Страница:
– есть. И теперь мы уходим вместе. Его ждет пенсия через два, три года и хорошая пенсия.
Мы получили последнюю заводскую зарплату, и человек шесть из разных отделов нашего управления решили проводить нас. Среди нас был начальник отдела и один дядя из управления в роговых очках и темном плаще. Купили водки, маринованных огурцов и колбасы. Дошли по
Ленинской слободе до Москвы-реки. Нашли безлюдный закуток. Машины проезжают здесь раз в полчаса. В мои студенческие годы тут лежали трамвайные рельсы, была остановка. Из института этим трамваем студенты добирались до стадиона 'Торпедо', на физкультуру. В другую сторону трамвай шел до универсама у четвертой проходной…
Разложились на опрокинутой бобине для кабеля, пьем стоя, вспоминаем, смеемся. Через пятнадцать минут подъезжает милиция. Собрали у всех заводские пропуска. Что-то пробурчали. Оказалось, требуют по пять тысяч с каждого – это пять рублей после деноминации. Мы собрали деньги, и милиция уехала охранять порядок. А мы продолжили банкет в котлетной на Автозаводской.
Сбербанк.
Сумасшедший дом.
На следующее утро меня вызвали на собеседование к тетеньке психиаторше.
– Целую руки, нашей встрече я рад.
– Его глаза как-то странно горят.
Начал рассказывать ей о незнакомцах, которые ходят по пятам и смотрят, что покупаю в киоске. Прервала хмуро.
– Телевизор разворачивал?
– Да, но… На этом разговор закончился. Меня переодели, привели в палату и выписали какие-то таблетки.
После завтрака я рассмотрел, кто в нашей палате. Человек пять молодых призывного возраста, старичок, похожий на вахтера и дядя, лет 25-и. Молодежь собралась кучкой у его кровати, смотрят на меня.
Я вспомнил, как обходил бояр Иван Васильевич: 'очень приятно, царь
… очень приятно, царь', но решил пока отложить церемонию. Лег и отвернулся к стенке. Один из психов позвал меня, остальные молчат, ждут. Я слышу, но поворачиваться не стал. Никак не могу отойти от того, что произошло. Теперь, когда это кончится, неизвестно.
В корпусе ходить можно только по коридору, в туалет или в столовую. Свидания с родственниками проходят в специальной комнате, в определенные дни, раза два в неделю. Окна зарешечены, двери без ручек, открываются ключом треугольного профиля. Свет в палате не выключается даже ночью – выключатель снаружи. Первое время я помногу лежал или спал. Вставал только на еду, в туалет или покурить. В туалете днем стоит дым столбом – курить неприятно. Пробовал курить ночью. Через минуту, две обязательно появляется еще кто-то. Не имеет значения три часа ночи или пять.
У меня быстро расстреляли пачку 'Кэмэла', пришлось самому искать.
Спустя пару, тройку дней приехала мама. Меня спросили, хочу ли я свидания с ней, – да. Мама с испугом смотрела на меня. Кусаться я не стал. Попросил маму привезти сигарет, деньги в моей комнате, в столе. Мама стала бывать. Она привозит бананы, творожные массы, которые я любил на свободе и сигареты. Пару раз мама принесла
'Кэмэл'. После первого перекура в моей пачке остается чуть больше половины. В общем, пачка на три – пять перекуров. На третий день остался пустой. Мне не нравится клянчить сигареты – ждешь час, пока найдется добрый псих, и оставит докурить 'Беломор' или 'Приму'. Мама стала приносить простые сигареты 'Яву', 'Столичные', 'Психические'.
Сумасшедшие в корпусе двух типов: косящие от армии призывники
(человек двадцать) и психи среднего возраста (десятка три), которые гуляют парами, по трое, и беседуют или играют в шахматы. Никаких внешних признаков нездоровья у них не видно: липкие волосы, воспаленные глаза. Поглядывают на меня изучающим взглядом, когда прохожу мимо по коридору. А я хожу и смотрю под ноги, мне не хочется ни с кем здесь знакомиться. Я еще не привык быть психом. В субботу молодые психи моют полы в коридоре и общих помещениях. Работают весело, с шутками, как в армии. Однажды, когда я стоял и смотрел на шахматную партию взрослых, все, кто был поблизости, вдруг сразу заговорили на непонятном языке. Язык не похож на какой-либо европейский или азиатский. Он напоминает пластинку, которую крутят в обратную сторону. Стоят и говорят, как ни в чем не бывало. Один спрашивает на тарабарщине, другой отвечает тем же манером. Молодых психов в коридоре не было. Мне стало не по себе. Ушел в палату. В палате сидят несколько молодых, но все молчат. А по-русски стало слышно из коридора уже через пару минут. Не может быть, чтобы все вокруг притворялись – вот ты и стал придурком, мин херц. Играй, играй, рассказывай тальяночка сама, как дядя Коля в пятницу сошла с ума. За следующие два месяца на тарабарщине больше не говорили.
Мама принесла книги, которые я просил – 'Наполеона' Тарле и рассказы Михаила Зощенко. Когда-то читал Димкиного 'Наполеона'
Тарле, книгу 30-х годов издания, без обложки и первых пятнадцати страниц. Впечатление осталось хорошее. А свою книгу я купил случайно на Ярославском вокзале, лет пять назад. Во-первых, чтобы прочесть первые пятнадцать страниц, во-вторых, Димка с мамой развелись, и книга уехала с ним. С тех пор моя, купленная стояла на полке, как резерв, а я читал классику. Теперь времени достаточно. Прочел и расстроился. Вылизанная. Нет высказывания о Кутузове: 'придворная лисица, заплывшая желтым жиром'. И о том, что по военному таланту
Кутузов и Бенигсен равны. Последний командовал армией при Эйлау.
Битва закончилась вничью. Нет фактов по крестьянской войне: всю первую половину русской кампании крестьяне, на захваченной территории жаловались французской администрации на помещиков. Страх по поводу всеобщего крестьянского восстания встречается в письмах русских офицеров и людей богатого сословия. Партизанить крестьяне стали после поборов и грабежей французов… Две разные книги. Моя печаталась с издания 50-х годов, а Димкина – года тридцать пятого.
Рассказы Зощенко не успел дочитать. Мне стали давать какие-то дополнительные таблетки, которые повлияли на зрение – буквы в книге расплывались.
Иногда корпус пустеет. Три десятка интеллигентных психов разом куда-то пропадают. Не просто на обеде нет. Двери в палаты днем открыты. Когда прогуливаюсь по коридору, вижу – никого. Только молодые ходят. При этом у нас не такое отделение, где выпускают домой на выходные. Входные двери заперты, на окнах решетки, верхняя одежда под замком. Несколько дней спустя пропавшие психи также неожиданно появляются.
В нашей палате появился новичок, лет восемнадцати. Глаза глубокие, умные. К мальчику почти ежедневно ходят родные и близкие человек по пять, разные. По виду интеллигентные, тихие гуманитарии. Голова у мальчика выбрита наголо. В сумасшедшем доме голову выбривают, если находят блох.
Раз в несколько дней психи моются под душем. Потом всех желающих бреет медсестра. Психам запрещено иметь режущие предметы, в том числе и бритвы. После ее бритья шея и щеки в порезах. Психи ходят ободранные, но веселые.
У молодых психов из дальних палат есть пахан лет двадцати, которого зовут Тайсон, из-за любви к мордобою. Однажды он зашел в нашу палату, когда я читал и еще дед лежал. Он остановился и стал что-то негромко злобно говорить в стену и искоса поглядывать на меня. Я оторвался от книги, смотрю на него, молчу. Ушел.
В процедурную зашел за таблетками. Толпа мальчишек сгрудилась над кем-то. И медсестра тоже. Говорят: 'надо же, а… Тайсон обещал убить его… череп то цел?' и тому подобное. Стою в паре шагов от толпы. Кто лежит, не видно. Хорошо, что крупная медсестра обернулась на меня и сделала шаг в сторону. Теперь и я вижу подбитый глаз бедняги.
Один мальчик порезал себе вены. Взрослые психи и в этот раз были где-то на задании. Мальчик порезался не сильно, есть немного крови, но вены не задел. Кричит в истерике. Недели две назад в курилке он без всякого повода спросил меня, за кого я буду голосовать. Не знаю.
Давай с нами за Паниковского, сына юриста и балерины.
Дважды меня проверяли на жадность. В день, когда приезжает мама.
Только захожу в палату – подходит незнакомый мальчик и начинает клянчить поесть. Мне неловко даже. Были бы конфеты или фрукты. А у меня две творожные массы и две булки. Предлагаю ему того и другого.
Прошло месяца полтора, и желающим предложили почистить снег на улице. Впервые вздохнул свежего воздуха. И руки и ноги и спина так ослабли, работать тяжело. На следующий день попробовал подтянуться на двери, пока никто не видит, получилось всего четыре раза.
Расплакался. Никакого выхода. Никто не говорит, когда это кончится.
Работу можно сказать, потерял, подтягиваюсь 4 раза, бегать отвык, читать не могу. Через день появилась врач и сказала мне, – вы же лежите все время, я не могу вас выписать. Тогда я стал часами ходить по коридору.
Наконец меня перевели в корпус для тихих психов. Решеток на окнах здесь нет. В палатах платяные шкафы, кровати деревянные с покрывалом, под ногами палас. На нашем этаже и девушки и мужчины, только в разных крыльях. В коридоре аквариум, попугаи, цветы. Есть комната с телевизором, а другая с тренажерами. На выходные можно уехать домой. Входная дверь в отделение также на трехгранном ключе.
Здесь я пробыл около месяца. Ежедневно выходил за территорию и совершал многочасовые прогулки в сторону Шаболовки или в обратную.
Катался на трамвае до Университета и обратно, смотря в окошко и о чем-то думая.
Перед выпиской в ординаторской появились практикантки.
Студентки-психички. Выслушивают каждого выписывающегося, просят рассказать историю, как он спятил, разные вопросы задают. Не помню, какой врач посоветовал мне не рассказывать им ничего, сказать, мол, не хочется вспоминать старое. Я подумал и решил так и поступить, начнешь говорить, еще не отпустят. И доказать ничего не смогу, как в самом начале.
Дома у мамы появилась книжка по шизофрении. Прочел внимательно, да многие симптомы совпадают. Пожалуй, я действительно болел.
ЗВС.
Мы получили последнюю заводскую зарплату, и человек шесть из разных отделов нашего управления решили проводить нас. Среди нас был начальник отдела и один дядя из управления в роговых очках и темном плаще. Купили водки, маринованных огурцов и колбасы. Дошли по
Ленинской слободе до Москвы-реки. Нашли безлюдный закуток. Машины проезжают здесь раз в полчаса. В мои студенческие годы тут лежали трамвайные рельсы, была остановка. Из института этим трамваем студенты добирались до стадиона 'Торпедо', на физкультуру. В другую сторону трамвай шел до универсама у четвертой проходной…
Разложились на опрокинутой бобине для кабеля, пьем стоя, вспоминаем, смеемся. Через пятнадцать минут подъезжает милиция. Собрали у всех заводские пропуска. Что-то пробурчали. Оказалось, требуют по пять тысяч с каждого – это пять рублей после деноминации. Мы собрали деньги, и милиция уехала охранять порядок. А мы продолжили банкет в котлетной на Автозаводской.
Сбербанк.
Работа в банке не очень интересная. В нашем отделе десять программистов. Никто не имеет программистского образования, все чьи-то знакомые.
В операционной системе, что стоит здесь, никто из нас не разбирается. Ее сделали и обслуживают другие программисты-специалисты, вне штата банка. Эти специалисты появляются тогда, когда мы им звоним или вызываем по пейджеру в экстренных случаях. Наша же задача – кликать и нажимать кнопки в соответствии с инструкцией, ездить по филиалам и устанавливать дополнения к операционной системе, разработанные специалистами. Из филиалов ежедневно в наш отдел приходят дискеты, с которых мы снимаем информацию по прошедшему операционному дню. Свободного времени у нас много, но все изображают деятельность. Знакомый моего отца Леша – крупный мужчина, лет сорока пяти, заместитель начальника отдела. Леша может работать в Нортоне. Леша часто бывает резок, злобно орет на любого, независимо от возраста и пола. Однажды утром случилась остановка сервера в филиале у метро 'Планерная'. Филиалы начинают с восьми утра, наш отдел, как и другие отделы банка с девяти. Был день выдачи пенсий, в филиале скопилось много старушек и стариков, стоят, волнуются. Как только нам позвонили, что сервер встал, Леша стал орать на всех подряд. Несколько программистов поехали на место, но сделать ничего не можем, мы не специалисты.
Леша тоже приехал, крутится рядом, и тоже ничего не может. Леша боится увольнения, здесь это запросто. Куда он пойдет? Через полтора года Лешу уволили, за несовместимость с коллективом.
Мне захотелось автоматизировать нудную ежедневную работу по снятию копий с филиальных дискет. Во-первых, программа должна определить, в какой дисковод вставлена дискета (в 5-дюймовый или в 3,5-дюймовый).
Затем среди других найти файл за прошлый день и снять с него копию в каталог этого филиала. Написал на Си. Дату беру из имени файла, а номер филиала из первой строки файла. Ошибка: забыл закрывать файл, после того, как считываю номер филиала. Все равно, что забыть шнурки завязать при выходе из дома. Но программа успешно работает и открывает 16 файлов под одним и тем же псевдонимом. А начиная с 17-й дискеты выдает невразумительное сообщение об ошибке, то есть никак не указывающее на многократное открытие.
Позднее мне разрешили сделать небольшую программку для отдела коммунальных платежей. На третьем Кларионе под ДОСом. У него уже появились кнопки, поддерживает мышь. Остальное время занимают разъезды по филиалам и установка изменений в программах. Застал кампанию по компенсации.
Управляющая нашим банком – грузная тетенька бальзаковского возраста. Такие обычно работают в торговле. Ее все боятся и заискивают, как в 'Скверном анекдоте'. В день ее рождения коридор перед ее кабинетом и сам кабинет уставлен ведрами с громоздкими букетами от двадцати филиалов и каждого отдела банка. Почитатели пишут поздравительные открытки:
'Жаркою страстью пылаю, сердцу тревожно в груди.
Кто ты, тебя я не знаю, Но наша любовь впереди'
'Я не жду других наград, кроме слов: 'Я согласна''
'Вам крест тяжелого страданья взамену счастью должно несть.
Не плачь, не плачь, твои рыданья душа не в силах перенесть'
Начальники филиалов исключительно женщины. Разного возраста.
Только две не боятся компьютера и дискет. Компьютеризация московского банка только, только началась.
В банке принято отмечать дни рождения и уход в отпуск. Один мужчина в отделе в таких случаях приносит замечательные итальянские тортики, пропитанные ликером. Одна сотрудница пыталась сэкономить и попала в неловкое положение, когда ее шоколад 'Вдохновенье' оказался с плесенью. Недели не проходит, чтобы что-то не отмечали.
Обязательно на столе вино, преимущественно шампанское или импортное шипучее.
Несмотря на большие зарабатываемые деньги, многие служащие готовят на плите, которая стоит в закутке на пути в туалет. Идешь мимо, в кастрюльках что-то булькает.
– Так, что у нас сегодня? Сосисочки? Это хорошо.
Влюбился в девочку Аню восемнадцати лет из нашего отдела. Аня совсем незаметная, ничем не выделяется. Я не волочусь за ней, просто работать с ней хорошо. К каждому дню рождения в отделе собирают деньги на подарок. Обычно покупают ерунду – лишь бы отвязаться. На день рождения Ани я вызвался купить ей подарок. Специально поехал на набережную у Центрального дома художника. Походил и выбрал полотно
Налбадяна: 'Сталин и Горький пьют чай с отравленными конфетами'
(купил у автора). А в переходе на Пушкинской – воздушный букет цветов.
Через полгода работы изменилась форма нашей оплаты. Каждого заставили написать заявление, по которому служащий как бы передает банку некоторую сумму, у программистов это 4000 $, а банк обещает платить нам с нее 10% ежемесячно. Налогом эти 10% не облагаются.
Дополнительно у каждого сотрудника остается рублевый оклад. Наш отдел стоит в самом низу по зарплате, не считая электриков и уборщиц. Девочки – операционистки, например, получают от 600 $ до
800, в зависимости от прибыли филиала. Самые прибыльные филиалы вблизи метро, в них доход от вкладчиков в полтора – два раза выше.
В отделе рядом со мной сидит дяденька примерно моего возраста. Он не программист, занимается какими-то бумажками. Приходит на работу раза два в неделю. Наше общение с ним ограничивается: 'здрасьте, до свидания'.
Вдруг в обед он предложил мне пройтись по воздуху. Ну, пошли. Он начал расспрашивать меня, как в отделе кадров. На чем я его подловил, не помню. Точнее не я подловил, а он промахнулся. Я понял, что дяденька работает на начальника службы безопасности. При поступлении на работу все проходят отдел безопасности. Особист спросил меня тогда:
– Вы знаете, что информация об обороте банка стоит тысячу долларов?
– Неужели тысячу долларов?
– Тысячу долларов.
– Да ни почем не дадут тысячу долларов.
Ладно, у особиста работа такая никому не верить и всюду искать злоумышленников. Мне не жалко, пусть знает чуть больше обо мне. И я прямо отвечаю на вопросы своего соседа. Вообще этот дяденька странный. Однажды он предложил мне пойти после работы к метро. Пошли здесь, говорит, я знаю дорогу. Ну, пойдем, раз знаешь. Идем, а он все расспрашивает. Уперлись точно в середину дома. Тут он меня бросил, говорит: мне нужно вернуться, я забыл зайти…
Дважды меня одного как бы случайно оставляли наедине с деньгами.
Первый раз это была пачка пятитысячных купюр, во второй – чемодан с пачками денег.
Осенью стал замечать странные вещи вокруг себя. Когда днем хожу по филиалам, на пустой улице позади меня идет дяденька, не отстает и не обгоняет. Покупаю сигареты или журнал у пустого киоска, тут же откуда-то вырастает дяденька, смотрит, как расплачиваюсь, что взял, и уходит. Я обратил на это внимание, когда это случилось несколько раз, и вспомнил предыдущие случаи. Постепенно это стало меня раздражать.
Осень. Темнеет рано. Теперь после работы по дороге к метро стали появляться пьяные. Появляются из-за угла, молча идут и шарахаются в сторону в двух шагах от меня. Мордобои пошли тут и там. И даже в метро, в вагонах. Ни летом, ни весной такого не было.
Аню перевели в филиал в нескольких остановках от банка, операционисткой. А у нас в отделе появился новый дяденька, лет двадцати. Он не умеет программировать и не знает вычислительную технику. Я даже не знаю, чем он занимается у нас. Приходит он не каждый день. Говорит, что преподает где-то. Мне нравится, что он не злой и что не рвется стать программистом и ему наплевать: останется в банке, или нет. И еще – он не расспрашивает меня о паспортных и анкетных данных, как Сережа. После работы мы идем к метро вместе.
Однажды, как обычно в конце дня я позвал его пойти до метро. А он склонился с другими восемью дяденьками над монитором. Что-то разглядывают в Нортоне. То ли расширения файлов, то ли их размер. Я собирался минут пять, опять позвал его. Не отрывается, смотрит. Чего он там видит? Ведь он даже не понимает, что это. Передо мной положи лист на арабском, я посмотрю, конечно, но не двадцать же минут на него смотреть. Да и к тому же в конце рабочего дня. Это что-то новое. Пошел один. Вообще этим вечером никто по окончании работы не вышел из нашего отдела.
На полпути к метро слева от тропинки в темноте молодой дядя колошматит девушку. Я остановился и стал уговаривать его перестать.
Девушка упала в снег, и драка прекратилась. Мы вместе с победителем стали ее поднимать. Она не кричит, не плачет и не ругается. От обоих пахнет спиртным.
Мне было тогда лет двадцать. Подмосковье. У столба с табличкой
'остановка автобуса' сидят на траве муж и жена. Оба крупные деревенские, лет по сорок, трезвые. На остановке только я и они. Они перебросились несколькими злыми словами, и вдруг муж дал ей крепкую затрещину. Женщина замолкла и нахмурилась. Я видел все, но ничего не сказал. Возникло неприятное чувство. До сих пор не знаю, вмешиваться в таких случаях или нет.
Утром как обычно бегу по Андреевской набережной. Сзади догоняют четыре бегуна. Поравнялись со мной и выстроились так, что образовали квадрат, в центре которого оказался я. До каждого бегуна метра два.
Так они бежали метров сто, перебрасываясь между собой словами, сохраняя правильный квадрат. Меня они не замечали. Это потрясающе.
Можно ускорить темп или замедлить. Но мне не хочется, впереди три четверти дистанции. И замедляться не хочется, это мой темп. Бегуны отстали сами по себе также неожиданно, как и появились.
Рассказал маме о непонятных случаях с дяденьками позади на пустых улицах, у киосков. Она на все говорит: – да кому ты нужен, да на это нужны деньги, а денег ни у кого нет.
Стал щелкать телевизор в моей комнате. Щелкает в выключенном состоянии, ночью, когда засыпаю, неожиданно. Может быть, из-за влажного или холодного воздуха? Но окно приоткрыто круглый год, а телевизор стоит уже два года, и подобных случаев еще не было. Перед сном я разворачиваю его экраном к стене.
Во дворе, стоит выйти вечером из дома в магазин или вынести громоздкий мусор, который не лезет в мусоропровод, тут же навстречу идут дяденьки со злобными рожицами. Чаще по двое, мальчики, лет двадцати. Просто идут и злобно смотрят. Однажды днем иду к дому от метро. На меня идет мальчик и злобно смотрит. Мне нужно поворачивать, но я остановился и подождал его. Смотрю в лицо.
Оказывается он не на меня злой. Он смотрит в десяти сантиметрах от моего лица.
Напротив дома, на противоположной стороне проспекта поздно ночью ходит компания и орет 'Дурак! Козел!'
Появилась легкая усталость, от постоянного напряжения. В это самое время меня доняли соседи сверху. Раньше объясняться к ним ходил отчим Димка, пока они с мамой не развелись. Наверху живет тетя – врач скорой помощи с дочерью. Трезвая или пьяная она приходит за полночь и начинает бросать что-то на пол. На следующий день ей не нужно утром вставать на работу. И дочь ее тоже что-то бросает и прыгает. Я не высыпаюсь и вынужден перестраивать свои планы в отношении утреннего бега.
Как и Димкины, мои походы наверх и разговоры ни к чему не приводят, отвечают – это не мы, это соседи, а девочка крепко спит в одежде на неразобранной кровати. Когда на пол начинают падать тела и мебель, вызываю милицию – успокаиваются до следующего раза. Сходил в отделение, написал заявление. Его оставили без внимания, дяденька – участковый спросил меня, не знаю ли чего про соседей, и не мог бы я захаживать к нему и рассказывать, если что узнаю. Решил попробовать последнее: пусть на своей шкуре почувствуют, что такое ночной грохот. Им это неизвестно – у них последний этаж. Хорошо бы на чердак залезть, но он закрыт. Пробовал стучать по трубе. Девочка тут же звонко отвечает и продолжает бегать. Нет, по трубе не стоит, слышат все этажи. Тогда стал стучать гантелью в потолок. Портится, конечно, но что же делать. Этим друзьям все равно, бегают и падают до часу, двух ночи. Я изменил тактику. Совсем не реагирую, если грохочут ночью, только завожу будильник на пять, просыпаюсь и делаю два, три удара в потолок. Мама просыпается, а я прошу ее потерпеть немного, ведь нет другого способа, иначе это будет продолжаться всегда.
В операционной системе, что стоит здесь, никто из нас не разбирается. Ее сделали и обслуживают другие программисты-специалисты, вне штата банка. Эти специалисты появляются тогда, когда мы им звоним или вызываем по пейджеру в экстренных случаях. Наша же задача – кликать и нажимать кнопки в соответствии с инструкцией, ездить по филиалам и устанавливать дополнения к операционной системе, разработанные специалистами. Из филиалов ежедневно в наш отдел приходят дискеты, с которых мы снимаем информацию по прошедшему операционному дню. Свободного времени у нас много, но все изображают деятельность. Знакомый моего отца Леша – крупный мужчина, лет сорока пяти, заместитель начальника отдела. Леша может работать в Нортоне. Леша часто бывает резок, злобно орет на любого, независимо от возраста и пола. Однажды утром случилась остановка сервера в филиале у метро 'Планерная'. Филиалы начинают с восьми утра, наш отдел, как и другие отделы банка с девяти. Был день выдачи пенсий, в филиале скопилось много старушек и стариков, стоят, волнуются. Как только нам позвонили, что сервер встал, Леша стал орать на всех подряд. Несколько программистов поехали на место, но сделать ничего не можем, мы не специалисты.
Леша тоже приехал, крутится рядом, и тоже ничего не может. Леша боится увольнения, здесь это запросто. Куда он пойдет? Через полтора года Лешу уволили, за несовместимость с коллективом.
Мне захотелось автоматизировать нудную ежедневную работу по снятию копий с филиальных дискет. Во-первых, программа должна определить, в какой дисковод вставлена дискета (в 5-дюймовый или в 3,5-дюймовый).
Затем среди других найти файл за прошлый день и снять с него копию в каталог этого филиала. Написал на Си. Дату беру из имени файла, а номер филиала из первой строки файла. Ошибка: забыл закрывать файл, после того, как считываю номер филиала. Все равно, что забыть шнурки завязать при выходе из дома. Но программа успешно работает и открывает 16 файлов под одним и тем же псевдонимом. А начиная с 17-й дискеты выдает невразумительное сообщение об ошибке, то есть никак не указывающее на многократное открытие.
Позднее мне разрешили сделать небольшую программку для отдела коммунальных платежей. На третьем Кларионе под ДОСом. У него уже появились кнопки, поддерживает мышь. Остальное время занимают разъезды по филиалам и установка изменений в программах. Застал кампанию по компенсации.
Управляющая нашим банком – грузная тетенька бальзаковского возраста. Такие обычно работают в торговле. Ее все боятся и заискивают, как в 'Скверном анекдоте'. В день ее рождения коридор перед ее кабинетом и сам кабинет уставлен ведрами с громоздкими букетами от двадцати филиалов и каждого отдела банка. Почитатели пишут поздравительные открытки:
'Жаркою страстью пылаю, сердцу тревожно в груди.
Кто ты, тебя я не знаю, Но наша любовь впереди'
'Я не жду других наград, кроме слов: 'Я согласна''
'Вам крест тяжелого страданья взамену счастью должно несть.
Не плачь, не плачь, твои рыданья душа не в силах перенесть'
Начальники филиалов исключительно женщины. Разного возраста.
Только две не боятся компьютера и дискет. Компьютеризация московского банка только, только началась.
В банке принято отмечать дни рождения и уход в отпуск. Один мужчина в отделе в таких случаях приносит замечательные итальянские тортики, пропитанные ликером. Одна сотрудница пыталась сэкономить и попала в неловкое положение, когда ее шоколад 'Вдохновенье' оказался с плесенью. Недели не проходит, чтобы что-то не отмечали.
Обязательно на столе вино, преимущественно шампанское или импортное шипучее.
Несмотря на большие зарабатываемые деньги, многие служащие готовят на плите, которая стоит в закутке на пути в туалет. Идешь мимо, в кастрюльках что-то булькает.
– Так, что у нас сегодня? Сосисочки? Это хорошо.
Влюбился в девочку Аню восемнадцати лет из нашего отдела. Аня совсем незаметная, ничем не выделяется. Я не волочусь за ней, просто работать с ней хорошо. К каждому дню рождения в отделе собирают деньги на подарок. Обычно покупают ерунду – лишь бы отвязаться. На день рождения Ани я вызвался купить ей подарок. Специально поехал на набережную у Центрального дома художника. Походил и выбрал полотно
Налбадяна: 'Сталин и Горький пьют чай с отравленными конфетами'
(купил у автора). А в переходе на Пушкинской – воздушный букет цветов.
Через полгода работы изменилась форма нашей оплаты. Каждого заставили написать заявление, по которому служащий как бы передает банку некоторую сумму, у программистов это 4000 $, а банк обещает платить нам с нее 10% ежемесячно. Налогом эти 10% не облагаются.
Дополнительно у каждого сотрудника остается рублевый оклад. Наш отдел стоит в самом низу по зарплате, не считая электриков и уборщиц. Девочки – операционистки, например, получают от 600 $ до
800, в зависимости от прибыли филиала. Самые прибыльные филиалы вблизи метро, в них доход от вкладчиков в полтора – два раза выше.
В отделе рядом со мной сидит дяденька примерно моего возраста. Он не программист, занимается какими-то бумажками. Приходит на работу раза два в неделю. Наше общение с ним ограничивается: 'здрасьте, до свидания'.
Вдруг в обед он предложил мне пройтись по воздуху. Ну, пошли. Он начал расспрашивать меня, как в отделе кадров. На чем я его подловил, не помню. Точнее не я подловил, а он промахнулся. Я понял, что дяденька работает на начальника службы безопасности. При поступлении на работу все проходят отдел безопасности. Особист спросил меня тогда:
– Вы знаете, что информация об обороте банка стоит тысячу долларов?
– Неужели тысячу долларов?
– Тысячу долларов.
– Да ни почем не дадут тысячу долларов.
Ладно, у особиста работа такая никому не верить и всюду искать злоумышленников. Мне не жалко, пусть знает чуть больше обо мне. И я прямо отвечаю на вопросы своего соседа. Вообще этот дяденька странный. Однажды он предложил мне пойти после работы к метро. Пошли здесь, говорит, я знаю дорогу. Ну, пойдем, раз знаешь. Идем, а он все расспрашивает. Уперлись точно в середину дома. Тут он меня бросил, говорит: мне нужно вернуться, я забыл зайти…
Дважды меня одного как бы случайно оставляли наедине с деньгами.
Первый раз это была пачка пятитысячных купюр, во второй – чемодан с пачками денег.
Осенью стал замечать странные вещи вокруг себя. Когда днем хожу по филиалам, на пустой улице позади меня идет дяденька, не отстает и не обгоняет. Покупаю сигареты или журнал у пустого киоска, тут же откуда-то вырастает дяденька, смотрит, как расплачиваюсь, что взял, и уходит. Я обратил на это внимание, когда это случилось несколько раз, и вспомнил предыдущие случаи. Постепенно это стало меня раздражать.
Осень. Темнеет рано. Теперь после работы по дороге к метро стали появляться пьяные. Появляются из-за угла, молча идут и шарахаются в сторону в двух шагах от меня. Мордобои пошли тут и там. И даже в метро, в вагонах. Ни летом, ни весной такого не было.
Аню перевели в филиал в нескольких остановках от банка, операционисткой. А у нас в отделе появился новый дяденька, лет двадцати. Он не умеет программировать и не знает вычислительную технику. Я даже не знаю, чем он занимается у нас. Приходит он не каждый день. Говорит, что преподает где-то. Мне нравится, что он не злой и что не рвется стать программистом и ему наплевать: останется в банке, или нет. И еще – он не расспрашивает меня о паспортных и анкетных данных, как Сережа. После работы мы идем к метро вместе.
Однажды, как обычно в конце дня я позвал его пойти до метро. А он склонился с другими восемью дяденьками над монитором. Что-то разглядывают в Нортоне. То ли расширения файлов, то ли их размер. Я собирался минут пять, опять позвал его. Не отрывается, смотрит. Чего он там видит? Ведь он даже не понимает, что это. Передо мной положи лист на арабском, я посмотрю, конечно, но не двадцать же минут на него смотреть. Да и к тому же в конце рабочего дня. Это что-то новое. Пошел один. Вообще этим вечером никто по окончании работы не вышел из нашего отдела.
На полпути к метро слева от тропинки в темноте молодой дядя колошматит девушку. Я остановился и стал уговаривать его перестать.
Девушка упала в снег, и драка прекратилась. Мы вместе с победителем стали ее поднимать. Она не кричит, не плачет и не ругается. От обоих пахнет спиртным.
Мне было тогда лет двадцать. Подмосковье. У столба с табличкой
'остановка автобуса' сидят на траве муж и жена. Оба крупные деревенские, лет по сорок, трезвые. На остановке только я и они. Они перебросились несколькими злыми словами, и вдруг муж дал ей крепкую затрещину. Женщина замолкла и нахмурилась. Я видел все, но ничего не сказал. Возникло неприятное чувство. До сих пор не знаю, вмешиваться в таких случаях или нет.
Утром как обычно бегу по Андреевской набережной. Сзади догоняют четыре бегуна. Поравнялись со мной и выстроились так, что образовали квадрат, в центре которого оказался я. До каждого бегуна метра два.
Так они бежали метров сто, перебрасываясь между собой словами, сохраняя правильный квадрат. Меня они не замечали. Это потрясающе.
Можно ускорить темп или замедлить. Но мне не хочется, впереди три четверти дистанции. И замедляться не хочется, это мой темп. Бегуны отстали сами по себе также неожиданно, как и появились.
Рассказал маме о непонятных случаях с дяденьками позади на пустых улицах, у киосков. Она на все говорит: – да кому ты нужен, да на это нужны деньги, а денег ни у кого нет.
Стал щелкать телевизор в моей комнате. Щелкает в выключенном состоянии, ночью, когда засыпаю, неожиданно. Может быть, из-за влажного или холодного воздуха? Но окно приоткрыто круглый год, а телевизор стоит уже два года, и подобных случаев еще не было. Перед сном я разворачиваю его экраном к стене.
Во дворе, стоит выйти вечером из дома в магазин или вынести громоздкий мусор, который не лезет в мусоропровод, тут же навстречу идут дяденьки со злобными рожицами. Чаще по двое, мальчики, лет двадцати. Просто идут и злобно смотрят. Однажды днем иду к дому от метро. На меня идет мальчик и злобно смотрит. Мне нужно поворачивать, но я остановился и подождал его. Смотрю в лицо.
Оказывается он не на меня злой. Он смотрит в десяти сантиметрах от моего лица.
Напротив дома, на противоположной стороне проспекта поздно ночью ходит компания и орет 'Дурак! Козел!'
Появилась легкая усталость, от постоянного напряжения. В это самое время меня доняли соседи сверху. Раньше объясняться к ним ходил отчим Димка, пока они с мамой не развелись. Наверху живет тетя – врач скорой помощи с дочерью. Трезвая или пьяная она приходит за полночь и начинает бросать что-то на пол. На следующий день ей не нужно утром вставать на работу. И дочь ее тоже что-то бросает и прыгает. Я не высыпаюсь и вынужден перестраивать свои планы в отношении утреннего бега.
Как и Димкины, мои походы наверх и разговоры ни к чему не приводят, отвечают – это не мы, это соседи, а девочка крепко спит в одежде на неразобранной кровати. Когда на пол начинают падать тела и мебель, вызываю милицию – успокаиваются до следующего раза. Сходил в отделение, написал заявление. Его оставили без внимания, дяденька – участковый спросил меня, не знаю ли чего про соседей, и не мог бы я захаживать к нему и рассказывать, если что узнаю. Решил попробовать последнее: пусть на своей шкуре почувствуют, что такое ночной грохот. Им это неизвестно – у них последний этаж. Хорошо бы на чердак залезть, но он закрыт. Пробовал стучать по трубе. Девочка тут же звонко отвечает и продолжает бегать. Нет, по трубе не стоит, слышат все этажи. Тогда стал стучать гантелью в потолок. Портится, конечно, но что же делать. Этим друзьям все равно, бегают и падают до часу, двух ночи. Я изменил тактику. Совсем не реагирую, если грохочут ночью, только завожу будильник на пять, просыпаюсь и делаю два, три удара в потолок. Мама просыпается, а я прошу ее потерпеть немного, ведь нет другого способа, иначе это будет продолжаться всегда.
Сумасшедший дом.
Числа шестого января поздно ночью меня разбудили два громилы – санитара. Это мама вызвала их и стояла за их спинами. Пора ехать в сумасшедший дом. Оделся и пошел с ними. Мы сели в машину и помчали по пустынным ночным московским улицам. А я еду, а я еду за туманом, за туманом и за запахом тайги. Алексеевская больница. Зарешеченный корпус для отъявленных негодяев.
Здесь на шахте угольной паренька приметили
Руку дружбы подали, повели с собой
Девушки пригожие тихой песней встретили
И в забой отправился парень молодой.
На следующее утро меня вызвали на собеседование к тетеньке психиаторше.
– Целую руки, нашей встрече я рад.
– Его глаза как-то странно горят.
Начал рассказывать ей о незнакомцах, которые ходят по пятам и смотрят, что покупаю в киоске. Прервала хмуро.
– Телевизор разворачивал?
– Да, но… На этом разговор закончился. Меня переодели, привели в палату и выписали какие-то таблетки.
После завтрака я рассмотрел, кто в нашей палате. Человек пять молодых призывного возраста, старичок, похожий на вахтера и дядя, лет 25-и. Молодежь собралась кучкой у его кровати, смотрят на меня.
Я вспомнил, как обходил бояр Иван Васильевич: 'очень приятно, царь
… очень приятно, царь', но решил пока отложить церемонию. Лег и отвернулся к стенке. Один из психов позвал меня, остальные молчат, ждут. Я слышу, но поворачиваться не стал. Никак не могу отойти от того, что произошло. Теперь, когда это кончится, неизвестно.
В корпусе ходить можно только по коридору, в туалет или в столовую. Свидания с родственниками проходят в специальной комнате, в определенные дни, раза два в неделю. Окна зарешечены, двери без ручек, открываются ключом треугольного профиля. Свет в палате не выключается даже ночью – выключатель снаружи. Первое время я помногу лежал или спал. Вставал только на еду, в туалет или покурить. В туалете днем стоит дым столбом – курить неприятно. Пробовал курить ночью. Через минуту, две обязательно появляется еще кто-то. Не имеет значения три часа ночи или пять.
У меня быстро расстреляли пачку 'Кэмэла', пришлось самому искать.
Спустя пару, тройку дней приехала мама. Меня спросили, хочу ли я свидания с ней, – да. Мама с испугом смотрела на меня. Кусаться я не стал. Попросил маму привезти сигарет, деньги в моей комнате, в столе. Мама стала бывать. Она привозит бананы, творожные массы, которые я любил на свободе и сигареты. Пару раз мама принесла
'Кэмэл'. После первого перекура в моей пачке остается чуть больше половины. В общем, пачка на три – пять перекуров. На третий день остался пустой. Мне не нравится клянчить сигареты – ждешь час, пока найдется добрый псих, и оставит докурить 'Беломор' или 'Приму'. Мама стала приносить простые сигареты 'Яву', 'Столичные', 'Психические'.
Сумасшедшие в корпусе двух типов: косящие от армии призывники
(человек двадцать) и психи среднего возраста (десятка три), которые гуляют парами, по трое, и беседуют или играют в шахматы. Никаких внешних признаков нездоровья у них не видно: липкие волосы, воспаленные глаза. Поглядывают на меня изучающим взглядом, когда прохожу мимо по коридору. А я хожу и смотрю под ноги, мне не хочется ни с кем здесь знакомиться. Я еще не привык быть психом. В субботу молодые психи моют полы в коридоре и общих помещениях. Работают весело, с шутками, как в армии. Однажды, когда я стоял и смотрел на шахматную партию взрослых, все, кто был поблизости, вдруг сразу заговорили на непонятном языке. Язык не похож на какой-либо европейский или азиатский. Он напоминает пластинку, которую крутят в обратную сторону. Стоят и говорят, как ни в чем не бывало. Один спрашивает на тарабарщине, другой отвечает тем же манером. Молодых психов в коридоре не было. Мне стало не по себе. Ушел в палату. В палате сидят несколько молодых, но все молчат. А по-русски стало слышно из коридора уже через пару минут. Не может быть, чтобы все вокруг притворялись – вот ты и стал придурком, мин херц. Играй, играй, рассказывай тальяночка сама, как дядя Коля в пятницу сошла с ума. За следующие два месяца на тарабарщине больше не говорили.
Мама принесла книги, которые я просил – 'Наполеона' Тарле и рассказы Михаила Зощенко. Когда-то читал Димкиного 'Наполеона'
Тарле, книгу 30-х годов издания, без обложки и первых пятнадцати страниц. Впечатление осталось хорошее. А свою книгу я купил случайно на Ярославском вокзале, лет пять назад. Во-первых, чтобы прочесть первые пятнадцать страниц, во-вторых, Димка с мамой развелись, и книга уехала с ним. С тех пор моя, купленная стояла на полке, как резерв, а я читал классику. Теперь времени достаточно. Прочел и расстроился. Вылизанная. Нет высказывания о Кутузове: 'придворная лисица, заплывшая желтым жиром'. И о том, что по военному таланту
Кутузов и Бенигсен равны. Последний командовал армией при Эйлау.
Битва закончилась вничью. Нет фактов по крестьянской войне: всю первую половину русской кампании крестьяне, на захваченной территории жаловались французской администрации на помещиков. Страх по поводу всеобщего крестьянского восстания встречается в письмах русских офицеров и людей богатого сословия. Партизанить крестьяне стали после поборов и грабежей французов… Две разные книги. Моя печаталась с издания 50-х годов, а Димкина – года тридцать пятого.
Рассказы Зощенко не успел дочитать. Мне стали давать какие-то дополнительные таблетки, которые повлияли на зрение – буквы в книге расплывались.
Иногда корпус пустеет. Три десятка интеллигентных психов разом куда-то пропадают. Не просто на обеде нет. Двери в палаты днем открыты. Когда прогуливаюсь по коридору, вижу – никого. Только молодые ходят. При этом у нас не такое отделение, где выпускают домой на выходные. Входные двери заперты, на окнах решетки, верхняя одежда под замком. Несколько дней спустя пропавшие психи также неожиданно появляются.
В нашей палате появился новичок, лет восемнадцати. Глаза глубокие, умные. К мальчику почти ежедневно ходят родные и близкие человек по пять, разные. По виду интеллигентные, тихие гуманитарии. Голова у мальчика выбрита наголо. В сумасшедшем доме голову выбривают, если находят блох.
Раз в несколько дней психи моются под душем. Потом всех желающих бреет медсестра. Психам запрещено иметь режущие предметы, в том числе и бритвы. После ее бритья шея и щеки в порезах. Психи ходят ободранные, но веселые.
У молодых психов из дальних палат есть пахан лет двадцати, которого зовут Тайсон, из-за любви к мордобою. Однажды он зашел в нашу палату, когда я читал и еще дед лежал. Он остановился и стал что-то негромко злобно говорить в стену и искоса поглядывать на меня. Я оторвался от книги, смотрю на него, молчу. Ушел.
В процедурную зашел за таблетками. Толпа мальчишек сгрудилась над кем-то. И медсестра тоже. Говорят: 'надо же, а… Тайсон обещал убить его… череп то цел?' и тому подобное. Стою в паре шагов от толпы. Кто лежит, не видно. Хорошо, что крупная медсестра обернулась на меня и сделала шаг в сторону. Теперь и я вижу подбитый глаз бедняги.
Один мальчик порезал себе вены. Взрослые психи и в этот раз были где-то на задании. Мальчик порезался не сильно, есть немного крови, но вены не задел. Кричит в истерике. Недели две назад в курилке он без всякого повода спросил меня, за кого я буду голосовать. Не знаю.
Давай с нами за Паниковского, сына юриста и балерины.
Дважды меня проверяли на жадность. В день, когда приезжает мама.
Только захожу в палату – подходит незнакомый мальчик и начинает клянчить поесть. Мне неловко даже. Были бы конфеты или фрукты. А у меня две творожные массы и две булки. Предлагаю ему того и другого.
Прошло месяца полтора, и желающим предложили почистить снег на улице. Впервые вздохнул свежего воздуха. И руки и ноги и спина так ослабли, работать тяжело. На следующий день попробовал подтянуться на двери, пока никто не видит, получилось всего четыре раза.
Расплакался. Никакого выхода. Никто не говорит, когда это кончится.
Работу можно сказать, потерял, подтягиваюсь 4 раза, бегать отвык, читать не могу. Через день появилась врач и сказала мне, – вы же лежите все время, я не могу вас выписать. Тогда я стал часами ходить по коридору.
Наконец меня перевели в корпус для тихих психов. Решеток на окнах здесь нет. В палатах платяные шкафы, кровати деревянные с покрывалом, под ногами палас. На нашем этаже и девушки и мужчины, только в разных крыльях. В коридоре аквариум, попугаи, цветы. Есть комната с телевизором, а другая с тренажерами. На выходные можно уехать домой. Входная дверь в отделение также на трехгранном ключе.
Здесь я пробыл около месяца. Ежедневно выходил за территорию и совершал многочасовые прогулки в сторону Шаболовки или в обратную.
Катался на трамвае до Университета и обратно, смотря в окошко и о чем-то думая.
Перед выпиской в ординаторской появились практикантки.
Студентки-психички. Выслушивают каждого выписывающегося, просят рассказать историю, как он спятил, разные вопросы задают. Не помню, какой врач посоветовал мне не рассказывать им ничего, сказать, мол, не хочется вспоминать старое. Я подумал и решил так и поступить, начнешь говорить, еще не отпустят. И доказать ничего не смогу, как в самом начале.
Дома у мамы появилась книжка по шизофрении. Прочел внимательно, да многие симптомы совпадают. Пожалуй, я действительно болел.
ЗВС.
Месяц после выписки провел дома. Пробовал пробежаться по
Андреевской набережной – тяжело становится уже после полукилометра.
Как-то странно не слушаются мышцы у ступни. Снег сошел и я стал ходить по своему беговому воскресному маршруту по Ленинским горам – до Сетуни и обратно. Около трех часов. После десятка таких походов мои ноги восстановились. За этот месяц я уволился из банка и зарегистрировался в районном отделе занятости. Два раза в неделю я должен бывать там и получать две, три вакансии на работу. В следующий приход в отдел занятости я должен показать отметку об отказе или приеме на работу. Отказ от вакансии с моей стороны фиксируется. После трех отказов отдел занятости прекращает платить месячное денежное пособие.
Сначала я устроился в какой-то только отреставрированный особняк министерства культуры на старой Басманной. Оклад маленький – семьсот рублей. В отделе трое, задача – создать базу данных для музейных экспонатов. Второй программист, как и я в этом деле не в зуб ногой.
Мало того, что я не знаю языка, на котором надо программировать, и документация по нему скудная, зрение мое еще не совсем восстановилось после таблеток психических врачей. Проработал дней пять и уволился.
Однажды в отделе занятости среди прочих, мне вручили адрес с вакансией на Западной водопроводной станции (ЗВС). Ехать туда нужно на автобусе от конечной станции метро. То есть это уже пригород, а не Москва. Хоть это и моя ветка метро, но мне показалось слишком далеко. Приехал и попросил в кадрах поставить мне отказ с их стороны по причине отсутствия опыта в языке программирования или что-нибудь в том же роде. Отказ со стороны работодателя нужен для того, чтобы мне платили пособие. Отказ я получил.
В списках, предлагаемых отделом занятости половина программистских вакансий в организациях так или иначе связанных с МВД. Платят в полтора – два раза больше. Я обхожу их. Иногда по названию организации трудно понять, что это. И только в процессе беседы по телефону узнаешь, что платят за звание, и что если вступишь, то ни гу-гу.
Вторая организация, в которой я проработал всего два дня, называлась Промгаз. Она расположена в брошенной при отступлении белыми школе пятиэтажке. Снаружи и внутри все ободрано от пола до стен и потолка. Вход со двора, через фанерную дверь. В коридорах устойчивый запах дешевых сигарет. Меня взяли в группу из трех человек. Начальник группы и женщина сотрудница. Оба специалисты-газовики, обоим за пятьдесят. Моя задача – написать какие-то программы на Си для газовых нужд. В нашей комнате стоят две машины. Одна с 486-м процессором, другая – с 286-м. Пентиумы только, только стали появляться. Меня посадили за 286-ю. Савраска удивительно рассеянная, долго елозит по своей памяти, кряхтит и чешется.
Андреевской набережной – тяжело становится уже после полукилометра.
Как-то странно не слушаются мышцы у ступни. Снег сошел и я стал ходить по своему беговому воскресному маршруту по Ленинским горам – до Сетуни и обратно. Около трех часов. После десятка таких походов мои ноги восстановились. За этот месяц я уволился из банка и зарегистрировался в районном отделе занятости. Два раза в неделю я должен бывать там и получать две, три вакансии на работу. В следующий приход в отдел занятости я должен показать отметку об отказе или приеме на работу. Отказ от вакансии с моей стороны фиксируется. После трех отказов отдел занятости прекращает платить месячное денежное пособие.
Сначала я устроился в какой-то только отреставрированный особняк министерства культуры на старой Басманной. Оклад маленький – семьсот рублей. В отделе трое, задача – создать базу данных для музейных экспонатов. Второй программист, как и я в этом деле не в зуб ногой.
Мало того, что я не знаю языка, на котором надо программировать, и документация по нему скудная, зрение мое еще не совсем восстановилось после таблеток психических врачей. Проработал дней пять и уволился.
Однажды в отделе занятости среди прочих, мне вручили адрес с вакансией на Западной водопроводной станции (ЗВС). Ехать туда нужно на автобусе от конечной станции метро. То есть это уже пригород, а не Москва. Хоть это и моя ветка метро, но мне показалось слишком далеко. Приехал и попросил в кадрах поставить мне отказ с их стороны по причине отсутствия опыта в языке программирования или что-нибудь в том же роде. Отказ со стороны работодателя нужен для того, чтобы мне платили пособие. Отказ я получил.
В списках, предлагаемых отделом занятости половина программистских вакансий в организациях так или иначе связанных с МВД. Платят в полтора – два раза больше. Я обхожу их. Иногда по названию организации трудно понять, что это. И только в процессе беседы по телефону узнаешь, что платят за звание, и что если вступишь, то ни гу-гу.
Вторая организация, в которой я проработал всего два дня, называлась Промгаз. Она расположена в брошенной при отступлении белыми школе пятиэтажке. Снаружи и внутри все ободрано от пола до стен и потолка. Вход со двора, через фанерную дверь. В коридорах устойчивый запах дешевых сигарет. Меня взяли в группу из трех человек. Начальник группы и женщина сотрудница. Оба специалисты-газовики, обоим за пятьдесят. Моя задача – написать какие-то программы на Си для газовых нужд. В нашей комнате стоят две машины. Одна с 486-м процессором, другая – с 286-м. Пентиумы только, только стали появляться. Меня посадили за 286-ю. Савраска удивительно рассеянная, долго елозит по своей памяти, кряхтит и чешется.