Страница:
— Экое окаянство у нас в России случается! Вот бы послушал эту историю покойный Пуфендорф. Интересно узнать его мнение. А то ведь все мудрствует, что ни слово, то загадка. «Право не зависит от законов вероисповедания, — произнесла она нараспев, — а должно согласовываться только с законами разума». Да ведь это чушь!
— Вы так думаете? — вежливо улыбнулась Софья. — Почему?
— А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу… а русскому полагается единая супруга.
— Это, конечно, так, но при чем здесь…?
— Дружок ваш арестованный? — перебила ее княгиня. — А при том, что слыхала я: великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не по-христиански. Жалко юношу. Как ты говоришь его фамилия?
— Князь Никита Оленев. — Софья понизила голос. — И сознаюсь вам, ваше сиятельство, мы решили его похитить, да, да». Только везти его после похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам тоже опасно. Вы понимаете?
— Откуда мне знакома эта фамилия?
— Ну как же… у него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и парфюмер.
— У меня и спрячем. — Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули. — Князя во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу в моих покоях.
Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе, заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя Оленева был пленником и благодетелем этого дома. Он был привезен сюда силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившихся от его же кухни мазей, но по воле провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны. Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: «А ножки-то у них двигаются!» И с тех пор лелеяла Прошка надежду, что настанет светлый миг и Гаврила, как посланец Божий, войдет в их дом и излечит хозяйку от паралича.
— А долго ждать-то? — деловито и строго спросила Аглая Назаровна, щеки ее малиново рдели от нетерпения. — Сможете ли вы все сделать толком? Может, мне на Каменный Нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу приступом возьмем!
— О, нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень, тихо и тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова.
Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным облегчением.
— Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами поведаю о должности человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит.
12
13
— Вы так думаете? — вежливо улыбнулась Софья. — Почему?
— А потому, что турка надобно судить по одним законам, а православного по другим. Турку Богом гарем разрешен, тьфу… а русскому полагается единая супруга.
— Это, конечно, так, но при чем здесь…?
— Дружок ваш арестованный? — перебила ее княгиня. — А при том, что слыхала я: великая княгиня до мужеска пола большая охотница. Это никак не по-христиански. Жалко юношу. Как ты говоришь его фамилия?
— Князь Никита Оленев. — Софья понизила голос. — И сознаюсь вам, ваше сиятельство, мы решили его похитить, да, да». Только везти его после похищения некуда. К нему в дом нельзя, к нам тоже опасно. Вы понимаете?
— Откуда мне знакома эта фамилия?
— Ну как же… у него камердинер есть, Гаврила, известный лекарь и парфюмер.
— У меня и спрячем. — Глаза Аглаи Назаровны по-кошачьи сверкнули. — Князя во флигель дальний, что у пруда, а Гаврилу в моих покоях.
Заслышав про Гаврилу, карлица Прошка подошла к столу поближе, заулыбалась. Она хорошо помнила, как четыре года назад камердинер князя Оленева был пленником и благодетелем этого дома. Он был привезен сюда силой, дабы свести прыщи с хозяйских щек, появившихся от его же кухни мазей, но по воле провидения стал лечить не только кожу, но и душу Аглаи Назаровны. Как-то во время припадка княгини Гаврила невзначай обронил фразу: «А ножки-то у них двигаются!» И с тех пор лелеяла Прошка надежду, что настанет светлый миг и Гаврила, как посланец Божий, войдет в их дом и излечит хозяйку от паралича.
— А долго ждать-то? — деловито и строго спросила Аглая Назаровна, щеки ее малиново рдели от нетерпения. — Сможете ли вы все сделать толком? Может, мне на Каменный Нос дворню послать с ружьями? Мы эту бестужевскую мызу приступом возьмем!
— О, нет! Умоляю вас, успокойтесь! Все надо сделать очень, тихо и тайно. Уж поверьте мне на слово. И спасибо, спасибо за теплые слова.
Когда Софья ушла, Прошка опять нацепила чернильницу на шею и положила перед барыней трактат Пуфендорфа, но та отмахнулась от книги с явным облегчением.
— Немца убрать! Сдается мне, что в этот четверг мы с князем будем обсуждать совсем другие темы. Я ему своими словами поведаю о должности человека и гражданина в родном отечестве. А уж он пусть рассудит.
12
Конечно, не совсем так и с большими потерями, но удался. Уже в ходе его осуществления выяснилось, как много мелочей они не учли, как были наивны в главных предположениях, ко, как говорил Ларошфуко, «судьба устраивает все к выгоде тех, которым она покровительствует». К пяти часам дня, а именно это время было выбрано для нападения, жизнь на Каменном Носу протекала таким образом, что все было на руку друзьям, потому что не забудь солдат закрыть дверь на щеколду, которую всегда закрывал, не люби старший из команды игру в фаро и не проиграй сержант Прошкин недельный заработок, план освобождения Никиты и вовсе был бы сорван.
Однако все по порядку. Для нападения на мызу был подобран следующий реквизит: три маски черные, парик рыжий с бородой, рваные порты с рваной же рубахой, две лодки, карета, веревки с кошками-якорьками на концах, а также шпаги, ножи и пистолеты.
План нападения был таков: Алексей вблизи причала разыгрывает кораблекрушение, для чего дырявит утлую лодчонку, топит ее и, барахтаясь в воде, что есть мочи кричит: «Спасите, православные!» По замыслу автора плана солдаты бросятся его спасать, а он, разыгрывая пьяного, будет тянуть эту канитель по возможности дольше, отвлекая на себя все силы и внимание охраны. Далее его, бесчувственного, должны внести в дом.
В это время Саше, Адриану и Гавриле надлежало с помощью веревок с кошками проникнуть на мызу с тыла, то есть через забор, после чего со всеми предосторожностями дойти до двери в дом, которую Алеша должен был отпереть. Далее «разбойники» проникают в караульное помещение: «Кошелек или жизнь». Трам-тарарам, выстрелы, шпаги и так далее. Солдат вяжут, всем кляпы в рот, по оставленным веревкам нападавшие с Никитой перелезают через забор и по заросшему белыми зонтиками лугу бегут к лодке, спрятанной в осоке. Там четыре весла; даже если солдаты развяжутся как-то и бросятся в погоню, все равно не догнать им быстроходного ялика.
А на Екатерингофской дороге в тени дубов их ждет карета, в которой сидят Мария и Софья. Одна из лошадей выпряжена, Саша поскачет домой верхом. Адриан и Алеша вернутся в город на ялике. Сделали дело и разбежались — таков был стратегический план.
Утро назначенного четверга было жарким и ветреным, а после полудня небо вдруг затянуло тучами и пошел дождь, маленький и противный. Плохая погода ничем не могла нарушить планы наших героев, разве что несколько неожиданным для Веры Константиновны было горячее желание Марии и Софьи поехать покататься в карете Оленевых, которую Гаврила лихо подогнал к калитке. Она устала повторять, что Софья непременно простудится, а дальше гнилая лихорадка и смерть, там дети сироты и вообще, можно ли быть такой неразумной? Софья не возражала, однако видно было, что она поступит по-своему. В поддержку подруги Мария излишне взволнованно тараторила что-то про модные лавки, а сама пыталась оттеснить Веру Константиновну от входной двери и скрыть от ее глаз Гаврилу, который выносил из дома мешок с реквизитом. Наконец Гаврила взгромоздился на козлы. Вид у него был торжественный, дожил до великого часа, однако подсознание, о котором в середине XVIII века ничего еще не было известно, но которое существовало, нагнало на него икоту, а что еще хуже, заставило мелко трястись. Его дрожь передалась карете, и она выглядела почти как живое существо, заразившееся болезнью Святого Витта. Но попробовал бы кто-нибудь заподозрить его в трусости! Просто холодно, милые дамы, дождь ведь сеет…
Доехали, доплыли, все как по расписанию. В устье Екатерингофки в заранее выбранном месте Гаврила пересел в ялик к Саше и Адриану, а бородатый Алексей перебрался в убогую лодчонку.
Он без помех доплыл до Каменного Носа, по пути успел прорубить в днище изрядную пробоину. В отдалении, прижимаясь к берегу, неслышно следовал Сашин ялик. Неожиданности начались с того, что проклятая Алешина лодчонка никак не желала тонуть. Она нелепо задралась кормой вверх и продолжала держаться на плаву несмотря на все Алешины усилия. Кричать о помощи было рано. Если за лодкой наблюдают солдаты, то призывы тонущего мало бы тронули их. Держись за корму — и доберешься благополучно до берега.
Алеше ничего не оставалось, как нырнуть. Под водой он успел отплыть от лодчонки на порядочное расстояние, а когда вынырнул, ловя воздух ртом, последующий крик о помощи выглядел вполне правдоподобно. «Спасите, православные!» Алеша бил по воде руками, делал вид, что уходит под воду, вопил голосом и пьяным, и трезвым. Мыза безмолвствовала, никто не спешил к нему на помощь, причал был пуст, калитка заперта. Охрипнув, осипнув, наглотавшись соленой воды и проклиная человеческое равнодушие, Алексей доплыл до берега и с трудом вылез на осклизлый причал. Борода у правого уха отклеилась, и он закусил конец ее зубами. Хорошо хоть усы были на месте.
Алексей толкнулся в калитку— заперта! Он окинул взглядом забор — высоко, не перелезть! Вода стекала с него ручьями, и холод собачий, черт бы вас всех!..
В этот момент осторожно звякнул крюк, калитка неслышно отворилась, и он увидел Сашу, который стоял в выжидательной позе, прижимая палец к губам. У стены дома находились Адриан с двумя пистолетами в руках и поникший, исцарапанный Гаврила. Губы его неслышно шептали молитву. Алеша открыл было рот, пытаясь объяснить неурядицу, но Саша погрозил ему пальцем и улыбнулся, глаза его в прорези маски сощурились на мгновение, но тут же опять по-рысьи настороженно вперились в дверь дома.
Внутренний двор усадьбы выглядел совсем не так, как представлял себе Алексей. Забор был крепок и ладен, а дом и прочие постройки не просто старыми— дряхлыми. Срубы покосились, нижние венцы разъели жучок и плесень, однако дубовая дверь, за которую им следовало попасть, сияла новыми металлическими накладками, Алексей подошел к ней вплотную, пытаясь высмотреть в щель, каков там запор и нельзя ли открыть его ножом. Он надавил на дверь плечом, и она неожиданно открылась.
А православные тем временем резались в карты. Чем другим может заняться солдат в карауле, если за окном дождь, начальство далеко, а безделье осточертело? Харитон отнес арестанту обед и отправился вздремнуть в свою каморку под лестницей. Сержант Прошкин, силач и забияка, после проигрыша напился с горя и повалился на лавку, чтобы сотрясать покои своим богатырским храпом. Четверо служивых продолжали игру. Старшему Кушнакову везло, поэтому никто не смел выйти из-за стола: карты иногда приковывают людей к месту покрепче, чем цепи.
Скрипнула открываемая в сенцах дверь.
— Ты что, Иван, щеколду не закинул? — спросил старший.
— Да это Харитон бродит, — отозвался солдат и крикнул громко: — Харитон, ты, что ли?
— Ори, ори глухарю на току!
Это замечание рассмешило солдат. Представить сутулого, худого Харитона распушившим крылья и хвост — что может быть смешнее? Игра продолжалась.
— Куда короля пик дел? — успел выкрикнуть старший, как дверь в караульное помещение широко распахнулась.
Люди в масках вбежали в комнату и встали по углам, нацелив на играющих пистолеты. Крикни Сашка: «Предоставить арестанта или всех перебьем!» — похищение, может быть, обошлось бы без единого выстрела. Но Сашка крикнул заученное: «Кошелек или жизнь!» Содержимое кошельков было беспечно разложено на столе, вот оно — бери, но старший не хотел расставаться со своим добром. Он вдруг бросился на пол и ухватил за ноги самого неказистого и мокрого злоумышленника. От неожиданности косматый мужичишко пальнул в воздух. Тут и началось светопреставление.
Через минуту вся комната утонула в плотном пороховом дыму, уже не видно было, в кого палить, уши заложило от выстрелов. В ход пошли шпаги. Стол с картами, бутылками, деньгами перевернулся, и каблуки сражающихся нещадно топтали личики дам и валетов. Медные и серебряные монеты со звоном подскакивали на половицах и раскатывались по углам.
Саше несказанно мешала маска, она суживала видимое пространство, стягивала лицо, делала его чужим, а в бою, как перед смертью, тебе не должны мешать подобные мелочи. Кроме того, ему досталось двое противников. Первым был старший из команды. Шпагой он владел бесподобно, при этом без остановки орал, то угрожая нападавшим, то призывая мерзавца Прошкина «открыть наконец зенки», то прикрикивая на своего напарника, миловидного, рыхлого солдатика. Этот, каналья, вместо того чтобы драться, то и дело нагибался к полу, пытаясь словить серебряные монеты. Чаще, чем шпагу его, Саша видел по-женски округлый, обтянутый синим сукном зад, но даже пнуть его он не имел возможности: шпага старшего мелькала со скоростью спиц мчащейся кареты.
Алеша тоже вертелся волчком, потому что его противник выбрал странное оружие, если можно таким назвать шандалы, бутылки и тяжелые крынки, которые стояли на подоконнике. Шпагу этот лов-кий долговязый солдатик отбросил еще в начале боя, она его явно не слушалась, но по-паучьи цепкие руки его все время что-то хватали и метали в Алешину голову.
Адриану повезло больше других, он не столько дрался со своим противником, сколько играл шпагой, как на сцене. Видно было, что ни тому, ни другому никак не хочется быть раненым, а уж тем более убитым. Они все время менялись местами, сталкиваясь неожиданно, толкали друг друга плечом и скалили зубы, явно не испытывая злобы.
Гаврила не принимал участия в схватке, он, как и было задумано, пытался сыскать камеру, в которой содержали его барина. Примерное расположение комнат в этом помещении он знал, Алеша подробно объяснил, где он видел Никиту, но какая из дверей в этот темном коридоре нужная? Гавриле категорически запрещено было применять для поиска голос, никаких там «барин» или «Никита Григорьевич». Но, видно, услышав выстрелы, Никита понял, что происходит что-то необычное и забарабанил в дверь. Вот тут уж верный камердинер не мог сдержаться:
— А-а-а! — заблажил он во весь голос. — Ключи где? Тут я! Зачем в этот самый момент служителю Харитону понадобилось выйти в коридор, известно одной фортуне. Видно, хоть и был он глух, однако обоняние не потерял, запах пороховой гари разносился по всему дому. Гаврила оглянулся на его торопливые, шаркающие шаги. На шее у Харитона позвякивала связка ключей.
— Открывай! — гаркнул Гаврила, неловко схватившись за висевшую у пояса саблю. Она неохотно, с противным скрежетом выползла из ножен. Харитон даже не пытался оказать сопротивление, трясущимися руками он нащупал нужный ключ. Дверь отворилась, и Никиту приняли крепкие руки камердинера,
— Мальчик мой ясный, Никита Григорьевич! — зарыдал Гаврила, уткнувшись в грудь барина. — Вырвали мы вас из рук супостатов. Да куда вы рветесь-то? Там и без вас управятся!
Никита, худой, бледный, скорее удивленный, чем обрадованный, смотрел на камердинера без улыбки, потом разом отлепил от себя его руки и бросился на шум боя. Гаврила, потрясая саблей, последовал за ним. О Харитоне было забыто. А глухой служитель бочком побрел в конец коридора, вся его фигура выражала только покорность и унижение. В своей комнатенке он не задержался, а направился по винтовой лестнице в тихую обитель — бывший маяк.
Площадка боя уже обагрилась кровью: Саша исхитрился-таки чиркнуть шпагой ненавистный зад. Миловидный солдатик лежал под столом и надрывно стонал, однако руки его, кажется, помимо воли несчастного, трудолюбиво набивали монетами карман. Противник Адриана дал наконец себя связать и преспокойно сидел в углу, наблюдая не без интереса за дракой. Длиннорукий тоже обезврежен. Сашке бы только покончить со старшим по команде, но в тот момент, когда Никита появился в проеме двери, пробудился вдруг ото сна Прошкин. Ничего не соображая с похмелья, он схватил лавку, на которой спал, и пошел крушить все направо и налево, крича что-то невразумительное. Идти на него со шпагой было так же бесполезно, как остановить клинком сбесившегося слона, и не дерни Никита с силой одеяло, которое тот топтал огромными сапожищами, бой кончился бы с большими потерями.
Через минуту Прошкин был связан. Пока готовили кляп, он к общему удивлению опять захрапел, видно, драка ему показалась просто сном. В этот момент рухнул старший из команды; убит или ранен, разбираться было некогда.
Друзья успели обменяться только отрывистыми фразами, они были восторженны и бестолковы.
— Отходим! — крикнул Саша.
— К причалу! Там лодка! — скомандовал Алексей.
Решение воспользоваться при возвращении лодкой охраны возникло у него в тот момент, когда он играл роль утопающего. Ходкий беленький ялик с веселой голубой полоской вдоль борта и веслами, оставленными в уключинах, по-прежнему мирно покачивался у столба, к которому был причален.
— Счастье какое, через забор не надо лезть! Исцарапался весь, Никита Григорьевич, все руки в занозах! — весело трещал Гаврила, пробираясь на корму к Никите.
— Ты на Алешину рожу посмотри! — бросил Саша и налег на весла.
Рожа у нашего героя действительно потерпела ущерб, под глазом его разлился синяк, клей от утраченной бороды залиловел от крови и как-то странно забугрился, нос перечеркивала глубокая царапина.
— Отскоблимся! — расхохотался Алеша. — Гардемарины, неужели вместе!
— А то как же, — тихо сказал Никита. Он все еще не мог прийти в себя от неожиданно обретенной свободы. — Вот они, значит, где меня прятали.
— Лодку поменяем на нашу, — сказал Алеша Адриану. — В этой плыть в город небезопасно.
Они не слышали выстрела, только увидели, как легкое облачко отделилось от окошка бывшего маяка, а Гаврила с ужасом почувствовал, как обмякло вдруг тело Никиты, которого он заботливо укрывал своей бекешей. Пуля пробила его грудь навылет. Саша в бессильной ярости выхватил пистолет и выстрелил в окошко башни, но Харитона там уже не было, он спустился вниз, чтобы помочь охране освободиться от пут.
Все они были избиты, перепачканы кровью, злы, как черти. Каждый счел долгом выговорить Харитону: «Где ты раньше был, глухая тетеря? Нет бы раньше помочь!» Убитого Кушнакова завернули в одеяло и отнесли в бывшую арестантскую. Кто-то выскочил наружу по нужде, а вернувшись, сообщил, что разбойники увели лодку. Известие это было принято почти с облегчением. Они не могли теперь преследовать беглецов, не могли сообщить начальству о нападении на мызу. Ну и пусть его… Оставалось только ждать смены караула. Поругались, посудачили, помылись, перевязали раны, поделили поровну собранные с полу деньги и сели ужинать.
Меж тем лодка с беглецами благополучно достигла берега, где стояла карета.
— Боже мой, что с ним? Никита… — воскликнула Софья, глядя, как Гаврила с помощью Алеши выносит на берег бесчувственное тело.
— Ранен, — бросил Алексей. — Гаврила говорит — не смертельно! Живо переодеваться! И скорее, скорее!
Маски, порты, рыжий парик были связаны в узел вместе с увесистым камнем и пошли на дно реки. Алексей и Адриан прыгнули в лодку.
— Может, повезем его водой? — предложил Алеша, глядя, как Саша с Гаврилой неловко усаживают в карету раненого друга. — В карете трясет.
— Нет! Все делаем, как договорились! — Софья неожиданно для себя взяла командный тон. —Сейчас надо как можно скорее попасть к Черкасским. Да отчаливайте же наконец! Может быть погоня!
Гавриле очень не хотелось оставлять Никиту на попечение дам, которые ничего не смыслят в медицине, и он умоляюще поглядывал на Сашу.
— Я поеду с вами, — решительно сказал тот.
— Ни в коем случае. — Софья была непреклонна. — Каретой Гаврила правит лучше тебя, и потом внутри и так тесно. Саша, ради Бога, скачите первым. Мы должны разделиться. И не беспокойтесь, мы справимся.
Саша умел слушать дельные советы, он вскочил на лошадь и сразу же пустил ее галопом. Прежде чем сесть на козлы, Гаврила заботливо подсунул под голову Никиты свернутую валиком бекешу. Раненый полулежал на заднем сиденье, дыхание его было тяжелым, свистящим, грудь высоко поднималась и вдруг опадала почти беззвучно, вызывая безотчетный страх, что вздох этот будет последним.
— Ничего… Честь барину спасли, спасем и жизнь! — высокопарно сказал Гаврила и всхлипнул обиженно, как дитя малое.
Что он мог знать, убогий лекарь? Чужих врачевал и не без пользы, а когда своего коснулось, то разум мутится. А что касаемо утверждения, мол, не смертельно, то это не более чем заговорные слова, чтоб беса отпугнуть.
Карета двинулась по дорожке парка, набирая скорость, и вот она уже летит по тракту, и — о, чудо! — то ли благодаря умению кучера, то ли провидению, но ее почти не трясет.
Мария сидела напротив Никиты и неотрывно смотрела в лицо молодого человека. С самого первого мгновения, как увидела она плетью висящую руку, плотно смеженные глаза и узкую, как у молодого дьячка, бороду, запачканную кровью, ее не оставляли самые дурные предчувствия. Может быть, это конец и злая судьба отнимает его навсегда? Все душевные силы ее были потрачены на то, чтобы прогнать страшные мысли, и она не замечала, что дрожит, что из глаз ее льются слезы и с монотонностью весенней капели ударяются о маленькую, бисером вышитую сумочку, которую она судорожно сжимала в руке.
Они уже миновали Калинкин мост и въехали в город, когда Никита вдруг разомкнул мокрые от пота ресницы и внимательным взглядом окинул карету. Видно было, что он все вспомнил и вполне осмыслил ситуацию. Взгляд его задержался на Марии. Он рассматривал ее очень внимательно, подробно изучая кружевной воротник, белый капор, испуганные глаза, руку, которая зажимала рот.
— Бред! Откуда ей тут взяться? — сказал он вдруг и опять потерял сознание, голова его упала на плечо сидящей рядом Софьи.
— Я его напугала, — с ужасом прошептала Мария. — Он меня не узнал. Он принял меня за какую-то другую особу.
— Наоборот узнал! Мария, не плачь. Никите мужество наше нужно, а не слезы. Только бы довезти его до места.
Как ни торопился Гаврила, попав в центр города, он должен был замедлить движение, а близ Вознесенской першпективы и вовсе изменить маршрут. На площади солдаты перегородили улицу канавой. Экие шустрые попались, несколько часов назад только приступили к работе, а теперь уже деревья выкорчевали, булыжник повыковыривали и изуродовали все вокруг до неузнаваемости! Теперь другого пути нет, как ехать мимо дома Белова, Мысль эта разозлила Гаврилу. Ах, молодежь, не слушает старших и мудрых. Сидел бы сейчас Александр Федорович на козлах — у дома бы сошел без забот, а он, Гаврила, провел бы трудную дорогу рядом с барином, не допустил бы до его особы глупых женских рук. И бинты поправить, и посадить поудобнее, разве им это под силу?
Карета выскочила на Малую Морскую и поравнялась с особняком Беловых как раз в тот момент, когда входная дверь резко отворилась, из нее вышел молоденький офицер, за ним пара драгун и, наконец, Александр Федорович собственной персоной. За ним шли еще двое солдат. Куда это они направляются?
Гаврила непроизвольно натянул вожжи, тормозя. Лошади вскинули морды, зацокали мелко по булыжнику. Белов оглянулся на этот звук и встретился с Гаврилой глазами.
— За что меня арестовали? — крикнул он громко. — Куда вы меня ведете?
«Это он мне кричит, — пронеслось в голове Гаврилы. — Знак подает. Неужели так быстро пронюхали про нападение? Быть не может!»
Желая как можно быстрее уехать от опасного места, Гаврила попытался развернуть лошадей, что было никак невозможно при обилии карет и прочих повозок. Его обозвали дураком, канальей, свиньей, рукояткой кнута саданули по плечу.
— Дурак и есть, — сказал себе Гаврила. — Солдаты уже на другую улицу свернули, на нас и не смотрят. Быстрее, быстрее! Довезем барина до места, уложим в кровать, а потом будем разбираться, кого арестовали и почему. — И он опустил кнут на мокрые, взмыленные спины лошадей.
Однако все по порядку. Для нападения на мызу был подобран следующий реквизит: три маски черные, парик рыжий с бородой, рваные порты с рваной же рубахой, две лодки, карета, веревки с кошками-якорьками на концах, а также шпаги, ножи и пистолеты.
План нападения был таков: Алексей вблизи причала разыгрывает кораблекрушение, для чего дырявит утлую лодчонку, топит ее и, барахтаясь в воде, что есть мочи кричит: «Спасите, православные!» По замыслу автора плана солдаты бросятся его спасать, а он, разыгрывая пьяного, будет тянуть эту канитель по возможности дольше, отвлекая на себя все силы и внимание охраны. Далее его, бесчувственного, должны внести в дом.
В это время Саше, Адриану и Гавриле надлежало с помощью веревок с кошками проникнуть на мызу с тыла, то есть через забор, после чего со всеми предосторожностями дойти до двери в дом, которую Алеша должен был отпереть. Далее «разбойники» проникают в караульное помещение: «Кошелек или жизнь». Трам-тарарам, выстрелы, шпаги и так далее. Солдат вяжут, всем кляпы в рот, по оставленным веревкам нападавшие с Никитой перелезают через забор и по заросшему белыми зонтиками лугу бегут к лодке, спрятанной в осоке. Там четыре весла; даже если солдаты развяжутся как-то и бросятся в погоню, все равно не догнать им быстроходного ялика.
А на Екатерингофской дороге в тени дубов их ждет карета, в которой сидят Мария и Софья. Одна из лошадей выпряжена, Саша поскачет домой верхом. Адриан и Алеша вернутся в город на ялике. Сделали дело и разбежались — таков был стратегический план.
Утро назначенного четверга было жарким и ветреным, а после полудня небо вдруг затянуло тучами и пошел дождь, маленький и противный. Плохая погода ничем не могла нарушить планы наших героев, разве что несколько неожиданным для Веры Константиновны было горячее желание Марии и Софьи поехать покататься в карете Оленевых, которую Гаврила лихо подогнал к калитке. Она устала повторять, что Софья непременно простудится, а дальше гнилая лихорадка и смерть, там дети сироты и вообще, можно ли быть такой неразумной? Софья не возражала, однако видно было, что она поступит по-своему. В поддержку подруги Мария излишне взволнованно тараторила что-то про модные лавки, а сама пыталась оттеснить Веру Константиновну от входной двери и скрыть от ее глаз Гаврилу, который выносил из дома мешок с реквизитом. Наконец Гаврила взгромоздился на козлы. Вид у него был торжественный, дожил до великого часа, однако подсознание, о котором в середине XVIII века ничего еще не было известно, но которое существовало, нагнало на него икоту, а что еще хуже, заставило мелко трястись. Его дрожь передалась карете, и она выглядела почти как живое существо, заразившееся болезнью Святого Витта. Но попробовал бы кто-нибудь заподозрить его в трусости! Просто холодно, милые дамы, дождь ведь сеет…
Доехали, доплыли, все как по расписанию. В устье Екатерингофки в заранее выбранном месте Гаврила пересел в ялик к Саше и Адриану, а бородатый Алексей перебрался в убогую лодчонку.
Он без помех доплыл до Каменного Носа, по пути успел прорубить в днище изрядную пробоину. В отдалении, прижимаясь к берегу, неслышно следовал Сашин ялик. Неожиданности начались с того, что проклятая Алешина лодчонка никак не желала тонуть. Она нелепо задралась кормой вверх и продолжала держаться на плаву несмотря на все Алешины усилия. Кричать о помощи было рано. Если за лодкой наблюдают солдаты, то призывы тонущего мало бы тронули их. Держись за корму — и доберешься благополучно до берега.
Алеше ничего не оставалось, как нырнуть. Под водой он успел отплыть от лодчонки на порядочное расстояние, а когда вынырнул, ловя воздух ртом, последующий крик о помощи выглядел вполне правдоподобно. «Спасите, православные!» Алеша бил по воде руками, делал вид, что уходит под воду, вопил голосом и пьяным, и трезвым. Мыза безмолвствовала, никто не спешил к нему на помощь, причал был пуст, калитка заперта. Охрипнув, осипнув, наглотавшись соленой воды и проклиная человеческое равнодушие, Алексей доплыл до берега и с трудом вылез на осклизлый причал. Борода у правого уха отклеилась, и он закусил конец ее зубами. Хорошо хоть усы были на месте.
Алексей толкнулся в калитку— заперта! Он окинул взглядом забор — высоко, не перелезть! Вода стекала с него ручьями, и холод собачий, черт бы вас всех!..
В этот момент осторожно звякнул крюк, калитка неслышно отворилась, и он увидел Сашу, который стоял в выжидательной позе, прижимая палец к губам. У стены дома находились Адриан с двумя пистолетами в руках и поникший, исцарапанный Гаврила. Губы его неслышно шептали молитву. Алеша открыл было рот, пытаясь объяснить неурядицу, но Саша погрозил ему пальцем и улыбнулся, глаза его в прорези маски сощурились на мгновение, но тут же опять по-рысьи настороженно вперились в дверь дома.
Внутренний двор усадьбы выглядел совсем не так, как представлял себе Алексей. Забор был крепок и ладен, а дом и прочие постройки не просто старыми— дряхлыми. Срубы покосились, нижние венцы разъели жучок и плесень, однако дубовая дверь, за которую им следовало попасть, сияла новыми металлическими накладками, Алексей подошел к ней вплотную, пытаясь высмотреть в щель, каков там запор и нельзя ли открыть его ножом. Он надавил на дверь плечом, и она неожиданно открылась.
А православные тем временем резались в карты. Чем другим может заняться солдат в карауле, если за окном дождь, начальство далеко, а безделье осточертело? Харитон отнес арестанту обед и отправился вздремнуть в свою каморку под лестницей. Сержант Прошкин, силач и забияка, после проигрыша напился с горя и повалился на лавку, чтобы сотрясать покои своим богатырским храпом. Четверо служивых продолжали игру. Старшему Кушнакову везло, поэтому никто не смел выйти из-за стола: карты иногда приковывают людей к месту покрепче, чем цепи.
Скрипнула открываемая в сенцах дверь.
— Ты что, Иван, щеколду не закинул? — спросил старший.
— Да это Харитон бродит, — отозвался солдат и крикнул громко: — Харитон, ты, что ли?
— Ори, ори глухарю на току!
Это замечание рассмешило солдат. Представить сутулого, худого Харитона распушившим крылья и хвост — что может быть смешнее? Игра продолжалась.
— Куда короля пик дел? — успел выкрикнуть старший, как дверь в караульное помещение широко распахнулась.
Люди в масках вбежали в комнату и встали по углам, нацелив на играющих пистолеты. Крикни Сашка: «Предоставить арестанта или всех перебьем!» — похищение, может быть, обошлось бы без единого выстрела. Но Сашка крикнул заученное: «Кошелек или жизнь!» Содержимое кошельков было беспечно разложено на столе, вот оно — бери, но старший не хотел расставаться со своим добром. Он вдруг бросился на пол и ухватил за ноги самого неказистого и мокрого злоумышленника. От неожиданности косматый мужичишко пальнул в воздух. Тут и началось светопреставление.
Через минуту вся комната утонула в плотном пороховом дыму, уже не видно было, в кого палить, уши заложило от выстрелов. В ход пошли шпаги. Стол с картами, бутылками, деньгами перевернулся, и каблуки сражающихся нещадно топтали личики дам и валетов. Медные и серебряные монеты со звоном подскакивали на половицах и раскатывались по углам.
Саше несказанно мешала маска, она суживала видимое пространство, стягивала лицо, делала его чужим, а в бою, как перед смертью, тебе не должны мешать подобные мелочи. Кроме того, ему досталось двое противников. Первым был старший из команды. Шпагой он владел бесподобно, при этом без остановки орал, то угрожая нападавшим, то призывая мерзавца Прошкина «открыть наконец зенки», то прикрикивая на своего напарника, миловидного, рыхлого солдатика. Этот, каналья, вместо того чтобы драться, то и дело нагибался к полу, пытаясь словить серебряные монеты. Чаще, чем шпагу его, Саша видел по-женски округлый, обтянутый синим сукном зад, но даже пнуть его он не имел возможности: шпага старшего мелькала со скоростью спиц мчащейся кареты.
Алеша тоже вертелся волчком, потому что его противник выбрал странное оружие, если можно таким назвать шандалы, бутылки и тяжелые крынки, которые стояли на подоконнике. Шпагу этот лов-кий долговязый солдатик отбросил еще в начале боя, она его явно не слушалась, но по-паучьи цепкие руки его все время что-то хватали и метали в Алешину голову.
Адриану повезло больше других, он не столько дрался со своим противником, сколько играл шпагой, как на сцене. Видно было, что ни тому, ни другому никак не хочется быть раненым, а уж тем более убитым. Они все время менялись местами, сталкиваясь неожиданно, толкали друг друга плечом и скалили зубы, явно не испытывая злобы.
Гаврила не принимал участия в схватке, он, как и было задумано, пытался сыскать камеру, в которой содержали его барина. Примерное расположение комнат в этом помещении он знал, Алеша подробно объяснил, где он видел Никиту, но какая из дверей в этот темном коридоре нужная? Гавриле категорически запрещено было применять для поиска голос, никаких там «барин» или «Никита Григорьевич». Но, видно, услышав выстрелы, Никита понял, что происходит что-то необычное и забарабанил в дверь. Вот тут уж верный камердинер не мог сдержаться:
— А-а-а! — заблажил он во весь голос. — Ключи где? Тут я! Зачем в этот самый момент служителю Харитону понадобилось выйти в коридор, известно одной фортуне. Видно, хоть и был он глух, однако обоняние не потерял, запах пороховой гари разносился по всему дому. Гаврила оглянулся на его торопливые, шаркающие шаги. На шее у Харитона позвякивала связка ключей.
— Открывай! — гаркнул Гаврила, неловко схватившись за висевшую у пояса саблю. Она неохотно, с противным скрежетом выползла из ножен. Харитон даже не пытался оказать сопротивление, трясущимися руками он нащупал нужный ключ. Дверь отворилась, и Никиту приняли крепкие руки камердинера,
— Мальчик мой ясный, Никита Григорьевич! — зарыдал Гаврила, уткнувшись в грудь барина. — Вырвали мы вас из рук супостатов. Да куда вы рветесь-то? Там и без вас управятся!
Никита, худой, бледный, скорее удивленный, чем обрадованный, смотрел на камердинера без улыбки, потом разом отлепил от себя его руки и бросился на шум боя. Гаврила, потрясая саблей, последовал за ним. О Харитоне было забыто. А глухой служитель бочком побрел в конец коридора, вся его фигура выражала только покорность и унижение. В своей комнатенке он не задержался, а направился по винтовой лестнице в тихую обитель — бывший маяк.
Площадка боя уже обагрилась кровью: Саша исхитрился-таки чиркнуть шпагой ненавистный зад. Миловидный солдатик лежал под столом и надрывно стонал, однако руки его, кажется, помимо воли несчастного, трудолюбиво набивали монетами карман. Противник Адриана дал наконец себя связать и преспокойно сидел в углу, наблюдая не без интереса за дракой. Длиннорукий тоже обезврежен. Сашке бы только покончить со старшим по команде, но в тот момент, когда Никита появился в проеме двери, пробудился вдруг ото сна Прошкин. Ничего не соображая с похмелья, он схватил лавку, на которой спал, и пошел крушить все направо и налево, крича что-то невразумительное. Идти на него со шпагой было так же бесполезно, как остановить клинком сбесившегося слона, и не дерни Никита с силой одеяло, которое тот топтал огромными сапожищами, бой кончился бы с большими потерями.
Через минуту Прошкин был связан. Пока готовили кляп, он к общему удивлению опять захрапел, видно, драка ему показалась просто сном. В этот момент рухнул старший из команды; убит или ранен, разбираться было некогда.
Друзья успели обменяться только отрывистыми фразами, они были восторженны и бестолковы.
— Отходим! — крикнул Саша.
— К причалу! Там лодка! — скомандовал Алексей.
Решение воспользоваться при возвращении лодкой охраны возникло у него в тот момент, когда он играл роль утопающего. Ходкий беленький ялик с веселой голубой полоской вдоль борта и веслами, оставленными в уключинах, по-прежнему мирно покачивался у столба, к которому был причален.
— Счастье какое, через забор не надо лезть! Исцарапался весь, Никита Григорьевич, все руки в занозах! — весело трещал Гаврила, пробираясь на корму к Никите.
— Ты на Алешину рожу посмотри! — бросил Саша и налег на весла.
Рожа у нашего героя действительно потерпела ущерб, под глазом его разлился синяк, клей от утраченной бороды залиловел от крови и как-то странно забугрился, нос перечеркивала глубокая царапина.
— Отскоблимся! — расхохотался Алеша. — Гардемарины, неужели вместе!
— А то как же, — тихо сказал Никита. Он все еще не мог прийти в себя от неожиданно обретенной свободы. — Вот они, значит, где меня прятали.
— Лодку поменяем на нашу, — сказал Алеша Адриану. — В этой плыть в город небезопасно.
Они не слышали выстрела, только увидели, как легкое облачко отделилось от окошка бывшего маяка, а Гаврила с ужасом почувствовал, как обмякло вдруг тело Никиты, которого он заботливо укрывал своей бекешей. Пуля пробила его грудь навылет. Саша в бессильной ярости выхватил пистолет и выстрелил в окошко башни, но Харитона там уже не было, он спустился вниз, чтобы помочь охране освободиться от пут.
Все они были избиты, перепачканы кровью, злы, как черти. Каждый счел долгом выговорить Харитону: «Где ты раньше был, глухая тетеря? Нет бы раньше помочь!» Убитого Кушнакова завернули в одеяло и отнесли в бывшую арестантскую. Кто-то выскочил наружу по нужде, а вернувшись, сообщил, что разбойники увели лодку. Известие это было принято почти с облегчением. Они не могли теперь преследовать беглецов, не могли сообщить начальству о нападении на мызу. Ну и пусть его… Оставалось только ждать смены караула. Поругались, посудачили, помылись, перевязали раны, поделили поровну собранные с полу деньги и сели ужинать.
Меж тем лодка с беглецами благополучно достигла берега, где стояла карета.
— Боже мой, что с ним? Никита… — воскликнула Софья, глядя, как Гаврила с помощью Алеши выносит на берег бесчувственное тело.
— Ранен, — бросил Алексей. — Гаврила говорит — не смертельно! Живо переодеваться! И скорее, скорее!
Маски, порты, рыжий парик были связаны в узел вместе с увесистым камнем и пошли на дно реки. Алексей и Адриан прыгнули в лодку.
— Может, повезем его водой? — предложил Алеша, глядя, как Саша с Гаврилой неловко усаживают в карету раненого друга. — В карете трясет.
— Нет! Все делаем, как договорились! — Софья неожиданно для себя взяла командный тон. —Сейчас надо как можно скорее попасть к Черкасским. Да отчаливайте же наконец! Может быть погоня!
Гавриле очень не хотелось оставлять Никиту на попечение дам, которые ничего не смыслят в медицине, и он умоляюще поглядывал на Сашу.
— Я поеду с вами, — решительно сказал тот.
— Ни в коем случае. — Софья была непреклонна. — Каретой Гаврила правит лучше тебя, и потом внутри и так тесно. Саша, ради Бога, скачите первым. Мы должны разделиться. И не беспокойтесь, мы справимся.
Саша умел слушать дельные советы, он вскочил на лошадь и сразу же пустил ее галопом. Прежде чем сесть на козлы, Гаврила заботливо подсунул под голову Никиты свернутую валиком бекешу. Раненый полулежал на заднем сиденье, дыхание его было тяжелым, свистящим, грудь высоко поднималась и вдруг опадала почти беззвучно, вызывая безотчетный страх, что вздох этот будет последним.
— Ничего… Честь барину спасли, спасем и жизнь! — высокопарно сказал Гаврила и всхлипнул обиженно, как дитя малое.
Что он мог знать, убогий лекарь? Чужих врачевал и не без пользы, а когда своего коснулось, то разум мутится. А что касаемо утверждения, мол, не смертельно, то это не более чем заговорные слова, чтоб беса отпугнуть.
Карета двинулась по дорожке парка, набирая скорость, и вот она уже летит по тракту, и — о, чудо! — то ли благодаря умению кучера, то ли провидению, но ее почти не трясет.
Мария сидела напротив Никиты и неотрывно смотрела в лицо молодого человека. С самого первого мгновения, как увидела она плетью висящую руку, плотно смеженные глаза и узкую, как у молодого дьячка, бороду, запачканную кровью, ее не оставляли самые дурные предчувствия. Может быть, это конец и злая судьба отнимает его навсегда? Все душевные силы ее были потрачены на то, чтобы прогнать страшные мысли, и она не замечала, что дрожит, что из глаз ее льются слезы и с монотонностью весенней капели ударяются о маленькую, бисером вышитую сумочку, которую она судорожно сжимала в руке.
Они уже миновали Калинкин мост и въехали в город, когда Никита вдруг разомкнул мокрые от пота ресницы и внимательным взглядом окинул карету. Видно было, что он все вспомнил и вполне осмыслил ситуацию. Взгляд его задержался на Марии. Он рассматривал ее очень внимательно, подробно изучая кружевной воротник, белый капор, испуганные глаза, руку, которая зажимала рот.
— Бред! Откуда ей тут взяться? — сказал он вдруг и опять потерял сознание, голова его упала на плечо сидящей рядом Софьи.
— Я его напугала, — с ужасом прошептала Мария. — Он меня не узнал. Он принял меня за какую-то другую особу.
— Наоборот узнал! Мария, не плачь. Никите мужество наше нужно, а не слезы. Только бы довезти его до места.
Как ни торопился Гаврила, попав в центр города, он должен был замедлить движение, а близ Вознесенской першпективы и вовсе изменить маршрут. На площади солдаты перегородили улицу канавой. Экие шустрые попались, несколько часов назад только приступили к работе, а теперь уже деревья выкорчевали, булыжник повыковыривали и изуродовали все вокруг до неузнаваемости! Теперь другого пути нет, как ехать мимо дома Белова, Мысль эта разозлила Гаврилу. Ах, молодежь, не слушает старших и мудрых. Сидел бы сейчас Александр Федорович на козлах — у дома бы сошел без забот, а он, Гаврила, провел бы трудную дорогу рядом с барином, не допустил бы до его особы глупых женских рук. И бинты поправить, и посадить поудобнее, разве им это под силу?
Карета выскочила на Малую Морскую и поравнялась с особняком Беловых как раз в тот момент, когда входная дверь резко отворилась, из нее вышел молоденький офицер, за ним пара драгун и, наконец, Александр Федорович собственной персоной. За ним шли еще двое солдат. Куда это они направляются?
Гаврила непроизвольно натянул вожжи, тормозя. Лошади вскинули морды, зацокали мелко по булыжнику. Белов оглянулся на этот звук и встретился с Гаврилой глазами.
— За что меня арестовали? — крикнул он громко. — Куда вы меня ведете?
«Это он мне кричит, — пронеслось в голове Гаврилы. — Знак подает. Неужели так быстро пронюхали про нападение? Быть не может!»
Желая как можно быстрее уехать от опасного места, Гаврила попытался развернуть лошадей, что было никак невозможно при обилии карет и прочих повозок. Его обозвали дураком, канальей, свиньей, рукояткой кнута саданули по плечу.
— Дурак и есть, — сказал себе Гаврила. — Солдаты уже на другую улицу свернули, на нас и не смотрят. Быстрее, быстрее! Довезем барина до места, уложим в кровать, а потом будем разбираться, кого арестовали и почему. — И он опустил кнут на мокрые, взмыленные спины лошадей.
13
Читателю двадцатого века небезынтересно будет узнать, что в Тайной канцелярии, этом всенародном страже русской государственности, в середине восемнадцатого века служило — сколько бы вы думали? — десять человек. Однако я, может быть, завысила цифру, точных данных за 1748 год у меня нет, зато есть за 1736— расцвет бироновщины. Тогда было много работы, и тайный сыск в Петербурге вершило 13 человек. В 1741 году, когда Елизавета Петровна взошла на престол, количество служащих — секретарей, канцеляристов, подканцеляристов, копиистов — снизилось до 11. Правда, сюда не входили воинский наряд числом 10 человек и заплечных дел мастера — двое. Естественно, еще существовали осведомители, которых на Руси всегда было в достаточном, но неизвестном количестве.
В этой главе мне хочется рассказать, что же представлял из себя сей грозный орган, а для того, чтобы читатель поверил этим строкам, а также из опасения быть обвиненной в плагиате, сообщаю, что знания эти почерпнуты мною из энциклопедий, справочников, а в основном из замечательной и очень толково написанной работы Веретенникова Василия Ивановича, изданной в Харькове в 1911 году.
Первая Тайная канцелярия, называемая Преображенский приказ, была основана в начале царствования Петра I. Название она получила от московского села Преображенского, где размещалась некая съезжая изба — первый приют радетелей сыскного делаnote 9.
Преображенский приказ занимался политическими преступниками, которые действовали, как тогда говорили, «противу двух первых пунктов». Имелся в виду государев указ, в котором под цифрой один значились злодеяния против особы государя, а под цифрой два — против самого государства, то есть бунт.
Любой обыватель мог крикнуть «слово и дело», указывая пальцем на преступника, и государственная машина включалась в действие. Естественно, в Тайный приказ зачастую попадали люди невинные, такие, на которых доноситель вымещал свою злобу или зависть. В отличие от наших дел, громыхавших такими понятиями, как «враг народа», Преображенский приказ был по-своему справедлив. Если вина взятого по доносу не была доказана, то к «допросу с пристрастием», то есть к пытке, привлекался сам доноситель.
Смутное было время и гнусное, народ панически боялся Преображенского приказа. Упразднен он был малолетним Петром II в 1729 году. К слову скажем, что организует страшный орган обычно сильный и жестокий правитель: вторая Тайная канцелярия была создана Анной Иоанновной уже в 1731 году, а упразднена во второй раз недалеким и инфантильным Петром II— честь ему за это и хвалаnote 10.
В этой главе мне хочется рассказать, что же представлял из себя сей грозный орган, а для того, чтобы читатель поверил этим строкам, а также из опасения быть обвиненной в плагиате, сообщаю, что знания эти почерпнуты мною из энциклопедий, справочников, а в основном из замечательной и очень толково написанной работы Веретенникова Василия Ивановича, изданной в Харькове в 1911 году.
Первая Тайная канцелярия, называемая Преображенский приказ, была основана в начале царствования Петра I. Название она получила от московского села Преображенского, где размещалась некая съезжая изба — первый приют радетелей сыскного делаnote 9.
Преображенский приказ занимался политическими преступниками, которые действовали, как тогда говорили, «противу двух первых пунктов». Имелся в виду государев указ, в котором под цифрой один значились злодеяния против особы государя, а под цифрой два — против самого государства, то есть бунт.
Любой обыватель мог крикнуть «слово и дело», указывая пальцем на преступника, и государственная машина включалась в действие. Естественно, в Тайный приказ зачастую попадали люди невинные, такие, на которых доноситель вымещал свою злобу или зависть. В отличие от наших дел, громыхавших такими понятиями, как «враг народа», Преображенский приказ был по-своему справедлив. Если вина взятого по доносу не была доказана, то к «допросу с пристрастием», то есть к пытке, привлекался сам доноситель.
Смутное было время и гнусное, народ панически боялся Преображенского приказа. Упразднен он был малолетним Петром II в 1729 году. К слову скажем, что организует страшный орган обычно сильный и жестокий правитель: вторая Тайная канцелярия была создана Анной Иоанновной уже в 1731 году, а упразднена во второй раз недалеким и инфантильным Петром II— честь ему за это и хвалаnote 10.