– Придумай сам.
– Давай в «Ваниль», там тихо и всегда мало народу. Мне кажется, нам есть о чем помолчать.
– Обожаю молчать вдвоем.
Роковая ошибка
Владимир Шапошников
Клиенты
– Давай в «Ваниль», там тихо и всегда мало народу. Мне кажется, нам есть о чем помолчать.
– Обожаю молчать вдвоем.
Роковая ошибка
Вечер с Аней прошел великолепно. Они почти не разговаривали, но не потому, что нечего было сказать, просто им хватало того, что они вот так вот сидят и им хорошо и приятно быть вместе.
«Я рассуждаю как настоящий Казанова, – думал Андрей. – Сегодня вечер с Аней прошел великолепно, а вчера был вечер с Таней… Тоже неплохо, но послевкусие другое. Хорошо бы эту Троцкую больше никогда не видеть. Она как одноразовая посуда. Удобно и полезно, но все-таки в малых дозах, так, на пикнике… И вообще, зачем мне это копирование писем, эта морока, глупость какая-то несусветная».
Но она, разумеется, позвонила Андрею и напомнила о том, что он должен сделать для нее копии. Уже он ей что-то должен… Пришлось говорить какую-то ерунду Ане, врать, как он познакомился с Троцкой, что она якобы подруга детства жены вице-президента его банка, – в общем, нести всякую околесицу. Не забыть бы только, что он там нагородил. Еле выпутался! Потом еще пришлось заехать за письмами. Теперь на нем такая ответственность!
«Ой, ну какая же душная эта Троцкая. Как же все шло хорошо, пока ее не было… Ну ничего, такие знакомства ненадолго, – утешал себя Андрей. – К тому же она в Москве постоянно не живет, уже легче. А может, это и неплохо, что встретил ее. Все-таки фильм сделает о Проскуриных, они станут знаменитостями. Чем плохо?»
Утром он сразу дал задание своему помощнику – сделать эти злополучные ксерокопии. Сам при этом присутствовал, ни на минуту не выпуская из виду подлинники писем.
В десять часов позвонила Троцкая. Она очень обрадовалась, что ее задание уже выполнено, а потом восторженно заверещала, что только что встречалась с послом Франции и что он хотел бы увидеть подлинники писем своими глазами. В общем, посол ждет ее вместе с Павловым в 11.30. То есть она бы могла, конечно, и сама с послом снова встретиться, но это же невозможно, она понимает, Андрей не может доверить ей столь ценную вещь! Но пойти туда надо обязательно, речь идет о государственной поддержке фильма о Проскуриных, и вообще, кто знает, как повернется дело. Французы необычайно чтят свою историю, и очень может быть, что откроются какие-то новые перспективы.
Павлов был в растерянности. На одиннадцать у него была запланирована встреча с министром финансов. Отменить ее было совершенно невозможно.
Может, позвонить Ангелине Ивановне? Но она вряд ли вот так спонтанно сорвется и поедет встречаться с послом. Нет, без официального приглашения она и шагу не сделает. Со времен ее пребывания в советском посольстве в Женеве дипломатические нравы и протокол стали проще, но ее-то взгляды ничуть не изменились. Да и Аня, конечно, тоже не согласится никуда ехать ни с того ни с сего.
Пока Павлов размышлял, Троцкая принимала решения. Она сообщила, что сейчас заедет за копиями и, может быть, они вместе что-нибудь придумают.
В банк Татьяна приехала через пятнадцать минут. Павлов передал ей копии писем, сказав, что не может сорваться и на ходу изменить свои планы. Он должен уезжать, у него назначена встреча с министром, он не может все валить в одну кучу. В конце концов, это несерьезно.
– У меня тоже каждая минута на счету, – нетерпеливо произнесла Татьяна. – Завтра я уже улетаю в Париж, и другого времени не будет. Это не так просто – добиться встречи с послом. Тут ситуация исключительная, и мне пошли навстречу, зная меня, мою деловую активность. И конечно, я буду выглядеть как последняя идиотка с этими ксерокопиями. Мало ли откуда они взялись? О какой подлинности здесь может идти речь?
– Проскурина уже сказала, кажется, что она не собирается доказывать подлинность писем, – заметил Андрей. – Для нее эта подлинность бесспорна.
– Ну, это просто какой-то советский атавизм. Эти письма – капитал, и он должен работать. Что толку, если эти письма просто так лежат и никто о них не знает? Проскурины хотят построить дом, о котором мечтал Корбюзье? Так он может быть построен при финансовой поддержке Франции, с привлечением лучших архитекторов!
Эта мысль заинтересовала Павлова. Замечательно. Денег чужих ему не надо, у него и своих хватает, а вот то, что с его помощью подтянутся французские архитекторы, – это уже что-то. Троцкая почувствовала, что нашла педальку, на которую можно давить.
– Этот случай нельзя упускать. Всякий интерес надо подогревать, а то он может и пропасть.
– Ну, вряд ли может пропасть интерес к такой истории.
– В любом деле все зависит от настроения. Нельзя пропускать благоприятные случаи. Ты же деловой человек, прекрасно это понимаешь. В конце концов, неужели ты мне совсем не доверяешь? Я могу сама отвезти письма, показать их послу и вернуть сразу после нашей встречи. Это будет часа в два. У меня есть еще дела в посольстве, а потом я приглашена там на обед. Я даже не буду никуда выходить оттуда, так что ничего с письмами не случится.
Павлов стоял, как витязь на распутье. Действительно. У него же есть водитель, который почти всегда свободен, поскольку Андрей предпочитает сам ездить за рулем. Значит, водитель отвезет Троцкую в посольство, а в два часа заберет ее оттуда.
– После четырнадцати буду ждать с полным отчетом, – произнес Павлов, протягивая Троцкой заветную пачку писем.
– Доверься мне и ни о чем не беспокойся. Создать большую сенсацию – в моих интересах. Мы сейчас взаимно интересны друг другу. Я ведь предупреждала, что всегда нахожу взаимовыгодный бизнес.
Она бережно взяла пакет, продолжая сыпать уверениями, что все будет в лучшем виде, заспешила к выходу, села в машину Павлова – и была такова.
Андрей думал о том, что у него не было другого выхода, что он поступил очень верно и что действительно такой капитал, которым столько лет владеют Проскурины, должен наконец заработать. А по-настоящему он может работать только во Франции, здесь это мало кому интересно. В общем, все складывается наилучшим образом, повторял про себя Павлов, заглушая непонятную тревогу, поднимающуюся откуда-то из-под ребер.
В самом начале третьего Андрея стало слегка знобить. Он уже давно отправил водителя за Троцкой, но они все не возвращались.
В 14.15 он позвонил водителю, но тот сообщил, что дама, которую он утром привез в посольство, оттуда еще не выходила. В 14.30 – ответ тот же. Тогда он позвонил самой Троцкой. Аппарат абонента был выключен или временно недоступен.
Павлов звонил каждые пятнадцать минут. Ответы раздражали своим однообразием: «Не выходила», «Попробуйте позвонить позднее».
«Как, ну как я мог повестись на ее уговоры?»
В самый разгар метаний позвонила Ангелина Ивановна, напомнив, что нашла совершенно замечательного архитектора и что он сегодня будет у них.
– Андрюша, вы обязательно должны быть – как главный заказчик. Архитектор приедет к пяти. Ну, мы договаривались… Ждем.
«Когда договаривались? Видимо, я что-то пропустил, – подумал Павлов. – О, ужас! Конечно договаривались. Письма! Наверняка о них зайдет речь. Надо срочно лететь туда, что-то сказать, чтобы не возникло подозрений. А потом ехать домой к этой авантюристке».
Андрей собрался с духом. Нельзя, чтобы кто-то заметил, как он нервничает. Надо успокоиться. Потом вызвал секретаря.
– Если будут спрашивать или кто-то приедет, короче, что бы ни случилось – срочно обо всем сообщать мне на мобильный.
Отдав указания, Павлов отправился к Проскуриным. По дороге позвонил Ане. Она была уже дома и собиралась за кормом для кота.
– Я сейчас буду, съездим вместе, – почему-то обрадовался Андрей. На фоне пропажи писем покупка еды для кота Фердинанда показалась чем-то успокаивающим. Таким семейным, приятным делом…
Знакомство с архитектором волновало его меньше всего. Однако повышенное внимание этого именитого мужчины к Ане и ее, как ему показалось, ответный интерес настроение Андрею не улучшили. Тем более ему надо поскорее добраться до Татьяны и во что бы то ни стало забрать письма, чтобы вернуть их сегодня же или… ну, хотя бы завтра утром.
Выйдя от Проскуриных, банкир опять набрал номер Троцкой. Абонент оказался доступен. Троцкая ответила как ни в чем не бывало:
– Извини, не смогла заехать, я завтра улетаю, была масса неотложных дел. Буквально через час я освобождаюсь и жду тебя на Академической.
«Блин! Через час! Я целый день места себе не нахожу, а у нее масса неотложных дел, о которых она и не подозревала, когда забирала письма. Мяса она не ест, видите ли! С провинциальностью своей борется! Ну не помогает ей это! Самая что ни на есть провинциальная беспардонность!»
Возвращаться к Проскуриным уже не имело смысла. Сейчас вечер, и он быстро доберется до места, гораздо раньше чем за час. «Ну да ничего, лучше раньше приеду и подожду уже там». Однако добирался долго, попал в колоссальную пробку на Ленинградском. Подъехав к дому Троцкой, Андрей решил позвонить Ане. Естественно, он никак не успеет вернуться до ухода Шапошникова, надо ее об этом предупредить…
Аня сказала, что архитектор действительно уже ушел. Спросила, скоро ли Андрей вернется.
– Сегодня уже вряд ли. Надо еще встретиться со школьным товарищем, он только что позвонил, кажется, у него какая-то финансовая проблема, потому давай все завтра. И передай Шапошникову, что я готов с ним встретиться тоже завтра к вечеру, где он скажет, а может, лучше у вас.
– Прекрасно! Конечно, лучше у нас, – согласилась Аня. Как показалось Андрею, каким-то слишком радостным тоном.
Что это ее так радует? То, что завтра она опять увидит этого занудного архитектора, который только и знает что многозначительно молчать! Ну, ничего, он еще разберется с этим мачо. Вот только письма заберет и…
В окнах у Троцкой горел свет. Слава богу! Дома. Уже легче. Он хотел набрать код, но в это время дверь открылась и из подъезда вышла молодая пара. Консьерж выскочил из своей каморки, почему-то вдруг заинтересовавшись, в какую квартиру он направляется и к кому. Удовлетворившись ответом, сказал:
– Вам на пятый этаж.
– Я знаю, – выдавил из себя Павлов.
Он долго давил на кнопку звонка, но никто не открывал. Потом нажал на ручку двери, и она легко подалась. Похоже, в квартире никого не было. В прихожей стоял чемодан, а в гостиной на диване – большой дорожный саквояж. Раскрытый. Павлов заглянул внутрь. Ничего похожего на сверток с письмами он там не увидел. Андрею становилось все более не по себе. Вышел из гостиной, заглянул в кухню. Там тоже никого.
Тогда он отправился в спальню…
«Я рассуждаю как настоящий Казанова, – думал Андрей. – Сегодня вечер с Аней прошел великолепно, а вчера был вечер с Таней… Тоже неплохо, но послевкусие другое. Хорошо бы эту Троцкую больше никогда не видеть. Она как одноразовая посуда. Удобно и полезно, но все-таки в малых дозах, так, на пикнике… И вообще, зачем мне это копирование писем, эта морока, глупость какая-то несусветная».
Но она, разумеется, позвонила Андрею и напомнила о том, что он должен сделать для нее копии. Уже он ей что-то должен… Пришлось говорить какую-то ерунду Ане, врать, как он познакомился с Троцкой, что она якобы подруга детства жены вице-президента его банка, – в общем, нести всякую околесицу. Не забыть бы только, что он там нагородил. Еле выпутался! Потом еще пришлось заехать за письмами. Теперь на нем такая ответственность!
«Ой, ну какая же душная эта Троцкая. Как же все шло хорошо, пока ее не было… Ну ничего, такие знакомства ненадолго, – утешал себя Андрей. – К тому же она в Москве постоянно не живет, уже легче. А может, это и неплохо, что встретил ее. Все-таки фильм сделает о Проскуриных, они станут знаменитостями. Чем плохо?»
Утром он сразу дал задание своему помощнику – сделать эти злополучные ксерокопии. Сам при этом присутствовал, ни на минуту не выпуская из виду подлинники писем.
В десять часов позвонила Троцкая. Она очень обрадовалась, что ее задание уже выполнено, а потом восторженно заверещала, что только что встречалась с послом Франции и что он хотел бы увидеть подлинники писем своими глазами. В общем, посол ждет ее вместе с Павловым в 11.30. То есть она бы могла, конечно, и сама с послом снова встретиться, но это же невозможно, она понимает, Андрей не может доверить ей столь ценную вещь! Но пойти туда надо обязательно, речь идет о государственной поддержке фильма о Проскуриных, и вообще, кто знает, как повернется дело. Французы необычайно чтят свою историю, и очень может быть, что откроются какие-то новые перспективы.
Павлов был в растерянности. На одиннадцать у него была запланирована встреча с министром финансов. Отменить ее было совершенно невозможно.
Может, позвонить Ангелине Ивановне? Но она вряд ли вот так спонтанно сорвется и поедет встречаться с послом. Нет, без официального приглашения она и шагу не сделает. Со времен ее пребывания в советском посольстве в Женеве дипломатические нравы и протокол стали проще, но ее-то взгляды ничуть не изменились. Да и Аня, конечно, тоже не согласится никуда ехать ни с того ни с сего.
Пока Павлов размышлял, Троцкая принимала решения. Она сообщила, что сейчас заедет за копиями и, может быть, они вместе что-нибудь придумают.
В банк Татьяна приехала через пятнадцать минут. Павлов передал ей копии писем, сказав, что не может сорваться и на ходу изменить свои планы. Он должен уезжать, у него назначена встреча с министром, он не может все валить в одну кучу. В конце концов, это несерьезно.
– У меня тоже каждая минута на счету, – нетерпеливо произнесла Татьяна. – Завтра я уже улетаю в Париж, и другого времени не будет. Это не так просто – добиться встречи с послом. Тут ситуация исключительная, и мне пошли навстречу, зная меня, мою деловую активность. И конечно, я буду выглядеть как последняя идиотка с этими ксерокопиями. Мало ли откуда они взялись? О какой подлинности здесь может идти речь?
– Проскурина уже сказала, кажется, что она не собирается доказывать подлинность писем, – заметил Андрей. – Для нее эта подлинность бесспорна.
– Ну, это просто какой-то советский атавизм. Эти письма – капитал, и он должен работать. Что толку, если эти письма просто так лежат и никто о них не знает? Проскурины хотят построить дом, о котором мечтал Корбюзье? Так он может быть построен при финансовой поддержке Франции, с привлечением лучших архитекторов!
Эта мысль заинтересовала Павлова. Замечательно. Денег чужих ему не надо, у него и своих хватает, а вот то, что с его помощью подтянутся французские архитекторы, – это уже что-то. Троцкая почувствовала, что нашла педальку, на которую можно давить.
– Этот случай нельзя упускать. Всякий интерес надо подогревать, а то он может и пропасть.
– Ну, вряд ли может пропасть интерес к такой истории.
– В любом деле все зависит от настроения. Нельзя пропускать благоприятные случаи. Ты же деловой человек, прекрасно это понимаешь. В конце концов, неужели ты мне совсем не доверяешь? Я могу сама отвезти письма, показать их послу и вернуть сразу после нашей встречи. Это будет часа в два. У меня есть еще дела в посольстве, а потом я приглашена там на обед. Я даже не буду никуда выходить оттуда, так что ничего с письмами не случится.
Павлов стоял, как витязь на распутье. Действительно. У него же есть водитель, который почти всегда свободен, поскольку Андрей предпочитает сам ездить за рулем. Значит, водитель отвезет Троцкую в посольство, а в два часа заберет ее оттуда.
– После четырнадцати буду ждать с полным отчетом, – произнес Павлов, протягивая Троцкой заветную пачку писем.
– Доверься мне и ни о чем не беспокойся. Создать большую сенсацию – в моих интересах. Мы сейчас взаимно интересны друг другу. Я ведь предупреждала, что всегда нахожу взаимовыгодный бизнес.
Она бережно взяла пакет, продолжая сыпать уверениями, что все будет в лучшем виде, заспешила к выходу, села в машину Павлова – и была такова.
Андрей думал о том, что у него не было другого выхода, что он поступил очень верно и что действительно такой капитал, которым столько лет владеют Проскурины, должен наконец заработать. А по-настоящему он может работать только во Франции, здесь это мало кому интересно. В общем, все складывается наилучшим образом, повторял про себя Павлов, заглушая непонятную тревогу, поднимающуюся откуда-то из-под ребер.
В самом начале третьего Андрея стало слегка знобить. Он уже давно отправил водителя за Троцкой, но они все не возвращались.
В 14.15 он позвонил водителю, но тот сообщил, что дама, которую он утром привез в посольство, оттуда еще не выходила. В 14.30 – ответ тот же. Тогда он позвонил самой Троцкой. Аппарат абонента был выключен или временно недоступен.
Павлов звонил каждые пятнадцать минут. Ответы раздражали своим однообразием: «Не выходила», «Попробуйте позвонить позднее».
«Как, ну как я мог повестись на ее уговоры?»
В самый разгар метаний позвонила Ангелина Ивановна, напомнив, что нашла совершенно замечательного архитектора и что он сегодня будет у них.
– Андрюша, вы обязательно должны быть – как главный заказчик. Архитектор приедет к пяти. Ну, мы договаривались… Ждем.
«Когда договаривались? Видимо, я что-то пропустил, – подумал Павлов. – О, ужас! Конечно договаривались. Письма! Наверняка о них зайдет речь. Надо срочно лететь туда, что-то сказать, чтобы не возникло подозрений. А потом ехать домой к этой авантюристке».
Андрей собрался с духом. Нельзя, чтобы кто-то заметил, как он нервничает. Надо успокоиться. Потом вызвал секретаря.
– Если будут спрашивать или кто-то приедет, короче, что бы ни случилось – срочно обо всем сообщать мне на мобильный.
Отдав указания, Павлов отправился к Проскуриным. По дороге позвонил Ане. Она была уже дома и собиралась за кормом для кота.
– Я сейчас буду, съездим вместе, – почему-то обрадовался Андрей. На фоне пропажи писем покупка еды для кота Фердинанда показалась чем-то успокаивающим. Таким семейным, приятным делом…
Знакомство с архитектором волновало его меньше всего. Однако повышенное внимание этого именитого мужчины к Ане и ее, как ему показалось, ответный интерес настроение Андрею не улучшили. Тем более ему надо поскорее добраться до Татьяны и во что бы то ни стало забрать письма, чтобы вернуть их сегодня же или… ну, хотя бы завтра утром.
Выйдя от Проскуриных, банкир опять набрал номер Троцкой. Абонент оказался доступен. Троцкая ответила как ни в чем не бывало:
– Извини, не смогла заехать, я завтра улетаю, была масса неотложных дел. Буквально через час я освобождаюсь и жду тебя на Академической.
«Блин! Через час! Я целый день места себе не нахожу, а у нее масса неотложных дел, о которых она и не подозревала, когда забирала письма. Мяса она не ест, видите ли! С провинциальностью своей борется! Ну не помогает ей это! Самая что ни на есть провинциальная беспардонность!»
Возвращаться к Проскуриным уже не имело смысла. Сейчас вечер, и он быстро доберется до места, гораздо раньше чем за час. «Ну да ничего, лучше раньше приеду и подожду уже там». Однако добирался долго, попал в колоссальную пробку на Ленинградском. Подъехав к дому Троцкой, Андрей решил позвонить Ане. Естественно, он никак не успеет вернуться до ухода Шапошникова, надо ее об этом предупредить…
Аня сказала, что архитектор действительно уже ушел. Спросила, скоро ли Андрей вернется.
– Сегодня уже вряд ли. Надо еще встретиться со школьным товарищем, он только что позвонил, кажется, у него какая-то финансовая проблема, потому давай все завтра. И передай Шапошникову, что я готов с ним встретиться тоже завтра к вечеру, где он скажет, а может, лучше у вас.
– Прекрасно! Конечно, лучше у нас, – согласилась Аня. Как показалось Андрею, каким-то слишком радостным тоном.
Что это ее так радует? То, что завтра она опять увидит этого занудного архитектора, который только и знает что многозначительно молчать! Ну, ничего, он еще разберется с этим мачо. Вот только письма заберет и…
В окнах у Троцкой горел свет. Слава богу! Дома. Уже легче. Он хотел набрать код, но в это время дверь открылась и из подъезда вышла молодая пара. Консьерж выскочил из своей каморки, почему-то вдруг заинтересовавшись, в какую квартиру он направляется и к кому. Удовлетворившись ответом, сказал:
– Вам на пятый этаж.
– Я знаю, – выдавил из себя Павлов.
Он долго давил на кнопку звонка, но никто не открывал. Потом нажал на ручку двери, и она легко подалась. Похоже, в квартире никого не было. В прихожей стоял чемодан, а в гостиной на диване – большой дорожный саквояж. Раскрытый. Павлов заглянул внутрь. Ничего похожего на сверток с письмами он там не увидел. Андрею становилось все более не по себе. Вышел из гостиной, заглянул в кухню. Там тоже никого.
Тогда он отправился в спальню…
Владимир Шапошников
Короткий телефонный разговор с Аней произвел на Шапошникова эффект холодного душа. Бесстрастный тон, подчеркнутая вежливость, а текст, который она произнесла, как чугунная баба, которой разрушают дома при сносе, не переставая грохотал в ушах. Прекрасный замок, построенный им в мечтах, начал стремительно рушиться.
– Мой жених хочет встретиться с вами. Он хочет обсудить смету расходов, гонорар, ну, все, что необходимо. Так что будем рады сегодня опять увидеть вас часов в пять вечера.
Вот ведь как! Есть настоящая жизнь – и при этом есть жених !
Владимир на автомате сел в свой «ренджровер», включил зажигание и, даже не отметив контрольным взглядом, как это он делал обычно, закрываются ворота гаража или нет, рванул по Успенскому шоссе к Москве, продолжая свой внутренний монолог:
«А для разминки, чтобы не выходить из формы, можно так, походя, проверить на стойкость встречных попутчиков! Он – жених, а вы, уважаемый, просто попутчик! Не более того. Возможно, что и звонила она при этом самом женихе – судя по ее официальному тону. Конечно, кто же разбрасывается богатыми женихами, у которых на счете наскребется не меньше пары-тройки миллиардов? Да никто! Такое бывает только в романах и голливудских мелодрамах, а в реальной жизни… Нет, ну неужели она такая же, как все?
Но если честно, то на самом деле на „всех“ она ну никак не похожа! Ни заносчивости, ни амбициозности. Такая легкость, простота в общении. Простота, идущая от глубины, душевной тонкости, способности слушать и понимать собеседника, умения настроиться на его волну… Вот именно! Вот оно правильное слово – умение. И на мою волну может настроиться, и на любую другую! А я-то размечтался…
А почему она, собственно, должна отличаться от прочих молодых барышень, которые считают самым существенным подтверждением своего очарования и женской состоятельности огромный дом на Николиной Горе? Больше и мечтать не о чем. Выше – только звезды. Не в телевизионном понимании сомнительной одноразовой славы, нет, просто звезды: на небе или, на худой конец, в Голливуде. И Аня ничуть не хуже других и, как все, хочет такого же дорогостоящего счастья, для которого любовь – обременительный раритет. Роскошный, но непрактичный.
Ну что ж, наверное, просто переоценил девушку. Думал, что она лучше других, а она просто не хуже. Когда все чувства направлены на деньги, то выбирают того, у кого этих денег больше. Вот и вся арифметика любви. Проверка алгеброй гармонии. В таких торгах участвовать не очень интересно.
Да, Аня потрясающая девушка: и воспитанна, и образованна, и родилась в хорошей семье. Но неужели даже она по сути ничем не отличается от всех этих жаб? Получается, что так».
Тут Владимир посмотрел на спидометр. Стрелка уже стала зашкаливать за отметку «150».
Совсем с ума сошел! Спокойствие, только спокойствие, как любила говорить мама… Шапошников сбавил скорость и начал рассуждать, как ему показалось, разумнее:
«Молодец, завел сам себя, Ромео перезрелый. Посмотри на все трезво, со стороны. Что особенного произошло? Виделись один раз в жизни. Там намечена свадьба. Жених дарит виллу. Она же не говорила, что собирается расторгнуть помолвку, что в корне меняет жизнь и готова идти за тобой на край света. Кстати, ты этого ей и не предлагал.
Просто был замечательный вечер с редким ощущением счастья. Вечер, когда все время хотелось улыбаться, хотелось петь и делать глупости. И все? И все. Согласись, маловато для претензий».
Шапошников укоризненно посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида. Стало неловко за самого себя – чуть соли на хвост насыпали, так он сразу и взвился. Возникли проблемы – значит, надо разбираться. Вот и поедем разбираться, а не устраивать скандалы с превышением скорости. Хорошо, посуды не было рядом, а то бы всю перебил.
Впрочем, уж лучше посуда, чем машина и собственная голова. Короче, нервы ни к черту.
Шапошников вообще-то не собирался вот так, по первому зову: «ты свистни, тебя не заставлю я ждать», лететь на встречу с женихом Ани. Он бы никуда не помчался даже в том случае, если бы у него не было запланировано на сегодня никаких встреч. Но планы как раз были, так что потенциальному супругу придется подождать, если известный архитектор не успеет к назначенному часу. Все же Владимир – человек занятой, и даже очень. Однако жизнь научила его обходиться без суеты.
Мама Володи, всю жизнь проработавшая на хлебозаводе одного из сибирских городов, воспитала в нем уважительное отношение к людям. На том же заводе работал и отец, но Владимир его не помнил. Ему едва исполнился год, когда отец погиб из-за нелепой случайности. В выходной отправился на лодке порыбачить. Было уже холодно, конец сентября. Лодка натолкнулась на топляк.
Удар был сильным и неожиданным. Лодка перевернулась, отец поплыл к берегу, его все время сносило течением, но он все-таки доплыл и даже вышел из воды. Однако сердце не выдержало переохлаждения, и он скончался, упав на берегу.
С тех пор Володю воспитывала только мама. Точнее сказать, ясли, школа, улица, соседи. Маме приходилось много работать. Замуж она больше не вышла, хотя ее и звали – но, видимо, не отпускала память об отце. На все вопросы о замужестве она отвечала как бы невзначай, словно это только что пришло ей в голову: «Видимо, незаменимые все-таки есть!»
Жили, конечно, трудно, но Володя никогда не ощущал себя каким-то обделенным или несчастным. Обитали они недалеко от Дома пионеров, и мудрая мама, «чтобы Володька не болтался по улицам», записала его во все имеющиеся там кружки: рисования, резьбы по дереву, по камню, в литературный кружок, в спортивную секцию греко-римской борьбы. Маленький Шапошников, парень способный и любопытный, везде был первым, а потому с удовольствием посещал все занятия и домой добирался затемно.
Так прошло детство, закончившееся в тринадцать лет, когда он поступил в строительный техникум. Учеба давалась легко, руки у него тоже были «тем концом вставлены».
Лучших выпускников техникума в тот год распределили на работу в Москву. Нужны были непьющие, работящие парни для строительства подземного оборонного объекта. Володя вообще считал себя счастливчиком и такие жизненные сюрпризы воспринимал как должное. Главное, его радовало, что он едет на работу, которая будет хорошо оплачиваться, а значит, наконец сможет помогать маме.
Москва обрушилась на юного Шапошникова всей мощью огромных расстояний, многолюдностью и непредсказуемостью. Первые свои выходные он провел, просто гуляя по городу. Особенно ему понравился центр. Правда, тогда, в 1985 году, когда Шапошников приехал в Москву, здесь царил совершеннейший упадок: «убитые» подъезды, почерневшие от времени и грязи фасады старинных домов столицы – все это создавало ощущение краха и распада, являя собой образ затухающего очага. Но Володя убожества вокруг себя вроде как и не замечал. С восьми утра бродил по улицам, впитывая энергетику исторической памяти, которую накопили за многие годы московские переулки и дома.
Однажды, обойдя Красную площадь и свернув наугад на первую попавшуюся улицу, Володя оказался на Лубянке. Тогда Лубянская площадь еще называлась площадью Дзержинского, но тех старых названий он теперь уже и не помнит. Потом Кузнецкий Мост, Неглинка… По бульварам он добрел до метро – да, тогда это была «Кировская». Проходя мимо огромного дома-корабля на Сретенском бульваре, смутно различая в сумерках разнообразные эркеры и фонари-канделябры вдоль всего дома, Владимир почему-то подумал: «Интересно, а что же там внутри? Сколько окон светится, и за каждым какая-то своя жизнь. Что за жизнь? Приближусь ли я к ней когда-нибудь?»
Он вдруг почувствовал, что жутко устал и ему позарез надо зайти в метро, сесть в вагон и вздремнуть. Благо такая возможность есть – суббота, народу мало. Однако народу было битком, всю дорогу до «Теплого Стана» новоиспеченный москвич простоял на одной ноге и, добравшись наконец до общежития, завалился спать в чем есть, успев только снять ботинки.
Ему снились дома, особняки, церкви, а он идет меж ними как-то так по-хозяйски, как будто сам их построил. Утром он проснулся совершенно обновленный, с четким ощущением новой ясности. Ну да, он теперь точно знает, чего хочет. Строить, и только строить, но не оборонные объекты под землей, а свои дома. Он хочет быть архитектором. В этом году поступить он уже не успеет, на дворе конец августа, да к тому же ведь надо готовиться. Но вот на будущий год он обязательно пойдет учиться на вечернее отделение в Архитектурный институт. А пока надо узнавать эту новую и во многом непонятную для него московскую жизнь…
Владимир уже давно жил за городом. После развода с женой квартиру, естественно, он оставил ей, а сам стал снимать дом в Барвихе.
После шестнадцати лет семейной жизни Шапошникову захотелось тишины и одиночества. Правда, с сыном он по-прежнему виделся каждые выходные, как по музею, водил его по городу, который стал для него родным. А дочку Владимир отправил учиться в Англию.
Дети – это святое, и все свои обязанности по отношению к ним он выполнял неукоснительно, однако продолжать совместную жизнь с женой больше не мог. Они никогда, по мнению окружающих, не подходили друг другу, а с годами их стала разделять настоящая пропасть. Ну все разное – отношение к людям, событиям, друзьям, деньгам. А скорее всего, беда в том, что просто чувства ушли и стали слишком заметны недостатки друг друга.
Модный архитектор уже не представлял себе жизни в шумном, замученном выхлопными газами городе, но любил бывать в центре Москвы. Теперь он стал совсем другим, чем тогда, в 85-м, когда Володя пешком обошел все улицы и переулки. Дома отреставрированы, улицы ухоженные, в прежде неприбранные московские дворики вписаны новые постройки. А сколько квартир преобразовано его стараниями…
Квартиру Виктора Зацепина он оформлял уже семь лет назад (как же летит время!). С тех пор он здесь не был, а теперь вот ехал второй раз за месяц – на этот раз для встречи с новыми хозяевами. Дело в том, что Виктор решил квартиру продать, поскольку перебрался с семьей во вновь отстроенный дом на Рублевке.
В прошлый раз, когда Володя направлялся сюда после многолетнего перерыва, он думал: интересно, как же этот интерьер выглядит сейчас? Наверное, придется многое обновлять для новых обитателей квартиры… Ну, посмотрим, посмотрим. Для того и ехал.
Пречистенка, Масловка, Сретенка – сколько всего связано с этими старыми московскими улицами. Здесь, в знаменитом доме Жолтовского на Смоленке, он жил в начале девяностых, когда вся оборонная работа потихоньку стала сворачиваться и было непонятно, что же делать дальше. Именно в этом доме он придумал собрать лучших специалистов и создать свою бригаду, которой по плечу самые невероятные задачи. Именно тогда он стал оформлять элитные квартиры – и, надо сказать, отлично получалось.
Поступить в Архитектурный не удалось. Приехав в Москву, он очень скоро встретил свою будущую жену Лиду. К моменту, когда надо было сдавать вступительные экзамены, она уже ждала ребенка. Все получилось не так, как планировалось, но Шапошников ни о чем не жалел. Раз уж складывается как складывается – значит, судьба у него такая, и он вполне ею доволен. Быть молодым отцом тоже очень приятно и радостно.
Однако он вовсе не собирался отказываться от своей архитектурной мечты, много читал и вскоре узнал, что даже великий Корбюзье не имел специального образования, что и дед, и отец Корбюзье занимались традиционным для Швейцарии ремеслом – расписывали эмалью крышки для часов и часовые циферблаты. Именно в мастерской отца будущий архитектор получил первые навыки рисования и ремесла и обнаружил яркие художественные способности. Его дарование было рано замечено, и Шарля Эдуара направили в городскую художественную школу – весьма достойное учебное заведение по подготовке мастеров декоративно-прикладного искусства.
Способности юного Шарля Жаннере быстро прокладывали ему путь к профессии. Ему еще не исполнилось восемнадцати, когда при поддержке учителя живописи Л’Эплатенье талантливый юноша получил свой первый архитектурный заказ. Один из членов совета школы неожиданно решил поручить молодому человеку постройку виллы для своего семейства. Дом был успешно построен, хотя, конечно, пока еще не отличался ни особой художественностью, ни оригинальностью. Этот творческий опыт произвел такое яркое впечатление на юного швейцарца, что тот, подобно многим провинциалам, решил отправиться в дальнее путешествие, которое должно было определить его дальнейшую судьбу. Возможно, он чувствовал себя д’Артаньяном – но только, в отличие от близкого ему по духу литературного героя, Шарль Эдуар Жаннере искал не подвигов и славы, а вершин мастерства и творческого самовыражения…
Узнав об этом, Володя Шапошников проникся к великому архитектору необычайной симпатией. Да, о Корбюзье говорили, что он создал стиль заводских санаториев советского периода и был идеологом массового бетонно-блочного строительства, а его вечный соперник Ллойд Райт пренебрежительно называл самого Шарля Эдуара «художником», а его дома будто бы сделанными из картона… Но о ком не говорят дурного – тем более коллеги… Все равно Корбюзье был и останется поэтом архитектуры и весьма достойным объектом подражания для каждого юного ума, мечтающего о зодчестве.
Володя тоже в восемнадцать лет волею судеб уехал в столицу. Причем, сам себе в том не признаваясь, уехал он за тем же – достичь вершин профессии и найти себя. И он тоже обожал рисовать – даже поступив в училище, не переставал посещать изостудию и тоже заболел архитектурой. И у него тоже был замечательный педагог по рисованию, который выделял Володю из всех остальных учеников. Единственная разница, что в Красноярске в те времена не было людей, которые могли бы построить для своей семьи особняк, а потому такого заказа поклоннику Корбюзье не досталось.
Не пришлось ему и попутешествовать, чтобы набраться впечатлений, не очаровывался Владимир в юности ни Италией, ни Будапештом, ни Веной, ни Парижем. Зато он приехал в Москву и тоже, как Корбюзье, стал учиться архитектуре на практике. Пусть не у Огюста Перре, построившего первый в мире железобетонный дом в Париже, – Шапошников учился у всех известных архитекторов сразу, по книгам и, конечно, на строительной площадке.
На самом деле различий в их жизни было значительно больше, чем сходства. Но Владимиру нравился Корбюзье, и он не зацикливался на непохожести.
– Мой жених хочет встретиться с вами. Он хочет обсудить смету расходов, гонорар, ну, все, что необходимо. Так что будем рады сегодня опять увидеть вас часов в пять вечера.
Вот ведь как! Есть настоящая жизнь – и при этом есть жених !
Владимир на автомате сел в свой «ренджровер», включил зажигание и, даже не отметив контрольным взглядом, как это он делал обычно, закрываются ворота гаража или нет, рванул по Успенскому шоссе к Москве, продолжая свой внутренний монолог:
«А для разминки, чтобы не выходить из формы, можно так, походя, проверить на стойкость встречных попутчиков! Он – жених, а вы, уважаемый, просто попутчик! Не более того. Возможно, что и звонила она при этом самом женихе – судя по ее официальному тону. Конечно, кто же разбрасывается богатыми женихами, у которых на счете наскребется не меньше пары-тройки миллиардов? Да никто! Такое бывает только в романах и голливудских мелодрамах, а в реальной жизни… Нет, ну неужели она такая же, как все?
Но если честно, то на самом деле на „всех“ она ну никак не похожа! Ни заносчивости, ни амбициозности. Такая легкость, простота в общении. Простота, идущая от глубины, душевной тонкости, способности слушать и понимать собеседника, умения настроиться на его волну… Вот именно! Вот оно правильное слово – умение. И на мою волну может настроиться, и на любую другую! А я-то размечтался…
А почему она, собственно, должна отличаться от прочих молодых барышень, которые считают самым существенным подтверждением своего очарования и женской состоятельности огромный дом на Николиной Горе? Больше и мечтать не о чем. Выше – только звезды. Не в телевизионном понимании сомнительной одноразовой славы, нет, просто звезды: на небе или, на худой конец, в Голливуде. И Аня ничуть не хуже других и, как все, хочет такого же дорогостоящего счастья, для которого любовь – обременительный раритет. Роскошный, но непрактичный.
Ну что ж, наверное, просто переоценил девушку. Думал, что она лучше других, а она просто не хуже. Когда все чувства направлены на деньги, то выбирают того, у кого этих денег больше. Вот и вся арифметика любви. Проверка алгеброй гармонии. В таких торгах участвовать не очень интересно.
Да, Аня потрясающая девушка: и воспитанна, и образованна, и родилась в хорошей семье. Но неужели даже она по сути ничем не отличается от всех этих жаб? Получается, что так».
Тут Владимир посмотрел на спидометр. Стрелка уже стала зашкаливать за отметку «150».
Совсем с ума сошел! Спокойствие, только спокойствие, как любила говорить мама… Шапошников сбавил скорость и начал рассуждать, как ему показалось, разумнее:
«Молодец, завел сам себя, Ромео перезрелый. Посмотри на все трезво, со стороны. Что особенного произошло? Виделись один раз в жизни. Там намечена свадьба. Жених дарит виллу. Она же не говорила, что собирается расторгнуть помолвку, что в корне меняет жизнь и готова идти за тобой на край света. Кстати, ты этого ей и не предлагал.
Просто был замечательный вечер с редким ощущением счастья. Вечер, когда все время хотелось улыбаться, хотелось петь и делать глупости. И все? И все. Согласись, маловато для претензий».
Шапошников укоризненно посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида. Стало неловко за самого себя – чуть соли на хвост насыпали, так он сразу и взвился. Возникли проблемы – значит, надо разбираться. Вот и поедем разбираться, а не устраивать скандалы с превышением скорости. Хорошо, посуды не было рядом, а то бы всю перебил.
Впрочем, уж лучше посуда, чем машина и собственная голова. Короче, нервы ни к черту.
Шапошников вообще-то не собирался вот так, по первому зову: «ты свистни, тебя не заставлю я ждать», лететь на встречу с женихом Ани. Он бы никуда не помчался даже в том случае, если бы у него не было запланировано на сегодня никаких встреч. Но планы как раз были, так что потенциальному супругу придется подождать, если известный архитектор не успеет к назначенному часу. Все же Владимир – человек занятой, и даже очень. Однако жизнь научила его обходиться без суеты.
Мама Володи, всю жизнь проработавшая на хлебозаводе одного из сибирских городов, воспитала в нем уважительное отношение к людям. На том же заводе работал и отец, но Владимир его не помнил. Ему едва исполнился год, когда отец погиб из-за нелепой случайности. В выходной отправился на лодке порыбачить. Было уже холодно, конец сентября. Лодка натолкнулась на топляк.
Удар был сильным и неожиданным. Лодка перевернулась, отец поплыл к берегу, его все время сносило течением, но он все-таки доплыл и даже вышел из воды. Однако сердце не выдержало переохлаждения, и он скончался, упав на берегу.
С тех пор Володю воспитывала только мама. Точнее сказать, ясли, школа, улица, соседи. Маме приходилось много работать. Замуж она больше не вышла, хотя ее и звали – но, видимо, не отпускала память об отце. На все вопросы о замужестве она отвечала как бы невзначай, словно это только что пришло ей в голову: «Видимо, незаменимые все-таки есть!»
Жили, конечно, трудно, но Володя никогда не ощущал себя каким-то обделенным или несчастным. Обитали они недалеко от Дома пионеров, и мудрая мама, «чтобы Володька не болтался по улицам», записала его во все имеющиеся там кружки: рисования, резьбы по дереву, по камню, в литературный кружок, в спортивную секцию греко-римской борьбы. Маленький Шапошников, парень способный и любопытный, везде был первым, а потому с удовольствием посещал все занятия и домой добирался затемно.
Так прошло детство, закончившееся в тринадцать лет, когда он поступил в строительный техникум. Учеба давалась легко, руки у него тоже были «тем концом вставлены».
Лучших выпускников техникума в тот год распределили на работу в Москву. Нужны были непьющие, работящие парни для строительства подземного оборонного объекта. Володя вообще считал себя счастливчиком и такие жизненные сюрпризы воспринимал как должное. Главное, его радовало, что он едет на работу, которая будет хорошо оплачиваться, а значит, наконец сможет помогать маме.
Москва обрушилась на юного Шапошникова всей мощью огромных расстояний, многолюдностью и непредсказуемостью. Первые свои выходные он провел, просто гуляя по городу. Особенно ему понравился центр. Правда, тогда, в 1985 году, когда Шапошников приехал в Москву, здесь царил совершеннейший упадок: «убитые» подъезды, почерневшие от времени и грязи фасады старинных домов столицы – все это создавало ощущение краха и распада, являя собой образ затухающего очага. Но Володя убожества вокруг себя вроде как и не замечал. С восьми утра бродил по улицам, впитывая энергетику исторической памяти, которую накопили за многие годы московские переулки и дома.
Однажды, обойдя Красную площадь и свернув наугад на первую попавшуюся улицу, Володя оказался на Лубянке. Тогда Лубянская площадь еще называлась площадью Дзержинского, но тех старых названий он теперь уже и не помнит. Потом Кузнецкий Мост, Неглинка… По бульварам он добрел до метро – да, тогда это была «Кировская». Проходя мимо огромного дома-корабля на Сретенском бульваре, смутно различая в сумерках разнообразные эркеры и фонари-канделябры вдоль всего дома, Владимир почему-то подумал: «Интересно, а что же там внутри? Сколько окон светится, и за каждым какая-то своя жизнь. Что за жизнь? Приближусь ли я к ней когда-нибудь?»
Он вдруг почувствовал, что жутко устал и ему позарез надо зайти в метро, сесть в вагон и вздремнуть. Благо такая возможность есть – суббота, народу мало. Однако народу было битком, всю дорогу до «Теплого Стана» новоиспеченный москвич простоял на одной ноге и, добравшись наконец до общежития, завалился спать в чем есть, успев только снять ботинки.
Ему снились дома, особняки, церкви, а он идет меж ними как-то так по-хозяйски, как будто сам их построил. Утром он проснулся совершенно обновленный, с четким ощущением новой ясности. Ну да, он теперь точно знает, чего хочет. Строить, и только строить, но не оборонные объекты под землей, а свои дома. Он хочет быть архитектором. В этом году поступить он уже не успеет, на дворе конец августа, да к тому же ведь надо готовиться. Но вот на будущий год он обязательно пойдет учиться на вечернее отделение в Архитектурный институт. А пока надо узнавать эту новую и во многом непонятную для него московскую жизнь…
Владимир уже давно жил за городом. После развода с женой квартиру, естественно, он оставил ей, а сам стал снимать дом в Барвихе.
После шестнадцати лет семейной жизни Шапошникову захотелось тишины и одиночества. Правда, с сыном он по-прежнему виделся каждые выходные, как по музею, водил его по городу, который стал для него родным. А дочку Владимир отправил учиться в Англию.
Дети – это святое, и все свои обязанности по отношению к ним он выполнял неукоснительно, однако продолжать совместную жизнь с женой больше не мог. Они никогда, по мнению окружающих, не подходили друг другу, а с годами их стала разделять настоящая пропасть. Ну все разное – отношение к людям, событиям, друзьям, деньгам. А скорее всего, беда в том, что просто чувства ушли и стали слишком заметны недостатки друг друга.
Модный архитектор уже не представлял себе жизни в шумном, замученном выхлопными газами городе, но любил бывать в центре Москвы. Теперь он стал совсем другим, чем тогда, в 85-м, когда Володя пешком обошел все улицы и переулки. Дома отреставрированы, улицы ухоженные, в прежде неприбранные московские дворики вписаны новые постройки. А сколько квартир преобразовано его стараниями…
Квартиру Виктора Зацепина он оформлял уже семь лет назад (как же летит время!). С тех пор он здесь не был, а теперь вот ехал второй раз за месяц – на этот раз для встречи с новыми хозяевами. Дело в том, что Виктор решил квартиру продать, поскольку перебрался с семьей во вновь отстроенный дом на Рублевке.
В прошлый раз, когда Володя направлялся сюда после многолетнего перерыва, он думал: интересно, как же этот интерьер выглядит сейчас? Наверное, придется многое обновлять для новых обитателей квартиры… Ну, посмотрим, посмотрим. Для того и ехал.
Пречистенка, Масловка, Сретенка – сколько всего связано с этими старыми московскими улицами. Здесь, в знаменитом доме Жолтовского на Смоленке, он жил в начале девяностых, когда вся оборонная работа потихоньку стала сворачиваться и было непонятно, что же делать дальше. Именно в этом доме он придумал собрать лучших специалистов и создать свою бригаду, которой по плечу самые невероятные задачи. Именно тогда он стал оформлять элитные квартиры – и, надо сказать, отлично получалось.
Поступить в Архитектурный не удалось. Приехав в Москву, он очень скоро встретил свою будущую жену Лиду. К моменту, когда надо было сдавать вступительные экзамены, она уже ждала ребенка. Все получилось не так, как планировалось, но Шапошников ни о чем не жалел. Раз уж складывается как складывается – значит, судьба у него такая, и он вполне ею доволен. Быть молодым отцом тоже очень приятно и радостно.
Однако он вовсе не собирался отказываться от своей архитектурной мечты, много читал и вскоре узнал, что даже великий Корбюзье не имел специального образования, что и дед, и отец Корбюзье занимались традиционным для Швейцарии ремеслом – расписывали эмалью крышки для часов и часовые циферблаты. Именно в мастерской отца будущий архитектор получил первые навыки рисования и ремесла и обнаружил яркие художественные способности. Его дарование было рано замечено, и Шарля Эдуара направили в городскую художественную школу – весьма достойное учебное заведение по подготовке мастеров декоративно-прикладного искусства.
Способности юного Шарля Жаннере быстро прокладывали ему путь к профессии. Ему еще не исполнилось восемнадцати, когда при поддержке учителя живописи Л’Эплатенье талантливый юноша получил свой первый архитектурный заказ. Один из членов совета школы неожиданно решил поручить молодому человеку постройку виллы для своего семейства. Дом был успешно построен, хотя, конечно, пока еще не отличался ни особой художественностью, ни оригинальностью. Этот творческий опыт произвел такое яркое впечатление на юного швейцарца, что тот, подобно многим провинциалам, решил отправиться в дальнее путешествие, которое должно было определить его дальнейшую судьбу. Возможно, он чувствовал себя д’Артаньяном – но только, в отличие от близкого ему по духу литературного героя, Шарль Эдуар Жаннере искал не подвигов и славы, а вершин мастерства и творческого самовыражения…
Узнав об этом, Володя Шапошников проникся к великому архитектору необычайной симпатией. Да, о Корбюзье говорили, что он создал стиль заводских санаториев советского периода и был идеологом массового бетонно-блочного строительства, а его вечный соперник Ллойд Райт пренебрежительно называл самого Шарля Эдуара «художником», а его дома будто бы сделанными из картона… Но о ком не говорят дурного – тем более коллеги… Все равно Корбюзье был и останется поэтом архитектуры и весьма достойным объектом подражания для каждого юного ума, мечтающего о зодчестве.
Володя тоже в восемнадцать лет волею судеб уехал в столицу. Причем, сам себе в том не признаваясь, уехал он за тем же – достичь вершин профессии и найти себя. И он тоже обожал рисовать – даже поступив в училище, не переставал посещать изостудию и тоже заболел архитектурой. И у него тоже был замечательный педагог по рисованию, который выделял Володю из всех остальных учеников. Единственная разница, что в Красноярске в те времена не было людей, которые могли бы построить для своей семьи особняк, а потому такого заказа поклоннику Корбюзье не досталось.
Не пришлось ему и попутешествовать, чтобы набраться впечатлений, не очаровывался Владимир в юности ни Италией, ни Будапештом, ни Веной, ни Парижем. Зато он приехал в Москву и тоже, как Корбюзье, стал учиться архитектуре на практике. Пусть не у Огюста Перре, построившего первый в мире железобетонный дом в Париже, – Шапошников учился у всех известных архитекторов сразу, по книгам и, конечно, на строительной площадке.
На самом деле различий в их жизни было значительно больше, чем сходства. Но Владимиру нравился Корбюзье, и он не зацикливался на непохожести.
Клиенты
Тот день, когда он впервые после огромного перерыва приехал в квартиру Виктора Зацепина, явственно запечатлелся в его памяти. И надо сказать, не без оснований.
Виктор тогда немного опоздал. Владимир заметил, что, несмотря на обычную приветливость, давнишний знакомый чем-то явно озабочен. Поднялись в пентхаус. Они не виделись целых семь лет. Наверное, необходимы какие-то серьезные работы, подумал Владимир, может быть, это удручает Зацепина.
Виктор тогда немного опоздал. Владимир заметил, что, несмотря на обычную приветливость, давнишний знакомый чем-то явно озабочен. Поднялись в пентхаус. Они не виделись целых семь лет. Наверное, необходимы какие-то серьезные работы, подумал Владимир, может быть, это удручает Зацепина.