Страница:
Во дворе крайнего дома обнаружилась крепенькая банька, оборудованная немцами, дзот настоящий: накаты брёвен и сверху хороший слой земли. Её разведчики облюбовали для постоя. Уральцы дивились: никак не ожидали увидеть немецкую баню без пола, баню по-чёрному. Казалось, немцы — народ цивилизованный. И Ваганов раньше не встречал такого. В литературе читал об этом, а видеть не видел. А тут, смотри-ка — немецкая баня по-чёрному…
Гонец уехал, остальные, привязав коней по периметру городьбы, расположились отдохнуть в бане. В шутку немцев благодарили: соломку фрицы оставили…
Часов в 10 вечера 1233-й стрелковый стал втягиваться в Красный Посёлок. Молча, без огней, без — не дай Бог! — курева. Но — снег, мороз; разумеется, скрип колёсный. Повозки были не санные — длинные такие армейские повозки на колёсах. Зима холодная, далеко разносится скрип по снегу.
Немцы не глухие: за речкой, на взгорке, надо полагать, был у них НП. Едва полк сконцентрировался в деревне, загремела канонада.
Ребята отдыхали, а Ваганов сидел в середине блиндажа: развёл на земляном полу огонь, варил из концентратов кашу. С недолётом упал первый снаряд, с перелётом второй, и Виктор успел подумать, что несколько накатов брёвен и вот эту могучую матицу над головой едва ли пробьёт. И только он так подумал, баньку рвануло. Хорошо ещё, земля накрыла, потушила костёр. И Ваганова, придавленного обрушившейся кровлей, присыпало этой спасительной землицей.
Очнулся — светало уже. В глазах красные круги, рука правая зажата бревном, под шинель набилась земля… Опять же, родная, оберегла — и от холода смертного: за ночь под калёными брёвнами — недвижимый, бесчувственный, похороненный заживо — окочурился бы солдатик как пить дать.
Утихомирились неохотно кровавые сполохи, и мало-помалу разглядели глаза свет Божий. Струился он откуда-то сбоку-сверху, через дырочку невидимую проникая извилистым путём в толщу завала. Давай разведчик царапаться одной левой, выручил беспомощную правую, вытащил её, ощупал, убедился, обрадованный — целы косточки, прижал к телу. Долго ли, коротко ли выскребался из-под земли, оставалось, кажется, совсем немного, и тут кто-то подошёл. Откопали его, подхватили, поставили на ноги, и двинулся он сначала сам, но недалеко утелепал — пришлось однополчанам положить его на носилки. В санчасти оглядели: вроде и нет ничего особого. Только рука висит плетью. Ну, тошнит, голова кругом, ноги не держат — это пройдёт. Начальник санчасти майор Обухов удивлён: ты, говорит, в рубашке родился. Один из семерых… Да, повезло!
Ему и впрямь несказанно подфартило в тот день, когда снаряд накрыл на отдыхе отделение конной разведки. Видно, попался уральцу добросовестный ангел-хранитель, не утратил он бдительности 13 января 1942 года. Как раз в день рождения рядового Ваганова — исполнилось ему ровненько двадцать. Однополчане после подначивали: вот, говорили, фрицы подарок прислали — на всю жизнь запомнишь.
Запомнил.
Вспоминает Ваганов: “Первый наш комполка был храбрец. Имел орден Красного Знамени ещё за гражданскую войну. Но воевал всё-таки неумело, гнал солдат в бой, не жалея, и сам погиб нелепо — от пули снайпера.
Холодным вьюжным вечером после утомительного перехода полк остановился на отдых в наполовину сожжённой деревне Овсяники. Бойцы, нуждавшиеся в тепле, в обогреве, битком набились в уцелевшие избы. В доме, где оказался я, на печи сидели старик со старухой — хозяева. Старуха ворчит: “Чёрт принёс вас, проклятых антихристов, погибели на вас нет!”. Дед пытается её урезонить — она не унимается. Кто-то из бойцов — надоело бабкин скрип слушать — клацнул затвором винтовки: старая мигом смолкла…
Я вышел из душной избы. Метель утихла, появилась луна.
Мне нужно было доставить почту командиру полка. Подхожу к дому, где разместился штаб, и вижу: на середине улицы стоят полковник Решетов и начштаба майор Петров. Комполка, как всегда, в белом тулупе, с тростью в руке — он с ней не расставался. Хрипловатый голос его гремит в ночном морозном воздухе, далеко разносится вокруг: “Почему полк не готов к маршу?!!”. Петров что-то объясняет, но полковник не слушает, заводится сильнее: “Почему… не готов?! Твою мать!..” — и бьёт майора тростью. Тот, закрываясь руками, старается увернуться.
— Куда?!! Пристрелю!!!
А тут — выстрел. Немецкий снайпер подкараулил. По крику, видно, понял, что командир, и не промахнулся… Мы, подчинённые, оказавшиеся рядом, были потрясены утратой. Склонив головы, молча смотрели на холодное неподвижное лицо командира. Потом прикрыли тело уже неспособным согреть его белым тулупом и везли.
Полк принял майор Петров. Но и его вскоре тяжело ранило. Полк возглавил капитан Кашин”.
Дивизию перебросили из Погорелого Городища под Ржев в спешном порядке в конце января 1942 года. Первоначально ей ставилась задача пробить брешь в обороне гитлеровцев и прийти на выручку частям, попавшим в окружение. Полки вступали в бой с ходу, но драчка там затянулась, бои, по сути, приняли позиционный характер и шли ещё в феврале и марте. Занятые немцами населённые пункты в полосе действий дивизии располагались на высотах на западном берегу Волги; оттуда, с высот, с деревенских церквей, противник просматривал наши позиции, нашу оборону почти на всю её глубину…
Там погибнут многие. В том числе командир полка и командир дивизии…
Ножкино, Кокошкино, Клепенино, Крутики немцы держали крепко. Ощерившись жерлами пушек, задрав к зениту трубы миномётов, ощетинившись всеми наличными стволами в пристреленных секторах, гитлеровцы окопались в деревнях, не имея ни малейшего желания быть выбитыми во чисто поле, и всю зиму атакующие не могли их выкурить с насиженных высоток. Ржевская группировка немцев оказалась очень мощной, и нашим не хватало сил на этом участке фронта. С точки зрения рядового бойца, непрерывная и настойчивая активность войск была трудно объяснима: атака за атакой, проводившиеся днём и ночью, приносили удручающие потери, не давая результата, которого, надо полагать, где-то в больших штабах ждали. Но, повинуясь приказам, солдаты снова и снова пытались теснить врага, недоумевая про себя, почему с такими малыми силами они без конца наступают и наступают, когда в полках остается всё меньше народу.
18 февраля 1942 года Ваганов привёз на командный пункт почту. Он был доволен, почти счастлив тем, что благополучно перешёл Волгу: по льду реки беспрестанно била артиллерия, и лошадь пришлось оставить на том берегу. Ваганов доложился на КП командиру полка, разнёс почту по обороне, по ротам и вернулся в командирскую землянку. Было тихо, никакая опасность, кажется, не грозила здесь, и комполка, выслушав доклад Ваганова, распорядился: “Отдыхай. Отдохнёшь, пойдешь обратно”.
Часов в пять утра Виктор проснулся от шума и ругани снаружи землянки. Потревоженный Кашин выскочил на улицу и тотчас вернулся: “Ты, Ваганов, давай мотай отсюда, занимайся своим делом, тут сейчас без тебя как-нибудь!..”.
На улице — темень. Медленно кружась, как бы нехотя сыплются с неба крупные хлопья снега. Виктор, ещё не успев оглядеться, по голосу узнал командира дивизии: Ягодкин кричал, направо и налево матерился. Над передовой вспыхивали свои и чужие ракеты, в неровном свете их маячили группы людей в маскхалатах.
Ваганов не мог знать, что комдив, неожиданно появившийся в расположении, приказал срочно, вот сейчас, пока ещё ночь темна, собрать всё, чем располагает полк на переднем крае, и атаковать Кокошкино. Да, Ваганов не знал ничего в точности, но правильно понимал: сейчас начнётся заваруха, и командир полка не просто отсылает с передовой фронтового почтальона, а даёт лично ему, рядовому Ваганову, шанс какое-то, ближайшее по крайней мере, время оставаться живым…
Минут через сорок — Ваганов ещё в повозке сидел, ждал, когда чуть высветлит, — послышался в ночной темноте неясный шум. Шум приблизился, и стал отчётлив скрип санных полозьев, различимо стало тяжёлое дыхание людей. Вот уже и разглядеть можно: солдаты, санитары кого-то везут на санках.
Это был Ягодкин.
Оказалось, командир дивизии сам повёл уральцев в атаку.
Убило его сразу — смерть комдиву выпала лёгкая. Командиру полка повезло больше — ранило в руку.
Вспоминает Ваганов: “Я не знаю, где похоронен комдив Ягодкин. Не знаю, почему он лично возглавил ночную атаку на Кокошкино. Почему мы вообще лезли тогда на рожон, не считаясь с потерями, с явно недостаточными силами, без меры теряли людей во фронтальных атаках против хорошо укреплённых немецких позиций. Наверное, была в этом какая-то стратегическая цель, был какой-то глубокий оперативный замысел командования, о чём нам, солдатам, знать было не положено. Думаю, задача заключалась в том, чтобы удержать немцев на нашем участке, чтобы они не перебросили часть дивизий на другие фронты. И потом, Ржев мог стать трамплином для нового прыжка немцев на Москву…
Ягодкин был другом командующего 30-й армией генерала Лелюшенко. Это я узнал из некролога, напечатанного 20 февраля 1942 года в армейской газете “Боевое знамя”. Посмертно командарм наградил Ягодкина орденом Красного Знамени.
Полковник Ягодкин командовал 371-й дивизией всего девятнадцать дней: с 30 января по 18 февраля 1942-го. Он сменил генерал-майора Чернышёва, при котором дивизия понесла под Москвой неоправданно большие потери.
После гибели Ягодкина комдивом сделался подполковник Олешев, ставший после взятия Ржева в марте 1943 года генерал-майором. Войну он закончил генерал-лейтенантом, командиром корпуса, Героем Советского Союза”.
“Я убит подо Ржевом…”. О ком это стихотворение? О многих и многих — бои там были страшные. Да нестрашных-то не бывает на войне. Какими же им надо быть, чтобы из всех прочих солдаты выделили именно эти и так сказали о них, так их оценили: страшные бои!
Я убит подо Ржевом… Не о Ваганове это, слава Богу. Но вполне могло случиться, что и о нём тоже. По местам этим Виктор Андреевич прошёлся, проехался, а то и прополз по-пластунски. По белым снегам в оспинах чёрных воронок от бомб и снарядов, в мороз градусов под тридцать с хвостиком да под огнём. Всё было. И впереди ещё был долгий фронтовой путь.
Первую медаль “За отвагу” Виктор Андреевич получил под Ржевом, будучи полковым почтальоном.
В августе 1942 года дивизия перебрасывается под Зубцов.
Бои под Зубцовом продолжаются до 3 марта 1943 года, когда был освобожден Ржев.
Ваганов уже воюет в 930-м артиллерийском полку замковым 76-миллиметрового орудия и награжден второй медалью “За отвагу”.
Потом были бои под Оршей, под Ленино в Белоруссии, и закончил свой боевой путь Ваганов в Кёнигсберге. Закончил — на западе, а потом был Дальний Восток, сражения с японцами, освобождение Северного Китая. Только в 1954 году вернулся Виктор Андреевич Ваганов, к тому времени сотрудник военной газеты, во Владивосток. А начался весь его славный боевой путь с того зимнего, жгуче-морозного декабрьского денька 1941 года, когда эшелон молодых солдат-уральцев выгрузили в заснеженных полях под Москвой и сразу бросили в бой, в сражение, которое решило судьбу России.
…Теперь стали мы забывать недавнее прошлое и к людям, которые вынесли это прошлое на своих плечах, непростительно охладели. Само ли по себе выходит, или кто-то из влиятельных сограждан, бывших и не бывших, старается в указанном направлении, однако провалы в нашей памяти зияют всё страшнее. Для уважающего себя государства это недопустимо.
Великая Победа и народный подвиг, сделавший эту Победу фактом истории, для непосредственного творца этой победы и этого подвига остаются навсегда тем, чем они были — Великой Победой и небывалым народным подвигом, и не подлежат никакому, даже насильственному, переосмыслению, не подвержены никакой модной “современной” переоценке.
И у нас есть надежда и есть будущее. До тех пор, пока мы не забываем о них, пока помним всё.
Николай РЫЖКОВ “Незалежна” Украина
Гонец уехал, остальные, привязав коней по периметру городьбы, расположились отдохнуть в бане. В шутку немцев благодарили: соломку фрицы оставили…
Часов в 10 вечера 1233-й стрелковый стал втягиваться в Красный Посёлок. Молча, без огней, без — не дай Бог! — курева. Но — снег, мороз; разумеется, скрип колёсный. Повозки были не санные — длинные такие армейские повозки на колёсах. Зима холодная, далеко разносится скрип по снегу.
Немцы не глухие: за речкой, на взгорке, надо полагать, был у них НП. Едва полк сконцентрировался в деревне, загремела канонада.
Ребята отдыхали, а Ваганов сидел в середине блиндажа: развёл на земляном полу огонь, варил из концентратов кашу. С недолётом упал первый снаряд, с перелётом второй, и Виктор успел подумать, что несколько накатов брёвен и вот эту могучую матицу над головой едва ли пробьёт. И только он так подумал, баньку рвануло. Хорошо ещё, земля накрыла, потушила костёр. И Ваганова, придавленного обрушившейся кровлей, присыпало этой спасительной землицей.
Очнулся — светало уже. В глазах красные круги, рука правая зажата бревном, под шинель набилась земля… Опять же, родная, оберегла — и от холода смертного: за ночь под калёными брёвнами — недвижимый, бесчувственный, похороненный заживо — окочурился бы солдатик как пить дать.
Утихомирились неохотно кровавые сполохи, и мало-помалу разглядели глаза свет Божий. Струился он откуда-то сбоку-сверху, через дырочку невидимую проникая извилистым путём в толщу завала. Давай разведчик царапаться одной левой, выручил беспомощную правую, вытащил её, ощупал, убедился, обрадованный — целы косточки, прижал к телу. Долго ли, коротко ли выскребался из-под земли, оставалось, кажется, совсем немного, и тут кто-то подошёл. Откопали его, подхватили, поставили на ноги, и двинулся он сначала сам, но недалеко утелепал — пришлось однополчанам положить его на носилки. В санчасти оглядели: вроде и нет ничего особого. Только рука висит плетью. Ну, тошнит, голова кругом, ноги не держат — это пройдёт. Начальник санчасти майор Обухов удивлён: ты, говорит, в рубашке родился. Один из семерых… Да, повезло!
Ему и впрямь несказанно подфартило в тот день, когда снаряд накрыл на отдыхе отделение конной разведки. Видно, попался уральцу добросовестный ангел-хранитель, не утратил он бдительности 13 января 1942 года. Как раз в день рождения рядового Ваганова — исполнилось ему ровненько двадцать. Однополчане после подначивали: вот, говорили, фрицы подарок прислали — на всю жизнь запомнишь.
Запомнил.
Вспоминает Ваганов: “Первый наш комполка был храбрец. Имел орден Красного Знамени ещё за гражданскую войну. Но воевал всё-таки неумело, гнал солдат в бой, не жалея, и сам погиб нелепо — от пули снайпера.
Холодным вьюжным вечером после утомительного перехода полк остановился на отдых в наполовину сожжённой деревне Овсяники. Бойцы, нуждавшиеся в тепле, в обогреве, битком набились в уцелевшие избы. В доме, где оказался я, на печи сидели старик со старухой — хозяева. Старуха ворчит: “Чёрт принёс вас, проклятых антихристов, погибели на вас нет!”. Дед пытается её урезонить — она не унимается. Кто-то из бойцов — надоело бабкин скрип слушать — клацнул затвором винтовки: старая мигом смолкла…
Я вышел из душной избы. Метель утихла, появилась луна.
Мне нужно было доставить почту командиру полка. Подхожу к дому, где разместился штаб, и вижу: на середине улицы стоят полковник Решетов и начштаба майор Петров. Комполка, как всегда, в белом тулупе, с тростью в руке — он с ней не расставался. Хрипловатый голос его гремит в ночном морозном воздухе, далеко разносится вокруг: “Почему полк не готов к маршу?!!”. Петров что-то объясняет, но полковник не слушает, заводится сильнее: “Почему… не готов?! Твою мать!..” — и бьёт майора тростью. Тот, закрываясь руками, старается увернуться.
— Куда?!! Пристрелю!!!
А тут — выстрел. Немецкий снайпер подкараулил. По крику, видно, понял, что командир, и не промахнулся… Мы, подчинённые, оказавшиеся рядом, были потрясены утратой. Склонив головы, молча смотрели на холодное неподвижное лицо командира. Потом прикрыли тело уже неспособным согреть его белым тулупом и везли.
Полк принял майор Петров. Но и его вскоре тяжело ранило. Полк возглавил капитан Кашин”.
Дивизию перебросили из Погорелого Городища под Ржев в спешном порядке в конце января 1942 года. Первоначально ей ставилась задача пробить брешь в обороне гитлеровцев и прийти на выручку частям, попавшим в окружение. Полки вступали в бой с ходу, но драчка там затянулась, бои, по сути, приняли позиционный характер и шли ещё в феврале и марте. Занятые немцами населённые пункты в полосе действий дивизии располагались на высотах на западном берегу Волги; оттуда, с высот, с деревенских церквей, противник просматривал наши позиции, нашу оборону почти на всю её глубину…
Там погибнут многие. В том числе командир полка и командир дивизии…
Ножкино, Кокошкино, Клепенино, Крутики немцы держали крепко. Ощерившись жерлами пушек, задрав к зениту трубы миномётов, ощетинившись всеми наличными стволами в пристреленных секторах, гитлеровцы окопались в деревнях, не имея ни малейшего желания быть выбитыми во чисто поле, и всю зиму атакующие не могли их выкурить с насиженных высоток. Ржевская группировка немцев оказалась очень мощной, и нашим не хватало сил на этом участке фронта. С точки зрения рядового бойца, непрерывная и настойчивая активность войск была трудно объяснима: атака за атакой, проводившиеся днём и ночью, приносили удручающие потери, не давая результата, которого, надо полагать, где-то в больших штабах ждали. Но, повинуясь приказам, солдаты снова и снова пытались теснить врага, недоумевая про себя, почему с такими малыми силами они без конца наступают и наступают, когда в полках остается всё меньше народу.
18 февраля 1942 года Ваганов привёз на командный пункт почту. Он был доволен, почти счастлив тем, что благополучно перешёл Волгу: по льду реки беспрестанно била артиллерия, и лошадь пришлось оставить на том берегу. Ваганов доложился на КП командиру полка, разнёс почту по обороне, по ротам и вернулся в командирскую землянку. Было тихо, никакая опасность, кажется, не грозила здесь, и комполка, выслушав доклад Ваганова, распорядился: “Отдыхай. Отдохнёшь, пойдешь обратно”.
Часов в пять утра Виктор проснулся от шума и ругани снаружи землянки. Потревоженный Кашин выскочил на улицу и тотчас вернулся: “Ты, Ваганов, давай мотай отсюда, занимайся своим делом, тут сейчас без тебя как-нибудь!..”.
На улице — темень. Медленно кружась, как бы нехотя сыплются с неба крупные хлопья снега. Виктор, ещё не успев оглядеться, по голосу узнал командира дивизии: Ягодкин кричал, направо и налево матерился. Над передовой вспыхивали свои и чужие ракеты, в неровном свете их маячили группы людей в маскхалатах.
Ваганов не мог знать, что комдив, неожиданно появившийся в расположении, приказал срочно, вот сейчас, пока ещё ночь темна, собрать всё, чем располагает полк на переднем крае, и атаковать Кокошкино. Да, Ваганов не знал ничего в точности, но правильно понимал: сейчас начнётся заваруха, и командир полка не просто отсылает с передовой фронтового почтальона, а даёт лично ему, рядовому Ваганову, шанс какое-то, ближайшее по крайней мере, время оставаться живым…
Минут через сорок — Ваганов ещё в повозке сидел, ждал, когда чуть высветлит, — послышался в ночной темноте неясный шум. Шум приблизился, и стал отчётлив скрип санных полозьев, различимо стало тяжёлое дыхание людей. Вот уже и разглядеть можно: солдаты, санитары кого-то везут на санках.
Это был Ягодкин.
Оказалось, командир дивизии сам повёл уральцев в атаку.
Убило его сразу — смерть комдиву выпала лёгкая. Командиру полка повезло больше — ранило в руку.
Вспоминает Ваганов: “Я не знаю, где похоронен комдив Ягодкин. Не знаю, почему он лично возглавил ночную атаку на Кокошкино. Почему мы вообще лезли тогда на рожон, не считаясь с потерями, с явно недостаточными силами, без меры теряли людей во фронтальных атаках против хорошо укреплённых немецких позиций. Наверное, была в этом какая-то стратегическая цель, был какой-то глубокий оперативный замысел командования, о чём нам, солдатам, знать было не положено. Думаю, задача заключалась в том, чтобы удержать немцев на нашем участке, чтобы они не перебросили часть дивизий на другие фронты. И потом, Ржев мог стать трамплином для нового прыжка немцев на Москву…
Ягодкин был другом командующего 30-й армией генерала Лелюшенко. Это я узнал из некролога, напечатанного 20 февраля 1942 года в армейской газете “Боевое знамя”. Посмертно командарм наградил Ягодкина орденом Красного Знамени.
Полковник Ягодкин командовал 371-й дивизией всего девятнадцать дней: с 30 января по 18 февраля 1942-го. Он сменил генерал-майора Чернышёва, при котором дивизия понесла под Москвой неоправданно большие потери.
После гибели Ягодкина комдивом сделался подполковник Олешев, ставший после взятия Ржева в марте 1943 года генерал-майором. Войну он закончил генерал-лейтенантом, командиром корпуса, Героем Советского Союза”.
“Я убит подо Ржевом…”. О ком это стихотворение? О многих и многих — бои там были страшные. Да нестрашных-то не бывает на войне. Какими же им надо быть, чтобы из всех прочих солдаты выделили именно эти и так сказали о них, так их оценили: страшные бои!
Я убит подо Ржевом… Не о Ваганове это, слава Богу. Но вполне могло случиться, что и о нём тоже. По местам этим Виктор Андреевич прошёлся, проехался, а то и прополз по-пластунски. По белым снегам в оспинах чёрных воронок от бомб и снарядов, в мороз градусов под тридцать с хвостиком да под огнём. Всё было. И впереди ещё был долгий фронтовой путь.
Первую медаль “За отвагу” Виктор Андреевич получил под Ржевом, будучи полковым почтальоном.
В августе 1942 года дивизия перебрасывается под Зубцов.
Бои под Зубцовом продолжаются до 3 марта 1943 года, когда был освобожден Ржев.
Ваганов уже воюет в 930-м артиллерийском полку замковым 76-миллиметрового орудия и награжден второй медалью “За отвагу”.
Потом были бои под Оршей, под Ленино в Белоруссии, и закончил свой боевой путь Ваганов в Кёнигсберге. Закончил — на западе, а потом был Дальний Восток, сражения с японцами, освобождение Северного Китая. Только в 1954 году вернулся Виктор Андреевич Ваганов, к тому времени сотрудник военной газеты, во Владивосток. А начался весь его славный боевой путь с того зимнего, жгуче-морозного декабрьского денька 1941 года, когда эшелон молодых солдат-уральцев выгрузили в заснеженных полях под Москвой и сразу бросили в бой, в сражение, которое решило судьбу России.
…Теперь стали мы забывать недавнее прошлое и к людям, которые вынесли это прошлое на своих плечах, непростительно охладели. Само ли по себе выходит, или кто-то из влиятельных сограждан, бывших и не бывших, старается в указанном направлении, однако провалы в нашей памяти зияют всё страшнее. Для уважающего себя государства это недопустимо.
Великая Победа и народный подвиг, сделавший эту Победу фактом истории, для непосредственного творца этой победы и этого подвига остаются навсегда тем, чем они были — Великой Победой и небывалым народным подвигом, и не подлежат никакому, даже насильственному, переосмыслению, не подвержены никакой модной “современной” переоценке.
И у нас есть надежда и есть будущее. До тех пор, пока мы не забываем о них, пока помним всё.
Николай РЫЖКОВ “Незалежна” Украина
“Самостийной державе — самостийную церковь”*
Политическая ситуация, сложившаяся на Украине в 80-90-х годах прошлого столетия, определялась отчасти и межконфессиональными отношениями. Несмотря на то, что официально церковь отделена от государства, ее влияние на политическую жизнь весьма велико. Ведь миряне в той или иной степени прислушиваются к голосу своих духовных пастырей. Не ведя прямой пропаганды за какие-либо политические силы, те своим поведением и отношением к ним дают сигнал о своих политических симпатиях и поддержке.
Исторически сложилось так, что западные области Украины длительное время находились в составе Польши и Австро-Венгрии. Кстати, мало кто знает, что после распада империи Габсбургов на этой территории была образована Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР). Тогда как на землях Российской империи была провозглашена Украинская Народная Республика (УНР). Показательно: “незалежность” изначально обернулась для Украины расколом.
В Западной Украине до конца Великой Отечественной войны действовала униатская церковь. Украинская греко-католическая церковь (УГКЦ) была создана Брестской унией в 1596 году. Подчинялась она папе римскому, признавала основные догматы католической церкви при сохранении православных обрядов. Служила интересам властей Польши, а затем Австро-Венгерской монархии. Стояла на антисоветских позициях, в годы Второй мировой войны сотрудничала с гитлеровцами, поддерживала ОУН. Самоликвидировалась в 1946 году с расторжением Брестской унии.
В конце 80-х годов произошел всплеск националистических настроений в западных областях Украины. С самого начала этот процесс носил откровенно политический характер, являясь перенесением на церковную почву сепаратистских тенденций, присущих галицийской ментальности.
Первыми на Западной Украине эти настроения выразили греко-католики. Уже в 1988-1989 годах они выходят из подполья. Во второй половине 1989 года представители УГКЦ переходят к прямой агрессии. С осени 1989 года начинаются массовые захваты православных храмов. Первой жертвой униатов в октябре стал Преображенский собор во Львове.
Был выдвинут экстремистский лозунг: вернуть все храмы и имущество по состоянию на 1939 год. К исходу 1989 года УГКЦ получила законный статус, чему немало содействовало дипломатическое вмешательство Ватикана и достижение договоренности по данному вопросу между Иоанном-Павлом II и М. Горбачевым 1 декабря 1989 года. После этого более интенсивно продолжались захваты храмов. В начале 1990 года в результате победы на выборах в местные Советы к власти в западных областях Украины пришли национал-“демократы”. Благодаря этому униаты отныне получали практически неограниченную поддержку властей, и гонения на все русское и православное достигли апогея.
Выборы в Верховный Совет Украинской ССР привели к появлению в его составе значительного числа националистических политиков из Западной Украины. У сторонников самостийности отныне появлялась парламентская трибуна, что резко активизировало противостояние с коммунистической властью. На фоне возрастания накала политических страстей еще большего размаха достигает кампания захвата храмов сторонниками УГКЦ. Никакие обращения к лицам, способным повлиять на ход событий, в частности к папе Иоанну-Павлу II, президенту СССР М. Горбачеву и председателю Верховного Совета УССР Л. Кравчуку, не возымели действия.
В малых городах и селах прокатолически настроенные власти действовали по шаблону: независимо от соотношения православных и униатов храм, как правило, передавался греко-католикам. Если православные отказывались освободить храм, начинался штурм, причем следствием его в основном бывали многочисленные ранения и травмы прихожан, разрушения в самом храме. Зачастую осквернялись святыни, в церковь могли ввести собак для травли православных, а священнослужителей боевики насильственно выдворяли из алтарей.
Вот такая агрессивная ситуация сложилась в Западной Украине в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века благодаря националистически настроенным “руховцам”, которых поддерживал вчерашний секретарь ЦК КПУ по идеологии Л. Кравчук.
Кульминация пришлась на время официального визита Иоанна-Павла II в Украину. С первых же шагов на украинской земле стало ясно, что Иоанн-Павел II этот визит в полной мере использует для проповедей, обращенных не только к католикам, но и ко всей Украине. В них нашлось место для напоминаний о “злодеяниях, совершенных политическими силами, и преследованиях верующих” (разумеется,греко-католиков). Но ни одним словом не упоминалось о преступлениях гитлеровцев, о миллионах расстрелянных, заживо закопанных и сожженных, брошенных в шахты советских граждан.
Папа побывал в Бабьем Яру — тему Холокоста не может обойти ни один из политиков мира. Затем последовало посещение Быковлянского леса, где погребены десятки тысяч жертв репрессий советского времени. Итог был подведен во Львове 27 июня 2001 года. Здесь во время литургии к лику святых были причислены 29 греко-католиков, из которых лишь один погиб в Майданеке. Остальные же, как сообщается, “погибли от рук большевиков”.
Сам визит и сопровождавшие его события были расценены как торжество справедливого и окончательного преодоления последствий “сталинского” Львовского собора 1946 года. Было забыто, в какой сложной обстановке проходил этот собор, насколько сильно на Украине было возмущение против греко-католического духовенства. Известно, что подавляющая его часть во главе с митрополитом Андреем Шептицким открыто поддерживала фашистскую Германию, а также сотрудничала с оккупационными властями и несла свою долю ответственности за злодеяния фашистов на землях Украины.
Шептицкий лично поздравил Гитлера со взятием “златоглавого города на Днепре”. Еще до падения Киева этот митрополит выступил с пастырским посланием в поддержку провозглашенного 30 июня 1941 года “правительства” Ярослава Стецько. Глава УГКЦ призывал к “тесному взаимодействию с национал-социалистической Великогерманией, которая под руководством Адольфа Гитлера создает новый порядок в Европе и мире и помогает украинскому народу освободиться от московской оккупации”, и совместной с “союзной немецкой армией” борьбе против этой оккупации.
Сразу же после обнародования послания первым опытом такого “взаимодействия” стала продолжавшаяся неделю чудовищная львовская резня. В ее основе был еврейский погром, однако под нож шли и работники советских органов власти, коммунисты, подозреваемые в сочувствии к Москве, и просто случайные люди. Пострадала и польская интеллигенция. Тем не менее Иоанн-Павел II пообещал львовянам, что недалек день, когда “в главе святок” узрят и самого митрополита Андрея Шептицкого. И, конечно, не затрагивался вопрос об униатских захватах православных церквей в 90-е годы, ведь греко-католики возвращали отнятое у них “сталинистами”.
Таков итог “возрождения” униатской церкви в Западной Украине. Почти два десятка лет националисты совместно с УГКЦ создают напряженность в украинском обществе. Противостояние Запада и Востока Украины не затухает ни на один день. Все это чревато серьёзными последствиями для целостности государства.
Начиная с крещения Киевской Руси основной религией Украины было православие. В то же время в истории Православной церкви на Украине было несколько попыток создать независимую от Москвы автокефальную церковь. Основой стремления к “самостийной украинской церкви” всякий раз были сепаратистские настроения определенной части населения Украины. Этой цели так и не удалось достичь в 1919 году, в период режима “директории” Симона Петлюры. Однако создание первой по счету так называемой “Украинской автокефальной православной церкви” (УАПЦ) стало возможным в 1920-1921 годах благодаря стремлению большевиков изнутри разложить единую Русскую православную церковь. Именно с этой целью органами НКВД были инспирированы обновленческий раскол в России и автокефалистский на Украине.
В связи с тем, что никто из архиереев Русской церкви не поддержал раскольников, последние оказались перед лицом крушения всей автокефальной авантюры. Дабы избежать его, лидеры раскола пошли на открытое и беспрецедентное попрание канонов православия: лжемитрополит Василий Липкивский и другие лжеепископы УАПЦ 1921 года были “рукоположены” не епископами, а священниками и мирянами. Отсюда и название раскольников-автокефалистов Липкивского — “самосвяты”. Эта псевдоцерковь просуществовала недолго: не оправдавшая надежд НКВД, она, как неэффективное средство борьбы с православием, была принуждена к самоликвидации в 1930 году.
Во время Великой Отечественной войны в феврале 1942 года в Пинске проходит “Собор автокефальных украинских епископов” в составе Поликарпа (Сикорского) и Александра (Иноземцева), которые “рукополагают” еще трех “архиереев”. “Собор” объявил о принятии в лоно новой автокефалии лжесвященников “самосвятской” иерархии 1921 года.
В мае 1942 года последовало признание новой УАПЦ со стороны немецких оккупационных властей, которые в поисках популярности у населения открывали на захваченных землях Украины православные храмы и в то же время боялись возрастания авторитета Русской православной церкви. С помощью раскольников-автокефалистов немцы надеялись реализовать в своей украинской политике принцип “разделяй и властвуй”. Новая “церковь” получила в первый период оккупации (до 1943 г.) широкую поддержку со стороны германских оккупантов. Но еще большее содействие оказывали и собратья по идеям украинского национализма — бандеровцы, мельниковцы и прочие бандитские формирования. УАПЦ стала идейной вдохновительницей злодеяний украинских сепаратистов, направленных в первую очередь против собственного народа. На Волыни при помощи ОУН автокефалистами был развязан настоящий террор против канонической украинской православной церкви. Жертвами террора стали многие священнослужители и миряне, не пожелавшие перейти в УАПЦ. Бандеровцами был повешен епископ Владимиро-Волынский Мануил (Тарнавский), зверски замучены десятки православных священников, отказавшихся от сотрудничества с раскольниками.
Альянс между украинскими националистами и руководством УАПЦ был весьма прочным. Однако в итоге это отразилось на отношении немецких властей к УАПЦ. После того как к 1943 году бандеровцы убедились в том, что гитлеровцы не помышляют на деле ни о каком “самостийном” Украинском государстве, сепаратисты стали действовать против немецких оккупационных войск. В таких условиях германские власти Украины вынуждены были отказаться от всемерной поддержки, прежде оказываемой раскольникам-автокефалистам.
Успешное наступление Красной Армии и освобождение Украины от гитлеровцев в 1943-1944 годах положило конец автокефалистскому расколу на канонической территории Русской православной церкви. После бегства “иерархов” УАПЦ за границу на территории Украины не осталось ни одного раскольничьего прихода, все они вошли в юрисдикцию Русской православной церкви.
После Второй мировой войны на территории Западной Украины были созданы православные епархии: Львовско-Тернопольская, Ивано-Франковско-Коломыйская и Ужгородско-Мукачевская. Церковная жизнь в них была весьма оживленной. Хрущевские гонения задели западно-украинские епархии не в такой степени, как другие. Даже после хрущевской волны закрытия храмов на территории СССР в одной только Львовско-Тернопольской епархии, крупнейшей в составе Московского Патриархата, в 1960-1980-х годах насчитывалось почти 2 тысячи приходов, то есть свыше четверти всех общин Русской церкви.
Большинство из них было сосредоточено на западе Украины, которую, как уже было сказано, почти не затронули антицерковные репрессии. Это было связано в первую очередь с тем, что западноукраинские области вошли в состав СССР только в 1939 году, а вскоре началась Великая Отечественная война. Естественно, что советские преобразования начались в Галичине только в послевоенные годы, когда антирелигиозная пропаганда на некоторое время угасла и кампания по закрытию храмов прекратилась. Поэтому церковная жизнь не подверглась в западноукраинских областях столь сокрушительному разгрому, как в России или на востоке Украины в довоенные годы. В немалой степени этому способствовало самоупразднение униатской церкви на Львовском соборе 1946 года.
Появление третьей генерации автокефалистов также было связано со взрывом националистических настроений на Западной Украине и совпало по времени с возрождением униатства. Зачинатели нового раскола часто в те годы объясняли свои действия необходимостью поставить заслон греко-католикам. Идея автокефалии, по их словам, лишала униатство наиболее веского аргумента в его пользу — характера “национальной” украинской церкви. Однако очень скоро стало ясно, что и уния, и автокефалия — это порождение одного и того же явления украинского сепаратизма. Правда, ориентированы они оказались на разные слои населения. И те, кто традиционно воспринимал униатство, имеющее на западе Украины трехвековую историю, как свою национальную религию, и те, кто считал верой отцов православие, в итоге оказались общими заложниками национализма, но никак не догматических, богословских, вероучительных или даже обрядовых споров и несогласий.
Политическая ситуация, сложившаяся на Украине в 80-90-х годах прошлого столетия, определялась отчасти и межконфессиональными отношениями. Несмотря на то, что официально церковь отделена от государства, ее влияние на политическую жизнь весьма велико. Ведь миряне в той или иной степени прислушиваются к голосу своих духовных пастырей. Не ведя прямой пропаганды за какие-либо политические силы, те своим поведением и отношением к ним дают сигнал о своих политических симпатиях и поддержке.
Исторически сложилось так, что западные области Украины длительное время находились в составе Польши и Австро-Венгрии. Кстати, мало кто знает, что после распада империи Габсбургов на этой территории была образована Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР). Тогда как на землях Российской империи была провозглашена Украинская Народная Республика (УНР). Показательно: “незалежность” изначально обернулась для Украины расколом.
В Западной Украине до конца Великой Отечественной войны действовала униатская церковь. Украинская греко-католическая церковь (УГКЦ) была создана Брестской унией в 1596 году. Подчинялась она папе римскому, признавала основные догматы католической церкви при сохранении православных обрядов. Служила интересам властей Польши, а затем Австро-Венгерской монархии. Стояла на антисоветских позициях, в годы Второй мировой войны сотрудничала с гитлеровцами, поддерживала ОУН. Самоликвидировалась в 1946 году с расторжением Брестской унии.
В конце 80-х годов произошел всплеск националистических настроений в западных областях Украины. С самого начала этот процесс носил откровенно политический характер, являясь перенесением на церковную почву сепаратистских тенденций, присущих галицийской ментальности.
Первыми на Западной Украине эти настроения выразили греко-католики. Уже в 1988-1989 годах они выходят из подполья. Во второй половине 1989 года представители УГКЦ переходят к прямой агрессии. С осени 1989 года начинаются массовые захваты православных храмов. Первой жертвой униатов в октябре стал Преображенский собор во Львове.
Был выдвинут экстремистский лозунг: вернуть все храмы и имущество по состоянию на 1939 год. К исходу 1989 года УГКЦ получила законный статус, чему немало содействовало дипломатическое вмешательство Ватикана и достижение договоренности по данному вопросу между Иоанном-Павлом II и М. Горбачевым 1 декабря 1989 года. После этого более интенсивно продолжались захваты храмов. В начале 1990 года в результате победы на выборах в местные Советы к власти в западных областях Украины пришли национал-“демократы”. Благодаря этому униаты отныне получали практически неограниченную поддержку властей, и гонения на все русское и православное достигли апогея.
Выборы в Верховный Совет Украинской ССР привели к появлению в его составе значительного числа националистических политиков из Западной Украины. У сторонников самостийности отныне появлялась парламентская трибуна, что резко активизировало противостояние с коммунистической властью. На фоне возрастания накала политических страстей еще большего размаха достигает кампания захвата храмов сторонниками УГКЦ. Никакие обращения к лицам, способным повлиять на ход событий, в частности к папе Иоанну-Павлу II, президенту СССР М. Горбачеву и председателю Верховного Совета УССР Л. Кравчуку, не возымели действия.
В малых городах и селах прокатолически настроенные власти действовали по шаблону: независимо от соотношения православных и униатов храм, как правило, передавался греко-католикам. Если православные отказывались освободить храм, начинался штурм, причем следствием его в основном бывали многочисленные ранения и травмы прихожан, разрушения в самом храме. Зачастую осквернялись святыни, в церковь могли ввести собак для травли православных, а священнослужителей боевики насильственно выдворяли из алтарей.
Вот такая агрессивная ситуация сложилась в Западной Украине в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого века благодаря националистически настроенным “руховцам”, которых поддерживал вчерашний секретарь ЦК КПУ по идеологии Л. Кравчук.
Кульминация пришлась на время официального визита Иоанна-Павла II в Украину. С первых же шагов на украинской земле стало ясно, что Иоанн-Павел II этот визит в полной мере использует для проповедей, обращенных не только к католикам, но и ко всей Украине. В них нашлось место для напоминаний о “злодеяниях, совершенных политическими силами, и преследованиях верующих” (разумеется,греко-католиков). Но ни одним словом не упоминалось о преступлениях гитлеровцев, о миллионах расстрелянных, заживо закопанных и сожженных, брошенных в шахты советских граждан.
Папа побывал в Бабьем Яру — тему Холокоста не может обойти ни один из политиков мира. Затем последовало посещение Быковлянского леса, где погребены десятки тысяч жертв репрессий советского времени. Итог был подведен во Львове 27 июня 2001 года. Здесь во время литургии к лику святых были причислены 29 греко-католиков, из которых лишь один погиб в Майданеке. Остальные же, как сообщается, “погибли от рук большевиков”.
Сам визит и сопровождавшие его события были расценены как торжество справедливого и окончательного преодоления последствий “сталинского” Львовского собора 1946 года. Было забыто, в какой сложной обстановке проходил этот собор, насколько сильно на Украине было возмущение против греко-католического духовенства. Известно, что подавляющая его часть во главе с митрополитом Андреем Шептицким открыто поддерживала фашистскую Германию, а также сотрудничала с оккупационными властями и несла свою долю ответственности за злодеяния фашистов на землях Украины.
Шептицкий лично поздравил Гитлера со взятием “златоглавого города на Днепре”. Еще до падения Киева этот митрополит выступил с пастырским посланием в поддержку провозглашенного 30 июня 1941 года “правительства” Ярослава Стецько. Глава УГКЦ призывал к “тесному взаимодействию с национал-социалистической Великогерманией, которая под руководством Адольфа Гитлера создает новый порядок в Европе и мире и помогает украинскому народу освободиться от московской оккупации”, и совместной с “союзной немецкой армией” борьбе против этой оккупации.
Сразу же после обнародования послания первым опытом такого “взаимодействия” стала продолжавшаяся неделю чудовищная львовская резня. В ее основе был еврейский погром, однако под нож шли и работники советских органов власти, коммунисты, подозреваемые в сочувствии к Москве, и просто случайные люди. Пострадала и польская интеллигенция. Тем не менее Иоанн-Павел II пообещал львовянам, что недалек день, когда “в главе святок” узрят и самого митрополита Андрея Шептицкого. И, конечно, не затрагивался вопрос об униатских захватах православных церквей в 90-е годы, ведь греко-католики возвращали отнятое у них “сталинистами”.
Таков итог “возрождения” униатской церкви в Западной Украине. Почти два десятка лет националисты совместно с УГКЦ создают напряженность в украинском обществе. Противостояние Запада и Востока Украины не затухает ни на один день. Все это чревато серьёзными последствиями для целостности государства.
Начиная с крещения Киевской Руси основной религией Украины было православие. В то же время в истории Православной церкви на Украине было несколько попыток создать независимую от Москвы автокефальную церковь. Основой стремления к “самостийной украинской церкви” всякий раз были сепаратистские настроения определенной части населения Украины. Этой цели так и не удалось достичь в 1919 году, в период режима “директории” Симона Петлюры. Однако создание первой по счету так называемой “Украинской автокефальной православной церкви” (УАПЦ) стало возможным в 1920-1921 годах благодаря стремлению большевиков изнутри разложить единую Русскую православную церковь. Именно с этой целью органами НКВД были инспирированы обновленческий раскол в России и автокефалистский на Украине.
В связи с тем, что никто из архиереев Русской церкви не поддержал раскольников, последние оказались перед лицом крушения всей автокефальной авантюры. Дабы избежать его, лидеры раскола пошли на открытое и беспрецедентное попрание канонов православия: лжемитрополит Василий Липкивский и другие лжеепископы УАПЦ 1921 года были “рукоположены” не епископами, а священниками и мирянами. Отсюда и название раскольников-автокефалистов Липкивского — “самосвяты”. Эта псевдоцерковь просуществовала недолго: не оправдавшая надежд НКВД, она, как неэффективное средство борьбы с православием, была принуждена к самоликвидации в 1930 году.
Во время Великой Отечественной войны в феврале 1942 года в Пинске проходит “Собор автокефальных украинских епископов” в составе Поликарпа (Сикорского) и Александра (Иноземцева), которые “рукополагают” еще трех “архиереев”. “Собор” объявил о принятии в лоно новой автокефалии лжесвященников “самосвятской” иерархии 1921 года.
В мае 1942 года последовало признание новой УАПЦ со стороны немецких оккупационных властей, которые в поисках популярности у населения открывали на захваченных землях Украины православные храмы и в то же время боялись возрастания авторитета Русской православной церкви. С помощью раскольников-автокефалистов немцы надеялись реализовать в своей украинской политике принцип “разделяй и властвуй”. Новая “церковь” получила в первый период оккупации (до 1943 г.) широкую поддержку со стороны германских оккупантов. Но еще большее содействие оказывали и собратья по идеям украинского национализма — бандеровцы, мельниковцы и прочие бандитские формирования. УАПЦ стала идейной вдохновительницей злодеяний украинских сепаратистов, направленных в первую очередь против собственного народа. На Волыни при помощи ОУН автокефалистами был развязан настоящий террор против канонической украинской православной церкви. Жертвами террора стали многие священнослужители и миряне, не пожелавшие перейти в УАПЦ. Бандеровцами был повешен епископ Владимиро-Волынский Мануил (Тарнавский), зверски замучены десятки православных священников, отказавшихся от сотрудничества с раскольниками.
Альянс между украинскими националистами и руководством УАПЦ был весьма прочным. Однако в итоге это отразилось на отношении немецких властей к УАПЦ. После того как к 1943 году бандеровцы убедились в том, что гитлеровцы не помышляют на деле ни о каком “самостийном” Украинском государстве, сепаратисты стали действовать против немецких оккупационных войск. В таких условиях германские власти Украины вынуждены были отказаться от всемерной поддержки, прежде оказываемой раскольникам-автокефалистам.
Успешное наступление Красной Армии и освобождение Украины от гитлеровцев в 1943-1944 годах положило конец автокефалистскому расколу на канонической территории Русской православной церкви. После бегства “иерархов” УАПЦ за границу на территории Украины не осталось ни одного раскольничьего прихода, все они вошли в юрисдикцию Русской православной церкви.
После Второй мировой войны на территории Западной Украины были созданы православные епархии: Львовско-Тернопольская, Ивано-Франковско-Коломыйская и Ужгородско-Мукачевская. Церковная жизнь в них была весьма оживленной. Хрущевские гонения задели западно-украинские епархии не в такой степени, как другие. Даже после хрущевской волны закрытия храмов на территории СССР в одной только Львовско-Тернопольской епархии, крупнейшей в составе Московского Патриархата, в 1960-1980-х годах насчитывалось почти 2 тысячи приходов, то есть свыше четверти всех общин Русской церкви.
Большинство из них было сосредоточено на западе Украины, которую, как уже было сказано, почти не затронули антицерковные репрессии. Это было связано в первую очередь с тем, что западноукраинские области вошли в состав СССР только в 1939 году, а вскоре началась Великая Отечественная война. Естественно, что советские преобразования начались в Галичине только в послевоенные годы, когда антирелигиозная пропаганда на некоторое время угасла и кампания по закрытию храмов прекратилась. Поэтому церковная жизнь не подверглась в западноукраинских областях столь сокрушительному разгрому, как в России или на востоке Украины в довоенные годы. В немалой степени этому способствовало самоупразднение униатской церкви на Львовском соборе 1946 года.
Появление третьей генерации автокефалистов также было связано со взрывом националистических настроений на Западной Украине и совпало по времени с возрождением униатства. Зачинатели нового раскола часто в те годы объясняли свои действия необходимостью поставить заслон греко-католикам. Идея автокефалии, по их словам, лишала униатство наиболее веского аргумента в его пользу — характера “национальной” украинской церкви. Однако очень скоро стало ясно, что и уния, и автокефалия — это порождение одного и того же явления украинского сепаратизма. Правда, ориентированы они оказались на разные слои населения. И те, кто традиционно воспринимал униатство, имеющее на западе Украины трехвековую историю, как свою национальную религию, и те, кто считал верой отцов православие, в итоге оказались общими заложниками национализма, но никак не догматических, богословских, вероучительных или даже обрядовых споров и несогласий.