Страница:
— Это я позаимствовал у Уильяма, — сказал Финбоу, — хотя, думаю, что пришёл бы к такому выводу и сам.
Затем, внимательно прочитав свои записи, он заметил:
— А впрочем, это неправильно. Убийца мог сам встать к штурвалу и провести яхту по одной-двум излучинам уже после того, как Роджер был мёртв. Хотя это не имеет особого значения, так как не столь важно установить время совершения убийства, сколь важно другое — точное время, когда румпель был зажат между рукой мёртвого Роджера и его телом, а яхта поплыла без рулевого.
— Это можно было сделать только на прямом отрезке реки, — сказал я.
— Разумеется. Последняя излучина перед этим прямым отрезком реки и должна помочь нам определить самое раннее время, когда у штурвала яхты оказался мертвец. Это непреложная истина. Уильям допустил небольшой промах, — сказал Финбоу, — он довольно педантично подошёл к вопросу. Наша задача — найти этот ровный отрезок реки. Тут без карты не обойтись.
На полках с книгами я нашёл карту района, и мы с нетерпением стали изучать течение реки Бьюр. Найдя соответствующий отрезок реки, Финбоу тут же перерисовал его на листок бумаги.
— Вы пришвартовались где-то здесь. — Финбоу сделал карандашом пометку на карте и затем произнёс, а вернее сказать, пропел, своё «та-а-ак». От места нашей стоянки в направлении Солхауза на целых три четверти мили тянулась прямая лента реки!
— Какую скорость могла развить яхта при ветре, который дул сегодня утром? — спросил он живо.
— Ветер был основательный, — ответил я, — но в мореходных качествах парусников я не очень-то разбираюсь.
— Я тоже, — сказал Финбоу. — Но надо помнить, что успех в жизни зависит от двух ценных качеств, и только от них. Первое — нужно знать, куда обратиться за тем, что тебе необходимо, и второе — уметь добиться, чтобы это необходимое было сделано. — Он улыбнулся. — Я знаю, кто может дать нам исчерпывающие сведения о парусниках. Бенсон. Знаешь, тот, что живёт в Норидже. Он как свои пять пальцев знает всю Броудскую систему, все типы парусников и их мореходные качества. Я позвоню ему.
Через несколько минут Финбоу вернулся.
— Бенсон говорит, что скорость достигала от двух с половиной до трех миль в час. Он абсолютно в этом уверен. Такие яхты, оказывается, имеют весьма ровный ход и не очень подвержены капризам погоды. Кроме того, он говорит, что ветер сегодня устойчивый.
Прикинув в уме, я сказал:
— Из этого следует, что убийство совершено в 9.07-9.10, никак не раньше.
— Но ты же сам говорил, что Уильям почему-то считает, что преступление совершено не раньше 9.15, — напомнил мне Финбоу.
— Так ведь он не знал, что на этой реке есть такой длинный, ровный отрезок, — ответил я и… вдруг почувствовал, как в мою душу закрадывается сомнение.
— Ты становишься недоверчивым, — заметил Финбоу. — Во всяком случае, такое определение времени снимает подозрение с тебя самого, потому что все как один заявили Берреллу, что ты все время находился в каюте — как до 9.00, так и позже, вплоть до того момента, когда вышел с Эвис на палубу.
— Я уже не раз говорил тебе, что я его не убивал! — возмутился я, но Финбоу уже снова записывал:
— Уильям определил самый ранний срок совершения убийства — 9.15, — размышляя вслух, произнёс я. — Если бы это соответствовало действительности, он имел бы стопроцентное алиби. В противном же случае… — Я почувствовал нервную дрожь.
— В противном случае, — рассудительно закончил Финбоу, — пока что все, кроме тебя, подпадают под подозрение.
— Все? — удивился я.
— Все до единого, — подтвердил Финбоу. — Факты, только что изложенные мной, почти не вызывают сомнений… во всяком случае, я могу поручиться за то, о чем говорится в параграфах а), б), в) и г). Однако есть два вещественных доказательства, которым я пока не могу найти объяснения. Я запишу их следующим пунктом в виде вопросов. — И он написал:
— Неужели ты думаешь, что Уильям мог пойти на такое преступление? — все больше возбуждаясь, спросил я.
— Любой из гостей Роджера мог… кроме тебя, — невозмутимо ответил Финбоу. — Другое странное обстоятельство, которому я хотел бы найти объяснение… Он написал:
— Верно, — подтвердил я, — я же говорил тебе, что Роджер зачитывал мне отрывок, где он описывает свою вчерашнюю перепалку с Уильямом из-за ленча.
— Любопытно, почему ни один из компании не упомянул об этой размолвке, — сказал Финбоу. — Никто даже словом Берреллу не обмолвился. Должно быть, это был какой-нибудь пустяк. Не исключено, что в судовом журнале содержались и более опасные сведения… кое для кого. Впрочем, это маловероятно. Описание развлекательной прогулки — обычно лишь предлог для того, кто хочет как-то проявить свои писательские способности… как правило, это жалкие потуги.
— Тогда почему исчез и вымпел? — спросил я.
— Понятия не имею. Боюсь попасть пальцем в небо, но, может быть, его использовали как тряпку: стёрли отпечатки пальцев, а потом выбросили в реку. Однако такая догадка не делает мне чести. — Финбоу вытянул ноги. — Но прежде чем перейти к изучению поведения действующих лиц, я бы хотел покончить с одним вполне конкретным делом: надо начертить детальный план яхты.
Он начал чертить план яхты, помечая наши койки и каюты.
Места расположения умывальников он деликатно пометил «умыв.».
— Наверное, вы с Кристофером пользовались тем умывальником, что у носового трапа, Уильям и Филипп — в середине яхты, а девушки — в своей каюте, — бормотал он.
— Да, — подтвердил я, — кажется, так.
— Жаль, что никто из вас не имеет привычки купаться ранним утром в холодной воде. Я сам этого никогда не делаю, хотя это прекрасная закалка… а в данном случае такая привычка могла бы предотвратить по крайней мере одно убийство, — произнёс он, разглядывая свой план. Вдруг он внимательно взглянул на меня и спросил: — Иен, а почему ты сказал «кажется, так»? Разве ты не знаешь наверняка?
— Ты забываешь, что это было моё первое утро на яхте. Все остальные провели здесь уже целую неделю, у меня же просто не было времени ознакомиться с местными порядками.
— Все это верно. По крайней мере твои молодые друзья сказали Берреллу, где именно они умывались, — согласился Финбоу и рассмеялся, — но, дорогой Иен, твои последние слова — это ещё одно убедительное доказательство того, что не ты убил Роджера.
— Почему? — спросил я.
— А потому, что убийца был прекрасно осведомлён об утреннем распорядке на яхте. Ты представь себе… представь, друг мой, какому риску подвергал он себя, если бы не знал привычек своих попутчиков! — воскликнул он.
— Скоро ты придёшь к окончательному выводу, что я не убийца, — съязвил я.
Он рассмеялся и закурил сигарету. Когда он снова заговорил, взгляд его блуждал где-то далеко-далеко:
— Просто я хотел посмотреть, какие факты будут в моем распоряжении, когда мне придётся доказывать твою невиновность. Обычно очень много рассуждают о вещественных доказательствах в противоположность психологическим факторам, как будто первые исключают вторые. Это, разумеется, чепуха. Если бы у меня в руках был весь фактический материал, мне не нужны были бы никакие психологические соображения и мотивы. Например, если бы двадцать восемь надёжных свидетелей утверждали бы, что Роджер у них на глазах пустил себе пулю в лоб, то я бы этому поверил, хотя с психологической точки зрения трудно представить, чтобы такой человек, как Роджер, покончил жизнь самоубийством. Точно так же, как, если бы я знал, что кто-то… скажем Беррелл, предрасположен к убийству и жертвой его должен стать Роджер, я бы поверил в это, каким бы невероятным мне ни представлялся сам факт свершившегося преступления. Но дело в том, что следователь никогда не располагает ни всеми вещественными доказательствами, ни всеми психологическими факторами. Приходится довольствоваться неполной комбинацией того и другого.
Я кивнул.
— Да, — заметил с улыбкой Финбоу, — не забыть бы сказать об этом Алоизу Берреллу. У него имеется записная книжечка, куда он заносит все великие мысли по криминалистике. Во всяком случае, исходя из известных мне фактов, я могу сказать пока только одно: убить Роджера мог любой из пяти гостей на яхте. Но это и дураку понятно. Главное же сейчас — выявить кое-какие психологические аспекты преступления.
— Например, — ввернул я, — зачем кому-то понадобилось убивать Роджера?
— Ну, на этот вопрос, я думаю, проще всего ответить, — откликнулся Финбоу.
— А какие ещё проблемы могут возникнуть? — настаивал я. — Что ты имеешь в виду?
— Обещаю, что буду делиться с тобой всем, что знаю сам. Даже своими подозрениями, — заявил Финбоу. — Таинственность напускают на себя только те, кому нечего сказать. Лично я не вижу ничего позорного в том, что могу оказаться на ложном пути. Насколько я понимаю ситуацию, любой из этих пяти молодых людей мог убить Роджера. Впрочем, Филипп — вряд ли, хотя это только догадка.
— Эвис не способна на убийство. Можешь смело исключить её из числа подозреваемых, — запротестовал я.
— Прелестная девушка, — произнёс Финбоу задумчиво. — А между прочим, что ты знаешь о Тони?
— Ничего, — ответил я.
— Она тоже довольно привлекательна. Странное впечатление она производит: такое волевое лицо и так экзотически размалёвано. Ну прямо-таки пещерная красотка.
Я рассмеялся, так как Финбоу всегда задевало, если его сарказм не встречал должной реакции. Затем я спросил:
— А что в этом деле тебя интригует больше всего?
— Сейчас я попробую изложить свои идеи на бумаге, — ответил Финбоу.
Через несколько минут он протянул мне листок, и я с волнением прочёл:
— Однако я вижу, — заметил я, — что каждый из пяти подозреваемых так или иначе затронут твоими вопросами. И они так хитро сформулированы, что преступник, кем бы он ни оказался, обязательно попадётся в расставленные тобой сети.
— А в этом, — сказал с улыбкой Финбоу, — и состоит искусство расследования.
Затем, внимательно прочитав свои записи, он заметил:
— А впрочем, это неправильно. Убийца мог сам встать к штурвалу и провести яхту по одной-двум излучинам уже после того, как Роджер был мёртв. Хотя это не имеет особого значения, так как не столь важно установить время совершения убийства, сколь важно другое — точное время, когда румпель был зажат между рукой мёртвого Роджера и его телом, а яхта поплыла без рулевого.
— Это можно было сделать только на прямом отрезке реки, — сказал я.
— Разумеется. Последняя излучина перед этим прямым отрезком реки и должна помочь нам определить самое раннее время, когда у штурвала яхты оказался мертвец. Это непреложная истина. Уильям допустил небольшой промах, — сказал Финбоу, — он довольно педантично подошёл к вопросу. Наша задача — найти этот ровный отрезок реки. Тут без карты не обойтись.
На полках с книгами я нашёл карту района, и мы с нетерпением стали изучать течение реки Бьюр. Найдя соответствующий отрезок реки, Финбоу тут же перерисовал его на листок бумаги.
— Вы пришвартовались где-то здесь. — Финбоу сделал карандашом пометку на карте и затем произнёс, а вернее сказать, пропел, своё «та-а-ак». От места нашей стоянки в направлении Солхауза на целых три четверти мили тянулась прямая лента реки!
— Какую скорость могла развить яхта при ветре, который дул сегодня утром? — спросил он живо.
— Ветер был основательный, — ответил я, — но в мореходных качествах парусников я не очень-то разбираюсь.
— Я тоже, — сказал Финбоу. — Но надо помнить, что успех в жизни зависит от двух ценных качеств, и только от них. Первое — нужно знать, куда обратиться за тем, что тебе необходимо, и второе — уметь добиться, чтобы это необходимое было сделано. — Он улыбнулся. — Я знаю, кто может дать нам исчерпывающие сведения о парусниках. Бенсон. Знаешь, тот, что живёт в Норидже. Он как свои пять пальцев знает всю Броудскую систему, все типы парусников и их мореходные качества. Я позвоню ему.
Через несколько минут Финбоу вернулся.
— Бенсон говорит, что скорость достигала от двух с половиной до трех миль в час. Он абсолютно в этом уверен. Такие яхты, оказывается, имеют весьма ровный ход и не очень подвержены капризам погоды. Кроме того, он говорит, что ветер сегодня устойчивый.
Прикинув в уме, я сказал:
— Из этого следует, что убийство совершено в 9.07-9.10, никак не раньше.
— Но ты же сам говорил, что Уильям почему-то считает, что преступление совершено не раньше 9.15, — напомнил мне Финбоу.
— Так ведь он не знал, что на этой реке есть такой длинный, ровный отрезок, — ответил я и… вдруг почувствовал, как в мою душу закрадывается сомнение.
— Ты становишься недоверчивым, — заметил Финбоу. — Во всяком случае, такое определение времени снимает подозрение с тебя самого, потому что все как один заявили Берреллу, что ты все время находился в каюте — как до 9.00, так и позже, вплоть до того момента, когда вышел с Эвис на палубу.
— Я уже не раз говорил тебе, что я его не убивал! — возмутился я, но Финбоу уже снова записывал:
г) Хронологическая таблица:— Вот примерно в такой последовательности все происходило, верно? — спросил Финбоу. — Мой график основан на сведениях, полученных Берреллом, и на твоём рассказе. Ручаться, что он составлен с точностью до одной минуты, нельзя, но тем не менее общее представление он даёт.
8.50. Иен окликает Роджера и слышит ответ.
8.55-9.00. Иен и Тони входят в каюту.
9.05-9.10. Филипп и Уильям входят в каюту.
Уильям утверждает, что между 9.00 и 9.05 пытался пройти в ванную за койкой Филиппа: Все это время он слышал голос Филиппа из ванной. Спустя две или три минуты он вошёл в каюту Филиппа. Филипп больше в свою каюту не возвращался.
9.07 — самое раннее время, когда убийца мог бросить штурвал (допустим, 9.05 крайний — срок).
9.12. Кристофер выходит из каюты.
9.15. Кристофер возвращается в каюту.
9.16. Эвис входит в каюту.
9.18. Тони выходит из каюты.
9.22. Филипп выходит из каюты.
9.24. Эвис и Иен выходят из каюты.
9.25. Роджера находят мёртвым.
— Уильям определил самый ранний срок совершения убийства — 9.15, — размышляя вслух, произнёс я. — Если бы это соответствовало действительности, он имел бы стопроцентное алиби. В противном же случае… — Я почувствовал нервную дрожь.
— В противном случае, — рассудительно закончил Финбоу, — пока что все, кроме тебя, подпадают под подозрение.
— Все? — удивился я.
— Все до единого, — подтвердил Финбоу. — Факты, только что изложенные мной, почти не вызывают сомнений… во всяком случае, я могу поручиться за то, о чем говорится в параграфах а), б), в) и г). Однако есть два вещественных доказательства, которым я пока не могу найти объяснения. Я запишу их следующим пунктом в виде вопросов. — И он написал:
д) Что означают отпечатки пальцев Уильяма на штурвале?— Видишь ли, — продолжал после паузы Финбоу, — вполне вероятно, что, когда Роджер был убит, штурвал изменил своё прежнее положение, в результате чего яхта должна была свернуть с курса. И не верни убийца штурвал в прежнее положение, вы бы неминуемо врезались носом в берег. Однако яхта в берег не врезалась, поэтому я с полным основанием считаю, что штурвал побывал в руках убийцы. Если все это так, то остаётся одно из двух: или убийца принял меры, чтобы не оставить отпечатков своих пальцев на штурвале, и только Уильям позднее, пришвартовывая яхту, оставил на штурвале свои следы, или Уильям оставил отпечатки своих пальцев дважды.
— Неужели ты думаешь, что Уильям мог пойти на такое преступление? — все больше возбуждаясь, спросил я.
— Любой из гостей Роджера мог… кроме тебя, — невозмутимо ответил Финбоу. — Другое странное обстоятельство, которому я хотел бы найти объяснение… Он написал:
е) Почему исчезли судовой журнал и вымпел?— Не думаю, чтобы это было простым совпадением, — пояснил он. — Скорее всего, их выбросили за борт с какой-то целью. Но с какой? Ума не приложу. О причине исчезновения судового журнала можно, наверно, догадаться. Скажем, в нем могли содержаться записи, которые навели бы на след преступника.
— Верно, — подтвердил я, — я же говорил тебе, что Роджер зачитывал мне отрывок, где он описывает свою вчерашнюю перепалку с Уильямом из-за ленча.
— Любопытно, почему ни один из компании не упомянул об этой размолвке, — сказал Финбоу. — Никто даже словом Берреллу не обмолвился. Должно быть, это был какой-нибудь пустяк. Не исключено, что в судовом журнале содержались и более опасные сведения… кое для кого. Впрочем, это маловероятно. Описание развлекательной прогулки — обычно лишь предлог для того, кто хочет как-то проявить свои писательские способности… как правило, это жалкие потуги.
— Тогда почему исчез и вымпел? — спросил я.
— Понятия не имею. Боюсь попасть пальцем в небо, но, может быть, его использовали как тряпку: стёрли отпечатки пальцев, а потом выбросили в реку. Однако такая догадка не делает мне чести. — Финбоу вытянул ноги. — Но прежде чем перейти к изучению поведения действующих лиц, я бы хотел покончить с одним вполне конкретным делом: надо начертить детальный план яхты.
Он начал чертить план яхты, помечая наши койки и каюты.
Места расположения умывальников он деликатно пометил «умыв.».
— Наверное, вы с Кристофером пользовались тем умывальником, что у носового трапа, Уильям и Филипп — в середине яхты, а девушки — в своей каюте, — бормотал он.
— Да, — подтвердил я, — кажется, так.
— Жаль, что никто из вас не имеет привычки купаться ранним утром в холодной воде. Я сам этого никогда не делаю, хотя это прекрасная закалка… а в данном случае такая привычка могла бы предотвратить по крайней мере одно убийство, — произнёс он, разглядывая свой план. Вдруг он внимательно взглянул на меня и спросил: — Иен, а почему ты сказал «кажется, так»? Разве ты не знаешь наверняка?
— Ты забываешь, что это было моё первое утро на яхте. Все остальные провели здесь уже целую неделю, у меня же просто не было времени ознакомиться с местными порядками.
— Все это верно. По крайней мере твои молодые друзья сказали Берреллу, где именно они умывались, — согласился Финбоу и рассмеялся, — но, дорогой Иен, твои последние слова — это ещё одно убедительное доказательство того, что не ты убил Роджера.
— Почему? — спросил я.
— А потому, что убийца был прекрасно осведомлён об утреннем распорядке на яхте. Ты представь себе… представь, друг мой, какому риску подвергал он себя, если бы не знал привычек своих попутчиков! — воскликнул он.
— Скоро ты придёшь к окончательному выводу, что я не убийца, — съязвил я.
Он рассмеялся и закурил сигарету. Когда он снова заговорил, взгляд его блуждал где-то далеко-далеко:
— Просто я хотел посмотреть, какие факты будут в моем распоряжении, когда мне придётся доказывать твою невиновность. Обычно очень много рассуждают о вещественных доказательствах в противоположность психологическим факторам, как будто первые исключают вторые. Это, разумеется, чепуха. Если бы у меня в руках был весь фактический материал, мне не нужны были бы никакие психологические соображения и мотивы. Например, если бы двадцать восемь надёжных свидетелей утверждали бы, что Роджер у них на глазах пустил себе пулю в лоб, то я бы этому поверил, хотя с психологической точки зрения трудно представить, чтобы такой человек, как Роджер, покончил жизнь самоубийством. Точно так же, как, если бы я знал, что кто-то… скажем Беррелл, предрасположен к убийству и жертвой его должен стать Роджер, я бы поверил в это, каким бы невероятным мне ни представлялся сам факт свершившегося преступления. Но дело в том, что следователь никогда не располагает ни всеми вещественными доказательствами, ни всеми психологическими факторами. Приходится довольствоваться неполной комбинацией того и другого.
Я кивнул.
— Да, — заметил с улыбкой Финбоу, — не забыть бы сказать об этом Алоизу Берреллу. У него имеется записная книжечка, куда он заносит все великие мысли по криминалистике. Во всяком случае, исходя из известных мне фактов, я могу сказать пока только одно: убить Роджера мог любой из пяти гостей на яхте. Но это и дураку понятно. Главное же сейчас — выявить кое-какие психологические аспекты преступления.
— Например, — ввернул я, — зачем кому-то понадобилось убивать Роджера?
— Ну, на этот вопрос, я думаю, проще всего ответить, — откликнулся Финбоу.
— А какие ещё проблемы могут возникнуть? — настаивал я. — Что ты имеешь в виду?
— Обещаю, что буду делиться с тобой всем, что знаю сам. Даже своими подозрениями, — заявил Финбоу. — Таинственность напускают на себя только те, кому нечего сказать. Лично я не вижу ничего позорного в том, что могу оказаться на ложном пути. Насколько я понимаю ситуацию, любой из этих пяти молодых людей мог убить Роджера. Впрочем, Филипп — вряд ли, хотя это только догадка.
— Эвис не способна на убийство. Можешь смело исключить её из числа подозреваемых, — запротестовал я.
— Прелестная девушка, — произнёс Финбоу задумчиво. — А между прочим, что ты знаешь о Тони?
— Ничего, — ответил я.
— Она тоже довольно привлекательна. Странное впечатление она производит: такое волевое лицо и так экзотически размалёвано. Ну прямо-таки пещерная красотка.
Я рассмеялся, так как Финбоу всегда задевало, если его сарказм не встречал должной реакции. Затем я спросил:
— А что в этом деле тебя интригует больше всего?
— Сейчас я попробую изложить свои идеи на бумаге, — ответил Финбоу.
Через несколько минут он протянул мне листок, и я с волнением прочёл:
1) Почему не было сделано попытки бросить тень ни на одного из присутствовавших?— Вот они, мои проблемы, — заметил Финбоу, пока я читал его записи. — Должен признаться, они меня интересуют гораздо больше, чем нагромождение фактов, в которых любой мало-мальски соображающий сыщик Скотланд-Ярда разберётся вдвое быстрее, чем я.
2) Почему убийца не воспользовался предложением сохранить происшедшее в тайне?
3) Почему Эвис и Кристофер избегают друг друга после убийства?
4) Почему Филипп и Тони так демонстративно ищут общества друг друга после убийства?
5) Что скрывается под внешним спокойствием Уильяма?
— Однако я вижу, — заметил я, — что каждый из пяти подозреваемых так или иначе затронут твоими вопросами. И они так хитро сформулированы, что преступник, кем бы он ни оказался, обязательно попадётся в расставленные тобой сети.
— А в этом, — сказал с улыбкой Финбоу, — и состоит искусство расследования.
Глава шестая
УИЛЬЯМ УЛЫБАЕТСЯ
Ленч прошёл невесело. Мы собрались в маленькой столовой, из раскрытых окон которой открывался вид на реку и унылые болота, зеленеющие в лучах солнца. Свежесть красок ясного дня ещё больше подчёркивала тревожное настроение и натянутость отношений — недомолвки… неожиданные паузы, — которые уже успели проявиться.
Мы еле уместились за столом, который явно не был рассчитан на семь персон. С плохо скрытым старанием пытались мы избегать каких-либо намёков на предмет, который занимал все наши мысли; никто ни словом не обмолвился об убийстве, но это нарочитое замалчивание было красноречивее любых слов. За столом Финбоу завёл непринуждённый разговор о крикете и о музыке, но остальные не поддержали его и с жадностью набросились на еду. Несмотря на трагедию, разыгравшуюся утром, мы ели с волчьим аппетитом. «Несмотря», я сказал? Это широко бытующее заблуждение. Глубокие переживания становятся иногда причиной непомерного аппетита, и, возможно, мы с остервенением поглощали жёсткий, как подошва, ростбиф именно благодаря тому, что стали участниками драматического события, а не вопреки этому.
Финбоу продолжал невозмутимо болтать о том о сём, и напряжённая атмосфера за столом заметно рассеялась. Однако всех нас преследовала навязчивая мысль, что эта гнетущая напряжённость в наших отношениях будет обостряться все больше и больше, пока не наступит развязка. Да, трапезу эту приятной не назовёшь. Присутствие миссис Тафтс, которая в другое время послужила бы мишенью для шуток, теперь только усугубляло нашу нервозность. Мы пытались делать вид, что нам весело, но сварливая толстуха угнетала нас своим присутствием. Она подавала на стол, недовольно ворча и не скрывая своего раздражения, а когда, неся фруктовый пирог, вдруг увидела, как Филипп гладит руку Тони, она просто вышла из себя. Она бросила пирог на стол и во весь голос завопила:
— Молодой человек, чем это вы там занимаетесь? Мы с Финбоу пытались урезонить её, но не тут-то было.
— Молодой человек, я вас спрашиваю, что вы такое делаете?
Филипп растерялся, но Тони пришла ему на выручку:
— Он гладил мою руку. И мне, между прочим, это нравится. А вам-то, собственно, что за дело?
Миссис Тафтс так и кипела от злости:
— Ну и повадки у нынешней молодёжи… гореть нам в геенне огненной за то, что мы терпим ваши грехи. Совсем распустились девицы. Вот задрать бы юбку да высечь…
Тут поднялся Финбоу.
— Дорогая миссис Тафтс, это очень достойные молодые люди, поверьте моему слову, просто их манеры несколько отличаются от того, что было в нашей молодости, — в этом весь их грех. Не судите же так сурово…
Но миссис Тафтс, как разъярённая фурия, набросилась на него:
— А вы мне рот не затыкайте, что хочу, то и говорю, моя воля, и, пока я служу в этом доме и кормлю вас, я имею право думать об этих размалёванных девицах все, что мне заблагорассудится. Пока я жива, никто не запретит мне говорить то, что я думаю.
И она опрометью выскочила из комнаты.
— Это моя вина, — заметил Финбоу. — Её бы следовало утопить втихую — и все, но, раз мы не можем этого сделать, придётся ублажать её, насколько возможно. Если она уйдёт отсюда, о нас пойдут суды и пересуды по всей округе.
Тони в ответ засмеялась, но, к моему удивлению, я уловил в этом смехе какую-то неприятную, истерическую нотку.
— Не по себе как-то становится, — сказала она, поджав свои ярко-красные губы, — когда приходится иметь дело с полицейским и экономкой, которые заведомо считают тебя хуже, чем ты есть.
— Она, вероятно, думает, что и убийство — твоих рук дело, — отозвался Уильям.
Впервые за столом было произнесено слово «убийство».
Тони криво усмехнулась и голос её дрогнул, когда она сказала:
— Гнусная и неуместная шутка, Уильям. Конечно, один из нас преступник — от этого никуда не денешься. Впрочем, это я так. Давайте споём, что ли. — И она, поднявшись из-за стола, запела своим хрипловатым голосом: «Ты счастье души моей».
Финбоу внимательно наблюдал за ней.
— Миссис Тафтс знает что-нибудь об убийстве? — спросил я Уильяма.
— Ещё бы. Беррелл обрабатывал её целых полчаса.
— Я просил Беррелла любыми способами повлиять на неё, чтобы она не очень распускала язык, — заметил Кристофер, — и думаю, ему это удалось. Она, кажется, благоволит к нему.
— Эти двое уже успели спеться, — подхватил Филипп с напускной весёлостью. Он с беспокойством следил, как металась по комнате Тони. — Отныне я буду считать своим священным долгом сосватать их, Тони отошла от рояля и запустила руку в пушистую шевелюру Филиппа.
— Устраиваешь чужое счастье, да? — произнесла она, все ещё нервно усмехаясь. — Да тебе твою собственную судьбу и то нельзя доверить.
Филипп откинул назад волосы, которые все время падали ему на глаза, и ответил с искренней, на этот раз радостной улыбкой:
— А это я предоставляю тебе.
День тянулся тоскливо и тягостно, все были взвинчены до предела. Мы не знали, куда себя девать, и в то же время никто не мог усидеть на одном месте более минуты.
После ленча Уильям уселся в гостиной с какой-то книгой, но часто отрывался, брёл без всякой цели к реке, потом снова возвращался к чтению. Кристофер лежал на диване с романом в руках и курил одну сигарету за другой, бросая их наполовину недокуренными. Дважды он подходил к Эвис, сидевшей с убитым видом в своей комнате, и пытался уговорить её пойти погулять.
Дважды до меня доносился её еле слышный ответ:
— Не стоит, милый, я только испорчу тебе настроение.
Филипп и Тони наперекор всему уединились в саду, но Филипп то и дело оставлял её и возвращался в дом то за сигаретой, то просто поболтать с кем-нибудь. Я сидел на веранде и старался вернуть душевное равновесие, от которого я был далёк, как никогда. Финбоу устроился рядом. Просидев молча около получаса, он буркнул мне вполголоса: «Не удивляйся ничему, что бы я ни делал, у меня свой метод», — и отправился в гостиную поговорить с Кристофером и Уильямом. Он вернулся на веранду как раз в тот момент, когда около моего кресла остановился Филипп, явившийся якобы за спичками.
— А, это вы, — приветствовал его Финбоу, — посидите с нами немного, а?
— Я бы с удовольствием, но… — ответил Филипп неуверенно.
Тони лежала на берегу, опустив руку в воду; с напряжённым лицом следила она, как Филипп подвинул себе кресло и сел между мной и Финбоу.
— Не беспокойтесь, — Финбоу повысил голос, чтобы девушка его слышала, — я скоро верну его вам. Он нарочно хочет побыть немного с нами, чтобы потом в полной мере оценить ваше общество.
Я видел, как губы Тони дрогнули в улыбке, она повернулась лицом к реке и больше ни разу не взглянула в нашу сторону.
— Ваша Тони — очаровательная девушка, — доверительно сказал Филиппу мой друг.
— Да, да, — радостно отозвался Филипп. — Я впервые встречаю такую. У неё неистощимый запас жизнерадостности. Мне кажется, за эту живость я и полюбил её с первого взгляда.
Я усмехнулся про себя, представив, как Филипп, этот безнадёжный ленивец Филипп, воспылал страстью к девушке из-за одной её «живости». В то же время, говорил я себе, может быть, именно отсутствие действенного начала в нем самом и заставило его так высоко оценить это качество в Тони.
— Если бы вы прошли мимо такой девушки, вы бы не заслуживали поцелуя ни одной женщины в мире, — улыбнулся Финбоу. — Нет, кроме шуток, когда вы влюбились в Тони? Вскоре после первого знакомства?
— При первой же встрече. Это произошло в Париже, — зардевшись, начал Филипп. — Я пробовал себя на литературной ниве, но у меня ничего не получалось. И вот однажды я отправился на вечеринку к друзьям в студию на улице Вожирар… вы знаете, где это?
У Финбоу дрогнули губы.
— Знаю, — ответил он грустно. — У каждого в молодости был свой Париж.
— Там я встретил Тони первый раз. И я сразу понял, что ко мне наконец пришла любовь.
— Наконец? — удивился Финбоу.
— Да, мне стукнуло двадцать пять, но я никого ещё по-настоящему не любил, — пояснил Филипп. — Я даже решил, что так и не испытаю этого чувства до конца своих дней.
— Да-а, в таком почтённом возрасте волей-неволей начинаешь терять надежду, — поддакнул Финбоу. Филипп взглянул на него подозрительно, но продолжал:
— Она была в чёрном. Я не в силах был отвести от неё глаз. По-видимому, она тоже заинтересовалась мною. Не прошло и двух часов, как мы стояли у ограды Люксембургского сада и без конца твердили, что жить друг без друга не можем!
— Итак, все произошло, — заметил Финбоу, — стремительно.
— После этого мы уже были неразлучны и провели в Париже не то восемь, не то девять недель. Какие это были счастливые дни! Где мы только не побывали! — воскликнул Филипп.
— Вы пробовали писать в это время? — спросил Финбоу.
— Куда там, — отмахнулся Филипп, — когда Тони была рядом, я не мог собраться с мыслями. Да и потом, из меня все равно ничего не выйдет. Я уже оставил всякие попытки.
Минуту назад он горел восторгом, радуясь, что получил возможность поговорить о Тони, но вот к нему снова вернулось его обычное пренебрежительное безразличие ко всему на свете, и он буквально у нас на глазах превратился в прежнего Филиппа — легкомысленного лентяя.
— Та-ак, — протянул Финбоу. Филипп рассмеялся.
— Впрочем, какое все это имеет значение? Я провёл два пленительных месяца в Париже и привёз Тони обратно в Англию, чтобы вместе совершить эту прогулку.
— А кроме того, — заметил с улыбкой Финбоу, — вы, наверное, хотели похвастаться перед своими друзьями. Прелесть любви к красивой женщине в том и заключается, что это всегда вызывает зависть ближних.
— А вы, оказывается, циник, — заметил со своей обаятельной улыбкой Филипп. — Но вы правы: я и в самом деле хотел её показать друзьям. Мы ведь знаем друг друга не первый год. Разумеется, я хотел познакомить Тони со всеми. Я написал Роджеру, можно ли мне приехать со своей невестой, он ответил, что примет её с распростёртыми объятиями.
— И вы наслаждались бы счастьем три недели… — заметил Финбоу.
— Если бы не эта трагедия, — подхватил Филипп. — А теперь мы вынуждены сидеть в этой дыре, пока все не прояснится. Если бы этого не случилось… Все так хорошо складывалось! В самом начале путешествия мне казалось, что Тони не получит никакого удовольствия от этой прогулки, но…
Я заметил, как почти неуловимо напряглось лицо Финбоу. И хотя я не понимал, к чему он клонит, я восхищался его умением вести этот кажущийся на первый взгляд лёгким и светским разговор.
— А почему вам так казалось? — спросил он Филиппа. — Ведь она понравилась вашим друзьям?
— Да, — ответил Филипп после некоторого раздумья, — но я чувствовал, что ей как-то неуютно. Не следовало бы говорить об этом сейчас, но я считаю, что Роджер вёл себя довольно бестактно. Иногда на него находила эдакая удаль, вы знаете… И свежего человека его развязность не могла не покоробить.
— Представляю, — поддержал я.
— Да, — продолжал Филипп. — Тони впервые видела его, и её шокировали шуточки, которые он отпускал по нашему адресу. Всякие скабрёзности, вы, наверное, догадываетесь, что это было такое.
— Ещё бы, — откликнулся Финбоу. — Я никогда не находил такие шутки забавными.
— Тони вначале было не по себе. Но скоро она привыкла, и тогда нам всем стало очень весело, — сказал Филипп. — Бедняга Роджер! Как бы я хотел, чтобы он был сейчас с нами! — Тут он заметил, что Тони знаками зовёт его, и скороговоркой добавил: — Ну, я пошёл.
Он сбежал с веранды и с разбегу бросился на траву рядом с Тони. Финбоу пропел ему вслед своё глубокомысленное «та-ак» и обратился ко мне с монологом:
— Стремление людей делиться своими любовными переживаниями имеет только одно оправдание — оно помогает выуживать сведения, которые иным путём добыть невозможно. Польсти человеку, похвали его возлюбленную или возлюбленного — и можешь считать, что все нужные сведения уже у тебя в кармане. Особенно если ты обладаешь искусством вставлять не относящиеся к делу вопросы — искусством, которое, к сожалению, ещё не получило должной оценки.
Мне было невдомёк, какие полезные сведения Финбоу удалось извлечь из разговора с Филиппом, но, судя по поведению друга, он их получил. Я терялся в догадках, кого же он все-таки подозревает? Тони? А если её, то почему? Финбоу ничего не добавил к сказанному и только минут через пять объявил:
Мы еле уместились за столом, который явно не был рассчитан на семь персон. С плохо скрытым старанием пытались мы избегать каких-либо намёков на предмет, который занимал все наши мысли; никто ни словом не обмолвился об убийстве, но это нарочитое замалчивание было красноречивее любых слов. За столом Финбоу завёл непринуждённый разговор о крикете и о музыке, но остальные не поддержали его и с жадностью набросились на еду. Несмотря на трагедию, разыгравшуюся утром, мы ели с волчьим аппетитом. «Несмотря», я сказал? Это широко бытующее заблуждение. Глубокие переживания становятся иногда причиной непомерного аппетита, и, возможно, мы с остервенением поглощали жёсткий, как подошва, ростбиф именно благодаря тому, что стали участниками драматического события, а не вопреки этому.
Финбоу продолжал невозмутимо болтать о том о сём, и напряжённая атмосфера за столом заметно рассеялась. Однако всех нас преследовала навязчивая мысль, что эта гнетущая напряжённость в наших отношениях будет обостряться все больше и больше, пока не наступит развязка. Да, трапезу эту приятной не назовёшь. Присутствие миссис Тафтс, которая в другое время послужила бы мишенью для шуток, теперь только усугубляло нашу нервозность. Мы пытались делать вид, что нам весело, но сварливая толстуха угнетала нас своим присутствием. Она подавала на стол, недовольно ворча и не скрывая своего раздражения, а когда, неся фруктовый пирог, вдруг увидела, как Филипп гладит руку Тони, она просто вышла из себя. Она бросила пирог на стол и во весь голос завопила:
— Молодой человек, чем это вы там занимаетесь? Мы с Финбоу пытались урезонить её, но не тут-то было.
— Молодой человек, я вас спрашиваю, что вы такое делаете?
Филипп растерялся, но Тони пришла ему на выручку:
— Он гладил мою руку. И мне, между прочим, это нравится. А вам-то, собственно, что за дело?
Миссис Тафтс так и кипела от злости:
— Ну и повадки у нынешней молодёжи… гореть нам в геенне огненной за то, что мы терпим ваши грехи. Совсем распустились девицы. Вот задрать бы юбку да высечь…
Тут поднялся Финбоу.
— Дорогая миссис Тафтс, это очень достойные молодые люди, поверьте моему слову, просто их манеры несколько отличаются от того, что было в нашей молодости, — в этом весь их грех. Не судите же так сурово…
Но миссис Тафтс, как разъярённая фурия, набросилась на него:
— А вы мне рот не затыкайте, что хочу, то и говорю, моя воля, и, пока я служу в этом доме и кормлю вас, я имею право думать об этих размалёванных девицах все, что мне заблагорассудится. Пока я жива, никто не запретит мне говорить то, что я думаю.
И она опрометью выскочила из комнаты.
— Это моя вина, — заметил Финбоу. — Её бы следовало утопить втихую — и все, но, раз мы не можем этого сделать, придётся ублажать её, насколько возможно. Если она уйдёт отсюда, о нас пойдут суды и пересуды по всей округе.
Тони в ответ засмеялась, но, к моему удивлению, я уловил в этом смехе какую-то неприятную, истерическую нотку.
— Не по себе как-то становится, — сказала она, поджав свои ярко-красные губы, — когда приходится иметь дело с полицейским и экономкой, которые заведомо считают тебя хуже, чем ты есть.
— Она, вероятно, думает, что и убийство — твоих рук дело, — отозвался Уильям.
Впервые за столом было произнесено слово «убийство».
Тони криво усмехнулась и голос её дрогнул, когда она сказала:
— Гнусная и неуместная шутка, Уильям. Конечно, один из нас преступник — от этого никуда не денешься. Впрочем, это я так. Давайте споём, что ли. — И она, поднявшись из-за стола, запела своим хрипловатым голосом: «Ты счастье души моей».
Финбоу внимательно наблюдал за ней.
— Миссис Тафтс знает что-нибудь об убийстве? — спросил я Уильяма.
— Ещё бы. Беррелл обрабатывал её целых полчаса.
— Я просил Беррелла любыми способами повлиять на неё, чтобы она не очень распускала язык, — заметил Кристофер, — и думаю, ему это удалось. Она, кажется, благоволит к нему.
— Эти двое уже успели спеться, — подхватил Филипп с напускной весёлостью. Он с беспокойством следил, как металась по комнате Тони. — Отныне я буду считать своим священным долгом сосватать их, Тони отошла от рояля и запустила руку в пушистую шевелюру Филиппа.
— Устраиваешь чужое счастье, да? — произнесла она, все ещё нервно усмехаясь. — Да тебе твою собственную судьбу и то нельзя доверить.
Филипп откинул назад волосы, которые все время падали ему на глаза, и ответил с искренней, на этот раз радостной улыбкой:
— А это я предоставляю тебе.
День тянулся тоскливо и тягостно, все были взвинчены до предела. Мы не знали, куда себя девать, и в то же время никто не мог усидеть на одном месте более минуты.
После ленча Уильям уселся в гостиной с какой-то книгой, но часто отрывался, брёл без всякой цели к реке, потом снова возвращался к чтению. Кристофер лежал на диване с романом в руках и курил одну сигарету за другой, бросая их наполовину недокуренными. Дважды он подходил к Эвис, сидевшей с убитым видом в своей комнате, и пытался уговорить её пойти погулять.
Дважды до меня доносился её еле слышный ответ:
— Не стоит, милый, я только испорчу тебе настроение.
Филипп и Тони наперекор всему уединились в саду, но Филипп то и дело оставлял её и возвращался в дом то за сигаретой, то просто поболтать с кем-нибудь. Я сидел на веранде и старался вернуть душевное равновесие, от которого я был далёк, как никогда. Финбоу устроился рядом. Просидев молча около получаса, он буркнул мне вполголоса: «Не удивляйся ничему, что бы я ни делал, у меня свой метод», — и отправился в гостиную поговорить с Кристофером и Уильямом. Он вернулся на веранду как раз в тот момент, когда около моего кресла остановился Филипп, явившийся якобы за спичками.
— А, это вы, — приветствовал его Финбоу, — посидите с нами немного, а?
— Я бы с удовольствием, но… — ответил Филипп неуверенно.
Тони лежала на берегу, опустив руку в воду; с напряжённым лицом следила она, как Филипп подвинул себе кресло и сел между мной и Финбоу.
— Не беспокойтесь, — Финбоу повысил голос, чтобы девушка его слышала, — я скоро верну его вам. Он нарочно хочет побыть немного с нами, чтобы потом в полной мере оценить ваше общество.
Я видел, как губы Тони дрогнули в улыбке, она повернулась лицом к реке и больше ни разу не взглянула в нашу сторону.
— Ваша Тони — очаровательная девушка, — доверительно сказал Филиппу мой друг.
— Да, да, — радостно отозвался Филипп. — Я впервые встречаю такую. У неё неистощимый запас жизнерадостности. Мне кажется, за эту живость я и полюбил её с первого взгляда.
Я усмехнулся про себя, представив, как Филипп, этот безнадёжный ленивец Филипп, воспылал страстью к девушке из-за одной её «живости». В то же время, говорил я себе, может быть, именно отсутствие действенного начала в нем самом и заставило его так высоко оценить это качество в Тони.
— Если бы вы прошли мимо такой девушки, вы бы не заслуживали поцелуя ни одной женщины в мире, — улыбнулся Финбоу. — Нет, кроме шуток, когда вы влюбились в Тони? Вскоре после первого знакомства?
— При первой же встрече. Это произошло в Париже, — зардевшись, начал Филипп. — Я пробовал себя на литературной ниве, но у меня ничего не получалось. И вот однажды я отправился на вечеринку к друзьям в студию на улице Вожирар… вы знаете, где это?
У Финбоу дрогнули губы.
— Знаю, — ответил он грустно. — У каждого в молодости был свой Париж.
— Там я встретил Тони первый раз. И я сразу понял, что ко мне наконец пришла любовь.
— Наконец? — удивился Финбоу.
— Да, мне стукнуло двадцать пять, но я никого ещё по-настоящему не любил, — пояснил Филипп. — Я даже решил, что так и не испытаю этого чувства до конца своих дней.
— Да-а, в таком почтённом возрасте волей-неволей начинаешь терять надежду, — поддакнул Финбоу. Филипп взглянул на него подозрительно, но продолжал:
— Она была в чёрном. Я не в силах был отвести от неё глаз. По-видимому, она тоже заинтересовалась мною. Не прошло и двух часов, как мы стояли у ограды Люксембургского сада и без конца твердили, что жить друг без друга не можем!
— Итак, все произошло, — заметил Финбоу, — стремительно.
— После этого мы уже были неразлучны и провели в Париже не то восемь, не то девять недель. Какие это были счастливые дни! Где мы только не побывали! — воскликнул Филипп.
— Вы пробовали писать в это время? — спросил Финбоу.
— Куда там, — отмахнулся Филипп, — когда Тони была рядом, я не мог собраться с мыслями. Да и потом, из меня все равно ничего не выйдет. Я уже оставил всякие попытки.
Минуту назад он горел восторгом, радуясь, что получил возможность поговорить о Тони, но вот к нему снова вернулось его обычное пренебрежительное безразличие ко всему на свете, и он буквально у нас на глазах превратился в прежнего Филиппа — легкомысленного лентяя.
— Та-ак, — протянул Финбоу. Филипп рассмеялся.
— Впрочем, какое все это имеет значение? Я провёл два пленительных месяца в Париже и привёз Тони обратно в Англию, чтобы вместе совершить эту прогулку.
— А кроме того, — заметил с улыбкой Финбоу, — вы, наверное, хотели похвастаться перед своими друзьями. Прелесть любви к красивой женщине в том и заключается, что это всегда вызывает зависть ближних.
— А вы, оказывается, циник, — заметил со своей обаятельной улыбкой Филипп. — Но вы правы: я и в самом деле хотел её показать друзьям. Мы ведь знаем друг друга не первый год. Разумеется, я хотел познакомить Тони со всеми. Я написал Роджеру, можно ли мне приехать со своей невестой, он ответил, что примет её с распростёртыми объятиями.
— И вы наслаждались бы счастьем три недели… — заметил Финбоу.
— Если бы не эта трагедия, — подхватил Филипп. — А теперь мы вынуждены сидеть в этой дыре, пока все не прояснится. Если бы этого не случилось… Все так хорошо складывалось! В самом начале путешествия мне казалось, что Тони не получит никакого удовольствия от этой прогулки, но…
Я заметил, как почти неуловимо напряглось лицо Финбоу. И хотя я не понимал, к чему он клонит, я восхищался его умением вести этот кажущийся на первый взгляд лёгким и светским разговор.
— А почему вам так казалось? — спросил он Филиппа. — Ведь она понравилась вашим друзьям?
— Да, — ответил Филипп после некоторого раздумья, — но я чувствовал, что ей как-то неуютно. Не следовало бы говорить об этом сейчас, но я считаю, что Роджер вёл себя довольно бестактно. Иногда на него находила эдакая удаль, вы знаете… И свежего человека его развязность не могла не покоробить.
— Представляю, — поддержал я.
— Да, — продолжал Филипп. — Тони впервые видела его, и её шокировали шуточки, которые он отпускал по нашему адресу. Всякие скабрёзности, вы, наверное, догадываетесь, что это было такое.
— Ещё бы, — откликнулся Финбоу. — Я никогда не находил такие шутки забавными.
— Тони вначале было не по себе. Но скоро она привыкла, и тогда нам всем стало очень весело, — сказал Филипп. — Бедняга Роджер! Как бы я хотел, чтобы он был сейчас с нами! — Тут он заметил, что Тони знаками зовёт его, и скороговоркой добавил: — Ну, я пошёл.
Он сбежал с веранды и с разбегу бросился на траву рядом с Тони. Финбоу пропел ему вслед своё глубокомысленное «та-ак» и обратился ко мне с монологом:
— Стремление людей делиться своими любовными переживаниями имеет только одно оправдание — оно помогает выуживать сведения, которые иным путём добыть невозможно. Польсти человеку, похвали его возлюбленную или возлюбленного — и можешь считать, что все нужные сведения уже у тебя в кармане. Особенно если ты обладаешь искусством вставлять не относящиеся к делу вопросы — искусством, которое, к сожалению, ещё не получило должной оценки.
Мне было невдомёк, какие полезные сведения Финбоу удалось извлечь из разговора с Филиппом, но, судя по поведению друга, он их получил. Я терялся в догадках, кого же он все-таки подозревает? Тони? А если её, то почему? Финбоу ничего не добавил к сказанному и только минут через пять объявил: