лотар. – Я не хочу учиться юриспруденции, как ты, и думаю, что медицина мне не по зубам.
Манфред покорно кивнул. Он смирился с тем, что в учебе Лотар не демонстрирует особых достижений, он просто хороший средний ученик. Он проявляет себя в других областях. Уже совершенно очевидны его способности лидера, решительность и мужество; к тому же у него исключительные спортивные данные.
– Я хочу поступить в полицию, – неуверенно сказал мальчик. – Когда окончу «Пол Рос», хочу поступить в полицейскую академию в Претории.
Манфред молчал, пытаясь скрыть удивление. Это, пожалуй, последнее, о чем подумал бы он сам.
Наконец он сказал:
– Ja, почему бы и нет? У тебя должно получиться. – Он кивнул. – Это хороший выбор – жизнь, посвященная служению своей стране и Volk’у. – Чем больше он об этом думал, тем лучше понимал, что Лотар сделал самый верный выбор – и, конечно, то, что его отец – министр внутренних дел, нисколько не повредит карьере мальчика. Он надеялся, что мальчик задержится на этом поприще. – Ja, – повторил он. – Мне нравится.
– Папа, я хотел спросить… – начал Лотар, но конец удилища дернулся, подскочил и изогнулся; старая шляпа Манфреда выскользнула; со свистом начала разматываться катушка.
Отец и сын вскочили, и Манфред схватил тяжелый бамбуковый стержень и откинулся назад, чтобы крючок впился прочнее.
– Ну и чудовище! – крикнул он, чувствуя тяжесть рыбы; катушка продолжала разматываться, и Манфред, даже прижав леску рукой в кожаной рукавице к борту катушки, не мог помешать этому. Через несколько секунд от лески и рукавицы поднялся голубой дымок.
Когда казалось, что еще несколько оборотов – и леска сорвется с катушки, рыба остановилась; в двухстах ярдах от них в дымной серой воде она упрямо дергала крючок из стороны в сторону, и конец удилища бил Манфреда по животу.
Лотар пританцовывал рядом, выкрикивая слова одобрения и советы, а Манфред подтягивал рыбу, проворачивая катушку на несколько оборотов, пока та не оказалась почти смотана вновь. Он уже ожидал увидеть добычу, бьющуюся внизу меж скал, но рыба вдруг опять сильно рванула лесу, и снова пришлось тянуть изо всех сил.
Наконец они увидели ее, глубоко в воде под скалами: ее бока, когда на них падало солнце, блестели, как зеркало. Манфред потащил ее так, что удилище изогнулось, точно лук, и рыба тяжело начала приближаться, дергаясь туда-сюда в волнах прибоя, сверкая великолепными радужными оттенками розового и жемчужного, устало разевая большую пасть.
– Багор! – крикнул Манфред. – Давай, Лотти, быстрей!
Мальчик с багром в руках спрыгнул к самому краю воды и вонзил острие в бок рыбы возле головы, сразу под жабрами. Вода окрасилась розовой кровью, и Манфред отбросил удилище и прыгнул вниз, помочь Лотару с багром.
Вдвоем они вытащили из воды рыбу, бьющуюся и норовящую удрать.
– Да в ней не меньше ста фунтов! – возбужденно говорил Лотар. – Маме и девочкам придется до полуночи возиться с ней.
Лотар взял удочки и ящик с рыболовными снастями, а Манфред, продев рыбе в жабры веревку, перекинул добычу через плечо, и отец с сыном пошли обратно по изгибу белого берега. На скалах следующего мыса Манфред, чтобы передохнуть, на несколько минут опустил рыбу. Когда-то он был боксером, олимпийским чемпионом в полусреднем весе, но поправился, живот у него стал мягче и больше, появилась одышка.
«Слишком много времени провожу за письменным столом», – печально подумал он и присел на черный валун. Вытирая лицо, он огляделся.
Это место всегда радовало его. Его печалило, что дела оставляли чересчур мало времени приходить сюда. В давние студенческие дни он со своим другом Рольфом Стандером рыбачил и охотился на этом диком, нетронутом побережье. Эта земля сотни лет принадлежала семье Рольфа, и Рольф не уступил бы ни малейшего ее кусочка никому, кроме Манфреда.
В конце концов он продал Манфреду сто акров за один фунт.
– Не хочу наживаться на старых друзьях, – со смехом отверг он предложенную Манфредом тысячу. – Давай только запишем в договоре, что я имею преимущественное право выкупить ее обратно за ту же цену – в случае твоей смерти или если захочешь продать.
За мысом, где они сидели, стоял построенный Манфредом и Хайди, с оштукатуренными стенами, крытый тростником дом, – единственный признак присутствия человека. Летний домик самого Рольфа был за соседним мысом, но близко, туда легко было дойти пешком, и семьи могли встречаться во время отпуска.
С этим местом было связано много воспоминаний. Манфред посмотрел на море. Именно здесь поднялась на поверхность немецкая подводная лодка, которая привезла его на родину в начале войны. Рольф ждал на берегу и приплыл из темноты на лодке, чтобы перевезти на сушу Манфреда и его снаряжение. Какие это были безумные, полные острых ощущений дни – дни опасности и борьбы; они пытались поднять африкандерский Volk на восстание против прислужника англичан Яна Кристиана Сматса и объявить Южную Африку республикой под протекторатом нацистской Германии – и как же близки они были к успеху!
Вспоминая все это, Манфред улыбнулся, и глаза его блеснули. Вот бы рассказать об этом мальчику! Лотти понял бы. Как он ни молод, он понял бы мечту африкандеров о республике и гордился бы отцом. Однако рассказать нельзя будет никогда. Попытка Манфреда убить Яна Сматса и поднять восстание провалилась. Он вынужден был бежать из страны и остальные годы войны провести далеко от родины, а Рольф и другие патриоты были объявлены предателями и заключены в концентрационные лагеря, их унижали и поносили до самого конца войны.
Теперь все изменилось. Они стали хозяевами этой земли, хотя за пределами ближнего круга никто не знал, какую роль играл Манфред Деларей в те опасные годы. Они стали повелителями, и мечта о республике снова загорелась ярко, как пламя на алтаре африкандерских стремлений.
Мысли его прервал рев летевшего низко, над самыми головами, самолета, и Манфред посмотрел вверх. Стройная серебристо-голубая машина резко отвернула от берега к посадочной полосе за первой грядой холмов. Эту полосу построило Министерство общественных работ, когда Манфред стал министром. Ему необходимо было постоянно поддерживать тесный контакт со своим министерством, а с этой полосы военный самолет мог за несколько часов доставить его туда, где нуждались в его присутствии.
Манфред узнал самолет и понял, кто прилетел, но досадливо нахмурился, вставая и снова поднимая тяжелую рыбью тушу. Он ценил безлюдье этого места и яростно противился любым нежеланным вторжениям. Они с Лотаром двинулись последним долгим отрезком дороги к дому.
Хайди и девочки увидели их, побежали навстречу, к дюнам, окружили Манфреда, смеялись и поздравляли рыбаков. Он шел по мягкому песку, девочки за ним; рыбу повесили на стойку за кухней. Хайди пошла за фотоаппаратом, чтобы ее сфотографировать, а Манфред тем временем снял рубашку, перемазанную рыбьей кровью, встал под бак с дождевой водой и смыл кровь с рук и соль с лица.
Выпрямившись – вода лилась с его волос и текла по голой груди, – он неожиданно понял, что к ним нагрянул чужак.
– Принеси полотенце, Руда! – велел он, и старшая дочь побежала выполнять его приказ.
– Я вас не ждал, – сказал Манфред Шасе Кортни. – Я и моя семья предпочитаем быть здесь одни.
– Прошу прощения. Я знаю, что явился как незваный гость. – Обувь Шасы побелела от пыли. От полосы нужно было идти целую милю. – Но я уверен: после объяснений вы поймете, что мое дело срочное и конфиденциальное.
Манфред, подавляя раздражение, вытер лицо полотенцем и потом, когда появилась Хайди с фотоаппаратом, коротко представил ее.
Спустя несколько минут на лицах Хайди и девочек расцвели улыбки, но Лотар стоял позади отца и лишь неохотно подошел, чтобы пожать гостю руку. Он научился у отца с подозрением относиться ко всем англичанам.
– Какой великолепный коб, – восхитился Шаса при виде рыбины на стойке. – Много лет не видел такого крупного. Сейчас таких уже не встретить. Где вы его поймали?
Шаса настоял на том, чтобы снять всю семью, собравшуюся вокруг рыбы. Манфред по-прежнему был без рубашки, и Шаса заметил на его груди старый синеватый шрам. Похоже на огнестрельное ранение, но ведь была война, и теперь шрамы такого происхождения есть у многих. Думая о войне, он бессознательно поправил повязку на глазу, возвращая фотоаппарат Хайди.
– Останетесь на ланч, минхеер? – скромно спросила она.
– Не хочу мешать.
– Добро пожаловать.
Красивая женщина с большой, высокой грудью и широкими, носившими плод бедрами. Волосы у нее густые, светло-золотистые; она заплела их в толстую косу, которая спускается почти до талии. Но Шаса заметил выражение Манфреда Деларея и быстро переключился на него.
– Моя жена права. Добро пожаловать. – Врожденное представление африкандера о гостеприимстве не оставляло Манфреду выбора. – Пойдемте. Посидим на веранде, пока женщины не позовут к столу.
Манфред достал из ящика со льдом две бутылки пива. Усевшись в кресла друг подле друга, они поверх дюн посмотрели на ветреный пенный и синий океан.
– Помните, как мы впервые встретились? – нарушил молчание Шаса.
– Ja, – кивнул Манфред. – Очень хорошо помню.
– Я возвращался туда два дня назад.
– В Китовый залив?
– Да. На консервную фабрику, на причал, где мы дрались, – Шаса запнулся, – где вы поколотили меня и сунули головой в дохлую рыбу.
Манфред довольно улыбнулся этому воспоминанию.
– Ja, помню.
Шасе пришлось тщательно контролировать себя. Воспоминание было обидное, самодовольство этого человека вызывало ярость, но эпизод из детства изменил настроение Манфреда, чего и добивался Шаса.
– Странно, что тогда мы были врагами, а сейчас стали союзниками, – настаивал Шаса. Он немного помолчал, давая Манфреду возможность задуматься, потом продолжил: – Я очень тщательно обдумал ваше предложение. Хотя человеку трудно перейти на сторону противника и многие будут неверно толковать мои побуждения, сейчас я понимаю, что долг перед страной велит мне принять ваше предложение и использовать свои способности на благо страны.
– Значит, вы принимаете предложение премьер-министра?
– Да, можете сказать премьер-министру, что я войду в правительство, но в свое время и на своих условиях. Я не стану принимать вашу сторону во время работы парламента, но когда накануне выборов он будет распущен, выйду из состава Объединенной партии и вступлю в Националистическую.
– Хорошо, – кивнул Манфред. – Достойный выход.
Шаса понимал, что достойного выхода нет, и какое-то время молчал, прежде чем продолжить.
– Я благодарен вам за участие, минхеер. Я знаю, именно благодаря вам мне представилась такая возможность. Ввиду того, что произошло между нашими семьями, это исключительный поступок.
– В моем решении нет ничего личного, – покачал головой Манфред. – Просто для этой работы потребовался самый лучший человек. Я не забыл, что сделала ваша семья с моей, – и никогда не забуду.
– Я тоже никогда не забуду, – негромко сказал Шаса. – Я унаследовал вину – справедливо или нет, я никогда не узнаю. Однако я хотел бы чем-то расплатиться с вашим отцом.
– Каким образом, минхеер? – тихо спросил Манфред. – Чем вы можете воздать ему за потерю руки и за годы в тюрьме? Как заплатите за тот ущерб, который причинило заключение душе человека?
– Я никогда не смогу полностью возместить ущерб, – согласился Шаса. – Однако у меня внезапно возникла возможность вернуть вашему отцу большую часть того, что у него отобрали.
– Продолжайте, – сказал Манфред. – Я слушаю.
– В 1929 году ваш отец получил лицензию на лов рыбы. Я проверил архивы. Лицензия по-прежнему действительна.
– Зачем сейчас старику рыбацкая лицензия? Вы не понимаете: физически и морально он развалина.
– Рыбная промышленность в Китовом заливе возродилась и процветает. Количество выданных лицензий строго ограничено. Лицензия вашего отца стоит больших денег.
Он увидел перемену во взгляде Манфреда, быстрые искорки интереса.
– Вы полагаете, отец может ее продать? – тяжело спросил тот. – Кстати, не вы ли заинтересованы в покупке?
Он язвительно улыбнулся.
Шаса кивнул.
– Конечно, я бы хотел ее купить, но для вашего отца это не лучший выход.
Улыбка Манфреда дрогнула: такого он не ожидал.
– Мы можем снова открыть фабрику, на паях, по этой лицензии. Ваш отец вкладывает лицензию, а я – свой капитал и навыки предпринимателя. Через год-два доля вашего отца будет стоить миллион фунтов.
Шаса говорил, а сам внимательно наблюдал за Манфредом. Это было не просто деловое предложение. Это была проверка. Шаса хотел пробить гранитную оболочку этого человека, проникнуть под броню пуританской праведности. Выявить слабые места. Найти лазейки, которые мог бы использовать позже.
– Миллион фунтов, – повторил он. – А то и гораздо больше. – И снова – всего на мгновение – увидел в этих желтых глазах искорки алчности. В конце концов Деларей тоже человек. «Сейчас я смогу иметь с ним дело», – подумал Шаса и, чтобы скрыть облегчение, раскрыл лежавший на коленях дипломат.
– Я разработал проект соглашения, – он достал стопку машинописных листков, – можете показать его отцу и обсудить с ним.
Манфред взял у него листки.
– Ja, я увижусь с ним, когда на следующей неделе вернусь домой.
– Есть одна небольшая сложность, – признался Шаса. – Лицензия выдана давно. Министерство захочет прекратить ее действие. Они намерены сохранить всего четыре действующие лицензии.
Манфред поднял голову от контракта.
– Ну, это пустяки, – сказал он, и Шаса поднес к губам бокал с пивом, чтобы скрыть улыбку. У них появилась первая общая тайна. Манфред Деларей использует свое влияние в личных целях. Девственность утрачена, в следующий раз будет гораздо легче.
Шаса с самого начала понимал, что в правительстве африкандерских националистов он будет чужаком. Ему отчаянно требовался надежный союзник, а если этого союзника можно было бы привязать общими финансовыми интересами и несколькими общими тайнами, он был бы верен и безвреден. Только что он добился того, что принесет ему большую прибыль и одновременно укрепит договор. Я сегодня молодец, подумал он, со щелчком закрывая дипломат.
– Хорошо, минхеер. Благодарю, что уделили мне время. А теперь мне пора. Наслаждайтесь остатком отпуска без помех.
Манфред посмотрел на него.
– Минхеер, моя жена готовит для нас обед. Она очень огорчится, если вы так скоро уйдете. – На этот раз его улыбка была искренней. – А вечером ко мне придут добрые друзья на braaivleis – барбекю. У нас достаточно свободных постелей. Оставайтесь на ночь. Улетите завтра рано утром.
– Вы очень добры.
Шаса снова опустился в кресло. Их отношения изменились, но чутье предупреждало его, что существуют скрытые глубины и что отношения по-прежнему нужно укреплять; он улыбнулся, глядя Манфреду Деларею в глаза – глаза, желтые как топаз. И почувствовал неожиданный легкий озноб, холодное дуновение из прошлого. Эти глаза преследовали его. Он пытался вспомнить. Воспоминание ускользало, но почему-то оставалось угрожающим. «Может, о детской драке?» – гадал он. Но, пожалуй, нет. Воспоминание было как будто бы более позднее и гораздо более опасное. Он почти поймал его, но тут Манфред снова взглянул на контракт, словно почувствовал, что ищет Шаса, и тень воспоминания ускользнула.
На веранду вышла Хайди Деларей – по-прежнему в переднике, но старое застиранное платье она сменила, а косу уложила на голове.
– Обед готов. Надеюсь, вы едите рыбу, минхеер Кортни.
За время обеда Шаса сумел очаровать всю семью. С Хайди и девочками было легко. Мальчик, Лотар, вел себя иначе – подозрительно и отчужденно. Однако у Шасы было трое своих сыновей, и он развлекал Лотара рассказами о полетах и охоте на крупную дичь, пока в глазах мальчика против его воли не загорелся восторженный интерес.
Когда встали из-за стола, Манфред неохотно кивнул:
– Ja, минхеер, я запомню, что вас нельзя недооценивать.
В тот же вечер с юга через дюны пришли гости – мужчина, женщина и четверо детей. Дети Манфреда побежали им навстречу и привели на веранду.
Во время шумной встречи двух семей Шаса держался в стороне. Очевидно, семьи связывали давние близкие отношения.
Конечно, Шаса узнал главу второй семьи. Рослый человек, еще более крупный и тяжелый, чем Манфред Деларей. Как и Манфред, он входил в команду боксеров, участвовавшую в Олимпийских играх 1936 года в Берлине. До недавнего времени он работал старшим лектором на юридическом факультете Стелленбосского университета, но недавно отказался от этой должности и стал младшим партнером юридической фирмы «Ван Шор, Деларей и Стандер»; несколько лет назад после смерти старого Ван Шора Манфред Деларей стал старшим партнером в этой фирме.
Помимо адвокатской практики Рольф Стандер взял на себя обязанности главного партийного организатора при Манфреде и вел его кампанию 1948 года. Хотя сам он не был членом парламента, но пользовался влиянием в Националистической партии, и Шаса понимал, что Стандер почти наверняка член «Broederbond» – «Братства», этого тайного общества элиты африкандеров.
Когда Манфред Деларей стал их знакомить, Шаса увидел, что Рольф его узнал и при этом смутился.
– Надеюсь, вы не станете снова кидать в меня яйца, минхеер Стандер, – сказал Шаса, и Рольф усмехнулся.
– Только если вы снова произнесете плохую речь, минхеер Кортни.
Во время выборов 1948 года, когда Шаса потерпел поражение от Манфреда Деларея, этот человек организовал группу молодчиков, которые срывали предвыборные встречи Шасы с избирателями. И хотя сейчас Шаса улыбался, его негодование было почти так же сильно, как и тогда. Срыв предвыборных встреч соперников всегда был стандартной тактикой Националистической партии. Манфред Деларей почувствовал его враждебность.
– Скоро мы будем на одной стороне, – примирительно сказал он и взял их за руки. – Давайте я вас обоих угощу пивом. Выпьем за то, чтобы все прошлое быльем поросло.
Они быстро обернулись. Шаса увидел жену Рольфа Стандера. Худую, словно ее морили голодом, а еще в ней чувствовалась какая-то усталость и покорность, и Шаса не сразу понял, что когда-то она была очень красива и до сих пор еще привлекательна. Она тоже смотрела на него, но, встретив взгляд единственного глаза Шасы, сразу потупилась.
От Хайди Деларей не ускользнул этот обмен взглядами. Она взяла женщину за руку и вывела вперед.
– Минхеер Кортни – моя подруга Сара Стандер.
– Aangename kennis, – Шаса слегка поклонился. – Рад познакомиться, мефрау.
– Здравствуйте, командир эскадрильи, – негромко ответила женщина, и Шаса заморгал. После войны он отвык от такого обращения.
– Мы встречались? – спросил он. Женщина быстро мотнула головой и сразу повернулась к Хайди, заговорив о детях. Шаса не мог дальше участвовать в разговоре: Манфред протянул ему пиво, и трое мужчин с бокалами спустились с веранды туда, где Лотар и старший сын Рольфа Якобус уже развели костер. Хотя разговор мужчин был насыщен сведениями и интересен: и Манфред, и Рольф были умными, образованными людьми, – Шаса тем не менее постоянно возвращался мыслями к худой женщине, обратившейся к нему по званию. Ему хотелось бы поговорить с ней наедине, но он понимал, что это маловероятно и опасно. Он очень хорошо знал, как ревнивы африкандеры, как покровительственно они относятся к своим женщинам и как легко стать причиной неприятного и опасного происшествия. Поэтому он держался подальше от Сары Стандер, но весь вечер украдкой наблюдал за ней и постепенно все сильнее чувствовал подводные течения между двумя семьями. Мужчины, казалось, были очень близкими и, очевидно, давними друзьями – у их дружбы определенно была многолетняя история, но с женщинами дело обстояло иначе. Они были излишне добры и заботливы друг с другом, а это несомненный признак глубоко скрытого женского антагонизма. Шаса запомнил это свое наблюдение, потому что человеческие отношения и слабости были одним из главных инструментов его профессии, но позже в тот же вечер сделал еще два важных открытия.
Он перехватил откровенный взгляд, который Сара Стандер бросила на Манфреда Деларея, когда тот смеялся с ее мужем, и сразу узнал ненависть, но того особо разъедающего типа, какую женщина испытывает к мужчине, которого когда-то любила. Эта ненависть объяснила Шасе усталость и покорность, почти уничтожившие красоту Сары Стандер. Она объяснила также вражду женщин. Хайди Деларей должна была понимать, что Сара когда-то любила ее мужа и под завесой ненависти, вероятно, любит до сих пор. Игра чувств и эмоций зачаровала Шасу. За один день он узнал столько ценного и столького достиг, что не расстроился, когда Рольф созвал свою семью.
– Уже почти полночь. Идемте. Нам еще долго идти до дома.
Все достали припасенные фонарики. Последовало шумное прощание: девочки и женщины расцеловались, а Рольф Стандер и потом его сын Якобус подошли к Шасе, чтобы пожать ему руку.
– До свидания, – сказал Якобус с природной вежливостью и уважением к старшему, которые с рождения отличают любого маленького африкандера. – Я тоже хотел бы когда-нибудь поохотиться на черногривого льва.
Парень – высокий, привлекательный – был года на два-три старше Лотара; как и Лотара, его пленили охотничьи рассказы Шасы, но в нем было что-то знакомое, что преследовало Шасу весь вечер. Лотар стоял рядом с другом, вежливо улыбаясь, и Шаса вдруг понял. У обоих мальчиков одинаковые глаза – светлые кошачьи глаза Деларея. В первое мгновение он не мог этого объяснить, но тут же все встало на места. Ненависть, которую он чувствовал в Саре Стандер, получила объяснение. Отцом ее сына был Манфред Деларей.
Шаса стоял рядом с Манфредом на веранде, и они смотрели, как семья Стандеров поднимается на дюну. Метались лучи фонариков, голоса детей звенели в ночи, и Шаса гадал, сумеет ли когда-нибудь свести воедино все, что узнал сегодня, и обнаружить истинно уязвимое место Манфреда Деларея. Когда-нибудь – сумеет.
Будет нетрудно тайком просмотреть записи о родах Сары Стандер и выяснить дату рождения ее старшего сына, но как вытянуть у нее истинный смысл этого ее обращения по военному шаблону? Она назвала его «командир эскадрильи». Она его знала, несомненно, но откуда? Шаса улыбнулся. Ему нравились трудные задачи, среди его любимых писателей была Агата Кристи. Он поработает над этим.
* * *
Шаса проснулся, когда сквозь занавеси начал пробиваться серый рассвет и пара сорокопутов в кустах на ближайшей дюне начала свой сложный дуэт. Он снял пижаму, которую дал ему Манфред, надел халат, выбрался из тихого коттеджа и спустился на берег.Он плыл нагишом в холодной зеленой воде, выбрасывая руки за голову и ныряя под белые волны прибоя, пока не выбрался на спокойную поверхность; здесь, в пятистах ярдах от суши, он поплыл вдоль берега. Вероятность нападения акулы была незначительна, но обостряла удовольствие. Когда пришло время возвращаться, Шаса оседлал большую волну, с ней добрался до берега и медленно вышел из воды, смеясь от удовольствия и радости жизни.