Соломко Наталья. Белая лошадь - горе не мое

   - Ты мне раньше этого не говорил... - удивленно перебил Исаков-младший.
   - Раньше ты был ребенком, и из-за этих твоих дурацких разговоров у тебя не было неприятностей. Не было именно в силу того, что ты - ребенок и никто к твоим словам всерьез не относился. А теперь ты вырос, и это надо учитывать.
   - Значит, говорить то, что хочешь, можно только тогда, когда к твоим словам всерьез не относятся?
   - Не иронизируй, - поморщился Исаков-старший. - Дело серьезное. Честно говоря, я давно уже не одобряю твое пристрастие к ораторской деятельности. К чему это? Что это может изменить? Чего ты хочешь?
   - Справедливости!
   Исаков-старший хмыкнул.
   - Ты ведь неглупый человек, Боря. Пора бы уже понять, что жизнь штука сложная, и движут ею вовсе не законы добра и справедливости. Есть законы посерьезней...
   - Ты мне раньше этого не говорил... - упрямо повторил Исаков-младший уже с отчаянием.
   Ему хотелось, чтобы отец и теперь не говорил ему этого, потому что ему стало вдруг тоскливо и неуютно: изменилось все как-то вокруг... Дома, что ли, скособочились на родной улице или небо стало ниже в мире, где, оказывается, не в добре и справедливости было дело... И это отец ему говорил, самый главный человек, самый умный, все на свете знающий и понимающий...
   - Как ты можешь? - растерянно сказал Исаков-младший. - Что ты говоришь?! Ты - человек искусства!.. Ты что, меня разыгрываешь?
   Ах, как славно было бы, если бы отец вдруг рассмеялся и сказал: "Конечно! А ты что, поверил?"
   - Искусство! - усмехнулся Исаков-старший. - Ты книжек начитался, Боря. Искусство - это искусство, а жизнь - это жизнь, их ни в коем случае не надо путать, ты что, еще не понял?
   - Но ты же всегда...
   - Оставь! - сморщился, как от зубной боли, Исаков-старший. - Да, говорил! Потому что всему свое время. Моральные законы надо усвоить, чтобы потом через них перешагивать. Я надеялся, что, усвоив, ты сам поймешь что к чему... А ты еще не дорос, оказывается! Поверь, мне больно разбивать твои иллюзии, но пора уже. Донкихотство твое нелепо и опасно. И слава богу, что у вас есть такой умный завуч! Подумай о характеристике, тебе через два года поступать. Или ты хочешь стать неудачником?
   - Плевал я! - крикнул Исаков-младший.
   - Это что-то новенькое... - насторожился Исаков-старший. - Ты, кажется, собирался стать кинорежиссером. Что, передумал?
   - А для этого обязательно сначала стать подлецом? - запальчиво спросил Исаков-младший.
   Ему хотелось, чтоб отец обиделся, опомнился, закричал, что не надо гипербол, он совсем не то имел в виду...
   - Если тебя интересует мое мнение, - сухо сказал Исаков-старший, - то лучше уж быть подлецом, чем неудачником. Запомни: подлец - понятие относительное, а неудачник - всегда неудачник...
   - А ты?.. - с отчаянием спросил Исаков-младший, начиная кого-то ненавидеть. - Ты... удачлив?
   Исаков-старший остановился посреди улицы, будто на стену наткнулся, и взглянул сыну в лицо.
   - Да... - медленно сказал он. - И от моих удач тебе тоже кое-что перепадает... Ты не замечал?
   Исакову-младшему в мгновение стало жарко. "Вот он какой!.. - со стыдом подумал он, слушая про джинсы, кожаный пиджак, замшевую куртку, два магнитофона, транзистор и часы "Сейко". - Вот он какой, все подсчитал..." - и сказал:
   - Мне от тебя ничего не надо!
   - На два тона ниже, - посоветовал Исаков-старший. - Соседям вовсе не обязательно вникать в суть наших разногласий...
   Они уже входили в подъезд.
   - Романтик! Давай-давай, попробуй пожить в соответствии со своими высокими идеалами! Кончишь школу, поступишь в какой-нибудь затрапезный институт! Или сразу - в ПТУ! Это даже сейчас можно, давай! В армию сходи, кстати! Поживи, как все, идеалист паршивый!
   - И поживу!
   - Поживи-поживи! Я думал, ты умнее!
   - Значит, ошибался, - огрызнулся Исаков-младший.
   - Бывает, - зло кивнул Исаков-старший. - Только надолго ли тебя хватит?
   - Не волнуйся, - не глядя на отца, пробормотал Исаков-младший. - Меня на всю жизнь хватит!
   Вот что произошло вчера вечером...
   - В ПТУ я вчера был... - тихо сказал Боря. - Там набор уже кончен... А домой все равно не вернусь...
   - Знаешь что, - отозвался Саня, - а ты живи у нас...
   Сразу после первого урока к Александру Арсеньевичу подошла англичанка, преподававшая в его классе. Он улыбнулся ей как можно обаятельней, потому что догадался: жаловаться будет. Англичанка на улыбку, однако, не смягчилась и посмотрела на Александра Арсеньевича так, будто подозревала, что он заодно со своими учениками.
   - Ваш класс совершенно распоясался!
   Саня уже постиг, что в таких случаях лучше не перебивать, а внимательно слушать все, что скажут и при этом выражать на лице полнейшее согласие и даже некоторое возмущение своими учениками. Этому его научил Аристотель, хотя сам данной тактики не придерживался и за учеников своих заступался.
   - Урок невозможно вести! - жаловалась англичанка. - Мяукают, гавкают! Не класс, а зверинец. Исупов как с цепи сорвался, это же отпетый хулиган какой-то! Вы разберитесь, этого так оставлять нельзя!
   Александр Арсеньевич выразил на лице своем все, что положено, и пошел разбираться.
   Родной шестой "Б", вместо того чтобы гулять, как положено, по коридору, толпился в классе.
   - Доброе утро! - сурово сказал Александр Арсеньевич нарушителям. Кто мяукал?
   - Вот он... - Вова Васильев с готовностью вытащил из парты худого рыжего котенка. Рыжий взглянул на учителя желтыми глазами и в подтверждение Вовиных слов горестно мяукнул.
   - Я его у школы нашел...
   - Миленький, правда? - зашумели девочки, потянувшись к рыжему. - Сан Сенич, глядите, какой хорошенький!
   - Ну не хапайтесь, не хапайтесь! - загородил рыжего Адыев. - И так всего затискали!
   - Он есть хочет! - жалостливо сказала толстая и добрая Курбатова.
   - Вот и отдай ему свою колбасу!
   - Я уже отдала, а он все равно хочет... Он на уроке всего два раза и мяукнул-то, а она сразу раскричалась!
   - Не сразу, - уточнил Адыев. - В первый раз она только спросила, кто хулиганит. А Вовка говорит: "Я".
   - А что мне было делать?
   - Она Вовку выгнала, а он снова мяукнул! Ну, котенок, а не Вовка, Вовка уже за дверью был... Тут и началось...
   - Ясно, - вздохнул Александр Арсеньевич. - А гавкал кто?
   - Я! - уныло отозвался Исупов Леша.
   - Зачем?
   - Просто так! - ответил Лешка, стараясь, чтоб вышло грубо.
   - Просто так делает один дурак! - наставительно объяснил ему Александр Арсеньевич. - Позавчера ты пел на уроке, вчера жег расческу, сегодня гавкал... Может быть, уже хватит?
   Исупов Леша глубоко задумался.
   - Нет, еще не хватит... - тоскливо отозвался он наконец.
   После этого ответа Саня на Лешку обиделся с новой силой и решил больше с ним не разговаривать. И вообще не обращать внимания.
   - Что с кошаком делать будете? - спросил он, не обращая больше на Исупова Лешу внимания. - Или все уроки мяукать намерены?
   - Можно, я его домой отнесу?.. Мама сиамского хочет завести, да достать не может, я ее уговорю, что не надо сиамского, сиамские - они дураки такие...
   - Сам дурак! - обиделся за сиамских кто-то из девочек.
   - Они злющие! - пояснил Вова. - Я злых не люблю. Лучше мы этого заведем... Ну можно, Сан Сенич?..
   - Иди. Но чтоб одна нога здесь, другая там...
   Васильева Вову с котом словно ветром сдуло.
   У Бедной Лизы разболелся зуб, и потому сочинение на волнующую тему "Кем я хочу стать?" в пятом "Д" пришлось проводить Александру Арсеньевичу, у него как раз "окно" было.
   Александр Арсеньевич сидел на подоконнике и думал, что скоро зима, а пятый "Д" прилежно делился планами на будущее, время от времени незаконно справляясь у него, как пишется то или иное слово. Только у второгодника Вахрушева планов на будущее не было.
   - Ты почему не пишешь, Вахрушев? - строго спросил Александр Арсеньевич.
   - Да он никогда не пишет! - зашумел пятый "Д", отрываясь от работы. Все равно пару получит, зачем ему!..
   - Да о чем ему писать-то? - ехидно крикнул кто-то. - Он же дворником будет!..
   Вахрушев в разговор о своем будущем не вмешивался. Сидел и молчал, как всегда.
   - Между прочим, - нахмурившись, сказал Александр Арсеньевич, - многие великие люди учились в школе плохо.
   Будущие капитаны, летчики, космонавты и артистки захохотали, у них было здоровое чувство юмора: второгодник Хрюшкин - великий человек! Разве не смешно?
   Саня оглядел хохочущий пятый "Д" и очень рассердился.
   - Не отвлекайтесь, - велел он, пошел и сел рядом с Вахрушевым. Тот сидел один на последней парте, у окна.
   - Не обращай на них внимания, - сказал он шепотом. - Пиши! Назло пиши...
   Вахрушев смотрел в сторону, молчал.
   - Слышишь? Пиши, чтоб самому интересно было... Пиши, что хочется!
   - Как это? - сквозь зубы спросил Вахрушев.
   - А так! Есть же у тебя самое главное, тайное желание...
   Вахрушев пожал плечами, ответил угрюмо:
   - Про то писать нельзя.
   - Почему?
   - Не положено.
   - Ерунда! - сказал Саня. - На то и сочинение, чтоб писать не то, что положено, а то, что хочется. Ты представь, что было бы, если б все писали то, что положено!.. Со скуки умереть можно было бы! И книг хороших не было бы, если бы писатели писали, что положено...
   - Я не писатель...
   - Это еще неизвестно. Кто тебя знает - кто ты... Пиши!
   На первой парте решительно подняли руку.
   - А это только Вахрушеву можно писать что хочется? - с обидой спросила голубоглазая маленькая девочка. - Или всем остальным тоже?
   - Всем! - сказал Александр Арсеньевич решительно.
   Глаза у Сани слипались - ведь ночью он почти не спал. Но пришел из школы Арсений Александрович, озабоченно взглянул на сонно ужинающего Борю и увлек сына в ванную.
   У Арсения Александровича только что был Исаков-старший. Директор успокоил его: все в порядке, Боря жив-здоров, но дома жить не хочет... Исакова-старшего, надо сказать, это успокоило не очень.
   - Что ты, как педагог, в этой ситуации должен и обязан был сделать?! - возмущенным шепотом выговаривал в ванной Арсений Александрович.
   - Что? - сонно спросил Саня.
   - Снять конфликт, объяснить мальчику, что он не прав!
   - А если он прав?
   - Даже если он прав, ты, ради мира в семье, должен был...
   - Зачем?! - вскочил Саня. Сон его прошел, он готов был спорить.
   А директор школы спорить не хотел: чего уж теперь спорить, после драки кулаками махать... Он только посмотрел на сына долгим отчаявшимся взглядом.
   Отчаяние его проистекало из того, что сын-учитель не понимает самых простых истин:
   п е р в о е: есть дети и есть взрослые. Взрослые - это взрослые. А дети - это всего лишь дети, неужели непонятно?
   в т о р о е: дети ни за что не отвечают и живут себе припеваючи. Взрослые отвечают за все. И за детей, между прочим, тоже!
   т р е т ь е: поэтому, даже если взрослые и бывают неправы в отдельных (редких) случаях, то они все равно правы. Потому что они взрослые, они хозяева мира!
   ч е т в е р т о е: а дети пока только растут и ничего в мире не понимают. Что они знают о жизни? Да ничего они не знают, кроме того, что написано в учебниках. Да и то, что написано в учебниках, будем откровенны, они знают не то чтобы очень! А туда же - в судьи: то им не так, это им не так, умникам! Судить-то легко, а попробовали бы сами...
   - Попробуют, не волнуйся! - пообещал Саня директору школы.
   Нет, сын был решительно неисправим. Арсений Александрович вздохнул и отправился спать. Он ведь тоже провел нынче бессонную ночь.
   - Жареный петух тебя еще не клевал в это самое место... - с грустью пробормотал он. - Вот будет у тебя самого сын, я погляжу, что ты тогда скажешь...
   На следующий день Саня впервые в жизни поссорился с Аристотелем.
   - Бросьте вы! - покачал головой историк, посвященный в суть Бориной истории. - Он сын своего отца. Только он этого еще не понял.
   - Неправда! - горячо возразил Саня. - Вы не понимаете!..
   - Кабы... - вздохнул Аристотель.
   - Ну почему, почему вы так говорите?! Борька - замечательный человек, он всегда за всех...
   - Это у него от хорошей жизни, - махнул рукой историк. - Сытый, ухоженный, беды не нюхавший...
   - Ну да! - взъелся Саня. - Жареный петух его не клевал, да? Это мы уже слышали!
   Аристотель прищурился, внимательно посмотрел на Саню:
   - Нехорошо, конечно, но хочешь пари?
   - Какое?
   - Я утверждаю, что гордому, мятежному юноше Исакову двух недель вполне хватит, чтоб осознать свою ошибку и вернуться в лоно родной семьи...
   - Матвей! - укоризненно вмешался Арсений Александрович.
   - Спорим! - яростно согласился Саня. - Кто проиграл - уходит из школы заведовать овощебазой!
   - Ну уж нет! - усмехнулся Аристотель. - Это - уволь...
   - Боитесь? - торжествовал Саня.
   - Тебя, дурака, жалко... - вздохнул Аристотель, и Саня вдруг подумал, что Матвей Иванович стал старым, а ведь раньше все понимал... Печально стало Сане.
   - Сегодня тридцатое сентября, запоминайте, Матвей Иванович, - сказал он.
   И опять пришла долгожданная суббота.
   В полночь небо над лесом вызвездило. Ясное, большое, оно стояло над головой...
   - Сан Сенич... - позвал в тишине Толик Адыев. - А ведь правда, там кто-то есть?.. - он лежал навзничь посреди поляны и пристально смотрел в небо, будто хотел разглядеть этого "кого-то" немедленно. - Может, сейчас тоже смотрит на нас и мучается, есть мы или нет...
   Это начинались лесные разговоры: ночь, огонь - можно говорить, не боясь, что посмеются, покрутят пальцем у виска...
   - Бог, что ли? - настороженно спросил Кукарека.
   - Люди... Братья по разуму...
   - Наверное, есть, - отозвался Саня.
   - А как это - Вселенная бесконечна? - задумалась вдруг толстая девочка Мила и перестала жевать.
   - Да очень просто! - решительно ответил Вовка Васильев. - Нет конца и все!
   - Все звезды, звезды?
   - Ну.
   - А за ними что?
   - Тоже звезды, чего тут непонятного?
   - Да ведь все равно они где-то кончаются, а там что будет?
   - Они не кончаются, вот и все, поняла?
   Мила мотала головой.
   - А тебе не все равно? - скучно спросил Лешка.
   - Нет, - испуганно ответила Мила. - Мне не все равно, мне страшно...
   - Ну и дура! - пробормотал Лешка. - Нашла чего бояться.
   - Чего бояться? - удивился Васильев. - Вот скоро уже совсем все откроют и мы узнаем, как тут все устроено!
   - А я люблю из форточки ночью смотреть... - сказала Юля. - Ночью встанешь потихоньку, высунешься, а до самого горизонта окна светят... Так странно - люди кругом живут... Рядом, а никогда не узнаешь, какие они, как им там... А на звезды лучше долго не смотреть: им всё всё равно. И тебе всё всё равно делается, смотришь на них, смотришь и забываешь: где ты, кто ты, зачем ты?..
   - А из форточки дует, между прочим, - перебил сестру Кукарека. - И прямо на меня! Понятно теперь, почему я всегда простуженный!
   - Хоть бы они прилетели! - вздохнул Адыев.
   - Сан Сенич! А про "летающие тарелки" - это правда? - раздалось сразу несколько голосов.
   - Да вранье! - закричал сердито Кукарека.
   - Почему это вранье?! - возмутились девочки.
   - А вы их видали?
   - А может, и видали! - заводным голосом сказал Вова Васильев.
   - Интересно, где это ты видал?
   - Где надо!
   - А не видал, так и не говори!
   Не приходилось сомневаться, что к представителям иных цивилизаций Кукарека относится крайне недоброжелательно.
   - По его - не видел, так этого, значит, и нет! - заступился за пришельцев Адыев.
   - А и хотя бы!
   - А магнитное поле ты видел? Что ж, его тоже нет, по-твоему? поинтересовался Боря, который снисходительно прислушивался к этому разговору, но не вмешивался.
   - Магнитное поле - это ладно! - сердито сообщил Кукарека. - Оно наше, а не чужое какое-нибудь... А этим чего надо? Приперлись на своих тарелках и подглядывают? Кто их звал?
   - Зато они войны не допустят! - вмешался Адыев.
   - Ой, хорошо как! - обрадовалась Мила. - Кукарека, слышишь? А ты на них злишься!
   - А по-моему, стыдно... - тихо сказала Юля. - Будто мы дети, а они поставлены глядеть, чтоб мы чего не натворили... Мудрые дяди с другой планеты!
   - Так у них же цивилизация выше нашей! Вот они и хотят помочь!
   - Больно надо! - завелся Кукарека. - Если б они как люди - прилетели, представились! А то засекретились!
   - Темный ты! - закричал Васильев. - Не понимаешь, да: им же сперва разобраться во всем надо!
   - Пусть у себя разбираются!
   - А они у себя уже разобрались!
   - И мы разберемся! - уверенно сказал Кукарека.
   - Детское время кончилось, - скомандовал Саня.
   У костра остались только Юля и Боря, они были "взрослые", к ним это не относилось.
   Боря был молчалив и сосредоточен на своем несчастье. Вчера он опять ездил по городу, искал ПТУ, где еще принимают желающих получить рабочую профессию. И нашел, а Арсений Александрович решительно отказался выдать Боре документы: никаких ПТУ, надо кончать школу, а не дурака валять... Боря сообщил ему, что у нас в стране любой труд почетен, что сейчас большая нехватка рабочих рук, и даже объяснил, что рабочий класс авангард мирового революционного движения, но Арсений Александрович остался неумолим. А ведь все так хорошо складывалось: и кормили бы три раза в день, и одевали, и общежитие обещали дать, несмотря на то что Боря не иногородний. А через два года стал бы Боря высококвалифицированным маляром-штукатуром...
   Боря сидел, глядел в огонь и мечтал, как идет он по городу, в спецовке идет такой, синей, грубой, заляпанной краской (он видел таких людей на улицах), на ногах у него тяжелые, грязные ботинки, а навстречу отец... В своем любимом светлом костюме, с бабочкой, в руках цветы (с премьеры идет)... И вот они случайно встречаются на улице - главный режиссер театра и маляр-штукатур. Боря с сожалением смотрит на отца (взрослый, сильный, всего сам достигший, не сломленный жизненными испытаниями человек), а отец прячет глаза, отец приходит домой, отец курит сигарету за сигаретой, не спит, бродит по квартире... Ночью у Бори раздается звонок... Или нет, Боря ведь живет в общежитии, там нет телефонов... Ночью кто-то стучит в дверь. Боря открывает. Это отец. Он говорит глухим, растерянным голосом: "Я пришел сказать, что я все понял. Ты прав, я прожил жизнь напрасно..." А Боря ему отвечает: "Извини, но я ничем не могу тебе помочь, ты сам во всем виноват"...
   - Да хватит тебе переживать... - вздохнул Саня.
   - Александр Арсеньевич, ну как вы не понимаете, - сердито отозвался Боря, - не могу же я жить на вашем иждивении.
   - Перестань, - поморщился Саня. - Прокормим, - и подмигнул безутешному Боре. - Зато, когда станешь великим режиссером кино, мы же гордиться будем, а?
   - Я считать все буду, а потом отдам...
   - Тьфу! - Саня даже рассердился. - Счетовод!
   - Да нет, Борька прав, - покачала головой Юля. - Неловко это как-то... Надо что-то придумать... Слушай, Борь, а ты на почту иди, телеграммы носить!
   - А возьмут?
   - Да бросьте вы, зачем это нужно! - не согласился Саня, а из палатки вылез Кукарека в обнимку с рыжим котом Вовы Васильева (Вова расставался с ним только на время занятий в школе) и заявил:
   - А чего? Конечно, иди, Боря! Ты же мужчина, а мужчина сам за себя отвечает!
   - Живо в палатку, мужчина! - нахмурился Саня. - Завтра не поднять будет, да?
   - А если мне надо?
   - Коту тоже надо?
   - А там темно, я один боюсь! - и Кукарека, прижимая к груди рыжего, ушел в лес. - У нас Юлька каждое лето работает! - прокричал он из тьмы, потому что маминой зарплаты не хватает, а на мне к тому же и горит все, как на огне, что ж делать? Я, как в восьмой перейду, тоже буду летом работать. А Борька что - хуже?
   - Вот именно, - подтвердил Боря.
   - Борьке даже полезно, раз он в кинорежиссеры собирается, - сказала Сане Юля. - Ему жизнь надо очень хорошо знать, а не только книжки читать...
   - А книги разве не жизнь? - спросил Саня.
   Юля взглянула на него темными своими строгими глазами, улыбнулась и сказала:
   - Вы очень хороший... И добрый... Только вы еще совсем ребенок...
   От этих слов обидно стало Сане и счастливо, и, чтоб Юля, Боря и Кукарека этого не заметили, он иронически улыбнулся и сообщил Юле, что она сама еще очень юная и глупая особа. А Юля ему ответила, что женщина внутренне взрослеет раньше мужчины, и поэтому внутренне она значительно старше...
   - Ну да, - сказал остроумный Саня, - вы мне внутренне в бабушки годитесь, да?
   А потом Боря уснул прямо у костра, лес стоял тихо-тихо.
   - Я вас помню, когда вы еще в школе учились... Вы с нами на концерт ходили. Зимой, в пятом классе... Тогда снег шел такой пушистый, мы его ртом ловили, пока Аристотеля на остановке ждали. Мы на конечной договорились встретиться и ехать вместе, а он опаздывал. Мы уже хотели за ним бежать, а тут вы вместе пришли... Помните?
   Саня помотал головой.
   - Вы были без шапки, весь в снегу, а Аристотель сказал: "Это мой друг Саня, прошу любить и жаловать", а мы сразу стали вас разглядывать... Так интересно было!
   - Почему это? - насторожился Саня.
   - Ну, вы ведь были сын Арсения Александровича, мы так близко в первый раз вас видели, вы на другом этаже учились. Я все пыталась себе представить, как вы приходите домой, а там - Сень Саныч... Думаю, как же вы с ним разговариваете и не боитесь?.. Еще думала, "ты" или "вы" вы ему говорите?.. А на концерте вы сидели рядом с Машкой Матвеевой, она тогда в вас сразу втрескалась, а мы дразнились...
   - А эта Матвеева, видно, прозорливая девушка, - серьезно отозвался Саня. - Сразу поняла, какой прекрасный молодой человек сидит с ней рядом. Это такая черненькая, в очках, да? На втором ряду в прошлом году сидела?.. Очень славная девушка...
   - А вы совсем не помните про концерт?
   - Совсем... Ну, а дальше что было?
   - В антракте вы побежали за мороженкой, а мы...
   И Саня все вспомнил!.. Это в филармонии было, зима, десятый класс. Он даже вспомнил, как залихватски подмигивал в зал старенький балалаечник... А в зале, в девятнадцатом ряду (и ряд помнил!), сидела Кондратьева из десятого "Г", и Сане все время хотелось оглянуться, поглядеть туда, но он не смел... Вот как это было. А потом они встретились в антракте. "Как, и ты здесь?.." - неискренне удивился Саня (он и с Аристотелевыми пятиклассниками-то напросился только потому, что услышал случайно на перемене: Кондратьева сегодня идет в филармонию), и они встали в очередь за мороженым. Нужно было говорить что-то, остроумное, непринужденное, а Саня смотрел в сторону и молчал как дурак... И все, все - и Кондратьева, и тетка, продающая мороженое, и вся длинная очередь, наверно, понимали, что Саня влюблен в Кондратьеву по уши...
   - Вы в нее были влюблены? - спросила проницательная и бестактная Юля.
   - В кого?
   - Ну в девочку, с которой вы стояли за мороженым...
   А Саня ответил:
   - Много будете знать - скоро состаритесь.
   - Вы ее тогда спасали?
   - А как же! - хмыкнул Саня. - Я всех девочек, в которых влюблен, обязательно спасаю...
   - Нет, правда...
   - Она не из нашего класса была, - он вздохнул. - А я спасаю девочек исключительно из своего класса, Юля...
   Саня не очень любил вспоминать этот случай... Глупый, нелепый случай, имевший место наутро после выпускного. Потом в газетной заметке Саня именовался не иначе как "герой", который, "рискуя жизнью, спас своих товарищей"...
   Не любил же Саня об этом вспоминать по целому ряду причин. Во-первых, потому, что героическому Сане было сначала очень страшно, а потом - очень больно, вспоминать об этом не очень-то приятно. А во-вторых, потому, что если сказать кому, в чем заключался "героический поступок", так ведь это один смех... Даже в газете постарались обойтись возвышенной лексикой, конкретно ничего не называя. Потому что, ну, как тут сказать?.. "Бросился под велосипед"?.. Это же просто обхохочешься!..
   Было так: бродили до рассвета, не хотели расходиться. Да признаться, и боязно было расходиться: вот мы еще вместе, мы еще класс, но это уже в последний раз... Сегодня утром они разойдутся навсегда. Где-то совсем рядом каждого караулит уже своя судьба, какая-то новая, неведомая жизнь... Школа кончилась. Долго они ждали этого, мечтая о свободе, но вот сбылось, и теперь каждому было не по себе: а что там, впереди?..
   Хохотали, пели, что-то кричали весело, бродя по пустынным светлеющим улицам, а тревожно было, потому и цеплялись друг за друга, не хотели расходиться. И, когда Тюля сказал, что дома у родителей припрятана бутылка шампанского, все шумно обрадовались, появилась причина еще побыть вместе: как же можно разойтись, не выпив Тюлино шампанское?! И пошли, гомоня, по улицам.
   Тюля жил в узком крутом переулке, в деревянном одноэтажном доме. Кто-то вошел во двор, кто-то остался у ворот, и, пока Тюля на цыпочках крался к холодильнику, бывшие одноклассники развлекались как могли. В частности, выкачен был со двора старенький Тюлин велик "Орленок" без цепи и без педалей. В младые лета Тюля ездил на нем в школу, а на переменах мальчишки лихо гоняли на нем по школьному двору... Теперь-то уж не погоняешь: коленки в руль упираются.
   Ветерана приветствовали радостными криками. Костик Зубов посадил на раму Оленьку Клевако, сел сам и, неуклюже загребая длиннющими ногами, выкатил на дорогу. Велик облепили со всех сторон, и Костю с Оленькой покатили с жизнерадостными воплями по улочке вверх, а там развернули и толкнули под горку. Костя и Оленька хохоча летели вниз, за ними, тоже хохоча, бежало полкласса, еще полкласса с интересом наблюдало, стоя у Тюлиных ворот, а внизу, из переулка, выезжала поливальная машина... И все еще хохотали и кричали что-то, но произошло уже некое общее замирание, некое тягостное замедление, как во сне или в кино, когда бегущего героя сейчас убьют выстрелом в спину и режиссер дает зрителю возможность наглядеться и проститься... Замерли те, что бежали за велосипедом, замерли те, что стояли и наблюдали, замер в воротах своего дома Тюля с поднятой над головой бутылкой шампанского, и только медленно-медленно катили друг другу навстречу старенький велик без педалей и поливальная машина.