Страница:
мальчишеский какой-то вид. И ни одной конкретности, кроме груди, до которой
так хотелось дотронуться - все время ловил себя на этом естественном и
беззаконном желании. Эмоция заслонила объект, на который направлена. Шел на
свидание с незнакомкой с девичьей грудью и мальчиковой внешностью.
Явился немного раньше, покупателей ни одного, туристский сезон на
исходе. Круизные пароходы, на которые вся надежда, возвращались на юг, минуя
Ситку, а туристы с паромов как потенциальные покупатели - полная безнадега.
От нечего делать Майкл развлекал меня, демонстрируя статуэтки из oosik,
моржового хуя, которыми его снабжал искусник-эскимос. Моржово-хуевые (или
хуево-моржовые, как ни двусмысленно прозвучит) скульптуры шли нарасхват,
особенно у женщин - стоило только намекнуть, из чего сделаны. По тысяче
долларов и больше. Единственное животное, член которого держится на кости,
да еще таких солидных размеров - больше 25-ти инчей. Сами по себе либо с
вставленной внутрь лампочкой, ооsiks тоже продаются, но это уже как sex toy.
Что ни говори, экстраваганза.
За этим занятием нас и застала Хеллен: глаза серо-зеленые, нос
короткий, волосы светлые, среднего роста, грудь, как я уже говорил,
небольшая, девичья. Какое это имеет отношение к нашему с ней сюжету! Не
описываю же я самого себя, и читателю все равно, какого я роста и какого
цвета у меня глаза.
- Сколько же надо убить моржей ради туристских капризов, - поморщилась
Хеллен.
- Думаете, не говорил ему? - стал оправдываться за автора Майкл. - А он
в ответ, что моржей его родня на берегу Берингова пролива все равно
традиционно истребляет, несмотря на запреты - ради мяса, кожи, бивней,
ворвани. Моржовые хуи - побочный продукт этой древней, как мир, охоты. И
заверил меня, что ни один морж не был убит ради его пениса.
Со вчерашнего барбекью воздух Ситки был пропитан тонким ароматом
эротики, но чувствовал ли это еще кто? Это мне и предстояло выяснить в
походе к Медвежьему озеру, но мои скорее смутные, чем блудливые планы были
неожиданно нарушены: воспользовавшись отсутствием покупателей, Майкл
перепоручил лавку своему работнику и увязался с нами. Прогулка вдвоем была
превращена в экскурсию. И может мне показалось, но Хеллен тоже предпочла бы
остаться со мной вдвоем, хотя и дружила с Майклом. Кто ничего не
почувствовал, так это Майкл.
Я один был безоружный - Хеллен и Майкл взяли с собой по ружью на случай
встречи с хозяином здешних лесов. "Стрелять лучше в землю, чем в воздух -
звук громче", сказал Майкл. Попутно сообщил также, что бить по оленю надо,
когда он тебя не видит - иначе тот напрягает мускулы, и мясо становится
жестким.
Повезло или не повезло, но ни один зверь нам на пути не попался.
Единственный привет от Торопыгина мы нашли на тропе в виде большой кучи
смолистого говна, от него еще шел пар. Меня всегда поражает, сколько лесного
зверья нас видит, оставаясь невидимым, как только что просравшийся медведь.
- Была бы у тебя менструация, мигом бы притопал, - сказал Майкл Хеллен,
а смутил меня.
Оказывается, медведь, с его великолепным обонянием, чует менструальную
женщину за много миль и возбуждается, а потому не рекомендуется отправляться
в лес в период течки. То есть когда месячные.
Всю дорогу Майкл говорил непрерывно. Настоящий рог изобилия - от
индейских мифов до местных сплетен. Было бы неблагодарностью с моей стороны
пенять ему за эту информационную атаку, гид и рассказчик он отменный, но я
бы предпочел услышать все это в иной обстановке. Скажем, за вечерним столом.
Помимо того, что это меня отвлекло от Хеллен, я не успевал оглядеться, а
было на что и помимо подглядывающего за нами невидимого медведя. Огромный, в
пять обхватов, hemlock (по-русски, тсуга) и свисающие с него лохмы мха,
исполинский лопух, который зовется "копытом дьявола", серебристые ленты
горных водопадов, косяки плывущей против течения себе на погибель семги,
наконец сами тропы, проложенные тлинкитами и заботливо укрепленные лесниками
и экологами. К последним принадлежала по профессии Хеллен, почему и
оказалась в такой дали от родины. Иногда ей удавалось вставить
словечко-другое про здешний лес. Я тоже разок пробился сквозь Майкла и,
сославшись на Важу Пшавелу, назвал лежащие на вершинах тучи "мыслями гор"
- В таком случае аляскинские горы - сплошь философы, - мгновенно
отреагировал Майкл. - Думают непрерывно, тучи с них не слазят.
Тропа иногда круто забирала в гору, и мои спутники вынуждены были
приноравливаться к моему замедленному на подъемах шагу - не хватало дыхания.
В конце концов, счел за благо под разными предлогами поотстать и окруженный
первозданной, как в мифе, природой предался возвышенным и горестным
размышлениям.
Не пора ли признать, что не только молодость, но жизнь прошла, потому
что какая же это жизнь - старость, которая катит в глаза, хоть и нет иного
способа жить долго, но зачем, спрашивается, жить долго? И почему ей надо к
мысли обо мне, как любовном партнере, привыкнуть, когда нам ладно во всех
других отношениях? Почему не в этом? Почему не попробовать? Разве это
справедливо, что меня волнует ее юная плоть, а ей даже не представить этот
тип отношений со мной? Почему я у нее только для души, а для тела ей нужен
ебур-викинг, к которому она, изголодавшись, отправляется завтра в Джуно и
зовет меня с собой? В качестве кого? Соглядатая их любовных игр? "В Джуно
есть что поглядеть." Еще бы! Все, что мне остается - это подглядывать. Свое
я оттрубил. Черт, мы разминулись с ней во времени.
Вернувшись с этой четырехчасовой прогулки, Майкл отправился в галерею,
а мы с Хеллен заглянули в тотемный парк, где она, с ссылкой на Фрейда, Юнга
и Леви-Строса, объясняла мне магическую символику звериных образов на этих
кедровых истуканах. В иное время внимал бы ей с бульшим интересом, особенно
когда дело касалось либидоносного шельмы Ворона, а тот глядел на меня чуть
ли не с каждого фаллического столба, но я так ухайдакался по дороге к
Медвежьему озеру и обратно, что слушал вполслуха, и, придя домой, вырубился
на целый час. К вечеру, отдохнув, пошел к Хеллен (хохотунья-ирландка Айрис
как специально была на ночном дежурстве в больнице), где и наблюдал
несостоявшееся орлиное покушение на ее инфантильного кота, а потом утешал
его плачущую хозяйку и с трудом сдерживал желание. А почему, черт побери, я
должен сдерживаться?
Рано утром на следующий день мы сели на паром с золотым колокольчиком
на носу и отправились по внутреннему пассажу в Джуно, наблюдая на 10-часовом
пути дикую природу. Мы вклинивались внутрь ландшафта, он расступался перед
нами, как половинки театрального занавеса. Хвойные острова с медведями на
песчанистом берегу, резвящиеся киты, трогательные выдры, лежащие в воде на
спине сложив на груди лапки, плывущая лосиха с лосенком. Диковинный, ни на
что не похожий мир, я воспринимал его глазом, ухом, носом, но в моем мозгу
не оказалось для него соответствующей полочки. Я мучился, не зная, к чему
его отнести и с чем сопоставить. В конце концов притомился от наплыва новых
впечатлений и - последняя попытка, до Джуно осталось часа три - предложил
Хеллен спуститься вниз в каюту. Хеллен ничего не ответила и осталась на
палубе.
Послеполуденный отдых - вовсе не возрастное, а вечное мое свойство:
натуральный позыв организма с юных лет. Как себя помню: есть возможность,
сосну часок днем. Вместо одного, два дня получается. А тем более здесь, на
Аляске, где я умаялся физически и душевно. И вот, стоило только голове
коснуться подушки, я как провалился, и те диковины, которые видел и слышал
наяву, явились теперь во сне. Мне снилась реальность, невозможная как сон.
Виденное проносилось в спящем мозгу как причудливые, фантастические,
небывалые видения. Вот многотонная туша кита повисла в воздухе, как
Магометов гроб, между небом и землей, точнее - между небом и водой. Метрах в
двухстах от нас стоял на песчаном берегу на задних лапах гризли и, задрав
голову и широко раскрыв пасть, беседовал со своим медвежьим богом, но потом
оказалось, что это никакой не медведь, а голый викинг с торчащей пипкой.
Скривив морду от боли, морж вырезал из собственного члена oosik. Из воды
высовывались хуеподобные тотемы, на каждом сидел ворон-трикстер и, широко
расставив крылья, сушил их. Вдали плыла к берегу лосиха с лосенком, а позади
качался на волне труп забитой ее копытами девушки-индианки. Совсем рядом с
пароходом лежала на спине, с трогательно сложенными на груди лапками выдра,
но я вгляделся и узнал в ней Хеллен, которая прижимала к груди беби с
бутылочкой, а в ней вместо молока было красное вино - беби был кошачий, и
над ним делал хищные круги орел. Присмотрелся внимательней - в кошачьей
морде стали проступать человечьи черты, и я опознал ангеличного Лео,
повидать которого приехал в Ситку.
Появились первые айсберги, как предвестники того ледяного массива, от
которого они откололись, а потом словно персонаж из алеутского мифа -
голубой глетчер по имени Менденхолл, природный бульдозер. И тут к моей
реальности примешалась чужая: прямо на меня плыл "Титаник", и я был среди
его пассажиров и с верхней палубы наблюдал все то, что видел с парома.
Мы проплывали покрытые мощной теугой гористые острова, самоубийцами
стремглав летели вниз водопады, над нами кружили лысые орлы, закормленные
природой чайки выклевывали из живой семги самое лакомое - глаза. Мир был как
в первый день творения. Весь этот сюр отражал как-то реальность.
Преображенная, она проносилась повторно на задней стенке глазной сетчатки, и
я бы так и не понял, во сне или наяву, если бы вместо парома по имени
"Титаник" не оказался вдруг в своей старенькой "тойоте камри", которая мчала
меня в Россию через Берингов пролив по подземному туннелю, сработанному-таки
стараниями аляскинских прожектеров и сибирских умельцев.
Тут вдруг раздался грохот раскалываемого глетчера, хотя это был, как я
догадался, всего лишь стук в дверь, каюта осветилась синим пламенем, и в мой
дикий сон плавно, как лебедь, вплыла Хеллен.
Через два часа мы стояли с рюкзаками на верхней палубе и глядели вниз
на приближающийся берег. Я первым обнаружил на пристани, к которой
пришвартовывался наш многоэтажный паром, фигуру викинга, узнал его по
фотографии и глазам не поверил:
- Вон смотри! - схватил я Хеллен за руку. - Твой жених. Голый!
Хеллен глянула вниз, а потом обернулась ко мне.
- С чего ты взял? Это такой юмор?
- Разве это не твой жених?
- Да, это Брайен. Но только он не голый.
Аберрация зрения? Мозговое смещение? Так странно было видеть его
одетым, а бежевый цвет куртки я сослепу или со сна принял за цвет его тела.
Неожиданно для себя принял решение не сходить на берег, а двинуться по
водному хайвею дальше на север. Что мне Джуно? Торопливое прощание, неловкий
поцелуй - Хеллен как-то неудачно повернула голову, вот я и чмокнул воздух.
Через пару минут я увидел, как она встретилась с женихом. Их объятие не
показалось мне таким уж страстным, и стыдно сказать - меня это обрадовало.
Они направились к стоянке, Хеллен обернулась, ища меня глазами, но рукой на
прощание так и не махнула. Скорей всего не отыскала меня среди других
пассажиров, которые стояли на палубе. Забыл сказать: ростом я невелик.
Я отправился в бар и в полном одиночестве отменно надрался. Сидя за
стойкой, водил пьяным пальцем по карте. Что там впереди? Хунах? Густавус?
Скагвей? Где бросить якорь? Как дикарь, не отличаю сон от яви, витаю в
эмпиреях, грежу наяву. Что у нас с ней произошло во сне и что - наяву?
Родство душ, сплетение тел, одиночество вдвоем. И как отучить моего
великовозрастного сына, который вовсе не Майкл, от этой опасной привычки -
совать в рот милому, смышленому Лео обмакнутый в вино палец? Что ни говори,
а в родовой амальгаме моего внука две крепко пьющие нации - русские и
ирландцы.
Дурная наследственность.
Потускнел на небе синий лак,
И слышнее песня окарины.
Это только дудочка из глины,
Не на что ей жаловаться так.
Ахматова
- Кот Вова, у тебя есть пенис? - спрашивает меня двухлетний сын моей
невестки, как я предпочитаю конспиративно называть Лео, а еще чаще - "сыном
моего сына". Соответственно, и он меня зовет не дедом, а "котом Вовой".
- Что он сказал? - переспрашиваю я невестку, делая вид, что не понял
детский воляпюк, да и в самом деле не очень веря в то, что услышал. Хотя в
нашем совместном путешествии по юго-западу Америки я уже попривык к выходкам
этого продвинутого беби, с которого, как загар, сошел прошлогодний, когда я
его увидел впервые в Ситке, Аляска, ангельский шарм и наступил самый трудный
период - от двух до трех, когда от мамки рвутся в тьму мелодий и не признают
ничьих авторитетов. Плюс, конечно, ирландский гонор, хотя в его кровяной
амальгаме ирландских пара капель всего, а вот дают о себе знать. "Leo is
bigger", показывает он на пацана вдвое его выше и толще. Когда чем-то
недоволен, пускает в ход кулаки либо кричит своим попутчикам "Go away",
включая того, кто за рулем. "Ты - плохой шофер", - добавляет он лично для
него. То есть для меня. А потом как ни в чем не бывало расплывается в
райской улыбке.
Кабы только с людьми! Вот дневное светило слепит ему глаза, и
рассерженный Лео орет: "Sun, go away!" Тоже мне Иисус Навин, хотя тот вроде
бы, наоборот, заставил солнце светить ночью. Зато обожает луну и всегда
первым проницает ее на еще дневной тверди. Когда солнце заходит, а луна
прячется в тучи, может и зареветь. Среди русских слов, которые я вбиваю ему
в голову - луна. Он объединяет луна с moon и нежно шепчет, едва завидев ее
бледный серп:
- Муна...
Все же "пенис" мне, видно, послышался.
- Он спросил, есть ли у тебя пенис, - подтверждает невестка, чей
восьмимесячный живот неизвестно с какого пола фетусом держит меня в
постоянном напряге: как бы не разродилась по пути. На всякий случай
высматриваю дорожные знаки с буквой "H", но мы мчим часами по безлюдной
местности, пока не попадается какая-нибудь забытая Богом индейская
резервация. Как-то не рассчитали, кончился бензин - с час ждали другую
машину, чтобы отсосать.
Живот ей здорово мешает, не знает куда деть. Не вмещается в спальник, и
она использует тот как одеяло, а спит на самонадувном матраце, который я
подарил ей пару дней назад на годовщину свадьбы с моим сыном - празднуем без
него. Попеременно садимся за руль, то и дело меняем положение водительского
сиденья - я придвигаюсь вплотную к рулю, она отодвигается чуть ли не за
пределы машины, и все равно руль впивается в моего следующего внука (-чку).
Лично я бы не выдержал и узнал, но они ждут сюрприза. Как и в первый раз.
Как и в первый раз, они хотят дочку: "Если мальчик, отошлем в Китай". Даже
Лео орет "Нет - брату!"
Я, с присущим мне гендерным шовинизмом, надеюсь на очередного мальца.
Кстати, предсказать со стопроцентной уверенностью можно только мальчика. В
девочке врачи иногда ошибаются - пенис, который занимает воображение сына
моего сына, так мал у эмбриона, что рентгеновский луч не всегда нащупает.
- Так есть у тебя пенис или нет? - хихикает невестка.
Моя невестка для меня загадка. Поначалу думал, что дело в разноязычии:
мой английский мертв, как латынь, ее английский - калифорнийского разлива,
тогда как я привык к ньюйоркскому. По-русски она - ни гу-гу. По-английски -
тоже не могу сказать, что очень уж артикуляционна. Или это мой сын такой
говорун, что забивает ее? Застенчива? А может и вовсе телка? Красивая телка.
С хорошим бытовым вкусом и несильной тягой к декоративному искусству - любит
Матисса, увлекается индейскими петроглифами, не пропускаем ни одного по
пути. Оставаться с ней наедине боюсь, и когда моя жена в последний момент
отказывается лететь в Феникс, Аризона, откуда начинается наш маршрут, а мой
сын сбегает от нас через неделю, из Большого Каньона, сославшись на срочный
вызов с работы (кто знает, может и так, и у меня просто разгулялось
воображение), начинается мука этого путешествия, уравновешенная, правда,
природными феноменами с индейскими вкраплениями. О тех и других знаю
понаслышке. Был уверен, что ничто на этом свете меня уже не удивит,
отпутешествовал, отудивлялся, nil admirari. И вот надо же - дивлюсь на все
эти каньоны, пустыни и пещеры с их обитателями: летучими мышами, гремучими
змеями, скорпионами, тарантулами и индейцами навахо, хопи, пуэбло и прочих
колен индейских. С одним из этих обитателей мне случилось столкнуться нос к
носу - встреча не из приятных.
В Коралловых песках, что на юге Юты, в моей палатке сломалась молния -
боялся, что заползут лютые здешние термиты или налетят свирепые москиты и
искусают меня всласть. Если бы! Проснулся глубокой ночью и никак не мог
вспомнить, где я - дома? в палатке? в мотеле? в могиле? Что меня разбудило?
И вдруг почувствовал, что не один. Высунул голову из спальника - ночи здесь
стоят лютые при девяностоградусной по Фаренгейту жаре днем, когда некуда
деться от палящего солнца, пальцы в цыпках, губы в кровавых трещинах - и
учуял легкий шорох слева от головы. Змея!
О них здесь предупреждают надписи на каждом шагу. С тропы не
сворачивать, по тропе ходить, громко хлопая в ладоши. Змеи тоже
предупреждают о себе - погремушкой на хвосте: потому, собственно, и
гремучие. Все - опасны, а опаснее всех, смертельно опасен - коралловый
аспид, которому сам Бог велел водиться в этой коралловой пустыне, названной
по окраске песков и по их генезису: когда-то здесь было дно моря.
От страха залез с головой обратно в спальник. Любопытство взяло верх:
нащупал фонариком угол палатки, откуда доносился слабый шелест. То, что
увидел, привело меня в еще больший ужас, чем змея. Передернуло от страха и
отвращения. Огромный мохнатый мясистый коричневый паук. Тарантул! Паук-волк.
Вспомнил его поэтическое прозвище - мизгирь (фонетически нечто среднее между
снегирем и миннезингером) и эпиграф к "Золотому жуку":
Глядите! Хо! Он пляшет, как безумный.
Тарантул укусил его...
Сам не помню, как оказался вдруг снаружи, наедине со студеным, в
крупных ярких звездах, небом.
Невестка говорила, чтобы не оставлял на ночь обувь вне палатки - туда
залазят скорпионы: сунешь ногу, а он тебя - цап. Живьем скорпиона не видел,
а только его бегущий след в других песках, на юге Аризоны, где растут
10-метровые кактусы saguaro, птицы вьют в них гнезда, как в деревьях, да они
и есть деревья. В качестве сувенира купил засушенного скорпиона под
стеклянным колпаком, бегло сочувствуя несчастным, пусть и смертельно
ядовитым насекомым: гибнут на потеху туристам. Если не знать о его
смертельной славе, выглядит безобидно.
Тарантул страховидней.
Спросонок - плюс Эдгар По - увидел в нем смертельного врага и не сразу
вспомнил, что хоть укус ядовит и болезнен, человеку не опасен. А застенчив
тарантул, как девушка. В чем лично убедился, когда полез обратно в палатку
прогнать и никак не мог найти. Обнаружил в рюкзаке, забился в самый угол.
Что если он меня боялся больше, чем я его? Выгнал непрошенного татарина и
забаррикадировал дыру тряпками.
- Знаешь, с кем я спал эту ночь? - говорю наутро невестке.
- Я - не твоя жена. Меня не колышет.
- Мою жену тоже вряд ли бы всколыхнуло. Я спал с тарантулом.
- Хорошее название для рассказа.
- По-английски, где tarantula женского рода. А не по-русски, где
наоборот.
- Странный этот твой русский - тарантулу превращает в тарантула. Не
говоря уж об алфавите. У всех буквы как буквы, у вас - черт ногу сломит.
- Это надо спросить с Кирилла и Мефодия, - устало говорю я, заранее
догадываясь, что моей невестке понадобится подробная сноска. В самом деле,
почему в святых у нас ходят эти братишки, зашифровавшие славянские языки от
других народов? Алфавитный раскол полагаю более серьезным, чем церковная
схизма.
Привет Чаадаеву и Пушкину.
Взамен тарантула меня в тот день ужалила оса. И где! В картинной
галерее. Устроилась на медной ручке, приняв за цветок. Как античные воробьи,
слетевшиеся на картину иллюзиониста Зевксиса склевывать изображенный на ней
виноград.
В чем дополнительная сложность моего общения с невесткой - разность
ассоциативных рядов, в которых мы существуем. Мой, понятно, богаче, ибо
принадлежу к книжному племени, которое постепенно вымирает. Как и мое
поколение. Увы, обречен жить - точнее доживать - вместе с этим исчезающим
кланом. К ее образным координатам - с калифорнийского детства, со школы и
колледжа, из голливудских и телевизионных клипов - абсолютно глух, они мне
невнятны. Вдобавок возраст - мы росли, теряли девство, прощались с детством,
взрослели, набирались знаний и опыта в несходные эпохи. Вот и живем теперь в
разных временах, мнимые современники.
Эмигрировав, я утратил - почти утратил - мир ассоциаций и аналогий, а
что не сравнивается - не существует. Из мира, где мне было тесно, попал в
мир, где меня нет. Выпал из родного гнезда. Падение довольно болезненное,
чтобы не сказать роковое, учитывая мою старомодную профессию. Знал бы
наперед, соломки подложил.
Или случись моя англо-ирландско-уэльская невестка более, что ли,
литературной, удар был бы самортизирован? С ее матерью легче найти общий
язык, чем с нею. Познакомились в Большом Каньоне (она путешествует с мужем и
великовозрастным сыном в трейлере) - большая любительница американской
классики, начиная с Хоторна, Ирвинга, Мелвилла и По. Привить моей невестке
любовь к слову, судя по всему, не удалось. Одна надежда на Лео, который уже
сейчас знает весь алфавит и чутко внимает, заглядывая тебе в глаза, когда
читаешь ему. Еще больше любит, когда ему поют, но мне медведь на ухо
наступил, не могу запомнить ни одной мелодии. Что не мешает мне страстно
любить музыку. Жена завидует: даже "Волшебную флейту" я слушаю каждый раз
как в первый раз. А я мечтал бы таким вот образом забыть любимые книги и
прочесть их наново.
Честно говоря, я бы вообще предпочел другую невестку. О которой мечтал,
пока мой сын не женился. Не только более внятную, но и более сексапильную. А
то мой эрос никак почему-то не реагирует на ее красоту. Когда она не
беременна - то же самое. Беременна - тем более. Табу здесь ни при чем - его
можно наложить на действие, но не на хотение, а запрет, наоборот,
возбуждает. Желание есть самая адекватная форма связи с женщиной, пусть даже
обречено остаться желанием навсегда. Не секс в прямом смысле, а попытка
вступить с женщиной в более тесный контакт. Что может быть теснее? Новая
связь - это память о всех прежних, не обязательно твоих. Начиная с
первородного греха.
А в чем, собственно, грех?
Совесть моя чиста поневоле: мое либидо дремлет в присутствии моей
невестки.
Воспринимаю ее не самолично, а как жену моего сына и мать моих внуков.
Но и на внука смотрю отчужденно, со стороны - год назад я подпал под его
ангельские чары, а теперь с любопытством и опаской гляжу на эту вполне
цельную личность с нелегким характером и поражаюсь, что он все еще ходит под
себя и сосет соску. Но это вина его родителей - им все некогда приучить его
к горшку: летом у них по горло работы в Ситке, зимой они путешествуют с Лео
в рюкзаке за спиной. Наша нынешняя поездка - пустяк по сравнению с их
прошлогодней в Австралию и Новую Зеландию, от которой всячески их
отговаривал.
А соску, без которой и пяти минут не может прожить, он сам швырнул,
когда мы со скалы глядели в проем природной арки. Слов нет, зрелище
захватывающее. И Лео единственный нашел соответствующий жест и слова:
"Бай-бай, соска!" - выкрикнул он и метнул ее в пропасть. А потом канючил
новую, выводя нас из себя.
Самое трудное - удержаться на высоте собственного поступка.
Все родственные функции по отношению к невестке и внуку я выполняю
отменно, учитывая расстояние между Аляской и Нью-Йорком: от регулярных
писем-звонков и слишком, может быть, страстных поцелуев при встрече до
объемных посылок дважды в год, что избавляет семью моего сына от затрат на
детские шмотки, да и им с невесткой тоже перепадает. В Нью-Йорке на
распродажах можно купить все вдвое-втрое дешевле, чем в Ситке, где на весь
город один светофор и ни одного универмага. Вот почему моя невестка делает
стойку у каждого торгового молла, а я терпеть их не могу: безликая
американа, задержка на час-два. Пока она рыщет по магазинам, я наедине с
умным, трудным, невозможным Лео.
- Каждый из вас несет по человечку, - шутит встречный парень, имея в
виду Лео у меня в рюкзаке за спиной и неизвестно кого в животе моей
невестки.
- Что делать, когда он проснется? - кричу ей вдогонку.
- Дай ему грудь.
Едва продрав глаза, Лео начинает качать права, чувствуя мою слабину.
Формально я восполняю отсутствие горячей родственной любви к невестке и даже
внуку. А если я вообще безлюбый?
Когда-то, в начале жизни, я обвально влюбился, и хоть были, понятно, у
меня потом увлечения, но все какие-то однобокие, без особых волнений. Именно
поэтому, наверно, жена ни к кому из моих пассий, зная об их существовании (с
моих же слов), не ревнует. Впрочем, им самим нужно от меня только то, что
мне нужно от них, ни о какой любви и речи нет. "Какая там любовь, когда есть
секс!" - циничная, но точная формула. Было, правда, одно исключение -
переживаю до сих пор. Так мне тогда и сказала: "Ты - урод. Твоя любовь к
жене выела все чувства, оставив остальным одно только любопытство. И даже
твоя похоть на самом деле - любопытство".
Мой сын перед тем, как смотался от нас обратно в Ситку, успел поведать,
так хотелось дотронуться - все время ловил себя на этом естественном и
беззаконном желании. Эмоция заслонила объект, на который направлена. Шел на
свидание с незнакомкой с девичьей грудью и мальчиковой внешностью.
Явился немного раньше, покупателей ни одного, туристский сезон на
исходе. Круизные пароходы, на которые вся надежда, возвращались на юг, минуя
Ситку, а туристы с паромов как потенциальные покупатели - полная безнадега.
От нечего делать Майкл развлекал меня, демонстрируя статуэтки из oosik,
моржового хуя, которыми его снабжал искусник-эскимос. Моржово-хуевые (или
хуево-моржовые, как ни двусмысленно прозвучит) скульптуры шли нарасхват,
особенно у женщин - стоило только намекнуть, из чего сделаны. По тысяче
долларов и больше. Единственное животное, член которого держится на кости,
да еще таких солидных размеров - больше 25-ти инчей. Сами по себе либо с
вставленной внутрь лампочкой, ооsiks тоже продаются, но это уже как sex toy.
Что ни говори, экстраваганза.
За этим занятием нас и застала Хеллен: глаза серо-зеленые, нос
короткий, волосы светлые, среднего роста, грудь, как я уже говорил,
небольшая, девичья. Какое это имеет отношение к нашему с ней сюжету! Не
описываю же я самого себя, и читателю все равно, какого я роста и какого
цвета у меня глаза.
- Сколько же надо убить моржей ради туристских капризов, - поморщилась
Хеллен.
- Думаете, не говорил ему? - стал оправдываться за автора Майкл. - А он
в ответ, что моржей его родня на берегу Берингова пролива все равно
традиционно истребляет, несмотря на запреты - ради мяса, кожи, бивней,
ворвани. Моржовые хуи - побочный продукт этой древней, как мир, охоты. И
заверил меня, что ни один морж не был убит ради его пениса.
Со вчерашнего барбекью воздух Ситки был пропитан тонким ароматом
эротики, но чувствовал ли это еще кто? Это мне и предстояло выяснить в
походе к Медвежьему озеру, но мои скорее смутные, чем блудливые планы были
неожиданно нарушены: воспользовавшись отсутствием покупателей, Майкл
перепоручил лавку своему работнику и увязался с нами. Прогулка вдвоем была
превращена в экскурсию. И может мне показалось, но Хеллен тоже предпочла бы
остаться со мной вдвоем, хотя и дружила с Майклом. Кто ничего не
почувствовал, так это Майкл.
Я один был безоружный - Хеллен и Майкл взяли с собой по ружью на случай
встречи с хозяином здешних лесов. "Стрелять лучше в землю, чем в воздух -
звук громче", сказал Майкл. Попутно сообщил также, что бить по оленю надо,
когда он тебя не видит - иначе тот напрягает мускулы, и мясо становится
жестким.
Повезло или не повезло, но ни один зверь нам на пути не попался.
Единственный привет от Торопыгина мы нашли на тропе в виде большой кучи
смолистого говна, от него еще шел пар. Меня всегда поражает, сколько лесного
зверья нас видит, оставаясь невидимым, как только что просравшийся медведь.
- Была бы у тебя менструация, мигом бы притопал, - сказал Майкл Хеллен,
а смутил меня.
Оказывается, медведь, с его великолепным обонянием, чует менструальную
женщину за много миль и возбуждается, а потому не рекомендуется отправляться
в лес в период течки. То есть когда месячные.
Всю дорогу Майкл говорил непрерывно. Настоящий рог изобилия - от
индейских мифов до местных сплетен. Было бы неблагодарностью с моей стороны
пенять ему за эту информационную атаку, гид и рассказчик он отменный, но я
бы предпочел услышать все это в иной обстановке. Скажем, за вечерним столом.
Помимо того, что это меня отвлекло от Хеллен, я не успевал оглядеться, а
было на что и помимо подглядывающего за нами невидимого медведя. Огромный, в
пять обхватов, hemlock (по-русски, тсуга) и свисающие с него лохмы мха,
исполинский лопух, который зовется "копытом дьявола", серебристые ленты
горных водопадов, косяки плывущей против течения себе на погибель семги,
наконец сами тропы, проложенные тлинкитами и заботливо укрепленные лесниками
и экологами. К последним принадлежала по профессии Хеллен, почему и
оказалась в такой дали от родины. Иногда ей удавалось вставить
словечко-другое про здешний лес. Я тоже разок пробился сквозь Майкла и,
сославшись на Важу Пшавелу, назвал лежащие на вершинах тучи "мыслями гор"
- В таком случае аляскинские горы - сплошь философы, - мгновенно
отреагировал Майкл. - Думают непрерывно, тучи с них не слазят.
Тропа иногда круто забирала в гору, и мои спутники вынуждены были
приноравливаться к моему замедленному на подъемах шагу - не хватало дыхания.
В конце концов, счел за благо под разными предлогами поотстать и окруженный
первозданной, как в мифе, природой предался возвышенным и горестным
размышлениям.
Не пора ли признать, что не только молодость, но жизнь прошла, потому
что какая же это жизнь - старость, которая катит в глаза, хоть и нет иного
способа жить долго, но зачем, спрашивается, жить долго? И почему ей надо к
мысли обо мне, как любовном партнере, привыкнуть, когда нам ладно во всех
других отношениях? Почему не в этом? Почему не попробовать? Разве это
справедливо, что меня волнует ее юная плоть, а ей даже не представить этот
тип отношений со мной? Почему я у нее только для души, а для тела ей нужен
ебур-викинг, к которому она, изголодавшись, отправляется завтра в Джуно и
зовет меня с собой? В качестве кого? Соглядатая их любовных игр? "В Джуно
есть что поглядеть." Еще бы! Все, что мне остается - это подглядывать. Свое
я оттрубил. Черт, мы разминулись с ней во времени.
Вернувшись с этой четырехчасовой прогулки, Майкл отправился в галерею,
а мы с Хеллен заглянули в тотемный парк, где она, с ссылкой на Фрейда, Юнга
и Леви-Строса, объясняла мне магическую символику звериных образов на этих
кедровых истуканах. В иное время внимал бы ей с бульшим интересом, особенно
когда дело касалось либидоносного шельмы Ворона, а тот глядел на меня чуть
ли не с каждого фаллического столба, но я так ухайдакался по дороге к
Медвежьему озеру и обратно, что слушал вполслуха, и, придя домой, вырубился
на целый час. К вечеру, отдохнув, пошел к Хеллен (хохотунья-ирландка Айрис
как специально была на ночном дежурстве в больнице), где и наблюдал
несостоявшееся орлиное покушение на ее инфантильного кота, а потом утешал
его плачущую хозяйку и с трудом сдерживал желание. А почему, черт побери, я
должен сдерживаться?
Рано утром на следующий день мы сели на паром с золотым колокольчиком
на носу и отправились по внутреннему пассажу в Джуно, наблюдая на 10-часовом
пути дикую природу. Мы вклинивались внутрь ландшафта, он расступался перед
нами, как половинки театрального занавеса. Хвойные острова с медведями на
песчанистом берегу, резвящиеся киты, трогательные выдры, лежащие в воде на
спине сложив на груди лапки, плывущая лосиха с лосенком. Диковинный, ни на
что не похожий мир, я воспринимал его глазом, ухом, носом, но в моем мозгу
не оказалось для него соответствующей полочки. Я мучился, не зная, к чему
его отнести и с чем сопоставить. В конце концов притомился от наплыва новых
впечатлений и - последняя попытка, до Джуно осталось часа три - предложил
Хеллен спуститься вниз в каюту. Хеллен ничего не ответила и осталась на
палубе.
Послеполуденный отдых - вовсе не возрастное, а вечное мое свойство:
натуральный позыв организма с юных лет. Как себя помню: есть возможность,
сосну часок днем. Вместо одного, два дня получается. А тем более здесь, на
Аляске, где я умаялся физически и душевно. И вот, стоило только голове
коснуться подушки, я как провалился, и те диковины, которые видел и слышал
наяву, явились теперь во сне. Мне снилась реальность, невозможная как сон.
Виденное проносилось в спящем мозгу как причудливые, фантастические,
небывалые видения. Вот многотонная туша кита повисла в воздухе, как
Магометов гроб, между небом и землей, точнее - между небом и водой. Метрах в
двухстах от нас стоял на песчаном берегу на задних лапах гризли и, задрав
голову и широко раскрыв пасть, беседовал со своим медвежьим богом, но потом
оказалось, что это никакой не медведь, а голый викинг с торчащей пипкой.
Скривив морду от боли, морж вырезал из собственного члена oosik. Из воды
высовывались хуеподобные тотемы, на каждом сидел ворон-трикстер и, широко
расставив крылья, сушил их. Вдали плыла к берегу лосиха с лосенком, а позади
качался на волне труп забитой ее копытами девушки-индианки. Совсем рядом с
пароходом лежала на спине, с трогательно сложенными на груди лапками выдра,
но я вгляделся и узнал в ней Хеллен, которая прижимала к груди беби с
бутылочкой, а в ней вместо молока было красное вино - беби был кошачий, и
над ним делал хищные круги орел. Присмотрелся внимательней - в кошачьей
морде стали проступать человечьи черты, и я опознал ангеличного Лео,
повидать которого приехал в Ситку.
Появились первые айсберги, как предвестники того ледяного массива, от
которого они откололись, а потом словно персонаж из алеутского мифа -
голубой глетчер по имени Менденхолл, природный бульдозер. И тут к моей
реальности примешалась чужая: прямо на меня плыл "Титаник", и я был среди
его пассажиров и с верхней палубы наблюдал все то, что видел с парома.
Мы проплывали покрытые мощной теугой гористые острова, самоубийцами
стремглав летели вниз водопады, над нами кружили лысые орлы, закормленные
природой чайки выклевывали из живой семги самое лакомое - глаза. Мир был как
в первый день творения. Весь этот сюр отражал как-то реальность.
Преображенная, она проносилась повторно на задней стенке глазной сетчатки, и
я бы так и не понял, во сне или наяву, если бы вместо парома по имени
"Титаник" не оказался вдруг в своей старенькой "тойоте камри", которая мчала
меня в Россию через Берингов пролив по подземному туннелю, сработанному-таки
стараниями аляскинских прожектеров и сибирских умельцев.
Тут вдруг раздался грохот раскалываемого глетчера, хотя это был, как я
догадался, всего лишь стук в дверь, каюта осветилась синим пламенем, и в мой
дикий сон плавно, как лебедь, вплыла Хеллен.
Через два часа мы стояли с рюкзаками на верхней палубе и глядели вниз
на приближающийся берег. Я первым обнаружил на пристани, к которой
пришвартовывался наш многоэтажный паром, фигуру викинга, узнал его по
фотографии и глазам не поверил:
- Вон смотри! - схватил я Хеллен за руку. - Твой жених. Голый!
Хеллен глянула вниз, а потом обернулась ко мне.
- С чего ты взял? Это такой юмор?
- Разве это не твой жених?
- Да, это Брайен. Но только он не голый.
Аберрация зрения? Мозговое смещение? Так странно было видеть его
одетым, а бежевый цвет куртки я сослепу или со сна принял за цвет его тела.
Неожиданно для себя принял решение не сходить на берег, а двинуться по
водному хайвею дальше на север. Что мне Джуно? Торопливое прощание, неловкий
поцелуй - Хеллен как-то неудачно повернула голову, вот я и чмокнул воздух.
Через пару минут я увидел, как она встретилась с женихом. Их объятие не
показалось мне таким уж страстным, и стыдно сказать - меня это обрадовало.
Они направились к стоянке, Хеллен обернулась, ища меня глазами, но рукой на
прощание так и не махнула. Скорей всего не отыскала меня среди других
пассажиров, которые стояли на палубе. Забыл сказать: ростом я невелик.
Я отправился в бар и в полном одиночестве отменно надрался. Сидя за
стойкой, водил пьяным пальцем по карте. Что там впереди? Хунах? Густавус?
Скагвей? Где бросить якорь? Как дикарь, не отличаю сон от яви, витаю в
эмпиреях, грежу наяву. Что у нас с ней произошло во сне и что - наяву?
Родство душ, сплетение тел, одиночество вдвоем. И как отучить моего
великовозрастного сына, который вовсе не Майкл, от этой опасной привычки -
совать в рот милому, смышленому Лео обмакнутый в вино палец? Что ни говори,
а в родовой амальгаме моего внука две крепко пьющие нации - русские и
ирландцы.
Дурная наследственность.
Потускнел на небе синий лак,
И слышнее песня окарины.
Это только дудочка из глины,
Не на что ей жаловаться так.
Ахматова
- Кот Вова, у тебя есть пенис? - спрашивает меня двухлетний сын моей
невестки, как я предпочитаю конспиративно называть Лео, а еще чаще - "сыном
моего сына". Соответственно, и он меня зовет не дедом, а "котом Вовой".
- Что он сказал? - переспрашиваю я невестку, делая вид, что не понял
детский воляпюк, да и в самом деле не очень веря в то, что услышал. Хотя в
нашем совместном путешествии по юго-западу Америки я уже попривык к выходкам
этого продвинутого беби, с которого, как загар, сошел прошлогодний, когда я
его увидел впервые в Ситке, Аляска, ангельский шарм и наступил самый трудный
период - от двух до трех, когда от мамки рвутся в тьму мелодий и не признают
ничьих авторитетов. Плюс, конечно, ирландский гонор, хотя в его кровяной
амальгаме ирландских пара капель всего, а вот дают о себе знать. "Leo is
bigger", показывает он на пацана вдвое его выше и толще. Когда чем-то
недоволен, пускает в ход кулаки либо кричит своим попутчикам "Go away",
включая того, кто за рулем. "Ты - плохой шофер", - добавляет он лично для
него. То есть для меня. А потом как ни в чем не бывало расплывается в
райской улыбке.
Кабы только с людьми! Вот дневное светило слепит ему глаза, и
рассерженный Лео орет: "Sun, go away!" Тоже мне Иисус Навин, хотя тот вроде
бы, наоборот, заставил солнце светить ночью. Зато обожает луну и всегда
первым проницает ее на еще дневной тверди. Когда солнце заходит, а луна
прячется в тучи, может и зареветь. Среди русских слов, которые я вбиваю ему
в голову - луна. Он объединяет луна с moon и нежно шепчет, едва завидев ее
бледный серп:
- Муна...
Все же "пенис" мне, видно, послышался.
- Он спросил, есть ли у тебя пенис, - подтверждает невестка, чей
восьмимесячный живот неизвестно с какого пола фетусом держит меня в
постоянном напряге: как бы не разродилась по пути. На всякий случай
высматриваю дорожные знаки с буквой "H", но мы мчим часами по безлюдной
местности, пока не попадается какая-нибудь забытая Богом индейская
резервация. Как-то не рассчитали, кончился бензин - с час ждали другую
машину, чтобы отсосать.
Живот ей здорово мешает, не знает куда деть. Не вмещается в спальник, и
она использует тот как одеяло, а спит на самонадувном матраце, который я
подарил ей пару дней назад на годовщину свадьбы с моим сыном - празднуем без
него. Попеременно садимся за руль, то и дело меняем положение водительского
сиденья - я придвигаюсь вплотную к рулю, она отодвигается чуть ли не за
пределы машины, и все равно руль впивается в моего следующего внука (-чку).
Лично я бы не выдержал и узнал, но они ждут сюрприза. Как и в первый раз.
Как и в первый раз, они хотят дочку: "Если мальчик, отошлем в Китай". Даже
Лео орет "Нет - брату!"
Я, с присущим мне гендерным шовинизмом, надеюсь на очередного мальца.
Кстати, предсказать со стопроцентной уверенностью можно только мальчика. В
девочке врачи иногда ошибаются - пенис, который занимает воображение сына
моего сына, так мал у эмбриона, что рентгеновский луч не всегда нащупает.
- Так есть у тебя пенис или нет? - хихикает невестка.
Моя невестка для меня загадка. Поначалу думал, что дело в разноязычии:
мой английский мертв, как латынь, ее английский - калифорнийского разлива,
тогда как я привык к ньюйоркскому. По-русски она - ни гу-гу. По-английски -
тоже не могу сказать, что очень уж артикуляционна. Или это мой сын такой
говорун, что забивает ее? Застенчива? А может и вовсе телка? Красивая телка.
С хорошим бытовым вкусом и несильной тягой к декоративному искусству - любит
Матисса, увлекается индейскими петроглифами, не пропускаем ни одного по
пути. Оставаться с ней наедине боюсь, и когда моя жена в последний момент
отказывается лететь в Феникс, Аризона, откуда начинается наш маршрут, а мой
сын сбегает от нас через неделю, из Большого Каньона, сославшись на срочный
вызов с работы (кто знает, может и так, и у меня просто разгулялось
воображение), начинается мука этого путешествия, уравновешенная, правда,
природными феноменами с индейскими вкраплениями. О тех и других знаю
понаслышке. Был уверен, что ничто на этом свете меня уже не удивит,
отпутешествовал, отудивлялся, nil admirari. И вот надо же - дивлюсь на все
эти каньоны, пустыни и пещеры с их обитателями: летучими мышами, гремучими
змеями, скорпионами, тарантулами и индейцами навахо, хопи, пуэбло и прочих
колен индейских. С одним из этих обитателей мне случилось столкнуться нос к
носу - встреча не из приятных.
В Коралловых песках, что на юге Юты, в моей палатке сломалась молния -
боялся, что заползут лютые здешние термиты или налетят свирепые москиты и
искусают меня всласть. Если бы! Проснулся глубокой ночью и никак не мог
вспомнить, где я - дома? в палатке? в мотеле? в могиле? Что меня разбудило?
И вдруг почувствовал, что не один. Высунул голову из спальника - ночи здесь
стоят лютые при девяностоградусной по Фаренгейту жаре днем, когда некуда
деться от палящего солнца, пальцы в цыпках, губы в кровавых трещинах - и
учуял легкий шорох слева от головы. Змея!
О них здесь предупреждают надписи на каждом шагу. С тропы не
сворачивать, по тропе ходить, громко хлопая в ладоши. Змеи тоже
предупреждают о себе - погремушкой на хвосте: потому, собственно, и
гремучие. Все - опасны, а опаснее всех, смертельно опасен - коралловый
аспид, которому сам Бог велел водиться в этой коралловой пустыне, названной
по окраске песков и по их генезису: когда-то здесь было дно моря.
От страха залез с головой обратно в спальник. Любопытство взяло верх:
нащупал фонариком угол палатки, откуда доносился слабый шелест. То, что
увидел, привело меня в еще больший ужас, чем змея. Передернуло от страха и
отвращения. Огромный мохнатый мясистый коричневый паук. Тарантул! Паук-волк.
Вспомнил его поэтическое прозвище - мизгирь (фонетически нечто среднее между
снегирем и миннезингером) и эпиграф к "Золотому жуку":
Глядите! Хо! Он пляшет, как безумный.
Тарантул укусил его...
Сам не помню, как оказался вдруг снаружи, наедине со студеным, в
крупных ярких звездах, небом.
Невестка говорила, чтобы не оставлял на ночь обувь вне палатки - туда
залазят скорпионы: сунешь ногу, а он тебя - цап. Живьем скорпиона не видел,
а только его бегущий след в других песках, на юге Аризоны, где растут
10-метровые кактусы saguaro, птицы вьют в них гнезда, как в деревьях, да они
и есть деревья. В качестве сувенира купил засушенного скорпиона под
стеклянным колпаком, бегло сочувствуя несчастным, пусть и смертельно
ядовитым насекомым: гибнут на потеху туристам. Если не знать о его
смертельной славе, выглядит безобидно.
Тарантул страховидней.
Спросонок - плюс Эдгар По - увидел в нем смертельного врага и не сразу
вспомнил, что хоть укус ядовит и болезнен, человеку не опасен. А застенчив
тарантул, как девушка. В чем лично убедился, когда полез обратно в палатку
прогнать и никак не мог найти. Обнаружил в рюкзаке, забился в самый угол.
Что если он меня боялся больше, чем я его? Выгнал непрошенного татарина и
забаррикадировал дыру тряпками.
- Знаешь, с кем я спал эту ночь? - говорю наутро невестке.
- Я - не твоя жена. Меня не колышет.
- Мою жену тоже вряд ли бы всколыхнуло. Я спал с тарантулом.
- Хорошее название для рассказа.
- По-английски, где tarantula женского рода. А не по-русски, где
наоборот.
- Странный этот твой русский - тарантулу превращает в тарантула. Не
говоря уж об алфавите. У всех буквы как буквы, у вас - черт ногу сломит.
- Это надо спросить с Кирилла и Мефодия, - устало говорю я, заранее
догадываясь, что моей невестке понадобится подробная сноска. В самом деле,
почему в святых у нас ходят эти братишки, зашифровавшие славянские языки от
других народов? Алфавитный раскол полагаю более серьезным, чем церковная
схизма.
Привет Чаадаеву и Пушкину.
Взамен тарантула меня в тот день ужалила оса. И где! В картинной
галерее. Устроилась на медной ручке, приняв за цветок. Как античные воробьи,
слетевшиеся на картину иллюзиониста Зевксиса склевывать изображенный на ней
виноград.
В чем дополнительная сложность моего общения с невесткой - разность
ассоциативных рядов, в которых мы существуем. Мой, понятно, богаче, ибо
принадлежу к книжному племени, которое постепенно вымирает. Как и мое
поколение. Увы, обречен жить - точнее доживать - вместе с этим исчезающим
кланом. К ее образным координатам - с калифорнийского детства, со школы и
колледжа, из голливудских и телевизионных клипов - абсолютно глух, они мне
невнятны. Вдобавок возраст - мы росли, теряли девство, прощались с детством,
взрослели, набирались знаний и опыта в несходные эпохи. Вот и живем теперь в
разных временах, мнимые современники.
Эмигрировав, я утратил - почти утратил - мир ассоциаций и аналогий, а
что не сравнивается - не существует. Из мира, где мне было тесно, попал в
мир, где меня нет. Выпал из родного гнезда. Падение довольно болезненное,
чтобы не сказать роковое, учитывая мою старомодную профессию. Знал бы
наперед, соломки подложил.
Или случись моя англо-ирландско-уэльская невестка более, что ли,
литературной, удар был бы самортизирован? С ее матерью легче найти общий
язык, чем с нею. Познакомились в Большом Каньоне (она путешествует с мужем и
великовозрастным сыном в трейлере) - большая любительница американской
классики, начиная с Хоторна, Ирвинга, Мелвилла и По. Привить моей невестке
любовь к слову, судя по всему, не удалось. Одна надежда на Лео, который уже
сейчас знает весь алфавит и чутко внимает, заглядывая тебе в глаза, когда
читаешь ему. Еще больше любит, когда ему поют, но мне медведь на ухо
наступил, не могу запомнить ни одной мелодии. Что не мешает мне страстно
любить музыку. Жена завидует: даже "Волшебную флейту" я слушаю каждый раз
как в первый раз. А я мечтал бы таким вот образом забыть любимые книги и
прочесть их наново.
Честно говоря, я бы вообще предпочел другую невестку. О которой мечтал,
пока мой сын не женился. Не только более внятную, но и более сексапильную. А
то мой эрос никак почему-то не реагирует на ее красоту. Когда она не
беременна - то же самое. Беременна - тем более. Табу здесь ни при чем - его
можно наложить на действие, но не на хотение, а запрет, наоборот,
возбуждает. Желание есть самая адекватная форма связи с женщиной, пусть даже
обречено остаться желанием навсегда. Не секс в прямом смысле, а попытка
вступить с женщиной в более тесный контакт. Что может быть теснее? Новая
связь - это память о всех прежних, не обязательно твоих. Начиная с
первородного греха.
А в чем, собственно, грех?
Совесть моя чиста поневоле: мое либидо дремлет в присутствии моей
невестки.
Воспринимаю ее не самолично, а как жену моего сына и мать моих внуков.
Но и на внука смотрю отчужденно, со стороны - год назад я подпал под его
ангельские чары, а теперь с любопытством и опаской гляжу на эту вполне
цельную личность с нелегким характером и поражаюсь, что он все еще ходит под
себя и сосет соску. Но это вина его родителей - им все некогда приучить его
к горшку: летом у них по горло работы в Ситке, зимой они путешествуют с Лео
в рюкзаке за спиной. Наша нынешняя поездка - пустяк по сравнению с их
прошлогодней в Австралию и Новую Зеландию, от которой всячески их
отговаривал.
А соску, без которой и пяти минут не может прожить, он сам швырнул,
когда мы со скалы глядели в проем природной арки. Слов нет, зрелище
захватывающее. И Лео единственный нашел соответствующий жест и слова:
"Бай-бай, соска!" - выкрикнул он и метнул ее в пропасть. А потом канючил
новую, выводя нас из себя.
Самое трудное - удержаться на высоте собственного поступка.
Все родственные функции по отношению к невестке и внуку я выполняю
отменно, учитывая расстояние между Аляской и Нью-Йорком: от регулярных
писем-звонков и слишком, может быть, страстных поцелуев при встрече до
объемных посылок дважды в год, что избавляет семью моего сына от затрат на
детские шмотки, да и им с невесткой тоже перепадает. В Нью-Йорке на
распродажах можно купить все вдвое-втрое дешевле, чем в Ситке, где на весь
город один светофор и ни одного универмага. Вот почему моя невестка делает
стойку у каждого торгового молла, а я терпеть их не могу: безликая
американа, задержка на час-два. Пока она рыщет по магазинам, я наедине с
умным, трудным, невозможным Лео.
- Каждый из вас несет по человечку, - шутит встречный парень, имея в
виду Лео у меня в рюкзаке за спиной и неизвестно кого в животе моей
невестки.
- Что делать, когда он проснется? - кричу ей вдогонку.
- Дай ему грудь.
Едва продрав глаза, Лео начинает качать права, чувствуя мою слабину.
Формально я восполняю отсутствие горячей родственной любви к невестке и даже
внуку. А если я вообще безлюбый?
Когда-то, в начале жизни, я обвально влюбился, и хоть были, понятно, у
меня потом увлечения, но все какие-то однобокие, без особых волнений. Именно
поэтому, наверно, жена ни к кому из моих пассий, зная об их существовании (с
моих же слов), не ревнует. Впрочем, им самим нужно от меня только то, что
мне нужно от них, ни о какой любви и речи нет. "Какая там любовь, когда есть
секс!" - циничная, но точная формула. Было, правда, одно исключение -
переживаю до сих пор. Так мне тогда и сказала: "Ты - урод. Твоя любовь к
жене выела все чувства, оставив остальным одно только любопытство. И даже
твоя похоть на самом деле - любопытство".
Мой сын перед тем, как смотался от нас обратно в Ситку, успел поведать,