Соломко Наталья. Белая лошадь - горе не мое

   - Это ты на меня не обращал! Все девчонки по тебе с ума сходили: ах, Санечка, ах, какой он милый, ах, он замечательный, ах, у него уроки интересные!.. А ты был такой...
   - Какой?
   - Глаза горят, брови нахмурены, и ясно, что ничто, кроме экономической географии, тебя не интересует...
   - Я, между прочим, для тебя все рассказывал!
   - Ой, мама! - сказала вдруг Юля.
   Навстречу шла Лола Игнатьевна и смотрела на них пристально и недоумевающе.
   - Свернем! - зашептала Юля.
   - Ни за что! - восстал Саня. - Что я, мальчик, прятаться!
   - Здравствуйте, - сказали они чинно, поравнявшись с завучем.
   - Здравствуйте, Александр Арсеньевич... Здравствуй, Петухова... Гуляете?.. - растерянно поинтересовалась Лола Игнатьевна.
   - Гуляем, - хором ответили Саня и Юля.
   Недоумение на лице завуча медленно, но верно сменялось неодобрением. Было заметно, что Лоле Игнатьевне есть что сказать гуляющим учителю и ученице, но что-то (педагогическая этика, видимо) ее сдерживает. Зато можно было не сомневаться, что в другое время и в другом месте каждому будет сказано все, что положено.
   - До свидания, - вежливо сказал Саня. - Мы пойдем.
   - До свидания, - отозвалась Лола Игнатьевна и твердо сжала губы.
   - Она стоит, нам вслед смотрит, - оглянулась Юля. - Что теперь будет?
   - Ничего! - нахмурился Саня. - В конце концов, это ее не касается.
   - Наверно, она так не думает, - предположила Юля.
   Саня и сам об этом догадывался, но сказал беззаботно:
   - Да ну ее!
   Исупов Леша был доставлен в школу пожилой толстой лейтенантшей детской комнаты милиции. Исупов Леша бил стекла. И не где-нибудь, а именно в детской комнате милиции.
   - Подошел, взял камень, - растроенно повествовала лейтенантша, - и запустил в окно... И стоит, нахал, смотрит! Даже не убегает!
   - Выйди пока в коридор, - велел Исупову Арсений Александрович. Слушай, Александр, а что это с ним в последнее время творится?
   Саня пожал плечами.
   - Может, врачам его показать?
   - Не выгораживайте, не выгораживайте! - осерчала лейтенантша. - Чуть что - они сразу у вас больные делаются!
   - Погодите! - поморщился Арсений Александрович. - Не надо так решительно возмущаться, с мальчиком явно что-то происходит...
   - То-то он стекла бьет, болезный!
   - Скажите, - грозно взглянул на лейтенантшу директор, - если бы вы были хулиганкой, стали бы бить стекла среди бела дня да еще в детской комнате милиции?
   - Запросто! - ответила лейтенантша, без труда представив то, о чем ее просили. - У нас знаете какие отчаянные экземпляры попадаются! Это ж одно удовольствие - высадить стекло именно в детской комнате милиции, после этого и уважать себя можно...
   - А эти отчаянные экземпляры предпочитают уважать себя на воле или в милиции?
   - Чего? - не поняла лейтенантша.
   - Я спрашиваю, выбив стекло, вы бы что, стояли и ждали, когда вас заберут?
   - Ну вот еще, убежала бы! - сказав эти слова, она задумалась. Действительно, чего ж это он?.. Ведь стоял, долго стоял... Мы-то сначала растерялись.
   - Кабы я знал, чего он... - вздохнул Арсений Александрович.
   А Исупов Леша понуро стоял в коридоре, и лицо его не выражало ни раскаяния, ни страха, а только отчужденность. Будто не он час назад высадил стекло, не его привели к директору и не ему грозят теперь серьезные неприятности...
   - Александр, дома у него как?
   - Да нормально, кажется...
   - Брат, что ли? - спросила лейтенантша, взглянув на Саню. - Похожи... Ты в каком классе?
   - Это классный руководитель, - разъяснил директор, стараясь не улыбнуться.
   - Ну-у? - Женщина вздохнула. - Учителя нынче... Такие молоденькие, господи...
   - Давайте о деле говорить, - нахмурился Саня, которому слова эти не очень понравились.
   - А чего говорить-то? - вздохнула женщина. - Разбирайтесь, а я пошла... Дел-то у нас невпроворот...
   - Исупов! - позвал Арсений Александрович. - Заходи. И рассказывай...
   - Чего? - дернул Леша плечом.
   - Зачем ты все это устраивал?.. Говори-говори. Ведь была же у тебя какая-то цель, верно?
   - Не было... - ответил ученик, взглянув исподлобья.
   - Не ври.
   Исупов замкнуто молчал.
   - Ладно, Исупов, - хмыкнул директор, - чтоб ты не думал, что директора школ беспросветно глупые люди, я тебе помогу. Слушай меня. Уроки ты срывал нарочно...
   "Как это - нарочно? - удивленно подумал Саня. - Зачем? Чепуха какая!"
   - При этом ты всеми силами стремился получать двойки. Тоже нарочно, потому что ученик ты - хороший. Способный. И учиться тебе легко. Но и этого показалось тебе мало: ты закурил в туалете... И именно в тот момент, когда туда вошел дежурный учитель. Обрати внимание на то, что дозорный в коридоре успел всех предупредить и все благополучно выбросили сигареты. Только ты стоял и курил. И чуть в обморок не упал, кстати, потому что курить не умеешь...
   Исупов Леша подавленно молчал.
   - И что же из всего этого следует? - задумчиво спросил директор. - В течение двух недель ты совершал хулиганские действия не по велению сердца, не от души, если так можно выразиться, а с какой-то загадочной целью, стараясь зарекомендовать себя отпетым хулиганом. Ты лез на рожон...
   "А ведь верно... - ахнул Саня. - Почему же я этого сразу не заметил?!"
   - Но тебе крупно не повезло, - со вздохом продолжал Арсений Александрович. - Потому что классный руководитель все время покрывал тебя, спасал, в общем, сводил твои старания на нет, да еще и глядел на тебя с обидой. Тебе и так было плохо, потому что делать все, что ты делал, тебе было совестно, а он смотрел на тебя с укором и ждал, когда же ты одумаешься. Я все правильно говорю?
   Исупов Леша горестно кивнул.
   - А одуматься ты не мог...
   - Да!
   - Ну а теперь объясни, зачем?
   Исупов Леша сказал стеклянным голосом:
   - Чтоб их вызвали...
   - Кого - их? Куда вызвали? По порядку, а то не совсем понятно.
   - Родителей, - по порядку ответил Исупов. - В школу...
   - Угу, - пробормотал Арсений Александрович и искоса взглянул на сына.
   - Я не дам им разойтись, - звонко и зло произнес Леша. - Не дам, и все!
   Родители ссорились давно. Вечером, когда Леша и Виталька "спали". Они ссорились, а бессонные братья лежали во тьме и слушали. Виталька засыпал первым. Он был маленький. А Леша лежал, слушал его ровное сопение и думал, думал... Потому что вон она - полоска света под дверью, и там тоже не спят. Разговаривают...
   - Надо иметь мужество, - говорят там, - и смотреть правде в лицо. Мы уже не любим друг друга...
   - Да, надо исправлять ошибку, пока ее еще можно исправить, ведь жизнь проходит...
   Они каждый вечер так говорят.
   Это мама так говорит папе. Это папа так говорит маме.
   - Раз все ушло, зачем мучиться, кому это надо? - говорят они, а Леша Исупов лежит в темной комнате, слушает и думает: "Мне. Мне это надо, у меня ничего не ушло, я люблю вас..."
   - Сан Сенич, - сказал Лешка, вдруг решившись, - пойдемте к нам, я вас очень прошу! - и он заговорил торопливо и сбивчиво: - Я не так хотел, я хотел, чтоб по-настоящему... Правда! Только так не получилось... Я хотел, чтоб Лола Игнатьевна их вызвала, так лучше было бы! А вы... Сан Сенич, я так старался, а вы все, все мне портили... Пойдемте, Сан Сенич, я все придумал, слушайте! - Лешка забыл про директора и обращался только к Сане, говорил так, будто все уже было решено: - Вы придете, будто ничего про это не знаете, про это не надо говорить, они только рассердятся, да и не послушаются они - у них уже все решено... Вы придете к ним и скажете про меня... Скажете им, что я стал отвратительно учиться. Срываю уроки, распоясался совсем... Ну все, что в таких случаях обычно говорят! Ну там, что школа со мной замучилась, что по мне колония плачет... Что я в детской комнате милиции на учете... Скажите им это, Сан Сенич!
   Саня растерянно молчал.
   - Ты считаешь, что это поможет? - не глядя на Исупова Лешу, спросил Арсений Александрович.
   - Да! Да! Им тогда не до того станет, понимаете? У них же сын гибнет, его спасать надо!
   - Во сколько родители будут дома?
   - В шесть.
   - Хорошо, - сказал Арсений Александрович. - Он придет.
   Проглядел Саня Лешку, сердился, обижался и ничего не понимал... А ведь должен был насторожиться давно: в тот вечер, когда Исупов сидел у него дома на подоконнике, молчал и болтал ногами... "А он откуда все знает?.. - думал Саня об отце. - Ему и не положено... А он знает и сразу догадался, а я тупой, самовлюбленный болван!.."
   - В шесть, Александр, - повторил отец.
   Саня кивнул уныло:
   - Только знаешь, мне кажется, что это бесполезно...
   - Возможно, - отозвался Арсений Александрович. - И даже вероятнее всего.
   - Тогда зачем мы это делаем?
   - Я сказал: ты пойдешь туда и скажешь все, что нужно, - отчетливо выговорил Арсений Александрович. Будто приказал.
   И странно стало у Сани на душе: отец, которого он с детства выучил наизусть, показался вдруг каким-то иным, совсем незнакомым человеком... И будто бы человек этот знал что-то такое, что от Сани таилось за семью печатями, какая-то тайна жизни, которую он ведал, а Саня только впервые заподозрил ее существование... Он приказал сыну, не спрашивая, согласен тот или нет, и Саня почувствовал, что должен подчиниться. А что это за тайна? И почему она давала отцу несомненное право приказывать?.. Неужели дело в том, что он старше? Или там она, эта тайна, в грядущих годах, и надо жить и жить, чтобы она тебе открылась?..
   "А может, и правда, - совершенно неожиданно для себя подумал Саня, они (взрослые) понимают в жизни больше, чем мы?.."
   - Я в шесть не могу, - виновато сообщил Саня Юле из телефона-автомата.
   - Случилось что-нибудь?..
   - Ну! - и он рассказал ей про Лешку.
   - Ты только не бойся, - строго сказала Юля, как-то сразу почуяв, что идти к Лешке Сане страшно. - Ты притворись...
   - У меня может не получиться...
   - Ну представь, что ты Лола Игнатьевна!
   - Попробую... - подавленно отозвался Саня. - Жди меня в восемь там же...
   Легко сказать "попробую", а какая из Сани Лола Игнатьевна?! На душе у Сани было тошно. То есть так скверно, что хоть иди в пустой, облетающий лес и вой там волком... Жизнь казалась ему несправедливой и злой. Неправильно, жестоко все в ней было устроено, и он, Саня, учитель, ничего не мог изменить, никого не мог спасти...
   Саня шагает по улице. Он идет к ученику Исупову Леше, рассказывать родителям, что по сыну колония плачет... Он идет и думает о Лешке, о его папе и маме. О своем отце думает, которого, как выяснилось, он совсем не знает... О себе он думает, и о Юле, и о своем сыне... У сына ямочки на щеках, темные глаза... Ни за что, никогда Саня его не бросит!..
   В общем, совершеннейшая каша в голове у Александра Арсеньевича, учителя географии!.. Какой сын, что за глупости? Нет у него никакого сына, и думать ему об этом рано еще!..
   Исупов Леша жил в новом доме-башне на одиннадцатом этаже. Саня пришел без пяти шесть, но сразу стало ясно, что он все-таки опоздал: из-за двери отчетливо доносился срывающийся Лешкин голос:
   - Вы не одни, нас четверо, поняли?
   Там, по всей вероятности, шел скандал, и было совершенно непонятно, почему Лешка решил затеять его, ведь договорились же!..
   - Вы забыли про нас! - это Лешка.
   - Прекрати истерику! - мать.
   - Никто вас не забывал... - отец.
   Слышимость была превосходная, и Саня торопливо позвонил, чтобы не слушать.
   В квартире все смолкло, будто вымерло, долго не отпирали. Деваться Сане было некуда, он позвонил снова, хотя было совершенно непонятно, что же теперь он должен делать...
   Дверь открыл отец. Молодой, высокий, похожий на Лешку.
   - Здравствуйте, - сказал он. - А Леши нет дома...
   - Не ври! - отозвался из глубины квартиры Исупов.
   - Извините, Александр Арсеньевич, - неловко сказал отец. - У нас тут...
   - Проходите! - сказала мать, появляясь в коридоре. - Не обращайте внимания. - И уже сыну: - Я надеюсь, при гостях ты не будешь выяснять отношения?
   Саня прошел и увидел Исупова, он стоял посреди комнаты, сунув руки в карманы, и качался с носков на пятки.
   - Они уже развелись, оказывается, - скучно сказал Исупов Сане. - Так что все это лишнее...
   - Алешка! - просительно сказал отец.
   - Не надо было жениться, - злобно посоветовал ему Исупов. - Или, по крайней мере, не стоило заводить нас с Виталькой.
   - Я рекомендую тебе успокоиться и помолчать, - решительно сказала мать. - Что случилось, Александр Арсеньевич?..
   - Да так, мелочи, - хмыкнул Исупов. - Не стоит об этом говорить, у вас свои проблемы... Вам же квартиру надо разменивать, и побыстрее, с этим теперь такая морока!.. Пойдемте, Сан Сенич, не будем им мешать, им еще столько нужно обсудить. Нас с Виталькой они уже разделили, а вещи еще нет...
   Он выскочил в коридор, сорвал с гвоздика штормовку и хлопнул дверью.
   - Извините... - неловко пробормотал Саня. - Я пойду, до свидания...
   Осень была в городе, прекрасная светлая осень, на углу Кировградской и Симбирского ждала Саню Юля. Лешка уже наревелся и успокаивался потихоньку. Саня дал ему носовой платок, а когда Лешка привел себя в порядок, взял его за руку и пошел на свидание...
   - Тут вам послание, - сказала Лола Игнатьевна, пригласив Александра Арсеньевича к себе в кабинет. Она подала ему самодельный конверт, на котором неровными печатными буквами значилось: "Александру Арсеничу лично в руки".
   - Стихи какие-то, без подписи, - пожала плечами Лола Игнатьевна. - Не очень умело, но для начала неплохо.
   - А вы что, читали?
   - Разумеется! Конверт сунули под дверь учительской, надо было разобраться...
   - Да ведь тут написано - лично! - раздраженно произнес Саня. - И адресовано не вам.
   - А если бы это какое-нибудь хулиганство было? Не понимаете? И вообще, Саша, я вас позвала по серьезному делу, спрячьте свое письмо в карман, садитесь.
   Лола Игнатьевна некоторое время молчала, собираясь с мыслями, а Саня сидел и ждал, не сомневаясь, в общем, о чем пойдет разговор.
   - Не подумайте, что я ханжа... - деликатно начала завуч. - Я не вижу ничего скверного в том, что учитель и ученица гуляют вместе...
   - А что тут можно увидеть скверного? - дерзко поинтересовался Саня.
   - Вот вы опять не хотите меня понять! - вздохнула Лола Игнатьевна. Я вам, собственно, ничего еще не сказала, а вы уже упрямитесь. Между тем, если уж говорить прямо, такие прогулки не совсем типичны... Я высказываю не свое частное мнение, а общепринятую точку зрения!
   - Будьте добры, - воинственно отозвался Саня, - покажите мне, где в Уставе средней школы это записано.
   - При чем тут Устав! - удивилась Лола Игнатьевна. - Неужели вы сами не понимаете?.. Если бы Петухова училась в младших классах - гуляйте на здоровье, никому и в голову ничего не придет, а тут... Петухова - уже взрослая девушка, об этом не надо забывать, а вы - молодой человек...
   - И что же тут нетипичного? - заинтересованно спросил Саня. По-моему, как раз все очень даже типично.
   - Вы все шутите, а какое у окружающих может сложиться мнение, вы подумали?
   Быть бы учителю географии поразумнее, не спорить, не упрямиться, а кивнуть и перенести свои прогулки в другой район, так нет же!
   - С кем я гуляю по улице - мое личное дело, - решительно ответил он завучу. - Прошу вас более этого вопроса не касаться!
   И ушел. Конечно, Лола Игнатьевна вызвала и Юлю, но всегда вежливая ученица вдруг надерзила завучу и ушла, хлопнув дверью.
   Таким образом, прогулки учителя и ученицы не прекратились, ужасное, нетипичное явление продолжало иметь место...
   - А он не разговаривает с нами, и все! - горестно рассказывала Юля. Подумаешь, гордый! Мы ему звоним, а он трубку бросает... И на уроках ведет себя, знаешь... Официально... Что нам, на колени перед ним теперь вставать?!
   - Вы первые начали, - вздохнул Саня. - А Матвей Иванович - он обидчивый...
   - Мы первые?! - возмутилась Юля. - А кто сказал: "Паситесь, мирные народы"?!
   Конфликт Аристотеля с десятым "А" затянулся. Поначалу десятый "А" дружно бойкотировал своего наставника и ждал, когда он раскается. Аристотель не раскаивался, и это было так странно, что ученики, отменив бойкот, попытались объяснить ему всю недопустимость его поведения. Тут-то выяснилось, что это не десятый "А" с Аристотелем, это Аристотель с десятым "А" не разговаривает!.. И тогда гордые, своевольные древние греки вдруг ощутили себя сиротами. Хоть храбрились, хоть и твердили: "Подумаешь", но было им не по себе. Шамин был подвергнут остракизму. "Все из-за тебя!" говорили трудному подростку. Шамин отмалчивался и смотрел мимо одноклассников...
   Юля сказала:
   - Вот давай к нему сходим, а?
   - Здорово живешь, я-то тут при чем? - удивился Саня.
   - Если я с тобой приду, может, он меня не прогонит...
   - Он и так не прогонит.
   - Ага, уже троих прогнал, думаешь, мы не ходили?
   Саня вздохнул и согласился.
   - Давай только зайдем ко мне, я книги возьму...
   Дома был Боря, он собирал вещи.
   - Ты чего это? - удивилась Юля. - Что случилось?
   - Ничего, - ответил Боря. - Все в порядке, просто я решил вернуться домой.
   - А-а... - понятливо кивнул Саня и отвернулся.
   - Вы поймите меня правильно, - поспешно сказал Боря, глаза у него были ясные, уверенные. - Не могу же я жить у вас всю жизнь!
   - Да-да, - кивнул Саня, не глядя, потому что деловито перекладывал конспекты у себя на столе и делал вид, что ничего не случилось. А ведь случилось...
   - И потом, мама переживает, она ведь ни в чем не виновата. А с почты я уволился вчера, потому что не могу там... Так что у меня другого выхода нет...
   - Да-да, - согласился Саня.
   - Отец, в сущности, прав. Я не виноват, что жизнь так плохо устроена. Можно, конечно, не замечать этого и делать вид, что все в ней прекрасно и удивительно, но это просто неумно! Я думаю, оттого что я испорчу себе жизнь, никому лучше не станет. Я прав?
   Вопрос был чисто риторический. Саня не ответил, посмотрел на Борю и спросил меланхолически:
   - Какое сегодня число?
   - Двенадцатое, - ответил Боря, взглянув на часы. - А что?
   Аристотель Сане и Юле не удивился, сказал только:
   - Имей в виду, Петухова, что тебя пускаю только из вежливости. Ишь, чего придумала!.. А разговаривать с тобой все равно не буду, и передай своим одноклассникам, что я ваши подметные письма выбрасываю, не читая...
   - Матвей Иванович, а откуда вы это знали?.. - хмуро спросил Саня.
   - Что?
   - Про Борю. Что через две недели...
   - А-а... - понял Аристотель и поглядел на Саню с жалостью. - Вон что... Уже?
   Саня кивнул.
   - Ну и как он ушел?
   Поскольку Саня горестно молчал, ответила Юля:
   - Поблагодарил за гостеприимство, а напоследок сообщил, что не сможет больше быть старостой географического кружка, потому что по воскресеньям у него тренировки, его папа в секцию каратэ устроил... Так что в походы он ходить не сможет...
   - Замечательно! - одобрил Аристотель - Спорт - это отлично, развивает физически, дает бодрость, здоровье. Не понимаю, Саня, почему это правильное решение Исакова заняться спортом вызывает у тебя отрицательные эмоции...
   - Он же предатель! Понимаете? - сказала Юля.
   - У вас все предатели! - сердито пробормотал Аристотель. - Глупости это все!
   - Вы считаете, - с вызовом произнесла Юля, - что если ему только шестнадцать?..
   - Я считаю, - морщась, перебил Аристотель, - что предать можно только то, что ты любишь, во что веришь. А Исаков ничего не предавал, он просто выбрал то, что ему выгоднее, всего-то!
   - Но он же с нами был! - потерянно сказал Саня.
   Худо было ему и не очень понятно, как же все это случилось...
   "Дети - маленькие мудрецы"! "Устами младенца глаголет истина"! Как же так? Ведь в походы вместе ходили... Сидели рядом у костра, сколько всего было сказано... Ведь так хорошо все было!
   - Он же все понимал, он наш был!
   - Никогда он не был "наш"... - вздохнул Аристотель. - Он "свой" был, вежливый, начитанный мальчик. Очень благополучный, у которого всегда и все в жизни было замечательно...
   - Но он всегда за всех заступался!
   - А! - махнул рукой Аристотель. - Это, знаешь ли, очень приятно, когда тебе ничего за это не грозит. А теперь он сообразил, что жизнь вовсе не праздник, и, в общем, ему крупно повезло в ней, надо дорожить... И пропади она пропадом, справедливость эта, коли из-за нее надо поступиться своими удобствами...
   - Значит, Исаков-старший был прав? - тоскливо спросил Саня. - Жизнь проста: лучше быть подлецом, чем неудачником?
   - Жизнь прекрасна! - грозно краснея, отвечал Аристотель. - И не говори пошлости! А Исаков-старший прав быть не может - он знать не знает, что такое жизнь! Для него она - полная кормушка, а остальное его не касается. Он ни за что не отвечает, у него нет святынь, он не живет, он мародерствует!..
   Аристотель грузно опустился на стул, посидел, успокаиваясь, спросил:
   - Котлеты вам греть?
   - Не надо нам котлет, - горестно отозвался Саня. - Матвей Иванович, кому же верить?..
   - Людям, миленький.
   - Ну почему жизнь такая?.. Несправедливо это, не хочу я так!
   - Да где же я тебе другую возьму? - развел руками Аристотель.
   - Даже жить не хочется...
   - Веревочку дать? - заботливо предложил Аристотель. - Я-то еще поживу, сколько можно, мне нравится. Есть в ней, в жизни, что-то такое обнадеживающее...
   - Что?
   За окном стоял темный осенний вечер, начинался дождь. Саня сидел на подоконнике, на своем привычном, законном месте... Подоконник этот был обжит им с детства, тут было уютно, тепло, весело - прекрасные, летящие часы жизни провел Саня на подоконнике у Аристотеля. Разве могло ему хоть когда-нибудь прийти в голову, что он будет сидеть здесь в тоске, не зная, как жить дальше?..
   - А подумай-ка... От сотворения мира зло покушается на добро. Обрати внимание: для того чтобы победить, злу необходимо искоренить добро под корень, а это, надо сказать, позиция очень слабая и проигрышная...
   - У добра еще слабее и проигрышней... - печально отозвался Саня.
   - Не скажи! Добро не нуждается в уничтожении зла, оно, видишь ли, вообще не совместимо с уничтожением. Это ведь только нынче додумались, что добро должно быть с кулаками...
   - А вы разве не согласны? - удивилась Юля.
   - Да какое же это добро, ежели оно с кулаками? - пожал плечами Аристотель. - И почему бы уж тогда не с пулеметом? Вот, допустим, взять бы да и уничтожить просто-напросто всех злых, нехороших людей... Добро бы восторжествовало?
   - Разве их уничтожишь? - вздохнула Юля.
   - Восторжествовало бы или нет, я вас спрашиваю?!
   - Теоретически... - ответила Юля.
   - Не надо теоретически! - рассердился Аристотель. - Подумай еще... Только не забудь представить горы трупов... Люди эти были, конечно, злые и нехорошие, но оставшиеся добрые и хорошие встретят в этом случае торжество добра по колено в крови...
   - Что же делать? Сидеть сложа руки?
   - Нет, милые, руки складывать не надо. Просто у добра другие законы. Вспомните историю человечества: война на войне, кровь рекой. Древняя и древнейшая история написаны ею, а наша эра с чего началась? Пришел некто, утверждавший, что он - сын бога, и стал учить людей добру, справедливости, любви. Его распяли, а потом стали убивать во имя его: во имя добра, справедливости, любви... Средние века - кровь, новая история - кровь, я уж не говорю о новейшей... И что же? Истребили? Одолели? Зло торжествует? Нет, милые мои! Люди-то живут, любят, жалеют! Сколько зла - а добро неистребимо! Все стоит оно, держится, не отступает. А раз держится, не сдается - жизнь прекрасна! И не надо выдумывать другую - привыкайте к этой...
   ...В субботу, собираясь в лес, Саня обнаружил в кармане пиджака мятый самодельный конверт. Тот самый, что отдала ему Лола Игнатьевна. А он положил в карман и забыл.
   Это действительно были стихи:
   Весна теперь на улеце
   В траве босиком
   дружные и добрые бежым мы со щенком.
   Не крышь, не стен не надо
   весна - хорошый дом,
   там дружные и добрые мы со щенком жывем.
   Мы с ним еще не вырасли и дружым,
   а потом я стану злобным дяденькой
   а он бездомным псом.
   Больше ничего на листке в клеточку не было, но Саня сразу понял, кто это писал. Не по количеству ошибок, не по косому отвратительному почерку... Он просто вспомнил другое стихотворение, про которое никто не понял, что оно - именно стихотворение:
   Я хотел бы
   быть невидимкой,
   бродить по улицам
   и улыбаться тем,
   кто меня увидел...
   Но Саня спешил, а телефона у Вахрушева не было. Приходилось отложить встречу до понедельника. Саня взглянул на часы - нет, сегодня уже не успеть...
   И опять - вечер, лес, небо над головой... Мальчики и девочки у лесного огня, притихшие, задумавшиеся... Любил Саня эти часы в лесу, у огня, с разговорами...
   - Да если б не космос, то жить-то совсем бы скучно было! - вздохнул Васильев, гладя кота. - У нас тут все давным-давно открыто, никаких интересных тайн не осталось... И смотреть-то не на что!
   - Ой уж! - не согласился кто-то. - Ты в Африке был хотя бы?
   - Да ее по телеку сто раз казали!
   - Нет... Вот бы самим бы там побывать... Попутешествовать...
   Саня слушал, смотрел в огонь. Легкое, порывистое пламя металось над прогорающими ветками, превращалось в искры, и они уносились вверх, где начинался ветер, и под ним забормотали живые, темные лапы сосен, вверх, вверх, вверх неслись искры, туда, где загадочно и пугающе молчало небо, все в гроздьях звезд...
   - Да здесь-то, конечно, все привычно... - вздохнул Васильев.
   Во тьме вдруг тонко и страшно крикнула ночная птица, и все вздрогнули, затихли.
   - Какая это птица? - спросил вдруг Саня. - Кто знает?
   Не знал никто.
   - А это какое дерево?
   - Сосна.
   - А вон то?
   Опять никто не знал.
   Саня выдернул из темноты сухой стебель мятлика:
   - Как называется?
   - Ну, Сан Сенич, ну откуда мы знаем? - удивился Васильев.
   - Самое время в Африку ехать! - покачал головой Саня. Чужестранцы...
   Ах, дальние страны, уж больно вы далеко...
   А ведь как манили в детстве, какие сладкие сны дарили, какие бессонницы... Что рядом с ними были серые поля, начинавшиеся сразу за городом, и леса по краям разъезженной грязной дороги?.. Семнадцать Сане было, что ли, когда Аристотель грохнул кулаком по столу и сказал: "Поехали!.." Нет, шестнадцать... Сентябрь, десятый класс, какой-то смутно помнящийся разговор о Трансваале (Саня как раз начитался о героических бурах и бредил Южной Африкой: Калахари, Драконовы горы, мыс Доброй Надежды)... Что-то он сказал такое - ну, глупость несусветную, вроде: вот бы где родиться и жить, а Аристотель рассвирепел: "Поехали!.. Я тебе покажу!" - "Куда поехали, зачем поехали? - всполошилась Елена Николаевна. - Матвей, ты с ума сошел, у него десятый класс!.." Однако поехали: как-то расписание у Аристотеля удачно подошло, а Сане, хоть и без особой радости, позволено было прогулять понедельник... На Аристотелеву родину поехали, в деревню. Полтора часа самолетом до Москвы, потом - три часа скорым, да еще пять местным, стареньким, грязным поездом... На рассвете были "дома" - в полузаброшенной деревне, где Аристотеля не помнила ни одна живая душа и сам он лишь с трудом нашел место, где стоял когда-то их дом. Тоскливо отчего-то стало юному Сане, и смотреть было не на что - темные избы да поле какое-то... А Аристотель, все злой, все взбудораженный, тащил его на автобус, и опять ехали, ехали куда-то... Саня в автобусе уснул, и такого, сонного, усталого, десять раз пожалевшего о том, что поехал, вытащил его Аристотель из автобуса и сказал: