Один из самых ярких «праздников» – «Вход в Иерусалим». Но о нем я говорил уже в начале этой главы. Приведу описание конкретной иконы, относящейся к московской школе середины XV века и хранящейся в Третьяковской галерее. «Христос, сидя боком на белой лошади, представляющей здесь осла, едет вправо, обернувшись назад к семи идущим за ним апостолам. У ног лошади дети расстилают, одежды и разбрасывают ветки. Навстречу Христу из высокого каменного града выходят жители Иерусалима… За Христом высится гора, достигающая левого верхнего угла иконы. Из-за стен града вырастает изогнувшееся влево дерево. В его листве виднеются трое обламывающих ветки детей в белых одеждах» (Каталог древнерусской живописи, т. 1, стр. 315).
«Преображение». В центре композиции, обыкновенно на горке, стоит Христос в белых одеждах и в «славе». От Христа вниз и несколько в стороны исходят три острых, похожих на клинки, луча. Своими остриями они нацелены в трех апостолов: Петра, Иоанна и Якова, упавших на землю от ослепительного сияния или, может быть, от простого испуга.
«Покров». В центре иконы, преимущественно в верхней ее части, на условном маленьком облаке стоит Богородица. Иногда в «славе». Она стоит на фоне многоглавого храма. В руках у нее покрывало, которое она распространяет над всеми, кто располагается в нижней половине иконы. Символика состоит в том, что Богородица покровительствует. Среди предстоящих могут находиться и святители, и апостолы, и митрополиты, и обязательный в этом сюжете архимандрит Роман.
Иногда встречаются заказные иконы. Например, приходит купец к иконописцу и просит написать «Покров». Самого купца зовут Алексеем, жену его зовут Екатериной. В этом случае, наверное, среди предстоящих мы найдем на иконе Алексея Божия человека и Екатерину великомученицу.
Очень часто праздничные сюжеты объединяются на одной доске. Тогда в центре доски изображается «Воскресение или сошествие во ад», а по сторонам и сверху и снизу, в виде клейм, остальные праздники. Такая икона называется всегда по центральному клейму «Воскресением». Читатели, может быть, не забыли, как мы в Пречистой Горе искали икону «Воскресение», оставщуюся от древнего монастыря. Нужно предположить, что на той, не найденной нами иконе были написаны все праздники. Живопись на иконе «Воскресение» всегда имеет характер миниатюры. У меня в собрании есть сейчас «Воскресение». Доска небольшая, 50 на 40 сантиметров, однако на ней уместилось 38 самостоятельных иконописных сюжетов.
Не могу не обратиться еще раз к «Запечатленному ангелу» Лескова, где описывается на одной страничке создание талантливым русским изографом миниатюры с «праздничками», которую ему заказал для своей жены один англичанин.
«– …чтоб уверить меня, докажи мне свое искусство: напиши ты моей жене икону в древнерусском роде, и такую, чтоб ей нравилась.
– Какое же во имя?
– А уж этого я, – говорит, – не знаю: что знаешь, то и напиши, это ей все равно, только чтобы нравилась.
Севастьян подумал и вопрошает:
– А о чем ваша супруга более Богу молится?
– Не знаю, – говорит, – друг мой; не знаю о чем, но я думаю, вернее всего о детях, чтоб из детей честные люди вышли.
Севастьян опять подумал и отвечает:
– Хорошо-с, я и под этот вкус потрафлю.
– Как же ты потрафишь?
– Так изображу, что будет созерцательно и усугублению молитвенного духа супруги вашей благоприятно.
Англичанин велел ему дать все удобства у себя на вышке, но только Севастьян не стал там работать, а сел у окошечка на чердачке и начал свою акцию.
И что же он, государи мои, сделал, чего мы и вообразить не могли. Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она льет молитву не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное написал, к целям ее еще более соответственное. Избрал он для сего старенькую самую небольшую досточку пядницу, то есть в одну ручную пядь величины, и начал на ней талантствовать. Прежде всего он ее, разумеется, добре вылевкасил крепким казанским алебастром, так что стал этот левкас гладок и крепок, как слоновая кость, а потом разбил на ней четыре ровные места и в каждом месте обозначил особливую малую икону, да еще их стеснил тем, что промежду них на олифе золотом каймы положил, и стал писать: в первом месте написал рождество Иоанна Предтечи, восемь фигур и новорожденное дитя, и палаты; во втором – рождество Пресвятыя Владычицы Богородицы, шесть фигур и новорожденное дитя, и палаты; в третьем – Спасово Пречистое Рождество, и хлев, и ясли, и предстоящие Владычица и Иосиф, и припадшие боготечные волхвы, и Соломия-баба, и скот всяким подобием: волы, овцы, козы и осли… А в четвертом отделения рождение Николая Угодника, и опять тут и святой угодник в младенчестве, и палаты, и многие предстоящие. И что тут был за смысл, чтобы видеть пред собою воспитателей столь добрых чад, и что за художество, все фигурки ростом в булавочку, а вся их одушевленность видна и движение. В Богородичном Рождестве, например, святая Анна, как по греческому подлиннику назначено, на одре лежит, пред нею девицы тимпанницы стоят, и одни держат дары, а иные солнечник, иные же свещи. Едина жена держит святую Анну под плещи; Иоаким зрит в верхние палаты; баба святую Богородицу омывает в купели до пояса: посторонь девица льет из сосуда воду в купель. Палаты все разведены по циркулю, верхняя призелень, а нижняя бокан, и в этой нижней палате сидят Иоаким и Анна на престоле, и Анна держит Пресвятую Богородицу, а вокруг между палат столбы каменные, запоны червленые, а ограда бела и вохряна… Дивно, дивно все это Севастьян изобразил, и в премельчайшем каждом личике все богозрительство выразил, и надписал образ «Доброчадие», и принес англичанам. Те глянули, стали разбирать, да и руки врозь: никогда, говорят, такой фантазии не ожидали и такой тонкости мелкоскопического письма не слыхивали, даже в мелкоскоп смотрят, и то никакой ошибки не находят, и дали они Севастьяну за икону двести рублей и говорят:
– Можешь ли ты еще мельче выразить?
Севастьян отвечает:
– Могу…»
Не знаю, какой безвестный Севастьян из нашей владимирской Мстеры написал трехстворчатый складень, который мне недавно удалось купить. Этот складень писан к Парижской выставке 1898 года и получил там приз. Писал его мастер будто бы два года. Дело в том, что на дощечке, площадью не превышающей описанную Лесковым, мстерский мастер сумел уместить уже не четыре, а сорок три клейма, да еще на полях написано пятьдесят святых.
Теперь – деисусный чин. Можно услышать из уст коллекционера: «есть чиновая икона», «купил икону из чина», «видел архангела из деисусного чина», «он достал себе деисусный чин». Что же это такое?
Прежде всего, это целый ряд икон, из которых каждая может быть самостоятельной, но все же они объединены в одно целое, в ряд икон, который и называется в иконографии чином. Вероятно, если вдуматься в происхождение слова «чин», мы придем в конце концов к тому, что оно и означает именно ряд, порядок. Каков же этот ряд в деисусном чине?
В середине – «Спас в силах», или «Спас на престоле». По правую руку его, а для нас это будет слева, Богородица. По левую руку – Иоанн Креститель. Дальше располагаются два архангела: Михаил и Гавриил. Все, кто располагаются по обе стороны Христа, обращены к нему лицом и даже корпусом, вообще обращены к нему. Поэтому чиновой архангел Михаил всегда смотрит, как бы идет слева направо. Архангел же Гавриил справа налево. За архангелами следуют апостолы Петр и Павел: Петр на богородничной стороне, Павел на стороне Иоанна Крестителя.
Церковный смысл деисусного чина состоит в том, что Иисус Христос сидит на престоле, готовясь судить людей за их многочисленные грехи, а близкие умоляют его быть снисходительным и милосердным. Само греческое слово «деисус» означает в переводе на русский язык «моление» или «прошение».
Самый простой, так сказать, исходный деисусный чин состоит из трех икон, образуя триптих: Богородица, Спас, Иоанн. Расширяться же в обе стороны ему ничто не мешает: архангелы, апостолы, святители, митрополиты, пророки, великомученики – все могут быть изображены справа и слева от Спаса.
Деисусный чин может быть ростовой, огрудный, оглавный. Он может быть исполнен на многих досках и на одной доске, но порядок расположения святых остается единым: Спас в середине, Божья Матерь, Иоанн, два архангела, два апостола…
В Третьяковской галерее выставлены некоторые иконы из деисусного чина, написанного Андреем Рублевым и Даниилом Черным для Успенского собора во Владимире. Эти иконы огромны. Можно представить, как «звучал» этот чин, собранный в одно целое и вставленный в грандиозный иконостас грандиозного Успенского собора.
Как же включается деисусный чин в церковный иконостас и есть ли вообще у иконостаса какая-нибудь композиция? Есть, и довольно строгая. В центре, как известно, располагаются Царские врата, которые в старину бывали писаными. Это были те же самые иконы, но несколько измененной формы. Царские врата – это отдельное произведение искусства, в котором кроме живописи присутствуют резьба по дереву и скульптура. Вот как описаны В. И. Антоновой Царские врата начала XVI века вологодской школы, находящиеся в собрании покойного Павла Дмитриевича Корина:
«Удлиненные клейма обеих створок завершены шестилопастной коруной со спиральными завитками. Вверху помещено Благовещение, где ангел устремился к обернувшейся к нему прядущей Марии. Обе фигуры с их выразительными движениями, одетые в неяркие зеленые и коричневые одежды, выступают на фоне розовых, алых, серебристо-зеленых и золотисто-желтых зданий, изысканной по формам и рисунку причудливой архитектуры. Справа от Марии изображены две темно-зеленые капители в виде львиных масок. Возносящиеся за Гавриилом легкие башнеобразные строения будто запрокинуты назад, а более массивные сооружения за Марией, увенчанные круглой и шатровой вышками, как бы теснят ее; они ориентированы вперед и вправо. У сидящих на низких скамейках евангелистов длинные торсы. Движения их величественны и неторопливы. Грузный Иоанн, оборотясь назад, диктует сидящему перед ним Прохору, кудрявый Лука открывает книгу, длиннобородый Матфей развертывает свиток, согнувшийся Марк пишет. Лука отмечен лежащим на столе золотым клювом. Архитектура более спокойных очертаний, чем вверху, своими, обращенными к середине, черными проемами сосредоточивает внимание на неспешных жестах евангелистов.
Дробные белые лещадки светлой, желтовато-оливковой горы придают значительность всей сцене на Патмосе: за Иоанном двурогая гора будто залита светом, к которому обернулся охваченный вдохновением евангелист. Краски чистые и плотные, сочетающие алые, розовые, желтые, бирюзово-голубые, травянисто-зеленые, зеленовато-синие цвета и кораллово-красные оттенки».
Итак, в середине иконостаса, вернее сказать, в середине его нижнего ряда располагаются Царские врата, Остальной нижний ряд занимают большие, разные по сюжетам иконы, среди которых обязательно должна помещаться так называемая храмовая икона. Известно, что каждая из церквей освящена в честь какого-нибудь святого или праздника: собор Парижской Богоматери, собор, Павла в Лондоне, церковь Покрова на Красной площади, Успенский собор в Кремле, церковь Николы в Хамовниках, Исаакиевский собор. Казанский собор, Илья в Обыденском переулке… Значит, в нижнем ряду иконостаса преимущественно рядом с Царскими вратами находится большая храмовая икона, то есть икона, изображающая того святого или тот праздник, которому посвящена церковь.
Над нижним рядом икон располагается небольшой невысокий рядок праздничного чина. Эти иконы всегда нарядны и мажорны. Мы теперь знаем, что в этом ряду могут быть сюжеты: «Успенье», «Рождество», «Сретенье», «Сошествие во ад»…
Над узким поясом праздничного чина возвышается деисусный чин, так, чтобы Спас находился точно над Царскими вратами, а предстоящие справа и слева занимали весь ярус иконостаса. Конечно, практически в церквах встречаются отступления от столь строгого построения иконостаса, но его точная форма именно такова…
Теперь, когда главу эту давно пора кончать, я вижу, что взялся за невыполнимую задачу. Хотя я и предупреждал, что иконописных сюжетов сотни и сотни и что ихнемыслимо не только описать, но и перечислить, все же мне казалось, что удастся рассказать больше.
Остались в стороне целые иконографии Иоанна Крестителя, Параскевы Пятницы, Варвары, Петра и Павла, Кузьмы и Демьяна, Константина и Елены, Пантелеймона Целителя, Христофора, «Воздвижение креста» и «Видение преподобного Евлогия», «Происхождение честных древ» и «София – премудрость Божия», «Не рыдай мене Мати» и «Жены-мироносицы», «Ветхозаветная Троица» и «Страшный суд», «Чудо в Хонех» и «Премудрость созда себе дом», «Доброчадие» и «Сорок мучеников севастийских»… Да мало ли. Говорю – невозможно перечислить.
Причем все это лишь иконография, которая пришла к нам из Византии. Но потом у нас появились свои святые, а значит, иконы с изображением их. Борис и Глеб, Сергий Радонежский, Василий Блаженный, Кирилл Белозерский, Александр Невский, Владимир, святая Ольга, царевич Дмитрий, убитый в Угличе, Серафим Саровский… Но нет, чувство меры заставляет меня остановиться. Для человека, который останется по-прежнему не заинтересованным в нашем предмете, достаточно самых общих черт. Человек заинтересовавшийся возьмет и откроет какую-нибудь специальную книгу по иконографии.
Мне же остается рассказать еще два-три в меру занятных эпизода из истории моего увлечения, для того чтобы как-нибудь оправдать подзаглавие этих записок… «Записки начинающего коллекционера».
12
«Преображение». В центре композиции, обыкновенно на горке, стоит Христос в белых одеждах и в «славе». От Христа вниз и несколько в стороны исходят три острых, похожих на клинки, луча. Своими остриями они нацелены в трех апостолов: Петра, Иоанна и Якова, упавших на землю от ослепительного сияния или, может быть, от простого испуга.
«Покров». В центре иконы, преимущественно в верхней ее части, на условном маленьком облаке стоит Богородица. Иногда в «славе». Она стоит на фоне многоглавого храма. В руках у нее покрывало, которое она распространяет над всеми, кто располагается в нижней половине иконы. Символика состоит в том, что Богородица покровительствует. Среди предстоящих могут находиться и святители, и апостолы, и митрополиты, и обязательный в этом сюжете архимандрит Роман.
Иногда встречаются заказные иконы. Например, приходит купец к иконописцу и просит написать «Покров». Самого купца зовут Алексеем, жену его зовут Екатериной. В этом случае, наверное, среди предстоящих мы найдем на иконе Алексея Божия человека и Екатерину великомученицу.
Очень часто праздничные сюжеты объединяются на одной доске. Тогда в центре доски изображается «Воскресение или сошествие во ад», а по сторонам и сверху и снизу, в виде клейм, остальные праздники. Такая икона называется всегда по центральному клейму «Воскресением». Читатели, может быть, не забыли, как мы в Пречистой Горе искали икону «Воскресение», оставщуюся от древнего монастыря. Нужно предположить, что на той, не найденной нами иконе были написаны все праздники. Живопись на иконе «Воскресение» всегда имеет характер миниатюры. У меня в собрании есть сейчас «Воскресение». Доска небольшая, 50 на 40 сантиметров, однако на ней уместилось 38 самостоятельных иконописных сюжетов.
Не могу не обратиться еще раз к «Запечатленному ангелу» Лескова, где описывается на одной страничке создание талантливым русским изографом миниатюры с «праздничками», которую ему заказал для своей жены один англичанин.
«– …чтоб уверить меня, докажи мне свое искусство: напиши ты моей жене икону в древнерусском роде, и такую, чтоб ей нравилась.
– Какое же во имя?
– А уж этого я, – говорит, – не знаю: что знаешь, то и напиши, это ей все равно, только чтобы нравилась.
Севастьян подумал и вопрошает:
– А о чем ваша супруга более Богу молится?
– Не знаю, – говорит, – друг мой; не знаю о чем, но я думаю, вернее всего о детях, чтоб из детей честные люди вышли.
Севастьян опять подумал и отвечает:
– Хорошо-с, я и под этот вкус потрафлю.
– Как же ты потрафишь?
– Так изображу, что будет созерцательно и усугублению молитвенного духа супруги вашей благоприятно.
Англичанин велел ему дать все удобства у себя на вышке, но только Севастьян не стал там работать, а сел у окошечка на чердачке и начал свою акцию.
И что же он, государи мои, сделал, чего мы и вообразить не могли. Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она льет молитву не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное написал, к целям ее еще более соответственное. Избрал он для сего старенькую самую небольшую досточку пядницу, то есть в одну ручную пядь величины, и начал на ней талантствовать. Прежде всего он ее, разумеется, добре вылевкасил крепким казанским алебастром, так что стал этот левкас гладок и крепок, как слоновая кость, а потом разбил на ней четыре ровные места и в каждом месте обозначил особливую малую икону, да еще их стеснил тем, что промежду них на олифе золотом каймы положил, и стал писать: в первом месте написал рождество Иоанна Предтечи, восемь фигур и новорожденное дитя, и палаты; во втором – рождество Пресвятыя Владычицы Богородицы, шесть фигур и новорожденное дитя, и палаты; в третьем – Спасово Пречистое Рождество, и хлев, и ясли, и предстоящие Владычица и Иосиф, и припадшие боготечные волхвы, и Соломия-баба, и скот всяким подобием: волы, овцы, козы и осли… А в четвертом отделения рождение Николая Угодника, и опять тут и святой угодник в младенчестве, и палаты, и многие предстоящие. И что тут был за смысл, чтобы видеть пред собою воспитателей столь добрых чад, и что за художество, все фигурки ростом в булавочку, а вся их одушевленность видна и движение. В Богородичном Рождестве, например, святая Анна, как по греческому подлиннику назначено, на одре лежит, пред нею девицы тимпанницы стоят, и одни держат дары, а иные солнечник, иные же свещи. Едина жена держит святую Анну под плещи; Иоаким зрит в верхние палаты; баба святую Богородицу омывает в купели до пояса: посторонь девица льет из сосуда воду в купель. Палаты все разведены по циркулю, верхняя призелень, а нижняя бокан, и в этой нижней палате сидят Иоаким и Анна на престоле, и Анна держит Пресвятую Богородицу, а вокруг между палат столбы каменные, запоны червленые, а ограда бела и вохряна… Дивно, дивно все это Севастьян изобразил, и в премельчайшем каждом личике все богозрительство выразил, и надписал образ «Доброчадие», и принес англичанам. Те глянули, стали разбирать, да и руки врозь: никогда, говорят, такой фантазии не ожидали и такой тонкости мелкоскопического письма не слыхивали, даже в мелкоскоп смотрят, и то никакой ошибки не находят, и дали они Севастьяну за икону двести рублей и говорят:
– Можешь ли ты еще мельче выразить?
Севастьян отвечает:
– Могу…»
Не знаю, какой безвестный Севастьян из нашей владимирской Мстеры написал трехстворчатый складень, который мне недавно удалось купить. Этот складень писан к Парижской выставке 1898 года и получил там приз. Писал его мастер будто бы два года. Дело в том, что на дощечке, площадью не превышающей описанную Лесковым, мстерский мастер сумел уместить уже не четыре, а сорок три клейма, да еще на полях написано пятьдесят святых.
Теперь – деисусный чин. Можно услышать из уст коллекционера: «есть чиновая икона», «купил икону из чина», «видел архангела из деисусного чина», «он достал себе деисусный чин». Что же это такое?
Прежде всего, это целый ряд икон, из которых каждая может быть самостоятельной, но все же они объединены в одно целое, в ряд икон, который и называется в иконографии чином. Вероятно, если вдуматься в происхождение слова «чин», мы придем в конце концов к тому, что оно и означает именно ряд, порядок. Каков же этот ряд в деисусном чине?
В середине – «Спас в силах», или «Спас на престоле». По правую руку его, а для нас это будет слева, Богородица. По левую руку – Иоанн Креститель. Дальше располагаются два архангела: Михаил и Гавриил. Все, кто располагаются по обе стороны Христа, обращены к нему лицом и даже корпусом, вообще обращены к нему. Поэтому чиновой архангел Михаил всегда смотрит, как бы идет слева направо. Архангел же Гавриил справа налево. За архангелами следуют апостолы Петр и Павел: Петр на богородничной стороне, Павел на стороне Иоанна Крестителя.
Церковный смысл деисусного чина состоит в том, что Иисус Христос сидит на престоле, готовясь судить людей за их многочисленные грехи, а близкие умоляют его быть снисходительным и милосердным. Само греческое слово «деисус» означает в переводе на русский язык «моление» или «прошение».
Самый простой, так сказать, исходный деисусный чин состоит из трех икон, образуя триптих: Богородица, Спас, Иоанн. Расширяться же в обе стороны ему ничто не мешает: архангелы, апостолы, святители, митрополиты, пророки, великомученики – все могут быть изображены справа и слева от Спаса.
Деисусный чин может быть ростовой, огрудный, оглавный. Он может быть исполнен на многих досках и на одной доске, но порядок расположения святых остается единым: Спас в середине, Божья Матерь, Иоанн, два архангела, два апостола…
В Третьяковской галерее выставлены некоторые иконы из деисусного чина, написанного Андреем Рублевым и Даниилом Черным для Успенского собора во Владимире. Эти иконы огромны. Можно представить, как «звучал» этот чин, собранный в одно целое и вставленный в грандиозный иконостас грандиозного Успенского собора.
Как же включается деисусный чин в церковный иконостас и есть ли вообще у иконостаса какая-нибудь композиция? Есть, и довольно строгая. В центре, как известно, располагаются Царские врата, которые в старину бывали писаными. Это были те же самые иконы, но несколько измененной формы. Царские врата – это отдельное произведение искусства, в котором кроме живописи присутствуют резьба по дереву и скульптура. Вот как описаны В. И. Антоновой Царские врата начала XVI века вологодской школы, находящиеся в собрании покойного Павла Дмитриевича Корина:
«Удлиненные клейма обеих створок завершены шестилопастной коруной со спиральными завитками. Вверху помещено Благовещение, где ангел устремился к обернувшейся к нему прядущей Марии. Обе фигуры с их выразительными движениями, одетые в неяркие зеленые и коричневые одежды, выступают на фоне розовых, алых, серебристо-зеленых и золотисто-желтых зданий, изысканной по формам и рисунку причудливой архитектуры. Справа от Марии изображены две темно-зеленые капители в виде львиных масок. Возносящиеся за Гавриилом легкие башнеобразные строения будто запрокинуты назад, а более массивные сооружения за Марией, увенчанные круглой и шатровой вышками, как бы теснят ее; они ориентированы вперед и вправо. У сидящих на низких скамейках евангелистов длинные торсы. Движения их величественны и неторопливы. Грузный Иоанн, оборотясь назад, диктует сидящему перед ним Прохору, кудрявый Лука открывает книгу, длиннобородый Матфей развертывает свиток, согнувшийся Марк пишет. Лука отмечен лежащим на столе золотым клювом. Архитектура более спокойных очертаний, чем вверху, своими, обращенными к середине, черными проемами сосредоточивает внимание на неспешных жестах евангелистов.
Дробные белые лещадки светлой, желтовато-оливковой горы придают значительность всей сцене на Патмосе: за Иоанном двурогая гора будто залита светом, к которому обернулся охваченный вдохновением евангелист. Краски чистые и плотные, сочетающие алые, розовые, желтые, бирюзово-голубые, травянисто-зеленые, зеленовато-синие цвета и кораллово-красные оттенки».
Итак, в середине иконостаса, вернее сказать, в середине его нижнего ряда располагаются Царские врата, Остальной нижний ряд занимают большие, разные по сюжетам иконы, среди которых обязательно должна помещаться так называемая храмовая икона. Известно, что каждая из церквей освящена в честь какого-нибудь святого или праздника: собор Парижской Богоматери, собор, Павла в Лондоне, церковь Покрова на Красной площади, Успенский собор в Кремле, церковь Николы в Хамовниках, Исаакиевский собор. Казанский собор, Илья в Обыденском переулке… Значит, в нижнем ряду иконостаса преимущественно рядом с Царскими вратами находится большая храмовая икона, то есть икона, изображающая того святого или тот праздник, которому посвящена церковь.
Над нижним рядом икон располагается небольшой невысокий рядок праздничного чина. Эти иконы всегда нарядны и мажорны. Мы теперь знаем, что в этом ряду могут быть сюжеты: «Успенье», «Рождество», «Сретенье», «Сошествие во ад»…
Над узким поясом праздничного чина возвышается деисусный чин, так, чтобы Спас находился точно над Царскими вратами, а предстоящие справа и слева занимали весь ярус иконостаса. Конечно, практически в церквах встречаются отступления от столь строгого построения иконостаса, но его точная форма именно такова…
Теперь, когда главу эту давно пора кончать, я вижу, что взялся за невыполнимую задачу. Хотя я и предупреждал, что иконописных сюжетов сотни и сотни и что ихнемыслимо не только описать, но и перечислить, все же мне казалось, что удастся рассказать больше.
Остались в стороне целые иконографии Иоанна Крестителя, Параскевы Пятницы, Варвары, Петра и Павла, Кузьмы и Демьяна, Константина и Елены, Пантелеймона Целителя, Христофора, «Воздвижение креста» и «Видение преподобного Евлогия», «Происхождение честных древ» и «София – премудрость Божия», «Не рыдай мене Мати» и «Жены-мироносицы», «Ветхозаветная Троица» и «Страшный суд», «Чудо в Хонех» и «Премудрость созда себе дом», «Доброчадие» и «Сорок мучеников севастийских»… Да мало ли. Говорю – невозможно перечислить.
Причем все это лишь иконография, которая пришла к нам из Византии. Но потом у нас появились свои святые, а значит, иконы с изображением их. Борис и Глеб, Сергий Радонежский, Василий Блаженный, Кирилл Белозерский, Александр Невский, Владимир, святая Ольга, царевич Дмитрий, убитый в Угличе, Серафим Саровский… Но нет, чувство меры заставляет меня остановиться. Для человека, который останется по-прежнему не заинтересованным в нашем предмете, достаточно самых общих черт. Человек заинтересовавшийся возьмет и откроет какую-нибудь специальную книгу по иконографии.
Мне же остается рассказать еще два-три в меру занятных эпизода из истории моего увлечения, для того чтобы как-нибудь оправдать подзаглавие этих записок… «Записки начинающего коллекционера».
12
Сколько раз я твердил, возвращаясь домой из поездки, две строки из Василия Федорова, сколько раз утешал этими строками горькое чувство неудачи.
Положим, в случае с бабкой из Волосовского монастыря и ее архангелом Михаилом правее оказался поэт. Два года мне снился «соболь», и была некоторая уверенность, что если икона есть, то, может быть, когда-нибудь как-нибудь мне удастся ее добыть. Но сколько разных «соболей» оставил я позади себя на дороге без всякой надежды на последующую удачу.
Помню, проезжая небольшую деревеньку, я узнал, что деревня раньше была селом. И стояла часовня, и хранилась единственная икона. Тотчас мне указали дом, в котором бережется теперь икона из часовни. Хранителем – старик по имени Феофан.
Приблизиться к дому старика Феофана оказалось не просто. К дому примыкала большая, сильная пасека. Все летнее теплое пространство перед домом простреливалось в разных направлениях жужжащими золотистыми пчелами. По их беспокойному злому жужжанию я понял, что дед недавно копался в ульях, вынимал мед.
Дед Феофан, как и полагается деду, владельцу пасеки и хранителю единственной в деревне церковной иконы, был настоящий дед с белой дремучей бородой и белыми волосами, которым быть бы для законченности и полной стилизованности причесанными на пробор (да еще бы гребешок на поясе), но которые были растрепаны и всклочены. И все-таки дед был похож на волхва, разговаривающего с князем Олегом, как их изобразил Виктор Михайлович Васнецов.
Встречаясь с новым человеком, особенно по такому деликатному поводу, я с некоторых пор стараюсь показывать документы. До меня дошло несколько слухов, что ездит по русской земле какой-то жулик с подручными, который выдает себя за других людей и, прикрываясь их именами, занимается бессовестным вымогательством икон. Русский народ простодушен и доверчив. Я понимаю, что, сколько бы я ни показывал свои документы, ни подтверждал тем самым, что я есть я, все равно ничего не добьешься. Приедет прохвост, назовется писателем, прикинется шелковым, и ему поверят. Поэтому обращаюсь ко всем, с кем когда-нибудь где-нибудь мне придется разговаривать: граждане соотечественники, люди добрые, проверяйте у меня документы! Я показал свое удостоверение деду Феофану, но он, вместо того, чтобы внимательно изучить документ, повел меня в избу и стал угощать свежим липовым медом. Он меня угощал и был ласков, но в глубине глаз таилась настороженность, опаска, холодное недоумение. В самом деле, что мне стоило брякнуть: вот мои документы (разобраться ли деду, что к чему?), я обязан отобрать у вас хранящуюся икону. Пока дед опомнится, сел за руль да и был таков!
А икону дед, как видно, хранил на совесть. Перед иконой расставлены свечи, накапано воском, на трех цепочках висит большая серебряная лампада. Икона одета в медный оклад, а за окладом (Господи!) Георгий Победоносец на коне, и башенка, и царевна, выходящая из башни, и копье, пронзающее пасть дракона. Мечта моей жизни, хрустальная мечта, как сказал бы Саша Кузнецов-начинающий собиратель. Велел бы сейчас дед Феофан: клади на чурак палец своей руки, оттяпаю топором – возьмешь икону. Положил бы и палец, лишь бы не на правой руке, ибо должен держать перо.
Сначала дед Феофан хранил и надеялся: не удастся ли доберечь до тех пор, когда можно будет опять поставить среди деревни часовню и снова с молебствием водрузить. А теперь хранит без дальней цели, потому что кончается его век.
Я доел липовый мед, нужно теперь уходить из избы от древнего Георгия Победоносца. Но можно ли уйти без попытки, если даже она заведомо бессмысленна и бесплодна?
– Дедушка Феофан, а не собираетесь ли вы продавать икону, если бы, скажем, за хорошие деньги?
– С удовольствием продал бы, деньги мне нужны. Но не могу я ей распоряжаться – обчественная. На хранении у меня состоит. Нужно спросить у обчества.
– Скажи, у кого нужно спрашивать, я спрошу.
– Не знаю, у кого теперь спрашивать. Не у кого теперь спрашивать.
– Если не у кого спрашивать, значит, решайся сам.
– Не могу. Обчественная. На хранение взял, без обчества не могу.
– Но мы же установили, что никакого «обчества» больше нет. Значит, и спрашивать не у кого. Где твое «обчество», покажи, чтобы я мог спросить.
– Не знаю, милый, не знаю. Не у кого спрашивать.
– Вот сам и решай, за деньгами я не постою.
– Не могу, милый, не моя икона. Доверена мне от обчества.
Я уходил от старика, разозленный его бестолковостью, а он стоял на пороге с бородой васнецовского кудесника. Не он ли послал мне вдогонку четыре быстрых, как пули пчелы: три запутались в волосах, а четвертая прикипела к коже на нежном месте, чуть пониже левого уха.
В другой деревне, зная, что она старинная, мы решили поспрашивать в домах, не лежит ли на чердаке бросовой старины. Для этого мы нашли бригадира. Молодой мужчина, можно бы сказать – парень, если бы не женат, встретил нас около своего дома. Был он самую малость навеселе. Он долго держал мою руку в своей, вглядывался мне в лицо, широко улыбался при этом, будто встретил старого друга, потом сказал:
– А ведь, пожалуй, не Славка.
– Да, не Славка. Мы первый раз в вашем селе. Вот взгляните на документы.
– Не буду, не буду глядеть, – горячо запротестовал бригадир, усиленно и нарочито отворачиваясь от удостоверения. – Или я не доверяю, – чай, не милиционер. У нас здесь хотя и отделение совхоза, но я работаю по своему плану, у меня свое хозяйство. Все, что вам нужно, – в один момент.
– Все же взглянули бы на документик, удостовериться.
Еще круче отворачивался бригадир, чтобы и краешком глаза не видеть документа.
– Не буду, не буду глядеть, уберите, не буду!
– Как хотите. А просьба у нас маленькая… – Мы рассказали, что именно нас интересует.
Бригадир выслушал нашу просьбу, и на его лице появилась раздумчивость, как у полководца перед генеральным сражением.
– Так. Взвесим. Прикинем. Начнем с родни.
Бригадирова родня – его сестра, живущая своей семьей, – пригласила нас в горницу.
– Ну, давай, Антонида, снимай все иконы, будем проверять, нет ли исторических и художественных, – распорядился бригадир, переступив порог.
– Может быть, не так строго, – шепнул я ему, – мы ведь не отбирать приехали, а посмотреть. Если понравится, попросим – не продадут ли. Бригадир снисходительно улыбнулся моей наивности.
– Неужели я свой народ не знаю, как с кем разговаривать?
Старых икон у Антониды не было. Одна – «Казанская» – понравилась нам тем, что была исполнена в благородной манере, хотя и в XIX веке.
– Не продадите?
– Жалко. Ой, как жалко. Память она мне, от тети Маши Волченковой.
– Родственница, что ли, ваша?
– Соседка была тетя Маша Волченкова. Стали их раскулачивать. Ночью подвода подъехала. Зима, пурга. Как есть с ребятишками погрузили в сани и повезли. Тетя Маша забежала ко мне попрощаться, достала из-под полушубка вот эту икону, храни, говорит, память будет. Вот я и храню. Как буду пыль стирать, так и помяну тетю Машу Волченкову.
К каждому жителю у бригадира был свой подход.
– Ну, бабка, – говорил он в другом доме, – открывай сундуки, доставай старье.
Он очень скоро понял, что нам нужно, и говорил какой-нибудь очередной бабке так:
– Ну что ты нам новые показываешь, куда они годятся? Нет ли у тебя на чердаке такой иконы, чтобы – ничего не видать. Черно. Но все же… чтобы чуть-чуть и проглядывало.
Мы прошли с бригадиром почти всю деревню. Бригадир переживал больше нашего. Очень ему хотелось удружить нам. Кроме того, человек он был азартный и незаметно сам увлекся поисками, охотой.
Шли мимо очередного дома. То есть не то чтобы мы обходили все дома подряд, но это был очередной дом, намеченный и учтенный в стратегическом плане бригадира.
– Тетка Пелагея, открывай дверь, пришли иконы глядеть.
– Глядите, пожалуйста, мне не жалко. Только в избе-то у меня очень серо.
В избе у тетки Пелагеи, женщины еще вовсе не старой, было действительно серовато. Видимо, она потеряла мужа на войне или так умер, от болезни, и постепенно ослабела воля к жизни, тетка Пелагея махнула рукой на избу, на порядок в избе: дни идут, сама целый день на работе.
Я как только взглянул в передний угол, так и отозвалось, как говорят медики, в области сердца. Среди заведомо заурядных икон, стоящих на полочке в переднем углу, одна выделялась уж тем, что оклад на ней был только по краям. В середине доски он открывал большое черное пятно, и было это пятно по силуэту – «Спас оглавный». Лик потемнел настолько, что все тут было по бригадировой формуле: черно, ничего не видать, но все-таки и проглядывает.
Проглядывал не простой лик, но лик, написанный большим мастером. Живописец придал Спасу какое-то странное, почти угрюмое выражение. Горечь, скорбь, упрек, чуть ли не презрение дремали в краешках резко опущенных губ и в тяжелом укоряющем взгляде. «Что же вы? Я вас учил, принял за вас муки и кровавую смерть, а вы? Эх вы, людишки!»
Конечно, такая трактовка образа Христа расходится с самой сутью его учения, его принципов, его отношения к людям, ибо главная сущность христианства в том и состоит, чтобы ни в коем случае не упрекать, не обижаться, а тем более не презирать. Но что же делать, если живописец вложил в своего Спаса именно это.
Теперь – спокойствие и спокойствие. Икона должна пройти три постепенных стадии, прежде чем мы начнем с ее хозяйкой решительный разговор.
Во-первых, не всегда можно снять икону с киота. Здесь нам позволили, и одно это было уже неплохо.
Во-вторых, нужно во что бы то ни стало выпросить разрешение снять оклад, чтобы разглядеть живопись и доску и ради того, что, когда икона в окладе, хозяйке труднее с ней расстаться. Эта вторая операция почти всегда удается. Хозяйке становится и самой любопытно: а что же там под ризой? Хозяйка сама дает сахарные щипчики для отгибания и выдергивания гвоздиков.
Наконец риза снята. Под ней много паутины, пыли, высохших до невесомости мух. Хозяйка пытается мокрой тряпочкой протереть икону. Этого делать нельзя. Икона не терпит влаги. Осуждающе отстраняете вы руку хозяйки с мокрой тряпкой. И в этом отстранении есть уже оттенок того, что снятой с киота, раздетой иконой теперь распоряжаетесь вы.
Всякий разговор о продаже иконы богомолки встречают в штыки. Иногда чувствуешь, что оборона может быть преодолена, а иногда предчувствие сразу говорит, что, сколько ни убеждай, сколько ни проси, ничего на выйдет.
Обычно даже так: чем энергичнее, чем возмущеннее и громче возражает владелица иконы в первые минуты атаки, тем легче она потом сдается. Если же скажет тихонько: «Нет, люди добрые, икону я не отдам», – так и будет.
То есть, значит, охотник уверен все-таки, что соболь достанется ему. Главное, чтобы он был, чтобы охотник увидел его следок, его маршрут, его примерное местонахождение. Но ведь есть еще и другая формула: «Видит око, да зуб неймет».
Охотник знает, соболь есть,
И этого уже довольно.
Положим, в случае с бабкой из Волосовского монастыря и ее архангелом Михаилом правее оказался поэт. Два года мне снился «соболь», и была некоторая уверенность, что если икона есть, то, может быть, когда-нибудь как-нибудь мне удастся ее добыть. Но сколько разных «соболей» оставил я позади себя на дороге без всякой надежды на последующую удачу.
Помню, проезжая небольшую деревеньку, я узнал, что деревня раньше была селом. И стояла часовня, и хранилась единственная икона. Тотчас мне указали дом, в котором бережется теперь икона из часовни. Хранителем – старик по имени Феофан.
Приблизиться к дому старика Феофана оказалось не просто. К дому примыкала большая, сильная пасека. Все летнее теплое пространство перед домом простреливалось в разных направлениях жужжащими золотистыми пчелами. По их беспокойному злому жужжанию я понял, что дед недавно копался в ульях, вынимал мед.
Дед Феофан, как и полагается деду, владельцу пасеки и хранителю единственной в деревне церковной иконы, был настоящий дед с белой дремучей бородой и белыми волосами, которым быть бы для законченности и полной стилизованности причесанными на пробор (да еще бы гребешок на поясе), но которые были растрепаны и всклочены. И все-таки дед был похож на волхва, разговаривающего с князем Олегом, как их изобразил Виктор Михайлович Васнецов.
Встречаясь с новым человеком, особенно по такому деликатному поводу, я с некоторых пор стараюсь показывать документы. До меня дошло несколько слухов, что ездит по русской земле какой-то жулик с подручными, который выдает себя за других людей и, прикрываясь их именами, занимается бессовестным вымогательством икон. Русский народ простодушен и доверчив. Я понимаю, что, сколько бы я ни показывал свои документы, ни подтверждал тем самым, что я есть я, все равно ничего не добьешься. Приедет прохвост, назовется писателем, прикинется шелковым, и ему поверят. Поэтому обращаюсь ко всем, с кем когда-нибудь где-нибудь мне придется разговаривать: граждане соотечественники, люди добрые, проверяйте у меня документы! Я показал свое удостоверение деду Феофану, но он, вместо того, чтобы внимательно изучить документ, повел меня в избу и стал угощать свежим липовым медом. Он меня угощал и был ласков, но в глубине глаз таилась настороженность, опаска, холодное недоумение. В самом деле, что мне стоило брякнуть: вот мои документы (разобраться ли деду, что к чему?), я обязан отобрать у вас хранящуюся икону. Пока дед опомнится, сел за руль да и был таков!
А икону дед, как видно, хранил на совесть. Перед иконой расставлены свечи, накапано воском, на трех цепочках висит большая серебряная лампада. Икона одета в медный оклад, а за окладом (Господи!) Георгий Победоносец на коне, и башенка, и царевна, выходящая из башни, и копье, пронзающее пасть дракона. Мечта моей жизни, хрустальная мечта, как сказал бы Саша Кузнецов-начинающий собиратель. Велел бы сейчас дед Феофан: клади на чурак палец своей руки, оттяпаю топором – возьмешь икону. Положил бы и палец, лишь бы не на правой руке, ибо должен держать перо.
Сначала дед Феофан хранил и надеялся: не удастся ли доберечь до тех пор, когда можно будет опять поставить среди деревни часовню и снова с молебствием водрузить. А теперь хранит без дальней цели, потому что кончается его век.
Я доел липовый мед, нужно теперь уходить из избы от древнего Георгия Победоносца. Но можно ли уйти без попытки, если даже она заведомо бессмысленна и бесплодна?
– Дедушка Феофан, а не собираетесь ли вы продавать икону, если бы, скажем, за хорошие деньги?
– С удовольствием продал бы, деньги мне нужны. Но не могу я ей распоряжаться – обчественная. На хранении у меня состоит. Нужно спросить у обчества.
– Скажи, у кого нужно спрашивать, я спрошу.
– Не знаю, у кого теперь спрашивать. Не у кого теперь спрашивать.
– Если не у кого спрашивать, значит, решайся сам.
– Не могу. Обчественная. На хранение взял, без обчества не могу.
– Но мы же установили, что никакого «обчества» больше нет. Значит, и спрашивать не у кого. Где твое «обчество», покажи, чтобы я мог спросить.
– Не знаю, милый, не знаю. Не у кого спрашивать.
– Вот сам и решай, за деньгами я не постою.
– Не могу, милый, не моя икона. Доверена мне от обчества.
Я уходил от старика, разозленный его бестолковостью, а он стоял на пороге с бородой васнецовского кудесника. Не он ли послал мне вдогонку четыре быстрых, как пули пчелы: три запутались в волосах, а четвертая прикипела к коже на нежном месте, чуть пониже левого уха.
В другой деревне, зная, что она старинная, мы решили поспрашивать в домах, не лежит ли на чердаке бросовой старины. Для этого мы нашли бригадира. Молодой мужчина, можно бы сказать – парень, если бы не женат, встретил нас около своего дома. Был он самую малость навеселе. Он долго держал мою руку в своей, вглядывался мне в лицо, широко улыбался при этом, будто встретил старого друга, потом сказал:
– А ведь, пожалуй, не Славка.
– Да, не Славка. Мы первый раз в вашем селе. Вот взгляните на документы.
– Не буду, не буду глядеть, – горячо запротестовал бригадир, усиленно и нарочито отворачиваясь от удостоверения. – Или я не доверяю, – чай, не милиционер. У нас здесь хотя и отделение совхоза, но я работаю по своему плану, у меня свое хозяйство. Все, что вам нужно, – в один момент.
– Все же взглянули бы на документик, удостовериться.
Еще круче отворачивался бригадир, чтобы и краешком глаза не видеть документа.
– Не буду, не буду глядеть, уберите, не буду!
– Как хотите. А просьба у нас маленькая… – Мы рассказали, что именно нас интересует.
Бригадир выслушал нашу просьбу, и на его лице появилась раздумчивость, как у полководца перед генеральным сражением.
– Так. Взвесим. Прикинем. Начнем с родни.
Бригадирова родня – его сестра, живущая своей семьей, – пригласила нас в горницу.
– Ну, давай, Антонида, снимай все иконы, будем проверять, нет ли исторических и художественных, – распорядился бригадир, переступив порог.
– Может быть, не так строго, – шепнул я ему, – мы ведь не отбирать приехали, а посмотреть. Если понравится, попросим – не продадут ли. Бригадир снисходительно улыбнулся моей наивности.
– Неужели я свой народ не знаю, как с кем разговаривать?
Старых икон у Антониды не было. Одна – «Казанская» – понравилась нам тем, что была исполнена в благородной манере, хотя и в XIX веке.
– Не продадите?
– Жалко. Ой, как жалко. Память она мне, от тети Маши Волченковой.
– Родственница, что ли, ваша?
– Соседка была тетя Маша Волченкова. Стали их раскулачивать. Ночью подвода подъехала. Зима, пурга. Как есть с ребятишками погрузили в сани и повезли. Тетя Маша забежала ко мне попрощаться, достала из-под полушубка вот эту икону, храни, говорит, память будет. Вот я и храню. Как буду пыль стирать, так и помяну тетю Машу Волченкову.
К каждому жителю у бригадира был свой подход.
– Ну, бабка, – говорил он в другом доме, – открывай сундуки, доставай старье.
Он очень скоро понял, что нам нужно, и говорил какой-нибудь очередной бабке так:
– Ну что ты нам новые показываешь, куда они годятся? Нет ли у тебя на чердаке такой иконы, чтобы – ничего не видать. Черно. Но все же… чтобы чуть-чуть и проглядывало.
Мы прошли с бригадиром почти всю деревню. Бригадир переживал больше нашего. Очень ему хотелось удружить нам. Кроме того, человек он был азартный и незаметно сам увлекся поисками, охотой.
Шли мимо очередного дома. То есть не то чтобы мы обходили все дома подряд, но это был очередной дом, намеченный и учтенный в стратегическом плане бригадира.
– Тетка Пелагея, открывай дверь, пришли иконы глядеть.
– Глядите, пожалуйста, мне не жалко. Только в избе-то у меня очень серо.
В избе у тетки Пелагеи, женщины еще вовсе не старой, было действительно серовато. Видимо, она потеряла мужа на войне или так умер, от болезни, и постепенно ослабела воля к жизни, тетка Пелагея махнула рукой на избу, на порядок в избе: дни идут, сама целый день на работе.
Я как только взглянул в передний угол, так и отозвалось, как говорят медики, в области сердца. Среди заведомо заурядных икон, стоящих на полочке в переднем углу, одна выделялась уж тем, что оклад на ней был только по краям. В середине доски он открывал большое черное пятно, и было это пятно по силуэту – «Спас оглавный». Лик потемнел настолько, что все тут было по бригадировой формуле: черно, ничего не видать, но все-таки и проглядывает.
Проглядывал не простой лик, но лик, написанный большим мастером. Живописец придал Спасу какое-то странное, почти угрюмое выражение. Горечь, скорбь, упрек, чуть ли не презрение дремали в краешках резко опущенных губ и в тяжелом укоряющем взгляде. «Что же вы? Я вас учил, принял за вас муки и кровавую смерть, а вы? Эх вы, людишки!»
Конечно, такая трактовка образа Христа расходится с самой сутью его учения, его принципов, его отношения к людям, ибо главная сущность христианства в том и состоит, чтобы ни в коем случае не упрекать, не обижаться, а тем более не презирать. Но что же делать, если живописец вложил в своего Спаса именно это.
Теперь – спокойствие и спокойствие. Икона должна пройти три постепенных стадии, прежде чем мы начнем с ее хозяйкой решительный разговор.
Во-первых, не всегда можно снять икону с киота. Здесь нам позволили, и одно это было уже неплохо.
Во-вторых, нужно во что бы то ни стало выпросить разрешение снять оклад, чтобы разглядеть живопись и доску и ради того, что, когда икона в окладе, хозяйке труднее с ней расстаться. Эта вторая операция почти всегда удается. Хозяйке становится и самой любопытно: а что же там под ризой? Хозяйка сама дает сахарные щипчики для отгибания и выдергивания гвоздиков.
Наконец риза снята. Под ней много паутины, пыли, высохших до невесомости мух. Хозяйка пытается мокрой тряпочкой протереть икону. Этого делать нельзя. Икона не терпит влаги. Осуждающе отстраняете вы руку хозяйки с мокрой тряпкой. И в этом отстранении есть уже оттенок того, что снятой с киота, раздетой иконой теперь распоряжаетесь вы.
Всякий разговор о продаже иконы богомолки встречают в штыки. Иногда чувствуешь, что оборона может быть преодолена, а иногда предчувствие сразу говорит, что, сколько ни убеждай, сколько ни проси, ничего на выйдет.
Обычно даже так: чем энергичнее, чем возмущеннее и громче возражает владелица иконы в первые минуты атаки, тем легче она потом сдается. Если же скажет тихонько: «Нет, люди добрые, икону я не отдам», – так и будет.