Страница:
Он знал, в чем причина. Знал так же хорошо, как и она, с чего все это началось. В конце концов, они ходили в одну и ту же школу Святой Марии, оба росли, послушно отправляясь каждое воскресенье на мессу в церковь Святого Варнавы.
Когда они были молодыми, Мэри вроде бы была такой же, как и Кит, и к религии относилась не очень серьезно. Все изменила та ночь, когда они впервые занялись любовью. Та ночь, когда был зачат Джефф. Обнаружив, что беременна, Мэри, как истинная католичка, преисполнилась чувством вины.
Кит полагал, что после женитьбы все образуется, и не стал медлить ни минуты. Когда через восемь месяцев родился Джефф, они говорили всем, что роды преждевременные, и, поскольку поначалу он был мелким ребенком, все поверили.
Мэри, однако, это не успокоило.
После появления на свет Джеффа она замкнулась в себе, но Кит не очень встревожился. Он думал, что Мэри просто вся отдалась материнству. Но через год, когда Джефф начал ходить, ее отчужденность усугубилась. К тому времени, когда Джефф пошел в школу, супруги занимались любовью не чаще раза в месяц. Если, конечно, так можно было назвать то, чем они занимались. Затем Джефф стал старшеклассником, и периодичность этого процесса стала чуть ли не ежегодной. Кит уже почти забыл, что такое спать с Мэри. Но в остальном она была ему хорошей женой. Поддерживала в доме безукоризненный порядок, прекрасно готовила и так далее. И с каждым годом все сильнее замыкалась в себе, проводя за молитвами все больше времени.
Каждый раз, когда случалось что-нибудь нехорошее, Мэри говорила, что на то Божья воля.
Уверяла, что это им в наказание за совершенный грех.
Слушать такое было неприятно. Словно Мэри сожалела, что у них появился Джефф.
Кит настаивал, чтобы они пошли к какому-нибудь психоаналитику посоветоваться. Но единственный, с кем Мэри соглашалась беседовать, был их приходской священник. В общем, у Кита опустились руки. Он тоже стал молчаливым и сосредоточился на своих делах – у него был небольшой бизнес, – а когда Джефф начал учиться в колледже, Мэри объявила, что уходит от него.
– На то Божья воля, – заявила она. – Мы совершили ужасный грех, но я покаялась, и Бог меня простил.
Как обычно, они ничего не обсуждали. Кит мог найти общий язык с кем угодно – с поставщиками, субподрядчиками, клиентами, но не с Мэри.
С Божьей волей спорить было невозможно.
После ее ухода их небольшой дом в Бриджхамптоне неожиданно показался Киту пустым и слишком просторным. Он понуро бродил по нему, пытаясь привыкнуть к одиночеству.
Это было нелегко, но после ареста Джеффа стало еще хуже.
Когда сын в тот день позвонил ему из полиции, Кит не сомневался, что произошла какая-то ужасная ошибка. Джефф рос послушным ребенком, никогда не проказничал, как большинство детей. И вот его арестовали по жуткому обвинению. Кит знал, что его сын просто не способен совершить такое.
Вся осень прошла в невероятном напряжении. Кит ни на мгновение не усомнился в невиновности Джеффа, даже когда слушал в суде показания потерпевшей. Мэри там тоже присутствовала, он заехал за ней. Женщина утверждала абсолютно уверенно, но Кит знал, что она ошибается.
В зале суда потерпевшая показала на Джеффа и произнесла: «Вот этот человек, который напал на меня в метро. Я не забуду его лицо до самой смерти».
И когда жюри присяжных признало Джеффа виновным, Кит все еще был уверен, что это ошибка. Он был убежден, что все в конце концов выяснится, дело будет пересмотрено, Джеффа освободят и жизнь пойдет как прежде.
Но Джеффа не освободили, и Кит невольно начал обвинять в случившемся Мэри.
Теперь вот, когда движение на скоростной автомагистрали Лонг-Айленда почти полностью застопорилось, он бросил на нее взгляд.
– Мы опаздываем.
Мэри вздохнула.
– Я полагаю, в этом моя вина тоже.
Пальцы Кита сильнее сжали руль.
– Я не говорил, что ты виновата. Почему все нужно обязательно воспринимать на свой счет?
«Молчи, – мысленно повторял Кит. – Не произноси ни звука. Какая разница, опоздаем мы или нет. Положение Джеффа в любом случае это не изменит».
– Мне бы следовало приехать туда вчера вечером, – пробормотал он. – Мне вообще нужно было находиться там с самого начала.
Она резко оборвала размышления, зная, что муж никогда не разделял ее веры. Вначале Мэри, как и Кит, тоже полагала, что ее сын невиновен. Но вскоре примирилась со случившимся, обвиняя себя, веря, что, если бы она и Кит тогда, много лет назад, не согрешили, ничего бы этого не случилось.
Джефф не попал бы в такую беду.
После начала судебного процесса вина стала невыносимой. Мэри в буквальном смысле призывала к себе смерть. Потом, после беседы с отцом Нонаном, она немного успокоилась. Он объяснил, что мать не несет за деяния сына никакой ответственности и теперь нужно простить его и молиться о спасении души.
Простить сына и продолжать любить, как Бог простил его и любит.
И как положено благочестивой католичке, смиренно принять Божью волю.
Кит же продолжал отрицать вину Джеффа, настаивая, что это роковая ошибка, полностью отказываясь воспринимать все случившееся как Божью волю. В глубине души Мэри давно знала: что-нибудь подобное обязательно должно случиться, поскольку Джефф зачат в грехе, когда она проявила слабость и уступила низменным желаниям Кита Конверса. Теперь грех отца отразился на сыне, и ничего нельзя сделать, кроме как принять это со смирением и молиться. Не только о спасении своей души, но и Джеффа.
Дорожная пробка рассосалась так же неожиданно, как и возникла, и Кит направил машину на скоростную автомагистраль Бруклин – Куинс. Пальцы Мэри задвигались по шарикам четок, она возобновила молитву.
«Да будет на то Божья воля, – беззвучно молилась она. – Да будет на то Божья воля...»
Глава 2
Когда они были молодыми, Мэри вроде бы была такой же, как и Кит, и к религии относилась не очень серьезно. Все изменила та ночь, когда они впервые занялись любовью. Та ночь, когда был зачат Джефф. Обнаружив, что беременна, Мэри, как истинная католичка, преисполнилась чувством вины.
Кит полагал, что после женитьбы все образуется, и не стал медлить ни минуты. Когда через восемь месяцев родился Джефф, они говорили всем, что роды преждевременные, и, поскольку поначалу он был мелким ребенком, все поверили.
Мэри, однако, это не успокоило.
После появления на свет Джеффа она замкнулась в себе, но Кит не очень встревожился. Он думал, что Мэри просто вся отдалась материнству. Но через год, когда Джефф начал ходить, ее отчужденность усугубилась. К тому времени, когда Джефф пошел в школу, супруги занимались любовью не чаще раза в месяц. Если, конечно, так можно было назвать то, чем они занимались. Затем Джефф стал старшеклассником, и периодичность этого процесса стала чуть ли не ежегодной. Кит уже почти забыл, что такое спать с Мэри. Но в остальном она была ему хорошей женой. Поддерживала в доме безукоризненный порядок, прекрасно готовила и так далее. И с каждым годом все сильнее замыкалась в себе, проводя за молитвами все больше времени.
Каждый раз, когда случалось что-нибудь нехорошее, Мэри говорила, что на то Божья воля.
Уверяла, что это им в наказание за совершенный грех.
Слушать такое было неприятно. Словно Мэри сожалела, что у них появился Джефф.
Кит настаивал, чтобы они пошли к какому-нибудь психоаналитику посоветоваться. Но единственный, с кем Мэри соглашалась беседовать, был их приходской священник. В общем, у Кита опустились руки. Он тоже стал молчаливым и сосредоточился на своих делах – у него был небольшой бизнес, – а когда Джефф начал учиться в колледже, Мэри объявила, что уходит от него.
– На то Божья воля, – заявила она. – Мы совершили ужасный грех, но я покаялась, и Бог меня простил.
Как обычно, они ничего не обсуждали. Кит мог найти общий язык с кем угодно – с поставщиками, субподрядчиками, клиентами, но не с Мэри.
С Божьей волей спорить было невозможно.
После ее ухода их небольшой дом в Бриджхамптоне неожиданно показался Киту пустым и слишком просторным. Он понуро бродил по нему, пытаясь привыкнуть к одиночеству.
Это было нелегко, но после ареста Джеффа стало еще хуже.
Когда сын в тот день позвонил ему из полиции, Кит не сомневался, что произошла какая-то ужасная ошибка. Джефф рос послушным ребенком, никогда не проказничал, как большинство детей. И вот его арестовали по жуткому обвинению. Кит знал, что его сын просто не способен совершить такое.
Вся осень прошла в невероятном напряжении. Кит ни на мгновение не усомнился в невиновности Джеффа, даже когда слушал в суде показания потерпевшей. Мэри там тоже присутствовала, он заехал за ней. Женщина утверждала абсолютно уверенно, но Кит знал, что она ошибается.
В зале суда потерпевшая показала на Джеффа и произнесла: «Вот этот человек, который напал на меня в метро. Я не забуду его лицо до самой смерти».
И когда жюри присяжных признало Джеффа виновным, Кит все еще был уверен, что это ошибка. Он был убежден, что все в конце концов выяснится, дело будет пересмотрено, Джеффа освободят и жизнь пойдет как прежде.
Но Джеффа не освободили, и Кит невольно начал обвинять в случившемся Мэри.
Теперь вот, когда движение на скоростной автомагистрали Лонг-Айленда почти полностью застопорилось, он бросил на нее взгляд.
– Мы опаздываем.
Мэри вздохнула.
– Я полагаю, в этом моя вина тоже.
Пальцы Кита сильнее сжали руль.
– Я не говорил, что ты виновата. Почему все нужно обязательно воспринимать на свой счет?
«Молчи, – мысленно повторял Кит. – Не произноси ни звука. Какая разница, опоздаем мы или нет. Положение Джеффа в любом случае это не изменит».
– Мне бы следовало приехать туда вчера вечером, – пробормотал он. – Мне вообще нужно было находиться там с самого начала.
* * *
Мэри Конверс не видела оснований отвечать на слова мужа. «Как же мне надоели эти бесчисленные препирательства, – думала она. – Вот если бы Кит мог черпать силы из того же источника, что и я...»Она резко оборвала размышления, зная, что муж никогда не разделял ее веры. Вначале Мэри, как и Кит, тоже полагала, что ее сын невиновен. Но вскоре примирилась со случившимся, обвиняя себя, веря, что, если бы она и Кит тогда, много лет назад, не согрешили, ничего бы этого не случилось.
Джефф не попал бы в такую беду.
После начала судебного процесса вина стала невыносимой. Мэри в буквальном смысле призывала к себе смерть. Потом, после беседы с отцом Нонаном, она немного успокоилась. Он объяснил, что мать не несет за деяния сына никакой ответственности и теперь нужно простить его и молиться о спасении души.
Простить сына и продолжать любить, как Бог простил его и любит.
И как положено благочестивой католичке, смиренно принять Божью волю.
Кит же продолжал отрицать вину Джеффа, настаивая, что это роковая ошибка, полностью отказываясь воспринимать все случившееся как Божью волю. В глубине души Мэри давно знала: что-нибудь подобное обязательно должно случиться, поскольку Джефф зачат в грехе, когда она проявила слабость и уступила низменным желаниям Кита Конверса. Теперь грех отца отразился на сыне, и ничего нельзя сделать, кроме как принять это со смирением и молиться. Не только о спасении своей души, но и Джеффа.
Дорожная пробка рассосалась так же неожиданно, как и возникла, и Кит направил машину на скоростную автомагистраль Бруклин – Куинс. Пальцы Мэри задвигались по шарикам четок, она возобновила молитву.
«Да будет на то Божья воля, – беззвучно молилась она. – Да будет на то Божья воля...»
Глава 2
Для Джеффа Конверса одно отвратительное утро было похоже на другое. Последние несколько месяцев пробуждение от сна каждый раз начиналось с мимолетной надежды, что кошмар, в какой превратилась его жизнь, наконец-то закончится. Но по мере того как мягкие пальцы сна отпускали, надежда неизменно ускользала прочь, а узел, сформировавшийся в животе в момент ареста, сжимался еще сильнее, когда он осознавал, что новый день никакого облегчения не принесет.
Первое время Джефф полагал, что недоразумение разъяснится в течение нескольких минут, может быть, часа или двух, не более. Когда его заперли в камере полицейского участка на Сотой улице, в помещении, где работали детективы, он никакого страха не ощущал. Скорее любопытство. В любом случае то, что с ним произошло, лишь досадная ошибка.
Ведь это же очевидно: он пытался помочь женщине в метро. Вот и все.
Джефф ее толком и не видел. Уже начал подниматься по лестнице, когда услышал какой-то шум и остановился.
Он был бы сейчас в полном порядке, если бы продолжал спокойно двигаться, не обращая на этот шум никакого внимания. Ведь не останавливаемся же мы каждый раз на улице, когда слышим сигнал автомобиля.
Но приглушенный крик не был похож на автомобильный клаксон, и Джефф без размышлений развернулся и направился в дальний конец платформы.
То, что он увидел, потрясло его. На платформе лежала женщина, лицом вниз. Сверху струился ослепительно яркий свет от люминесцентных ламп, усиленный белыми плитками, которыми были облицованы стены станции. Сюрреалистическая картина.
Рядом с женщиной спиной к Джеффу на коленях стоял мужчина и пытался сорвать с нее одежду.
О том, чтобы повернуться и уйти, Джефф не думал. Наоборот, он закричал во все горло и побежал к этому стоящему на коленях человеку. Тот бросил испуганный взгляд через плечо и поднялся. Джефф приближался, и злодей, не повернув к нему лица, соскользнул с платформы на пути и быстро исчез в темноте туннеля. К тому времени, когда удивленный Джефф подошел к женщине, насильника и след простыл. Вдалеке послышался шум приближающегося поезда, но все внимание Джеффа было приковано к женщине.
Она по-прежнему лежала лицом вниз. Джефф попробовал пульс и, почувствовав под пальцами биение артерии, осторожно перевернул женщину на спину.
Его взору открылось ужасное зрелище. Нос у несчастной был сломан, челюсть распухла, все лицо испачкано кровью. Когда поезд с ревом ворвался на станцию и затормозил, останавливаясь, глаза женщины неожиданно раскрылись. Пару секунд она молча рассматривала Джеффа, а затем вроде ожила. Из ее горла вырвался истерический крик, а в его щеку впились острые ногти. Он схватил ее запястье, но она продолжала орудовать другой рукой. Джефф не помнил, как долго длилась эта борьба – может быть, всего несколько секунд, но в любом случае не больше полминуты. Женщина не унималась, он пытался увернуться, затем его резко дернули назад.
– Она ранена, – начал Джефф. – Кто-то... – Но закончить ему не дали.
Транспортные копы грубо оттащили Джеффа от женщины и, заломив назад руки, повалили на платформу.
Тогда-то и начался этот кошмар, который длится до сих пор.
Когда вокруг его запястий сомкнулись наручники, кто-то произнес над его ухом что-то непонятное, вроде того, что он не должен сейчас ничего говорить.
Затем его доставили в полицейский участок Западного округа на Сотой улице.
Здесь его снова предупредили, что он имеет право ничего не говорить, но, поскольку Джефф не чувствовал никакой вины – ведь он всего лишь хотел помочь в метро этой женщине, на которую напал бандит, – ему не пришло в голову требовать адвоката. Он принялся рассказывать полицейским о происшедшем. Они начали оформлять его арест, а Джефф все говорил и говорил. У него отобрали часы, перстень, ключи и бумажник, затем на компьютере сканировали отпечатки пальцев, получив подтверждение, что этот арест у него первый. Потом наконец усадили на стул в комнате детективов и попросили снова как можно подробнее описать свои действия на станции метро. И он повторил все сначала, наверное, уже в третий или четвертый раз.
Джефф был уверен, что очень скоро все выяснится, даже когда его заперли в камере предварительного заключения, в том же помещении, где работали детективы. Как только та женщина придет в себя, она обязательно вспомнит, что с ней случилось. Она расскажет полицейским. Тогда все станет ясно и Джеффа отпустят. Просто нужно немного подождать.
Когда его спросили, не хочет ли он позвонить кому-нибудь, Джефф подумал о родителях, но решил их не беспокоить. Они жили довольно далеко отсюда, на Лонг-Айленде, и сейчас помочь ему ничем не могли. И вообще это же просто недоразумение. Не нужно, чтобы они тревожились всю ночь, ведь утром он обязательно вернется домой. Наконец Джефф решил позвонить Хедер Рандалл, сейчас она наверняка сидит одна в его квартире. Вся издергалась, не знает, что и подумать.
Хедер сразу приехала в полицейский участок.
– Я попрошу отца, он выяснит, что происходит, – сказала она. – Не беспокойся, через час мы тебя вытащим отсюда.
Но этого не случилось. Через час полицейский снова позволил ему поговорить с Хедер.
– Сейчас этой женщине делают операцию, но перед этим она заявила, что напал на нее ты.
– Но я этого не делал! – почти закричал Джефф. – Я хотел ей помочь!
– Конечно, конечно, – успокоила его Хедер. – Я уверена, что завтра все окончательно выяснится. Когда ей покажут фотографии, она поймет, что это был не ты.
Но когда на следующее утро полицейские предъявили женщине фотографии двенадцати мужчин, она тут же ткнула пальцем в Джеффа. Говорить потерпевшая не могла, ее челюсти были обмотаны бинтами, но она ясно дала понять, что не сомневается в том, кто напал на нее вчера вечером на станции метро.
Джеффа не отпустили, а перевезли в манхэттенский следственный изолятор.
Ночью в полицейском участке он испытал странное чувство потерянности, а теперь его обуял настоящий страх.
Вспоминая об этом позднее, Джефф видел события следующего дня как будто в тумане. Его вели по какому-то лабиринту – бесчисленные зарешеченные двери, перегородки, замки, которые постоянно отпирались и запирались, затем ступеньки узкой лестницы, по которой он поднимался на два этажа. И гулкое эхо его шагов, как и десятков других заключенных, которые в этот момент медленно перемещались по зданию тюрьмы.
Еще там был лифт, в котором висел тяжелый запах.
Джефф помнил камеру ожидания в здании суда. Рядом, напротив, было еще несколько, в которых сидели люди с характерной внешностью. Взглядов подобных субъектов он всегда избегал на улице или в метро. Теперь они посматривали на него, пытались заговорить, спрашивали, за что он сюда попал.
Джефф угрюмо молчал.
Наконец его провели к другому лестничному колодцу и поместили в небольшую клетку на одной из площадок. В ней стоял лишь литой пластиковый стул.
Джефф сел.
Сколько пришлось ждать, не известно. Его часы лежали в специальной сумке со всем остальным, что находилось при нем вчера вечером, а стенных часов нигде не было.
Наконец его ввели в зал суда, и кошмар вырос до чудовищных размеров.
Джефф понял, что если бы он сидел не позади адвоката, а на скамье присяжных, то обязательно поверил бы ей.
– Я хорошо его запомнила, – прошептала женщина, бросив взгляд на Джеффа, прежде чем снова повернуться к жюри присяжных. – Он повалил меня... и пытался... – Ее голос дрогнул, но молчание было намного убедительнее, чем любые слова, которые она могла произнести.
Затем пришла очередь Джеффа давать показания. Когда его вели к трибуне, одетого в рубашку, воротничок которой оказался сейчас слишком просторным для шеи, и пиджак, висевший на его исхудавшем теле, Джефф знал, что присяжные ему не поверят.
Он рассказывал о человеке, который побежал в сторону чернильно-черного зева туннеля и исчез там со скоростью спасающегося от света таракана, и видел в их глазах сомнение.
Родители Джеффа сидели на первом из шести рядов жестких деревянных скамеек, отведенных для публики, которые напоминали ему церковные скамьи, и каждый раз, когда он на них смотрел, ободряюще улыбались, наивно полагая, что их вера в невиновность сына каким-то образом передастся жюри. Родственников Синди Аллен родители видеть не могли, а Джефф мог. Они сидели в другой части зала, позади прокурора, и, разумеется, не улыбались, а посматривали на него с откровенной ненавистью. Несмотря на поддержку родителей, Джеффу казалось, что этот кошмар никогда не кончится.
Теперь, в ожидании приговора, он пытался нащупать в себе хотя бы кончик ниточки надежды, но ничего не получалось.
Свое тело, казалось, еще совсем недавно полное энергии, Джефф ощущал совершенно истощенным. В двадцать три года он чувствовал себя стариком.
Всего шесть месяцев назад жизнь представлялась ему бескрайней прерией, уходящей далеко за горизонт, которую еще исследовать и исследовать. Теперь же она сжалась до размеров зарешеченной тюремной камеры, а впереди ждали однообразные дни заточения, которым не будет конца.
Сегодня утром Джефф необычно долго рассматривал себя в кусочек полированного металла, который здесь, в этом здании, называемом всеми Склепом, служил зеркалом. Бледный, исхудалый, лицо изможденное, под глазами темные круги. Он подумал, что выглядит именно так, как и должен выглядеть здешний постоялец. То есть ничем не отличается от любого подследственного.
Дверь зала суда отворилась, и оттуда вышел Сэм Вайсман. Судебные слушания длились уже месяц, и за это время Джефф хорошо изучил своего адвоката. Поза и выражение лица Сэма говорили ему больше, чем слова. Шестидесятилетний Вайсман был совершенно седой, а плечи провисли, словно каждое дело, которое он вел, сваливалось на них непосильным грузом.
– Пора, – коротко бросил он.
Тон был нейтральный, но все равно в позе адвоката было нечто такое, что заставило Джеффа насторожиться. Неужели в этом безнадежном деле возможен хотя бы какой-то положительный момент?
– Вам что-то стало известно, Сэм? – спросил Джефф, пока охранник открывал зарешеченную дверь клетки.
Вайсман медлил с ответом, как будто взвешивая его, затем пожал плечами.
– Откуда мне может быть что-то известно? Просто у меня предчувствие. Понимаете?
Как не понять. Короткая вспышка надежды растаяла так же быстро, как и возникла. Когда жюри удалилось на обсуждение, у Сэма Вайсмана тоже было какое-то «предчувствие», и оно у него было, когда они возвратились на свои места в полдень следующего дня. Однако жюри признало Джеффа виновным по всем пунктам обвинительного заключения.
В общем, на «предчувствия» Сэма Вайсмана полагаться не следовало.
С Джеффа сняли наручники, он направился в зал суда, а Сэм Вайсман последовал за ним.
Неожиданно Джефф заволновался. Все сидели на своих местах. Обвинители за своим столом, Сэм Вайсман с помощником за другим, рядом.
На скамьях для публики его родители расположились позади стола адвоката, а родители Синтии Аллен – за прокурорским. В задней части в ожидании оглашения приговора сидели несколько репортеров, которые освещали процесс.
Хедер Рандалл, как обычно, сидела на той же скамье, что и его родители, но не рядом, а в самом конце.
– Почему ты не садишься рядом с моими предками? – спросил Джефф во время свидания, которое им разрешили в конце первого дня судебного заседания, показавшегося ему бесконечным.
Хедер только пожала плечами. Лицо непроницаемое, как всегда, когда она хотела от него что-то скрыть. Но он знал ответ.
– Папа обвиняет тебя, верно? Считает, что если бы не ты, я бы продолжал жить в Бриджхамптоне.
– А разве не так? – спросила Хедер.
– Джефф покачал головой.
– С таким же успехом он мог бы винить и маму. Она очень хотела, чтобы я поступил в колледж.
– Да можно винить вообще кого угодно, – отозвалась Хедер. – Но что касается твоего отца, то для него во всех бедах виновата я одна.
– Он перестанет так думать, вот увидишь. Перестанет, когда все закончится.
И вот сегодня наконец все будет закончено, но Кит Конверс, очевидно, продолжал стоять на своем.
Джефф еще раз обвел взглядом присутствующих и только сейчас заметил Синтию Аллен. Она была на судебном заседании только в первый день, когда свидетельствовала, и вот теперь приехала – видимо, решила лично присутствовать при оглашении приговора. Она выглядела очень трогательно, сжавшись в своем инвалидном кресле. Сзади в позе защитника стоял муж. Его руки покоились на ее плечах. Одной рукой Синтия сжимала руку мужа, а другой – руку отца, который сидел рядом с ее коляской. Все трое пристально глядели на Джеффа с такой холодной ненавистью, от которой пробирала дрожь. И все же, направляясь к столу адвоката, он нашел в себе силы выдержать взгляд Синтии, моля Бога, чтобы она хотя бы сейчас наконец вспомнила, как все было на самом деле, увидела в его глазах, что он просто не способен на такое злодейство и единственное, чего он тогда хотел, – это вызволить ее из беды.
Однако ничего, кроме ненависти, в ее взгляде не было.
Джефф опустился на старый деревянный стул только для того, чтобы снова подняться, когда монотонно забубнил судебный пристав и отворилась дверь кабинета судьи. Через несколько секунд, когда судья Отто Ванденберг уселся на свое место, Джефф тоже сел.
Ванденберг, высокий, седой, – черная мантия делала его еще более массивным – начал перебирать лежащую перед ним стопку бумаг. Затем внимательно посмотрел сквозь стекла очков на Джеффа.
– Обвиняемый, встаньте. – Он произнес эти слова очень тихо, и все присутствующие должны были напрячься, чтобы услышать, но голос был настолько властным, что никто не пропустил ни звука.
Джефф поднялся. Сэм Вайсман встал рядом с ним.
– Хотите что-нибудь сказать, прежде чем я оглашу приговор? – спросил судья.
Джефф задумался. Стоит ли пытаться в очередной раз убедить судью в своей невиновности? Какой в этом толк? Жюри уже приняло решение. Вот разве только...
Он повернулся, чтобы еще раз встретить взгляд Синтии Аллен.
– Я не имел возможности сказать вам это раньше, во время процесса, вас не было в зале, – мягко произнес Джефф. – Мне жаль... жаль, что я не появился там несколькими минутами раньше. Тогда бы, возможно, с вами вообще ничего плохого не произошло. – Он выдержал ее взгляд, дождавшись, когда она опустит глаза. Затем снова повернулся к судье.
Отто Ванденберг никак не отреагировал на слова Джеффа.
– Я внимательно ознакомился с материалами дела, – начал судья, – выслушал показания свидетелей обвинения и защиты, доводы прокурора и адвоката. Преступление, в совершении которого вы обвиняетесь, очень серьезное и требует ответственного подхода. В связи с этим я счел возможным учесть тот факт, что в этом деле – такое, впрочем, бывает нередко – единственным доказательством является слово одного человека против слова другого. Я также принял во внимание, что до ареста вы были образцовым гражданином и ни в одном заключении, в том числе квалифицированных психологов, нет и намека на какое-либо отклонение. Везде вы характеризуетесь как совершенно нормальный, законопослушный молодой человек.
Внутри у Джеффа снова затлел маленький огонек надежды.
– По этой причине я счел целесообразным оставить вас под стражей в управлении исправительных учреждений на срок, не превышающий одного года начиная с момента ареста.
«Боже! – воскликнул про себя Джефф. – Семь месяцев! Я ведь в тюрьме уже около семи месяцев!»
– Я был прав! – услышал он торжествующий шепот Сэма Вайсмана. – На сей раз предчувствие меня не подвело! Джефф, он вам поверил!
Но шепот Сэма заглушил негодующий голос мужа Синтии Аллен.
– Всего лишь год? – прорычал он. – Этот человек совершил такое зверское злодеяние – и вы дали ему год? Клянусь Богом, я его задушу своими руками!
Джефф развернулся.
– Да, да! – бросил ему в лицо Билл Аллен. – Ты даже смерти заслуживаешь не простой, а мучительной. Понял? – И прежде чем кто-нибудь среагировал на его слова, Билл Аллен развернул коляску жены и выкатил из зала суда.
– Кит, тебе нужно успокоиться, – устало проговорила Мэри, с тревогой вглядываясь в вену, пульсирующую на лбу мужа. – Криком тут не поможешь.
Кит обвел взглядом комнату свиданий. Джефф сидел в конце потертого стола, по бокам – Сэм Вайсман и Хедер Рандалл. Мэри села напротив сына. У двери с бесстрастным видом стоял охранник.
– Может быть, ты потрудишься объяснить мне, чем тут помочь?
Затем, словно никто из окружающих не был знаком с делом, Кит Конверс начал методично излагать события нескольких последних месяцев.
– Итак, первое: Джефф ринулся на помощь несчастной женщине, а его за это арестовали. Второе: вместо того чтобы отпустить его и наградить медалью за мужество, что непременно следовало сделать, Джеффа обвинили во всех смертных грехах. Это произошло потому, что пострадавшая женщина – подчеркиваю: которой мой сын хотел помочь, – выглядит полумертвой и все ее жалеют. – Заметив, что Мэри собирается возразить, Кит предостерегающе поднял руку. – Я вовсе не имею в виду, что не сожалею о случившемся. Сожалею, и очень. Но она упорно утверждает, что насильником был мой сын, хотя, когда он подошел к ней, она находилась в беспамятстве. К тому же ее появление в зале суда в инвалидной коляске оказало влияние на жюри присяжных, и теперь Джефф должен провести год в тюрьме в наказание за то, чего не совершал. И что же, вы думаете потерпевшая этим удовлетворена? О нет, ее муж угрожал убить Джеффа! – Кит негодующе тряхнул головой, затем остановил взгляд на Сэме Вайсмане. – Вы вроде бы адвокат... разве нельзя подать за это на него встречный иск? Разве подобные угрозы нормальны?
– Папа, он бросил это в запальчивости, – произнес Джефф, опередив Вайсмана. – Его слова не следует понимать буквально.
Кит тяжело вздохнул и покачал головой.
Первое время Джефф полагал, что недоразумение разъяснится в течение нескольких минут, может быть, часа или двух, не более. Когда его заперли в камере полицейского участка на Сотой улице, в помещении, где работали детективы, он никакого страха не ощущал. Скорее любопытство. В любом случае то, что с ним произошло, лишь досадная ошибка.
Ведь это же очевидно: он пытался помочь женщине в метро. Вот и все.
Джефф ее толком и не видел. Уже начал подниматься по лестнице, когда услышал какой-то шум и остановился.
Он был бы сейчас в полном порядке, если бы продолжал спокойно двигаться, не обращая на этот шум никакого внимания. Ведь не останавливаемся же мы каждый раз на улице, когда слышим сигнал автомобиля.
Но приглушенный крик не был похож на автомобильный клаксон, и Джефф без размышлений развернулся и направился в дальний конец платформы.
То, что он увидел, потрясло его. На платформе лежала женщина, лицом вниз. Сверху струился ослепительно яркий свет от люминесцентных ламп, усиленный белыми плитками, которыми были облицованы стены станции. Сюрреалистическая картина.
Рядом с женщиной спиной к Джеффу на коленях стоял мужчина и пытался сорвать с нее одежду.
О том, чтобы повернуться и уйти, Джефф не думал. Наоборот, он закричал во все горло и побежал к этому стоящему на коленях человеку. Тот бросил испуганный взгляд через плечо и поднялся. Джефф приближался, и злодей, не повернув к нему лица, соскользнул с платформы на пути и быстро исчез в темноте туннеля. К тому времени, когда удивленный Джефф подошел к женщине, насильника и след простыл. Вдалеке послышался шум приближающегося поезда, но все внимание Джеффа было приковано к женщине.
Она по-прежнему лежала лицом вниз. Джефф попробовал пульс и, почувствовав под пальцами биение артерии, осторожно перевернул женщину на спину.
Его взору открылось ужасное зрелище. Нос у несчастной был сломан, челюсть распухла, все лицо испачкано кровью. Когда поезд с ревом ворвался на станцию и затормозил, останавливаясь, глаза женщины неожиданно раскрылись. Пару секунд она молча рассматривала Джеффа, а затем вроде ожила. Из ее горла вырвался истерический крик, а в его щеку впились острые ногти. Он схватил ее запястье, но она продолжала орудовать другой рукой. Джефф не помнил, как долго длилась эта борьба – может быть, всего несколько секунд, но в любом случае не больше полминуты. Женщина не унималась, он пытался увернуться, затем его резко дернули назад.
– Она ранена, – начал Джефф. – Кто-то... – Но закончить ему не дали.
Транспортные копы грубо оттащили Джеффа от женщины и, заломив назад руки, повалили на платформу.
Тогда-то и начался этот кошмар, который длится до сих пор.
Когда вокруг его запястий сомкнулись наручники, кто-то произнес над его ухом что-то непонятное, вроде того, что он не должен сейчас ничего говорить.
Затем его доставили в полицейский участок Западного округа на Сотой улице.
Здесь его снова предупредили, что он имеет право ничего не говорить, но, поскольку Джефф не чувствовал никакой вины – ведь он всего лишь хотел помочь в метро этой женщине, на которую напал бандит, – ему не пришло в голову требовать адвоката. Он принялся рассказывать полицейским о происшедшем. Они начали оформлять его арест, а Джефф все говорил и говорил. У него отобрали часы, перстень, ключи и бумажник, затем на компьютере сканировали отпечатки пальцев, получив подтверждение, что этот арест у него первый. Потом наконец усадили на стул в комнате детективов и попросили снова как можно подробнее описать свои действия на станции метро. И он повторил все сначала, наверное, уже в третий или четвертый раз.
Джефф был уверен, что очень скоро все выяснится, даже когда его заперли в камере предварительного заключения, в том же помещении, где работали детективы. Как только та женщина придет в себя, она обязательно вспомнит, что с ней случилось. Она расскажет полицейским. Тогда все станет ясно и Джеффа отпустят. Просто нужно немного подождать.
Когда его спросили, не хочет ли он позвонить кому-нибудь, Джефф подумал о родителях, но решил их не беспокоить. Они жили довольно далеко отсюда, на Лонг-Айленде, и сейчас помочь ему ничем не могли. И вообще это же просто недоразумение. Не нужно, чтобы они тревожились всю ночь, ведь утром он обязательно вернется домой. Наконец Джефф решил позвонить Хедер Рандалл, сейчас она наверняка сидит одна в его квартире. Вся издергалась, не знает, что и подумать.
Хедер сразу приехала в полицейский участок.
– Я попрошу отца, он выяснит, что происходит, – сказала она. – Не беспокойся, через час мы тебя вытащим отсюда.
Но этого не случилось. Через час полицейский снова позволил ему поговорить с Хедер.
– Сейчас этой женщине делают операцию, но перед этим она заявила, что напал на нее ты.
– Но я этого не делал! – почти закричал Джефф. – Я хотел ей помочь!
– Конечно, конечно, – успокоила его Хедер. – Я уверена, что завтра все окончательно выяснится. Когда ей покажут фотографии, она поймет, что это был не ты.
Но когда на следующее утро полицейские предъявили женщине фотографии двенадцати мужчин, она тут же ткнула пальцем в Джеффа. Говорить потерпевшая не могла, ее челюсти были обмотаны бинтами, но она ясно дала понять, что не сомневается в том, кто напал на нее вчера вечером на станции метро.
Джеффа не отпустили, а перевезли в манхэттенский следственный изолятор.
Ночью в полицейском участке он испытал странное чувство потерянности, а теперь его обуял настоящий страх.
Вспоминая об этом позднее, Джефф видел события следующего дня как будто в тумане. Его вели по какому-то лабиринту – бесчисленные зарешеченные двери, перегородки, замки, которые постоянно отпирались и запирались, затем ступеньки узкой лестницы, по которой он поднимался на два этажа. И гулкое эхо его шагов, как и десятков других заключенных, которые в этот момент медленно перемещались по зданию тюрьмы.
Еще там был лифт, в котором висел тяжелый запах.
Джефф помнил камеру ожидания в здании суда. Рядом, напротив, было еще несколько, в которых сидели люди с характерной внешностью. Взглядов подобных субъектов он всегда избегал на улице или в метро. Теперь они посматривали на него, пытались заговорить, спрашивали, за что он сюда попал.
Джефф угрюмо молчал.
Наконец его провели к другому лестничному колодцу и поместили в небольшую клетку на одной из площадок. В ней стоял лишь литой пластиковый стул.
Джефф сел.
Сколько пришлось ждать, не известно. Его часы лежали в специальной сумке со всем остальным, что находилось при нем вчера вечером, а стенных часов нигде не было.
Наконец его ввели в зал суда, и кошмар вырос до чудовищных размеров.
* * *
В то утро, когда должны были огласить приговор, Джеффа определили ждать в другой клетке у другого зала судебных заседаний в здании уголовного суда, примыкающего к следственному изолятору, но, по-видимому, единственным отличием здесь был только этаж, на котором он находился. В первый день, когда Джеффу предъявили официальное обвинение в попытке изнасилования и убийства, это происходило на одном из нижних этажей. Тогда, почти полгода назад, он еще очень надеялся. Синтия Аллен в конце концов поймет, что ошибается, и все эти нелепые обвинения будут с него сняты. Но обвинений не сняли. Напротив, они усугубились. Потрясенный Джефф слушал показания арестовавших его копов, а потом двух служащих метро, которые, оказывается, появились на станции сразу после того, как он подбежал к женщине. Все они в одни голос утверждали, что рядом с ней больше никого не было. Только он, Джефф Конверс. И наконец, когда заговорила сама Синтия Аллен – она сидела в инвалидной коляске, с лицом, обезображенным побоями, которые не могла скрыть даже первая косметическая операция, – он осознал, что обречен.Джефф понял, что если бы он сидел не позади адвоката, а на скамье присяжных, то обязательно поверил бы ей.
– Я хорошо его запомнила, – прошептала женщина, бросив взгляд на Джеффа, прежде чем снова повернуться к жюри присяжных. – Он повалил меня... и пытался... – Ее голос дрогнул, но молчание было намного убедительнее, чем любые слова, которые она могла произнести.
Затем пришла очередь Джеффа давать показания. Когда его вели к трибуне, одетого в рубашку, воротничок которой оказался сейчас слишком просторным для шеи, и пиджак, висевший на его исхудавшем теле, Джефф знал, что присяжные ему не поверят.
Он рассказывал о человеке, который побежал в сторону чернильно-черного зева туннеля и исчез там со скоростью спасающегося от света таракана, и видел в их глазах сомнение.
Родители Джеффа сидели на первом из шести рядов жестких деревянных скамеек, отведенных для публики, которые напоминали ему церковные скамьи, и каждый раз, когда он на них смотрел, ободряюще улыбались, наивно полагая, что их вера в невиновность сына каким-то образом передастся жюри. Родственников Синди Аллен родители видеть не могли, а Джефф мог. Они сидели в другой части зала, позади прокурора, и, разумеется, не улыбались, а посматривали на него с откровенной ненавистью. Несмотря на поддержку родителей, Джеффу казалось, что этот кошмар никогда не кончится.
Теперь, в ожидании приговора, он пытался нащупать в себе хотя бы кончик ниточки надежды, но ничего не получалось.
Свое тело, казалось, еще совсем недавно полное энергии, Джефф ощущал совершенно истощенным. В двадцать три года он чувствовал себя стариком.
Всего шесть месяцев назад жизнь представлялась ему бескрайней прерией, уходящей далеко за горизонт, которую еще исследовать и исследовать. Теперь же она сжалась до размеров зарешеченной тюремной камеры, а впереди ждали однообразные дни заточения, которым не будет конца.
Сегодня утром Джефф необычно долго рассматривал себя в кусочек полированного металла, который здесь, в этом здании, называемом всеми Склепом, служил зеркалом. Бледный, исхудалый, лицо изможденное, под глазами темные круги. Он подумал, что выглядит именно так, как и должен выглядеть здешний постоялец. То есть ничем не отличается от любого подследственного.
Дверь зала суда отворилась, и оттуда вышел Сэм Вайсман. Судебные слушания длились уже месяц, и за это время Джефф хорошо изучил своего адвоката. Поза и выражение лица Сэма говорили ему больше, чем слова. Шестидесятилетний Вайсман был совершенно седой, а плечи провисли, словно каждое дело, которое он вел, сваливалось на них непосильным грузом.
– Пора, – коротко бросил он.
Тон был нейтральный, но все равно в позе адвоката было нечто такое, что заставило Джеффа насторожиться. Неужели в этом безнадежном деле возможен хотя бы какой-то положительный момент?
– Вам что-то стало известно, Сэм? – спросил Джефф, пока охранник открывал зарешеченную дверь клетки.
Вайсман медлил с ответом, как будто взвешивая его, затем пожал плечами.
– Откуда мне может быть что-то известно? Просто у меня предчувствие. Понимаете?
Как не понять. Короткая вспышка надежды растаяла так же быстро, как и возникла. Когда жюри удалилось на обсуждение, у Сэма Вайсмана тоже было какое-то «предчувствие», и оно у него было, когда они возвратились на свои места в полдень следующего дня. Однако жюри признало Джеффа виновным по всем пунктам обвинительного заключения.
В общем, на «предчувствия» Сэма Вайсмана полагаться не следовало.
С Джеффа сняли наручники, он направился в зал суда, а Сэм Вайсман последовал за ним.
Неожиданно Джефф заволновался. Все сидели на своих местах. Обвинители за своим столом, Сэм Вайсман с помощником за другим, рядом.
На скамьях для публики его родители расположились позади стола адвоката, а родители Синтии Аллен – за прокурорским. В задней части в ожидании оглашения приговора сидели несколько репортеров, которые освещали процесс.
Хедер Рандалл, как обычно, сидела на той же скамье, что и его родители, но не рядом, а в самом конце.
– Почему ты не садишься рядом с моими предками? – спросил Джефф во время свидания, которое им разрешили в конце первого дня судебного заседания, показавшегося ему бесконечным.
Хедер только пожала плечами. Лицо непроницаемое, как всегда, когда она хотела от него что-то скрыть. Но он знал ответ.
– Папа обвиняет тебя, верно? Считает, что если бы не ты, я бы продолжал жить в Бриджхамптоне.
– А разве не так? – спросила Хедер.
– Джефф покачал головой.
– С таким же успехом он мог бы винить и маму. Она очень хотела, чтобы я поступил в колледж.
– Да можно винить вообще кого угодно, – отозвалась Хедер. – Но что касается твоего отца, то для него во всех бедах виновата я одна.
– Он перестанет так думать, вот увидишь. Перестанет, когда все закончится.
И вот сегодня наконец все будет закончено, но Кит Конверс, очевидно, продолжал стоять на своем.
Джефф еще раз обвел взглядом присутствующих и только сейчас заметил Синтию Аллен. Она была на судебном заседании только в первый день, когда свидетельствовала, и вот теперь приехала – видимо, решила лично присутствовать при оглашении приговора. Она выглядела очень трогательно, сжавшись в своем инвалидном кресле. Сзади в позе защитника стоял муж. Его руки покоились на ее плечах. Одной рукой Синтия сжимала руку мужа, а другой – руку отца, который сидел рядом с ее коляской. Все трое пристально глядели на Джеффа с такой холодной ненавистью, от которой пробирала дрожь. И все же, направляясь к столу адвоката, он нашел в себе силы выдержать взгляд Синтии, моля Бога, чтобы она хотя бы сейчас наконец вспомнила, как все было на самом деле, увидела в его глазах, что он просто не способен на такое злодейство и единственное, чего он тогда хотел, – это вызволить ее из беды.
Однако ничего, кроме ненависти, в ее взгляде не было.
Джефф опустился на старый деревянный стул только для того, чтобы снова подняться, когда монотонно забубнил судебный пристав и отворилась дверь кабинета судьи. Через несколько секунд, когда судья Отто Ванденберг уселся на свое место, Джефф тоже сел.
Ванденберг, высокий, седой, – черная мантия делала его еще более массивным – начал перебирать лежащую перед ним стопку бумаг. Затем внимательно посмотрел сквозь стекла очков на Джеффа.
– Обвиняемый, встаньте. – Он произнес эти слова очень тихо, и все присутствующие должны были напрячься, чтобы услышать, но голос был настолько властным, что никто не пропустил ни звука.
Джефф поднялся. Сэм Вайсман встал рядом с ним.
– Хотите что-нибудь сказать, прежде чем я оглашу приговор? – спросил судья.
Джефф задумался. Стоит ли пытаться в очередной раз убедить судью в своей невиновности? Какой в этом толк? Жюри уже приняло решение. Вот разве только...
Он повернулся, чтобы еще раз встретить взгляд Синтии Аллен.
– Я не имел возможности сказать вам это раньше, во время процесса, вас не было в зале, – мягко произнес Джефф. – Мне жаль... жаль, что я не появился там несколькими минутами раньше. Тогда бы, возможно, с вами вообще ничего плохого не произошло. – Он выдержал ее взгляд, дождавшись, когда она опустит глаза. Затем снова повернулся к судье.
Отто Ванденберг никак не отреагировал на слова Джеффа.
– Я внимательно ознакомился с материалами дела, – начал судья, – выслушал показания свидетелей обвинения и защиты, доводы прокурора и адвоката. Преступление, в совершении которого вы обвиняетесь, очень серьезное и требует ответственного подхода. В связи с этим я счел возможным учесть тот факт, что в этом деле – такое, впрочем, бывает нередко – единственным доказательством является слово одного человека против слова другого. Я также принял во внимание, что до ареста вы были образцовым гражданином и ни в одном заключении, в том числе квалифицированных психологов, нет и намека на какое-либо отклонение. Везде вы характеризуетесь как совершенно нормальный, законопослушный молодой человек.
Внутри у Джеффа снова затлел маленький огонек надежды.
– По этой причине я счел целесообразным оставить вас под стражей в управлении исправительных учреждений на срок, не превышающий одного года начиная с момента ареста.
«Боже! – воскликнул про себя Джефф. – Семь месяцев! Я ведь в тюрьме уже около семи месяцев!»
– Я был прав! – услышал он торжествующий шепот Сэма Вайсмана. – На сей раз предчувствие меня не подвело! Джефф, он вам поверил!
Но шепот Сэма заглушил негодующий голос мужа Синтии Аллен.
– Всего лишь год? – прорычал он. – Этот человек совершил такое зверское злодеяние – и вы дали ему год? Клянусь Богом, я его задушу своими руками!
Джефф развернулся.
– Да, да! – бросил ему в лицо Билл Аллен. – Ты даже смерти заслуживаешь не простой, а мучительной. Понял? – И прежде чем кто-нибудь среагировал на его слова, Билл Аллен развернул коляску жены и выкатил из зала суда.
* * *
– Ты сказала, что ничего не хочешь предпринимать по этому поводу, – произнес Кит Конверс. – Объясни, что это значит? – Голос оставался ровным, но напряженное лицо выдавало переполнявший его гаев. Всего несколько минут назад судья огласил приговор его сыну.– Кит, тебе нужно успокоиться, – устало проговорила Мэри, с тревогой вглядываясь в вену, пульсирующую на лбу мужа. – Криком тут не поможешь.
Кит обвел взглядом комнату свиданий. Джефф сидел в конце потертого стола, по бокам – Сэм Вайсман и Хедер Рандалл. Мэри села напротив сына. У двери с бесстрастным видом стоял охранник.
– Может быть, ты потрудишься объяснить мне, чем тут помочь?
Затем, словно никто из окружающих не был знаком с делом, Кит Конверс начал методично излагать события нескольких последних месяцев.
– Итак, первое: Джефф ринулся на помощь несчастной женщине, а его за это арестовали. Второе: вместо того чтобы отпустить его и наградить медалью за мужество, что непременно следовало сделать, Джеффа обвинили во всех смертных грехах. Это произошло потому, что пострадавшая женщина – подчеркиваю: которой мой сын хотел помочь, – выглядит полумертвой и все ее жалеют. – Заметив, что Мэри собирается возразить, Кит предостерегающе поднял руку. – Я вовсе не имею в виду, что не сожалею о случившемся. Сожалею, и очень. Но она упорно утверждает, что насильником был мой сын, хотя, когда он подошел к ней, она находилась в беспамятстве. К тому же ее появление в зале суда в инвалидной коляске оказало влияние на жюри присяжных, и теперь Джефф должен провести год в тюрьме в наказание за то, чего не совершал. И что же, вы думаете потерпевшая этим удовлетворена? О нет, ее муж угрожал убить Джеффа! – Кит негодующе тряхнул головой, затем остановил взгляд на Сэме Вайсмане. – Вы вроде бы адвокат... разве нельзя подать за это на него встречный иск? Разве подобные угрозы нормальны?
– Папа, он бросил это в запальчивости, – произнес Джефф, опередив Вайсмана. – Его слова не следует понимать буквально.
Кит тяжело вздохнул и покачал головой.