Страница:
У больших социальных групп действительно имеются отличительные психологические качества и они играют активную роль в общественной жизни. Исследовать эти качества – давняя философская, в том числе и марксистская, традиция. Но, обнаруживая идейные, духовные мотивы деятельности людей, надо идти дальше, вскрывать за этими духовными моментами их материальную первооснову. Представители психологического направления, например, пытаются объяснить главенствующую роль буржуазии в капиталистическом производстве и жизни общества в целом ее выдающимися волевыми и организаторскими качествами. В таком «объяснении» все поставлено с ног на голову, ибо, очевидно, капиталист не потому капиталист, что он организатор, а, наоборот, он становится организатором в силу владения средствами производства.
Техницистское направление
К синтезу социально-философского знания
Глава вторая
1. Человек и история
Человек как предпосылка истории
Общественная практика
Человек как результат истории
Техницистское направление
Самым «молодым» среди основных течений социальной философии является техницизм, возникший в двадцатые годы нашего века в работах американца Т.Веблена.
Техницизм, подобно биологизму и психологизму, также в значительной степени возник как методологическая оппозиция историческому материализму, причем оппозиция весьма своеобразная.
Чтобы понять одну из его особенностей, необходимо иметь в виду, что с момента появления исторического материализма оппоненты пытаются представить его в качестве экономического материализма, т. е. такой социально-философской концепции, которая, якобы, отрицает активную роль любого из внеэкономических факторов (политического, морального, художественного и т. д.). Эти обвинения слышны и сегодня, но наряду с этим мы видим, как сами оппоненты в лице техницистов скатываются к чему-то похожему на экономизм, причем в его наиболее упрощенном варианте. Из двух сторон способа производства материальных благ техницисты обращают внимание только на одну – производительные силы, игнорируя производственные отношения. Но даже производительные силы берутся не в целостности: односторонне выпячивается роль техники (средств производства) и совершенно игнорируется человек как главная производительная сила общества.
Парадигма техницистского мышления уже с сороковых годов проникает в самые различные направления западной, в частности американской, социологии. На техницистском мировоззрении основывалась общеисторическая концепция «стадий экономического роста» У.Ростоу, которая наряду с теорией «единого индустриального общества» РАрона стала непосредственным и главным источником целого поколения концепций «индустриализации». «Постиндустриализм» 60—70-х годов несколько сглаживает техницистскую бескомпромиссность «индустриалистов» путем повышения внимания к явлениям политической жизни, культурно-историческим и духовным факторам. Однако «многофакторный» подход постиндустриалистов (Д.Белл, Дж. Гелбрайт, З.Бжезинский и др.) к социальной действительности оставляет в стороне такие решающие признаки общественного развития, как собственность, классовая структура, социально-экономический строй. Вот почему можно с полным основанием сказать, что социальные явления (в том числе эпохи перехода от одной формации к другой) интерпретируются не только глашатаями «нового индустриального», но и пропагандистами «постиндустриального», «технотронного» и «супериндустриального» общества главным образом с позиций технологического детерминизма. Он же дал начало и основным современным прогностическим теориям[9], независимо от того, рассматривают они технику как «злого демона», способного погубить цивилизацию или возлагают на нее радужные надежды.
Спору нет, анализ техники был важен всегда и особенно важен сегодня в условиях перехода к информационно-компьютерной цивилизации. Но известная абсолютизация роли и значения техники приводит к сужению понятия «материальная основа жизни и развития общества» до понятия «технические условия производства», к попыткам вывести коренные социальные изменения во всем объеме и во всех случаях прямо и непосредственно из научно-технической сферы. Укажем также на рельефно выраженное при этом смещение экономического базиса, на котором зиждется формация, с технико-технологическим базисом цивилизации.
Техницизм, подобно биологизму и психологизму, также в значительной степени возник как методологическая оппозиция историческому материализму, причем оппозиция весьма своеобразная.
Чтобы понять одну из его особенностей, необходимо иметь в виду, что с момента появления исторического материализма оппоненты пытаются представить его в качестве экономического материализма, т. е. такой социально-философской концепции, которая, якобы, отрицает активную роль любого из внеэкономических факторов (политического, морального, художественного и т. д.). Эти обвинения слышны и сегодня, но наряду с этим мы видим, как сами оппоненты в лице техницистов скатываются к чему-то похожему на экономизм, причем в его наиболее упрощенном варианте. Из двух сторон способа производства материальных благ техницисты обращают внимание только на одну – производительные силы, игнорируя производственные отношения. Но даже производительные силы берутся не в целостности: односторонне выпячивается роль техники (средств производства) и совершенно игнорируется человек как главная производительная сила общества.
Парадигма техницистского мышления уже с сороковых годов проникает в самые различные направления западной, в частности американской, социологии. На техницистском мировоззрении основывалась общеисторическая концепция «стадий экономического роста» У.Ростоу, которая наряду с теорией «единого индустриального общества» РАрона стала непосредственным и главным источником целого поколения концепций «индустриализации». «Постиндустриализм» 60—70-х годов несколько сглаживает техницистскую бескомпромиссность «индустриалистов» путем повышения внимания к явлениям политической жизни, культурно-историческим и духовным факторам. Однако «многофакторный» подход постиндустриалистов (Д.Белл, Дж. Гелбрайт, З.Бжезинский и др.) к социальной действительности оставляет в стороне такие решающие признаки общественного развития, как собственность, классовая структура, социально-экономический строй. Вот почему можно с полным основанием сказать, что социальные явления (в том числе эпохи перехода от одной формации к другой) интерпретируются не только глашатаями «нового индустриального», но и пропагандистами «постиндустриального», «технотронного» и «супериндустриального» общества главным образом с позиций технологического детерминизма. Он же дал начало и основным современным прогностическим теориям[9], независимо от того, рассматривают они технику как «злого демона», способного погубить цивилизацию или возлагают на нее радужные надежды.
Спору нет, анализ техники был важен всегда и особенно важен сегодня в условиях перехода к информационно-компьютерной цивилизации. Но известная абсолютизация роли и значения техники приводит к сужению понятия «материальная основа жизни и развития общества» до понятия «технические условия производства», к попыткам вывести коренные социальные изменения во всем объеме и во всех случаях прямо и непосредственно из научно-технической сферы. Укажем также на рельефно выраженное при этом смещение экономического базиса, на котором зиждется формация, с технико-технологическим базисом цивилизации.
К синтезу социально-философского знания
Завершая краткий обзор основных течений современной социальной философии, можно уверенно сказать, что ни одно из них не в праве претендовать на абсолютную истину в последней инстанции. Уже сами названия этих течений, широко употребляемые в философской литературе, – биологизм, географизм, психологизм, техницизм – свидетельствуют об их определенной односторонности, выпячивании, а то и абсолютизации ими какой-то одной стороны или условия жизни общества. Но поскольку эти стороны, элементы, условия действительно существуют и являются необходимым активным элементом социальной системы, то и рассматриваемые течения при всей их односторонности содержат в себе – каждое – значительную долю истины. Объяснение этих истин и составляет задачу современного социально-философского синтеза.
Сказанное полностью относится и к такому течению как исторический материализм.
Известно, что марксистское, материалистическое понимание истории возникало как открытая научная система, которая вобрала в себя все лучшее, что было достигнуто к середине XIX в. философским, экономическим, социально-политическим знанием. Будущим историкам небезынтересно, очевидно, будет узнать об огромном внимании основоположников исторического материализма к «перелопачиванию» достижений исторической науки. «…История – это для нас все, – писал Ф.Энгельс, – и она ценится нами выше, чем каким-либо другим, более ранним философским течением, выше даже, чем Гегелем»[10]. Общинная теория Г.-Л.Маурера, концепция развития семьи и собственности Л.Моргана; взгляды на классы и классовую борьбу Ф.Гизо, О.Тьерри, Ф.Минье; труды Л.Ранке по политической истории Европы XVI–XVII вв.; исследования демократии А.Токвилем, работы более чем двух десятков других крупных историков – вот круг исторических интересов Маркса и Энгельса. Не остались вне поля их зрения и труды классика географического детерминизма Ш.Монтескье, и теория происхождения видов Ч.Дарвина, заложенная упоминавшимися социал-дарвинистами в основание своей концепции.
И все же историческому материализму не удалось избежать значительной односторонности. В силу разных причин это отчасти было заложено уже в первоначальном варианте: поскольку материалистическое понимание истории возникало и формировалось в противостоянии с социологическим идеализмом, главное внимание его творцами было обращено на обоснование экономической стороны в качестве материальной основы жизни общества и в то же время не всегда хватало времени, сил и доводов для выявления активной роли внеэкономических факторов – духовно-психологических, технико-технологических, географических, био-демографических и т. д. Если основоположники истмата признавали эти конструктивные недостатки и в какой-то степени пытались их компенсировать, то в дальнейшем, по мере утверждения в марксизме догматизма и начетничества дело дошло до прямой конфронтации с неэкономическими парадигмами общественного развития. З.Фрейд и техницисты, психологисты и географисты вплоть до последних лет подвергались «зряшной», все отметающей критике, отвергавшей и то ценное, рациональное, что было присуще этим концепциям.
Материалистическое понимание истории вновь должно стать открытой системой, вбирающей в себя все лучшее из достижений современной социально-философской мысли. Этому способствуют все обстоятельства.
Во-первых, и биологизм, и техницизм, и географизм тоже по сути дела являются попытками материалистического объяснения истории. Прав был Бертран Рассел, считавший, что из философского материализма в равной степени вытекают и концепция фундаментальности экономических причин по отношению к политическим и духовным изменениям, и концепция Бок-ля о решающем значении климатических условий, и точка зрения Фрейда о сексуальной детерминированности общественных явлений[11].
Во-вторых, сегодня и представители субъективно-идеалистических течений в социальной философии (в том числе психологисты) все больше осознают значимость экономического фактора в жизни социума. Показательна в этом отношении высокая оценка исторического материализма Жан-Поль Сартром, считавшим, что синтез исторического материализма с его экзистенциалистской концепцией человека позволит создать такую теорию социума, которая выдержит натиск любых оппонентов.
Синтез социально-философского знания, для совершения которого в конце XX в. созрели все предпосылки, позволит адекватно отразить сущность нашей непростой исторической эпохи, понять пути выживания человечества.
2. Чем отличаются специфические функции философии от ее неспецифических функций?
3. Каковы взаимоотношения между социальной философией и другими отраслями научного знания?
4. Возможен ли синтез социально-философского знания? Если да, то каковы его условия и предпосылки?
Сказанное полностью относится и к такому течению как исторический материализм.
Известно, что марксистское, материалистическое понимание истории возникало как открытая научная система, которая вобрала в себя все лучшее, что было достигнуто к середине XIX в. философским, экономическим, социально-политическим знанием. Будущим историкам небезынтересно, очевидно, будет узнать об огромном внимании основоположников исторического материализма к «перелопачиванию» достижений исторической науки. «…История – это для нас все, – писал Ф.Энгельс, – и она ценится нами выше, чем каким-либо другим, более ранним философским течением, выше даже, чем Гегелем»[10]. Общинная теория Г.-Л.Маурера, концепция развития семьи и собственности Л.Моргана; взгляды на классы и классовую борьбу Ф.Гизо, О.Тьерри, Ф.Минье; труды Л.Ранке по политической истории Европы XVI–XVII вв.; исследования демократии А.Токвилем, работы более чем двух десятков других крупных историков – вот круг исторических интересов Маркса и Энгельса. Не остались вне поля их зрения и труды классика географического детерминизма Ш.Монтескье, и теория происхождения видов Ч.Дарвина, заложенная упоминавшимися социал-дарвинистами в основание своей концепции.
И все же историческому материализму не удалось избежать значительной односторонности. В силу разных причин это отчасти было заложено уже в первоначальном варианте: поскольку материалистическое понимание истории возникало и формировалось в противостоянии с социологическим идеализмом, главное внимание его творцами было обращено на обоснование экономической стороны в качестве материальной основы жизни общества и в то же время не всегда хватало времени, сил и доводов для выявления активной роли внеэкономических факторов – духовно-психологических, технико-технологических, географических, био-демографических и т. д. Если основоположники истмата признавали эти конструктивные недостатки и в какой-то степени пытались их компенсировать, то в дальнейшем, по мере утверждения в марксизме догматизма и начетничества дело дошло до прямой конфронтации с неэкономическими парадигмами общественного развития. З.Фрейд и техницисты, психологисты и географисты вплоть до последних лет подвергались «зряшной», все отметающей критике, отвергавшей и то ценное, рациональное, что было присуще этим концепциям.
Материалистическое понимание истории вновь должно стать открытой системой, вбирающей в себя все лучшее из достижений современной социально-философской мысли. Этому способствуют все обстоятельства.
Во-первых, и биологизм, и техницизм, и географизм тоже по сути дела являются попытками материалистического объяснения истории. Прав был Бертран Рассел, считавший, что из философского материализма в равной степени вытекают и концепция фундаментальности экономических причин по отношению к политическим и духовным изменениям, и концепция Бок-ля о решающем значении климатических условий, и точка зрения Фрейда о сексуальной детерминированности общественных явлений[11].
Во-вторых, сегодня и представители субъективно-идеалистических течений в социальной философии (в том числе психологисты) все больше осознают значимость экономического фактора в жизни социума. Показательна в этом отношении высокая оценка исторического материализма Жан-Поль Сартром, считавшим, что синтез исторического материализма с его экзистенциалистской концепцией человека позволит создать такую теорию социума, которая выдержит натиск любых оппонентов.
Синтез социально-философского знания, для совершения которого в конце XX в. созрели все предпосылки, позволит адекватно отразить сущность нашей непростой исторической эпохи, понять пути выживания человечества.
ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОКОНТРОЛЯ
1. Какое место принадлежит социальной философии в системе философского знания?2. Чем отличаются специфические функции философии от ее неспецифических функций?
3. Каковы взаимоотношения между социальной философией и другими отраслями научного знания?
4. Возможен ли синтез социально-философского знания? Если да, то каковы его условия и предпосылки?
Глава вторая
ЧЕЛОВЕК И ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Общепризнано, что история есть деятельность преследующего свои цели человека. Поэтому вполне логично начинать философско-социологический анализ общества с изучения природы человека. Правда, есть и другой вариант, апробированный во многих учебниках, когда анализ этот начинается с общества, поскольку с объективной необходимостью вписан в него человек множеством взаимосвязей и зависимостей. Нам более предпочтительным представляется первый вариант. Во-первых, раз история есть деятельность человека, необходимо прежде всего понять природу человека и характерные черты его деятельности. Во-вторых, как мы уже знаем, философия начиналась с проблемы человека, и логика учебника при данном варианте воспроизводит историю социально-философской мысли.
1. Человек и история
Человек как предпосылка истории
Человек в истории существует в двух основных ипостасях – как ее «предпосылка» и одновременно как ее «результат». И понять человека, его прошлое, настоящее, а в какой-то степени и будущее, его эволюцию и мотивы деятельности, равно как и понять историю, можно лишь в единстве этих двух отношений человека к объективному историческому процессу. Когда мы абсолютизируем одну из этих граней (человек как «результат»), человек превращается в марионетку, в пассивное существо, вылепленное волею обстоятельств. Когда же мы рассматриваем его только как предпосылку, он оказывается абсолютно автономным и абсолютно свободным от детерминирующего воздействия объективных законов общественного развития. До научного решения вопроса и в том и в другом случае бесконечно далеко.
Рассмотрение первой из этих ипостасей («предпосылка») невозможно без проникновения в сущность исторической причинности, без понимания той цепочки осознания и действий, которая что-то конкретно меняет в истории. Попробуем схематически изобразить эту цепочку, а затем прокомментировать каждое из ее звеньев (рис. 5).
Итак, первичное историческое действие принадлежит индивиду, выступающему, разумеется, не в качестве Робинзона, а в качестве человека, включенного своим происхождением, воспитанием, сегодняшней принадлежностью в определенные социальные группы (большие и малые) и в общество в целом.
1. Потребности материальные и духовные, первые из которых во временном отношении предшествуют вторым и в истории развития вида Homo sapiens в целом и в индивидуальном развитии каждого человека. Собственно говоря, потребность есть свойство всего живого, но для подавляющего большинства этого «всего», вплоть до высших животных, нужды ограничиваются материальными потребностями. На уровне человека эти потребности тоже сохраняются, причем не только в виде потребностей физиологических (в пище, в воде, в удовлетворении полового инстинкта), но и в виде потребностей, благоприобретенных в связи с биологической и социальной эволюцией (потребность в одежде и обуви, средствах передвижения и связи и т. д.). Над всем этим у человека надстраиваются потребности духовные – в эстетическом наслаждении, в нравственном комфорте, в повышении своей общей культуры и т. д.
2. Потребности индивидуальные и общественные, имея в виду, что последние не являются простой суммой индивидуальных потребностей, а содержат в себе нечто большее. В связи с этим на любой стадии развития общества массовидным является противоречие между индивидуальными и общественными потребностями. Вспомним хотя бы о волнующем всех нас сегодня противоречии между общественной потребностью в ускорении научно-технического прогресса и в буквальном смысле проеданием прибыли коллективами отдельных предприятий.
3. Потребности коренные, стратегические, долговременные и сиюминутные, этапные. О том, что такая дихотомия действительно существует и насколько она важна, свидетельствует печальный опыт так называемой «перестройки». Перестройка провалилась не только потому, что постепенно происходила подмена и перемена первоначально провозглашенного ее архитекторами курса, но и потому, что этот курс не получил мощной поддержки «снизу», не обнаружил под собой сколько-нибудь значительной социальной базы. Наши коренные потребности и интересы требовали кардинальной перестройки общества, ибо оно оказалось в состоянии застоя, в тупике, т. е. в таком общественном состоянии, которому может быть противопоставлено только одно – решительные и разумные попытки выкарабкаться. И вот здесь-то выяснилось, что у каждого из нас (индивида и отдельного слоя общества) есть и другого рода потребности и интересы – сиюминутные, насущные. Мы как-то притерпелись к тогдашней жизни, научились более или менее, всеми правдами и неправдами удовлетворять свои, разумеется, весьма скромные в сравнении с мировыми стандартами потребности, а ведь перестройка далеко не сразу обнаружила бы свои плоды. Как и всякая революция, она потребовала бы от всех нас существенных издержек (от номенклатуры – потери «теплого» места и связанных с ним привилегий, от сокращаемого офицерского корпуса – адаптации и гражданским условиям, от работников ВПК – переквалификации, от всех нас – более интенсивного труда). Сиюминутные потребности и интересы взяли верх.
4. Потребности здоровые и нездоровые, не выражающие истинную нужду индивида и общества в нормальных условиях существования и развития. Более того, можно сказать, что нездоровые потребности, как правило, порождаются ненормальными условиями существования. Наглядной иллюстрацией этого являются такие социальные болезни как алкоголизм и наркомания.
Следующим звеном в рассматриваемой нами цепочке исторической причинности выступает интерес как форма проявления потребности, ее более или менее отчетливое осознание. Из такого определения интереса следует, что в отличие от потребности, которая характерна для всего живого, интерес – непосредственный продукт общественного развития. И именно как осознанная потребность интерес оказывается более непосредственной причиной человеческих действий – индивидуальных и групповых.
Таким образом, уже в этом звене («интерес») мы обнаруживаем неразрывное единство объективной и субъективной сторон исторической причинности, их перелив друг в друга. Субъективация потребности в интересе наряду с этой положительной, побуждающей к действию, стороной имеет и теневую сторону. Заключается она в возможности появления под воздействием определенных идей интересов мнимых, неистинных. Достаточно вспомнить такие бредовые концепции как идею «Германия превыше всего», которую вдалбливали в головы миллионов, убеждая их, что «истинный» интерес требует продвижения на Восток (да и на Запад тоже). Конечно, История все расставляет по своим местам. «Идея», как заметил К.Маркс, неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса». Но нередко при этом она успевала причинять огромный вред индивиду, народу, человечеству в целом.
Как непосредственное ближайшее отражение интереса в сознании людей возникает стимул – определенное побуждение к действию, которое по своей природе может быть либо материальным, либо духовным (в том числе моральным), либо сочетанием того и другого. Правда, в связке со словом «стимул» прилагательное «духовный» звучит несколько иронически, ибо стимулом в Древнем Риме называлась заостренная палка, которой погоняли быков.
Рассмотрение первой из этих ипостасей («предпосылка») невозможно без проникновения в сущность исторической причинности, без понимания той цепочки осознания и действий, которая что-то конкретно меняет в истории. Попробуем схематически изобразить эту цепочку, а затем прокомментировать каждое из ее звеньев (рис. 5).
Итак, первичное историческое действие принадлежит индивиду, выступающему, разумеется, не в качестве Робинзона, а в качестве человека, включенного своим происхождением, воспитанием, сегодняшней принадлежностью в определенные социальные группы (большие и малые) и в общество в целом.
Рис. 5Что же побуждает индивида к конкретному самоличному действию или к соучастию в действии групповом, вплоть до общеклассового и общенационального? Основополагающим внутренним мотивом к такому действию является потребность, т. е. нужда человека в определенных внешних условиях своего бытия, причем нужда, вытекающая из его природы, наиболее значимых свойств. Чем развитей человек, тем шире круг его потребностей и тем многообразнее формы их удовлетворения. Вся эта многоликость потребностей в порядке краткой классификации может быть представлена следующим образом:
1. Потребности материальные и духовные, первые из которых во временном отношении предшествуют вторым и в истории развития вида Homo sapiens в целом и в индивидуальном развитии каждого человека. Собственно говоря, потребность есть свойство всего живого, но для подавляющего большинства этого «всего», вплоть до высших животных, нужды ограничиваются материальными потребностями. На уровне человека эти потребности тоже сохраняются, причем не только в виде потребностей физиологических (в пище, в воде, в удовлетворении полового инстинкта), но и в виде потребностей, благоприобретенных в связи с биологической и социальной эволюцией (потребность в одежде и обуви, средствах передвижения и связи и т. д.). Над всем этим у человека надстраиваются потребности духовные – в эстетическом наслаждении, в нравственном комфорте, в повышении своей общей культуры и т. д.
2. Потребности индивидуальные и общественные, имея в виду, что последние не являются простой суммой индивидуальных потребностей, а содержат в себе нечто большее. В связи с этим на любой стадии развития общества массовидным является противоречие между индивидуальными и общественными потребностями. Вспомним хотя бы о волнующем всех нас сегодня противоречии между общественной потребностью в ускорении научно-технического прогресса и в буквальном смысле проеданием прибыли коллективами отдельных предприятий.
3. Потребности коренные, стратегические, долговременные и сиюминутные, этапные. О том, что такая дихотомия действительно существует и насколько она важна, свидетельствует печальный опыт так называемой «перестройки». Перестройка провалилась не только потому, что постепенно происходила подмена и перемена первоначально провозглашенного ее архитекторами курса, но и потому, что этот курс не получил мощной поддержки «снизу», не обнаружил под собой сколько-нибудь значительной социальной базы. Наши коренные потребности и интересы требовали кардинальной перестройки общества, ибо оно оказалось в состоянии застоя, в тупике, т. е. в таком общественном состоянии, которому может быть противопоставлено только одно – решительные и разумные попытки выкарабкаться. И вот здесь-то выяснилось, что у каждого из нас (индивида и отдельного слоя общества) есть и другого рода потребности и интересы – сиюминутные, насущные. Мы как-то притерпелись к тогдашней жизни, научились более или менее, всеми правдами и неправдами удовлетворять свои, разумеется, весьма скромные в сравнении с мировыми стандартами потребности, а ведь перестройка далеко не сразу обнаружила бы свои плоды. Как и всякая революция, она потребовала бы от всех нас существенных издержек (от номенклатуры – потери «теплого» места и связанных с ним привилегий, от сокращаемого офицерского корпуса – адаптации и гражданским условиям, от работников ВПК – переквалификации, от всех нас – более интенсивного труда). Сиюминутные потребности и интересы взяли верх.
4. Потребности здоровые и нездоровые, не выражающие истинную нужду индивида и общества в нормальных условиях существования и развития. Более того, можно сказать, что нездоровые потребности, как правило, порождаются ненормальными условиями существования. Наглядной иллюстрацией этого являются такие социальные болезни как алкоголизм и наркомания.
Следующим звеном в рассматриваемой нами цепочке исторической причинности выступает интерес как форма проявления потребности, ее более или менее отчетливое осознание. Из такого определения интереса следует, что в отличие от потребности, которая характерна для всего живого, интерес – непосредственный продукт общественного развития. И именно как осознанная потребность интерес оказывается более непосредственной причиной человеческих действий – индивидуальных и групповых.
Таким образом, уже в этом звене («интерес») мы обнаруживаем неразрывное единство объективной и субъективной сторон исторической причинности, их перелив друг в друга. Субъективация потребности в интересе наряду с этой положительной, побуждающей к действию, стороной имеет и теневую сторону. Заключается она в возможности появления под воздействием определенных идей интересов мнимых, неистинных. Достаточно вспомнить такие бредовые концепции как идею «Германия превыше всего», которую вдалбливали в головы миллионов, убеждая их, что «истинный» интерес требует продвижения на Восток (да и на Запад тоже). Конечно, История все расставляет по своим местам. «Идея», как заметил К.Маркс, неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса». Но нередко при этом она успевала причинять огромный вред индивиду, народу, человечеству в целом.
Как непосредственное ближайшее отражение интереса в сознании людей возникает стимул – определенное побуждение к действию, которое по своей природе может быть либо материальным, либо духовным (в том числе моральным), либо сочетанием того и другого. Правда, в связке со словом «стимул» прилагательное «духовный» звучит несколько иронически, ибо стимулом в Древнем Риме называлась заостренная палка, которой погоняли быков.
Общественная практика
Появление отчетливо выраженного стимула есть сигнал к конкретному акту деятельности. Из множества таких конкретных актов индивидов и складывается общественно-историческая практика.
Практика есть специфически человеческий способ отношения к миру, заключающийся в активном преобразовании объективно существующих в нем предметов и явлений. Оговорим сразу же различие между понятием «практика», вынесенным в заглавие, и понятием «деятельность». Второе понятие по своему объему шире первого: оно включает в себя как практическое, так и теоретическое отношение человека к миру. Таким образом, практика является одной из областей деятельности, самой древней, сохраняющей по сей день основополагающее, базисное значение по отношению к другим видам деятельности.
Отметим конспективно наиболее характерные черты практики:
1. Практика есть первичное, исходное отношение человека к миру. Понимание этого очень важно, ибо абстрагирующее, теоретическое отношение человека к природному и социальному миру появилось гораздо позднее, в результате третьего великого общественного разделения труда – отделения труда умственного от труда физического. Человек приходит в мир как практический деятель и только впоследствии становится и теоретиком. Отсюда следует, что:
2. Практика есть активно-деятельностное отношение человека к миру. Такое понимание практики представляет собой вызов двум диаметрально противоположным концепциям в истории социальной философии. Одна из них (выраженная, например, в антропологическом материализме Л.Фейербаха) исходит из пассивно созерцающего отношения человека к миру, другая же (субъективно-идеалистическая), признавая и подчеркивая активную сущность человека, абсолютизирует духовное начало в ней и отрывает ее от материального мира.
3. Практика человека является общественной по характеру. Уже Аристотель обнаружил, что человек есть «животное общественное». Это значит, что вступая в практической деятельности в соответствующие субъект-объектные отношения, т. е. становясь в качестве субъекта в определенное отношение к объекту своего труда и преобразования, индивид вынужден вписывать это отношение в сложный контекст отношений другого рода – субъектно-субъектных, т. е. вступать в сотрудничество (а порой и в противоборство) с другими индивидами по поводу овладения предметами материального мира, их преобразования и использования достигнутых результатов.
4. Практика человека есть сознательная, целеполагающая деятельность. Здесь мы вновь возвращаемся к схеме исторической причинности, рассмотрение которой было нами прервано на звене «стимул». Дальнейшим осознанием потребностей, интересов и стимулов выступает цель – предвосхищение в сознании (на уровне мышления) результата деятельности. В соответствии с поставленной целью человек создает и идеал – более или менее полный образ той цели, к которой он стремится. Согласно И.Канту, единственным существом, действующим по «внутренней цели» и вырабатывающим в связи с этим идеальный образ, является человек. Продолжая эту мысль Канта, К. Маркс писал, что самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове.
Практика есть специфически человеческий способ отношения к миру, заключающийся в активном преобразовании объективно существующих в нем предметов и явлений. Оговорим сразу же различие между понятием «практика», вынесенным в заглавие, и понятием «деятельность». Второе понятие по своему объему шире первого: оно включает в себя как практическое, так и теоретическое отношение человека к миру. Таким образом, практика является одной из областей деятельности, самой древней, сохраняющей по сей день основополагающее, базисное значение по отношению к другим видам деятельности.
Отметим конспективно наиболее характерные черты практики:
1. Практика есть первичное, исходное отношение человека к миру. Понимание этого очень важно, ибо абстрагирующее, теоретическое отношение человека к природному и социальному миру появилось гораздо позднее, в результате третьего великого общественного разделения труда – отделения труда умственного от труда физического. Человек приходит в мир как практический деятель и только впоследствии становится и теоретиком. Отсюда следует, что:
2. Практика есть активно-деятельностное отношение человека к миру. Такое понимание практики представляет собой вызов двум диаметрально противоположным концепциям в истории социальной философии. Одна из них (выраженная, например, в антропологическом материализме Л.Фейербаха) исходит из пассивно созерцающего отношения человека к миру, другая же (субъективно-идеалистическая), признавая и подчеркивая активную сущность человека, абсолютизирует духовное начало в ней и отрывает ее от материального мира.
3. Практика человека является общественной по характеру. Уже Аристотель обнаружил, что человек есть «животное общественное». Это значит, что вступая в практической деятельности в соответствующие субъект-объектные отношения, т. е. становясь в качестве субъекта в определенное отношение к объекту своего труда и преобразования, индивид вынужден вписывать это отношение в сложный контекст отношений другого рода – субъектно-субъектных, т. е. вступать в сотрудничество (а порой и в противоборство) с другими индивидами по поводу овладения предметами материального мира, их преобразования и использования достигнутых результатов.
4. Практика человека есть сознательная, целеполагающая деятельность. Здесь мы вновь возвращаемся к схеме исторической причинности, рассмотрение которой было нами прервано на звене «стимул». Дальнейшим осознанием потребностей, интересов и стимулов выступает цель – предвосхищение в сознании (на уровне мышления) результата деятельности. В соответствии с поставленной целью человек создает и идеал – более или менее полный образ той цели, к которой он стремится. Согласно И.Канту, единственным существом, действующим по «внутренней цели» и вырабатывающим в связи с этим идеальный образ, является человек. Продолжая эту мысль Канта, К. Маркс писал, что самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове.
Человек как результат истории
Итак, цепочка замыкается. Если человек правильно выбрал цель и определил идеал, если внутренние и внешние обстоятельства благоприятствовали ему, он достигает конечного результата. Этот результат, в свою очередь, порождает новую потребность (так, новые массовые потребности были порождены изобретением книгопечатания, кинематографа, телевидения) либо служит новым средством для удовлетворения уже имеющихся потребностей. Но в любом случае достигнутый результат выступает одновременно и как предпосылка для последующей практической деятельности.
Эта диалектика перелива предпосылки в результат, их взаимоперехода друг в друга полностью распространяется и на человека. Человек одновременно и предпосылка истории и ее результат. Его деятельность и деятельность множества других людей составляет содержание общественной практики, с другой же стороны, в ходе практики меняется, развивается сам человек. Об этом разительно свидетельствует историческое развитие общественной практики, обогащение ее старых форм и появление новых.
Исходной формой общественной практики является материальная производственная деятельность. Она и сегодня остается основой всех других видов практики. Но как изменилась эта форма практики, а вместе с нею и сам человек! Каждодневно и терпеливо совершенствуя традиционные орудия труда и создавая принципиально новые (от топора из нешлифованного камня до электронного робота), наращивая арсенал предметов своего труда (от выкорчеванного участка леса до искусственно созданных материалов с заранее заданными свойствами), развивая энергетическую и информационно-транспортную инфраструктуру (от энергии ветра до энергии атома, от почтовых голубей до космических спутников связи), человек развивался и сам как производитель материальных благ – росло его профессиональное мастерство, повышались требования к его образовательному уровню, а вместе со всем этим расширялся и общекультурный кругозор.
Осуществляя материальную производственную деятельность, человек не может не выстраивать соответствующим образом свои отношения друг с другом по поводу этой деятельности, производственные отношения. Но поскольку производственные отношения нельзя развивать и поддерживать в отрыве от всех других общественных отношений, то можно говорить о такой относительно самостоятельной форме практики как социальная практика. В ходе социальной практики человек развивает себя как гражданин, общественный деятель, развивает себя опять-таки не как Робинзон на необитаемом острове, а в составе определенной социальной группы.
Одной из древнейших форм общественной практики является художественная практика – чувственно-предметная деятельность по созданию художественных образов. Какова по своему существу эта практика? Духовна она или материальна? Облегченного ответа по типу «да или нет» здесь быть не может, впрочем как и в отношении общественной практики вообще. Коль скоро практика в любой ее форме является сознательной, целеполагающей, осуществляющейся по «идеальному образу», она уже не может быть абсолютно материальной, включает в себя определенный духовный компонент. Тем более это относится к практике художественной. Будучи духовной по своему началу, по природе потребности, которую она призвана удовлетворять (потребность в прекрасном), по затрате интеллектуальных сил, художественная практика в то же время содержит и материальный компонент. Художественный труд выступает как игра физических и интеллектуальных сил человека, а само произведение искусства воплощается в материально-фиксированной предметности (в мраморе, в холсте и т. д.).
Страсть по прекрасному, способность воспринимать, а тем более творить его не унаследованы человеком от своих биологических предков. Общественная практика родила в человеке эти потребности и способности, она же подняла человека в его художнической ипостаси до небывалых высот.
Есть еще одна форма общественной практики – научная практика, возникшая позднее других, но успевшая сделать для развития человека и человечества, пожалуй, не меньше их. В особенности мы убеждены в этом сегодня, в эпоху бурного превращения науки в непосредственную производительную силу общества (этот вопрос будет рассмотрен в главе «Наука»). Под научной практикой имеется в виду не вся научная деятельность: наука в целом представляет собой отрасль духовного производства, ее фундаментальные отрасли «производят» абстракции, которые чрезвычайно важны сами по себе, но выходят на практику не непосредственно, а через соответствующие прикладные науки. Но наука для проверки полученных знаний прибегает к особому виду практики – к научному, в том числе к научно-производственному эксперименту. Таким образом, научная деятельность гораздо шире научной практики, также как деятельность вообще шире практики вообще. И человека развивает не только научно-экспериментальная практика и даже не только участие в любой сфере научной деятельности, но и активное освоение научных знаний. Меняется его быт, образ жизни, содержание общественного сознания.
Эта диалектика перелива предпосылки в результат, их взаимоперехода друг в друга полностью распространяется и на человека. Человек одновременно и предпосылка истории и ее результат. Его деятельность и деятельность множества других людей составляет содержание общественной практики, с другой же стороны, в ходе практики меняется, развивается сам человек. Об этом разительно свидетельствует историческое развитие общественной практики, обогащение ее старых форм и появление новых.
Исходной формой общественной практики является материальная производственная деятельность. Она и сегодня остается основой всех других видов практики. Но как изменилась эта форма практики, а вместе с нею и сам человек! Каждодневно и терпеливо совершенствуя традиционные орудия труда и создавая принципиально новые (от топора из нешлифованного камня до электронного робота), наращивая арсенал предметов своего труда (от выкорчеванного участка леса до искусственно созданных материалов с заранее заданными свойствами), развивая энергетическую и информационно-транспортную инфраструктуру (от энергии ветра до энергии атома, от почтовых голубей до космических спутников связи), человек развивался и сам как производитель материальных благ – росло его профессиональное мастерство, повышались требования к его образовательному уровню, а вместе со всем этим расширялся и общекультурный кругозор.
Осуществляя материальную производственную деятельность, человек не может не выстраивать соответствующим образом свои отношения друг с другом по поводу этой деятельности, производственные отношения. Но поскольку производственные отношения нельзя развивать и поддерживать в отрыве от всех других общественных отношений, то можно говорить о такой относительно самостоятельной форме практики как социальная практика. В ходе социальной практики человек развивает себя как гражданин, общественный деятель, развивает себя опять-таки не как Робинзон на необитаемом острове, а в составе определенной социальной группы.
Одной из древнейших форм общественной практики является художественная практика – чувственно-предметная деятельность по созданию художественных образов. Какова по своему существу эта практика? Духовна она или материальна? Облегченного ответа по типу «да или нет» здесь быть не может, впрочем как и в отношении общественной практики вообще. Коль скоро практика в любой ее форме является сознательной, целеполагающей, осуществляющейся по «идеальному образу», она уже не может быть абсолютно материальной, включает в себя определенный духовный компонент. Тем более это относится к практике художественной. Будучи духовной по своему началу, по природе потребности, которую она призвана удовлетворять (потребность в прекрасном), по затрате интеллектуальных сил, художественная практика в то же время содержит и материальный компонент. Художественный труд выступает как игра физических и интеллектуальных сил человека, а само произведение искусства воплощается в материально-фиксированной предметности (в мраморе, в холсте и т. д.).
Страсть по прекрасному, способность воспринимать, а тем более творить его не унаследованы человеком от своих биологических предков. Общественная практика родила в человеке эти потребности и способности, она же подняла человека в его художнической ипостаси до небывалых высот.
Есть еще одна форма общественной практики – научная практика, возникшая позднее других, но успевшая сделать для развития человека и человечества, пожалуй, не меньше их. В особенности мы убеждены в этом сегодня, в эпоху бурного превращения науки в непосредственную производительную силу общества (этот вопрос будет рассмотрен в главе «Наука»). Под научной практикой имеется в виду не вся научная деятельность: наука в целом представляет собой отрасль духовного производства, ее фундаментальные отрасли «производят» абстракции, которые чрезвычайно важны сами по себе, но выходят на практику не непосредственно, а через соответствующие прикладные науки. Но наука для проверки полученных знаний прибегает к особому виду практики – к научному, в том числе к научно-производственному эксперименту. Таким образом, научная деятельность гораздо шире научной практики, также как деятельность вообще шире практики вообще. И человека развивает не только научно-экспериментальная практика и даже не только участие в любой сфере научной деятельности, но и активное освоение научных знаний. Меняется его быт, образ жизни, содержание общественного сознания.