Страница:
Браун позвонил Кристлу домой, и тот сказал, что немедленно отправляется в колледж. Он явился к Брауну, заранее со всем не согласный: его взбесило, что мы начали совещание без него. Он не желал слушать наших доводов и упорно, без всяких оснований твердил, что к Джего идти пока не следует. Однако Браун, со свойственной ему тактичностью, сумел, как обычно, переломить его раздражительную обидчивость (которую почему-то называют детской, хотя особенно резко она проявляется у взрослых), и Кристл, вняв наконец голосу рассудка, без всякого перехода сказал:
– По-моему, надо идти к Джего прямо сейчас.
– Может быть, договориться с ним на завтра? – спросил Браун.
– Я против отсрочек, – ответил Кристл. – Раз уж нам все равно необходимо с ним поговорить, так зачем откладывать? Нет, надо идти к нему прямо сейчас.
– А если он занят?
– Надеюсь, для такого разговора он найдет время, – с холодновато-насмешливей улыбкой проговорил Кристл.
– Я позвоню ему и выясню, – сказал Браун. – Только сначала надо связаться с Найтингейлом. По-моему, нам лучше всего пойти к Джего всем вместе. – Он позвонил в привратницкую и попросил соединить его с Найтингейлом – по тот не ответил. Тогда Браун попросил привратника сходить к нему; вернувшись, привратник сказал, что комнаты Найтингейла заперты.
– Досадно, – проворчал Браун.
– Пойдемте без Найтингейла, – нетерпеливо предложил Кристл.
– Думаю, что это неправильно. – Браун слегка нахмурился. – Лучше всего пойти к Джего всем вместе. Тогда каждый из нас будет считать себя полноправным основателем нашей партии. И, по-моему, очень важно, чтобы именно Найтингейл участвовал во всех наших начинаниях.
– Я ему потом все объясню, – сказал Кристл. – Нам нужно начать действовать раньше наших противников.
Очень неохотно Браун набрал помер старшего наставника. Ему хотелось дождаться Найтингейла – чтобы накрепко привязать его к партии Джего. Но с другой стороны, он не без труда довел «до нужной кондиции» самого Кристла и не хотел его расхолаживать. По репликам Брауна – его хорошо поставленный голос звучал, как всегда, сердечно и доверительно – мы поняли, что Джего с радостью предложил нам зайти к нему сегодня же, сейчас.
– Он ждет нас, – сказал Браун, положив трубку.
– Вполне естественно, – заметил Кристл и встал.
– Одну минутку, – остановил его Браун. – Я по крайней мере пошлю Найтингейлу записку и объясню ему, что мы пытались его разыскать.
Он подсел к письменному столу.
– Может, будет лучше, если я сам отнесу Найтингейлу вашу записку, – предложил Рой, – и скажу ему, что тоже собираюсь голосовать за Джего, но в переговорах с ним участия не принимал?
– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – проговорил Браун.
– Да нет, вы меня не поняли, – сказал Рой. – Просто я подумал, что мне не место в такой представительной депутации.
Кристл внимательно посмотрел на Роя, стараясь понять, серьезно тот говорит или ехидничает.
– Не знаю, Калверт, не знаю, – пробормотал он. – Но мы, надеюсь, все-таки можем сказать Джего, что вы решили его поддерживать?
– Конечно, – ответил Рой. – Конечно.
Дом старшего наставника располагался довольно далеко от квартиры Брауна, и нам пришлось пройти через несколько внутренних двориков. По дороге Кристл сказал о Рое Калверте:
– Должен признаться, что этот молодой человек вызывает у меня серьезнейшие сомнения.
– А я уверен, что он будет нам очень полезен, – успокоил друга Браун.
– По-моему, надо идти к Джего прямо сейчас.
– Может быть, договориться с ним на завтра? – спросил Браун.
– Я против отсрочек, – ответил Кристл. – Раз уж нам все равно необходимо с ним поговорить, так зачем откладывать? Нет, надо идти к нему прямо сейчас.
– А если он занят?
– Надеюсь, для такого разговора он найдет время, – с холодновато-насмешливей улыбкой проговорил Кристл.
– Я позвоню ему и выясню, – сказал Браун. – Только сначала надо связаться с Найтингейлом. По-моему, нам лучше всего пойти к Джего всем вместе. – Он позвонил в привратницкую и попросил соединить его с Найтингейлом – по тот не ответил. Тогда Браун попросил привратника сходить к нему; вернувшись, привратник сказал, что комнаты Найтингейла заперты.
– Досадно, – проворчал Браун.
– Пойдемте без Найтингейла, – нетерпеливо предложил Кристл.
– Думаю, что это неправильно. – Браун слегка нахмурился. – Лучше всего пойти к Джего всем вместе. Тогда каждый из нас будет считать себя полноправным основателем нашей партии. И, по-моему, очень важно, чтобы именно Найтингейл участвовал во всех наших начинаниях.
– Я ему потом все объясню, – сказал Кристл. – Нам нужно начать действовать раньше наших противников.
Очень неохотно Браун набрал помер старшего наставника. Ему хотелось дождаться Найтингейла – чтобы накрепко привязать его к партии Джего. Но с другой стороны, он не без труда довел «до нужной кондиции» самого Кристла и не хотел его расхолаживать. По репликам Брауна – его хорошо поставленный голос звучал, как всегда, сердечно и доверительно – мы поняли, что Джего с радостью предложил нам зайти к нему сегодня же, сейчас.
– Он ждет нас, – сказал Браун, положив трубку.
– Вполне естественно, – заметил Кристл и встал.
– Одну минутку, – остановил его Браун. – Я по крайней мере пошлю Найтингейлу записку и объясню ему, что мы пытались его разыскать.
Он подсел к письменному столу.
– Может, будет лучше, если я сам отнесу Найтингейлу вашу записку, – предложил Рой, – и скажу ему, что тоже собираюсь голосовать за Джего, но в переговорах с ним участия не принимал?
– Это было бы очень любезно с вашей стороны, – проговорил Браун.
– Да нет, вы меня не поняли, – сказал Рой. – Просто я подумал, что мне не место в такой представительной депутации.
Кристл внимательно посмотрел на Роя, стараясь понять, серьезно тот говорит или ехидничает.
– Не знаю, Калверт, не знаю, – пробормотал он. – Но мы, надеюсь, все-таки можем сказать Джего, что вы решили его поддерживать?
– Конечно, – ответил Рой. – Конечно.
Дом старшего наставника располагался довольно далеко от квартиры Брауна, и нам пришлось пройти через несколько внутренних двориков. По дороге Кристл сказал о Рое Калверте:
– Должен признаться, что этот молодой человек вызывает у меня серьезнейшие сомнения.
– А я уверен, что он будет нам очень полезен, – успокоил друга Браун.
8. Три взгляда на власть
Когда мы пришли, нас отвели не в кабинет Джего, а в гостиную. Миссис Джего с видом гранд-дамы – она явно подражала леди Мюриэл – величественно поднялась нам навстречу.
– Прошу, господин декан, садитесь. Прошу, господин наставник, садитесь, – сказала она Кристлу и Брауну. – Отец мужа, совершенно не считаясь с нашими планами, решил посетить его именно сегодня.
Однако она не очень-то успешно имитировала манеры леди Мюриэл. При всей своей церемонности леди Мюриэл никогда не величала коллег ректора их должностными титулами. Леди Мюриэл никогда не сказала бы младшему из них:
– Мистер Элиот, будьте любезны, помогите мне разлить херес. Я уверена, что эта ваша обязанность доставит вам истинное удовольствие.
Дело в том, что миссис Джего любила играть роль великосветской дамы, любила внимание мужчин – и никогда не была в себе уверена. Крупная и широкоплечая, да к тому же начинающая полнеть, она отнюдь не казалась привлекательной, и ее красила только улыбка – яркая, веселая, открытая и по-девичьи беззащитная. Правда, улыбалась она редко, а без улыбки ее лицо было совершенно бесцветным.
В тот вечер ей не удалось выдержать великосветского тона. Она вдруг воскликнула:
– Вам, наверно, вовсе не хочется ждать Пола в моем обществе!
– Напротив, нам очень приятно, – сказал Браун.
– Вы чрезвычайно любезны, господин наставник, – царственно поблагодарила его миссис Джего, снова возносясь на пьедестал.
Она смущала друзей своего мужа с тех самых пор, как он на ней женился. Ей непременно нужно было главенствовать в любом разговоре. Она ревниво следила, чтобы ею «не пренебрегали». Она собирала, бережно хранила, бесконечно пересказывала и сладострастно смаковала «оскорбления» с пылким, не ослабевающим от времени мазохизмом. Она заставляла своего мужа тяжко страдать.
Он тяжко страдал, но почти никто не догадывался о действительных причинах его страданий. Он всегда очень нравился женщинам. Многие из них могли бы полюбить его – за широту и щедрость души, за мягкую, сердечную отзывчивость. Это вчуже льстило ему, но любил-то он – вот уже двадцать пять лет – только одну женщину: свою жену. У них никогда не было детей. Но его любовь к ней не ослабевала. Он даже ревновал ее, эту женщину, которая казалась всем столь нелепой и карикатурной. Мне доводилось видеть, как, играя на его ревности, она причиняла ему немалую боль.
Но не ревность приносила ему наибольшие страдания. Он женился, когда был еще совсем юным преподавателем, на своей ученице. Взаимоотношения учителя и ученицы, очень часто насыщенные глубокими чувствами даже и без любви, наложили неизгладимый отпечаток на всю их совместную жизнь. Он хотел, чтобы люди по достоинству оценили ее духовную одаренность, скрытую под природной застенчивостью, хотел, чтобы мы узнали, какой она прекрасный, никем по-настоящему не понятый человек, хотел объяснить нам, что горше всех мучается она сама, когда из-за ее вспыльчивости от него отшатываются друзья. И если она мучилась – а по мнению окружающих, нелепо ломалась, – его любовь ярко вспыхивала искренним состраданием.
Он сострадал жене, но при этом страдал и сам. Страдал, когда ему приходилось извиняться за ее поведение; мучительно, злобно страдал, думая, что его называют за глаза «бедный Джего». Однако он с радостью нес бы свой крест, будь его жена хоть немного счастливее. Даже и сейчас, после двадцати пяти лет совместной жизни, он, не задумываясь, поступился бы ради нее – но только ради нее – своей гордостью, если бы ей стало от этого лучше. Сказал же он в день медицинского обследования ректора: «Ведь беды наших любимых часто причиняют нам самые горькие мучения».
Войдя в гостиную, он первым делом обратился к жене:
– Ради бога, прости меня, дорогая, за то, что мне пришлось задержаться! Я знаю, ты читала…
– Не надо извиняться, Пол, – высокомерно перебила она мужа. И тотчас воскликнула: – Но вот господину декану, господину наставнику и мистеру Элиоту пришлось просидеть со мной целых полчаса!
– Ну, если их ждут в этом триместре только такие огорчения, то им можно просто позавидовать, – сказал Джего.
– Они вовсе не хотят мучиться из-за эгоизма чьих-то родителей…
Джего деликатно увел разговор в сторону, чтобы его жена смогла показать себя с наилучшей стороны. Не упомянула ли она про книгу, которую сейчас читает? Почему ей не захотелось поделиться с нами теми интереснейшими наблюдениями, о которых она рассказывала ему за чаем?..
Через несколько минут Кристл сказал:
– Надеюсь, вы простите нас, миссис Джего, если мы уведем вашего мужа в кабинет? Нам нужно обсудить с ним одно неотложное дело.
– О, вы вовсе не обязаны обращать на меня внимание, – раздраженно ответила она.
Разумеется, мы не были обязаны обсуждать дела колледжа при чьей-нибудь жене, будь то хоть сама леди Мюриэл. Но когда мы уходили, я глянул на миссис Джего и понял, что она прибавила к своей коллекции еще одно оскорбление. Джего наверняка предстояло услышать: «Они просто хотели показать, что я тут лишняя!»
В кабинете Джего сел за свой большой письменный стол, предназначенный для занятий со студентами. Стол был завален служебными письмами, экземплярами университетской газеты, копиями Устава и папками с делами студентов. Откашлявшись, Кристл проговорил:
– Мы пришли, чтобы задать вам один вопрос, Джего. Как вы отнесетесь к выдвижению вашей кандидатуры на должность ректора?
Джего вздохнул.
– Прежде всего я хочу сказать, – ответил он, – что очень вам благодарен. Уже то, что вы заговорили об этом, – большая честь для меня. Я глубоко тронут вашим вниманием.
Он оглядел нас с благодарной улыбкой.
– И особенно я тронут, если так можно выразиться, доверием Элиота. С вами-то мы старые друзья, однокашники, и меня уже давно не удивляет ваша доброта ко мне. Но вы не можете представить себе, Элиот, – теперь он обращался только ко мне, – как я польщен доверием человека, пришедшего в колледж недавно и совсем из другого мира. Я вам очень, очень благодарен, Элиот.
И мои колебания только усилили его сегодняшнюю радость, подумал я. Мы не очень-то высоко ценим преданных и надежных приверженцев.
– У нас составилось ядро будущей партии ваших сторонников, – с холодком сказал Кристл, – поэтому-то мы и пришли к вам.
– Но мы должны предупредить вас, – вмешался Браун, – что не знаем мнения большинства. Однако, с другой стороны, у нас есть, как мне кажется, право сказать вам, что думают о будущих выборах по крайней мере еще два человека. Во-первых, Калверт – он прямо просил передать, что собирается голосовать за вас; а во-вторых, Найтингейл – он не уполномочивал меня давать обещаний, по, скорей всего, он вас тоже поддержит.
– Я совершенно уверен в этом, – вставил Кристл.
– Рой Калверт, – воскликнул Джего, – как это мило с его стороны! Но Найтингейл – вот уж от кого я не ожидал поддержки, решительно не ожидал.
– Мы и сами немного удивились, – сказал Браун и спокойно продолжил: – Не считая нынешнего ректора, нас в колледже тринадцать человек. Если исключить вас и предположить, что будет выдвинута еще одна кандидатура, то останется одиннадцать выборщиков. Чтобы пройти в ректоры, надо получить абсолютное большинство голосов, то есть семь. Лично мне кажется, что ядро в пять человек – это очень неплохо для начала. Как бы то ни было, ничего более определенного мы пообещать вам сегодня не можем, и, если вы откажетесь выставить свою кандидатуру, это будет огорчительно, но вполне понятно.
Джего положил руки на стол и принагнулся вперед.
– Я, по-моему, говорил вам, в разное время каждому из вас, что мне даже в голову не приходила мысль о ректорстве. Мне и сейчас еще трудно об этом думать. Но когда стало ясно, что нам придется выбирать нового руководителя, я поневоле об этом задумался – и думал, так сказать, до изнеможения. Я мучительно спрашивал себя – следует ли мне соглашаться на выдвижение моей кандидатуры, хочу ли я стать ректором и, наконец, справлюсь ли я с этой работой? За последнюю неделю я не спал несколько ночей подряд, пытаясь честно ответить на эти очень трудные вопросы. И по крайней мере на один из них я ответил себе совершенно определенно, так что уверенность не покидала меня даже под утро – вам, я думаю, тоже знакомы эти страшные предрассветные часы после бессонной ночи, когда вся ваша жизнь представляется вам ненужной и бесцельной. Так вот, скажу вам без лишней скромности, как близким друзьям: я уверен, что справлюсь с этой работой. Справлюсь лучше, чем кто-нибудь другой в нашем колледже. А поэтому, если вы действительно хотите выдвинуть мою кандидатуру, то у меня просто нет выбора.
– Очень рад, что вы так решили, Джего, – сказал Кристл.
– Замечательное решение, – поддержал друга Браун.
– Что же касается предвыборной кампании, – радостно улыбнувшись, заговорил опять Джего, – то я спокойно вверяю вам свою судьбу и нисколько не сомневаюсь, что таких надежных сторонников не было ни у кого из прежних ректоров.
Теперь разговор повел Кристл.
– У вас будут и противники, – сказал он.
– Вы думаете, меня это беспокоит? – спросил Джего.
– Не знаю, как вас, а нас вот беспокоит, – резко ответил ему Кристл. – Да иначе и быть не может – ведь мы берем на себя немалую ответственность. Среди ваших противников будут очень серьезные люди. Очень влиятельные. Они могут устроить вам настоящую обструкцию.
– Кого же вы имеете в виду? – поинтересовался Джего, все еще радостно взволнованный.
– Я пока не задумывался над этим, – ответил Кристл. – Но кое-кого можно назвать и не задумываясь. Винслоу, например. Старика Деспарда…
– Кроуфорда, – добавил Браун, – если его тоже не выдвинут на этот пост.
– Вряд ли можно говорить о беспристрастности Кроуфорда, – сказал Джего. – А Винслоу и Деспард… что ж, такие противники меня нисколько не огорчат. Они ведь просто озлобленные старики.
– Может быть, и старики, – сказал Кристл, – да при этом весьма влиятельные. И весьма энергичные: сидеть сложа руки и дожидаться, когда вас выберут в ректоры, они наверняка не станут. Мы, конечно, постараемся их нейтрализовать. У нас, как мне кажется, есть все основания рассчитывать на победу. Но предупреждаю вас – легкой победы не ждите!
– Спасибо, Кристл, спасибо, – весело, дружелюбно и покладисто воскликнул Джего. – Правильно, не давайте мне заноситься. Но меня все-таки очень радует, что нас поддерживает молодежь. Разве можно сравнить этих двух дряхлых воителей, Винслоу и Деспарда, с Элиотом и Калвертом? Если за нами пойдет молодежь, нам многое удастся сделать. Мы преобразуем наш колледж! Он прогремит на весь университет!
– Нам нужны средства, – осторожно сказал Кристл, но было заметно, что и он увлекся. – С нашим капиталом не очень-то размахнешься. Вот если нам удастся получить деньги…
– У вас впечатляющие планы, – перебив Кристла, обратился к Джего Браун. – Но я на вашем месте не стал бы о них пока распространяться. Люди могут заподозрить, что вы слишком честолюбивы. Нам незачем будить в них такие подозрения. И незачем вооружать наших противников – а ваша чрезмерная откровенность может дать им в руки действенное оружие.
Они сидели рядом со мной вокруг стола, и мне хорошо были видны их лица – решительные, целеустремленные: полнокровно-румяное, с пронзительным, острым взглядом у Брауна, горбоносое, властное у Кристла, выразительное, бледное, озаренное сверкающими глазами у Джего. Эти люди, все трое, добивались могущества и власти, но они были очень разными и по-разному хотели властвовать. Браун стремился руководить колледжем в полном смысле этого слова – разумно, мягко, искусно и незаметно; ему хотелось направлять, а не управлять, он не нуждался в должностях и титулах, подчеркивающих его власть; если он знал, что она у него есть, то больше его ничто не заботило.
Кристла вполне удовлетворяла должность декана, однако он хотел, чтобы в колледже – этом крохотном царстве – все чувствовали, что декан – человек по-настоящему могущественный. Более прямолинейный и непосредственный, менее изобретательный и хитроумный, чем его друг, он хотел постоянно ощущать свою власть, хотел, чтобы ему повиновались ежедневно и ежечасно. Добившись избрания Джего в ректоры и потом тайно влияя на него, Браун вполне удовлетворился бы сознанием своего незримого для других могущества. Кристлу такая награда показалась бы слишком неосязаемой. Ему было нужно, чтобы его заслуги открыто признали все – Джего, Браун, весь колледж. А в тот вечер он хотел твердо знать, что Джего прислушивается к его словам. Только этого он, впрочем, и хотел: его не обуревало честолюбие, но ему было совершенно необходимо реально ощутить свою силу.
Джего, как и Кристла, привлекал блеск полновластного могущества; однако ему хотелось не только власти. В отличие от своих нынешних союзников он был пылко честолюбив. В любом сообществе он стремился бы к первым ролям – хотя бы уже только для того, чтобы отличаться от других. Ему всегда импонировали чины и титулы, официально удостоверяющие его власть. Он жаждал именоваться ректором, жаждал открывать официальные собрания ритуальным зачином: «Я, Пол Джего, ректор…» Его завораживала грандиозная роскошь Резиденции, завораживал титул главы колледжа. Он мечтал войти в историю колледжа как «Д-р П.Джего, 41-й ректор». Титул ректора, автоматически выделяющий его из массы наставников, ректорские обязанности, освященные вековыми традициями, и величественные покои Резиденции виделись ему в ореоле волшебного блеска.
Но его привлекало не только личное могущество. Недаром он сказал Кристлу: «Мы преобразуем наш колледж!» Подобно большинству честолюбцев, он верил в свои исключительные способности. Он почти не думал о заработке, и, хотя ему нравились должностные почести, к его честолюбию примешивалась совершенно бескорыстная и, быть может, даже наивная жажда служить людям. Став ректором, он надеялся принести пользу колледжу. Временами, правда, он стремился к власти ради самой власти, но потом искреннее бескорыстие пробуждалось в нем снова. Он верил, что при нем в колледже воцарится спокойная и мирная, легкая и доброжелательная, творческая и вдохновенная атмосфера. Его не слишком волновал вопрос, как он этого добьется. Ему но хватало твердой основательности Кристла и Брауна, которые скромно определяли границы своих возможностей и последовательно добивались поставленных перед собою целей: убеждали Совет колледжа продлить Льюку стипендию для его научной работы, старались получить денежный вклад, обещанный сэром Хорасом, или изыскивали средства, чтобы учредить еще одну наставническую должность. У Джего не было ни их последовательности, ни их скромности; чудаковатый и склонный к театральности, честолюбивый и зачастую неблагоразумный, он вел себя иногда как сумасбродный эгоист, но обостренная интуиция, которой не было у его уравновешенных союзников, порой помогала ему поступать с необычайной дальновидностью.
– Прошу, господин декан, садитесь. Прошу, господин наставник, садитесь, – сказала она Кристлу и Брауну. – Отец мужа, совершенно не считаясь с нашими планами, решил посетить его именно сегодня.
Однако она не очень-то успешно имитировала манеры леди Мюриэл. При всей своей церемонности леди Мюриэл никогда не величала коллег ректора их должностными титулами. Леди Мюриэл никогда не сказала бы младшему из них:
– Мистер Элиот, будьте любезны, помогите мне разлить херес. Я уверена, что эта ваша обязанность доставит вам истинное удовольствие.
Дело в том, что миссис Джего любила играть роль великосветской дамы, любила внимание мужчин – и никогда не была в себе уверена. Крупная и широкоплечая, да к тому же начинающая полнеть, она отнюдь не казалась привлекательной, и ее красила только улыбка – яркая, веселая, открытая и по-девичьи беззащитная. Правда, улыбалась она редко, а без улыбки ее лицо было совершенно бесцветным.
В тот вечер ей не удалось выдержать великосветского тона. Она вдруг воскликнула:
– Вам, наверно, вовсе не хочется ждать Пола в моем обществе!
– Напротив, нам очень приятно, – сказал Браун.
– Вы чрезвычайно любезны, господин наставник, – царственно поблагодарила его миссис Джего, снова возносясь на пьедестал.
Она смущала друзей своего мужа с тех самых пор, как он на ней женился. Ей непременно нужно было главенствовать в любом разговоре. Она ревниво следила, чтобы ею «не пренебрегали». Она собирала, бережно хранила, бесконечно пересказывала и сладострастно смаковала «оскорбления» с пылким, не ослабевающим от времени мазохизмом. Она заставляла своего мужа тяжко страдать.
Он тяжко страдал, но почти никто не догадывался о действительных причинах его страданий. Он всегда очень нравился женщинам. Многие из них могли бы полюбить его – за широту и щедрость души, за мягкую, сердечную отзывчивость. Это вчуже льстило ему, но любил-то он – вот уже двадцать пять лет – только одну женщину: свою жену. У них никогда не было детей. Но его любовь к ней не ослабевала. Он даже ревновал ее, эту женщину, которая казалась всем столь нелепой и карикатурной. Мне доводилось видеть, как, играя на его ревности, она причиняла ему немалую боль.
Но не ревность приносила ему наибольшие страдания. Он женился, когда был еще совсем юным преподавателем, на своей ученице. Взаимоотношения учителя и ученицы, очень часто насыщенные глубокими чувствами даже и без любви, наложили неизгладимый отпечаток на всю их совместную жизнь. Он хотел, чтобы люди по достоинству оценили ее духовную одаренность, скрытую под природной застенчивостью, хотел, чтобы мы узнали, какой она прекрасный, никем по-настоящему не понятый человек, хотел объяснить нам, что горше всех мучается она сама, когда из-за ее вспыльчивости от него отшатываются друзья. И если она мучилась – а по мнению окружающих, нелепо ломалась, – его любовь ярко вспыхивала искренним состраданием.
Он сострадал жене, но при этом страдал и сам. Страдал, когда ему приходилось извиняться за ее поведение; мучительно, злобно страдал, думая, что его называют за глаза «бедный Джего». Однако он с радостью нес бы свой крест, будь его жена хоть немного счастливее. Даже и сейчас, после двадцати пяти лет совместной жизни, он, не задумываясь, поступился бы ради нее – но только ради нее – своей гордостью, если бы ей стало от этого лучше. Сказал же он в день медицинского обследования ректора: «Ведь беды наших любимых часто причиняют нам самые горькие мучения».
Войдя в гостиную, он первым делом обратился к жене:
– Ради бога, прости меня, дорогая, за то, что мне пришлось задержаться! Я знаю, ты читала…
– Не надо извиняться, Пол, – высокомерно перебила она мужа. И тотчас воскликнула: – Но вот господину декану, господину наставнику и мистеру Элиоту пришлось просидеть со мной целых полчаса!
– Ну, если их ждут в этом триместре только такие огорчения, то им можно просто позавидовать, – сказал Джего.
– Они вовсе не хотят мучиться из-за эгоизма чьих-то родителей…
Джего деликатно увел разговор в сторону, чтобы его жена смогла показать себя с наилучшей стороны. Не упомянула ли она про книгу, которую сейчас читает? Почему ей не захотелось поделиться с нами теми интереснейшими наблюдениями, о которых она рассказывала ему за чаем?..
Через несколько минут Кристл сказал:
– Надеюсь, вы простите нас, миссис Джего, если мы уведем вашего мужа в кабинет? Нам нужно обсудить с ним одно неотложное дело.
– О, вы вовсе не обязаны обращать на меня внимание, – раздраженно ответила она.
Разумеется, мы не были обязаны обсуждать дела колледжа при чьей-нибудь жене, будь то хоть сама леди Мюриэл. Но когда мы уходили, я глянул на миссис Джего и понял, что она прибавила к своей коллекции еще одно оскорбление. Джего наверняка предстояло услышать: «Они просто хотели показать, что я тут лишняя!»
В кабинете Джего сел за свой большой письменный стол, предназначенный для занятий со студентами. Стол был завален служебными письмами, экземплярами университетской газеты, копиями Устава и папками с делами студентов. Откашлявшись, Кристл проговорил:
– Мы пришли, чтобы задать вам один вопрос, Джего. Как вы отнесетесь к выдвижению вашей кандидатуры на должность ректора?
Джего вздохнул.
– Прежде всего я хочу сказать, – ответил он, – что очень вам благодарен. Уже то, что вы заговорили об этом, – большая честь для меня. Я глубоко тронут вашим вниманием.
Он оглядел нас с благодарной улыбкой.
– И особенно я тронут, если так можно выразиться, доверием Элиота. С вами-то мы старые друзья, однокашники, и меня уже давно не удивляет ваша доброта ко мне. Но вы не можете представить себе, Элиот, – теперь он обращался только ко мне, – как я польщен доверием человека, пришедшего в колледж недавно и совсем из другого мира. Я вам очень, очень благодарен, Элиот.
И мои колебания только усилили его сегодняшнюю радость, подумал я. Мы не очень-то высоко ценим преданных и надежных приверженцев.
– У нас составилось ядро будущей партии ваших сторонников, – с холодком сказал Кристл, – поэтому-то мы и пришли к вам.
– Но мы должны предупредить вас, – вмешался Браун, – что не знаем мнения большинства. Однако, с другой стороны, у нас есть, как мне кажется, право сказать вам, что думают о будущих выборах по крайней мере еще два человека. Во-первых, Калверт – он прямо просил передать, что собирается голосовать за вас; а во-вторых, Найтингейл – он не уполномочивал меня давать обещаний, по, скорей всего, он вас тоже поддержит.
– Я совершенно уверен в этом, – вставил Кристл.
– Рой Калверт, – воскликнул Джего, – как это мило с его стороны! Но Найтингейл – вот уж от кого я не ожидал поддержки, решительно не ожидал.
– Мы и сами немного удивились, – сказал Браун и спокойно продолжил: – Не считая нынешнего ректора, нас в колледже тринадцать человек. Если исключить вас и предположить, что будет выдвинута еще одна кандидатура, то останется одиннадцать выборщиков. Чтобы пройти в ректоры, надо получить абсолютное большинство голосов, то есть семь. Лично мне кажется, что ядро в пять человек – это очень неплохо для начала. Как бы то ни было, ничего более определенного мы пообещать вам сегодня не можем, и, если вы откажетесь выставить свою кандидатуру, это будет огорчительно, но вполне понятно.
Джего положил руки на стол и принагнулся вперед.
– Я, по-моему, говорил вам, в разное время каждому из вас, что мне даже в голову не приходила мысль о ректорстве. Мне и сейчас еще трудно об этом думать. Но когда стало ясно, что нам придется выбирать нового руководителя, я поневоле об этом задумался – и думал, так сказать, до изнеможения. Я мучительно спрашивал себя – следует ли мне соглашаться на выдвижение моей кандидатуры, хочу ли я стать ректором и, наконец, справлюсь ли я с этой работой? За последнюю неделю я не спал несколько ночей подряд, пытаясь честно ответить на эти очень трудные вопросы. И по крайней мере на один из них я ответил себе совершенно определенно, так что уверенность не покидала меня даже под утро – вам, я думаю, тоже знакомы эти страшные предрассветные часы после бессонной ночи, когда вся ваша жизнь представляется вам ненужной и бесцельной. Так вот, скажу вам без лишней скромности, как близким друзьям: я уверен, что справлюсь с этой работой. Справлюсь лучше, чем кто-нибудь другой в нашем колледже. А поэтому, если вы действительно хотите выдвинуть мою кандидатуру, то у меня просто нет выбора.
– Очень рад, что вы так решили, Джего, – сказал Кристл.
– Замечательное решение, – поддержал друга Браун.
– Что же касается предвыборной кампании, – радостно улыбнувшись, заговорил опять Джего, – то я спокойно вверяю вам свою судьбу и нисколько не сомневаюсь, что таких надежных сторонников не было ни у кого из прежних ректоров.
Теперь разговор повел Кристл.
– У вас будут и противники, – сказал он.
– Вы думаете, меня это беспокоит? – спросил Джего.
– Не знаю, как вас, а нас вот беспокоит, – резко ответил ему Кристл. – Да иначе и быть не может – ведь мы берем на себя немалую ответственность. Среди ваших противников будут очень серьезные люди. Очень влиятельные. Они могут устроить вам настоящую обструкцию.
– Кого же вы имеете в виду? – поинтересовался Джего, все еще радостно взволнованный.
– Я пока не задумывался над этим, – ответил Кристл. – Но кое-кого можно назвать и не задумываясь. Винслоу, например. Старика Деспарда…
– Кроуфорда, – добавил Браун, – если его тоже не выдвинут на этот пост.
– Вряд ли можно говорить о беспристрастности Кроуфорда, – сказал Джего. – А Винслоу и Деспард… что ж, такие противники меня нисколько не огорчат. Они ведь просто озлобленные старики.
– Может быть, и старики, – сказал Кристл, – да при этом весьма влиятельные. И весьма энергичные: сидеть сложа руки и дожидаться, когда вас выберут в ректоры, они наверняка не станут. Мы, конечно, постараемся их нейтрализовать. У нас, как мне кажется, есть все основания рассчитывать на победу. Но предупреждаю вас – легкой победы не ждите!
– Спасибо, Кристл, спасибо, – весело, дружелюбно и покладисто воскликнул Джего. – Правильно, не давайте мне заноситься. Но меня все-таки очень радует, что нас поддерживает молодежь. Разве можно сравнить этих двух дряхлых воителей, Винслоу и Деспарда, с Элиотом и Калвертом? Если за нами пойдет молодежь, нам многое удастся сделать. Мы преобразуем наш колледж! Он прогремит на весь университет!
– Нам нужны средства, – осторожно сказал Кристл, но было заметно, что и он увлекся. – С нашим капиталом не очень-то размахнешься. Вот если нам удастся получить деньги…
– У вас впечатляющие планы, – перебив Кристла, обратился к Джего Браун. – Но я на вашем месте не стал бы о них пока распространяться. Люди могут заподозрить, что вы слишком честолюбивы. Нам незачем будить в них такие подозрения. И незачем вооружать наших противников – а ваша чрезмерная откровенность может дать им в руки действенное оружие.
Они сидели рядом со мной вокруг стола, и мне хорошо были видны их лица – решительные, целеустремленные: полнокровно-румяное, с пронзительным, острым взглядом у Брауна, горбоносое, властное у Кристла, выразительное, бледное, озаренное сверкающими глазами у Джего. Эти люди, все трое, добивались могущества и власти, но они были очень разными и по-разному хотели властвовать. Браун стремился руководить колледжем в полном смысле этого слова – разумно, мягко, искусно и незаметно; ему хотелось направлять, а не управлять, он не нуждался в должностях и титулах, подчеркивающих его власть; если он знал, что она у него есть, то больше его ничто не заботило.
Кристла вполне удовлетворяла должность декана, однако он хотел, чтобы в колледже – этом крохотном царстве – все чувствовали, что декан – человек по-настоящему могущественный. Более прямолинейный и непосредственный, менее изобретательный и хитроумный, чем его друг, он хотел постоянно ощущать свою власть, хотел, чтобы ему повиновались ежедневно и ежечасно. Добившись избрания Джего в ректоры и потом тайно влияя на него, Браун вполне удовлетворился бы сознанием своего незримого для других могущества. Кристлу такая награда показалась бы слишком неосязаемой. Ему было нужно, чтобы его заслуги открыто признали все – Джего, Браун, весь колледж. А в тот вечер он хотел твердо знать, что Джего прислушивается к его словам. Только этого он, впрочем, и хотел: его не обуревало честолюбие, но ему было совершенно необходимо реально ощутить свою силу.
Джего, как и Кристла, привлекал блеск полновластного могущества; однако ему хотелось не только власти. В отличие от своих нынешних союзников он был пылко честолюбив. В любом сообществе он стремился бы к первым ролям – хотя бы уже только для того, чтобы отличаться от других. Ему всегда импонировали чины и титулы, официально удостоверяющие его власть. Он жаждал именоваться ректором, жаждал открывать официальные собрания ритуальным зачином: «Я, Пол Джего, ректор…» Его завораживала грандиозная роскошь Резиденции, завораживал титул главы колледжа. Он мечтал войти в историю колледжа как «Д-р П.Джего, 41-й ректор». Титул ректора, автоматически выделяющий его из массы наставников, ректорские обязанности, освященные вековыми традициями, и величественные покои Резиденции виделись ему в ореоле волшебного блеска.
Но его привлекало не только личное могущество. Недаром он сказал Кристлу: «Мы преобразуем наш колледж!» Подобно большинству честолюбцев, он верил в свои исключительные способности. Он почти не думал о заработке, и, хотя ему нравились должностные почести, к его честолюбию примешивалась совершенно бескорыстная и, быть может, даже наивная жажда служить людям. Став ректором, он надеялся принести пользу колледжу. Временами, правда, он стремился к власти ради самой власти, но потом искреннее бескорыстие пробуждалось в нем снова. Он верил, что при нем в колледже воцарится спокойная и мирная, легкая и доброжелательная, творческая и вдохновенная атмосфера. Его не слишком волновал вопрос, как он этого добьется. Ему но хватало твердой основательности Кристла и Брауна, которые скромно определяли границы своих возможностей и последовательно добивались поставленных перед собою целей: убеждали Совет колледжа продлить Льюку стипендию для его научной работы, старались получить денежный вклад, обещанный сэром Хорасом, или изыскивали средства, чтобы учредить еще одну наставническую должность. У Джего не было ни их последовательности, ни их скромности; чудаковатый и склонный к театральности, честолюбивый и зачастую неблагоразумный, он вел себя иногда как сумасбродный эгоист, но обостренная интуиция, которой не было у его уравновешенных союзников, порой помогала ему поступать с необычайной дальновидностью.
9. Спор с приятелем
Вечером, когда я вошел в профессорскую, Винслоу, Найтингейл и Фрэнсис Гетлиф о чем-то оживленно беседовали, но, увидев меня, сразу же замолчали. Потом Винслоу сказал:
– Добрый вам вечер, Элиот. Говорят, вы провели предварительное совещание с вашим кандидатом?
Найтингейл спросил:
– Он достойно вас принял?
– Все было прекрасно, – ответил я. – Жаль, что вам но удалось прийти. – Разумеется, это он рассказал Гетлифу и Винслоу о нашем совещании. Все трое были возбуждены, а Фрэнсиса, как я понял, одолевала злость. Он только утром вернулся из Швейцарии, его волевое, с тонкими и правильными чертами лицо покрывал глубокий ровный загар; он даже не улыбнулся мне, а я вдруг подумал, что с годами он все больше походит на персонажей картин Эль Греко.
– А вы что же – вообще не собираетесь встречаться со своим кандидатом? – спросил я у Винслоу. – Думаете вести всю подготовку письменно? – Порой ему даже нравилось, когда над ним подтрунивают, и он прекрасно знал, что я не боюсь его ядовитого языка. Он снисходительно усмехнулся.
– Кандидата, которого я соглашусь поддерживать, – ответил он, – можно будет с успехом охарактеризовать и на бумаге. Это ведь только про вашего нельзя написать ничего определенного.
– Мы должны выбрать руководителя колледжа, а не мелкого клерка, – напомнил ему я.
– Если колледж по безрассудству выберет в руководители доктора Джего, – ответил он, – то тут уж поневоле не увидишь разницы между ректором и клерком.
Найтингейла всегда радовали злобные шутки; он ухмыльнулся и сказал:
– А по-моему, доктор Джего – наименьшее зло. И я вполне готов его поддержать, если мы не найдем истинно достойного кандидата.
– Достойного кандидата найти в университете вовсе не трудно, – возразил ему Винслоу. Хотя он и говорил о поисках руководителя «на стороне», Браун был уверен, что ему непременно захочется «вернуться» в колледж и поддержать Кроуфорда, но точно мы его планов пока не знали.
– Наш колледж не склонен отдавать свои должности чужакам, – сказал Найтингейл. – Он приберегает их для своих любимчиков. Поэтому-то я и готов проголосовать за Джего.
Я услышал, как открылась дверь, и вошедший Кристл поздоровался за руку с Гетлифом, который не проронил до сих пор ни единого слова.
– Добрый вам вечер, декан, – проговорил Винслоу.
– Мы обсуждаем кандидатуру Джего, – с преувеличенной беззаботностью объяснил я Кристлу. – Получается, что двое за него, а двое – против.
– Весьма прискорбно, – сказал Кристл, все еще глядя на Гетлифа. – Если мы официально не изгоним из профессорской разговоры о выборах, она превратится в осиное гнездо. Сюда просто нельзя будет войти.
– А знаете, что произойдет, если мы их официально отсюда изгоним, уважаемый декан? – отозвался Винслоу. – Люди начнут неофициально шептаться о выборах по углам. Это, впрочем, произойдет в любом случае, – добавил он.
– Весьма прискорбно, – сказал Кристл, – что мы не в состоянии справиться со своими собственными трудностями.
– Замечательная мысль… – ехидно заметил Винслоу, но вошедший в это время дворецкий объявил, что обед подан, и его слова заглушили резкий ответ Кристла.
По дороге в трапезную Гетлиф отрывисто сказал мне:
– Нам надо поговорить. Я зайду к тебе после обеда.
Льюк прибежал, когда уже была произнесена предобеденная молитва; потом вошел Пилброу: за пятьдесят лет работы в колледже он так и не научился являться на обед вовремя. Его лысый череп сверкал, словно отполированный, его карие глаза молодо поблескивали. Тяжело отдуваясь, он торопливой скороговоркой извинился за опоздание; в семьдесят четыре года он все еще вел себя с порывистой и слегка наивной непосредственностью юноши.
Кристлу пришлось сесть рядом с Винслоу, но он сразу же обратился к Фрэнсису Гетлифу, который сидел напротив.
– Когда у нас состоится зимний праздник, Гетлиф? – спросил он.
– Вам следовало бы заносить такие даты в записную книжицу, уважаемый декан, – проговорил Винслоу. Кристл нахмурился. Он, разумеется, прекрасно знал дату праздника, но ему как-то надо было начать очень важный для него разговор.
– Двенадцатого февраля, – ответил Гетлиф. – Через месяц и один день. – Полгода назад Гетлиф стал экономом колледжа.
– Надеюсь, вы хорошо к нему подготовитесь, – сказал Кристл. – У меня, знаете ли, есть веские причины спрашивать вас об этом. Я пригласил на праздник очень почтенного гостя.
– Прекрасная идея, – машинально отозвался Гетлиф, думая о чем-то другом. – И кто же он такой?
– Сэр Хорас Тимберлейк, – объявил Кристл и оглядел сидящих за столом. – Вы наверняка о нем слышали.
– Я почти не знаю деловой мир, – сказал Винслоу, – но мне встречалось его имя в финансовых журналах.
– Его считают сейчас одним из самых преуспевающих дельцов, – уточнил Кристл. – Он председатель правления в фирме «Говард и Хейзлхерст».
Гетлиф поднял на меня глаза. С фирмой «Говард и Хейзлхерст» была связана судьба его жены, и я знал эту печальную историю. Услышав слова Кристла, Гетлиф грустно улыбнулся мне.
А губы Найтингейла искривила ехидная ухмылка.
– Сэр рыцарь бизнеса, – сказал он.
– Не вижу в этом ничего плохого, – огрызнулся Кристл.
– Я тоже, – послышался энергичный голос Пилброу с дальнего конца стола. – Бизнес меня не интересует, но мне совершенно непонятно, почему люди подсмеиваются над титулованными дельцами. А как иначе можно получить титул? Вспомните леди Мюриэл. Ведь ее предки Бевиллы были просто крупными дельцами елизаветинских времен. Вот бы ей это сказать! – Он весело расхохотался, а потом снова рассыпал торопливую скороговорку, обращенную на этот раз к Винслоу. – Беда наших предков, Годфри, не в том, что они были дельцами, а в том, что им не хватало размаха. Размахнись они пошире, нас неминуемо титуловали бы сейчас лордами. Мне порой до смерти обидно, что у меня нет титула. Особенно, когда я посылаю заказ в магазин или слушаю бредни титулованных снобов о политике. Да, я с удовольствием стал бы красным лордом!
– Разумеется, – продолжал он, разматывая ниточку своих случайных ассоциаций, – снобизм – главная беда англичан. Куда более серьезная, чем все другие пороки, в которых обвиняют нас иностранцы. – Он говорил так быстро, что многие его слова было совершенно невозможно разобрать. Но цитату из Хевлока Эллиса – насчет «le vice anglaise»[1] – я все же расслышал.
Он очень обрадовался, что вспомнил эту фразу, а успокоившись, объявил Гетлифу:
– Я, между прочим, тоже пригласил на праздник интересного гостя.
– Кого же, Юстас?
Пилброу назвал имя довольно известного французского писателя и гордо оглядел сидящих за столом наставников.
– Добрый вам вечер, Элиот. Говорят, вы провели предварительное совещание с вашим кандидатом?
Найтингейл спросил:
– Он достойно вас принял?
– Все было прекрасно, – ответил я. – Жаль, что вам но удалось прийти. – Разумеется, это он рассказал Гетлифу и Винслоу о нашем совещании. Все трое были возбуждены, а Фрэнсиса, как я понял, одолевала злость. Он только утром вернулся из Швейцарии, его волевое, с тонкими и правильными чертами лицо покрывал глубокий ровный загар; он даже не улыбнулся мне, а я вдруг подумал, что с годами он все больше походит на персонажей картин Эль Греко.
– А вы что же – вообще не собираетесь встречаться со своим кандидатом? – спросил я у Винслоу. – Думаете вести всю подготовку письменно? – Порой ему даже нравилось, когда над ним подтрунивают, и он прекрасно знал, что я не боюсь его ядовитого языка. Он снисходительно усмехнулся.
– Кандидата, которого я соглашусь поддерживать, – ответил он, – можно будет с успехом охарактеризовать и на бумаге. Это ведь только про вашего нельзя написать ничего определенного.
– Мы должны выбрать руководителя колледжа, а не мелкого клерка, – напомнил ему я.
– Если колледж по безрассудству выберет в руководители доктора Джего, – ответил он, – то тут уж поневоле не увидишь разницы между ректором и клерком.
Найтингейла всегда радовали злобные шутки; он ухмыльнулся и сказал:
– А по-моему, доктор Джего – наименьшее зло. И я вполне готов его поддержать, если мы не найдем истинно достойного кандидата.
– Достойного кандидата найти в университете вовсе не трудно, – возразил ему Винслоу. Хотя он и говорил о поисках руководителя «на стороне», Браун был уверен, что ему непременно захочется «вернуться» в колледж и поддержать Кроуфорда, но точно мы его планов пока не знали.
– Наш колледж не склонен отдавать свои должности чужакам, – сказал Найтингейл. – Он приберегает их для своих любимчиков. Поэтому-то я и готов проголосовать за Джего.
Я услышал, как открылась дверь, и вошедший Кристл поздоровался за руку с Гетлифом, который не проронил до сих пор ни единого слова.
– Добрый вам вечер, декан, – проговорил Винслоу.
– Мы обсуждаем кандидатуру Джего, – с преувеличенной беззаботностью объяснил я Кристлу. – Получается, что двое за него, а двое – против.
– Весьма прискорбно, – сказал Кристл, все еще глядя на Гетлифа. – Если мы официально не изгоним из профессорской разговоры о выборах, она превратится в осиное гнездо. Сюда просто нельзя будет войти.
– А знаете, что произойдет, если мы их официально отсюда изгоним, уважаемый декан? – отозвался Винслоу. – Люди начнут неофициально шептаться о выборах по углам. Это, впрочем, произойдет в любом случае, – добавил он.
– Весьма прискорбно, – сказал Кристл, – что мы не в состоянии справиться со своими собственными трудностями.
– Замечательная мысль… – ехидно заметил Винслоу, но вошедший в это время дворецкий объявил, что обед подан, и его слова заглушили резкий ответ Кристла.
По дороге в трапезную Гетлиф отрывисто сказал мне:
– Нам надо поговорить. Я зайду к тебе после обеда.
Льюк прибежал, когда уже была произнесена предобеденная молитва; потом вошел Пилброу: за пятьдесят лет работы в колледже он так и не научился являться на обед вовремя. Его лысый череп сверкал, словно отполированный, его карие глаза молодо поблескивали. Тяжело отдуваясь, он торопливой скороговоркой извинился за опоздание; в семьдесят четыре года он все еще вел себя с порывистой и слегка наивной непосредственностью юноши.
Кристлу пришлось сесть рядом с Винслоу, но он сразу же обратился к Фрэнсису Гетлифу, который сидел напротив.
– Когда у нас состоится зимний праздник, Гетлиф? – спросил он.
– Вам следовало бы заносить такие даты в записную книжицу, уважаемый декан, – проговорил Винслоу. Кристл нахмурился. Он, разумеется, прекрасно знал дату праздника, но ему как-то надо было начать очень важный для него разговор.
– Двенадцатого февраля, – ответил Гетлиф. – Через месяц и один день. – Полгода назад Гетлиф стал экономом колледжа.
– Надеюсь, вы хорошо к нему подготовитесь, – сказал Кристл. – У меня, знаете ли, есть веские причины спрашивать вас об этом. Я пригласил на праздник очень почтенного гостя.
– Прекрасная идея, – машинально отозвался Гетлиф, думая о чем-то другом. – И кто же он такой?
– Сэр Хорас Тимберлейк, – объявил Кристл и оглядел сидящих за столом. – Вы наверняка о нем слышали.
– Я почти не знаю деловой мир, – сказал Винслоу, – но мне встречалось его имя в финансовых журналах.
– Его считают сейчас одним из самых преуспевающих дельцов, – уточнил Кристл. – Он председатель правления в фирме «Говард и Хейзлхерст».
Гетлиф поднял на меня глаза. С фирмой «Говард и Хейзлхерст» была связана судьба его жены, и я знал эту печальную историю. Услышав слова Кристла, Гетлиф грустно улыбнулся мне.
А губы Найтингейла искривила ехидная ухмылка.
– Сэр рыцарь бизнеса, – сказал он.
– Не вижу в этом ничего плохого, – огрызнулся Кристл.
– Я тоже, – послышался энергичный голос Пилброу с дальнего конца стола. – Бизнес меня не интересует, но мне совершенно непонятно, почему люди подсмеиваются над титулованными дельцами. А как иначе можно получить титул? Вспомните леди Мюриэл. Ведь ее предки Бевиллы были просто крупными дельцами елизаветинских времен. Вот бы ей это сказать! – Он весело расхохотался, а потом снова рассыпал торопливую скороговорку, обращенную на этот раз к Винслоу. – Беда наших предков, Годфри, не в том, что они были дельцами, а в том, что им не хватало размаха. Размахнись они пошире, нас неминуемо титуловали бы сейчас лордами. Мне порой до смерти обидно, что у меня нет титула. Особенно, когда я посылаю заказ в магазин или слушаю бредни титулованных снобов о политике. Да, я с удовольствием стал бы красным лордом!
– Разумеется, – продолжал он, разматывая ниточку своих случайных ассоциаций, – снобизм – главная беда англичан. Куда более серьезная, чем все другие пороки, в которых обвиняют нас иностранцы. – Он говорил так быстро, что многие его слова было совершенно невозможно разобрать. Но цитату из Хевлока Эллиса – насчет «le vice anglaise»[1] – я все же расслышал.
Он очень обрадовался, что вспомнил эту фразу, а успокоившись, объявил Гетлифу:
– Я, между прочим, тоже пригласил на праздник интересного гостя.
– Кого же, Юстас?
Пилброу назвал имя довольно известного французского писателя и гордо оглядел сидящих за столом наставников.