Страница:
Список с грамоты не помог: мандарины объявили, что поверят только подлинной грамоте и печати, когда их увидят в своих руках: «Как на голове волосы выросли и стала седина, то их переменить нельзя: так и обычая нашего переменить нельзя; примут грамоту два ближних человека, которые у богдыхана, как два плеча в теле, а богдыхан голова». Пограничный воевода, сносившийся с Нерчинском, говорил Спафари: «В прошлых годах, как был здесь Байков, в то время ходили козаки по Амуру и наших людей разорили; мы говорили Байкову: ты ходишь с посольством, а козаки воюют! Байков нам отвечал, что козаки — воры и воюют без царского указа, и этих воров войско богдыханово всех побило. После того подданный богдыхана тунгус Гантемир с своими людьми убежал в Нерчинск. Тогда богдыхан приказал мне, чтобы я взял 6000 войска и 10 пушек и шел бы в поход на воров и на Гантемира. Я пошел с войском, но наперед отпустил к Гантемиру даурского мужика проведать, к каким людям тот ушел? Но Гантемир схватил мужика и отвел к нерчинскому воеводе. Тот вместе с Гантемиром сказал мужику, что они не воры, а люди великого государя, Белого царя, и по указу его сделали две крепости в Нерчинске и Албазине, что великий государь желает жить в дружбе и любви с богдыхановым величеством и чтоб торг между обоими государствами производился. Этот даурский мужик встретил меня, когда я был с войском за два дни пути от Нерчинска. Услыхав, что в Нерчинске не воры, а Белого царя люди и отпустили моего человека назад с дружбою, я доложил богдыхану, что лучше с такими людьми поступать дружески, нежели войною; богдыхан велел мне послать в Нерчинск и взять оттуда служилых людей, потому что хотел писать грамоту к царскому величеству для подлинного проведывания. Кроме того, все, кто был здесь из России с торгом после Байкова, Сеиткул, Тарутин и другие, говорили, что с ними есть государевы грамоты, а после, как пустили их в Китай, и с ними никаких грамот не оказалось. Они нас обманули, а потому и тебе теперь не верим, не видя подлинной государевой грамоты». Воевода утверждал, что богдыхану и не докладывали о нарушении старого обычая, чтобы он принял из рук посланника грамоту: так обычай этот свят; а иезуит уверял, что воевода лжет, богдыхану уже трижды докладывали, и он велел приискивать в старых книгах, не было ли подобного примера? Богдыхан не прочь от того, чтобы принять грамоту; но ближние люди упорно отстаивают старый обычай, боясь, что окрестные государи станут говорить, что сделали это из страха пред русским государем. Сверх того, и списку грамоты не верят, потому что они в грамоте своей к царю писали с повелением, как господин к меньшому, и боятся, чтобы не было за то угроз в царской грамоте. Чтоб не подать подозрения, иезуит говорил это, смотря на чертеж, как будто бы читал вслух.
Во все это время стояли страшные жары; половина служилых людей, приехавших с посланником, были больны от жаров и от дурной воды; ворота посольского дома были заперты, и никого за них не пускали, съестное караульщики продавали тройною ценою.
Наконец приступили к сделкам и согласились, что посланник привезет грамоты не в приказ, а во дворец, где заседают в думе ближние люди, положит грамоты на богдыханское место, и двое ближних людей понесут их немедленно к богдыхану. После этой церемонии посланник был на поклоне у богдыхана. Спафари кланялся скоро и не до земли; мандарины говорили ему, чтобы кланялся до земли и не скоро, как они кланялись. «Вы холопи богдыхановы, — отвечал посланник, — и умеете кланяться; а мы богдыхану не холопи, кланяемся, как знаем». После тройных поклонов мандарины сказали Спафари, чтобы шел скоро к богдыхану, ибо у них такой обычай: когда хан зовет, то они идут бегом. «Мне бежать не за обычай», — отвечал посланник и шел потихоньку. Пришедши перед богдыхана, Спафари поклонился один раз в землю и сел на подушку; от богдыханского места до места, где сидел посланник, было сажен с 8. Ханское место вышиною от земли с сажень, осьмиугольное, деревянное, позолоченное, вход на него тремя позолоченными же лестницами. Богдыхан — человек молодой, лицом шедроват , говорили, что ему 23 года. В палате по обеим сторонам, на земле, на белых войлоках сидели братья и племянники богдыхана. Когда посланник пришел, начали разносить чай родным богдыхана и всем ближним людям, разносили в больших желтых деревянных чашках, чай был татарский, а не китайский, варенный с маслом и молоком, музыка играла умильно, и человек что-то громко кричал. После чаю музыка и крики прекратились, все встали, богдыхан сошел с своего места и отправился в задние палаты.
Спафари был очень оскорблен тем, что Сын Неба не обратил на него никакого внимания; вельможи утешали посланника тем, что со временем он в другой раз увидит богдыхана, который тогда вступит с ним в разговор. Действительно, спустя долгое время русское посольство снова было позвано во дворец. Поклонившись десять раз, посланник и свита его уселись на подушках против богдыхана; явились два иезуита и стали на колени; богдыхан говорил им потихоньку; когда кончил, иезуиты подошли к посланнику, велели ему стать на колени и сказали: «Великий самодержец всего Китайского государства хан спрашивает: великий государь, всея России самодержец, Белый царь в добром ли здоровье?» Спафари отвечал: «Как мы поехали от великого государя, то оставили его в добром здравии и счастливом государствовании; и желает великий государь богдыханову величеству также долголетнего здравия и благополучного государствования, как наилюбезнейшему соседу и другу». Опять иезуиты-толмачи отправились к престолу и возвратились с новыми вопросами: «Богдыханово величество предлагает три вопроса: царское величество скольких лет, какого возраста и сколь давно начал царствовать?» «Великий государь, — отвечал Спафари, — лет пятидесяти, возраста совершенного и преукрашен всякими добродеяниями, как царствовать начал, тому больше тридцати лет». Следовали вопросы о самом посланнике: «Сколько тебе лет? Слышал богдыхан, что ты человек ученый, и велел спросить, учился ли ты философии, математике и триугольномерию?» Богдыхан спрашивал об этом потому, что сам учился у иезуитов триугольномерию и звездословию. После этих расспросов принесли столы со сластями: яблоки персидские и комфети разные, арбузы, дыни; потом принесли вино виноградное, самое доброе, вроде доброго ренского, делают его иезуиты для богдыхана каждый год; вином угощали только посланника и его свиту, а вельможи китайские пили чай.
Все лето прожил Спафари в Пекине. Посланник и его свита привезли много товаров, казенных и своих, для продажи и мены на товары китайские; но торговля шла плохо: камки, атласы и бархаты продавались в одной лавке, в других лавках русским ничего не продавали, потому что вельможи, толмачи и купцы сговорились, по какой цене покупать русские товары и по какой продавать свои. В конце лета начали толковать об отпуске: Спафари требовал, чтобы ему дали на латинском языке список с богдыхановой грамоты к государю, дабы знать, нет ли в ней какого жестокого слова, и объявил, что без грамоты не поедет. На это ему объявили следующие китайские обычаи: 1) всякий посол, приходящий к нам в Китай, должен говорить такие речи, что пришел он от нижнего и смиренного места и восходит к высокому престолу; 2) подарки, привезенные к богдыхану от какого бы то ни было государя, называем мы в докладе данью; 3) подарки, посылаемые богдыханом другим государям, называются жалованьем за службу; те же самые выражения употребляет богдыхан и в грамотах своих к другим государям. «Ты не дивись, что у нас обычай такой, — говорили вельможи посланнику, — как один бог на небе, так один бог наш земной, богдыхан, стоит он среди земли, в средине между всеми государями, эта честь никогда у нас не была и никогда не будет изменена. Доложи царскому величеству словесно три дела: 1) чтобы выдал Гантемира; 2) если вперед пришлет сюда посланника, то чтобы наказал ему ни в чем не сопротивляться, что ему ни прикажем; 3) чтобы запретил своим людям, живущим на рубежах наших, обижать наших людей. Если царское величество эти три статьи исполнит, то и богдыхан исполнит его желания, в противном случае чтобы никто от вас, из России и из порубежных мест, к нам, в Китай, с торгом и ни с какими делами не приходил».
С этим Спафари и был отправлен, без грамоты богдыхановой, ибо не согласился видеть в ней оскорбительные для чести царской выражения, предложенные китайцами. Посланник вывез о последних самые невыгодные понятия: «В торгу таких лукавых людей на всем свете нет, и нигде не найдешь таких воров: если не поберечься, то и пуговицы у платья обрежут, мошенников пропасть!» Иезуиты, недовольные богдыханом Канхи, жаловались на его непостоянство, неспособность к правлению, в печальном виде представляли положение Китая, обуреваемого мятежами. Вообще иезуиты были очень откровенны и ласковы с русским посланником; между прочим они просили у него в свою церковь иконы для вечного воспоминания. «А мы, — говорили иезуиты, — станем молить бога за царское величество, потому что приходящие в Китай русские люди всегда ходят к нам в костел; но, не видя русской иконы, не верят нам, думают, что мы идолопоклонники, а не католики». Спафари дал им икону Михаила Архангела в серебряном вызолоченном окладе и два подсвечника пред икону.
Посольство Спафари в Китай было одним из последних дел знаменитого тридцатилетнего царствования Алексея Михайловича. Издание Уложения, присоединение Малороссии, подвиги русских людей в Северной Азии, расширение дипломатических сношений от Западного океана до Восточного, от Мадрида до Пекина, Никоново дело, раскол, Разинское и Соловецкое возмущения — вот крупные явления, которые должны оправдать употребленное нами выражение знаменитое царствование. Но знаменитость была дорого куплена; Алексей Михайлович получил от отца тяжелое наследство. Царствование Михаила Феодоровича с первого взгляда является временем успокоения Московского государства от смут внутренних и войн внешних; козаки не вооружались более против государства, с Польшею и Швециею заключен был вечный мир. Но тишина была перед бурею. Привычки, приобретенные низшими частями городового народонаселения в Смутное время, далеко не искоренились в царствование Михаила. Козаки принуждены были оставить пределы государства, царики, ими выставляемые, самозванцы отыграли свою роль; но козачество нисколько не было ослаблено у себя в степях, продолжало пользоваться сочувствием украинского народонаселения, сохранять связь с ним: стоило только запереться выходу в море из Дона и явиться предприимчивому вождю, как оно опрокидывалось на государство, увлекая за собою массы низшего народонаселения. Варварские народцы в областях прежних царств — Казанского, Астраханского и Сибирского — также ждали первого случая, чтоб восстать против русского царства, и не переставали поддерживать связи с Крымом и Турциею, все ожидая, что господство мусульманства восстановится на берегах Волги. Даже бедные жители тундр Северной Сибири не теряли надежды восстановить свою независимость под знаменами туземных вождей. Вечные миры с Польшею и Швециею были тяжки; нельзя было забыть о Смоленске: честь новой династии требовала возвращения русских областей, уступленных начальником династии. Но разумеется, преемник Михаила мог отдалить войну на неопределенное время, собраться с силами. Обстоятельства не дали возможности откладывать: еще царю Михаилу предложено было взять Малороссию под свою высокую руку для избавления ее от латинского гонения; козацкие движения не прекращались и происходили под знаменем веры и русской народности. Сыну Михаилу повторено было предложение принять Малороссию, но с угрозою в случае несогласия поддаться туркам. Война с Польшею оказалась неизбежною.
Какие же средства имел царь Алексей для этой западной войны, которая уже три раза оканчивалась несчастно? Мы видели, что во второй половине XVI века силы Московского государства, победоносного на востоке, покорившего там себе целые царства, оказались несостоятельными при столкновении с западом. Воплем отчаяния, что у государства нет средств содержать войско, необходимое для отпора страшным врагам, воплем отчаяния оканчивается царствование Иоанна IV, и таким же воплем начинается царствование преемника его. Этот вопль имел следствием закрепление крестьян за служилыми людьми, — распоряжение, которое всего лучше показывало, что Московское государство XVI и XVII века в экономическом отношении находилось в таком же состоянии, в каком западноевропейские государства находились в начале средних веков, или в каком находились американские колонии, принужденные по недостатку рабочих рук покупать черных невольников. Но чем яснее сознавалось печальное экономическое состояние Московского государства, чем печальнее были меры, которые правительство должно было принимать, чтобы как-нибудь извернуться для удовлетворения первой потребности государства, потребности внешней защиты, тем сильнее должно было становиться стремление правительства к сближению с богатыми и сильными государствами западноевропейскими, к перенятию от них того, что делало их богатыми и сильными: поэтому неудивительно, что тот же Годунов, который закрепил крестьян, известен своею любовию к иностранцам и обычаям их. После Смутного времени новая династия, находясь в тех же самых условиях, необходимо усвоивает себе предания, оставленные прежними государями. При царе Михаиле Москва наполняется иностранцами, которым даются привилегии для учреждения разных промышленных предприятий: иноземные люди толпами набираются в русскую службу, подле старинной дворянской конницы и стрелецкой пехоты учреждается новое войско по иностранному образцу, с иностранными названиями — рейтары, драгуны, солдаты. Но для найма иностранцев, для содержания нового войска нужны деньги, а денег нет: торговые люди бедны, им не стянуть с иноземцами, которые забирают русскую торговлю в свои руки; платящие сословия обременены податями, вследствие чего избывание от податей совершается в обширных размерах, целые местности пустеют, подати всею своею тяжестию падают на оставшихся, а тут еще надобно кормить воевод и приказных людей. В таком состоянии принял царство Алексей Михайлович!
Неудовольствие платящих сословий, высказывавшееся при царе Михаиле сильно, но законно, при молодом Алексее высказалось московским бунтом 1648 года, когда получилась возможность обвинить в народных бедствиях не царя, но боярина-правителя. Соборное уложение, прекращение закладничества как средства избывать податей, уничтожение привилегий купцов иностранных служили для утишения неудовольствия; бунт, замышляемый закладчиками, лишившимися своего выгодного положения, не удался; Сольвычегодск и Устюг опоздали с своими бунтами, еще более опоздали Новгород и Псков; но все же это было тяжелое время для правительства и народа; а между тем в то самое время, когда Москва пылала бунтом и пожаром, на юге Хмельницкий торжествовал над польскими гетманами и поднимал Украйну. Хмельницкий присылал в Москву с просьбою принять его в подданство, когда царь не знал, как утушить мятежи Новгорода и Пскова. Мятежи утихли от уединения, как утихает пожар, когда около горящего здания нет других, которые бы могли заняться; но через два года надобно было начать войну с Польшею. Бедное государство истощило свои средства, чтобы приготовиться к войне, и сначала успех оправдал пожертвования; но скоро за тем язва, шведская война, малороссийские волнения, на востоке поднимаются варварские народцы. Казна истощена вконец, ратные люди бегут от голоду и холоду; попробовали прибегнуть к кредиту, но медные деньги упали в цене и московская чернь опять подняла бунт. Андрусовское перемирие прекратило бедствия тринадцатилетней войны; но надолго ли успокоилось государство? В 1667 году заключено Андрусовское перемирие и в 1667 же году поднимается Разин, а в 1668-м поднимается Брюховецкий, в малороссийских городах козаки режут московских воевод и ратных людей, а на севере вспыхивает Соловецкое возмущение. В 1671 году задавлен был Разинский бунт, а в 1672-м турки взяли Каменец и держали Москву в постоянной тревоге до конца царствования. После этого мы не будем удивляться медленности, нерешительности правительственных распоряжений относительно движения войск, малочисленности последних, их дурного состояния, вследствие которого большая цифра была только на бумаге, а не на деле; надобно удивляться, как бедное государство могло выдержать такой ряд ударов, ряд войн?
Действительно, иностранцы удивлялись, как могло Московское государство так скоро оправляться после поражений, подобных конотопскому, чудновскому? Дело объяснялось сосредоточенностью власти, единством, правильностию, непрерывностию в распоряжениях. Медлили, уклонялись от исполнения, не умели что-нибудь исполнить; но жалоба на эту медленность, уклонение и неуменье шла в Москву, и отсюда повторялся указ великого государя однолично сделать не измотчав ; отвечали, что негде взять чего-нибудь: шел указ искать там и там; опять медлили — шел указ с угрозою опалы и жестокого наказанья, и дело наконец делалось. Начали строить корабль, ничего не приготовивши; мы видели, как строили; но выстроили же!
При этом, однако, не должно забыть и счастливой случайности. Мы видели, что в царствование Алексея Михайловича Московское государство было поражаемо рядом ударов, один за другим следовавших. Но это-то и важно, что удары следовали один за другим: бунты новгородский и псковской произошли через год после московского, когда в столице все уже было тихо и совершены были важные перемены, успокоившие народонаселение центральных областей, следовательно, правительство имело возможность сосредоточить свое внимание на северо-западе. Разин поднялся, когда была окончена война с Польшею; он поднялся в 1669 году; в следующем году поднялся Брюховецкий; но Разин в это время ушел на Каспийское море, дал Москве досуг устроить малороссийские дела и поднял второй бунт, когда уже в Малороссии было все спокойно, когда, следовательно, большая часть военных сил могла быть двинута на восток. Турки начали грозить, когда уже все было кончено с восточным козачеством.
Но какие бы ни были благоприятные обстоятельства, давшие Московскому государству возможность устоять при тяжких испытаниях, посланных ему во второй половине XVII века, эти испытания, следовавшие так быстро одно за другим, могли разрушительно действовать и на природу более твердую, чем какая была у царя Алексея Михайловича. К бедствиям государственным для Алексея Михайловича присоединялись еще огорчения семейные. От первого брака, на Марье Ильиничне Милославской, царь имел шесть дочерей и пять сыновей; но все сыновья отличались болезненностию; двое царевичей — Димитрий и Алексей — умерли при жизни отца и матери; в марте 1669 года умерла царица Марья Ильинична; за нею в том же году последовал третий царевич, Симеон. 22 января 1672 года Алексей Михайлович женился в другой раз, на Наталье Кирилловне Нарышкиной, воспитаннице думного дворянина Артамона Сергеевича Матвеева. В продолжение нашего рассказа мы часто встречались с Матвеевым, одним из самых приближенных людей к царю. Недостаточность источников неофициальных, именно записок (мемуаров), не дает нам возможности объяснить, каким образом дьячий сын Матвеев мог приблизиться к царю и сделаться его другом. Если можно догадываться, то, по всем вероятностям, это сближение произошло посредством Морозова. Матвеев, подобно Ордину-Нащокину, Ртищеву и другим видным лицам царствования Алексея Михайловича, отличался любовию к новизнам иностранным: дом его был убран по-европейски, картинами, часами; жена его не жила затворницею, сын получил европейское образование; из дворовых людей своих Матвеев составил труппу актеров, которые тешили великого государя театральными представлениями. Но, смотря, подобно Нащокину, на Запад, Матвеев, однако, резко отличался поведением своим от Афанасья Лаврентьевича. Последний, как мы видели, шел быстро, не остерегаясь задевать по дороге своей кого бы то ни было, перессорился с знатью и преждевременно принужден был оставить служебное поприще. Матвеев находился в близких отношениях к царю, но не выставлялся, долго, очень долго носил незавидное звание полковника и головы московских стрельцов, вообще не ссорился с знатью, и если впоследствии, как увидим, низвержен был в царствование преемника Алексеева, то низвержен был не вельможными людьми, которые, по крайней мере самая значительная часть, являются приверженцами царицы Натальи Кирилловны, следовательно, и Матвеева. Уже к концу царствования Алексея Матвеев сделался начальником двух важнейших приказов — Малороссийского и Посольского — в скромном звании думного дворянина. Только в 1672 году, по случаю рождения царевича Петра, Матвеев был пожалован в окольничие вместе с отцом царицы Кириллом Полуехтовичем Нарышкиным; в октябре 1674-го, по случаю крестин царевны Феодоры, Матвеев пожалован в бояре.
1 сентября 1674 года (в тогдашний новый год) государь объявил старшего сына своего, тринадцатилетнего царевича Феодора: на Красной площади, на действе оказывали государя царевича всему Московскому государству и иноземцам. После действа царевич поздравлял отца и патриарха с новым годом и говорил речь; после Феодора говорил речь царю, царевичу и патриарху боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий. В тот же день смотрели царевича в Архангельском соборе иноземцы: сыновья гетмана Самойловича и посланник литовский. Государь посылал к ним боярина Хитрово объявить царевича и сказать: «Вы видели сами государя царевича пресветлые очи и какого он возраста: так пишите об этом в свои государства нарочно». В 1676 году, с 29-го на 30-е число января, с субботы на воскресенье, в 4-м часу ночи. скончался царь Алексей Михайлович, на 47-м году от рождения, благословив на царство старшего сына. Феодора. Кроме Феодора от первого брака оставался царевич Иоанн, от второго — Петр и дочери: от первого брака Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина и Марья, от второго — Наталья и Феодора. Да еще были живы сестры царя Алексея — Ирина, Анна и Татьяна Михайловны.
В самом начале рассказа о деятельности царя Алексея мы заметили сходство его природы с природою отцовскою, заметили и различие. В продолжение тридцатилетней царственной деятельности это сходство и это различие выяснились. Бесспорно, Алексей Михайлович представлял самое привлекательное явление, когда-либо виденное на престоле царей московских. Иностранцы, знававшие Алексея, не могли высвободиться из-под очарования его мягкой, человечной, благодушной природы. Эти черты характера выставлялись еще резче, привлекали тем большее внимание и сочувствие при тогдашней темной обстановке. «Изумительно, — говорили иностранцы, — что при неограниченной власти над народом, привыкшим к совершенному рабству, он не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь». Простое, патриархальное обхождение русского самодержца с подданными тем более должно было поражать иностранцев, что в Западной Европе оно уже исчезало: там был век Людовика XIV! Особенную мягкость, особенную привлекательность природе Алексея, поступкам его сообщала глубокая религиозность, которая проникала все его существо. Но, напоминая отца мягкостию природы, Алексей, с другой стороны, напоминал знаменитого сына своего живостию, восприимчивостью, страстностию, был очень вспыльчив, и когда человек, возбудивший гнев его, был к нему близок, то, по тогдашнему обычаю, Алексей расправлялся с ним собственноручно, смирял , и это, как мы видели, не считалось посягновением на честь; цесарский посол Майерберг, который так восхищается характером царя Алексея Михайловича, описывает следующие случаи. Когда узнали в Москве о поражении Хованского и Нащокина в 1661 году, царь созвал Думу и спрашивал, что делать? какими средствами отбиться от страшного врага? Начинает говорить тесть царский, боярин Илья Данилович Милославский: «Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу польского короля пленником». Ничто так не раздражало царя Алексея, как хвастовство и самонадеянность; он вышел из себя: «Как ты смеешь, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?» Словами дело не кончилось: гневный царь дал пощечину старому тестю, надрал ему бороду, выгнал его пинками из комнаты и захлопнул двери. Другой случай: великий государь отворил себе кровь и, почувствовав облегчение, предложил сделать то же и придворным. Все волею-неволею согласились, кроме родственника царского по матери, Родиона Стрешнева, который отказался под предлогом старости. Алексей Михайлович вспылил: «Разве твоя кровь дороже моей? Что ты считаешь себя лучше всех?» И тут дело не кончилось словами; но когда гнев прошел, к Стрешневу пошли из дворца богатые подарки, чтобы позабыл побои. Когда провинялся кто-нибудь из знатных воевод, Алексей Михайлович также выходил из себя и писал к провинившемуся длинное гневное послание; но тон этих посланий постоянно умеряется тем, что царь старается выставить на вид виновному его грех перед богом, его ответственность пред царем царей; гневный, грозящий царь исчезает, виден человек, взволнованный проступком, его следствиями и старающийся представить всю важность их преступнику; в гневных выражениях слышится сочувствие человека к человеку. Так, в 1668 году он посылает стряпчего Головкина спросить боярина князя Григория Семеновича Куракина: «Зачем он по указу великого государя не пошел под Нежин и под Чернигов? Как он не умилосердился над людьми божиими и государевыми, которые при конце живота сидят? Как ему за них на Страшном суде ответ дать? Как он, боярин, забыл спасителя нашего, Иисуса Христа, чудодейственную его силу, даровавшую победу ради слез его и усердия? Почто вознесся? Что ж возношение его? Послушал плутов и разговорщиков малоумных, которые о себе впредь добра не мыслят: почто под Глуховом стал? Не токмо стоять, и заходить непристойно, разве письмо, что писать в город о сдаче. А иттить было прямо к Нежину и Чернигов очищать да воевать; а что писал он, что, не промысля над Глуховом, иттить нельзя, и то помышленье высокое и богу гневное и мерзкое: се уже свое надеяние, а не божие учало быть и надеяться на силу свою и на счастье; а те нежинцы и черниговцы воздыхают на него: государь пожаловал их, выручил, а пропадут они от него, боярина. Бог на нем взыщет их. Лучше слезами и усердством и низостью пред богом промысл чинить; по-прежнему, как начал, так бы и совершил, а не силою и славою. В великое подивленье великому государю, что, получа такую славу от господа бога своими слезами, он, боярин и воевода, да теряет сам у себя. Лучше то, что возьмет город Глухов и многая кровь прольется, а страдальцы в Нежине и Чернигове безгодною и томною смертью напрасно погинут, а притчею не промыслит, что будет? то будет: первое — бога прогневает: надеялся на славную силу, хотел взять город, и кровь напрасно многую прольет; второе — людей потеряет и страх на людей наведет и торопость; третье — от великого государя гнев примет; четвертое — от людей стыд и сором, что даром людей потерял; пятое — славу и честь, на свете богом дарованную, непристойным делом и стоянием под Глуховом неблагополучно отгонит от себя и вместо славы укоризны всякие и неудобные переговоры восприимет. И то все писано к нему, боярину, хотя добра святой и восточной церкви и чтобы дело божие и его, государево, совершалось в добром полководстве, а его, боярина, жалуя и хотя ему чести и жалея его старости».
Во все это время стояли страшные жары; половина служилых людей, приехавших с посланником, были больны от жаров и от дурной воды; ворота посольского дома были заперты, и никого за них не пускали, съестное караульщики продавали тройною ценою.
Наконец приступили к сделкам и согласились, что посланник привезет грамоты не в приказ, а во дворец, где заседают в думе ближние люди, положит грамоты на богдыханское место, и двое ближних людей понесут их немедленно к богдыхану. После этой церемонии посланник был на поклоне у богдыхана. Спафари кланялся скоро и не до земли; мандарины говорили ему, чтобы кланялся до земли и не скоро, как они кланялись. «Вы холопи богдыхановы, — отвечал посланник, — и умеете кланяться; а мы богдыхану не холопи, кланяемся, как знаем». После тройных поклонов мандарины сказали Спафари, чтобы шел скоро к богдыхану, ибо у них такой обычай: когда хан зовет, то они идут бегом. «Мне бежать не за обычай», — отвечал посланник и шел потихоньку. Пришедши перед богдыхана, Спафари поклонился один раз в землю и сел на подушку; от богдыханского места до места, где сидел посланник, было сажен с 8. Ханское место вышиною от земли с сажень, осьмиугольное, деревянное, позолоченное, вход на него тремя позолоченными же лестницами. Богдыхан — человек молодой, лицом шедроват , говорили, что ему 23 года. В палате по обеим сторонам, на земле, на белых войлоках сидели братья и племянники богдыхана. Когда посланник пришел, начали разносить чай родным богдыхана и всем ближним людям, разносили в больших желтых деревянных чашках, чай был татарский, а не китайский, варенный с маслом и молоком, музыка играла умильно, и человек что-то громко кричал. После чаю музыка и крики прекратились, все встали, богдыхан сошел с своего места и отправился в задние палаты.
Спафари был очень оскорблен тем, что Сын Неба не обратил на него никакого внимания; вельможи утешали посланника тем, что со временем он в другой раз увидит богдыхана, который тогда вступит с ним в разговор. Действительно, спустя долгое время русское посольство снова было позвано во дворец. Поклонившись десять раз, посланник и свита его уселись на подушках против богдыхана; явились два иезуита и стали на колени; богдыхан говорил им потихоньку; когда кончил, иезуиты подошли к посланнику, велели ему стать на колени и сказали: «Великий самодержец всего Китайского государства хан спрашивает: великий государь, всея России самодержец, Белый царь в добром ли здоровье?» Спафари отвечал: «Как мы поехали от великого государя, то оставили его в добром здравии и счастливом государствовании; и желает великий государь богдыханову величеству также долголетнего здравия и благополучного государствования, как наилюбезнейшему соседу и другу». Опять иезуиты-толмачи отправились к престолу и возвратились с новыми вопросами: «Богдыханово величество предлагает три вопроса: царское величество скольких лет, какого возраста и сколь давно начал царствовать?» «Великий государь, — отвечал Спафари, — лет пятидесяти, возраста совершенного и преукрашен всякими добродеяниями, как царствовать начал, тому больше тридцати лет». Следовали вопросы о самом посланнике: «Сколько тебе лет? Слышал богдыхан, что ты человек ученый, и велел спросить, учился ли ты философии, математике и триугольномерию?» Богдыхан спрашивал об этом потому, что сам учился у иезуитов триугольномерию и звездословию. После этих расспросов принесли столы со сластями: яблоки персидские и комфети разные, арбузы, дыни; потом принесли вино виноградное, самое доброе, вроде доброго ренского, делают его иезуиты для богдыхана каждый год; вином угощали только посланника и его свиту, а вельможи китайские пили чай.
Все лето прожил Спафари в Пекине. Посланник и его свита привезли много товаров, казенных и своих, для продажи и мены на товары китайские; но торговля шла плохо: камки, атласы и бархаты продавались в одной лавке, в других лавках русским ничего не продавали, потому что вельможи, толмачи и купцы сговорились, по какой цене покупать русские товары и по какой продавать свои. В конце лета начали толковать об отпуске: Спафари требовал, чтобы ему дали на латинском языке список с богдыхановой грамоты к государю, дабы знать, нет ли в ней какого жестокого слова, и объявил, что без грамоты не поедет. На это ему объявили следующие китайские обычаи: 1) всякий посол, приходящий к нам в Китай, должен говорить такие речи, что пришел он от нижнего и смиренного места и восходит к высокому престолу; 2) подарки, привезенные к богдыхану от какого бы то ни было государя, называем мы в докладе данью; 3) подарки, посылаемые богдыханом другим государям, называются жалованьем за службу; те же самые выражения употребляет богдыхан и в грамотах своих к другим государям. «Ты не дивись, что у нас обычай такой, — говорили вельможи посланнику, — как один бог на небе, так один бог наш земной, богдыхан, стоит он среди земли, в средине между всеми государями, эта честь никогда у нас не была и никогда не будет изменена. Доложи царскому величеству словесно три дела: 1) чтобы выдал Гантемира; 2) если вперед пришлет сюда посланника, то чтобы наказал ему ни в чем не сопротивляться, что ему ни прикажем; 3) чтобы запретил своим людям, живущим на рубежах наших, обижать наших людей. Если царское величество эти три статьи исполнит, то и богдыхан исполнит его желания, в противном случае чтобы никто от вас, из России и из порубежных мест, к нам, в Китай, с торгом и ни с какими делами не приходил».
С этим Спафари и был отправлен, без грамоты богдыхановой, ибо не согласился видеть в ней оскорбительные для чести царской выражения, предложенные китайцами. Посланник вывез о последних самые невыгодные понятия: «В торгу таких лукавых людей на всем свете нет, и нигде не найдешь таких воров: если не поберечься, то и пуговицы у платья обрежут, мошенников пропасть!» Иезуиты, недовольные богдыханом Канхи, жаловались на его непостоянство, неспособность к правлению, в печальном виде представляли положение Китая, обуреваемого мятежами. Вообще иезуиты были очень откровенны и ласковы с русским посланником; между прочим они просили у него в свою церковь иконы для вечного воспоминания. «А мы, — говорили иезуиты, — станем молить бога за царское величество, потому что приходящие в Китай русские люди всегда ходят к нам в костел; но, не видя русской иконы, не верят нам, думают, что мы идолопоклонники, а не католики». Спафари дал им икону Михаила Архангела в серебряном вызолоченном окладе и два подсвечника пред икону.
Посольство Спафари в Китай было одним из последних дел знаменитого тридцатилетнего царствования Алексея Михайловича. Издание Уложения, присоединение Малороссии, подвиги русских людей в Северной Азии, расширение дипломатических сношений от Западного океана до Восточного, от Мадрида до Пекина, Никоново дело, раскол, Разинское и Соловецкое возмущения — вот крупные явления, которые должны оправдать употребленное нами выражение знаменитое царствование. Но знаменитость была дорого куплена; Алексей Михайлович получил от отца тяжелое наследство. Царствование Михаила Феодоровича с первого взгляда является временем успокоения Московского государства от смут внутренних и войн внешних; козаки не вооружались более против государства, с Польшею и Швециею заключен был вечный мир. Но тишина была перед бурею. Привычки, приобретенные низшими частями городового народонаселения в Смутное время, далеко не искоренились в царствование Михаила. Козаки принуждены были оставить пределы государства, царики, ими выставляемые, самозванцы отыграли свою роль; но козачество нисколько не было ослаблено у себя в степях, продолжало пользоваться сочувствием украинского народонаселения, сохранять связь с ним: стоило только запереться выходу в море из Дона и явиться предприимчивому вождю, как оно опрокидывалось на государство, увлекая за собою массы низшего народонаселения. Варварские народцы в областях прежних царств — Казанского, Астраханского и Сибирского — также ждали первого случая, чтоб восстать против русского царства, и не переставали поддерживать связи с Крымом и Турциею, все ожидая, что господство мусульманства восстановится на берегах Волги. Даже бедные жители тундр Северной Сибири не теряли надежды восстановить свою независимость под знаменами туземных вождей. Вечные миры с Польшею и Швециею были тяжки; нельзя было забыть о Смоленске: честь новой династии требовала возвращения русских областей, уступленных начальником династии. Но разумеется, преемник Михаила мог отдалить войну на неопределенное время, собраться с силами. Обстоятельства не дали возможности откладывать: еще царю Михаилу предложено было взять Малороссию под свою высокую руку для избавления ее от латинского гонения; козацкие движения не прекращались и происходили под знаменем веры и русской народности. Сыну Михаилу повторено было предложение принять Малороссию, но с угрозою в случае несогласия поддаться туркам. Война с Польшею оказалась неизбежною.
Какие же средства имел царь Алексей для этой западной войны, которая уже три раза оканчивалась несчастно? Мы видели, что во второй половине XVI века силы Московского государства, победоносного на востоке, покорившего там себе целые царства, оказались несостоятельными при столкновении с западом. Воплем отчаяния, что у государства нет средств содержать войско, необходимое для отпора страшным врагам, воплем отчаяния оканчивается царствование Иоанна IV, и таким же воплем начинается царствование преемника его. Этот вопль имел следствием закрепление крестьян за служилыми людьми, — распоряжение, которое всего лучше показывало, что Московское государство XVI и XVII века в экономическом отношении находилось в таком же состоянии, в каком западноевропейские государства находились в начале средних веков, или в каком находились американские колонии, принужденные по недостатку рабочих рук покупать черных невольников. Но чем яснее сознавалось печальное экономическое состояние Московского государства, чем печальнее были меры, которые правительство должно было принимать, чтобы как-нибудь извернуться для удовлетворения первой потребности государства, потребности внешней защиты, тем сильнее должно было становиться стремление правительства к сближению с богатыми и сильными государствами западноевропейскими, к перенятию от них того, что делало их богатыми и сильными: поэтому неудивительно, что тот же Годунов, который закрепил крестьян, известен своею любовию к иностранцам и обычаям их. После Смутного времени новая династия, находясь в тех же самых условиях, необходимо усвоивает себе предания, оставленные прежними государями. При царе Михаиле Москва наполняется иностранцами, которым даются привилегии для учреждения разных промышленных предприятий: иноземные люди толпами набираются в русскую службу, подле старинной дворянской конницы и стрелецкой пехоты учреждается новое войско по иностранному образцу, с иностранными названиями — рейтары, драгуны, солдаты. Но для найма иностранцев, для содержания нового войска нужны деньги, а денег нет: торговые люди бедны, им не стянуть с иноземцами, которые забирают русскую торговлю в свои руки; платящие сословия обременены податями, вследствие чего избывание от податей совершается в обширных размерах, целые местности пустеют, подати всею своею тяжестию падают на оставшихся, а тут еще надобно кормить воевод и приказных людей. В таком состоянии принял царство Алексей Михайлович!
Неудовольствие платящих сословий, высказывавшееся при царе Михаиле сильно, но законно, при молодом Алексее высказалось московским бунтом 1648 года, когда получилась возможность обвинить в народных бедствиях не царя, но боярина-правителя. Соборное уложение, прекращение закладничества как средства избывать податей, уничтожение привилегий купцов иностранных служили для утишения неудовольствия; бунт, замышляемый закладчиками, лишившимися своего выгодного положения, не удался; Сольвычегодск и Устюг опоздали с своими бунтами, еще более опоздали Новгород и Псков; но все же это было тяжелое время для правительства и народа; а между тем в то самое время, когда Москва пылала бунтом и пожаром, на юге Хмельницкий торжествовал над польскими гетманами и поднимал Украйну. Хмельницкий присылал в Москву с просьбою принять его в подданство, когда царь не знал, как утушить мятежи Новгорода и Пскова. Мятежи утихли от уединения, как утихает пожар, когда около горящего здания нет других, которые бы могли заняться; но через два года надобно было начать войну с Польшею. Бедное государство истощило свои средства, чтобы приготовиться к войне, и сначала успех оправдал пожертвования; но скоро за тем язва, шведская война, малороссийские волнения, на востоке поднимаются варварские народцы. Казна истощена вконец, ратные люди бегут от голоду и холоду; попробовали прибегнуть к кредиту, но медные деньги упали в цене и московская чернь опять подняла бунт. Андрусовское перемирие прекратило бедствия тринадцатилетней войны; но надолго ли успокоилось государство? В 1667 году заключено Андрусовское перемирие и в 1667 же году поднимается Разин, а в 1668-м поднимается Брюховецкий, в малороссийских городах козаки режут московских воевод и ратных людей, а на севере вспыхивает Соловецкое возмущение. В 1671 году задавлен был Разинский бунт, а в 1672-м турки взяли Каменец и держали Москву в постоянной тревоге до конца царствования. После этого мы не будем удивляться медленности, нерешительности правительственных распоряжений относительно движения войск, малочисленности последних, их дурного состояния, вследствие которого большая цифра была только на бумаге, а не на деле; надобно удивляться, как бедное государство могло выдержать такой ряд ударов, ряд войн?
Действительно, иностранцы удивлялись, как могло Московское государство так скоро оправляться после поражений, подобных конотопскому, чудновскому? Дело объяснялось сосредоточенностью власти, единством, правильностию, непрерывностию в распоряжениях. Медлили, уклонялись от исполнения, не умели что-нибудь исполнить; но жалоба на эту медленность, уклонение и неуменье шла в Москву, и отсюда повторялся указ великого государя однолично сделать не измотчав ; отвечали, что негде взять чего-нибудь: шел указ искать там и там; опять медлили — шел указ с угрозою опалы и жестокого наказанья, и дело наконец делалось. Начали строить корабль, ничего не приготовивши; мы видели, как строили; но выстроили же!
При этом, однако, не должно забыть и счастливой случайности. Мы видели, что в царствование Алексея Михайловича Московское государство было поражаемо рядом ударов, один за другим следовавших. Но это-то и важно, что удары следовали один за другим: бунты новгородский и псковской произошли через год после московского, когда в столице все уже было тихо и совершены были важные перемены, успокоившие народонаселение центральных областей, следовательно, правительство имело возможность сосредоточить свое внимание на северо-западе. Разин поднялся, когда была окончена война с Польшею; он поднялся в 1669 году; в следующем году поднялся Брюховецкий; но Разин в это время ушел на Каспийское море, дал Москве досуг устроить малороссийские дела и поднял второй бунт, когда уже в Малороссии было все спокойно, когда, следовательно, большая часть военных сил могла быть двинута на восток. Турки начали грозить, когда уже все было кончено с восточным козачеством.
Но какие бы ни были благоприятные обстоятельства, давшие Московскому государству возможность устоять при тяжких испытаниях, посланных ему во второй половине XVII века, эти испытания, следовавшие так быстро одно за другим, могли разрушительно действовать и на природу более твердую, чем какая была у царя Алексея Михайловича. К бедствиям государственным для Алексея Михайловича присоединялись еще огорчения семейные. От первого брака, на Марье Ильиничне Милославской, царь имел шесть дочерей и пять сыновей; но все сыновья отличались болезненностию; двое царевичей — Димитрий и Алексей — умерли при жизни отца и матери; в марте 1669 года умерла царица Марья Ильинична; за нею в том же году последовал третий царевич, Симеон. 22 января 1672 года Алексей Михайлович женился в другой раз, на Наталье Кирилловне Нарышкиной, воспитаннице думного дворянина Артамона Сергеевича Матвеева. В продолжение нашего рассказа мы часто встречались с Матвеевым, одним из самых приближенных людей к царю. Недостаточность источников неофициальных, именно записок (мемуаров), не дает нам возможности объяснить, каким образом дьячий сын Матвеев мог приблизиться к царю и сделаться его другом. Если можно догадываться, то, по всем вероятностям, это сближение произошло посредством Морозова. Матвеев, подобно Ордину-Нащокину, Ртищеву и другим видным лицам царствования Алексея Михайловича, отличался любовию к новизнам иностранным: дом его был убран по-европейски, картинами, часами; жена его не жила затворницею, сын получил европейское образование; из дворовых людей своих Матвеев составил труппу актеров, которые тешили великого государя театральными представлениями. Но, смотря, подобно Нащокину, на Запад, Матвеев, однако, резко отличался поведением своим от Афанасья Лаврентьевича. Последний, как мы видели, шел быстро, не остерегаясь задевать по дороге своей кого бы то ни было, перессорился с знатью и преждевременно принужден был оставить служебное поприще. Матвеев находился в близких отношениях к царю, но не выставлялся, долго, очень долго носил незавидное звание полковника и головы московских стрельцов, вообще не ссорился с знатью, и если впоследствии, как увидим, низвержен был в царствование преемника Алексеева, то низвержен был не вельможными людьми, которые, по крайней мере самая значительная часть, являются приверженцами царицы Натальи Кирилловны, следовательно, и Матвеева. Уже к концу царствования Алексея Матвеев сделался начальником двух важнейших приказов — Малороссийского и Посольского — в скромном звании думного дворянина. Только в 1672 году, по случаю рождения царевича Петра, Матвеев был пожалован в окольничие вместе с отцом царицы Кириллом Полуехтовичем Нарышкиным; в октябре 1674-го, по случаю крестин царевны Феодоры, Матвеев пожалован в бояре.
1 сентября 1674 года (в тогдашний новый год) государь объявил старшего сына своего, тринадцатилетнего царевича Феодора: на Красной площади, на действе оказывали государя царевича всему Московскому государству и иноземцам. После действа царевич поздравлял отца и патриарха с новым годом и говорил речь; после Феодора говорил речь царю, царевичу и патриарху боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий. В тот же день смотрели царевича в Архангельском соборе иноземцы: сыновья гетмана Самойловича и посланник литовский. Государь посылал к ним боярина Хитрово объявить царевича и сказать: «Вы видели сами государя царевича пресветлые очи и какого он возраста: так пишите об этом в свои государства нарочно». В 1676 году, с 29-го на 30-е число января, с субботы на воскресенье, в 4-м часу ночи. скончался царь Алексей Михайлович, на 47-м году от рождения, благословив на царство старшего сына. Феодора. Кроме Феодора от первого брака оставался царевич Иоанн, от второго — Петр и дочери: от первого брака Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина и Марья, от второго — Наталья и Феодора. Да еще были живы сестры царя Алексея — Ирина, Анна и Татьяна Михайловны.
В самом начале рассказа о деятельности царя Алексея мы заметили сходство его природы с природою отцовскою, заметили и различие. В продолжение тридцатилетней царственной деятельности это сходство и это различие выяснились. Бесспорно, Алексей Михайлович представлял самое привлекательное явление, когда-либо виденное на престоле царей московских. Иностранцы, знававшие Алексея, не могли высвободиться из-под очарования его мягкой, человечной, благодушной природы. Эти черты характера выставлялись еще резче, привлекали тем большее внимание и сочувствие при тогдашней темной обстановке. «Изумительно, — говорили иностранцы, — что при неограниченной власти над народом, привыкшим к совершенному рабству, он не посягнул ни на чье имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь». Простое, патриархальное обхождение русского самодержца с подданными тем более должно было поражать иностранцев, что в Западной Европе оно уже исчезало: там был век Людовика XIV! Особенную мягкость, особенную привлекательность природе Алексея, поступкам его сообщала глубокая религиозность, которая проникала все его существо. Но, напоминая отца мягкостию природы, Алексей, с другой стороны, напоминал знаменитого сына своего живостию, восприимчивостью, страстностию, был очень вспыльчив, и когда человек, возбудивший гнев его, был к нему близок, то, по тогдашнему обычаю, Алексей расправлялся с ним собственноручно, смирял , и это, как мы видели, не считалось посягновением на честь; цесарский посол Майерберг, который так восхищается характером царя Алексея Михайловича, описывает следующие случаи. Когда узнали в Москве о поражении Хованского и Нащокина в 1661 году, царь созвал Думу и спрашивал, что делать? какими средствами отбиться от страшного врага? Начинает говорить тесть царский, боярин Илья Данилович Милославский: «Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу польского короля пленником». Ничто так не раздражало царя Алексея, как хвастовство и самонадеянность; он вышел из себя: «Как ты смеешь, страдник, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?» Словами дело не кончилось: гневный царь дал пощечину старому тестю, надрал ему бороду, выгнал его пинками из комнаты и захлопнул двери. Другой случай: великий государь отворил себе кровь и, почувствовав облегчение, предложил сделать то же и придворным. Все волею-неволею согласились, кроме родственника царского по матери, Родиона Стрешнева, который отказался под предлогом старости. Алексей Михайлович вспылил: «Разве твоя кровь дороже моей? Что ты считаешь себя лучше всех?» И тут дело не кончилось словами; но когда гнев прошел, к Стрешневу пошли из дворца богатые подарки, чтобы позабыл побои. Когда провинялся кто-нибудь из знатных воевод, Алексей Михайлович также выходил из себя и писал к провинившемуся длинное гневное послание; но тон этих посланий постоянно умеряется тем, что царь старается выставить на вид виновному его грех перед богом, его ответственность пред царем царей; гневный, грозящий царь исчезает, виден человек, взволнованный проступком, его следствиями и старающийся представить всю важность их преступнику; в гневных выражениях слышится сочувствие человека к человеку. Так, в 1668 году он посылает стряпчего Головкина спросить боярина князя Григория Семеновича Куракина: «Зачем он по указу великого государя не пошел под Нежин и под Чернигов? Как он не умилосердился над людьми божиими и государевыми, которые при конце живота сидят? Как ему за них на Страшном суде ответ дать? Как он, боярин, забыл спасителя нашего, Иисуса Христа, чудодейственную его силу, даровавшую победу ради слез его и усердия? Почто вознесся? Что ж возношение его? Послушал плутов и разговорщиков малоумных, которые о себе впредь добра не мыслят: почто под Глуховом стал? Не токмо стоять, и заходить непристойно, разве письмо, что писать в город о сдаче. А иттить было прямо к Нежину и Чернигов очищать да воевать; а что писал он, что, не промысля над Глуховом, иттить нельзя, и то помышленье высокое и богу гневное и мерзкое: се уже свое надеяние, а не божие учало быть и надеяться на силу свою и на счастье; а те нежинцы и черниговцы воздыхают на него: государь пожаловал их, выручил, а пропадут они от него, боярина. Бог на нем взыщет их. Лучше слезами и усердством и низостью пред богом промысл чинить; по-прежнему, как начал, так бы и совершил, а не силою и славою. В великое подивленье великому государю, что, получа такую славу от господа бога своими слезами, он, боярин и воевода, да теряет сам у себя. Лучше то, что возьмет город Глухов и многая кровь прольется, а страдальцы в Нежине и Чернигове безгодною и томною смертью напрасно погинут, а притчею не промыслит, что будет? то будет: первое — бога прогневает: надеялся на славную силу, хотел взять город, и кровь напрасно многую прольет; второе — людей потеряет и страх на людей наведет и торопость; третье — от великого государя гнев примет; четвертое — от людей стыд и сором, что даром людей потерял; пятое — славу и честь, на свете богом дарованную, непристойным делом и стоянием под Глуховом неблагополучно отгонит от себя и вместо славы укоризны всякие и неудобные переговоры восприимет. И то все писано к нему, боярину, хотя добра святой и восточной церкви и чтобы дело божие и его, государево, совершалось в добром полководстве, а его, боярина, жалуя и хотя ему чести и жалея его старости».