Сноу Чарльз Перси. Смерть под парусом

   Мне хотелось найти хоть какое-нибудь уязвимое место в рассуждениях друга:
   — Но он же мог забежать на минутку в свою каюту.
   — Мы абсолютно точно знаем, что его там не было. Уильям несколько раз пытался выжить его из ванной, чтобы самому помыться, и все это время, между 9.00 и 9.05, оттуда слышался голос Филиппа. Уильям занял ванную примерно две минуты спустя, после того как оттуда вышел Филипп, и Филипп больше в каюту не возвращался. Когда Уильям вышел из ванной, он обнаружил Филиппа около приёмника. Остаётся самое большее две минуты, в течение которых мы не знаем, что делал этот шалопай.
   — Вполне достаточно, — буркнул я, — чтобы застрелить человека.
   — Но не достаточно, — парировал Финбоу, — чтобы застрелить человека, а потом ещё успеть привести мягкие, пушистые волосы в идеальный порядок, не имея под рукой ни зеркала, ни щётки.
   — Боюсь, что ты опять прав, — согласился я.
   — Боишься? — удивился Финбоу. — А ты что, предпочёл бы, чтобы Филипп оказался виновным? Он безволен, верно, но в обаянии ему никак отказать нельзя.
   — Да нет же, я далёк от подобной мысли. Я вообще не хотел бы, чтобы кто-нибудь из них оказался виновен. Но весь ужас в том, что один из них все-таки преступник, и от этого никуда не уйти.
   Мне кажется, что Финбоу понял, в каком я смятении, я с трудом подбирал подходящие слова. Он хорошо меня изучил и, видимо, догадывался, что я в душе молил бога: «Кто угодно, только не Эвис!»
   — И как бы это ни было больно, — сказал он, — ты, скорее, согласишься, чтобы убийцей оказался Филипп, только бы не кто-то другой. — И, покончив с этим вопросом, он спросил: — Иен, мне почему-то думается, что моя версия насчёт отпечатков пальцев на штурвале показалась тебе не очень убедительной, а?
   — Я и сейчас нахожу странным, что на штурвале найдены отпечатки пальцев одного только Уильяма.
   Финбоу начал объяснять:
   — Самое главное в другом — там не оказалось отпечатков пальцев Роджера. Это может означать только одно: что штурвал очень тщательно протёрли, после того как Роджер прикасался к нему последний раз. Если убийца не дурак, то он сделал это, чтобы уничтожить вместе с ними и свои следы.
   Ещё не совсем понимая, куда он клонит, я кивнул.
   — Видишь, Иен, — продолжал Финбоу, — значит, версия, будто Уильям, бросившись на твой зов, схватился за штурвал, чтобы можно было потом объяснить, откуда на штурвале отпечатки его пальцев, несостоятельна. Если бы Уильям намеренно хотел всех запутать, чтобы скрыть следы своих пальцев, оставленных ещё до того, как был найден труп Роджера, тогда должны быть отпечатки пальцев Роджера. Но в том-то и дело, что убийца, перед тем как уйти с палубы, стёр абсолютно все следы, имевшиеся на штурвале, а это значит, что Уильям, швартуя яхту, оставил отпечатки своих пальцев на штурвале без всякого умысла.
   Нельзя было не согласиться с этим здравым и логичным выводом.
   — Да, все ясно. Только почему ты не додумался до этого раньше?
   — Да как-то в голову не пришло, — задумчиво произнёс он. — Но, по-моему, не такой уж это грех — упустить одну не столь существенную деталь в таком запутанном деле. Не так это, в конце концов, и важно. Единственное, что можно сказать по этому поводу: нет ничего подозрительного в том, что Уильям, когда ты позвал его на помощь, бросился к штурвалу и повёл яхту. Он просто не мог поступить иначе — такова его натура, я тебе уже объяснял. И не надо искать никаких скрытых мотивов в его поступках.
   — Целиком и полностью с тобой согласен, — сказал я, — только почему он отделился от нашей компании и пошёл к себе, тогда как все остальные направились в центральную каюту?
   — На то, — пряча улыбку, ответил Финбоу, — у него была весьма серьёзная причина.
   — Какая? — спросил я.
   — Он ушёл, чтобы надеть сорочку, — ответил он»
   — Только и всего? — удивился я.
   — Только и всего, — подтвердил Финбоу. — На палубу он выскочил чуть не нагишом, но для серьёзного разговора хотел предстать в приличном виде. Одно время меня мучил вопрос, почему все-таки он появился на палубе полуголый. Как будто заранее готовил себе предлог вернуться в свою каюту на обратном пути. На первый взгляд это выглядело подозрительно. Однако в таком предположении было одно слабое место — ему нечего было больше делать в своей каюте, кроме как надеть сорочку. Он не мог рассчитывать смыть какие-то следы, так как там нет умывальника. Спрятать что-то? Тоже нет, так как Беррелл давным-давно обнаружил бы спрятанное. Словом, мне пришлось отказаться от этой версии. Прямо зло берет: только выдумаешь эдакого коварного злодея-убийцу, как тут же оказывается, что все это только твоя фантазия. Боюсь, что в данном случае все до обидного просто: Уильям выбежал на палубу без сорочки потому, что на нем в тот момент, когда ты ему крикнул, не оказалось сорочки, а в каюту к себе забежал по той простой причине, что ему необходимо было одеться.
   Обедать мы поехали в мой клуб, и Финбоу упорно настаивал на том, чтобы мы не спешили и отдали должное клубной кухне.
   — Самое главное, чтобы твои друзья не догадались, что я приехал с целью найти убийцу Роджера. Кое-кто, может быть, и догадывается, но я льщу себя надеждой, что довольно сносно играю роль друга, который в трудную минуту жизни пришёл на помощь и не оставил тебя в беде. Если мы сейчас сорвёмся и помчимся в Норфолк, чтобы, не дай бог, не пропустить ни одного сказанного там слова, то атмосфера подозрительности ещё более обострится. И хотя я действительно не хотел бы пропустить ничего из того, что там говорится и делается, лучше задержаться. Давай посидим, как в старые добрые времена. Что ещё остаётся нам, бобылям?
   Мне не терпелось вернуться назад, к друзьям, но в то же время я отдавал себе отчёт, что надо вести себя так, чтобы никому и в голову не пришла мысль об истинных целях приезда Финбоу.
   — Против смерти, как таковой, я ничего не могу возразить, но какой смертью умереть — мне далеко не безразлично, — продолжал он. — Вот будет потеха, если меня пристукнут на этом богом забытом болоте и мой бездыханный труп найдут Алоиз Беррелл вместе с миссис Тафтс! Даже если бы жертвой убийцы пал ты, Иен, это не сдвинуло бы дела с места: лишний штрих, который, возможно, только спутал бы все карты. В общем, я не вижу серьёзных причин, для того чтобы устранять тебя. — Внезапно он оставил шутливый тон и серьёзно сказал: — Запомни, Иен, убийца Роджера на редкость умен и способен на любой самый отчаянный шаг.
   В полночь Финбоу усадил меня в свою машину, и мы направились к северным окраинам Лондона. Когда позади остались последние дома, я настроился на долгий путь в Норидж. Свет фар ложился длинными светлыми снопами на прямую ленту шоссе, далеко освещая дорогу. Я пребывал в том блаженно-мечтательном состоянии, которое всегда испытываешь во время быстрой езды ночью в комфортабельной машине. Но Финбоу вернул меня на землю.
   — Завтра к этому времени я должен знать, кто совершил преступление.
   — Что ты намерен предпринять? — встрепенулся я.
   — Ничего особенного, просто нарисовать мысленный портрет каждого участника прогулки. Это не так уж сложно. Сделал же я портрет Уильяма, теперь он ясен мне до конца. И Филипп тоже. Я уверен, что смог бы заранее предсказать каждый его шаг, каждое слово. Они оба выбыли из игры. Следующее задание — составить себе ясное представление об остальных трех. Когда я с ним справлюсь, думаю, что все встанет на свои места и загадочное перестанет быть загадочным. А знаешь, Иен, в этом деле действительно есть свои загадки. Зачем Эвис понадобился вчера вечером огонь, хотел бы я знать? Ничего, скоро все выясним. Расследование облегчает одно обстоятельство: в преступлении могут быть замешаны всего пять человек. Итак, как бы туп я ни был, но рано или поздно методом исключения я должен добраться до истины. В том, что имеешь дело с замкнутым кругом людей, есть своя прелесть. Это похоже на расследование убийства, совершённого на необитаемом острове, куда волей судьбы заброшены шесть человек.
   Около половины третьего ночи мы прибыли в Поттер-Хайгем. Оставив машину в деревне, мы зашагали по тропинке к нашей вилле. По земле плыл плотный туман с реки, и наши пальто отяжелели от влаги. Туман стелился понизу, а над нами темнело чистое, звёздное небо. Мне не терпелось поскорее войти в дом и убедиться, что за время нашего отсутствия ничего страшного не произошло.
   Дойдя до поворота тропинки, мы увидели вначале крышу, а затем и смутные очертания дома. Нигде ни огонька, дом словно вымер.
   — Все спят, — шепнул мне Финбоу. — Тише!
   Мы подошли к дому на цыпочках, и я осторожно открыл дверь. В маленькой прихожей было темно как в преисподней.
   — Зайди в столовую, — тихо распорядился Финбоу, — там на каминной полке стоит свеча.
   Я открыл дверь справа от себя, ощупью нашёл свечу и зажёг её. Подождав, пока пламя разгорелось, я повернулся, чтобы выйти, и весь похолодел от ужаса.
   Сжавшись в комочек, из угла комнаты на меня смотрела широко открытыми, полными страха глазами Эвис.

Глава десятая

НОЧНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ

   — Иен! — жалобно вскрикнула она и как тень двинулась мне навстречу. Она была в широкой пижаме, босиком. Я не мог отвести глаз от измученного, трагического лица Эвис. Страх сковал мне сердце, и я пробормотал бессмысленно, с трудом выдавливая из себя слова:
   — А мы только что приехали…
   Услышав наши приглушённые голоса, в комнату вошёл Финбоу. Я поставил свечу на стол и с беспокойством наблюдал, как Эвис пытается изобразить на лице подобие улыбки.
   — Хелло! — сказала она. — Я умираю от жажды и встала, чтобы напиться.
   — Вот как, — посочувствовал Финбоу. — Боюсь, что у вас начинается простуда. Вчера вечером вас бил озноб, а сейчас, среди ночи, мучает жажда. Смотрите не расхворайтесь.
   Эвис уставилась на него остекленевшими глазами.
   — Постараюсь, — уронила она.
   — Вот и чудно, — сказал Финбоу. — А теперь пойдёмте в гостиную: нельзя стоять босиком на голом полу.
   Я внёс свечу в гостиную и поставил её на ломберный столик. Эвис забралась с ногами на диван, закутавшись в плед, она бросала насторожённые взгляды то на меня, то на Финбоу. А тот сел рядом и с наигранной небрежностью героя современной комедии закурил сигарету. Я придвинул своё кресло ближе к свету и тут с болью в душе увидел, как побледнела и осунулась Эвис, казалось, она на грани нервного истощения. Если Финбоу решил ей что-то сказать, пусть говорит уж скорей и дело с концом, подумал я про себя, а вслух промямлил:
   — А не лучше ли нам пойти спать? Эвис, как видно, устала. Да и у нас с тобой, Финбоу, был нелёгкий денёк.
   Финбоу, живо улыбнувшись, ответил:
   — Спать? Сейчас? Да у меня сна ни в одном глазу! Когда же и разговаривать по душам, как не ночью?! Днём разговаривают по обязанности, а вот если в два часа ночи — это уже потребность… и удовольствие…
   Эвис нервно рассмеялась и заметила:
   — Надо отдать вам должное, мистер Финбоу, эту обязанность вы исполняете с отменным усердием.
   Я уловил в её тоне лёгкую иронию и, взглянув на взволнованное лицо девушки, в котором не было ни кровинки, не мог не оценить её мужества. Какая-то тревога, хотя я понятия не имел, какая именно, подтачивала её силы и не давала ни минуты покоя. Даже я при всем доброжелательном отношении к ней не мог поверить выдумке о том, что она встала ночью, чтобы утолить жажду. Но она нашла в себе мужество отвечать на шутки Финбоу так, как будто он зашёл к ней в гости на чашку чая.
   — Знали бы вы, чего мне порой стоит произнести даже одно слово… — сказал Финбоу.
   — Оно и видно: поистине великий молчальник! — вставила она.
   Финбоу не остался в долгу:
   — Я сразу понял, что найду в вашей тонкой душе полное понимание.
   Щеки мои пылали как в огне, мне хотелось услышать хоть какую-нибудь реплику Эвис, которая раскрыла бы истинную цель её ночного путешествия. А вместо этого я вынужден был сидеть и слушать их дурацкую пикировку. Эвис сидела, закутавшись в пушистый плед, и с капризной гримаской слушала дерзости Финбоу. Я понял, что этому разговору не будет конца, и чем больше я напрягал внимание, силясь уловить цель, которую преследует в этой словесной дуэли Финбоу, тем больше мне становилось не по себе и тем сильнее слипались у меня глаза. Сквозь дремоту я слышал плавно льющуюся речь друга и думал, что он выбрал удивительно неподходящее время, чтобы блеснуть своим красноречием. Я знал, что он преследует какую-то определённую цель, и тем не менее не мог без раздражения слышать этот хорошо поставленный голос и эти пространные рассуждения о драматургии. Каким-то одному ему известным образом Финбоу удалось перевести разговор с нашей поездки в Лондон на драму. Эвис призналась, что, как это ни нелепо, ей все-таки нравятся некоторые сентиментальные пьесы.
   На что Финбоу с улыбкой заметил:
   — Одна из трагедий нашей жизни состоит в том, что нам, как правило, нравятся именно те вещи, за симпатии к которым мы себя презираем. То же самое и в любви. Почти на каждом шагу можно встретить влюблённого, который прекрасно отдаёт себе отчёт, что предмет его любви или глуп, или скучен, или вообще доброго слова не стоит, а он, несмотря ни на что, все-таки продолжает любить этого человека. Литературная критика не что иное, как борьба между тем, что диктуют нам наши чувства, и тем, что с точки зрения общепринятых понятий о хорошем художественном вкусе принято считать достойным осмеяния. Обычно верх берут эмоции… причём не только у неискушённой публики, но и у эстетов. Боюсь, что моя мысль покажется вам еретической, но мне думается, что сходить с ума по «Гамлету» так же бессмысленно, как и по «Питеру Пену». Я хочу сказать, что не делаю между ними большой разницы.
   Я с нетерпением ждал, когда остановится этот поток. Однажды я уже имел счастье слышать, как он полемизировал по поводу драмы в Гонконге, и не забыл, какими извилистыми путями пришлось ему пробираться, чтобы прийти к своему литературному кредо в его теперешнем виде.
   Мне очень хотелось спать и было совсем не до споров; я все ещё не догадывался, к чему он ведёт. Эвис попробовала робко возразить, но Финбоу уже нельзя было остановить:
   — Все мы, однако, одним миром мазаны, и вкус у нас безнадёжно испорчен. Последние двадцать лет, куда бы меня ни забросила судьба, если у меня нет более интересного занятия, я иду в театр. И я совершенно определённо могу сказать, каким пьесам отдаю предпочтение. Что может быть совершеннее «Вишнёвого сада»? Ничего, и это моё твёрдое убеждение. А хотите знать, какая пьеса оставила у меня самые яркие воспоминания? «Дама с камелиями». Ведь общеизвестно, что это одна из бездарнейших пьес. И тем не менее именно она произвела на меня самое сильное впечатление, чем все, что я видел до сих пор. Маргариту играла Дузе. Это было в Риме, давным-давно. В общем-то, я не считаю Дузе великой актрисой, хотя и допускаю, что её можно считать великой в своём роде; сама манера её игры противоречила жизненной правде. И все-таки я был в восторге от спектакля и вряд ли ещё когда-нибудь испытаю подобное наслаждение. Я был влюблён, и в театре мы были вдвоём… это, конечно, сыграло свою роль.
   Я заметил, как у Эвис дрогнули уже почти слипшиеся веки. Последняя фраза привлекла её внимание. Она тихо сказала:
   — Можно подумать, что любовь заставляет иначе смотреть на вещи.
   — Да-а, — подтвердил Финбоу. — Любовь преображает все: от хорошей пьесы получаешь удовольствие потому, что она хороша, а от плохой — потому, что плоха.
   — Что вы хотите этим сказать? — спросила Эвис. Теперь она смотрела на Финбоу широко открытыми глазами. — Что влюблённым все на свете интересно: что бы ни делать, куда бы ни идти — лишь бы вместе, ведь так? Как бы я хотела влюбиться! Молодые люди стали приглашать меня в театр с семнадцати лет, но хоть бы один из них своим присутствием заставил меня глубже прочувствовать ту или иную пьесу. С любимым человеком я бы, наверное, даже на галёрке чувствовала себя счастливой.
   — Вряд ли, — резюмировал Финбоу. — Вот в этом я сомневаюсь.
   Эвис приподнялась и оживлённо продолжала:
   — А ещё я бы хотела иметь свою ложу в каком-нибудь захудалом театрике на весь сезон… о, я бы полжизни отдала за это, только бы не прозябать, как сейчас! Я ещё не встречала человека, с которым могла бы поделиться своими сокровенными мыслями. Никого, кто бы меня по-настоящему заинтересовал. Роджер частенько водил меня в театр, но лучше бы он этого не делал…
   — Да, можно испортить себе всякое удовольствие, если пойти в театр с человеком, не способным ценить искусство, — посочувствовал Финбоу.
   — Удовольствие?! Это была пытка. — Эвис всем телом подалась вперёд, и тёмная прядь упала на лоб. — Мужчинам не понять, насколько может осточертеть однообразная жизнь. Так порой хочется, чтобы хоть что-нибудь произошло! Я не приспособлена к жизни… не научили. Средств к существованию тоже нет. Я похожа на викторианскую барышню, только чуточку образованнее. Любовь может оказаться самым значительным событием в моей жизни. Это, собственно, единственное, на что я могу надеяться. А она, как нарочно, обходит меня стороной, — голос её зазвенел, — и боюсь, что это уже навсегда. Кристофер — самый приятный из моих поклонников, он нравится мне. Молю бога, чтобы я со временем могла полюбить его по-настоящему.
   — Сердцу не прикажешь, — уронил Финбоу. Только Эвис начала снова что-то говорить, как вдруг за нашими спинами раздалось:
   — Ну хватит, с меня довольно! Мы увидели в дверях миссис Тафтс.
   Лишь на миг презрительная гримаса мелькнула на непроницаемом лице Финбоу, но тут же её как рукой сняло, и он обернулся к нашей экономке.
   — Не хотите ли присесть, миссис Тафтс? — сказал он.
   — Я не могу этого допустить, не хочу этого допустить и не допущу, — выпалила миссис Тафтс.
   На ней было чёрное пальто, из-под которого виднелись ночная сорочка и шлёпанцы из красной фланели. На голове торчали папильотки, и это придавало ей ещё более воинственный вид.
   — Я этого не потерплю, — продолжала она. — Слыханное ли дело поднимать человека среди ночи! Стыд и срам! Молодая девица, нет бы блюсти себя, она расселась в гостиной ночью с двумя мужчинами, которые годятся ей в отцы. Мне стыдно, мистер Финбоу, никак не ожидала этого от вас. А вы, — и она пригвоздила меня к месту свирепым взглядом, — я знала, что вы ещё и не такое способны выкинуть, с первого взгляда видно, — тараторила она без передышки. — Сброд да и только, никаких понятий о чести. Тоже мне хороши, наверное, считают себя джентльменами… или молодые девицы вроде этой… воображают себя леди… да какие же вы леди и джентльмены, когда ведёте себя хуже, чем… Джентльмены только тогда джентльмены, когда они ведут себя по-джентльменски, вот что я вам скажу!
   Она замолкла, чтобы перевести дыхание, а Финбоу, воспользовавшись паузой, вставил:
   — Миссис Тафтс, а не пойти ли вам поспать?
   Но разъярённая фурия затараторила с новой силой. Она, очевидно, только сейчас заметила, что на Эвис под пледом нет ничего, кроме пижамы, и набросилась на неё:
   — Как вы смеете появляться на людях в таком непристойном виде? Ни одна порядочная женщина не дойдёт до такого бесстыдства, чтобы ложиться в постель в эдаком одеянии. А вы вертитесь в одном исподнем да ещё с голыми пятками перед этими индюками и рады. — Она снова ткнула пальцем в мою сторону. В её глазах я становился воплощением всех людских пороков… хотя сам я не знал за собой ничего подобного. Миссис Тафтс тряслась от гнева. — Сейчас я схожу в вашу комнату, голубушка, и принесу вам оттуда халат и домашние туфли и буду стоять у вас над душой, пока вы не оденетесь и не отправитесь, как положено приличной девушке, в постель. Я глаз не сомкну, так и знайте, пока не буду уверена, что в этом доме соблюдаются приличия.
   — В нашу комнату нельзя. Вы разбудите мисс Гилмор, — сказала Эвис, прикусив губу и стараясь сдержать то ли раздражение, то ли смех, не знаю. Наверное, все-таки она боялась вспышки раздражения, так как брань и оскорбления всегда задевают нас больнее, чем хотелось бы.
   — Пусть хоть весь дом на ноги поднимется, а вы у меня наденете халат и выйдете отсюда в приличном виде, — заявила миссис Тафтс и решительным шагом направилась к дверям девичьей спальни.
   Финбоу с усмешкой заметил ей вслед:
   — Просто удивительно, какое влияние оказал язык молитвенника на речь миссис Тафтс. Человечество многим обязано этому произведению…
   Вопль миссис Тафтс прервал его на полуслове.
   — Куда запропастилась другая девица? Что происходит в этом доме?
   Мы с Финбоу кинулись к спальне девушек и заглянули в дверь. Миссис Тафтс зажгла свечу, стоявшую на туалете, и замерла посреди комнаты, остолбенело глядя на две пустые разобранные постели. Эвис, которая проскользнула вслед за нами и уже успела накинуть халат и сунуть ноги в домашние туфли, констатировала:
   — Её здесь нет.
   — Скажите мне на милость, — произнесла миссис Тафтс, снова обретая дар речи, — что творится сегодня в этом доме? Это же форменный вертеп. Куда девалась та, рыжая, сбежала… или ещё что-нибудь почище? — Она выпятила нижнюю губу и стояла, приземистая и тучная, уничтожающе глядя на Финбоу.
   — Далеко уйти она не могла, — рассудительно заметила Эвис. — Ведь она не одета. Все её вещи на месте.
   — Если она в доме, она от меня не скроется — все равно найду, — буркнула миссис Тафтс. — А если её нет, то она останется на улице на всю ночь. Здесь две двери, и обе будут заперты, уж я позабочусь об этом.
   Щёлкнули шпингалеты на дверях гостиной, опустился засов на входных дверях в холле, и миссис Тафтс, вернувшись к нам, заявила:
   — Так вот, в кухне её нет. Когда вы разбудили меня своим шумом, я подумала, что это на кухне. Я заглянула туда, но там никого не было. Посмотрим теперь спальни. Мистер Финбоу, постучитесь-ка в дверь к тому молодчику.
   Финбоу выслушал тираду экономки с невозмутимым спокойствием. Он громко постучал в дверь Филиппа. В ответ — ни звука. Он постучался ещё раз, вошёл в комнату и чиркнул спичкой. На кровати Филиппа царил беспорядок, и она была пуста.
   — Так, — пробормотал Финбоу.
   Со свечой в руке в спальню вошла миссис Тафтс, а вслед за ней и мы с Эвис. Мы представляли препотешную группу… четверо взрослых людей, тупо уставившихся на пустую постель: высокий, элегантный, благодушно улыбающийся Финбоу; миссис Тафтс в пальто и торчащей из-под него ночной сорочке — сама оскорблённая добродетель; изящная, как китайская статуэтка, Эвис — бледная, усталая, но с искрящимися от смеха глазами; и, Наконец, я сам, с блуждающим взглядом, старательно обходящим миссис Тафтс, немолодой, солидный джентльмен в выходном костюме.
   — Они убежали вдвоём, и один бог знает, чем все это может кончиться! Только он! — взорвалась миссис Тафтс. — Если их нет и в соседней комнате, то они останутся на улице, клянусь!
   Я собрался возразить ей, но Финбоу остановил меня.
   — Правильно, миссис Тафтс. Оставьте их за дверью, если они действительно ушли из дому.
   Мы вернулись в гостиную, и Финбоу тихонько постучал в дверь комнаты Уильяма и Кристофера. Спустя минуту оттуда послышалось невнятное бормотание, и Финбоу сунул в дверь голову.
   — К вам случайно не забрели Филипп и Тони, а?
   — Что вы, конечно, нет, — ответил хриплым со сна голосом Уильям. — С какой стати?
   — Я и сам думаю, что им здесь делать нечего, — ответил Финбоу.
   — А зачем они вам понадобились? — Сон постепенно улетучивался, и Уильям начинал проявлять недовольство.
   — Мне они, собственно, не нужны, — отозвался Финбоу. — Это миссис Тафтс хочет их видеть.
   — Передайте ей, пусть она катится ко всем чертям! — сказал Уильям. — Спокойной ночи.
   Финбоу прикрыл дверь и обернулся с улыбкой к миссис Тафтс, которая была вне себя от злости. Но прежде чем она двинулась с новыми силами на поиски, он сказал:
   — Итак, миссис Тафтс, теперь все ясно. Они, должно быть, на улице и попадут в дом только утром. Обещайте мне, что вы ни словом не обмолвитесь о наших ночных похождениях, когда встретитесь с ними за завтраком.
   — Ничего я не обещаю… — начала было миссис Тафтс.
   — Сержант Беррелл вам за это спасибо не скажет, — тихо заметил Финбоу.
   — А это ещё почему? — воскликнула в ярости миссис Тафтс, но, подумав, добавила: — Ну ладно, так и быть, буду молчать, пока сама не увижу сержанта Беррелла, но учтите, я иду против своей совести.
   — Вот и хорошо, — ответил Финбоу. — А теперь — все спать.
   Через несколько минут мы уже были в нашей комнате. Финбоу снимал воротничок, а я наблюдал за ним.
   — Может, поговорим? — предложил я.
   — Ну что ж, поговорим, — откликнулся он. — Перед отъездом в Лондон я проверял нашу комнату. Она единственная в доме, где можно разговаривать, не боясь быть услышанным. Стены между нею и другими комнатами ни такие тонкие, как везде.
   — Значит, наша лодочная прогулка вчера ночью не была вызвана никакой необходимостью, — начал я брюзжать.
   — Никакой, — рассмеялся Финбоу. — Но тогда я не знал этого. Кроме того, благодаря прогулке мы оба окунулись в атмосферу таинственности.
   — Подумаешь! — воскликнул я. Он задумчиво продолжал:
   — Весёленькая ночка, ничего не скажешь.