Страница:
-- Все будет хорошо, -- вкрадчиво говорит Безликий. -- По крайней мере, до тех пор, пока вы не встретитесь снова. А теперь идите, -- и половинки только что бывшей целой Риммы неуклюже разбредаются в разные стороны. -- И вот ведь какой интересный парадокс, -- задумчиво говорит он им вслед, -было два человека в одном, а осталось две половинки одного. В два раза меньше. По полчеловека на Первого и Второго. Куда же делось остальное?!
Энрике даже вскрикнул в тот момент, когда на него как бы упало лезвие. Долгих десять минут он пытался очухаться, и, боясь выдать свое состояние дрожанием голоса, молча протянул Римме деньги и указал глазами на дверь.
Она сыто потянулась, выключила телевизор и залезла под одеяло. Пора на работу.
4. Однажды в жизни
Это утро обещало начало новой эры. Знамений было множество. Первое: в галерее, соединяющей цех №6 и склад готовой продукции, лопнуло от сильного ветра стекло. Никита проснулся от неприятного звука, вызванного этим явлением. Тут же в беззащитное окно влетела птица. И не голубь, воробей, ворона или галка, каких полным-полно в любом городе, а настоящая певчая птица с желтой грудкой и пестрой серо-коричневой спинкой с голубыми крапинками. Птица прилетела не куда-нибудь, а именно на склад, в центре которого гнездился Никита. Усевшись на застекленную перегородку, птица издала несколько переливистых трелей и вылетела вон. Больше Никита ее не видел.
Второе знамение случилось часом позже, когда, побрившись и перекусив чаем с сухарями (прошло более месяца с момента исхода трудового коллектива, деньги почти совсем кончились), он шел на пост. Проходя мимо кабинета директора, Никита вдруг поскользнулся и упал. Еще несколько подобных происшествий (типа совершенно самостоятельно оторвавшейся от пиджака пуговицы) убедили Никиту, что назревает Нечто.
Нечто произошло в обеденный перерыв. Никита давно уже договорился сам с собой, что будет измерять время, пространство и все прочее, что необходимо измерить, привычными категориями и мерами. Так вот, в обеденный перерыв вдруг пришел директор. Сел перед обалдевшим от такого гостя вахтером на стул и одарил его мягкой улыбкой.
-- Ну, здравствуй, Никита, -- произнес директор.
-- Здравствуйте, господин директор... -- промямлил Никита.
-- Я рад, что ты все еще здесь. Как дела?
-- С-спасибо, хорошо.
-- Живешь все в той же каморке за сортиром?
-- Нет, -- потупил взор вахтер. -- Я осмелился переехать.
-- И куда же ты переехал? -- улыбка стала еще мягче. -- Небось, в мой кабинет?
-- Нет, что вы... На склад продукции, в контору...
-- Хороший выбор, молодец. Я к тебе ненадолго и по делу. Я принес твою зарплату. Продолжай работать, как работал и работаешь, если, конечно, хочешь. А не хочешь -- так и не надо. Впрочем, если я правильно помню и ничего не путаю, снаружи, тебе делать нечего? Ну, там, роскошный коттедж, жена-красавица, и все такое прочее?
-- Нет, я потому здесь и живу... -- Никита совсем растерялся: и от радостной новости о зарплате, и от странных расспросов директора.
-- Хорошо. Вот твоя зарплата за последние полтора месяца. К сожалению, она последняя. Завод действительно умер, Никита, такие вот дела. Можешь с чистой совестью продать здесь все, что под руку подвернется, потому что все равно это барахло на хрен никому не нужно. К тебе вскоре могут прийти люди. Имей в виду -- я их знаю. Ну, мне пора. Прощай.
-- Прощайте, господин директор.
-- Да, скажи мне, почему ты все-таки сидишь до сих пор на посту?
-- Привык, -- пожал плечами вахтер.
-- Забытый часовой, надо же... -- пробормотал директор, выходя.
До конца обеда оставалось еще двадцать минут. За это время Никита успел добежать до гастронома, где купил кое-каких продуктов и традиционную бутылку портвейна. В день получки Никита всегда пил портвейн. Остаток дня он провел в томлении и предвкушении праздника. Без десяти шесть, когда праздник уже готов был постучаться в облупленные заводские ворота, в них действительно постучали. Вернее, некий человек просто вошел в проходную и подошел к Никите. Входную дверь от турникета и застекленной будки вахтера отделяло метров десять, и, пока незнакомец преодолевал это расстояние, Никита внимательно его разглядывал. Вошедший был невысок ростом -- метр семьдесят, не больше; лицо его было красиво и безмятежно спокойно, в профиль оно напоминало лицо индейца, какими их рисовали иллюстраторы в книжках, которые Никита читал в детстве. Сходство с индейцем усиливали длинные прямые черные, как антрацит, волосы. Одет "индеец" был в безукоризненный костюм-тройку и длинное кожаное пальто. Приблизившись к Никите, он отвесил ему легкий полупоклон, и начал говорить, небыстро, но решительно, так, что Никита никак не мог вставить хоть реплику, хоть слово, как бы ему этого поначалу ни хотелось.
-- Однажды в жизни, -- начал незнакомец, -- ты просыпаешься поутру с ясным осознанием того, что все, что произойдет с тобой в этот солнечный (или дождливый, или снежный -- не важно) день, когда-то уже с тобой произошло, а, может, даже и не с тобой, а с твоим отцом, дедом или каким-нибудь пра-пра-пращуром где-нибудь... да хоть в каменном веке. Осознав это, ты встаешь, пожимаешь плечами: "Ну и что? Приятно иногда заново пережить некоторые эпизоды своей жизни, как приятно бывает вновь посмотреть любимый фильм." -- думаешь тогда ты, и, в сущности, ты прав. Ты пьешь свой утренний кофе или чай, ты принимаешь душ, бреешься, одеваешься и идешь на работу -все, как обычно. И каждый час, каждый миг ты ловишь себя на том, что вот этот камушек у дороги лежал вчера точно так же, а большая наглая ворона гадливо каркала, сидя на этом самом суку этого дерева ровно год назад, а через минуту навстречу проедет патрульная машина... И, когда патрульная машина медленно проезжает тебе навстречу ровно через минуту, счастье твое абсолютно. Ведь так?
Никита кивнул, сам от себя такого не ожидая.
-- В корне неверно! -- с убеждением в голосе произнес "индеец" и тут же продолжил: -- Патрульная машина проедет через минуту, потому что график патрулирования у нее такой. А ворона просто живет на этом дереве, и, как знать, может быть, тот самый сук для нее -- это навроде веранды, где она предпочитает проводить послеобеденные часы? Жизнь -- штука прямая, как палка. Ну, может, и не совсем прямая, -- тут же поправился незнакомец, -- но тогда она подобна синусоиде, но никак не спирали. Ничего никогда не повторяется, потому как нельзя дважды войти в одну реку. Это понятно? -Никита опять кивнул. -- Очень хорошо. Потому что все, о чем пойдет речь дальше, уже не будет иметь никакого отношения к той белиберде, которую я только что на тебя вывалил, за исключением одного: однажды в жизни тебе предстоит сделать нелегкий выбор: оставить все как есть и остаться бедным, или немного изменить самого себя и стать чуть-чуть побогаче. Вот есть ты, и есть этот заброшенный завод. Ни он, ни ты не нужны на этом свете никому. Тебе сегодня принесли немножко денег, твою последнюю зарплату. И ты, конечно же, пошел и купил бутылку портвейна. Тоже последнюю, так как жизненные принципы принуждают тебя пить портвейн только по дням получки, а вот получки-то в твоей жизни больше и не предвидится. Так? -- Никита кивнул в третий раз и посмотрел на незнакомца таким безумным взглядом, что тот даже чуть не запнулся. Совладав с собой, он продолжил: -- Итак, милый мой Никита, я предлагаю тебе следующее: Каждое 10-е число, начиная с сегодняшнего дня, ты будешь получать от меня зарплату: сто долларов. Это, конечно, не бог весть какие деньги, но, насколько я знаю, почти в четыре раза больше того, что ты получал на заводе, пока он еще существовал. К тому же, тебе почти не придется напрягаться: просто предоставь мне и моим людям свободный доступ в гараж в любое время суток и сам туда больше не суйся. Идет? А мы, если возникнет надобность, и тебе с твоей опасной и трудной службой поможем. Ну же, ну! Идет? -- Никита в очередной раз кивнул, на сей раз совершенно затравленно, снял со стенда ключи от гаража и протянул "индейцу". Тот расплылся в улыбке:
-- Я надеялся на твое благоразумие, Никита, и мне приятно видеть, что ты деловой человек. Вот тебе сто долларов, как и уговаривались, -- он положил перед вахтером какую-то серо-зеленую бумажку с портретом совершенно незнакомого человека, повернулся и пошел к выходу.
-- Э-э... -- дар речи до сих пор вернулся к Никите не полностью. -- А как...
-- Как меня звать? -- с улыбкой обернулся "индеец". -- Да как хочешь зови, мне без разницы. -- И ушел. Никита некоторое время посидел, тупо пялясь на сто американских долларов, фантастическую сумму, какую раньше он не то что в руках не держал, но даже и в глаза не видел. Потом, поразмыслив еще немного, вахтер аккуратно убрал банкноту в свой видавший виды кошелек, запер все, что только мог запереть, и отправился в магазин за второй бутылкой портвейна.
5. Кувалда
У винного было непривычно людно. Казалось бы, миновали времена, когда к прилавку с вожделенной влагой выстраивались километровые очереди, теперь-то народ поят исправно, ан нет... У дверей отиралась шумная ватага рабочих; судя по внешнему виду -- строителей. Здоровенные мужики, и даже несколько не менее внушительных баб. Никита припомнил, что, вроде бы, когда-то давно, в растворенном забвением прошлом, он видел в парке скульптуру, изображавшую такую вот бабищу с отбойным молотком на плече. Неподалеку еще, помнится, помещалась другая скульптура -- субтильный юноша со скрипкой...
-- О, эт хто? -- вылупилась на Никиту бабища.
Никита постарался сделать вид, что не заметил этого вопроса, и бочком-бочком проскользнуть в магазин, внутри которого почти никого не было -- видно же сквозь окна... Однако же бабища быстренько заступила ему дорогу.
-- Погодь, ща посмотрим, мля, хто это ты у нас таков, мля... Тонь, глянь-ка, неведому зверушку словила!
-- Тю, и хто это? -- присоединилась к ней еще одна ожившая скульптура. -- Шо-то не пойму: чи мужик, чи баба? Штой-то хрупонькое, мля... Зинаид, ты покукуратственнее, размажешь, мля, -- не заметишь. Эй, ты хто?
-- Я -- мужчина, -- процедил Никита сквозь зубы.
-- Слышь, Зинаид? Говорит -- мушшина, мля.
-- Ой, штой-та не похож, вреть, наверна. Петрович! Петро-о-вич! Подь сюды!
Подошел огромный человек со страшным синим лицом, кривым и небритым.
-- Ну, что вам нах, мля?
-- Глянь, це хто?
-- Хто-хто... х... в пальто!
-- Говорит -- мушшина я, мол...
-- Ну, грит, мля, -- и пусть его, нах... Што пристали, нах мля?
-- Спытать его хотим -- а ну, как врет?
-- Зин, нах, а тебе то кой ляд, мля? Засадить некому, штоль, нах? Так ты только свистни, мля -- с нашим почтением, нах...
-- Можть, и засадить... От вас толку-то, мля -- зенки зальете, и на боковую. Вот и шукаю мужичка себе помогучее...
-- Это этот-то могучий, нах мля? Ну, ептыть, бабы, со смеху откинусь с вами, нах... Эй, мля, богатырь, мля... На вот, держи кувалду, нах. -Откуда-то страшный Петрович извлек кувалду высотой в пол-Никиты. Вахтер уже понял, что просто так сбежать не удастся. "Ну, да ничего, -- подумал он, -сейчас махну пару раз этой... кувалдой, авось отцепятся...". Он довольно бодро взялся за кувалду, напрягся, потянул ее вверх... еще напрягся... еще... Пот проступил на лбу, коленки затряслись... Треклятая кувалда практически не сдвинулась.
-- Не, мля, не мужик это, нах, -- сплюнул Петрович, небрежно забрасывая кувалду на плечо. -- Чуть пуп себе, нах, не развязал, мля. А толку, мля, нету, нах. Так, недоразумение, мля, природы, мать ее так. Канай отсюда, недоразумение! Выпивка только людям. А ты, мля, не пойми хто. Чебурашка, нах мля.
Никита, глотая слезы, припустил по улице так быстро, как только умел. Сзади слышался дружный гогот пролетариев. Он таки купил себе выпивку, но за бешеные деньги в коммерческой палатке. Портвейна там не было, наличествовал только спирт и какой-то "Наполеон". Купив две бутылки этого самого "Наполеона", Никита поплелся к себе на завод, все еще всхлипывая от обиды и ярости.
Пойло оказалось преотвратнейшим. Тем не менее, Никита честно выпил обе бутылки этой гадости, запивая любимым портвейном. Потом, стараясь не упустить мир из-под ног, взял ружье, прошел в цех... И долго палил во что ни попадя, и долго пустынные окрестности оглашал его не слишком громогласный рев:
-- Я -- мужчина! Я -- мужчина!!! Поняли, суки драные, нах мля?!! Я -мужчина!!!
6. Любовь на продажу
Римма шла по заброшенному парку, до сих пор не в силах поверить собственному счастью. Сегодня Энрике расщедрился, как никогда. Он дал ей пятьдесят. Правда, было за что. Потому что она, наконец, принесла ему добротный любовный сон.
Посреди огромного явно промышленного помещения стоял огромный же стол, покрытый бархатной тканью. А посреди этого стола лежала крохотная Римма, и рядом, наконец-то, был Он, тот, кто ее любил. Он был некрасив, неказист, очкаст и неразговорчив. Но он любил ее, и это извиняло все его недостатки. Он гладил ее робко и нерешительно, хотя и хотел этого больше всего на свете. Но он стеснялся, потому что очень редко общался с женщинами. И даже когда началось то, ради чего, собственно, все и затевалось, он был нежен и робок. Но получилось все как нельзя лучше, и в финале они, обнявшись, лежали на этом самом столе, а в разбитое окно под потолком влетела птица и запела...
Энрике был в восторге, просмотрев записанный материал. Он сразу же дал Римме пятьдесят, а потом отвел в соседнюю с дрим-студией комнату, завязал ей глаза, раздел, положил на стол и сделал все так же, как было во сне. С одной стороны, Римме было очень приятно; с другой же, ей не хватало глобальности помещения и элементарной любви. Поэтому о второй части визита к Энрике она поспешила забыть.
Она села на то, что некогда было скамейкой, достала сигарету и бутылку лимонада, блаженно потянулась. Сегодня праздник, можно кое-что себе позволить.
Густой кустарник, росший неподалеку, жил собственной жизнью: шумел и раскачивался, несмотря на полное отсутствие ветра, и разговаривал сам с собой на два голоса. Первый был женский: низкий, с хрипотцой и донельзя развязный. Второй -- мужской и какой-то блеющий.
Женский голос: Куда, куда ты лезешь? Сначала деньги!
Мужской голос: Вот, тридцать, как и договаривались.
Женский голос: Совсем другое дело. Э, целоваться не лезь, мы так не договаривались! Я тебе не любовница, а порядочная шлюха!
Мужской голос: Но как же...
Женский голос: Все, что ниже головы -- твое. Ближайшие тридцать минут.
Мужской голос: Угумс...
Потом разговоры стихли, осталось лишь пыхтенье и невнятное блеянье. Женский голос признаков жизни не подавал. Римма сидела на бывшей скамейке, полуприкрыв глаза, курила, пила лимонад и впитывала в себя окружающий мир. Сны не могут долго сниться на пустом месте. Им нужна пища. А пища для них -любые события, эмоции, ощущения... Наконец, кусты вскрикнули, потом все тот же голос проблеял: "Спасибо, красавица...", женский в ответ прохрипел: "Да иди ты на...", и из кустов на четвереньках задом вперед выполз лысеющий толстячок с неприятным лицом. Оценивающе посмотрев на Римму, он поморщился и поспешил прочь. Минут десять кусты хрипло матерились, потом, на ходу оправляя короткую юбку, оттуда вышла растрепанная девица лет двадцати со спринцовкой в руках.
-- Скажите, -- окликнула ее Римма, -- а зачем вы торгуете любовью?
-- А ты что ж, ей не торгуешь? В этом городе давно уже нечего продать, кроме любви, и, если ты до сих пор не сдохла от голода и не уехала, значит, и ты торгуешь любовью. -- Шлюха прибавила к тираде пару крепких ругательств и растворилась в глубине аллеи.
7. Бандитский рай
Когда-то здесь был гараж. В нем стояли десять мощных снаружи, но внутренне немощных грузовиков, разъездной микроавтобус и директорский лимузин. С тех пор прошло много времени. Остовы грузовиков давно догнивают в овраге, микроавтобус загнали в Заречье деревенским лохам (типа фермерам) за смешные деньги, которые пропили в ту же неделю. Лимузин директор, уходя, взял с собой. На память, наверное. Много времени прошло, полтора года целых. Не одно время имеет право на перемены -- большая бригада монголов-шабашников потрудилась на славу, превратив гараж в уютный двухэтажный офис. "Азиоремонт, в натуре", -- шутили новые обитатели этого помещения. Ремонт завершила установка на крыше гаража высокого шеста с антенной на конце. С виду антенна более всего походила на цветок ириса. Такого огромного, угловатого, черного... Безобразного, если задуматься. Но вопросы красоты беспокоили тех, кто ныне обжил бывший гараж, в последнюю очередь.
Пятеро сидели за столом в большой комнате на первом этаже. Двери закрыты, заморские кондиционеры трудились на всю катушку, но желанной прохлады не было. Жаркое выдалось лето! Четверо играли в преферанс, пятый откровенно скучал.
-- Мизер!
-- Гонишь!
-- Гадом буду!
-- Ну-ка, ну-ка... Я пас.
-- Пас. Длинный, бери прикуп и кладись. Посмотрим, какой там у тебя мизер.
-- Да пожалуйста. Две семерки в прикупе.
-- Блин, не ловится! Пятый раз подряд!!!
-- Длинный, таких раскладов в натуре не бывает! Пять голубых мизеров подряд -- липа! Ты шулер!
-- За слова ответишь?
-- А отвечу!
-- Мужики, -- поднялся пятый, -- вы тут свои разборы без меня устраивайте, в натуре. Из-за какой-то хрени друг другу в глотку вцепиться готовы... Смотреть, блин, противно!
-- Чистоплюй, а куда ты отсюда денешься?
-- А я к вахтеру пойду. Он у нас мужчина образованный -- (взрыв хохота), -- ну, по-своему, конечно... А то, глядишь, и профессор там встретится... Побазарим по-человечески...
-- Ну, иди, иди. Фонарь не забудь.
-- Зачем?
-- В древние времена жил один такой же полудурок, все с фонарем средь бела дня бегал и орал: "Ищу человека!".
-- Косой, при всем моем уважении, ты очень рискуешь схлопотать...
-- А, ну тебя... Иди к своим "людям"... Проклятая жара... Длинный, ну, как: сдаешься и десять в горку, или канделябром промеж ушей за шулерство?
-- Сдаюсь... Косой, твоя сдача.
Чистоплюй поправил пистолет в подплечной кобуре, проверил, не запылился ли перстень, не смялись ли брюки; смахнул щеткой с ботинок пыль, вышел. Он очень любил выглядеть стильно, этот Серега, за что и получил свое прозвище -- "Чистоплюй". Несмотря на такое трепетное отношение к своей внешности, это был один из самых безжалостных людей в городе. Самым безжалостным был Косой. Ну, это не считая Вождя, конечно. При всех своих явных достоинствах, силе и авторитете, Вождь был еще и загадочен донельзя. И тем особенно страшен. Его нельзя было просчитать ни на четверть шага вперед. Впрочем, довольно о Вожде. Сейчас полдень, а время Вождя -- ночь. Ни к чему поминать лишний раз...
Чистоплюй пересек двор, вошел в проходную. Вахтер Никита, разумеется, был на месте. И даже один, что удивило Чистоплюя. В последнее время обитатели бывшего завода находили интересным коротать день за компанию с Никитой, и потому практически все время кого-нибудь из них -- чаще, конечно, Профессора и Садовника, -- а то и весь паноптикум сразу, -- можно было найти днем на проходной.
-- Здоров, Никитка! Как сам?
-- Здравствуйте, Сергей. Спасибо, ничего. Справляюсь помаленьку.
-- Это ты молодца. Проблем не было?
-- Нет, что вы... Кому мы нужны?
-- Ну, всякие отмрозки бывают... В смысле, несознательные элементы... А где Профессор?
-- Зиновий Викентьевич нашел интересную книгу, сидит у себя, читает.
-- Добро. А Садовник?
-- Ермолай Михайлович в это время всегда возделывает свой сад. Предвижу ваши остальные вопросы: про других ничего не знаю. Кассандра вот только в город ушла с час тому, обещала до шести вернуться. Но, если не вернется, я ее дождусь, не буду запирать... Не через гараж же ей возвращаться...
-- Да уж, это было бы лишним. Ну а ты сам-то, Никитка?
-- В смысле?
-- Ну, после работы ты чем занимаешься?
-- Раньше -- ужинал, да спать ложился. Но позавчера...
-- Что, Кассандру совратил?
-- Нет, что вы, как можно... Позавчера я залез в один из шкафов в комнате, в которой живу. Большой такой шкаф, прежде я в него не лазил... А он оказался набит пластинками! И все разные! И проигрыватель есть... И в соседнем шкафу -- тоже пластинки... Так что теперь я по вечерам пластинки слушаю.
-- Ух, здорово! А как бы мне на это дело глянуть?
-- Нет ничего проще, Сергей. Сейчас начнется обеденный перерыв, и я пойду к себе обедать. Прошу вас быть моим гостем.
Час спустя Чистоплюй, давясь от сдерживаемого хохота, ввалился в бывший гараж. И тут уж дал себе волю -- ржал так, что стены тряслись. Преферансисты отложили карты и терпеливо дожидались, пока их товарищ сможет извлекать из себя более осмысленные звуки.
-- Да он... он же на всю голову больной, этот Никита! -- стонал Чистоплюй, не прекращая при этом смеяться. -- Вы... вы бы видели, как он отдыхает! Короче, -- продолжил он уже немного спокойнее, -- выглядит это так: у него там виниловых дисков древних хренова гора, ну и проигрыватель к ним. Причем проигрыватель странный, ну, в общем, пластинок двадцать зараз на него поставить можно. Что он и делает! Ставит десятка полтора пластинок мал мала меньше, "пирамидкой", включает... И начинает перекидывать иглу с одной пластинки на другую! Получается полный бред, крышу сносит почище любой травы. А он глаза закроет -- и балдеет... Я спросил его: мол, чувак, сбрендил совсем? Зачем? И знаете, что он мне ответил? "Я повелеваю звуками в моем маленьком уютном мире. Каждый должен чем-то обладать. Я обладаю звуками. Они мои. И что хочу, то с ними и делаю". О как!
-- Да, знатный он, конечно, дурик... -- хмыкнул Косой. -- Ладно, Чистоплюй, это все лирика. Пока ты там интеллектуально оттягивался, Вождь звонил. У него там очередной магический кристалл сдох. Сегодня на дело идти. Очередь -- твоя. Вождь сказал, шестой микрорайон.
-- Пропади оно все пропадом! -- с Чистоплюя всю веселость как ветром сдуло. -- Сколько можно?! Нет, Косой, ты мне, блин горелый, вот как на духу скажи: сколько можно, а? У нас тут полон двор своих прямо под носом, можно сказать, а надо куда-то тащиться в ночи...
-- Не умничай, Сержик. Вождь сказал шестой микрорайон -- значит, шестой микрорайон. Вождь сказал: здесь не трогать. Значит, не трогать. Чего непонятно? Ручки испачкать боишься? Хочешь со мной поспорить? Или, может быть, с Вождем?
-- Да ладно тебе, Косой, -- устало отмахнулся Серега-Чистоплюй. -Шуток не понимаешь совсем... Вот живем мы здесь, как сыр в масле у Вождя за пазухой. Бабки, водка, девки, травка... Все хорошо. Прямо-таки рай. Но хоть одна тварь скажет мне, почему в этом гребанном раю жарко, как в аду?!
8. Ослепленный наукой
Лунная соната кончилась, игла проигрывателя замерла у самого бумажного "яблока". Минут пять царила тишина. Потом Кассандра вздохнула, встала и принялась разливать чай.
-- Да, есть еще в мире истинные ценности! -- с ностальгической ноткой произнес Зиновий Викентьевич, профессор. -- Спасибо большое, Никита Васильевич.
-- Профессор, вечер долог... -- начал было Ермолай Михайлович, садовник. Профессор перебил его:
-- Знаю, знаю! Мой черед рассказывать. Но уж раз мы начали этот вечер с великого Бетховена, расскажу я вам о нетленности непреходящего... э-э-э... в общем, о том, что истинные ценности -- вечны. Я поведаю вам историю мой соседки. Бывшей соседки, -- тут же поправился он, невольно окинув при этом взглядом свое кошмарное одеяние. И начал рассказывать, мгновенно преобразившись: исчез кое-как одетый бродяга, его место занял уверенный в каждом своем слове лектор.
-- Людей, не озабоченных ежедневным добыванием хлеба насущного, либо теоретическими и творческими изысканиями, как правило, отличает некоторая ленность мышления и легкомысленность поведения. Особа, о которой пойдет речь, никогда в жизни не утруждала себя ни физическим, ни умственным трудом, находясь на полном довольствии у своих почтенных родителей, имевших серьезный вес в обществе. Оная особа, по имени Римма, весь свой обширный досуг посвящала не чтению книг, что было бы весьма похвально, но просмотру бесконечных латиноамериканских телесериалов, которые, к моему невыразимому сожалению, год от года становятся все популярнее, и занимают все больше времени в дневном и вечернем телевещании. Насмотревшись упомянутых сериалов, Римма вовсе утратила всякую связь с реальностью и представления о жизни, и без того более чем скудные, и с головой погрузилась в мир грез и иллюзий. Между тем, положение обязывало ее иногда бывать в свете, и все вышеперечисленное порою становилось причиною серьезнейших недоразумений и нелепейших казусов и конфузов.
Так, несколько лет тому, она вынуждена была вместе с родителями присутствовать на презентации культурного фонда имени Гаргантюа и Пантагрюэля. Само собой разумеется, после презентации состоялся пышный банкет и даже импровизированный бал. Тут я вынужден признать, что описываемая мною особа, хоть и не могла считаться образцом ума и рассудительности, красотою блистала редкой. Врожденное чувство вкуса, неплохое, в общем-то, воспитание в сочетании со светскими манерами, почерпнутыми из фильмов, неизменно делало ее звездой на каждом увеселительном мероприятии, в коем она участвовала. Ничего удивительного, что красотою этой пленялось немало молодых людей, от пылких и трепетных романтиков до прожженных ловеласов включительно. Но все усилия их были обречены на провал: красавица оказалась неприступной, как теорема Ферма. Поначалу это делало ей немало чести и даже интриговало. Полагали, что она дала обет беречь себя для мужа, который, конечно же, должен был когда-нибудь появиться в ее жизни. Но, когда ей минуло двадцать четыре года, на эти чудачества стали смотреть уже немного по-другому: всякому в наше время ясно, что двадцатичетырехлетняя девица, не ведавшая ни разу мужчины, -- это нечто не вполне нормальное и даже как бы противоестественное.
Энрике даже вскрикнул в тот момент, когда на него как бы упало лезвие. Долгих десять минут он пытался очухаться, и, боясь выдать свое состояние дрожанием голоса, молча протянул Римме деньги и указал глазами на дверь.
Она сыто потянулась, выключила телевизор и залезла под одеяло. Пора на работу.
4. Однажды в жизни
Это утро обещало начало новой эры. Знамений было множество. Первое: в галерее, соединяющей цех №6 и склад готовой продукции, лопнуло от сильного ветра стекло. Никита проснулся от неприятного звука, вызванного этим явлением. Тут же в беззащитное окно влетела птица. И не голубь, воробей, ворона или галка, каких полным-полно в любом городе, а настоящая певчая птица с желтой грудкой и пестрой серо-коричневой спинкой с голубыми крапинками. Птица прилетела не куда-нибудь, а именно на склад, в центре которого гнездился Никита. Усевшись на застекленную перегородку, птица издала несколько переливистых трелей и вылетела вон. Больше Никита ее не видел.
Второе знамение случилось часом позже, когда, побрившись и перекусив чаем с сухарями (прошло более месяца с момента исхода трудового коллектива, деньги почти совсем кончились), он шел на пост. Проходя мимо кабинета директора, Никита вдруг поскользнулся и упал. Еще несколько подобных происшествий (типа совершенно самостоятельно оторвавшейся от пиджака пуговицы) убедили Никиту, что назревает Нечто.
Нечто произошло в обеденный перерыв. Никита давно уже договорился сам с собой, что будет измерять время, пространство и все прочее, что необходимо измерить, привычными категориями и мерами. Так вот, в обеденный перерыв вдруг пришел директор. Сел перед обалдевшим от такого гостя вахтером на стул и одарил его мягкой улыбкой.
-- Ну, здравствуй, Никита, -- произнес директор.
-- Здравствуйте, господин директор... -- промямлил Никита.
-- Я рад, что ты все еще здесь. Как дела?
-- С-спасибо, хорошо.
-- Живешь все в той же каморке за сортиром?
-- Нет, -- потупил взор вахтер. -- Я осмелился переехать.
-- И куда же ты переехал? -- улыбка стала еще мягче. -- Небось, в мой кабинет?
-- Нет, что вы... На склад продукции, в контору...
-- Хороший выбор, молодец. Я к тебе ненадолго и по делу. Я принес твою зарплату. Продолжай работать, как работал и работаешь, если, конечно, хочешь. А не хочешь -- так и не надо. Впрочем, если я правильно помню и ничего не путаю, снаружи, тебе делать нечего? Ну, там, роскошный коттедж, жена-красавица, и все такое прочее?
-- Нет, я потому здесь и живу... -- Никита совсем растерялся: и от радостной новости о зарплате, и от странных расспросов директора.
-- Хорошо. Вот твоя зарплата за последние полтора месяца. К сожалению, она последняя. Завод действительно умер, Никита, такие вот дела. Можешь с чистой совестью продать здесь все, что под руку подвернется, потому что все равно это барахло на хрен никому не нужно. К тебе вскоре могут прийти люди. Имей в виду -- я их знаю. Ну, мне пора. Прощай.
-- Прощайте, господин директор.
-- Да, скажи мне, почему ты все-таки сидишь до сих пор на посту?
-- Привык, -- пожал плечами вахтер.
-- Забытый часовой, надо же... -- пробормотал директор, выходя.
До конца обеда оставалось еще двадцать минут. За это время Никита успел добежать до гастронома, где купил кое-каких продуктов и традиционную бутылку портвейна. В день получки Никита всегда пил портвейн. Остаток дня он провел в томлении и предвкушении праздника. Без десяти шесть, когда праздник уже готов был постучаться в облупленные заводские ворота, в них действительно постучали. Вернее, некий человек просто вошел в проходную и подошел к Никите. Входную дверь от турникета и застекленной будки вахтера отделяло метров десять, и, пока незнакомец преодолевал это расстояние, Никита внимательно его разглядывал. Вошедший был невысок ростом -- метр семьдесят, не больше; лицо его было красиво и безмятежно спокойно, в профиль оно напоминало лицо индейца, какими их рисовали иллюстраторы в книжках, которые Никита читал в детстве. Сходство с индейцем усиливали длинные прямые черные, как антрацит, волосы. Одет "индеец" был в безукоризненный костюм-тройку и длинное кожаное пальто. Приблизившись к Никите, он отвесил ему легкий полупоклон, и начал говорить, небыстро, но решительно, так, что Никита никак не мог вставить хоть реплику, хоть слово, как бы ему этого поначалу ни хотелось.
-- Однажды в жизни, -- начал незнакомец, -- ты просыпаешься поутру с ясным осознанием того, что все, что произойдет с тобой в этот солнечный (или дождливый, или снежный -- не важно) день, когда-то уже с тобой произошло, а, может, даже и не с тобой, а с твоим отцом, дедом или каким-нибудь пра-пра-пращуром где-нибудь... да хоть в каменном веке. Осознав это, ты встаешь, пожимаешь плечами: "Ну и что? Приятно иногда заново пережить некоторые эпизоды своей жизни, как приятно бывает вновь посмотреть любимый фильм." -- думаешь тогда ты, и, в сущности, ты прав. Ты пьешь свой утренний кофе или чай, ты принимаешь душ, бреешься, одеваешься и идешь на работу -все, как обычно. И каждый час, каждый миг ты ловишь себя на том, что вот этот камушек у дороги лежал вчера точно так же, а большая наглая ворона гадливо каркала, сидя на этом самом суку этого дерева ровно год назад, а через минуту навстречу проедет патрульная машина... И, когда патрульная машина медленно проезжает тебе навстречу ровно через минуту, счастье твое абсолютно. Ведь так?
Никита кивнул, сам от себя такого не ожидая.
-- В корне неверно! -- с убеждением в голосе произнес "индеец" и тут же продолжил: -- Патрульная машина проедет через минуту, потому что график патрулирования у нее такой. А ворона просто живет на этом дереве, и, как знать, может быть, тот самый сук для нее -- это навроде веранды, где она предпочитает проводить послеобеденные часы? Жизнь -- штука прямая, как палка. Ну, может, и не совсем прямая, -- тут же поправился незнакомец, -- но тогда она подобна синусоиде, но никак не спирали. Ничего никогда не повторяется, потому как нельзя дважды войти в одну реку. Это понятно? -Никита опять кивнул. -- Очень хорошо. Потому что все, о чем пойдет речь дальше, уже не будет иметь никакого отношения к той белиберде, которую я только что на тебя вывалил, за исключением одного: однажды в жизни тебе предстоит сделать нелегкий выбор: оставить все как есть и остаться бедным, или немного изменить самого себя и стать чуть-чуть побогаче. Вот есть ты, и есть этот заброшенный завод. Ни он, ни ты не нужны на этом свете никому. Тебе сегодня принесли немножко денег, твою последнюю зарплату. И ты, конечно же, пошел и купил бутылку портвейна. Тоже последнюю, так как жизненные принципы принуждают тебя пить портвейн только по дням получки, а вот получки-то в твоей жизни больше и не предвидится. Так? -- Никита кивнул в третий раз и посмотрел на незнакомца таким безумным взглядом, что тот даже чуть не запнулся. Совладав с собой, он продолжил: -- Итак, милый мой Никита, я предлагаю тебе следующее: Каждое 10-е число, начиная с сегодняшнего дня, ты будешь получать от меня зарплату: сто долларов. Это, конечно, не бог весть какие деньги, но, насколько я знаю, почти в четыре раза больше того, что ты получал на заводе, пока он еще существовал. К тому же, тебе почти не придется напрягаться: просто предоставь мне и моим людям свободный доступ в гараж в любое время суток и сам туда больше не суйся. Идет? А мы, если возникнет надобность, и тебе с твоей опасной и трудной службой поможем. Ну же, ну! Идет? -- Никита в очередной раз кивнул, на сей раз совершенно затравленно, снял со стенда ключи от гаража и протянул "индейцу". Тот расплылся в улыбке:
-- Я надеялся на твое благоразумие, Никита, и мне приятно видеть, что ты деловой человек. Вот тебе сто долларов, как и уговаривались, -- он положил перед вахтером какую-то серо-зеленую бумажку с портретом совершенно незнакомого человека, повернулся и пошел к выходу.
-- Э-э... -- дар речи до сих пор вернулся к Никите не полностью. -- А как...
-- Как меня звать? -- с улыбкой обернулся "индеец". -- Да как хочешь зови, мне без разницы. -- И ушел. Никита некоторое время посидел, тупо пялясь на сто американских долларов, фантастическую сумму, какую раньше он не то что в руках не держал, но даже и в глаза не видел. Потом, поразмыслив еще немного, вахтер аккуратно убрал банкноту в свой видавший виды кошелек, запер все, что только мог запереть, и отправился в магазин за второй бутылкой портвейна.
5. Кувалда
У винного было непривычно людно. Казалось бы, миновали времена, когда к прилавку с вожделенной влагой выстраивались километровые очереди, теперь-то народ поят исправно, ан нет... У дверей отиралась шумная ватага рабочих; судя по внешнему виду -- строителей. Здоровенные мужики, и даже несколько не менее внушительных баб. Никита припомнил, что, вроде бы, когда-то давно, в растворенном забвением прошлом, он видел в парке скульптуру, изображавшую такую вот бабищу с отбойным молотком на плече. Неподалеку еще, помнится, помещалась другая скульптура -- субтильный юноша со скрипкой...
-- О, эт хто? -- вылупилась на Никиту бабища.
Никита постарался сделать вид, что не заметил этого вопроса, и бочком-бочком проскользнуть в магазин, внутри которого почти никого не было -- видно же сквозь окна... Однако же бабища быстренько заступила ему дорогу.
-- Погодь, ща посмотрим, мля, хто это ты у нас таков, мля... Тонь, глянь-ка, неведому зверушку словила!
-- Тю, и хто это? -- присоединилась к ней еще одна ожившая скульптура. -- Шо-то не пойму: чи мужик, чи баба? Штой-то хрупонькое, мля... Зинаид, ты покукуратственнее, размажешь, мля, -- не заметишь. Эй, ты хто?
-- Я -- мужчина, -- процедил Никита сквозь зубы.
-- Слышь, Зинаид? Говорит -- мушшина, мля.
-- Ой, штой-та не похож, вреть, наверна. Петрович! Петро-о-вич! Подь сюды!
Подошел огромный человек со страшным синим лицом, кривым и небритым.
-- Ну, что вам нах, мля?
-- Глянь, це хто?
-- Хто-хто... х... в пальто!
-- Говорит -- мушшина я, мол...
-- Ну, грит, мля, -- и пусть его, нах... Што пристали, нах мля?
-- Спытать его хотим -- а ну, как врет?
-- Зин, нах, а тебе то кой ляд, мля? Засадить некому, штоль, нах? Так ты только свистни, мля -- с нашим почтением, нах...
-- Можть, и засадить... От вас толку-то, мля -- зенки зальете, и на боковую. Вот и шукаю мужичка себе помогучее...
-- Это этот-то могучий, нах мля? Ну, ептыть, бабы, со смеху откинусь с вами, нах... Эй, мля, богатырь, мля... На вот, держи кувалду, нах. -Откуда-то страшный Петрович извлек кувалду высотой в пол-Никиты. Вахтер уже понял, что просто так сбежать не удастся. "Ну, да ничего, -- подумал он, -сейчас махну пару раз этой... кувалдой, авось отцепятся...". Он довольно бодро взялся за кувалду, напрягся, потянул ее вверх... еще напрягся... еще... Пот проступил на лбу, коленки затряслись... Треклятая кувалда практически не сдвинулась.
-- Не, мля, не мужик это, нах, -- сплюнул Петрович, небрежно забрасывая кувалду на плечо. -- Чуть пуп себе, нах, не развязал, мля. А толку, мля, нету, нах. Так, недоразумение, мля, природы, мать ее так. Канай отсюда, недоразумение! Выпивка только людям. А ты, мля, не пойми хто. Чебурашка, нах мля.
Никита, глотая слезы, припустил по улице так быстро, как только умел. Сзади слышался дружный гогот пролетариев. Он таки купил себе выпивку, но за бешеные деньги в коммерческой палатке. Портвейна там не было, наличествовал только спирт и какой-то "Наполеон". Купив две бутылки этого самого "Наполеона", Никита поплелся к себе на завод, все еще всхлипывая от обиды и ярости.
Пойло оказалось преотвратнейшим. Тем не менее, Никита честно выпил обе бутылки этой гадости, запивая любимым портвейном. Потом, стараясь не упустить мир из-под ног, взял ружье, прошел в цех... И долго палил во что ни попадя, и долго пустынные окрестности оглашал его не слишком громогласный рев:
-- Я -- мужчина! Я -- мужчина!!! Поняли, суки драные, нах мля?!! Я -мужчина!!!
6. Любовь на продажу
Римма шла по заброшенному парку, до сих пор не в силах поверить собственному счастью. Сегодня Энрике расщедрился, как никогда. Он дал ей пятьдесят. Правда, было за что. Потому что она, наконец, принесла ему добротный любовный сон.
Посреди огромного явно промышленного помещения стоял огромный же стол, покрытый бархатной тканью. А посреди этого стола лежала крохотная Римма, и рядом, наконец-то, был Он, тот, кто ее любил. Он был некрасив, неказист, очкаст и неразговорчив. Но он любил ее, и это извиняло все его недостатки. Он гладил ее робко и нерешительно, хотя и хотел этого больше всего на свете. Но он стеснялся, потому что очень редко общался с женщинами. И даже когда началось то, ради чего, собственно, все и затевалось, он был нежен и робок. Но получилось все как нельзя лучше, и в финале они, обнявшись, лежали на этом самом столе, а в разбитое окно под потолком влетела птица и запела...
Энрике был в восторге, просмотрев записанный материал. Он сразу же дал Римме пятьдесят, а потом отвел в соседнюю с дрим-студией комнату, завязал ей глаза, раздел, положил на стол и сделал все так же, как было во сне. С одной стороны, Римме было очень приятно; с другой же, ей не хватало глобальности помещения и элементарной любви. Поэтому о второй части визита к Энрике она поспешила забыть.
Она села на то, что некогда было скамейкой, достала сигарету и бутылку лимонада, блаженно потянулась. Сегодня праздник, можно кое-что себе позволить.
Густой кустарник, росший неподалеку, жил собственной жизнью: шумел и раскачивался, несмотря на полное отсутствие ветра, и разговаривал сам с собой на два голоса. Первый был женский: низкий, с хрипотцой и донельзя развязный. Второй -- мужской и какой-то блеющий.
Женский голос: Куда, куда ты лезешь? Сначала деньги!
Мужской голос: Вот, тридцать, как и договаривались.
Женский голос: Совсем другое дело. Э, целоваться не лезь, мы так не договаривались! Я тебе не любовница, а порядочная шлюха!
Мужской голос: Но как же...
Женский голос: Все, что ниже головы -- твое. Ближайшие тридцать минут.
Мужской голос: Угумс...
Потом разговоры стихли, осталось лишь пыхтенье и невнятное блеянье. Женский голос признаков жизни не подавал. Римма сидела на бывшей скамейке, полуприкрыв глаза, курила, пила лимонад и впитывала в себя окружающий мир. Сны не могут долго сниться на пустом месте. Им нужна пища. А пища для них -любые события, эмоции, ощущения... Наконец, кусты вскрикнули, потом все тот же голос проблеял: "Спасибо, красавица...", женский в ответ прохрипел: "Да иди ты на...", и из кустов на четвереньках задом вперед выполз лысеющий толстячок с неприятным лицом. Оценивающе посмотрев на Римму, он поморщился и поспешил прочь. Минут десять кусты хрипло матерились, потом, на ходу оправляя короткую юбку, оттуда вышла растрепанная девица лет двадцати со спринцовкой в руках.
-- Скажите, -- окликнула ее Римма, -- а зачем вы торгуете любовью?
-- А ты что ж, ей не торгуешь? В этом городе давно уже нечего продать, кроме любви, и, если ты до сих пор не сдохла от голода и не уехала, значит, и ты торгуешь любовью. -- Шлюха прибавила к тираде пару крепких ругательств и растворилась в глубине аллеи.
7. Бандитский рай
Когда-то здесь был гараж. В нем стояли десять мощных снаружи, но внутренне немощных грузовиков, разъездной микроавтобус и директорский лимузин. С тех пор прошло много времени. Остовы грузовиков давно догнивают в овраге, микроавтобус загнали в Заречье деревенским лохам (типа фермерам) за смешные деньги, которые пропили в ту же неделю. Лимузин директор, уходя, взял с собой. На память, наверное. Много времени прошло, полтора года целых. Не одно время имеет право на перемены -- большая бригада монголов-шабашников потрудилась на славу, превратив гараж в уютный двухэтажный офис. "Азиоремонт, в натуре", -- шутили новые обитатели этого помещения. Ремонт завершила установка на крыше гаража высокого шеста с антенной на конце. С виду антенна более всего походила на цветок ириса. Такого огромного, угловатого, черного... Безобразного, если задуматься. Но вопросы красоты беспокоили тех, кто ныне обжил бывший гараж, в последнюю очередь.
Пятеро сидели за столом в большой комнате на первом этаже. Двери закрыты, заморские кондиционеры трудились на всю катушку, но желанной прохлады не было. Жаркое выдалось лето! Четверо играли в преферанс, пятый откровенно скучал.
-- Мизер!
-- Гонишь!
-- Гадом буду!
-- Ну-ка, ну-ка... Я пас.
-- Пас. Длинный, бери прикуп и кладись. Посмотрим, какой там у тебя мизер.
-- Да пожалуйста. Две семерки в прикупе.
-- Блин, не ловится! Пятый раз подряд!!!
-- Длинный, таких раскладов в натуре не бывает! Пять голубых мизеров подряд -- липа! Ты шулер!
-- За слова ответишь?
-- А отвечу!
-- Мужики, -- поднялся пятый, -- вы тут свои разборы без меня устраивайте, в натуре. Из-за какой-то хрени друг другу в глотку вцепиться готовы... Смотреть, блин, противно!
-- Чистоплюй, а куда ты отсюда денешься?
-- А я к вахтеру пойду. Он у нас мужчина образованный -- (взрыв хохота), -- ну, по-своему, конечно... А то, глядишь, и профессор там встретится... Побазарим по-человечески...
-- Ну, иди, иди. Фонарь не забудь.
-- Зачем?
-- В древние времена жил один такой же полудурок, все с фонарем средь бела дня бегал и орал: "Ищу человека!".
-- Косой, при всем моем уважении, ты очень рискуешь схлопотать...
-- А, ну тебя... Иди к своим "людям"... Проклятая жара... Длинный, ну, как: сдаешься и десять в горку, или канделябром промеж ушей за шулерство?
-- Сдаюсь... Косой, твоя сдача.
Чистоплюй поправил пистолет в подплечной кобуре, проверил, не запылился ли перстень, не смялись ли брюки; смахнул щеткой с ботинок пыль, вышел. Он очень любил выглядеть стильно, этот Серега, за что и получил свое прозвище -- "Чистоплюй". Несмотря на такое трепетное отношение к своей внешности, это был один из самых безжалостных людей в городе. Самым безжалостным был Косой. Ну, это не считая Вождя, конечно. При всех своих явных достоинствах, силе и авторитете, Вождь был еще и загадочен донельзя. И тем особенно страшен. Его нельзя было просчитать ни на четверть шага вперед. Впрочем, довольно о Вожде. Сейчас полдень, а время Вождя -- ночь. Ни к чему поминать лишний раз...
Чистоплюй пересек двор, вошел в проходную. Вахтер Никита, разумеется, был на месте. И даже один, что удивило Чистоплюя. В последнее время обитатели бывшего завода находили интересным коротать день за компанию с Никитой, и потому практически все время кого-нибудь из них -- чаще, конечно, Профессора и Садовника, -- а то и весь паноптикум сразу, -- можно было найти днем на проходной.
-- Здоров, Никитка! Как сам?
-- Здравствуйте, Сергей. Спасибо, ничего. Справляюсь помаленьку.
-- Это ты молодца. Проблем не было?
-- Нет, что вы... Кому мы нужны?
-- Ну, всякие отмрозки бывают... В смысле, несознательные элементы... А где Профессор?
-- Зиновий Викентьевич нашел интересную книгу, сидит у себя, читает.
-- Добро. А Садовник?
-- Ермолай Михайлович в это время всегда возделывает свой сад. Предвижу ваши остальные вопросы: про других ничего не знаю. Кассандра вот только в город ушла с час тому, обещала до шести вернуться. Но, если не вернется, я ее дождусь, не буду запирать... Не через гараж же ей возвращаться...
-- Да уж, это было бы лишним. Ну а ты сам-то, Никитка?
-- В смысле?
-- Ну, после работы ты чем занимаешься?
-- Раньше -- ужинал, да спать ложился. Но позавчера...
-- Что, Кассандру совратил?
-- Нет, что вы, как можно... Позавчера я залез в один из шкафов в комнате, в которой живу. Большой такой шкаф, прежде я в него не лазил... А он оказался набит пластинками! И все разные! И проигрыватель есть... И в соседнем шкафу -- тоже пластинки... Так что теперь я по вечерам пластинки слушаю.
-- Ух, здорово! А как бы мне на это дело глянуть?
-- Нет ничего проще, Сергей. Сейчас начнется обеденный перерыв, и я пойду к себе обедать. Прошу вас быть моим гостем.
Час спустя Чистоплюй, давясь от сдерживаемого хохота, ввалился в бывший гараж. И тут уж дал себе волю -- ржал так, что стены тряслись. Преферансисты отложили карты и терпеливо дожидались, пока их товарищ сможет извлекать из себя более осмысленные звуки.
-- Да он... он же на всю голову больной, этот Никита! -- стонал Чистоплюй, не прекращая при этом смеяться. -- Вы... вы бы видели, как он отдыхает! Короче, -- продолжил он уже немного спокойнее, -- выглядит это так: у него там виниловых дисков древних хренова гора, ну и проигрыватель к ним. Причем проигрыватель странный, ну, в общем, пластинок двадцать зараз на него поставить можно. Что он и делает! Ставит десятка полтора пластинок мал мала меньше, "пирамидкой", включает... И начинает перекидывать иглу с одной пластинки на другую! Получается полный бред, крышу сносит почище любой травы. А он глаза закроет -- и балдеет... Я спросил его: мол, чувак, сбрендил совсем? Зачем? И знаете, что он мне ответил? "Я повелеваю звуками в моем маленьком уютном мире. Каждый должен чем-то обладать. Я обладаю звуками. Они мои. И что хочу, то с ними и делаю". О как!
-- Да, знатный он, конечно, дурик... -- хмыкнул Косой. -- Ладно, Чистоплюй, это все лирика. Пока ты там интеллектуально оттягивался, Вождь звонил. У него там очередной магический кристалл сдох. Сегодня на дело идти. Очередь -- твоя. Вождь сказал, шестой микрорайон.
-- Пропади оно все пропадом! -- с Чистоплюя всю веселость как ветром сдуло. -- Сколько можно?! Нет, Косой, ты мне, блин горелый, вот как на духу скажи: сколько можно, а? У нас тут полон двор своих прямо под носом, можно сказать, а надо куда-то тащиться в ночи...
-- Не умничай, Сержик. Вождь сказал шестой микрорайон -- значит, шестой микрорайон. Вождь сказал: здесь не трогать. Значит, не трогать. Чего непонятно? Ручки испачкать боишься? Хочешь со мной поспорить? Или, может быть, с Вождем?
-- Да ладно тебе, Косой, -- устало отмахнулся Серега-Чистоплюй. -Шуток не понимаешь совсем... Вот живем мы здесь, как сыр в масле у Вождя за пазухой. Бабки, водка, девки, травка... Все хорошо. Прямо-таки рай. Но хоть одна тварь скажет мне, почему в этом гребанном раю жарко, как в аду?!
8. Ослепленный наукой
Лунная соната кончилась, игла проигрывателя замерла у самого бумажного "яблока". Минут пять царила тишина. Потом Кассандра вздохнула, встала и принялась разливать чай.
-- Да, есть еще в мире истинные ценности! -- с ностальгической ноткой произнес Зиновий Викентьевич, профессор. -- Спасибо большое, Никита Васильевич.
-- Профессор, вечер долог... -- начал было Ермолай Михайлович, садовник. Профессор перебил его:
-- Знаю, знаю! Мой черед рассказывать. Но уж раз мы начали этот вечер с великого Бетховена, расскажу я вам о нетленности непреходящего... э-э-э... в общем, о том, что истинные ценности -- вечны. Я поведаю вам историю мой соседки. Бывшей соседки, -- тут же поправился он, невольно окинув при этом взглядом свое кошмарное одеяние. И начал рассказывать, мгновенно преобразившись: исчез кое-как одетый бродяга, его место занял уверенный в каждом своем слове лектор.
-- Людей, не озабоченных ежедневным добыванием хлеба насущного, либо теоретическими и творческими изысканиями, как правило, отличает некоторая ленность мышления и легкомысленность поведения. Особа, о которой пойдет речь, никогда в жизни не утруждала себя ни физическим, ни умственным трудом, находясь на полном довольствии у своих почтенных родителей, имевших серьезный вес в обществе. Оная особа, по имени Римма, весь свой обширный досуг посвящала не чтению книг, что было бы весьма похвально, но просмотру бесконечных латиноамериканских телесериалов, которые, к моему невыразимому сожалению, год от года становятся все популярнее, и занимают все больше времени в дневном и вечернем телевещании. Насмотревшись упомянутых сериалов, Римма вовсе утратила всякую связь с реальностью и представления о жизни, и без того более чем скудные, и с головой погрузилась в мир грез и иллюзий. Между тем, положение обязывало ее иногда бывать в свете, и все вышеперечисленное порою становилось причиною серьезнейших недоразумений и нелепейших казусов и конфузов.
Так, несколько лет тому, она вынуждена была вместе с родителями присутствовать на презентации культурного фонда имени Гаргантюа и Пантагрюэля. Само собой разумеется, после презентации состоялся пышный банкет и даже импровизированный бал. Тут я вынужден признать, что описываемая мною особа, хоть и не могла считаться образцом ума и рассудительности, красотою блистала редкой. Врожденное чувство вкуса, неплохое, в общем-то, воспитание в сочетании со светскими манерами, почерпнутыми из фильмов, неизменно делало ее звездой на каждом увеселительном мероприятии, в коем она участвовала. Ничего удивительного, что красотою этой пленялось немало молодых людей, от пылких и трепетных романтиков до прожженных ловеласов включительно. Но все усилия их были обречены на провал: красавица оказалась неприступной, как теорема Ферма. Поначалу это делало ей немало чести и даже интриговало. Полагали, что она дала обет беречь себя для мужа, который, конечно же, должен был когда-нибудь появиться в ее жизни. Но, когда ей минуло двадцать четыре года, на эти чудачества стали смотреть уже немного по-другому: всякому в наше время ясно, что двадцатичетырехлетняя девица, не ведавшая ни разу мужчины, -- это нечто не вполне нормальное и даже как бы противоестественное.