Страница:
---------------------------------------------------------------
© Copyright Владимир Соловьев, 2001
From: yarmolinets@nrs.com
Date: 08 Sep 2001
---------------------------------------------------------------
Впервые опубликованы в "Новом русском слове" и вошли в книги Владимира
Соловьева "Призрак, кусающий себе локти" ("Культура", Москва) и "Роман с
эпиграфами. Варианты любви. Довлатов на автоответчике" ("Алетейя",
С.-Петербург)
Лео Кендаллу Соловьеву
А вот другой случай, прямо противоположный: представим на месте
пассеиста футуриста. Человека, который отвергнув прошлое, живет
исключительно будущим. Несмотря на возраст - пусть еще не преклонный, но
далеко не юношеский. Надежда же, как известно, хороша на завтрак, а не на
ужин. Или если перевести высокоумный афоризм Фрэнсиса Бэкона в нижний,
упрощенный, поговорочный регистр: кто живет надеясь, умирает обосравшись.
Что мне еще предстоит в недалеком будущем. А пока что о человеке,
заблудившемся во времени. Мой поезд ушел, один на полустанке, ни живой души
окрэг.
Дело происходит в Ситке, на Аляске, куда меня невесть какими ветрами
занесло. То есть "весть", но причина моего пребывания на краю света не имеет
к сказу никакого касательства. И без того растекаюсь по древу и путаюсь в
отступлениях, которые потом вынужден вычеркивать, хотя в них, быть может, и
заключен некий тайный смысл. Сын моего приятеля, очаровательный семилетний
мальчуган, с рождения неизлечимо болен ADD: attention deficit disorder. Как
по-русски? дефицит внимания? рассеянность? несосредоточенность? По Моэму,
"отвлекающийся мозг". Его таскают по психитрам и пичкают таблетками, после
которых он становится пай-мальчиком и учится лучше всех в классе. Мне бы
такую таблетку сейчас! Не то чтобы не сосредоточиться на сюжете, но сюжет -
последнее, что люблю в литературе, хоть и сознаю, что без него могут
обойтись только гении, типа Пруста и Джойса, а негения ждет жестокое
поражение: Роберт Музиль, "Человек без свойств".
Так вот, важно, что Аляска, а не Нью-Йорк, где проживаю уже двадцать
лет, то есть отрыв от бытовой и социальной среды, выход за пределы строго
очерченного круга обязанностей, включая супружеские. Супруга осталась в
Нью-Йорке, а я поселился на две недели в Ситке, б. Новоархангельске, с
единственным светофором, который ненавидят все жители. Сам по себе,
одинокий, скучающий и свободный. Живи я в Нью-Йорке, ничего подобного со
мной бы не случилось. Не той я породы, что тянет на блядки. Да и не любовная
это интрижка вовсе, если задуматься.
Коротко о себе.
Меня травили хиной, надеясь избавиться: случайный продукт старческой
похоти, хотя отцу не было и сорока, когда он меня зачал, а мать - на восемь
лет моложе. Не исключено, впрочем, что был зачат сознательно - в надежде на
мальчика, девочка уже была. Через два месяца после моего зачатия немец
вероломно напал на мою будущую родину - нежеланный ребенок, будь хоть семи
пядей во лбу, а аборты в ту пору запрещены. Такой вот расклад. Я оказался на
редкость живучим фетусом - хина на меня не подействовала, зато мою мать
оглушила. В буквальном смысле: оглохла еще до моего рождения. С тех пор папа
не разговаривал с мамой, а кричал. "Что ты кричишь на меня!" - обижалась
мама, хотя вся вина папы была в том, что он не нашел золотой середины между
голосом и криком.
Я рос доверчивым младенцем, пока однажды, в годовалом, наверно,
возрасте, не дотронулся до цветка и заревел от боли и обиды - оса вонзила в
мою ладонь жало. Характер с тех пор испортился, стал врединой и даже
говорить упрямо отказывался лет до трех - водили к врачу, подозревая, что
глухонем. Зато писать начал рано - до того, как стал читать. "Мальчик хотел
быть, как все" - первая фраза моей мемуарной повести, сочиненной в
восьмилетнем возрасте, а в пятидесятилетнем переданная герою рассказа "Кумир
нации". В целом родителям на меня все-таки повезло: когда умерла моя старшая
сестра, которую я доводил своей зловредностью, остался единственный ребенок.
Минуло еще полвека - давным давно ушла молодость, куда - неизвестно, а
сейчас уже и старость подваливает. Хоть и преотвратнейшая штуковина, но
иного способа жить долго, увы, нет. Мне возразят, что пятьдесят пять, да еще
при современной медицине - не старость, лет через двадцать я буду
ностальгировать по этим своим пятидесяти пяти. Позвольте остаться при своем
мнении. Да и сомневаюсь, что доживу до семидесяти пяти: волю к жизни всю
израсходовал в эмбриональном состоянии. Малочисленное мое поколение сходит
со сцены, едва успеваю вычеркивать знакомых из телефонной книжки. Как долго
я живу, все чаще думаю я, провожая дорогих покойников. Боюсь, долгожителей
среди нас не будет.
Вот мой приятель, годом младше, кончается от метастаз. Смотреть на него
страшно: натянутая на скелет кожа и громадный живот. А ведь как пекся о
своем здоровье, с ничтожной болячкой мчался к врачу, мы посмеивались над его
идефикс. Уж он, казалось, точно обхитрит смерть и переживет всех нас. И вот
как-то, во время проверки легких уж не знаю по какому поводу, рентгеновский
луч осветил случайно кусок печени, которая вся была в метастазах от рака
прямой кишки, понятно, уже неоперабельного. Как в том анекдоте про человека,
который узнав, что Смерть придет за ним в полночь в бар, переодевается и
бреет голову, чтобы не узнала. Без пяти двенадцать является Смерть в бар,
осматривается и говорит:
- Ну, если этот тип не придет, заберу вон того лысого, у стойки.
Хваленая американская медицина бессильна помочь моему приятелю. Мы
живем в стране, где крапива не жжется, черника не пачкает, комары все почти
повыведены, кофе без крепости и аромата, помидоры без вкуса, клубника без
запаха. И без вкуса тоже. Мнимое благополучие этой страны - включая медицину
- за счет отпадения от природы.
Взять секс, который не приносит больше прежнего забвения. Помню,
вырубаешься, забытье, малая смерть и все такое. А теперь никакой отключки,
даже как снотворное не действует - мучаешься после всю ночь бессонницей,
ходишь в гальюн, листаешь книгу или предаешься горестным раздумьям на
понятно какую тему. Хуй вроде бы стоит как прежде и извергается, как
Везувий, зато сама природа ебли и оргазма изменилась катастрофически. Раньше
весь выкладывался, а теперь хуй функционирует отдельно от меня. Да и на
женщин гляжу хоть и вожделенно, даже похотливо, но как-то безжеланно.
Точнее: желание есть, а эрекция - когда есть, когда нет. Вот я и гадаю: в
чем дело? В возрасте? Но выгляжу и чувствую себя лет на пятнадцать моложе, а
проигрывая в своем писательском воображении разные возрасты, никогда - свой
собственный, безнадежный, когда, по Казанове, Бог отворачивается от
человека. Даже полуторагодовалого внука, чтобы не старить себя, называю
сыном моего сына, но скорее в шутку. А дедом мог стать одиннадцать лет
назад, если бы мой сын родил в том возрасте, в котором родил его я.
Или дело в стране, где клубника без запаха, черника без краски,
помидоры без вкуса, кофе без крепости, крапива без жжения, а любовь отменена
за ненадобностью, сведена к сексу либо размножению? Да и секс здесь скорее
по учебнику, чем по вдохновению: помешанные на гигиене американы ежедневным
мытьем отбивают у себя секс-запах, а из пяти чувств именно обоняние самое
либидоносное. В зверином мире самец чует носом самку за многие мили, а в
человечьем - в упор не замечает. Вот и получается: Эрос без Венеры.
Расставим теперь декорации.
Вовсе не потому, что следую классическому уставу. Скорее наоборот:
проза у меня лысая, что здешние орлы. Но Аляска, где я оказался впервые,
поражает даже бывалого путешественника, коим являюсь, хотя путешествую
преимущественно на восток, а не на запад, а такую даль - впервые. Европу
знаю лучше, чем Америку, натурализованным гражданином которой числюсь. Вот
именно: числюсь. Это обо мне написал Генри Джеймс: "он усердно занимался
географией Европы, но географией своей родины полностью пренебрегал." Тихий
океан увидел впервые, Аляска - только шестнадцатый штат, в котором я
побывал. Человек тут живет внутри природы, озера и горы по сю пору не все
поименованы, а иные, наоборот, поименованы многократно: индейцами, русскими,
испанцами, англичанами. Тропы забираются высоко в горы, теряются в болотах,
лесах или на альпийских лугах, да и люди не всегда возвращаются из этой
первородной природы, и на месте их гибели или исчезновения стоят кресты.
Даже самолет - рухнул в прошлом году да так и лежит, застряв в деревьях на
склоне горы, с незахороненным летчиком.
Декорации ради декораций? Отчасти. Обычный мой трюк в путевуй прозе -
если сюжет не достанет, позабавит дорожный маршрут, место действия окажется
важнее самого действия. Ведь я и сам, нацелься на любовное приключение и
потерпи крах, не знал бы, что и делать. А так - киты, медведи, тотемы,
индейцы племени тлинкитов, первородные леса, остывшие и действующие вулканы,
голубеющие глетчеры, плывущая, летящая над водой, а то и посуху из мощного
инстинкта жизни навстречу смерти семга и прочие диковины если и не утешили
меня, то утишили мою печаль. Кто знает, может природа и возбудила меня,
послужила изначальным импульсом к тому, что случилось.
Стоял сентябрь, а с некоторых пор осень волнует меня как-то
по-весеннему. По совпадению с собственным увяданием? Когда я поцеловал
Хеллен впервые, она сделала большие глаза, не отвечала и не противилась,
только как-то странно смотрела на меня. Я отлип от нее, и Хеллен очень мягко
сказала:
- Мне надо привыкнуть.
- К чему привыкнуть? - крикнул я, но молча.
Проклятый возраст!
То есть никак от меня не ожидала, а я-то был уверен, что к тому все
идет, и поцелуй был естественным продолжением наших разговоров и прогулок в
парке тотемов и по дороге к озеру Medvejie, а для нее - вот черт! -
неожиданным. Как же так? Выходит, с ее точки зрения я так же безнадежно
стар, как с моей - мои ровесники? Ничем от них не отличаюсь, в этом качестве
больше не котируюсь, и мое дело - труба?
Даже не отказ, хотя лучше бы отказ, которому я из инстинкта приискал бы
уважительную и не обидную для себя причину. Ну, например, она предпочитает
однополую любовь, и разбитная толстушка медсестра Айрис, с которой они на
пару снимают крохотный домик на Монастырской улице, где время от времени
дают приют изгнанным из дома, одичавшим индейским ребятишкам, не просто
подружка, но также сожительница. Или не хочет изменять Брайену, жениху в
Джуно, пусть даже это формальный брак - контракт на разведку аляскинской
тайги у Хеллен кончался, а возвращаться на родину ей не хотелось. Что если
ее предстоящий брак вовсе не по расчету? Или не только по расчету?
Мы сидели у нее на балконе, я испытывал некоторую неловкость, не зная,
что делать дальше - предпринять еще одну попытку или отложить до лучших
времен, а пока вернуться к прежним отношениям? Над морем кружил орел, а на
лужайке перед домом резвился Питер Пен, вечное дите, которого она всюду с
собой таскает и которому не суждено повзрослеть: пяти месяцев от роду кот
неосторожно поел отравленного моллюска, чудом спасли, но теперь у него
искривленный позвоночник, он остановился в развитии - и в умственном, и в
физическом. К примеру, стучит зубами на пролетающие самолеты, принимая за
птиц.
И тут на наших глазах произошло нечто из ряда вон, хоть я уже успел
привыкнуть к здешним орлам. Да и ходят они по земле довольно неуклюже,
напоминая индюшек, особенно молодые, сплошь серые орлы, потому что свое
национально-символические оперение приобретают только на четвертом году
жизни. Кстати, Бенджамин Франклин предлагал в качестве национальной эмблемы
именно индюшку, но победил орел. По справедливости: в полете эти
геральдические птицы, нет слов, как хороши и, набрав высоту, недвижно, без
единого взмаха крылом, парят в воздухе, вертя белой головой и высматривая
острым глазом добычу за многие мили. Так, должно быть, издали орел и
высмотрел Питера Пена и камнем пал на него. Котенок был обречен, но
инфантильность его спасла. Заметив летящего на него орла и приняв за
птичку-невеличку, Питер Пен подпрыгнул высоко в воздух, чтобы ее схватить.
Промахнулись оба, и орел тяжело, вразвалку, заковылял по лужайке, ничего не
видя окрест. Питер Пен выгнул свою и без того кривую спину и зашипел, только
сейчас поняв, что птица несколько превышает воробья и даже голубя. Чем не
вариация на тему "Давид и Голиаф"?
Я наблюдал за орлом, пока он не истаял в воздухе, а Хеллен уже
прижимала своего вечного котенка к груди. С ней случилось что-то вроде
истерики, а давно проверено - ничто так не возбуждает, как женские слезы. О
эти пригласительные слезы... Женские слезы, женские чары. Помню, как удивила
меня своей неточностью, наоборотностью фраза в одном хорошем романе: "Его
захлестнула жалость, напрочь смывая и страсть, и желание." Жалость - это и
есть желание, утешать - значит любить. Как еще мужчина может утешить
женщину? Думаю, что и женщины как-то расслабляются от собственных слез - вот
и еще один путь от глаз до гениталий. Помню, однажды, в далекой молодости...
Столько лет прошло, а как вчера, о Господи!
- Здесь должны жить сплошь патриоты - ежедневно видеть живьем символ
Америки! - сказал я, чтобы разрядить обстановку.
Я прилетел в Ситку, когда его девятитысячное население живо обсуждало
местные новости. В православной церкви низложили попа за совращение
несовершеннолетних прихожан, а основателю города Александру Баранову
подвыпившие тлинкиты, которых русские называли колошами, спилили ночью нос,
хотя скорее всего это эвфемизм, как сбежавший нос коллежского асессора
Ковалева, отрубленный палец отца Сергия или срезанная Далилой коса Самсона -
понятно, не в длинных власах заключена была его нечеловечья сила, а в корне
жизни. Тем более, у здешних аборигенов обрезание гениталий - полузабытая,
ушедшая в подсознанку традиция, а поди обнаружь их под бронзовыми штанами у
главного правителя русских поселений в Америке.
- Русско-индейские делишки! - махнул рукой женатый на филиппинке
шотландец Камерон на том самом барбекью на берегу океана, где я впервые
увидел Хеллен. Как русского, меня коробило от такой уравниловки. Тем более я
сталкивался с этим не впервые. Даже у них в музее Шелдона Джексона, с его
первоклассной коллекцией индейских масок и тотемов, я почувствовал то же
странное отождествление колонистов с туземцами. А что если с
протестантско-англо-шотландской точки зрения мы с индейцами одинаково
дикари?
Присланный из Джуно, чтобы утешить прихожан православной церкви,
"индейский доктор" Ник - психиатр? гипнотизер? проповедник? знахарь? шаман?
- объяснил мне:
- Борьба у них шла с переменным успехом. Сначала русские потеснили
индейцев, потом индейцы вырезали всех русских вместе с завезенными из России
алеутами, пока русские не взяли реванш. Индейцы ушли в леса и уплыли на
другие острова, а возвратились только через двадцать лет и мирно зажили бок
о бок с пришельцами. Русских давно уже нет, вот тлинкиты и мстят статуям,
когда у них на почве алкоголизма пробуждается историческая память. Два
месяца назад несколько могил на русском кладбище своротили.
Я успел побывать и в русской церкви, где проповедь по-английски,
псалмопение по-русски, а среди прихожан ни одного русского, и в грязном
индейском гетто с ярко размалеванными домами, пьяным населением и бродячими
псами, и на этом кладбище, которое русским называется условно - не по
этносу, а по вере здешних обитателей. Как евреи - не этнос, а религия в
американском понимании. Одно только русское имя и обнаружил на треснувшей
плите. Остальные - англичане и индейцы, принявшие православие. Следит за
кладбищем (как и за двумя другими, неправославными) на добровольных началах
Джо, тоже индеец, но из племени хайда, местный сказитель, storyteller,
который до того нейтрален и спокоен, будто нет человека вовсе, пока не
заводится и не входит в транс во время выступлений - его предки
шаманствовали, а он сказительствует. Чем не пример для подражания? Беру за
образец.
Вот и на барбекью он сидел отрешенно, равнодушно внимая нашим
разговорам, и одному Богу известно, где витает его душа, пока ее хозяин (или
раб) не впадает в шаманский транс рассказчика. Не встрял даже, когда зашла
речь о его соплеменниках и неискоренимой традиции среди них: инцесте. Как в
стародавние времена, отец трахает малолетнюю дочку.
Зато веяние новых времен: жена заставляет мужа натянуть презерватив,
чтобы чадо не забеременело.
Здесь мнения разделились: одни осуждали нововведение, другие
приветствовали.
- И это несмотря на традиционное табу на внутриклановые женитьбы:
"орел" должен жениться только на "вороне".
Эту справку выдал владелец картинной галереи Майкл, молодой человек
родом из Нью-Йорка, с красивой, проглотившей язык женой-калифорнийкой и
ангелоподобным беби, которому он время от времени совал в рот палец,
предварительно обмакнув в вине, и дите чмокало от удовольствия. Так и не
понял - то ли его жена совсем уж неартикуляционна, то ли стеснялась. А может
прерогатива слова у них в семье, пока еще не заговорил полуторалетний Лео,
принадлежит Майклу? Среди прочего, он поделился с нами идеей соединительного
между Аляской и Россией туннеля по дну Берингова пролива, наподобие
Ламаншского, а в ответ на скептические улыбки присутствующих горячо
предсказал, что в следующем столетии туннель проведут даже через
Атлантический океан, соединив Америку с Европой. Наш век был на последнем
издыхании, а потому допускались любые домыслы насчет грядущего и неведомого.
Формальной смене четырех цифер в календаре придавали почему-то сакральное
значение.
- Орел и ворон - тотемы разных кланов, - пояснила для меня, как
cheechako, пришельца, самая молодая среди нас, не считая беби, которая и
оказалась полькой Хеллен.
- Обратная зависимость, - сказал Ник, который никогда не снимал с
головы капитанскую фуражку, прикрывая раннюю лысину и обозначая свое
греческое происхождение, хоть родом из Сицилии. - Потому и табу, чтобы
искоренить инцест. Не говоря о том, что ворон, родовой эпоним тлинкитов -
плут и трикстер, а уж в сексуальной жизни творит черт знает что. Время от
времени меняет собственный пол. Нашел как-то на морском берегу гребенчатую
раковину и женился на ней.
Сам Ник, который лечит индейцев от алкоголизма и самоубийств, за что и
прозван "индейским доктором", взял в жены девушку из почти уничтоженного
племени пронзенных носов, но в прошлом году, пока он странствовал вместе с
Хеллен и Брайеном по совсем диким местам Аляски, ее на улице Анкориджа
лягнул насмерть забредший в город сохатый, и теперь у Ника чувство вины,
хотя само это дикое путешествие было бегством от жены после того, как та ему
изменила. А чего ради отправились с ним вместе Хеллен и Брайен?
Предсвадебное путешествие? Они были едва знакомы.
- Запреты на то и существуют, чтобы их нарушать, - примирительно сказал
Камерон, у которого у самого четверо дочек, и все заглазно обсуждают,
предпримут ли они с женой еще одну попытку. Зато в бизнесе ему везет, он
самый богатый в Ситке человек - начал с рыбачьей лодки, а кончил (если
только это конец) мощной фирмой для туристов с дюжиной катеров и яхт, с
гостиницами и ресторанами. Он что-то мне говорил о пяти видах семги, называя
индейские имена и их английские аналоги, но, увы - в деревянное ухо: я - не
рыболов, а грибник, да к тому времени я уже увлекся разговором с Хеллен, а
скорее - ею самой. Запомнил я только оба названия королевской семги: чинук и
кинг.
На том барбекью нас вместе с беби было девять человек, я - старше
остальных лет на десять-двадцать, а Хеллен, за которой сразу же приударил,
сочиняя в уме рассказ под названием "Тебе ничего здесь не светит, дружок" и
полагая, что дальше названия и легкого флирта на фоне природы дело в обоих
случаях не пойдет, - на целых двадцать восемь. Не знаю как кого, меня эта
разница не колышет. Наоборот. Все больше и больше тянет к молодым. Как
вурдалака - к живым. С каждым годом, все сильнее чувствую себя чужим среди
своих и тайно мечтаю быть своим среди чужих. Говорю не о сверстниках в
розницу, но в целом, оптом - о поколениях. Мне мое - во где! И дело тут не в
возрасте. Как себя помню, мне всегда было чуждо мое поколение. Главная
неудача моей жизни - не в то время родился, разминулся во времени со
следующими поколениями. Любым из них. Нынешними двадцатилетними,
тридцатилетними, сорокалетними. С такими вот, как на этом барбекью. С моим
поколением мне давно не по пути, тем более конечный пункт этого пути все
более ясен. Вот я и задумал дезертировать. Точнее катапультировать в другое
поколение.
Понятно, я сознаю физические пределы, которые ставит мне возраст. К
примеру, не смог бы, наверно, составить компанию Нику, Хеллен и ее будущему
жениху Брайену в их 250-мильном странствии по незаселенному, дикому
побережью Аляски - на обтянутом кожей каике вокруг Адмиралтейского острова,
а потом через горы Брук Ранже до арктических деревень, где они жили в
ледяных иглу и ели сырьем китовье мясо, включая muktuk, кожу и ворвань,
которые эскимосы почитают за деликатес. Такие вот бездорожные, малодоступные
места называются на аляскинском жаргоне bush. Я видел возбуждающий снимок,
где они втроем - на фоне глетчера с тяжелыми рюкзаками за плечами и
абсолютно голые: в центре прекрасная Хеллен, по бокам обладатели обрезанных
пипирок. С особым интересом рассматривал Брайена - не только эффектные
гениталии, но весь его нордический облик. Высокий, красивый, напоминает
викинга, хотя мое представление о последних не из первых, понятно, рук. Как
они ее, интересно, распределяли между собой? Групповуха? По очереди? Только
с будущим женихом? Или им за дорожными тяготами было не до того? Еще не
поздно поинтересоваться у нее самой.
Что говорить, Хеллен ужасно привлекательна, но вычленил ее из компании
я по иному признаку - славянскому. Признаюсь в моей слабости. Хоть в этих
делах я - космополит, и в небольшой моей женской коллекции - представители
разных племен, но славянки обладают для меня каким-то особым магнетизмом. Не
уверен что сексуальным, хотя в конце концов сводится к сексу. Особенно
здесь, в Америке, где славянок - днем с огнем. А не переехать ли мне в
Чикаго? Нашлись общие темы, нам обоим более близкие, чем алкоголизм и инцест
среди аборигенов - Пушкин и Мицкевич, генерал Ярузельский и маршал
Пилсудский, Окуджава, Достоевский, Папа Римский, запрещать или не запрещать
аборт. Вплоть до либерума вето, национального вклада Польши в развитие
мировой демократии, хотя так далеко за ней никто и не последовал. Разве что
Совет безопасности ООН - там каждый член обладает правом вето. Хеллен мне
нравилась все больше, я не нашел иного способа это выразить, как поднять
тост "Еще Польска не сгинела!", хотя имел в виду лично ее. По-видимому, мы
были в одинаковой степени подпития и возбуждения - Хеллен тост-эвфемизм
нисколько не смутил, нас это как-то даже сблизило.
Взяв по банке пива, спустились с ней к воде, от которой подванивало
рыбной мертвечиной. Не помню кто первым пожаловался на одиночество среди
американцев, а другой с ходу поддержал. Зато знаю точно, кто процитировал
Анну Камиенскую: "бред невозможных возможностей" - я об этом поэте и слыхом
не слыхивал. И относились эти слова не к политике и не к литературе, а
каким-то образом нас лично касались. В самом деле, почему нет? Если
обнаруживаешь вдруг такое редкое в нынешние времена крутого одиночества
родство душ, то почему не тел? Пусть даже род инцеста - как между братом и
сестрой? Кто еще может оценить юные прелести, как не старик, а я еще не
старик.
К тому времени я уже поехал, мозги набекрень. От вечернего холода, от
обильных возлияний или от нервного возбуждения, меня стало трясти, Хеллен
взяла меня под руку, она тоже дрожала. Или мне показалось? Мы продолжали,
перебивая друг друга, говорить на чужом нам обоим языке и не сразу
расслышали, что нас зовут - барбекью закончился.
Сговорились встретиться завтра в галерее Майкла на Линколн-стрит и
отправиться вдвоем к Медвежьему озеру: стояла такая шикарная осень, грех не
воспользоваться. Потому что в сентябре здесь положено идти сплошным дождям,
на эту тему много шуток, типа "Зато над тучами и туманами всегда солнце"
либо "За один солнечный день мы платим месяцем непогоды", а резиновую обувь
так и зовут - Sitka slippers, ситкинскими шлепанцами, и раздражение от
невозможности выйти наружу поздней осенью и зимой называют не
клаустрофобией, а cabin fever, комнатной лихорадкой.
А зима уже катит в глаза. На память об этой поездке, помимо индейской
маски с зубным оскалом и вытекшим глазом, сувенирного тотема и юлу,
эскимосского ножа, я увезу в Нью-Йорк приобретенную в галерее Майкла большую
гуашь "Зима на Аляске", на которой, хоть и декоративно, но с натуральными
подробностями изображена ебля - а что еще делать долгой, бесконечной, в
полгода, зимней ночью на Аляске? Впасть в зимнюю спячку подобно медведю?
Взвыть белугой? Есть анекдот про местного индейца, который обвиняется в
убийстве, и судья его спрашивает: "Что вы делали в ночь с 1 октября на 31
марта?"
Проснулся ни свет ни заря и все никак не мог вспомнить - какого цвета у
нее глаза, какой формы нос, какая прическа. Бред какой-то! Помню только
груди под свитером - маленькие, округлые, девичьи. Да еще общий невзрослый,
© Copyright Владимир Соловьев, 2001
From: yarmolinets@nrs.com
Date: 08 Sep 2001
---------------------------------------------------------------
Впервые опубликованы в "Новом русском слове" и вошли в книги Владимира
Соловьева "Призрак, кусающий себе локти" ("Культура", Москва) и "Роман с
эпиграфами. Варианты любви. Довлатов на автоответчике" ("Алетейя",
С.-Петербург)
Лео Кендаллу Соловьеву
А вот другой случай, прямо противоположный: представим на месте
пассеиста футуриста. Человека, который отвергнув прошлое, живет
исключительно будущим. Несмотря на возраст - пусть еще не преклонный, но
далеко не юношеский. Надежда же, как известно, хороша на завтрак, а не на
ужин. Или если перевести высокоумный афоризм Фрэнсиса Бэкона в нижний,
упрощенный, поговорочный регистр: кто живет надеясь, умирает обосравшись.
Что мне еще предстоит в недалеком будущем. А пока что о человеке,
заблудившемся во времени. Мой поезд ушел, один на полустанке, ни живой души
окрэг.
Дело происходит в Ситке, на Аляске, куда меня невесть какими ветрами
занесло. То есть "весть", но причина моего пребывания на краю света не имеет
к сказу никакого касательства. И без того растекаюсь по древу и путаюсь в
отступлениях, которые потом вынужден вычеркивать, хотя в них, быть может, и
заключен некий тайный смысл. Сын моего приятеля, очаровательный семилетний
мальчуган, с рождения неизлечимо болен ADD: attention deficit disorder. Как
по-русски? дефицит внимания? рассеянность? несосредоточенность? По Моэму,
"отвлекающийся мозг". Его таскают по психитрам и пичкают таблетками, после
которых он становится пай-мальчиком и учится лучше всех в классе. Мне бы
такую таблетку сейчас! Не то чтобы не сосредоточиться на сюжете, но сюжет -
последнее, что люблю в литературе, хоть и сознаю, что без него могут
обойтись только гении, типа Пруста и Джойса, а негения ждет жестокое
поражение: Роберт Музиль, "Человек без свойств".
Так вот, важно, что Аляска, а не Нью-Йорк, где проживаю уже двадцать
лет, то есть отрыв от бытовой и социальной среды, выход за пределы строго
очерченного круга обязанностей, включая супружеские. Супруга осталась в
Нью-Йорке, а я поселился на две недели в Ситке, б. Новоархангельске, с
единственным светофором, который ненавидят все жители. Сам по себе,
одинокий, скучающий и свободный. Живи я в Нью-Йорке, ничего подобного со
мной бы не случилось. Не той я породы, что тянет на блядки. Да и не любовная
это интрижка вовсе, если задуматься.
Коротко о себе.
Меня травили хиной, надеясь избавиться: случайный продукт старческой
похоти, хотя отцу не было и сорока, когда он меня зачал, а мать - на восемь
лет моложе. Не исключено, впрочем, что был зачат сознательно - в надежде на
мальчика, девочка уже была. Через два месяца после моего зачатия немец
вероломно напал на мою будущую родину - нежеланный ребенок, будь хоть семи
пядей во лбу, а аборты в ту пору запрещены. Такой вот расклад. Я оказался на
редкость живучим фетусом - хина на меня не подействовала, зато мою мать
оглушила. В буквальном смысле: оглохла еще до моего рождения. С тех пор папа
не разговаривал с мамой, а кричал. "Что ты кричишь на меня!" - обижалась
мама, хотя вся вина папы была в том, что он не нашел золотой середины между
голосом и криком.
Я рос доверчивым младенцем, пока однажды, в годовалом, наверно,
возрасте, не дотронулся до цветка и заревел от боли и обиды - оса вонзила в
мою ладонь жало. Характер с тех пор испортился, стал врединой и даже
говорить упрямо отказывался лет до трех - водили к врачу, подозревая, что
глухонем. Зато писать начал рано - до того, как стал читать. "Мальчик хотел
быть, как все" - первая фраза моей мемуарной повести, сочиненной в
восьмилетнем возрасте, а в пятидесятилетнем переданная герою рассказа "Кумир
нации". В целом родителям на меня все-таки повезло: когда умерла моя старшая
сестра, которую я доводил своей зловредностью, остался единственный ребенок.
Минуло еще полвека - давным давно ушла молодость, куда - неизвестно, а
сейчас уже и старость подваливает. Хоть и преотвратнейшая штуковина, но
иного способа жить долго, увы, нет. Мне возразят, что пятьдесят пять, да еще
при современной медицине - не старость, лет через двадцать я буду
ностальгировать по этим своим пятидесяти пяти. Позвольте остаться при своем
мнении. Да и сомневаюсь, что доживу до семидесяти пяти: волю к жизни всю
израсходовал в эмбриональном состоянии. Малочисленное мое поколение сходит
со сцены, едва успеваю вычеркивать знакомых из телефонной книжки. Как долго
я живу, все чаще думаю я, провожая дорогих покойников. Боюсь, долгожителей
среди нас не будет.
Вот мой приятель, годом младше, кончается от метастаз. Смотреть на него
страшно: натянутая на скелет кожа и громадный живот. А ведь как пекся о
своем здоровье, с ничтожной болячкой мчался к врачу, мы посмеивались над его
идефикс. Уж он, казалось, точно обхитрит смерть и переживет всех нас. И вот
как-то, во время проверки легких уж не знаю по какому поводу, рентгеновский
луч осветил случайно кусок печени, которая вся была в метастазах от рака
прямой кишки, понятно, уже неоперабельного. Как в том анекдоте про человека,
который узнав, что Смерть придет за ним в полночь в бар, переодевается и
бреет голову, чтобы не узнала. Без пяти двенадцать является Смерть в бар,
осматривается и говорит:
- Ну, если этот тип не придет, заберу вон того лысого, у стойки.
Хваленая американская медицина бессильна помочь моему приятелю. Мы
живем в стране, где крапива не жжется, черника не пачкает, комары все почти
повыведены, кофе без крепости и аромата, помидоры без вкуса, клубника без
запаха. И без вкуса тоже. Мнимое благополучие этой страны - включая медицину
- за счет отпадения от природы.
Взять секс, который не приносит больше прежнего забвения. Помню,
вырубаешься, забытье, малая смерть и все такое. А теперь никакой отключки,
даже как снотворное не действует - мучаешься после всю ночь бессонницей,
ходишь в гальюн, листаешь книгу или предаешься горестным раздумьям на
понятно какую тему. Хуй вроде бы стоит как прежде и извергается, как
Везувий, зато сама природа ебли и оргазма изменилась катастрофически. Раньше
весь выкладывался, а теперь хуй функционирует отдельно от меня. Да и на
женщин гляжу хоть и вожделенно, даже похотливо, но как-то безжеланно.
Точнее: желание есть, а эрекция - когда есть, когда нет. Вот я и гадаю: в
чем дело? В возрасте? Но выгляжу и чувствую себя лет на пятнадцать моложе, а
проигрывая в своем писательском воображении разные возрасты, никогда - свой
собственный, безнадежный, когда, по Казанове, Бог отворачивается от
человека. Даже полуторагодовалого внука, чтобы не старить себя, называю
сыном моего сына, но скорее в шутку. А дедом мог стать одиннадцать лет
назад, если бы мой сын родил в том возрасте, в котором родил его я.
Или дело в стране, где клубника без запаха, черника без краски,
помидоры без вкуса, кофе без крепости, крапива без жжения, а любовь отменена
за ненадобностью, сведена к сексу либо размножению? Да и секс здесь скорее
по учебнику, чем по вдохновению: помешанные на гигиене американы ежедневным
мытьем отбивают у себя секс-запах, а из пяти чувств именно обоняние самое
либидоносное. В зверином мире самец чует носом самку за многие мили, а в
человечьем - в упор не замечает. Вот и получается: Эрос без Венеры.
Расставим теперь декорации.
Вовсе не потому, что следую классическому уставу. Скорее наоборот:
проза у меня лысая, что здешние орлы. Но Аляска, где я оказался впервые,
поражает даже бывалого путешественника, коим являюсь, хотя путешествую
преимущественно на восток, а не на запад, а такую даль - впервые. Европу
знаю лучше, чем Америку, натурализованным гражданином которой числюсь. Вот
именно: числюсь. Это обо мне написал Генри Джеймс: "он усердно занимался
географией Европы, но географией своей родины полностью пренебрегал." Тихий
океан увидел впервые, Аляска - только шестнадцатый штат, в котором я
побывал. Человек тут живет внутри природы, озера и горы по сю пору не все
поименованы, а иные, наоборот, поименованы многократно: индейцами, русскими,
испанцами, англичанами. Тропы забираются высоко в горы, теряются в болотах,
лесах или на альпийских лугах, да и люди не всегда возвращаются из этой
первородной природы, и на месте их гибели или исчезновения стоят кресты.
Даже самолет - рухнул в прошлом году да так и лежит, застряв в деревьях на
склоне горы, с незахороненным летчиком.
Декорации ради декораций? Отчасти. Обычный мой трюк в путевуй прозе -
если сюжет не достанет, позабавит дорожный маршрут, место действия окажется
важнее самого действия. Ведь я и сам, нацелься на любовное приключение и
потерпи крах, не знал бы, что и делать. А так - киты, медведи, тотемы,
индейцы племени тлинкитов, первородные леса, остывшие и действующие вулканы,
голубеющие глетчеры, плывущая, летящая над водой, а то и посуху из мощного
инстинкта жизни навстречу смерти семга и прочие диковины если и не утешили
меня, то утишили мою печаль. Кто знает, может природа и возбудила меня,
послужила изначальным импульсом к тому, что случилось.
Стоял сентябрь, а с некоторых пор осень волнует меня как-то
по-весеннему. По совпадению с собственным увяданием? Когда я поцеловал
Хеллен впервые, она сделала большие глаза, не отвечала и не противилась,
только как-то странно смотрела на меня. Я отлип от нее, и Хеллен очень мягко
сказала:
- Мне надо привыкнуть.
- К чему привыкнуть? - крикнул я, но молча.
Проклятый возраст!
То есть никак от меня не ожидала, а я-то был уверен, что к тому все
идет, и поцелуй был естественным продолжением наших разговоров и прогулок в
парке тотемов и по дороге к озеру Medvejie, а для нее - вот черт! -
неожиданным. Как же так? Выходит, с ее точки зрения я так же безнадежно
стар, как с моей - мои ровесники? Ничем от них не отличаюсь, в этом качестве
больше не котируюсь, и мое дело - труба?
Даже не отказ, хотя лучше бы отказ, которому я из инстинкта приискал бы
уважительную и не обидную для себя причину. Ну, например, она предпочитает
однополую любовь, и разбитная толстушка медсестра Айрис, с которой они на
пару снимают крохотный домик на Монастырской улице, где время от времени
дают приют изгнанным из дома, одичавшим индейским ребятишкам, не просто
подружка, но также сожительница. Или не хочет изменять Брайену, жениху в
Джуно, пусть даже это формальный брак - контракт на разведку аляскинской
тайги у Хеллен кончался, а возвращаться на родину ей не хотелось. Что если
ее предстоящий брак вовсе не по расчету? Или не только по расчету?
Мы сидели у нее на балконе, я испытывал некоторую неловкость, не зная,
что делать дальше - предпринять еще одну попытку или отложить до лучших
времен, а пока вернуться к прежним отношениям? Над морем кружил орел, а на
лужайке перед домом резвился Питер Пен, вечное дите, которого она всюду с
собой таскает и которому не суждено повзрослеть: пяти месяцев от роду кот
неосторожно поел отравленного моллюска, чудом спасли, но теперь у него
искривленный позвоночник, он остановился в развитии - и в умственном, и в
физическом. К примеру, стучит зубами на пролетающие самолеты, принимая за
птиц.
И тут на наших глазах произошло нечто из ряда вон, хоть я уже успел
привыкнуть к здешним орлам. Да и ходят они по земле довольно неуклюже,
напоминая индюшек, особенно молодые, сплошь серые орлы, потому что свое
национально-символические оперение приобретают только на четвертом году
жизни. Кстати, Бенджамин Франклин предлагал в качестве национальной эмблемы
именно индюшку, но победил орел. По справедливости: в полете эти
геральдические птицы, нет слов, как хороши и, набрав высоту, недвижно, без
единого взмаха крылом, парят в воздухе, вертя белой головой и высматривая
острым глазом добычу за многие мили. Так, должно быть, издали орел и
высмотрел Питера Пена и камнем пал на него. Котенок был обречен, но
инфантильность его спасла. Заметив летящего на него орла и приняв за
птичку-невеличку, Питер Пен подпрыгнул высоко в воздух, чтобы ее схватить.
Промахнулись оба, и орел тяжело, вразвалку, заковылял по лужайке, ничего не
видя окрест. Питер Пен выгнул свою и без того кривую спину и зашипел, только
сейчас поняв, что птица несколько превышает воробья и даже голубя. Чем не
вариация на тему "Давид и Голиаф"?
Я наблюдал за орлом, пока он не истаял в воздухе, а Хеллен уже
прижимала своего вечного котенка к груди. С ней случилось что-то вроде
истерики, а давно проверено - ничто так не возбуждает, как женские слезы. О
эти пригласительные слезы... Женские слезы, женские чары. Помню, как удивила
меня своей неточностью, наоборотностью фраза в одном хорошем романе: "Его
захлестнула жалость, напрочь смывая и страсть, и желание." Жалость - это и
есть желание, утешать - значит любить. Как еще мужчина может утешить
женщину? Думаю, что и женщины как-то расслабляются от собственных слез - вот
и еще один путь от глаз до гениталий. Помню, однажды, в далекой молодости...
Столько лет прошло, а как вчера, о Господи!
- Здесь должны жить сплошь патриоты - ежедневно видеть живьем символ
Америки! - сказал я, чтобы разрядить обстановку.
Я прилетел в Ситку, когда его девятитысячное население живо обсуждало
местные новости. В православной церкви низложили попа за совращение
несовершеннолетних прихожан, а основателю города Александру Баранову
подвыпившие тлинкиты, которых русские называли колошами, спилили ночью нос,
хотя скорее всего это эвфемизм, как сбежавший нос коллежского асессора
Ковалева, отрубленный палец отца Сергия или срезанная Далилой коса Самсона -
понятно, не в длинных власах заключена была его нечеловечья сила, а в корне
жизни. Тем более, у здешних аборигенов обрезание гениталий - полузабытая,
ушедшая в подсознанку традиция, а поди обнаружь их под бронзовыми штанами у
главного правителя русских поселений в Америке.
- Русско-индейские делишки! - махнул рукой женатый на филиппинке
шотландец Камерон на том самом барбекью на берегу океана, где я впервые
увидел Хеллен. Как русского, меня коробило от такой уравниловки. Тем более я
сталкивался с этим не впервые. Даже у них в музее Шелдона Джексона, с его
первоклассной коллекцией индейских масок и тотемов, я почувствовал то же
странное отождествление колонистов с туземцами. А что если с
протестантско-англо-шотландской точки зрения мы с индейцами одинаково
дикари?
Присланный из Джуно, чтобы утешить прихожан православной церкви,
"индейский доктор" Ник - психиатр? гипнотизер? проповедник? знахарь? шаман?
- объяснил мне:
- Борьба у них шла с переменным успехом. Сначала русские потеснили
индейцев, потом индейцы вырезали всех русских вместе с завезенными из России
алеутами, пока русские не взяли реванш. Индейцы ушли в леса и уплыли на
другие острова, а возвратились только через двадцать лет и мирно зажили бок
о бок с пришельцами. Русских давно уже нет, вот тлинкиты и мстят статуям,
когда у них на почве алкоголизма пробуждается историческая память. Два
месяца назад несколько могил на русском кладбище своротили.
Я успел побывать и в русской церкви, где проповедь по-английски,
псалмопение по-русски, а среди прихожан ни одного русского, и в грязном
индейском гетто с ярко размалеванными домами, пьяным населением и бродячими
псами, и на этом кладбище, которое русским называется условно - не по
этносу, а по вере здешних обитателей. Как евреи - не этнос, а религия в
американском понимании. Одно только русское имя и обнаружил на треснувшей
плите. Остальные - англичане и индейцы, принявшие православие. Следит за
кладбищем (как и за двумя другими, неправославными) на добровольных началах
Джо, тоже индеец, но из племени хайда, местный сказитель, storyteller,
который до того нейтрален и спокоен, будто нет человека вовсе, пока не
заводится и не входит в транс во время выступлений - его предки
шаманствовали, а он сказительствует. Чем не пример для подражания? Беру за
образец.
Вот и на барбекью он сидел отрешенно, равнодушно внимая нашим
разговорам, и одному Богу известно, где витает его душа, пока ее хозяин (или
раб) не впадает в шаманский транс рассказчика. Не встрял даже, когда зашла
речь о его соплеменниках и неискоренимой традиции среди них: инцесте. Как в
стародавние времена, отец трахает малолетнюю дочку.
Зато веяние новых времен: жена заставляет мужа натянуть презерватив,
чтобы чадо не забеременело.
Здесь мнения разделились: одни осуждали нововведение, другие
приветствовали.
- И это несмотря на традиционное табу на внутриклановые женитьбы:
"орел" должен жениться только на "вороне".
Эту справку выдал владелец картинной галереи Майкл, молодой человек
родом из Нью-Йорка, с красивой, проглотившей язык женой-калифорнийкой и
ангелоподобным беби, которому он время от времени совал в рот палец,
предварительно обмакнув в вине, и дите чмокало от удовольствия. Так и не
понял - то ли его жена совсем уж неартикуляционна, то ли стеснялась. А может
прерогатива слова у них в семье, пока еще не заговорил полуторалетний Лео,
принадлежит Майклу? Среди прочего, он поделился с нами идеей соединительного
между Аляской и Россией туннеля по дну Берингова пролива, наподобие
Ламаншского, а в ответ на скептические улыбки присутствующих горячо
предсказал, что в следующем столетии туннель проведут даже через
Атлантический океан, соединив Америку с Европой. Наш век был на последнем
издыхании, а потому допускались любые домыслы насчет грядущего и неведомого.
Формальной смене четырех цифер в календаре придавали почему-то сакральное
значение.
- Орел и ворон - тотемы разных кланов, - пояснила для меня, как
cheechako, пришельца, самая молодая среди нас, не считая беби, которая и
оказалась полькой Хеллен.
- Обратная зависимость, - сказал Ник, который никогда не снимал с
головы капитанскую фуражку, прикрывая раннюю лысину и обозначая свое
греческое происхождение, хоть родом из Сицилии. - Потому и табу, чтобы
искоренить инцест. Не говоря о том, что ворон, родовой эпоним тлинкитов -
плут и трикстер, а уж в сексуальной жизни творит черт знает что. Время от
времени меняет собственный пол. Нашел как-то на морском берегу гребенчатую
раковину и женился на ней.
Сам Ник, который лечит индейцев от алкоголизма и самоубийств, за что и
прозван "индейским доктором", взял в жены девушку из почти уничтоженного
племени пронзенных носов, но в прошлом году, пока он странствовал вместе с
Хеллен и Брайеном по совсем диким местам Аляски, ее на улице Анкориджа
лягнул насмерть забредший в город сохатый, и теперь у Ника чувство вины,
хотя само это дикое путешествие было бегством от жены после того, как та ему
изменила. А чего ради отправились с ним вместе Хеллен и Брайен?
Предсвадебное путешествие? Они были едва знакомы.
- Запреты на то и существуют, чтобы их нарушать, - примирительно сказал
Камерон, у которого у самого четверо дочек, и все заглазно обсуждают,
предпримут ли они с женой еще одну попытку. Зато в бизнесе ему везет, он
самый богатый в Ситке человек - начал с рыбачьей лодки, а кончил (если
только это конец) мощной фирмой для туристов с дюжиной катеров и яхт, с
гостиницами и ресторанами. Он что-то мне говорил о пяти видах семги, называя
индейские имена и их английские аналоги, но, увы - в деревянное ухо: я - не
рыболов, а грибник, да к тому времени я уже увлекся разговором с Хеллен, а
скорее - ею самой. Запомнил я только оба названия королевской семги: чинук и
кинг.
На том барбекью нас вместе с беби было девять человек, я - старше
остальных лет на десять-двадцать, а Хеллен, за которой сразу же приударил,
сочиняя в уме рассказ под названием "Тебе ничего здесь не светит, дружок" и
полагая, что дальше названия и легкого флирта на фоне природы дело в обоих
случаях не пойдет, - на целых двадцать восемь. Не знаю как кого, меня эта
разница не колышет. Наоборот. Все больше и больше тянет к молодым. Как
вурдалака - к живым. С каждым годом, все сильнее чувствую себя чужим среди
своих и тайно мечтаю быть своим среди чужих. Говорю не о сверстниках в
розницу, но в целом, оптом - о поколениях. Мне мое - во где! И дело тут не в
возрасте. Как себя помню, мне всегда было чуждо мое поколение. Главная
неудача моей жизни - не в то время родился, разминулся во времени со
следующими поколениями. Любым из них. Нынешними двадцатилетними,
тридцатилетними, сорокалетними. С такими вот, как на этом барбекью. С моим
поколением мне давно не по пути, тем более конечный пункт этого пути все
более ясен. Вот я и задумал дезертировать. Точнее катапультировать в другое
поколение.
Понятно, я сознаю физические пределы, которые ставит мне возраст. К
примеру, не смог бы, наверно, составить компанию Нику, Хеллен и ее будущему
жениху Брайену в их 250-мильном странствии по незаселенному, дикому
побережью Аляски - на обтянутом кожей каике вокруг Адмиралтейского острова,
а потом через горы Брук Ранже до арктических деревень, где они жили в
ледяных иглу и ели сырьем китовье мясо, включая muktuk, кожу и ворвань,
которые эскимосы почитают за деликатес. Такие вот бездорожные, малодоступные
места называются на аляскинском жаргоне bush. Я видел возбуждающий снимок,
где они втроем - на фоне глетчера с тяжелыми рюкзаками за плечами и
абсолютно голые: в центре прекрасная Хеллен, по бокам обладатели обрезанных
пипирок. С особым интересом рассматривал Брайена - не только эффектные
гениталии, но весь его нордический облик. Высокий, красивый, напоминает
викинга, хотя мое представление о последних не из первых, понятно, рук. Как
они ее, интересно, распределяли между собой? Групповуха? По очереди? Только
с будущим женихом? Или им за дорожными тяготами было не до того? Еще не
поздно поинтересоваться у нее самой.
Что говорить, Хеллен ужасно привлекательна, но вычленил ее из компании
я по иному признаку - славянскому. Признаюсь в моей слабости. Хоть в этих
делах я - космополит, и в небольшой моей женской коллекции - представители
разных племен, но славянки обладают для меня каким-то особым магнетизмом. Не
уверен что сексуальным, хотя в конце концов сводится к сексу. Особенно
здесь, в Америке, где славянок - днем с огнем. А не переехать ли мне в
Чикаго? Нашлись общие темы, нам обоим более близкие, чем алкоголизм и инцест
среди аборигенов - Пушкин и Мицкевич, генерал Ярузельский и маршал
Пилсудский, Окуджава, Достоевский, Папа Римский, запрещать или не запрещать
аборт. Вплоть до либерума вето, национального вклада Польши в развитие
мировой демократии, хотя так далеко за ней никто и не последовал. Разве что
Совет безопасности ООН - там каждый член обладает правом вето. Хеллен мне
нравилась все больше, я не нашел иного способа это выразить, как поднять
тост "Еще Польска не сгинела!", хотя имел в виду лично ее. По-видимому, мы
были в одинаковой степени подпития и возбуждения - Хеллен тост-эвфемизм
нисколько не смутил, нас это как-то даже сблизило.
Взяв по банке пива, спустились с ней к воде, от которой подванивало
рыбной мертвечиной. Не помню кто первым пожаловался на одиночество среди
американцев, а другой с ходу поддержал. Зато знаю точно, кто процитировал
Анну Камиенскую: "бред невозможных возможностей" - я об этом поэте и слыхом
не слыхивал. И относились эти слова не к политике и не к литературе, а
каким-то образом нас лично касались. В самом деле, почему нет? Если
обнаруживаешь вдруг такое редкое в нынешние времена крутого одиночества
родство душ, то почему не тел? Пусть даже род инцеста - как между братом и
сестрой? Кто еще может оценить юные прелести, как не старик, а я еще не
старик.
К тому времени я уже поехал, мозги набекрень. От вечернего холода, от
обильных возлияний или от нервного возбуждения, меня стало трясти, Хеллен
взяла меня под руку, она тоже дрожала. Или мне показалось? Мы продолжали,
перебивая друг друга, говорить на чужом нам обоим языке и не сразу
расслышали, что нас зовут - барбекью закончился.
Сговорились встретиться завтра в галерее Майкла на Линколн-стрит и
отправиться вдвоем к Медвежьему озеру: стояла такая шикарная осень, грех не
воспользоваться. Потому что в сентябре здесь положено идти сплошным дождям,
на эту тему много шуток, типа "Зато над тучами и туманами всегда солнце"
либо "За один солнечный день мы платим месяцем непогоды", а резиновую обувь
так и зовут - Sitka slippers, ситкинскими шлепанцами, и раздражение от
невозможности выйти наружу поздней осенью и зимой называют не
клаустрофобией, а cabin fever, комнатной лихорадкой.
А зима уже катит в глаза. На память об этой поездке, помимо индейской
маски с зубным оскалом и вытекшим глазом, сувенирного тотема и юлу,
эскимосского ножа, я увезу в Нью-Йорк приобретенную в галерее Майкла большую
гуашь "Зима на Аляске", на которой, хоть и декоративно, но с натуральными
подробностями изображена ебля - а что еще делать долгой, бесконечной, в
полгода, зимней ночью на Аляске? Впасть в зимнюю спячку подобно медведю?
Взвыть белугой? Есть анекдот про местного индейца, который обвиняется в
убийстве, и судья его спрашивает: "Что вы делали в ночь с 1 октября на 31
марта?"
Проснулся ни свет ни заря и все никак не мог вспомнить - какого цвета у
нее глаза, какой формы нос, какая прическа. Бред какой-то! Помню только
груди под свитером - маленькие, округлые, девичьи. Да еще общий невзрослый,