– Фотографий больше чем достаточно. У Заваляевой их целая сумка, битком набитая. Так мы и узнали, что у нее псевдоним. Там же, помимо фото и документов на имя Заваляевой, было несколько журналов, где о ней пишут как о Троцкой. Оказывается, она участвовала в разных ток-шоу, но я их не смотрю, они по большей части идут днем, и никто из наших ее не видел и в лицо не знал. Хорошо, что убитая оказалась предусмотрительна и оставила материал для идентификации, а то бы мы долго маялись, кто она такая. Все, кто с ней сталкивался, знали ее исключительно как Троцкую. Вот посмотрите.
Кармин вынул из папки несколько фотографий и протянул их Шапошникову. Сомнений не было, с глянцевых открыток на Владимира смотрела та самая сибирская Клеопатра, с которой он буквально сегодня должен был встретиться.
– Вы знаете эту женщину? – спросил капитан.
– Несомненно. Это она.
– Вы сказали, что обладаете полезной для следствия информацией. Я вас слушаю.
– Буквально сегодня мы должны были встретиться с ней. История такая: я архитектор. В свое время оформлял квартиру для заказчика. Потом он построил дом и решил квартиру продать. Покупателем стал его друг, который приобретал квартиру не для себя, а для своей любовницы, которой и была, как вы понимаете, пострадавшая. Я встретился с ней месяц назад. Прежний хозяин решил немного освежить, сделать косметический ремонт в квартире, устроить предпродажную подготовку, как говорится. Но ничего этого не понадобилось. Что примечательно, человек, купивший Заваляевой квартиру, успел погибнуть в автокатастрофе. В одночасье эта дама стала не только обладательницей квартиры стоимостью в несколько миллионов долларов, но к тому же и наследницей очень крупного состояния.
– Покупатель перед смертью женился на ней? – понимающе спросил Кармин.
– Нет. У него остались жена и двое детей, которых он не собирался бросать. Напротив, расстаться он хотел именно с Заваляевой, а квартира ей досталась в качестве отступного.
– Это уже интересно. Но вы можете не знать, каковыми на самом деле были взаимоотношения Заваляевой с ее благодетелем.
– Его друг, Виктор Зацепин, мне рассказывал, что тот хотел сохранить семью. Зацепин был в шоке, когда Заваляева сообщила о завещании Николая Евтухова.
– Так звали завещателя?
– Да.
– Получается, что в течение месяца гибнет завещатель, потом богатая наследница…
– Многомиллионное наследство – более серьезный мотив, нежели украденные письма, согласитесь, капитан, – с надеждой спросил Шапошников.
– Это как посмотреть. На бытовой почве убийства порой случаются в результате ссоры, возникшей из-за сущего пустяка. Здесь, конечно, не пьяная разборка, но тем не менее следствие не исключает и убийство на почве ревности.
– Ревности?
Аня даже не спросила, она скорее нашла наконец подтверждение своим догадкам и подозрениям…
– Мы должны рассматривать все версии, постепенно отметая несостоятельные. Скорее всего, версия убийства на почве ревности отпадет одной из первых…
– Может быть, и отпадет, – произнесла Аня. – Для вас открывается широкое поле деятельности. Убитая, видимо, была многосторонней личностью.
– Судя по всему, именно так. Она на вас сразу произвела такое впечатление? Как вы с ней познакомились?
– Буквально на днях она позвонила нам, сославшись на Андрея. Объяснила, что является постоянной клиенткой его банка. В чем-то он там ей посодействовал, и она решила отблагодарить, сделав с ним интервью для своей книги о лучших бизнесменах России, которую она пишет для французского издательства. Зашел разговор о его женитьбе, он рассказал обо мне, о родстве с Корбюзье.
– Вы родственница Корбюзье?
– Так получилось. Я его правнучка.
– И это ее заинтересовало?
– Видимо, да. Андрей не хотел давать координаты, он мне сказал, что, судя по ее разговору, она как журналист не очень профессиональна. Слишком поверхностна. Для нее знаменитые люди – это лишь антураж картины, где главное лицо – она сама. Сейчас такое встречается все реже, но бывает. Конечно, мы все не были рады, что именно она захотела делать фильм, но у нее такой напор – невозможно спастись.
– Это точно. Такие люди больше всех кричат, что они много работают. Действительно много, шумно, но, когда смотришь, что они там понаделали, хочется сказать: лучше бы вы были бездельниками!
– Вы поняли. Мне как-то сейчас неловко говорить все это. Человека нет, а о покойных – либо хорошо, либо ничего.
– Когда человек убит, приходится выяснять всю подноготную – и его самого, и его окружения. Так и к чему вы пришли?
– Она посмотрела письма Корбюзье. Очень ими заинтересовалась. Сказала, что хорошо бы их на экспертизу в Париж отправить, чтобы было подтверждение подлинности. Мама моя была категорически против. С этим столько связано… Для нее, для всех нас что-то доказывать просто оскорбительно. Зачем? Кому? Все же Троцкая согласилась на копии документов и попросила Андрея сделать их.
– Он их сделал?
– Сделал – и ей, и нам принес. Это было вчера. Но у него были встречи, он не хотел с собой возить подлинники и оставил их в банке. Так он сказал. Хотя не знаю, может, это все же ошибка, нам сообщили, что письма исчезли, что Троцкая утром заезжала, забрала их и пропала.
– Извините, – вмешался в разговор Владимир, – а в квартире убитой эти письма не были найдены? Это очень важно.
– Нет там ничего. Не то что старых писем, там вообще никаких бумаг нет. А ноутбук пустой. Странно для журналистки как-то. У нас не первое расследование журналистского убийства, и всегда можно было определить их профессиональную принадлежность. А здесь если бы не сказали, то не догадаешься. Фотомодель – да, организатор – тоже возможно, поскольку весь органайзер исписан координатами, а вот журналистка… Не похоже.
– Она нам сказала, что снимает без сценария. Все только на пленке. Потому ей ничего писать не надо. Мама очень удивилась.
– Не только ваша мама, наши эксперты тоже удивились. Владимир Николаевич, а зачем вы сегодня должны были встретиться с Заваляевой?
– Я вот именно это и хотел вам рассказать. Вчера мне позвонил ее порученец и сказал, что она хочет все-таки сделать в квартире косметический ремонт. Я приехал на встречу, но пришел только нотариус с генеральной доверенностью от нее. Сказал, что квартира будет продаваться, ничего менять не надо, просто чтобы все было идеально. Договорились, что завтра надо все сделать.
– И все?
– И все.
– Хозяйка квартиры убита, но квартиру все равно продают. Как-то уж очень рискованно. За пять минут такую квартиру не продашь. Как, вы говорите, зовут нотариуса?
– Вот его визитка. – Шапошников протянул следователю карточку.
– И еще я хотел бы поговорить о Евтухове с вашим клиентом…
– Виктором Зацепиным. Я сейчас запишу вам его координаты на своей карточке.
Пока Шапошников искал в телефоне номер Виктора и записывал его для капитана, Аня, чувствуя безнадежность своего вопроса, все-таки решилась:
– Вы говорите, писем в квартире Троцкой не было, но ведь Андрей поехал к ней за ними. Они должны быть там. Иначе где же они?
– Это нам предстоит выяснить. Если что-то вспомните, узнаете – звоните в любое время. Вот мои координаты.
Кармин вручил свои визитки и распрощался.
Некоторое время сидели молча. В комнату вошла Ангелина Ивановна. Она зябко куталась в огромную шаль, но ее вид не выражал скорби и безграничного отчаяния.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Спасибо за сочувствие. Я все слышала. Просто не могла заставить себя выйти на люди.
– Здравствуйте, Ангелина Ивановна. Ваше состояние понятно. Но вы не расстраивайтесь. Письма найдутся. Невозможно, чтобы они не нашлись.
– На самом деле все возможно. А в том, что произошло, виновата только я. Не надо было затевать эту историю со строительством дома. Вообще, никому не надо было рассказывать ни о Корбюзье, ни о его письмах.
– Да в чем вы себя вините, Ангелина Ивановна? Разве вы могли предположить, что произойдет такое? Что плохого вы сделали?
– Решила обмануть время, а оно поставило меня на место.
– То есть?
– Самая большая проблема – мой предстоящий разговор с мамой. Она была против моей затеи. Говорила, что это неправильно. Если сам Корбю не построил задуманный им дом, то никто и не должен его строить. Нельзя искусственно продлевать время. Как там у Окуджавы? «Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем. У каждой эпохи свои вырастают леса». Дом мечты нельзя заказывать. Он должен родиться в голове человека нового поколения. Вы и не думали ни о чем таком, а я вас чуть ли не силком заставила делать то, что должно появляться спонтанно.
– Ничего вы меня силком не заставляли делать. Я очень заинтересовался вашим предложением. Это огромная честь для меня.
– Ну да – честь. Конечно, я и рассчитывала на ваши амбиции, чтобы удовлетворить свои. Решила выиграть негласный исторический спор.
– Спор? Какой? – удивился Шапошников.
– Мама, ты о чем? – с тревогой спросила Аня.
– Я сама себе в этом не признавалась, а вот сегодня всю ночь думала, вспоминала, с чего все началось. Я оказалась заложницей своей гордыни. Хотела доказать историческое превосходство своих корней. Мама всегда говорила, что это для мира он Корбюзье, а для нее он отец, которого она никогда не видела из-за того, что такова была воля людей, стоявших у власти. Потому она никогда никому не хотела рассказывать ни о нем, ни о письмах. А вот я решила, что пришло другое время, что теперь все возможно. И Андрей жутко загорелся идеей постройки дома. Такой свадебный подарок придумал, всем на зависть.
– Мама, ну в чем ты себя-то коришь? Я, правда, тоже считала начало строительства до свадьбы преждевременным, но вы меня убедили, что это долгая история и начинать надо побыстрее. Ты все правильно делала. И вообще, ты же хотела как лучше.
– Я тебя умоляю. А получилось как всегда.
– Но никак не по твоей вине.
– По моей, по моей. Письма украдены, потому что я стала их использовать. А их надо было просто хранить. Они написаны твоей прабабушке. Только она должна была их прочитать, а мы должны хранить, передавать из поколения в поколение, чтобы знать свою жизненную планку и держать ее. Главное наследие Корбю – это данный тебе, Аннушка, талант. Вот что ценно. Тебе передалось традиционное умение рода Жаннере рисовать. Они испокон веков расписывали эмалью крышки знаменитых швейцарских часов. Редкие были мастера. И в тебе это возродилось. Это лучшая память о Корбю, а все остальное – суета.
– Вы правильно говорите, Ангелина Ивановна, – не очень уверенно заговорил Шапошников, – но только почему же суета? У вас большая семья, она будет расти, а дом всех объединяет, все поколения под одной крышей. Это отлично.
– Да, это очень хорошо. Но я ведь не об этом мечтала. Меня всегда, знаете, обижали высказывания одного нашего знаменитого архитектора, который всю жизнь не любил Корбю, считал, что тот прославился на его идеях. Вот он здесь, в России, в стол работал, а тот все у него воровал…
– Вы имеете в виду Константина Мельникова?
– Видите, вы сразу поняли, о ком речь.
– Да, я встречал в его высказываниях какие-то такие намеки, но не более того.
– Да в прессе он вообще не часто выступал, а в архитектурном сообществе, конечно, любой скажет, что знаменитая капелла Роншан – это перепев известного дома Мельникова в Кривоарбатском переулке.
– Конечно, этот дом – шедевр русской архитектуры, причем с западной точки зрения – ее главный шедевр. В принципе даже Московский Кремль или собор Василия Блаженного вовсе не так интересны профессионалам. Любой западный архитектор или критик, приезжающий в Москву, на вопрос о том, что он хочет посмотреть, всегда отвечает: «Дом Мельникова». Но и капелла Роншан Корбюзье – шедевр не менее потрясающий. Да, там тоже есть ромбовидные окна, и само сооружение в виде двух цилиндров, но это общие идеи, которые разлетелись по всему миру.
– Вот именно, а разнес их Корбюзье. Были такие разговоры – да сейчас все это позабыто. Такая ведь давняя история… В 27-м году, когда дом только строился, это был прорыв в будущее на фоне патриархальных арбатских особнячков. Однако сегодня, когда все они уничтожены, этот дом кажется единственным, который парадоксальным образом сохранил черты старомосковского быта – с уютной дореволюционной мебелью, с иконой в красном углу, со своим садиком, с люком, ведущим в погреб, где хранилась картошка. Вряд ли Константин Мельников мог такое предположить, но сегодня Москву 1920-х годов, сочетание революции и деревни, мы представляем себе по его дому.
– Там ведь планируется сделать музей отца и сына Мельниковых. Константин Мельников умер году в 1973-м, а Виктору Константиновичу, надо сказать замечательному художнику, уже за девяносто.
– Кстати, именно желание создать такой музей и стало камнем преткновения в их семье. Эта история тянется уже пятнадцать лет и, наверное, скоро разрешится. Все из-за особняка на Арбате площадью шестьсот квадратных метров, с прилегающим к нему участком. Виктор Константинович решил отдать дом государству, под музей – со всеми проектами отца и со своими живописными работами. Это десятки миллионов долларов. А у него две дочери. Вот такой новый король Лир и квартирный вопрос.
– Я буквально недавно читал в «Коммерсанте» очень неприятную статью, что Виктор Мельников в присутствии свидетелей упрекал свою младшую дочь, что она якобы обманным путем получила от него дарственную на дом и намеревается его продать. Но он, Виктор Мельников, в ясном уме и твердой памяти заявляет, что никогда не подписывал документы о передаче дома в ее собственность, и на всякий случай собрал журналистов и официальных лиц, чтобы огласить завещание, которое отменяет все предшествующие документы.
– Я была на этом оглашении завещания. Честно говоря, на меня все это произвело ужасающее впечатление. Чудовищно. Чтобы девяностолетний старик перед свидетелями изобличал свою дочь как обманщицу и мошенницу – это до какой крайности нужно дойти? Вот тогда я окончательно пришла к выводу, что надо строить дом Корбюзье. Внучка Мельникова мечтает продать дом деда и продаст, я уверена. Если государство откажется делать там музей, то дочери вступят в свое право наследования. А государство откажется – и они вступят. Бедный наивный Виктор Константинович. У нас единственный в мире Музей архитектуры. Нигде такого нет. А в каком он состоянии? Вы в нем были, Володя?
– Да, был. Очень много интересного, и, видимо, очень много трудностей. Там могут работать только подвижники.
– Вот именно. Этот-то музей с трудом живет. Куда еще второй открывать? Понятно, что не будет никакого музея. Может, и правильно, что дом купит какой-нибудь богатый человек и сохранит его. На это ведь нужны деньги – куда сейчас без них… За деньги можно угробить память о своем знаменитом предке, но за деньги можно и возродить былую славу. Это и было моей задачей. Построить дом, огласить письма… Захотелось, видимо, погреться в лучах дедовской славы – благо появился бюджет. Но я все восприняла буквально. Вот Корбю хотел построить дом счастья, и надо его достроить. А он не дом хотел. Домов у него хватает и в Париже, и в Марселе, и по всему миру. По сей день во французском Фирмини-Верт работают над завершением его проектов. Город был задуман в 1950-м. Тогда же Шарль Эдуар был приглашен его строить. Так что дома Корбюзье возводятся по сей день. А тут он просто хотел счастья своей семье. Вот и все. Счастье не дома создают, а люди, которые живут в них. Вы были правы, Владимир Николаевич.
– Здесь нет правых или виноватых. Конечно, свое счастье люди сами строят, но если есть возможность делать это в большом красивом доме, то строить будет легче. Давайте пока не будем замахиваться на дома-музеи. О большом доме мы еще поговорим, а сейчас надо вернуть вашей семье письма, написанные вашей бабушке вашим дедушкой.
– Боюсь, что это уже невозможно сделать, – безнадежно отозвалась Ангелина Ивановна.
– Нет ничего невозможного. Вы, главное, не произносите больше это слово. Все возможно, и письма вернутся. Уверяю вас.
Вдруг Аня вспомнила:
– У Андрея есть друг, у него свое агентство частных расследований. Где-то у меня был его телефон. Надо ему позвонить.
– Тоже вариант. На доблестную милицию надеяться, конечно, можно, но подстраховка будет нелишней. Где там ваш номер телефона?
Дело Павлова
Внеочередная встреча друзей
Кармин вынул из папки несколько фотографий и протянул их Шапошникову. Сомнений не было, с глянцевых открыток на Владимира смотрела та самая сибирская Клеопатра, с которой он буквально сегодня должен был встретиться.
– Вы знаете эту женщину? – спросил капитан.
– Несомненно. Это она.
– Вы сказали, что обладаете полезной для следствия информацией. Я вас слушаю.
– Буквально сегодня мы должны были встретиться с ней. История такая: я архитектор. В свое время оформлял квартиру для заказчика. Потом он построил дом и решил квартиру продать. Покупателем стал его друг, который приобретал квартиру не для себя, а для своей любовницы, которой и была, как вы понимаете, пострадавшая. Я встретился с ней месяц назад. Прежний хозяин решил немного освежить, сделать косметический ремонт в квартире, устроить предпродажную подготовку, как говорится. Но ничего этого не понадобилось. Что примечательно, человек, купивший Заваляевой квартиру, успел погибнуть в автокатастрофе. В одночасье эта дама стала не только обладательницей квартиры стоимостью в несколько миллионов долларов, но к тому же и наследницей очень крупного состояния.
– Покупатель перед смертью женился на ней? – понимающе спросил Кармин.
– Нет. У него остались жена и двое детей, которых он не собирался бросать. Напротив, расстаться он хотел именно с Заваляевой, а квартира ей досталась в качестве отступного.
– Это уже интересно. Но вы можете не знать, каковыми на самом деле были взаимоотношения Заваляевой с ее благодетелем.
– Его друг, Виктор Зацепин, мне рассказывал, что тот хотел сохранить семью. Зацепин был в шоке, когда Заваляева сообщила о завещании Николая Евтухова.
– Так звали завещателя?
– Да.
– Получается, что в течение месяца гибнет завещатель, потом богатая наследница…
– Многомиллионное наследство – более серьезный мотив, нежели украденные письма, согласитесь, капитан, – с надеждой спросил Шапошников.
– Это как посмотреть. На бытовой почве убийства порой случаются в результате ссоры, возникшей из-за сущего пустяка. Здесь, конечно, не пьяная разборка, но тем не менее следствие не исключает и убийство на почве ревности.
– Ревности?
Аня даже не спросила, она скорее нашла наконец подтверждение своим догадкам и подозрениям…
– Мы должны рассматривать все версии, постепенно отметая несостоятельные. Скорее всего, версия убийства на почве ревности отпадет одной из первых…
– Может быть, и отпадет, – произнесла Аня. – Для вас открывается широкое поле деятельности. Убитая, видимо, была многосторонней личностью.
– Судя по всему, именно так. Она на вас сразу произвела такое впечатление? Как вы с ней познакомились?
– Буквально на днях она позвонила нам, сославшись на Андрея. Объяснила, что является постоянной клиенткой его банка. В чем-то он там ей посодействовал, и она решила отблагодарить, сделав с ним интервью для своей книги о лучших бизнесменах России, которую она пишет для французского издательства. Зашел разговор о его женитьбе, он рассказал обо мне, о родстве с Корбюзье.
– Вы родственница Корбюзье?
– Так получилось. Я его правнучка.
– И это ее заинтересовало?
– Видимо, да. Андрей не хотел давать координаты, он мне сказал, что, судя по ее разговору, она как журналист не очень профессиональна. Слишком поверхностна. Для нее знаменитые люди – это лишь антураж картины, где главное лицо – она сама. Сейчас такое встречается все реже, но бывает. Конечно, мы все не были рады, что именно она захотела делать фильм, но у нее такой напор – невозможно спастись.
– Это точно. Такие люди больше всех кричат, что они много работают. Действительно много, шумно, но, когда смотришь, что они там понаделали, хочется сказать: лучше бы вы были бездельниками!
– Вы поняли. Мне как-то сейчас неловко говорить все это. Человека нет, а о покойных – либо хорошо, либо ничего.
– Когда человек убит, приходится выяснять всю подноготную – и его самого, и его окружения. Так и к чему вы пришли?
– Она посмотрела письма Корбюзье. Очень ими заинтересовалась. Сказала, что хорошо бы их на экспертизу в Париж отправить, чтобы было подтверждение подлинности. Мама моя была категорически против. С этим столько связано… Для нее, для всех нас что-то доказывать просто оскорбительно. Зачем? Кому? Все же Троцкая согласилась на копии документов и попросила Андрея сделать их.
– Он их сделал?
– Сделал – и ей, и нам принес. Это было вчера. Но у него были встречи, он не хотел с собой возить подлинники и оставил их в банке. Так он сказал. Хотя не знаю, может, это все же ошибка, нам сообщили, что письма исчезли, что Троцкая утром заезжала, забрала их и пропала.
– Извините, – вмешался в разговор Владимир, – а в квартире убитой эти письма не были найдены? Это очень важно.
– Нет там ничего. Не то что старых писем, там вообще никаких бумаг нет. А ноутбук пустой. Странно для журналистки как-то. У нас не первое расследование журналистского убийства, и всегда можно было определить их профессиональную принадлежность. А здесь если бы не сказали, то не догадаешься. Фотомодель – да, организатор – тоже возможно, поскольку весь органайзер исписан координатами, а вот журналистка… Не похоже.
– Она нам сказала, что снимает без сценария. Все только на пленке. Потому ей ничего писать не надо. Мама очень удивилась.
– Не только ваша мама, наши эксперты тоже удивились. Владимир Николаевич, а зачем вы сегодня должны были встретиться с Заваляевой?
– Я вот именно это и хотел вам рассказать. Вчера мне позвонил ее порученец и сказал, что она хочет все-таки сделать в квартире косметический ремонт. Я приехал на встречу, но пришел только нотариус с генеральной доверенностью от нее. Сказал, что квартира будет продаваться, ничего менять не надо, просто чтобы все было идеально. Договорились, что завтра надо все сделать.
– И все?
– И все.
– Хозяйка квартиры убита, но квартиру все равно продают. Как-то уж очень рискованно. За пять минут такую квартиру не продашь. Как, вы говорите, зовут нотариуса?
– Вот его визитка. – Шапошников протянул следователю карточку.
– И еще я хотел бы поговорить о Евтухове с вашим клиентом…
– Виктором Зацепиным. Я сейчас запишу вам его координаты на своей карточке.
Пока Шапошников искал в телефоне номер Виктора и записывал его для капитана, Аня, чувствуя безнадежность своего вопроса, все-таки решилась:
– Вы говорите, писем в квартире Троцкой не было, но ведь Андрей поехал к ней за ними. Они должны быть там. Иначе где же они?
– Это нам предстоит выяснить. Если что-то вспомните, узнаете – звоните в любое время. Вот мои координаты.
Кармин вручил свои визитки и распрощался.
Некоторое время сидели молча. В комнату вошла Ангелина Ивановна. Она зябко куталась в огромную шаль, но ее вид не выражал скорби и безграничного отчаяния.
– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Спасибо за сочувствие. Я все слышала. Просто не могла заставить себя выйти на люди.
– Здравствуйте, Ангелина Ивановна. Ваше состояние понятно. Но вы не расстраивайтесь. Письма найдутся. Невозможно, чтобы они не нашлись.
– На самом деле все возможно. А в том, что произошло, виновата только я. Не надо было затевать эту историю со строительством дома. Вообще, никому не надо было рассказывать ни о Корбюзье, ни о его письмах.
– Да в чем вы себя вините, Ангелина Ивановна? Разве вы могли предположить, что произойдет такое? Что плохого вы сделали?
– Решила обмануть время, а оно поставило меня на место.
– То есть?
– Самая большая проблема – мой предстоящий разговор с мамой. Она была против моей затеи. Говорила, что это неправильно. Если сам Корбю не построил задуманный им дом, то никто и не должен его строить. Нельзя искусственно продлевать время. Как там у Окуджавы? «Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем. У каждой эпохи свои вырастают леса». Дом мечты нельзя заказывать. Он должен родиться в голове человека нового поколения. Вы и не думали ни о чем таком, а я вас чуть ли не силком заставила делать то, что должно появляться спонтанно.
– Ничего вы меня силком не заставляли делать. Я очень заинтересовался вашим предложением. Это огромная честь для меня.
– Ну да – честь. Конечно, я и рассчитывала на ваши амбиции, чтобы удовлетворить свои. Решила выиграть негласный исторический спор.
– Спор? Какой? – удивился Шапошников.
– Мама, ты о чем? – с тревогой спросила Аня.
– Я сама себе в этом не признавалась, а вот сегодня всю ночь думала, вспоминала, с чего все началось. Я оказалась заложницей своей гордыни. Хотела доказать историческое превосходство своих корней. Мама всегда говорила, что это для мира он Корбюзье, а для нее он отец, которого она никогда не видела из-за того, что такова была воля людей, стоявших у власти. Потому она никогда никому не хотела рассказывать ни о нем, ни о письмах. А вот я решила, что пришло другое время, что теперь все возможно. И Андрей жутко загорелся идеей постройки дома. Такой свадебный подарок придумал, всем на зависть.
– Мама, ну в чем ты себя-то коришь? Я, правда, тоже считала начало строительства до свадьбы преждевременным, но вы меня убедили, что это долгая история и начинать надо побыстрее. Ты все правильно делала. И вообще, ты же хотела как лучше.
– Я тебя умоляю. А получилось как всегда.
– Но никак не по твоей вине.
– По моей, по моей. Письма украдены, потому что я стала их использовать. А их надо было просто хранить. Они написаны твоей прабабушке. Только она должна была их прочитать, а мы должны хранить, передавать из поколения в поколение, чтобы знать свою жизненную планку и держать ее. Главное наследие Корбю – это данный тебе, Аннушка, талант. Вот что ценно. Тебе передалось традиционное умение рода Жаннере рисовать. Они испокон веков расписывали эмалью крышки знаменитых швейцарских часов. Редкие были мастера. И в тебе это возродилось. Это лучшая память о Корбю, а все остальное – суета.
– Вы правильно говорите, Ангелина Ивановна, – не очень уверенно заговорил Шапошников, – но только почему же суета? У вас большая семья, она будет расти, а дом всех объединяет, все поколения под одной крышей. Это отлично.
– Да, это очень хорошо. Но я ведь не об этом мечтала. Меня всегда, знаете, обижали высказывания одного нашего знаменитого архитектора, который всю жизнь не любил Корбю, считал, что тот прославился на его идеях. Вот он здесь, в России, в стол работал, а тот все у него воровал…
– Вы имеете в виду Константина Мельникова?
– Видите, вы сразу поняли, о ком речь.
– Да, я встречал в его высказываниях какие-то такие намеки, но не более того.
– Да в прессе он вообще не часто выступал, а в архитектурном сообществе, конечно, любой скажет, что знаменитая капелла Роншан – это перепев известного дома Мельникова в Кривоарбатском переулке.
– Конечно, этот дом – шедевр русской архитектуры, причем с западной точки зрения – ее главный шедевр. В принципе даже Московский Кремль или собор Василия Блаженного вовсе не так интересны профессионалам. Любой западный архитектор или критик, приезжающий в Москву, на вопрос о том, что он хочет посмотреть, всегда отвечает: «Дом Мельникова». Но и капелла Роншан Корбюзье – шедевр не менее потрясающий. Да, там тоже есть ромбовидные окна, и само сооружение в виде двух цилиндров, но это общие идеи, которые разлетелись по всему миру.
– Вот именно, а разнес их Корбюзье. Были такие разговоры – да сейчас все это позабыто. Такая ведь давняя история… В 27-м году, когда дом только строился, это был прорыв в будущее на фоне патриархальных арбатских особнячков. Однако сегодня, когда все они уничтожены, этот дом кажется единственным, который парадоксальным образом сохранил черты старомосковского быта – с уютной дореволюционной мебелью, с иконой в красном углу, со своим садиком, с люком, ведущим в погреб, где хранилась картошка. Вряд ли Константин Мельников мог такое предположить, но сегодня Москву 1920-х годов, сочетание революции и деревни, мы представляем себе по его дому.
– Там ведь планируется сделать музей отца и сына Мельниковых. Константин Мельников умер году в 1973-м, а Виктору Константиновичу, надо сказать замечательному художнику, уже за девяносто.
– Кстати, именно желание создать такой музей и стало камнем преткновения в их семье. Эта история тянется уже пятнадцать лет и, наверное, скоро разрешится. Все из-за особняка на Арбате площадью шестьсот квадратных метров, с прилегающим к нему участком. Виктор Константинович решил отдать дом государству, под музей – со всеми проектами отца и со своими живописными работами. Это десятки миллионов долларов. А у него две дочери. Вот такой новый король Лир и квартирный вопрос.
– Я буквально недавно читал в «Коммерсанте» очень неприятную статью, что Виктор Мельников в присутствии свидетелей упрекал свою младшую дочь, что она якобы обманным путем получила от него дарственную на дом и намеревается его продать. Но он, Виктор Мельников, в ясном уме и твердой памяти заявляет, что никогда не подписывал документы о передаче дома в ее собственность, и на всякий случай собрал журналистов и официальных лиц, чтобы огласить завещание, которое отменяет все предшествующие документы.
– Я была на этом оглашении завещания. Честно говоря, на меня все это произвело ужасающее впечатление. Чудовищно. Чтобы девяностолетний старик перед свидетелями изобличал свою дочь как обманщицу и мошенницу – это до какой крайности нужно дойти? Вот тогда я окончательно пришла к выводу, что надо строить дом Корбюзье. Внучка Мельникова мечтает продать дом деда и продаст, я уверена. Если государство откажется делать там музей, то дочери вступят в свое право наследования. А государство откажется – и они вступят. Бедный наивный Виктор Константинович. У нас единственный в мире Музей архитектуры. Нигде такого нет. А в каком он состоянии? Вы в нем были, Володя?
– Да, был. Очень много интересного, и, видимо, очень много трудностей. Там могут работать только подвижники.
– Вот именно. Этот-то музей с трудом живет. Куда еще второй открывать? Понятно, что не будет никакого музея. Может, и правильно, что дом купит какой-нибудь богатый человек и сохранит его. На это ведь нужны деньги – куда сейчас без них… За деньги можно угробить память о своем знаменитом предке, но за деньги можно и возродить былую славу. Это и было моей задачей. Построить дом, огласить письма… Захотелось, видимо, погреться в лучах дедовской славы – благо появился бюджет. Но я все восприняла буквально. Вот Корбю хотел построить дом счастья, и надо его достроить. А он не дом хотел. Домов у него хватает и в Париже, и в Марселе, и по всему миру. По сей день во французском Фирмини-Верт работают над завершением его проектов. Город был задуман в 1950-м. Тогда же Шарль Эдуар был приглашен его строить. Так что дома Корбюзье возводятся по сей день. А тут он просто хотел счастья своей семье. Вот и все. Счастье не дома создают, а люди, которые живут в них. Вы были правы, Владимир Николаевич.
– Здесь нет правых или виноватых. Конечно, свое счастье люди сами строят, но если есть возможность делать это в большом красивом доме, то строить будет легче. Давайте пока не будем замахиваться на дома-музеи. О большом доме мы еще поговорим, а сейчас надо вернуть вашей семье письма, написанные вашей бабушке вашим дедушкой.
– Боюсь, что это уже невозможно сделать, – безнадежно отозвалась Ангелина Ивановна.
– Нет ничего невозможного. Вы, главное, не произносите больше это слово. Все возможно, и письма вернутся. Уверяю вас.
Вдруг Аня вспомнила:
– У Андрея есть друг, у него свое агентство частных расследований. Где-то у меня был его телефон. Надо ему позвонить.
– Тоже вариант. На доблестную милицию надеяться, конечно, можно, но подстраховка будет нелишней. Где там ваш номер телефона?
Дело Павлова
Выйдя из квартиры Проскуриных, капитан Кармин окончательно понял, что это дело об убийстве имеет множество подводных течений. Если раньше он это ощущал интуитивно, то сейчас, после разговора с Владимиром и Анной, тому появилось множество доказательств. Однако они свидетельствовали только о сложности дела и никоим образом не давали ответа ни на один вопрос – а вопросов между тем было множество.
«Прежде всего необходимо связаться с нотариусом, – рассуждал про себя Кармин. – Он и нотариус, и обладатель генеральной доверенности. Как-то это подозрительно. Но о чем это говорит? Что-то они там нахимичили, но что? Сейчас же надо звонить этому, как там его… а, вот, Константину Евграфовичу».
Сев в машину, Кармин достал мобильный и набрал номер телефона. Ответ, который он услышал, в общем-то не очень удивил капитана: «Абонент временно недоступен».
«Интересно, неужели, имея клиентов, которые дарят любовницам квартиры стоимостью в несколько миллионов долларов, душеприказчик ездит на метро? – усмехаясь неправдоподобности такого предположения, подумал капитан. – Ну, допустим, допустим, что так оно и есть. Значит, пока будем заниматься законной вдовой безвременно погибшего наследодателя убиенной наследницы. Вот ведь как – богатство осталось, а обладатели мертвы. Кто теперь за него бороться будет? Это надо уточнить у Зацепина».
На этот раз абонент был доступен.
– Виктор Георгиевич, капитан Кармин вас беспокоит. Отдел по расследованию убийств ГУВД.
Уже через тридцать минут они беседовали в офисе Зацепина на Большой Никитской.
– Кому же это она так помешала? Хотя, с другой стороны, наверное, нашлось бы много желающих ей шею свернуть. И все-таки – убивать… Странно!
– Вы считаете, что нет людей, у которых были мотивы убрать Заваляеву? А завещание? А квартира?
– Так все же уже случилось. У нее есть сын. Он все и получит. Юридически все оформлено правильно. Здесь можно было только в суде разбираться, да вот теперь не с кем.
– А как вы сами относились к пострадавшей?
– Знаете, вроде и можно сказать: «Собаке – собачья смерть», но не хочется. Был человек, вызывал эмоции, у кого-то – положительные, лично у меня – отрицательные, а все ушло. Нет ни человека, ни эмоций. Красивая женщина была. Красотой своей и угробила Колю. А теперь к ней все и вернулось. Вот ведь ни с кем не посчиталась. Семья, жена, дети… Как говорят такие, как эта Троцкая, жена не стена, можно и отодвинуть. Вот и додвигалась.
Виктор Георгиевич изначально производил очень солидное впечатление. Слегка за сорок, высокий, крупный мужчина, одет очень дорого и со вкусом, явно жена занимается его гардеробом. У него вот уж точно – семья крепкая, стабильная, все основательно. И кабинет под стать: дубовые панели, массивный стол, коллекция холодного оружия на одной из стен: сабли, шашки, кортики. Все старинное, инкрустированное, явно очень дорогое. Хозяин такого кабинета должен говорить чинно, с расстановкой или, по большей части, многозначительно молчать.
Однако Виктор сумел сохранить во всем этом дорогостоящем антураже почти детскую непосредственность и юношеский максимализм по отношению к любой несправедливости. Общаться с ним было просто. Никаких подтекстов и умалчиваний. Что думает, то и говорит.
– Я, дурак, ему квартиру продал, думал, он ее для сына покупает, а он этой… прости господи! О покойниках плохо не говорят.
– А расследование его гибели проводилось?
– Как водится. Но сразу все было понятно. Между нами говоря, Коля был не дурак выпить. Не до свинства, конечно, а так, для куражу. При этом любил сам садиться за руль. Сколько я ему говорил, если уж выпил, даже пива, ну зачем судьбу искушать? Он никого не слушал – и вот результат. Не справился с управлением в результате алкогольного опьянения. Зато все по-своему сделал.
– Вы имеете в виду завещание?
– Нет, это я про то, что с управлением не справился. А завещание – это совершенно другая тема. Не верю я, что такова была его воля. Не знаю, как она этого добилась, но он сам, добровольно и без наркоза, такое бы не подписал.
– Вы с ним часто виделись?
– Нет, не часто. Уже и возраст, и бизнес, но все праздники вместе отмечали. Мы с ним с детства, со школы вместе. Я знаю его как облупленного.
– А с Заваляевой он вас давно познакомил?
– А что меня с ней знакомить? Я ее и так знал. Мы ж все, считай, с одного двора. Все из Омска.
– Значит, вы ее знали с детства? Расскажите, какая у нее семья, как она там жила?
– О семье мало что знаю. Она что-то рассказывала про родителей-профессоров, засекреченных дедушек. Ее никто не слушал. Всегда любила выдавать желаемое за действительное. Говорили, что у нее одна мать и то ли брат, то ли сестра… Она всегда хотела, чтобы о ней говорили. Одевалась ярко, всячески к себе внимание привлекала. Но подробностей не знаю, меня она никогда особенно не интересовала. Просто в одно время в универе учились. Мы почти ровесники. Она чуть помладше. Короче, когда мы с Колькой были на последнем курсе, она поступила на первый. Правда, там мы и пообщаться не успели. Она и одного семестра не проучилась. Замуж вышла, но, видимо, это не для нее. Только родила – и ушла от мужа. Бизнес завела. Рекламный. Откуда-то у нее квартира появилась в новом районе. Не хотела она возвращаться к родителям. Славы хотела, чтобы все время быть в телевизоре. Но учиться – это тоже не для нее. Она лучше придумала. Сама с собой делала рекламу и продавала ее на телевидение. Потом стала передачи делать. У нее ведь редкие пробивные способности. Ее, кстати, еще в универе прозвали Торпедой. В общем, стала известной персоной в городе. Не скажу популярной. Чего-то ей недоставало. Артистизма какого-то, видимо. Любимцы были другие, но на улице узнавали.
– Это тоже немало.
– Да, многие об этом мечтают, а она добилась. Но Николаю ее слава и даром не была нужна. У него же семья. Что она только не делала, а он к ней не ушел. В общем, так они и расстались, а она замуж вышла и в Париж уехала. Но когда он в Москву перебрался, она опять объявилась.
– Евтухов с женой и сейчас не собирался разводиться?
– Ни в коем случае. Мало ли у него было увлечений. Он не только выпить любил, но и по женской части очень даже. Когда Заваляева решила его завоевывать, у него уже была любовница. Всегда они у него были. Увлечения проходят, а семья – это семья. Я ни на секунду не сомневаюсь, что завещание, которым размахивала Татьяна, простая липа. Он не мог его подписать.
– Все же, может быть, возник с наследниками спор из-за завещания?
– О чем вы говорите! Вы поговорите с Колиной женой. Вдовой, Ларисой. Поймете, что подобные действия просто не для нее. Она ведь все знала про его похождения, но ей хватало женской мудрости никогда не выяснять с ним отношений. Ничем не попрекать. Зачем ей надо было убивать Заваляеву? Завещание – это филькина грамота. Ничего она не получила бы по нему. Есть хорошие адвокаты. Да мало ли способов… Вообще, Заваляева – не та фигура, которую надо заказывать, убирать. Здесь что-то другое. Случайность, аффект, ревность. Я не знаю. Вы, видимо, тоже?
– Видимо. Подозреваемый есть, но мотив какой-то театральный.
– Значит, все-таки ревность?
– Не совсем. Извините, как говорится, в интересах следствия…
– Конечно. Конечно. Конечно, понимаю.
– Вот мой телефон, если что-то вспомните, то…
– Не сомневайтесь, сразу вам позвоню.
Распрощавшись с Карминым, Виктор плотно прикрыл дверь, отошел к окну и стал набирать номер. На другом конце провода отозвались сразу.
– Лариса, успокойся и выслушай меня. Ко мне приходили из милиции. Конкретно они никого не подозревают. О тебе речи вообще нет. С чего ты взяла, что подозрения падут на тебя? Это паранойя. Надо стоять на том, что для тебя смерть Заваляевой – лишняя морока. Да, она не успела вступить в права наследства, да, все достается тебе, но могут быть и осложнения. У нее есть сын. А вдруг она додумалась написать завещание? Ты же этого не можешь знать. Потому стой на том, что тебе ее смерть совершенно была не нужна, ты собиралась судиться и выиграла бы этот суд. Все расскажи, как есть, что готовилась к суду, про все увлечения Колькины рассказывай, не таи, дескать, у него таких Заваляевых ведрами было. Всех не переубиваешь. Все. Пока. До связи.
«Прежде всего необходимо связаться с нотариусом, – рассуждал про себя Кармин. – Он и нотариус, и обладатель генеральной доверенности. Как-то это подозрительно. Но о чем это говорит? Что-то они там нахимичили, но что? Сейчас же надо звонить этому, как там его… а, вот, Константину Евграфовичу».
Сев в машину, Кармин достал мобильный и набрал номер телефона. Ответ, который он услышал, в общем-то не очень удивил капитана: «Абонент временно недоступен».
«Интересно, неужели, имея клиентов, которые дарят любовницам квартиры стоимостью в несколько миллионов долларов, душеприказчик ездит на метро? – усмехаясь неправдоподобности такого предположения, подумал капитан. – Ну, допустим, допустим, что так оно и есть. Значит, пока будем заниматься законной вдовой безвременно погибшего наследодателя убиенной наследницы. Вот ведь как – богатство осталось, а обладатели мертвы. Кто теперь за него бороться будет? Это надо уточнить у Зацепина».
На этот раз абонент был доступен.
– Виктор Георгиевич, капитан Кармин вас беспокоит. Отдел по расследованию убийств ГУВД.
Уже через тридцать минут они беседовали в офисе Зацепина на Большой Никитской.
– Кому же это она так помешала? Хотя, с другой стороны, наверное, нашлось бы много желающих ей шею свернуть. И все-таки – убивать… Странно!
– Вы считаете, что нет людей, у которых были мотивы убрать Заваляеву? А завещание? А квартира?
– Так все же уже случилось. У нее есть сын. Он все и получит. Юридически все оформлено правильно. Здесь можно было только в суде разбираться, да вот теперь не с кем.
– А как вы сами относились к пострадавшей?
– Знаете, вроде и можно сказать: «Собаке – собачья смерть», но не хочется. Был человек, вызывал эмоции, у кого-то – положительные, лично у меня – отрицательные, а все ушло. Нет ни человека, ни эмоций. Красивая женщина была. Красотой своей и угробила Колю. А теперь к ней все и вернулось. Вот ведь ни с кем не посчиталась. Семья, жена, дети… Как говорят такие, как эта Троцкая, жена не стена, можно и отодвинуть. Вот и додвигалась.
Виктор Георгиевич изначально производил очень солидное впечатление. Слегка за сорок, высокий, крупный мужчина, одет очень дорого и со вкусом, явно жена занимается его гардеробом. У него вот уж точно – семья крепкая, стабильная, все основательно. И кабинет под стать: дубовые панели, массивный стол, коллекция холодного оружия на одной из стен: сабли, шашки, кортики. Все старинное, инкрустированное, явно очень дорогое. Хозяин такого кабинета должен говорить чинно, с расстановкой или, по большей части, многозначительно молчать.
Однако Виктор сумел сохранить во всем этом дорогостоящем антураже почти детскую непосредственность и юношеский максимализм по отношению к любой несправедливости. Общаться с ним было просто. Никаких подтекстов и умалчиваний. Что думает, то и говорит.
– Я, дурак, ему квартиру продал, думал, он ее для сына покупает, а он этой… прости господи! О покойниках плохо не говорят.
– А расследование его гибели проводилось?
– Как водится. Но сразу все было понятно. Между нами говоря, Коля был не дурак выпить. Не до свинства, конечно, а так, для куражу. При этом любил сам садиться за руль. Сколько я ему говорил, если уж выпил, даже пива, ну зачем судьбу искушать? Он никого не слушал – и вот результат. Не справился с управлением в результате алкогольного опьянения. Зато все по-своему сделал.
– Вы имеете в виду завещание?
– Нет, это я про то, что с управлением не справился. А завещание – это совершенно другая тема. Не верю я, что такова была его воля. Не знаю, как она этого добилась, но он сам, добровольно и без наркоза, такое бы не подписал.
– Вы с ним часто виделись?
– Нет, не часто. Уже и возраст, и бизнес, но все праздники вместе отмечали. Мы с ним с детства, со школы вместе. Я знаю его как облупленного.
– А с Заваляевой он вас давно познакомил?
– А что меня с ней знакомить? Я ее и так знал. Мы ж все, считай, с одного двора. Все из Омска.
– Значит, вы ее знали с детства? Расскажите, какая у нее семья, как она там жила?
– О семье мало что знаю. Она что-то рассказывала про родителей-профессоров, засекреченных дедушек. Ее никто не слушал. Всегда любила выдавать желаемое за действительное. Говорили, что у нее одна мать и то ли брат, то ли сестра… Она всегда хотела, чтобы о ней говорили. Одевалась ярко, всячески к себе внимание привлекала. Но подробностей не знаю, меня она никогда особенно не интересовала. Просто в одно время в универе учились. Мы почти ровесники. Она чуть помладше. Короче, когда мы с Колькой были на последнем курсе, она поступила на первый. Правда, там мы и пообщаться не успели. Она и одного семестра не проучилась. Замуж вышла, но, видимо, это не для нее. Только родила – и ушла от мужа. Бизнес завела. Рекламный. Откуда-то у нее квартира появилась в новом районе. Не хотела она возвращаться к родителям. Славы хотела, чтобы все время быть в телевизоре. Но учиться – это тоже не для нее. Она лучше придумала. Сама с собой делала рекламу и продавала ее на телевидение. Потом стала передачи делать. У нее ведь редкие пробивные способности. Ее, кстати, еще в универе прозвали Торпедой. В общем, стала известной персоной в городе. Не скажу популярной. Чего-то ей недоставало. Артистизма какого-то, видимо. Любимцы были другие, но на улице узнавали.
– Это тоже немало.
– Да, многие об этом мечтают, а она добилась. Но Николаю ее слава и даром не была нужна. У него же семья. Что она только не делала, а он к ней не ушел. В общем, так они и расстались, а она замуж вышла и в Париж уехала. Но когда он в Москву перебрался, она опять объявилась.
– Евтухов с женой и сейчас не собирался разводиться?
– Ни в коем случае. Мало ли у него было увлечений. Он не только выпить любил, но и по женской части очень даже. Когда Заваляева решила его завоевывать, у него уже была любовница. Всегда они у него были. Увлечения проходят, а семья – это семья. Я ни на секунду не сомневаюсь, что завещание, которым размахивала Татьяна, простая липа. Он не мог его подписать.
– Все же, может быть, возник с наследниками спор из-за завещания?
– О чем вы говорите! Вы поговорите с Колиной женой. Вдовой, Ларисой. Поймете, что подобные действия просто не для нее. Она ведь все знала про его похождения, но ей хватало женской мудрости никогда не выяснять с ним отношений. Ничем не попрекать. Зачем ей надо было убивать Заваляеву? Завещание – это филькина грамота. Ничего она не получила бы по нему. Есть хорошие адвокаты. Да мало ли способов… Вообще, Заваляева – не та фигура, которую надо заказывать, убирать. Здесь что-то другое. Случайность, аффект, ревность. Я не знаю. Вы, видимо, тоже?
– Видимо. Подозреваемый есть, но мотив какой-то театральный.
– Значит, все-таки ревность?
– Не совсем. Извините, как говорится, в интересах следствия…
– Конечно. Конечно. Конечно, понимаю.
– Вот мой телефон, если что-то вспомните, то…
– Не сомневайтесь, сразу вам позвоню.
Распрощавшись с Карминым, Виктор плотно прикрыл дверь, отошел к окну и стал набирать номер. На другом конце провода отозвались сразу.
– Лариса, успокойся и выслушай меня. Ко мне приходили из милиции. Конкретно они никого не подозревают. О тебе речи вообще нет. С чего ты взяла, что подозрения падут на тебя? Это паранойя. Надо стоять на том, что для тебя смерть Заваляевой – лишняя морока. Да, она не успела вступить в права наследства, да, все достается тебе, но могут быть и осложнения. У нее есть сын. А вдруг она додумалась написать завещание? Ты же этого не можешь знать. Потому стой на том, что тебе ее смерть совершенно была не нужна, ты собиралась судиться и выиграла бы этот суд. Все расскажи, как есть, что готовилась к суду, про все увлечения Колькины рассказывай, не таи, дескать, у него таких Заваляевых ведрами было. Всех не переубиваешь. Все. Пока. До связи.
Внеочередная встреча друзей
На этот раз ни о каком обеде не могло быть и речи. Школьные друзья Павлова собрались в офисе Саши Сивакова – место более чем подходящее для такого случая.
Окончив юридический и поработав некоторое время в милиции, Сашка решил уйти из органов и открыл свое собственное сыскное агентство. После звонка Ани, рассказавшей ему все, что произошло с Андреем Павловым, вернее, все, что она знала об этом, он не на шутку встревожился. Понятно, что Андрей никого не убивал. Но дело какое-то невнятное. Пострадавшая, конечно, особа рисковая, но не до такой степени, чтобы кто-то задумал ее заказать. Мотивов ни у кого особых нет, а против Андрея полно улик. И мотив именно у него, да, возможно, и не один. И письма, и, возможно, ревность. Аня ничего не сказала об этом. Как она может знать, какие отношения были у ее жениха с убитой.
Окончив юридический и поработав некоторое время в милиции, Сашка решил уйти из органов и открыл свое собственное сыскное агентство. После звонка Ани, рассказавшей ему все, что произошло с Андреем Павловым, вернее, все, что она знала об этом, он не на шутку встревожился. Понятно, что Андрей никого не убивал. Но дело какое-то невнятное. Пострадавшая, конечно, особа рисковая, но не до такой степени, чтобы кто-то задумал ее заказать. Мотивов ни у кого особых нет, а против Андрея полно улик. И мотив именно у него, да, возможно, и не один. И письма, и, возможно, ревность. Аня ничего не сказала об этом. Как она может знать, какие отношения были у ее жениха с убитой.