Страница:
каким Гамлет поставил пьеску об убийстве Гонзаго, проверяя короля.
- Но, маэстро! - не выдержал я. - В чем, однако, состояла эта
герцогская проверка? Пожалейте слушателя, не томите!
- Пожалею - и отвечу, поэтому, как можно короче. Устроив судилище и
делая сперва вид, что верит наместнику, а затем - что осуждает его на казнь,
герцог проверяет душевные качества Анджело и Марианы. Но главное, с помощью
своего спектакля герцог убеждается в том, что Изабелла, несмотря на все
отвращенье к "окольным путям", способна подчиниться его авторитету, - иными
словами, что с ней можно будет поладить, можно будет жить. И, продолжая
испытание, нагнетая муку, герцог видит, как Изабелла находит в себе силы
простить Анджело, хотя считает его убийцей брата. Вот так же озарилась
драгоценным блеском душа Дездемоны, когда та, умирая, стремилась выгородить,
защитить своего убийцу ("Я сама..."). Но герцог счастливее, чем герой той
великой трагедии. Уж герцог-то не выбросит "жемчужину ценнее, чем племя все
его". И он обращается к Изабелле с примечательными словами:
А ради вашей сущности прелестной
Мне руку дайте; согласитесь быть
Моей...
То есть не губите своего прелестного существа в монастыре, передайте
эту драгоценность потомству. Сходным же образом в первых двадцати сонетах
Шекспир убеждал своего друга не отдавать себя в добычу смерти, увековечить
свою красоту в потомстве. Прочно владела Шекспиром эта трезвая и мудрая
мысль...
Но почему же так затушевал, закамуфлировал, укрыл Шекспир этот свой
оригинальнейший сюжет? Да потому, что тут пахло отъявленнейшей ересью и
крамолой. Одно дело - изобразить, как теряет власть слабый, безвольный
Генрих VI. И совсем другое - открыто показать государственного мужа, ученого
и воина, умного и сильного человека, по своей воле покидающего мир
королевской власти, - и это в то время, когда в Англии воцарился Иаков I,
именно-то и считавший себя "лучшим ученым королевства". Предсказывать его
правлению такой финал означало бы рисковать головой. И Шекспир настолько
завуалировал этот опасный сюжет, что приходится нам разгадывать его,
"подобно узору надписи надгробной на непонятном языке".
- Вы сказали, что "Мера за меру" не обросла такой толщей толкований, не
окуталась таким туманом мифа, как "Гамлет". А почему все-таки?
- Ну, видите ли, герцог к женскому полу "не склонен", не острословит,
не фехтует, не безумствует, - и на него попросту махнули рукой. А в Гамлета
вцепились мертвой хваткой. Гамлет стал расхожим мифом. Поэты воспевают в нем
любовника, актеры красуются и акробатствуют в черном трико. А между тем
проблемы в этих двух пьесах сходные. Пусть Гамлета тянет в театр, а герцога
- в монахи, но тема-то одна: уход из мира власти; и обоим этот уход не
удается. Так что уж простите мне экскурс в другую пьесу. Он поможет
довершить истолкованье Гамлета.
Вечер одиннадцатый. Шекспир и Ньютон
- Начнем наш финал вот с чего. В 1592 году драматург Р. Грин остерегал
коллег от новоявленного соперника - этой "вороны, украшенной нашими
перьями", этого актеришки, тягающегося с поэтами, вообразившего себя
единственным на всю страну потрясателем сцены ("Шекспир" буквально значит
"потрясающий копьем"). Паническое предостережение Грина можно понять: ведь и
в самом деле не позавидуешь тому, кому судьба послала Шекспира в соперники.
Безвозвратно забыта и утеряна трагедия о Гамлете, написанная кем-то лет,
вероятно, за десять, за пятнадцать до того, как Шекспир взялся за этот сюжет
и, что называется, встряхнул и перетряхнул его весь. Традиционный Гамлет был
(судя по французскому источнику) юный полудикарь, горящий местью за отца и
рвущийся к престолу. Полудикарь? Юный? Горящий местью? Рвущийся к престолу?
Как бы не так. Рвущийся, да только от престола. Отец Гамлета - знаменитый
пират? Напротив, человек подвига и чести. А пираты пригодятся для другой
надобности... И пригодились; без них едва ли смог бы автор вернуть Гамлета в
Данию с полдороги - одного и с каким-то грозным неотложным делом (а то бы
зачем звать Горацио: "Поспеши ко мне, как бежал бы от смерти"?). А и в самом
деле - зачем шлет Гамлет спешное письмо другу своему? Ответ надо искать
именно в "Мере за меру". Там герцог, осознав необходимость возвращения и
получив от судьбы драгоценный и радостный дар - Изабеллу, начинает очень
энергично действовать. Он рассылает письма верным людям, созывает своих
сторонников - на тот случай, если Анджело не захочет отдать власть. Вот так
и Гамлет начал было действовать. Заметим, что еще прежде, в своей попытке
вырваться из дворцового ада, Гамлет проявил недюжинную энергию. Куда
девалась его вялость! Но только и смог он, что, подменив письмо, оттянуть
развязку - до нового королевского посланья, до следующего смертного приказа.
В Англию нельзя. Как же быть? Выручает Гамлета счастливая случайность:
пираты доставляют принца обратно в Данию...
Поскольку пути избавления глухо закрыты и время на исходе, Гамлету,
очевидно, осталось единственное - быстро покончив с Клавдием, занять
ненавистный престол. Для того, должно быть, и призвал он к себе Горацио так
спешно; и не зря вырвалось у Гамлета над могилой Офелии: "Я, Гамлет
Датчанин" (то есть король Датский). Удача с письмом и пиратами, видимо,
придала Гамлету бодрости. Надо думать, он рассчитывал обвенчаться с Офелией
- уж эту-то опору и отраду престол даст ему, а не отнимет у него. В начале
акта Гамлет блещет воображеньем и умом, шутит с могильщиком. (Вот так Ромео
перед полученьем траурной вести о Джульетте был бодр и весел.) Смерть Офелии
для Гамлета - удар внезапный и решающий. Теперь жизнь беспросветна
полностью, и порыв к борьбе гаснет. Теперь в долгожданном разговоре Гамлета
с Горацио нет и упоминанья о каких-то планах действия, переворота; Гамлет
попросту предает себя в руки судьбы. "Пусть будет что будет". Но что было
бы, если бы Гамлет руководился этим "пусть" на корабле и бездействовал? Даже
возвращенный в Данию пиратами, он снова бы отплыл в Англию, не зная, что там
ожидает его смерть...
Перед началом рокового поединка Гамлет приносит Лаэрту извинения -
обстоятельные и сокрушенные. Маловероятно, чтобы Гамлет, о ком сам Клавдий
отозвался:
Как человек беспечный и прямой
И чуждый ухищрений, он не станет
Рассматривать рапир... -
(Перевод Б. Пастернака)
- чтобы Гамлет в такую минуту вдруг прибегнул к ухищрениям, покривил
душой перед Лаэртом. Нет, он искренен, когда говорит о своем безумии, просит
прощения. Вот так умирающий Дон Кихот говорит Санчо Пансе "Прости, друг мой,
что из-за меня ты также прослыл сумасшедшим и, как и я, впал в заблуждение и
поверил, что были на свете странствующие рыцари и существуют якобы и поныне"
(перевод Н. Любимова). Вообще надо заметить, что Дон Кихот и Гамлет, при
всех коренных различиях, одного безумия люди - оба упорно мнят себя
сверхчеловеками. А что сверхчеловеков нет на свете, в том ведь и состоит
открытие Шекспира-Сервантеса, своим значением едва ль не равное открытию
Ньютона-Лейбница.
- Какому это?
- Я говорю о дифференциалах и об интегралах... Понимаете, под конец
Гамлет, очевидно, признал и понял свое очерствение. Открылось ему, что не
вправе он был шуметь над могилой Офелии, что безумны его притязанья на
всесильность и всепервенство, - что он человек, а не сверхчеловек. А ведь
над гробом Офелии гордый принц во что бы то ни стало хотел превзойти Лаэрта
силою скорби, готов был рвать на себе одежду, голодать, пить уксус (по
обычаю страстно влюбленных), утверждал, что "сорок тысяч, братьев и вся
любовь их - не чета моей" (перевод Б. Пастернака).
Но всего ошеломительней был вопрос Гамлета, обращенный к Лаэрту в конце
той сцены: "Лаэрт, откуда эта неприязнь?" Гамлет то ли забыл, что убил отца
Лаэрта, то ли не придает этому значения. Да полно, бывают ли такие люди в
жизни? Бывают - редко, но бывают. Это чемпионы одной страсти, ослабляющей,
отодвигающей все прочее, "обратившей к себе все жизненные соки". В
фолкнеровских "Непобежденных" Баярд признается отцу, что целовался с
мачехой. Но отец, поглощенный жаждой власти, как будто не слышит, и Баярду
становится ясно, что сообщенное "не то что не услышано, а хуже - не имеет
для него значения". А чеховский фон Корен поглощен идеей подвига настолько,
что всерьез говорит молодожену дьякону, которого хочет завербовать в
сподвижники: "Дьяконица вас отпустит. Мы ее обеспечим. Еще лучше, если бы вы
убедили ее, для общей пользы, постричься в монахини: это дало бы вам
возможность самому постричься и поехать в экспедицию иеромонахом..."
Английский шекспировед Уолдок видел кардинальную трудность пьесы в том,
что неясно, о чем она, собственно. О чем она? Я думаю, ответ прост: пьеса о
страсти творчества, необоримой, всепоглощающей, гибельной... Ну, вот, я
кончил. Где ж ваша улыбка, дорогой карась?
- Улыбки нет, вопросы есть.
- Что ж, посвятим ближайший вечерок этим вопросам.
Вечер двенадцатый.
Когда нам кузькину покажут мать, тогда мы начинаем понимать
Мимо нас прошла смуглая женщина, неся ребенка на крутом бедре.
Придерживаемый за спину, малыш лепился к материнскому боку, ухватясь руками
и ногами.
- Интересный способ транспортировки, - сказал Евсей. - Посадила на
тазобедренную выпуклость - и все в порядке. Ну, так какие у вас вопросы, мой
недоверчивый друг?
- Все-таки почему Шекспир облек поведение Гамлета тайной?
Евсей дернул плечом.
- Я говорил уже, что уход из мира власти - тема весьма рискованная,
зачастую требующая камуфляжа. А уж так возвысить над миром трона и двора мир
творчества и мысли, как это сделано в "Гамлете", - ведь это дерзко не только
по тем временам. Шекспировы недомолвки нам понятней, чем кому другому.
Давайте нюхнем воздух той эпохи. Вот несколько фактов и дат из жизни
тогдашних драматургов.
Томас Кид был известный драматург и, скорее всего, автор утерянного
дошекспировского "Гамлета". 12 мая 1593 года Кид арестован и обвинен в
безбожии. Подвергнут пытке.
19 мая выписан ордер Тайного совета на арест Марло. Кристофер Марло был
другом Кида и талантливейшим из драматургов-современников Шекспира.
30 мая. В трактире, при загадочных обстоятельствах убит Марло. Убийца
вскоре прощен. После смерти Марло Кид пишет властям объяснение, обеляя себя
и обвиняя Марло в атеизме. Чем-то родимым запахло, не правда ли?
В 1594 году Кид умер, прожив 36 лет...
- Ну хорошо. А почему шекспироведы-англичане не раскрыли тайну Гамлета
до вас?
- Тут мне надо бы скромненько потупить глазки. Но мы с вами люди
серьезные, и я уже без всяких выспренностей вам скажу: а дьявол его знает,
почему. Быть может, просто потому, опять-таки, что жареный петух их не
клевал. Вот, скажем раскрываю я английский перевод романа Кафки "Америка".
Герой служит в гостинице, спит в большой общей спальне для лифтеров. Там
вечный шум и сутолока. Ночью включают свет, играют в карты, курят, дерутся,
так что спать почти нельзя. И в предисловии почтенный переводчик замечает,
что Кафка фантазирует, конечно, а в жизни таких безобразий не бывает. И я
только вздыхаю: "Эх, не живал ты, дядя, в российских общежитиях".
Или еще. Гамлет насмешливо и дерзко говорит о придворных нравах с
Розенкранцем, причем сравнивает его с губкой, впитывающей в себя подачки
короля; но, только лишь понадобится, король выжмет губку досуха. Розенкранц
говорит: "Не понял вас". На это Гамлет: "Я рад, что не поняли. Плутовская
речь спит в глупом ухе". Профессор Спенсер поясняет: "Саркастические слова
пропадают впустую, когда слушатель неумен". Но, спрашивается, чему ж тут рад
Гамлет? Что слова его пропали даром, впустую? А давайте-ка расшифруем,
слегка расширим: "Лукавые слова еретика / Спокойно дремлют в ухе дурака". То
есть Гамлет рад, что его слова не поняты и, значит, не попадут в донос. Но
чтобы прочувствовать, осознать это, нужно прожить полжизни в атмосфере
доносительства.
Помню, в начале 50-х, во времена "дела врачей", я услышал, что люди не
идут лечиться к врачам-евреям. И у меня вырвалось: "Да это ж анекдот!" И
потом я долго опасался, что собеседница меня выдаст. А выдала б - и крышка
бы Евсею...
Людям творчества жить тяжелей всех. Прочтите у Шукшина "Штрихи к
портрету". Это современная общероссийская "Палата Э 6"... Нынешние англичане
и американцы не имеют об этом понятия. А Шекспир имел. Мы ближе к его эпохе,
чем они. И потому способны вникнуть в него глубже.
- Так. Понятно. А почему все же Гамлет не мог бы заниматься
творчеством, будучи королем?
- Что ж, давайте поглядим, как развернулись бы события, если бы Гамлет,
пересилив себя, убил Клавдия и воцарился бы сам. Шекспир разработал этот
вариант в "Буре". У Просперо знаменательные черты сходства с Гамлетом.
Просперо - это творец-мыслитель, погруженный в тайны мироздания. "Была мне
герцогством моя библиотека". (Вспомним Гамлетово: "Я мог бы замкнуться в
скорлупе ореха".) Просперо даже сочиняет пьеску с пантомимой и успешно
пробуждает ею муки совести в преступниках. И что же, - Просперо, который
вспоминает:
Я отдал знанью
Всего себя и, брату поручив,
Правление, ушел от дел державных
В возвышенное тайномудрие, -
- этот Просперо недолго продержался в герцогах - был низложен и спасся
только потому, что "народ слишком меня любил". (Сравните со словами Клавдия
о Гамлете: "Простой народ питает к нему великую любовь".) На троне Гамлетам
не удержаться - не такова природа королевской должности.
Три пьесы посвятил Шекспир страсти творчества - и, прощаясь с театром и
Лондоном, кончил эту свою трилогию "Бурей". "Бурю" считают сказочкой и
нечасто ставят. Но сказочна ли "Буря"? Еще столетье, еще полстолетья назад
ответ был бы очевиден: "Да, конечно, сказочка". Однако мы-то, теперешние,
взброшены в невероятность, в мир настолько фантастический, что даже не
замечаем фантастики, носим себе малышей на чреслах...
Ну-ка, что несбыточного в "Буре"? "Остров полон сладозвучья"? - так
ведь любой вечерний парк полон плывущей по воздуху музыки, исполняемой
невидимыми музыкантами. Достаточно включить телевизор - и экран заполнят
духи, бестелесные виденья, и потом угаснут и растают. А целебные,
успокоительные и анестезирующие средства медицины? А реактивные самолеты и
ракеты? В "Сне в шалую ночь" Пак (близкая родня Ариэлю) облетал земной шар
за сорок минут. А спутник за какое время облетает? Что же до самой бури -
высшего достижения Просперо, - то современная физика такую способна
взвихрить бурю, что и вправду башни и дворцы "рассеются бесследно, как
туман".
Подобно тому, как миллионоградусный огонь Солнца был нами понят лишь
после открытия ядерных реакций, так и мудрое провиденье Шекспира о
магическом могуществе творческой мысли лишь теперь становится понятно. Не
зря так тянуло Гамлета в этот мир творческих чудес. Магия, волшебство,
несбыточная сказка? Да ведь, к примеру, уже Ньютоновы флюксии -
математический анализ - это магия самая действительная и действенная, с
озареньями и чудесами. А пьесы Шекспира - не волшебство разве и не
весомейшее оправданье человечества перед Вселенной?
Вечер тринадцатый. Безумие Евсея Лукича
Почти месяц прошел, прежде чем мы с Луничем оказались снова рядом на
скамейке. На коленях у него - книжка, завлекательно раскрытая.
- Не дожидаясь ваших очередных "а все-таки", - сказал Евсей, - хочу вам
показать Кембриджское издание "Гамлета". Самое, пожалуй, интересное из
английских изданий. Наткнулся на него в букинистической лавчонке.
Послушайте, что пишет в предисловии Джон Довер Уилсон, "дуайен" современных
шекспироведов, то есть старшина их, старейшина. Так его именуют вот тут, на
задней стороне. (Лунич повернул книгу ко мне красной бумажной обложкой.)
Довер Уилсон вспоминает, что, когда занялся пьесами Шекспира для
Кембриджского издания, то вначале думал, что старые комментаторы уже
разъяснили почти все. "Я был удивлен всего более тем, сколько еще осталось
здесь работы, - замечает Уилсон. - Особенно же в "Гамлете", самой популярной
и чаще всех других издаваемой".
Уилсон подчеркивает, что его исследования не решают загадку Гамлетова
характера. Что это лишь подготовительная стадия в разрешении величайшей из
литературных проблем - проблемы понимания "Гамлета". И представьте - Уилсон
обращает особое внимание на два места, где Шекспир употребляет слово
"страсть". Мы о них говорили уже. Во-первых, Гамлет восхищается тем, что
Горацио не раб страсти. Помните? И, во-вторых, Гамлет говорит о времени и
страсти, когда кается перед призраком отца в своем бездействии. Довер Уилсон
пишет: "Это место до сих пор не объяснено, ибо комментаторы забыли о том,
что "время" у Шекспира часто значит "обстоятельства, условия момента"...
Гамлет называет себя "пленником обстоятельств и страсти", что перекликается
с "рабом страсти" и относится к припадкам болезненного возбуждения, которые
так часто овладевают Гамлетом".
Понимаете, Уилсон трактует "страсть" как припадки болезненного
возбуждения, "которые сродни безумию". Вот на чем запнулся и преткнулся
Уилсон! Ведь не припадки эти имеет в виду Гамлет, а могучую, необоримую
страсть творчества. Вот ведь в чем все дело!
- Но вы огорчились, небось, что не первый обратили внимание на оба эти
места в пьесе?
- Какое огорчился! - так и вскинулся Евсей. - Я обрадовался! Опираясь
хотя бы частично на Уилсона, легче будет прошибать лбом стену равнодушия.
Поймите, стена-то глухая. Вон я написал в англоязычную газету здешнюю,
предложил статью о Лире. И получил вежливый отказ. Ну, действительно, кому
интересно знать, зачем Лиру цветы? Другое дело, если б я доказал
неопровержимо, что Лир совокуплялся со своим шутом или, на худой конец, с
одной из дочерей...
Лунич брезгливо поежился. Вынул вложенный в книгу листок.
- Я вам прочту, что говорит фон Корен у Чехова в "Дуэли": "У этих
сладострастников, должно быть, в мозгу есть особый нарост, вроде саркомы,
который сдавил мозг и управляет всею психикой. Понаблюдайте-ка Лаевского,
когда он сидит где-нибудь в обществе. Вы заметьте: когда при нем поднимаешь
какой-нибудь общий вопрос, например, о клеточке или инстинкте, он сидит в
стороне. Молчит и не слушает; вид у него томный, разочарованный, ничто для
него не интересно, все пошло и ничтожно. Но как только вы заговорили о
самках и самцах, о том, например, что у пауков самка после оплодотворения
съедает самца, глаза у него загораются любопытством, лицо проясняется и
человек оживает, одним словом. Все его мысли, как бы благородны, возвышенны
или безразличны они не были, имеют всегда одну и ту же точку общего схода.
Идешь с ним по улице и встречаешь, например, осла... "Скажите, пожалуйста,
спрашивает, что произойдет, если случить ослицу с верблюдом?"...
Дьякон звонко захохотал; Самойленко нахмурился и сердито сморщил лицо,
чтобы не засмеяться, но не удержался и захохотал".
Персонажи Чехова смеялись. А нам уже не до смеха. Лаевские обоего пола
победили и господствуют. Теперь смешон уже фон Корен, и это страшно.
Евсей придвинулся ближе и перешел на шепот:
- Читали вы "Эмманюэль"? Она переведена на многие языки, издана
громадными тиражами. Эта бесстыжая книжонка - символ и знамя нынешнего
бардака. В ней брошен клич: "Всякое время, проведенное не в объятиях, все
более многочисленных, есть потерянное время". "Есть только одна любовь, и
нет никакой разницы, с кем ею занимаешься - с мужчиной, с мужем,
любовником, братом, сестрой, ребенком..." И я что-то не слышу возражений,
молчат люди, - сумасшедше взблеснул Евсей глазами. Его всего трясло. -
Скажу вам по секрету, - сдавленным шепотом зашипел Евсей, - я убежден,
что наступили, раньше всяких назначенных сроков нагрянули
апокалиптические времена, предсказанные Даниилом Андреевым в "Розе
мира". Он писал о демоницах, отдающихся сразу многим. А чем кончается
"Эмманюэль"? Высшим наслажденьем героини, совокупляющейся одновременно с
троими... И я еще пытаюсь в этой обстановке толковать о Гамлете...
- А вы бы написали Доверу Уилсону, - сказал я отвлекающе и
успокаивающе.
- Эх, нет его уже в живых, должно быть. Ведь ему лет сто теперь. И
Даниил Андреев давно умер. Он был мученик и провидец, в его безумных
озареньях рождались мысли трезвые и грозные. Вот слушайте. Андреев
предостерегал: "Здоровый инстинкт самосохранения говорит, что снятие
запретов со всех проявлений сексуальной стихии без разбора чревато
разрушением семьи, развитием половых извращений, ослаблением воли, моральным
растлением поколений и, в конце концов, всеобщим вырождением - физическим и
духовным... Если найти убедительное и обаятельное учение, которое убаюкало
бы человеческий страх перед снятием узды с инстинкта абсолютной сексуальной
свободы, произойдет моральная катастрофа, какой еще не происходило
никогда... начнется уже полный и всеобщий шабаш. Наука, философия,
искусство, общественные институты, законы - все направится на то, чтобы
разнуздать сексуальную стихию, улицы и площади городов превратятся в арену
всевозможных видов и форм массового бесстыдства..." - Лунич поперхнулся,
обессиленно закашлялся, стукнул тощеньким кулаком по скамейке. - Ну нет,
молчать я не намерен. Я ей отвечу, этой Эмманюэли!..
Вечер первый. Шемякин суд
- А вы, Евсей, недаром сравниваете Шекспира с солнцем, - стал я как-то
поддразнивать Лунича. - Внутрисолнечные, мол, процессы лишь теперь
становятся понятны и все такое. На вашем Шекспире действительно есть пятно
похлеще солнечных. У него кровожадный еврей с пеной у рта требует фунт
христианского мяса. Ну куда это годится? Вот вам и правдолюб...
- Да, есть такой треклятый пунктик, на котором спотыкаются даже и
великие писатели, - невесело сказал Евсей. - Страницы о Наполеоне отнюдь не
принадлежат к лучшим страницам "Войны и мира". И, скажем, Достоевского никак
не красит едкая неприязнь к иностранцам и инородцам. Вот и молодой Шекспир в
первой части "Генриха VI" беспощадно очернил средневековую французскую
героиню Жанну д'Арк. Уинстон Черчилль в своей "Истории англоязычных
народов", описывая Столетнюю войну между Англией и Францией, замечает, что в
глазах английской армии Жанна д'Арк "была ведьмой, колдуньей, шлюхой,
мерзостной бесовкой"... И представьте, именно такой она и выведена Шекспиром
- с явной целью оправдать ее сожженье на костре. Черчилль, как бы принося
извинения, пишет, что Жанна была ангелом спасения, что ей не знает равных
тысячелетняя история народов, что она сияла непобедимою отвагой, бесконечным
состраданьем, доблестью нелукавых и мудростью праведных...
- Но я не о "Генрихе VI"- вам говорю, а о "Венецианском купце"!
- А вот это немножко иная - иная, по счастью, статья. Конечно, и тут
было, так сказать, задание: Шекспиру предстояло оправдать, средствами театра
прихорошить судебное убийство тогдашнего придворного врача Родериго Лопеса.
Это был португальский еврей, обвиненный в попытке отравить английскую
королеву Елизавету. Под страхом дыбы он оболгал себя и был казнен летом 1594
года. Своего рода "дело врача"... Но к тому времени Шекспир приобрел уже и
опыт творческий, и зрелое мировоззрение. Да, он берет антисемитскую древнюю
байку о ростовщике еврее, жаждущем христианского мяса и за то - покаранном
на суде. Но что это за комически-нелепый суд - с несуразными (в юридическом
смысле) придирками, с вопиющей предвзятостью и некомпетентностью. Шекспир не
только не смягчает всего этого - он еще и добавляет от себя самую
оглушительную нелепость: оказывается, существует в Венеции - будто бы
никому, кроме приезжего лже-юриста, неведомый - закон, по которому
чужеземец, умышляющий на жизнь гражданина Венеции, подлежит смертной казни.
Спрашивается, как мог Шейлок не знать этого? А главное, как мог верховный
суд во главе с венецианским дожем не знать этого важнейшего закона? Что же
это за суд такой? Идиотики там сидят, что ли? Да это ж анекдот! А ведь среди
зрителей были и правоведы, люди искушенные. Дураков было тогда не больше,
чем сейчас.
- Так что же, Шекспир намеренно окарикатурил суд?
- Очень похоже на то. Но далее. Немыслимо и представить себе, чтобы в
сталинские антисемитские времена "дела врачей" раздались со сцены слова о
том, что под пыткой можно выжать из человека признание в чем угодно. А у
Шекспира эти слова звучат - во второй сцене третьего акта, как бы между
прочим. И уже совсем не между прочим, а громогласно - на все грядущие века -
раздаются слова Шейлока: "А что еврей - не глазами, что ли, смотрит? Не те
же, что ли, руки у еврея, органы и соразмерности тела, не те же чувства,
влечения, страсти? Не той же ли пищей он сыт, не тем же ль оружьем раним, не
теми же хворями мучим, не те же ли его лекарства исцеляют, не так же греет
его лето и студит зима, как и христианина? Уколите нас - и разве не потечет
кровь? Пощекочите - и разве мы не засмеемся? Если отравите - не умираем
разве?"...
- Значит, Шекспира в антисемитизме обвинить нельзя?
- Да как бы мог он быть антисемитом? Зоологическая злоба возникает у
тех, кто безнадежно ощущает изначальную неспособность сравняться с предметом
своей зависти - как бы с другим и чуждым зоологическим видом. В мыслях же
- Но, маэстро! - не выдержал я. - В чем, однако, состояла эта
герцогская проверка? Пожалейте слушателя, не томите!
- Пожалею - и отвечу, поэтому, как можно короче. Устроив судилище и
делая сперва вид, что верит наместнику, а затем - что осуждает его на казнь,
герцог проверяет душевные качества Анджело и Марианы. Но главное, с помощью
своего спектакля герцог убеждается в том, что Изабелла, несмотря на все
отвращенье к "окольным путям", способна подчиниться его авторитету, - иными
словами, что с ней можно будет поладить, можно будет жить. И, продолжая
испытание, нагнетая муку, герцог видит, как Изабелла находит в себе силы
простить Анджело, хотя считает его убийцей брата. Вот так же озарилась
драгоценным блеском душа Дездемоны, когда та, умирая, стремилась выгородить,
защитить своего убийцу ("Я сама..."). Но герцог счастливее, чем герой той
великой трагедии. Уж герцог-то не выбросит "жемчужину ценнее, чем племя все
его". И он обращается к Изабелле с примечательными словами:
А ради вашей сущности прелестной
Мне руку дайте; согласитесь быть
Моей...
То есть не губите своего прелестного существа в монастыре, передайте
эту драгоценность потомству. Сходным же образом в первых двадцати сонетах
Шекспир убеждал своего друга не отдавать себя в добычу смерти, увековечить
свою красоту в потомстве. Прочно владела Шекспиром эта трезвая и мудрая
мысль...
Но почему же так затушевал, закамуфлировал, укрыл Шекспир этот свой
оригинальнейший сюжет? Да потому, что тут пахло отъявленнейшей ересью и
крамолой. Одно дело - изобразить, как теряет власть слабый, безвольный
Генрих VI. И совсем другое - открыто показать государственного мужа, ученого
и воина, умного и сильного человека, по своей воле покидающего мир
королевской власти, - и это в то время, когда в Англии воцарился Иаков I,
именно-то и считавший себя "лучшим ученым королевства". Предсказывать его
правлению такой финал означало бы рисковать головой. И Шекспир настолько
завуалировал этот опасный сюжет, что приходится нам разгадывать его,
"подобно узору надписи надгробной на непонятном языке".
- Вы сказали, что "Мера за меру" не обросла такой толщей толкований, не
окуталась таким туманом мифа, как "Гамлет". А почему все-таки?
- Ну, видите ли, герцог к женскому полу "не склонен", не острословит,
не фехтует, не безумствует, - и на него попросту махнули рукой. А в Гамлета
вцепились мертвой хваткой. Гамлет стал расхожим мифом. Поэты воспевают в нем
любовника, актеры красуются и акробатствуют в черном трико. А между тем
проблемы в этих двух пьесах сходные. Пусть Гамлета тянет в театр, а герцога
- в монахи, но тема-то одна: уход из мира власти; и обоим этот уход не
удается. Так что уж простите мне экскурс в другую пьесу. Он поможет
довершить истолкованье Гамлета.
Вечер одиннадцатый. Шекспир и Ньютон
- Начнем наш финал вот с чего. В 1592 году драматург Р. Грин остерегал
коллег от новоявленного соперника - этой "вороны, украшенной нашими
перьями", этого актеришки, тягающегося с поэтами, вообразившего себя
единственным на всю страну потрясателем сцены ("Шекспир" буквально значит
"потрясающий копьем"). Паническое предостережение Грина можно понять: ведь и
в самом деле не позавидуешь тому, кому судьба послала Шекспира в соперники.
Безвозвратно забыта и утеряна трагедия о Гамлете, написанная кем-то лет,
вероятно, за десять, за пятнадцать до того, как Шекспир взялся за этот сюжет
и, что называется, встряхнул и перетряхнул его весь. Традиционный Гамлет был
(судя по французскому источнику) юный полудикарь, горящий местью за отца и
рвущийся к престолу. Полудикарь? Юный? Горящий местью? Рвущийся к престолу?
Как бы не так. Рвущийся, да только от престола. Отец Гамлета - знаменитый
пират? Напротив, человек подвига и чести. А пираты пригодятся для другой
надобности... И пригодились; без них едва ли смог бы автор вернуть Гамлета в
Данию с полдороги - одного и с каким-то грозным неотложным делом (а то бы
зачем звать Горацио: "Поспеши ко мне, как бежал бы от смерти"?). А и в самом
деле - зачем шлет Гамлет спешное письмо другу своему? Ответ надо искать
именно в "Мере за меру". Там герцог, осознав необходимость возвращения и
получив от судьбы драгоценный и радостный дар - Изабеллу, начинает очень
энергично действовать. Он рассылает письма верным людям, созывает своих
сторонников - на тот случай, если Анджело не захочет отдать власть. Вот так
и Гамлет начал было действовать. Заметим, что еще прежде, в своей попытке
вырваться из дворцового ада, Гамлет проявил недюжинную энергию. Куда
девалась его вялость! Но только и смог он, что, подменив письмо, оттянуть
развязку - до нового королевского посланья, до следующего смертного приказа.
В Англию нельзя. Как же быть? Выручает Гамлета счастливая случайность:
пираты доставляют принца обратно в Данию...
Поскольку пути избавления глухо закрыты и время на исходе, Гамлету,
очевидно, осталось единственное - быстро покончив с Клавдием, занять
ненавистный престол. Для того, должно быть, и призвал он к себе Горацио так
спешно; и не зря вырвалось у Гамлета над могилой Офелии: "Я, Гамлет
Датчанин" (то есть король Датский). Удача с письмом и пиратами, видимо,
придала Гамлету бодрости. Надо думать, он рассчитывал обвенчаться с Офелией
- уж эту-то опору и отраду престол даст ему, а не отнимет у него. В начале
акта Гамлет блещет воображеньем и умом, шутит с могильщиком. (Вот так Ромео
перед полученьем траурной вести о Джульетте был бодр и весел.) Смерть Офелии
для Гамлета - удар внезапный и решающий. Теперь жизнь беспросветна
полностью, и порыв к борьбе гаснет. Теперь в долгожданном разговоре Гамлета
с Горацио нет и упоминанья о каких-то планах действия, переворота; Гамлет
попросту предает себя в руки судьбы. "Пусть будет что будет". Но что было
бы, если бы Гамлет руководился этим "пусть" на корабле и бездействовал? Даже
возвращенный в Данию пиратами, он снова бы отплыл в Англию, не зная, что там
ожидает его смерть...
Перед началом рокового поединка Гамлет приносит Лаэрту извинения -
обстоятельные и сокрушенные. Маловероятно, чтобы Гамлет, о ком сам Клавдий
отозвался:
Как человек беспечный и прямой
И чуждый ухищрений, он не станет
Рассматривать рапир... -
(Перевод Б. Пастернака)
- чтобы Гамлет в такую минуту вдруг прибегнул к ухищрениям, покривил
душой перед Лаэртом. Нет, он искренен, когда говорит о своем безумии, просит
прощения. Вот так умирающий Дон Кихот говорит Санчо Пансе "Прости, друг мой,
что из-за меня ты также прослыл сумасшедшим и, как и я, впал в заблуждение и
поверил, что были на свете странствующие рыцари и существуют якобы и поныне"
(перевод Н. Любимова). Вообще надо заметить, что Дон Кихот и Гамлет, при
всех коренных различиях, одного безумия люди - оба упорно мнят себя
сверхчеловеками. А что сверхчеловеков нет на свете, в том ведь и состоит
открытие Шекспира-Сервантеса, своим значением едва ль не равное открытию
Ньютона-Лейбница.
- Какому это?
- Я говорю о дифференциалах и об интегралах... Понимаете, под конец
Гамлет, очевидно, признал и понял свое очерствение. Открылось ему, что не
вправе он был шуметь над могилой Офелии, что безумны его притязанья на
всесильность и всепервенство, - что он человек, а не сверхчеловек. А ведь
над гробом Офелии гордый принц во что бы то ни стало хотел превзойти Лаэрта
силою скорби, готов был рвать на себе одежду, голодать, пить уксус (по
обычаю страстно влюбленных), утверждал, что "сорок тысяч, братьев и вся
любовь их - не чета моей" (перевод Б. Пастернака).
Но всего ошеломительней был вопрос Гамлета, обращенный к Лаэрту в конце
той сцены: "Лаэрт, откуда эта неприязнь?" Гамлет то ли забыл, что убил отца
Лаэрта, то ли не придает этому значения. Да полно, бывают ли такие люди в
жизни? Бывают - редко, но бывают. Это чемпионы одной страсти, ослабляющей,
отодвигающей все прочее, "обратившей к себе все жизненные соки". В
фолкнеровских "Непобежденных" Баярд признается отцу, что целовался с
мачехой. Но отец, поглощенный жаждой власти, как будто не слышит, и Баярду
становится ясно, что сообщенное "не то что не услышано, а хуже - не имеет
для него значения". А чеховский фон Корен поглощен идеей подвига настолько,
что всерьез говорит молодожену дьякону, которого хочет завербовать в
сподвижники: "Дьяконица вас отпустит. Мы ее обеспечим. Еще лучше, если бы вы
убедили ее, для общей пользы, постричься в монахини: это дало бы вам
возможность самому постричься и поехать в экспедицию иеромонахом..."
Английский шекспировед Уолдок видел кардинальную трудность пьесы в том,
что неясно, о чем она, собственно. О чем она? Я думаю, ответ прост: пьеса о
страсти творчества, необоримой, всепоглощающей, гибельной... Ну, вот, я
кончил. Где ж ваша улыбка, дорогой карась?
- Улыбки нет, вопросы есть.
- Что ж, посвятим ближайший вечерок этим вопросам.
Вечер двенадцатый.
Когда нам кузькину покажут мать, тогда мы начинаем понимать
Мимо нас прошла смуглая женщина, неся ребенка на крутом бедре.
Придерживаемый за спину, малыш лепился к материнскому боку, ухватясь руками
и ногами.
- Интересный способ транспортировки, - сказал Евсей. - Посадила на
тазобедренную выпуклость - и все в порядке. Ну, так какие у вас вопросы, мой
недоверчивый друг?
- Все-таки почему Шекспир облек поведение Гамлета тайной?
Евсей дернул плечом.
- Я говорил уже, что уход из мира власти - тема весьма рискованная,
зачастую требующая камуфляжа. А уж так возвысить над миром трона и двора мир
творчества и мысли, как это сделано в "Гамлете", - ведь это дерзко не только
по тем временам. Шекспировы недомолвки нам понятней, чем кому другому.
Давайте нюхнем воздух той эпохи. Вот несколько фактов и дат из жизни
тогдашних драматургов.
Томас Кид был известный драматург и, скорее всего, автор утерянного
дошекспировского "Гамлета". 12 мая 1593 года Кид арестован и обвинен в
безбожии. Подвергнут пытке.
19 мая выписан ордер Тайного совета на арест Марло. Кристофер Марло был
другом Кида и талантливейшим из драматургов-современников Шекспира.
30 мая. В трактире, при загадочных обстоятельствах убит Марло. Убийца
вскоре прощен. После смерти Марло Кид пишет властям объяснение, обеляя себя
и обвиняя Марло в атеизме. Чем-то родимым запахло, не правда ли?
В 1594 году Кид умер, прожив 36 лет...
- Ну хорошо. А почему шекспироведы-англичане не раскрыли тайну Гамлета
до вас?
- Тут мне надо бы скромненько потупить глазки. Но мы с вами люди
серьезные, и я уже без всяких выспренностей вам скажу: а дьявол его знает,
почему. Быть может, просто потому, опять-таки, что жареный петух их не
клевал. Вот, скажем раскрываю я английский перевод романа Кафки "Америка".
Герой служит в гостинице, спит в большой общей спальне для лифтеров. Там
вечный шум и сутолока. Ночью включают свет, играют в карты, курят, дерутся,
так что спать почти нельзя. И в предисловии почтенный переводчик замечает,
что Кафка фантазирует, конечно, а в жизни таких безобразий не бывает. И я
только вздыхаю: "Эх, не живал ты, дядя, в российских общежитиях".
Или еще. Гамлет насмешливо и дерзко говорит о придворных нравах с
Розенкранцем, причем сравнивает его с губкой, впитывающей в себя подачки
короля; но, только лишь понадобится, король выжмет губку досуха. Розенкранц
говорит: "Не понял вас". На это Гамлет: "Я рад, что не поняли. Плутовская
речь спит в глупом ухе". Профессор Спенсер поясняет: "Саркастические слова
пропадают впустую, когда слушатель неумен". Но, спрашивается, чему ж тут рад
Гамлет? Что слова его пропали даром, впустую? А давайте-ка расшифруем,
слегка расширим: "Лукавые слова еретика / Спокойно дремлют в ухе дурака". То
есть Гамлет рад, что его слова не поняты и, значит, не попадут в донос. Но
чтобы прочувствовать, осознать это, нужно прожить полжизни в атмосфере
доносительства.
Помню, в начале 50-х, во времена "дела врачей", я услышал, что люди не
идут лечиться к врачам-евреям. И у меня вырвалось: "Да это ж анекдот!" И
потом я долго опасался, что собеседница меня выдаст. А выдала б - и крышка
бы Евсею...
Людям творчества жить тяжелей всех. Прочтите у Шукшина "Штрихи к
портрету". Это современная общероссийская "Палата Э 6"... Нынешние англичане
и американцы не имеют об этом понятия. А Шекспир имел. Мы ближе к его эпохе,
чем они. И потому способны вникнуть в него глубже.
- Так. Понятно. А почему все же Гамлет не мог бы заниматься
творчеством, будучи королем?
- Что ж, давайте поглядим, как развернулись бы события, если бы Гамлет,
пересилив себя, убил Клавдия и воцарился бы сам. Шекспир разработал этот
вариант в "Буре". У Просперо знаменательные черты сходства с Гамлетом.
Просперо - это творец-мыслитель, погруженный в тайны мироздания. "Была мне
герцогством моя библиотека". (Вспомним Гамлетово: "Я мог бы замкнуться в
скорлупе ореха".) Просперо даже сочиняет пьеску с пантомимой и успешно
пробуждает ею муки совести в преступниках. И что же, - Просперо, который
вспоминает:
Я отдал знанью
Всего себя и, брату поручив,
Правление, ушел от дел державных
В возвышенное тайномудрие, -
- этот Просперо недолго продержался в герцогах - был низложен и спасся
только потому, что "народ слишком меня любил". (Сравните со словами Клавдия
о Гамлете: "Простой народ питает к нему великую любовь".) На троне Гамлетам
не удержаться - не такова природа королевской должности.
Три пьесы посвятил Шекспир страсти творчества - и, прощаясь с театром и
Лондоном, кончил эту свою трилогию "Бурей". "Бурю" считают сказочкой и
нечасто ставят. Но сказочна ли "Буря"? Еще столетье, еще полстолетья назад
ответ был бы очевиден: "Да, конечно, сказочка". Однако мы-то, теперешние,
взброшены в невероятность, в мир настолько фантастический, что даже не
замечаем фантастики, носим себе малышей на чреслах...
Ну-ка, что несбыточного в "Буре"? "Остров полон сладозвучья"? - так
ведь любой вечерний парк полон плывущей по воздуху музыки, исполняемой
невидимыми музыкантами. Достаточно включить телевизор - и экран заполнят
духи, бестелесные виденья, и потом угаснут и растают. А целебные,
успокоительные и анестезирующие средства медицины? А реактивные самолеты и
ракеты? В "Сне в шалую ночь" Пак (близкая родня Ариэлю) облетал земной шар
за сорок минут. А спутник за какое время облетает? Что же до самой бури -
высшего достижения Просперо, - то современная физика такую способна
взвихрить бурю, что и вправду башни и дворцы "рассеются бесследно, как
туман".
Подобно тому, как миллионоградусный огонь Солнца был нами понят лишь
после открытия ядерных реакций, так и мудрое провиденье Шекспира о
магическом могуществе творческой мысли лишь теперь становится понятно. Не
зря так тянуло Гамлета в этот мир творческих чудес. Магия, волшебство,
несбыточная сказка? Да ведь, к примеру, уже Ньютоновы флюксии -
математический анализ - это магия самая действительная и действенная, с
озареньями и чудесами. А пьесы Шекспира - не волшебство разве и не
весомейшее оправданье человечества перед Вселенной?
Вечер тринадцатый. Безумие Евсея Лукича
Почти месяц прошел, прежде чем мы с Луничем оказались снова рядом на
скамейке. На коленях у него - книжка, завлекательно раскрытая.
- Не дожидаясь ваших очередных "а все-таки", - сказал Евсей, - хочу вам
показать Кембриджское издание "Гамлета". Самое, пожалуй, интересное из
английских изданий. Наткнулся на него в букинистической лавчонке.
Послушайте, что пишет в предисловии Джон Довер Уилсон, "дуайен" современных
шекспироведов, то есть старшина их, старейшина. Так его именуют вот тут, на
задней стороне. (Лунич повернул книгу ко мне красной бумажной обложкой.)
Довер Уилсон вспоминает, что, когда занялся пьесами Шекспира для
Кембриджского издания, то вначале думал, что старые комментаторы уже
разъяснили почти все. "Я был удивлен всего более тем, сколько еще осталось
здесь работы, - замечает Уилсон. - Особенно же в "Гамлете", самой популярной
и чаще всех других издаваемой".
Уилсон подчеркивает, что его исследования не решают загадку Гамлетова
характера. Что это лишь подготовительная стадия в разрешении величайшей из
литературных проблем - проблемы понимания "Гамлета". И представьте - Уилсон
обращает особое внимание на два места, где Шекспир употребляет слово
"страсть". Мы о них говорили уже. Во-первых, Гамлет восхищается тем, что
Горацио не раб страсти. Помните? И, во-вторых, Гамлет говорит о времени и
страсти, когда кается перед призраком отца в своем бездействии. Довер Уилсон
пишет: "Это место до сих пор не объяснено, ибо комментаторы забыли о том,
что "время" у Шекспира часто значит "обстоятельства, условия момента"...
Гамлет называет себя "пленником обстоятельств и страсти", что перекликается
с "рабом страсти" и относится к припадкам болезненного возбуждения, которые
так часто овладевают Гамлетом".
Понимаете, Уилсон трактует "страсть" как припадки болезненного
возбуждения, "которые сродни безумию". Вот на чем запнулся и преткнулся
Уилсон! Ведь не припадки эти имеет в виду Гамлет, а могучую, необоримую
страсть творчества. Вот ведь в чем все дело!
- Но вы огорчились, небось, что не первый обратили внимание на оба эти
места в пьесе?
- Какое огорчился! - так и вскинулся Евсей. - Я обрадовался! Опираясь
хотя бы частично на Уилсона, легче будет прошибать лбом стену равнодушия.
Поймите, стена-то глухая. Вон я написал в англоязычную газету здешнюю,
предложил статью о Лире. И получил вежливый отказ. Ну, действительно, кому
интересно знать, зачем Лиру цветы? Другое дело, если б я доказал
неопровержимо, что Лир совокуплялся со своим шутом или, на худой конец, с
одной из дочерей...
Лунич брезгливо поежился. Вынул вложенный в книгу листок.
- Я вам прочту, что говорит фон Корен у Чехова в "Дуэли": "У этих
сладострастников, должно быть, в мозгу есть особый нарост, вроде саркомы,
который сдавил мозг и управляет всею психикой. Понаблюдайте-ка Лаевского,
когда он сидит где-нибудь в обществе. Вы заметьте: когда при нем поднимаешь
какой-нибудь общий вопрос, например, о клеточке или инстинкте, он сидит в
стороне. Молчит и не слушает; вид у него томный, разочарованный, ничто для
него не интересно, все пошло и ничтожно. Но как только вы заговорили о
самках и самцах, о том, например, что у пауков самка после оплодотворения
съедает самца, глаза у него загораются любопытством, лицо проясняется и
человек оживает, одним словом. Все его мысли, как бы благородны, возвышенны
или безразличны они не были, имеют всегда одну и ту же точку общего схода.
Идешь с ним по улице и встречаешь, например, осла... "Скажите, пожалуйста,
спрашивает, что произойдет, если случить ослицу с верблюдом?"...
Дьякон звонко захохотал; Самойленко нахмурился и сердито сморщил лицо,
чтобы не засмеяться, но не удержался и захохотал".
Персонажи Чехова смеялись. А нам уже не до смеха. Лаевские обоего пола
победили и господствуют. Теперь смешон уже фон Корен, и это страшно.
Евсей придвинулся ближе и перешел на шепот:
- Читали вы "Эмманюэль"? Она переведена на многие языки, издана
громадными тиражами. Эта бесстыжая книжонка - символ и знамя нынешнего
бардака. В ней брошен клич: "Всякое время, проведенное не в объятиях, все
более многочисленных, есть потерянное время". "Есть только одна любовь, и
нет никакой разницы, с кем ею занимаешься - с мужчиной, с мужем,
любовником, братом, сестрой, ребенком..." И я что-то не слышу возражений,
молчат люди, - сумасшедше взблеснул Евсей глазами. Его всего трясло. -
Скажу вам по секрету, - сдавленным шепотом зашипел Евсей, - я убежден,
что наступили, раньше всяких назначенных сроков нагрянули
апокалиптические времена, предсказанные Даниилом Андреевым в "Розе
мира". Он писал о демоницах, отдающихся сразу многим. А чем кончается
"Эмманюэль"? Высшим наслажденьем героини, совокупляющейся одновременно с
троими... И я еще пытаюсь в этой обстановке толковать о Гамлете...
- А вы бы написали Доверу Уилсону, - сказал я отвлекающе и
успокаивающе.
- Эх, нет его уже в живых, должно быть. Ведь ему лет сто теперь. И
Даниил Андреев давно умер. Он был мученик и провидец, в его безумных
озареньях рождались мысли трезвые и грозные. Вот слушайте. Андреев
предостерегал: "Здоровый инстинкт самосохранения говорит, что снятие
запретов со всех проявлений сексуальной стихии без разбора чревато
разрушением семьи, развитием половых извращений, ослаблением воли, моральным
растлением поколений и, в конце концов, всеобщим вырождением - физическим и
духовным... Если найти убедительное и обаятельное учение, которое убаюкало
бы человеческий страх перед снятием узды с инстинкта абсолютной сексуальной
свободы, произойдет моральная катастрофа, какой еще не происходило
никогда... начнется уже полный и всеобщий шабаш. Наука, философия,
искусство, общественные институты, законы - все направится на то, чтобы
разнуздать сексуальную стихию, улицы и площади городов превратятся в арену
всевозможных видов и форм массового бесстыдства..." - Лунич поперхнулся,
обессиленно закашлялся, стукнул тощеньким кулаком по скамейке. - Ну нет,
молчать я не намерен. Я ей отвечу, этой Эмманюэли!..
Вечер первый. Шемякин суд
- А вы, Евсей, недаром сравниваете Шекспира с солнцем, - стал я как-то
поддразнивать Лунича. - Внутрисолнечные, мол, процессы лишь теперь
становятся понятны и все такое. На вашем Шекспире действительно есть пятно
похлеще солнечных. У него кровожадный еврей с пеной у рта требует фунт
христианского мяса. Ну куда это годится? Вот вам и правдолюб...
- Да, есть такой треклятый пунктик, на котором спотыкаются даже и
великие писатели, - невесело сказал Евсей. - Страницы о Наполеоне отнюдь не
принадлежат к лучшим страницам "Войны и мира". И, скажем, Достоевского никак
не красит едкая неприязнь к иностранцам и инородцам. Вот и молодой Шекспир в
первой части "Генриха VI" беспощадно очернил средневековую французскую
героиню Жанну д'Арк. Уинстон Черчилль в своей "Истории англоязычных
народов", описывая Столетнюю войну между Англией и Францией, замечает, что в
глазах английской армии Жанна д'Арк "была ведьмой, колдуньей, шлюхой,
мерзостной бесовкой"... И представьте, именно такой она и выведена Шекспиром
- с явной целью оправдать ее сожженье на костре. Черчилль, как бы принося
извинения, пишет, что Жанна была ангелом спасения, что ей не знает равных
тысячелетняя история народов, что она сияла непобедимою отвагой, бесконечным
состраданьем, доблестью нелукавых и мудростью праведных...
- Но я не о "Генрихе VI"- вам говорю, а о "Венецианском купце"!
- А вот это немножко иная - иная, по счастью, статья. Конечно, и тут
было, так сказать, задание: Шекспиру предстояло оправдать, средствами театра
прихорошить судебное убийство тогдашнего придворного врача Родериго Лопеса.
Это был португальский еврей, обвиненный в попытке отравить английскую
королеву Елизавету. Под страхом дыбы он оболгал себя и был казнен летом 1594
года. Своего рода "дело врача"... Но к тому времени Шекспир приобрел уже и
опыт творческий, и зрелое мировоззрение. Да, он берет антисемитскую древнюю
байку о ростовщике еврее, жаждущем христианского мяса и за то - покаранном
на суде. Но что это за комически-нелепый суд - с несуразными (в юридическом
смысле) придирками, с вопиющей предвзятостью и некомпетентностью. Шекспир не
только не смягчает всего этого - он еще и добавляет от себя самую
оглушительную нелепость: оказывается, существует в Венеции - будто бы
никому, кроме приезжего лже-юриста, неведомый - закон, по которому
чужеземец, умышляющий на жизнь гражданина Венеции, подлежит смертной казни.
Спрашивается, как мог Шейлок не знать этого? А главное, как мог верховный
суд во главе с венецианским дожем не знать этого важнейшего закона? Что же
это за суд такой? Идиотики там сидят, что ли? Да это ж анекдот! А ведь среди
зрителей были и правоведы, люди искушенные. Дураков было тогда не больше,
чем сейчас.
- Так что же, Шекспир намеренно окарикатурил суд?
- Очень похоже на то. Но далее. Немыслимо и представить себе, чтобы в
сталинские антисемитские времена "дела врачей" раздались со сцены слова о
том, что под пыткой можно выжать из человека признание в чем угодно. А у
Шекспира эти слова звучат - во второй сцене третьего акта, как бы между
прочим. И уже совсем не между прочим, а громогласно - на все грядущие века -
раздаются слова Шейлока: "А что еврей - не глазами, что ли, смотрит? Не те
же, что ли, руки у еврея, органы и соразмерности тела, не те же чувства,
влечения, страсти? Не той же ли пищей он сыт, не тем же ль оружьем раним, не
теми же хворями мучим, не те же ли его лекарства исцеляют, не так же греет
его лето и студит зима, как и христианина? Уколите нас - и разве не потечет
кровь? Пощекочите - и разве мы не засмеемся? Если отравите - не умираем
разве?"...
- Значит, Шекспира в антисемитизме обвинить нельзя?
- Да как бы мог он быть антисемитом? Зоологическая злоба возникает у
тех, кто безнадежно ощущает изначальную неспособность сравняться с предметом
своей зависти - как бы с другим и чуждым зоологическим видом. В мыслях же