Страница:
Слабый крик сорвался с ее губ. Она изогнулась к нему навстречу, охваченная желанием.
Попыталась вырваться, но он удержал, опуская рубашку, нежно поглаживая ладонями живот.
Бенедикт поднял голову и взглянул на нее. Глаза его горели, грудь вздымалась. Но он не поддастся искушению, как бы велико оно ни было!
Отодвинув ночную рубашку, он сунул руку ей между ног. Они немедленно раздвинулись, приглашая его внутрь.
Этого оказалось достаточно.
Она содрогнулась.
Цветные круги поплыли перед глазами, заволокли окружающий мир. Туман принял ее. Горячий, обволакивающий. Ее тело изгибалось, дрожало. И опять и опять, пока она не начала уже думать, что не вынесет этой сладкой пытки.
Он же впал в ужас от содеянного. Простер руки, прижал ее к себе, пытаясь успокоить, словно боясь, что без его поддержки она немедленно распадется на мелкие кусочки.
— Не волнуйся, Бенедикт, — прошептала она, чувствуя его страх и пытаясь успокоить и желая, по правде говоря, большего — ощущения его внутри себя. — Мне хорошо.
— Нет, — ответил он. Лицо его окаменело, превратилось в маску. — Я не имел права допускать такого.
— У тебя есть право, — выдохнула она, подвигаясь, чтобы дотянуться до его щеки. — Я твоя жена.
То, что случилось, — вполне естественно.
— Нет, — повторил он снова, отпуская ее и отступая на шаг, избегая новых искушений. — Такая неосторожность. У тебя мог случиться выкидыш…
— Не будет никакого выкидыша. У нас родится замечательный здоровый малыш.
Нервничая, он заметался по комнате.
— Ты чувствуешь.., что-нибудь?
Ей хотелось улыбнуться его вопросу, но она сознавала, что шутить он не в настроении.
— Я чувствую, что меня холят и лелеют.
— Никаких болей или дискомфорта?
— Разве что удовлетворение.
— Я женился на тебе не для секса, — хмуро объявил он. — Я женился, потому что ты ждешь моего ребенка. Если по моей милости ты потеряешь ребенка…
— То что? — сказала она. Теплое умиротворение, переполнявшее ее мгновение назад, сменилось оцепенением. — Ты немедленно аннулируешь брак?
— Я никогда не прощу себе.
— Ладно, Бенедикт, — сказала она, натягивая ночную рубашку. — У меня ощущение, что ты тут ни при чем. Там, где дело касается беременности, лучше положиться на природные инстинкты они не подкачают. Не стоит обращаться со мной, словно я сделала из хрусталя и могу расколоться вдребезги от малейшего сотрясения только потому, что нам порекомендовали быть немного аккуратнее.
— Я не готов полагаться на авось. Инцидентов, подобных недавнему, быть не должно, Кассандра, пока твой врач не даст добро.
В досаде она оттолкнула скамью и отправилась в ванную. Она желала отдать ему всю себя, ожидая подобного дара взамен. Но он задумал ограничить ее малым, и хотя само по себе его подношение и оказалось ошеломляющим, удовлетворить ее полностью оно не могло.
Не просит ли она слишком многого, размышляла она, яростно начищая зубы. Возможно, перехлестывающие через край эмоции — особенность, присущая только женскому полу, а для мужчин недоступна?
Ответа у нее не нашлось. Он, вероятно, тоже не спешил удовлетворить ее любопытство, потому что, когда она вернулась в спальню, его там уже не было. Ее вновь покинули. Ей оставалось утешаться тем, что как он ни пыжится, но иного средства удержаться от нее на расстоянии, как только проложив реальную физическую преграду между ними, у него нет.
На следующее утро, как раз к концу завтрака из фруктов, сладких рогаликов и кофе, Касси изъявила желание прогуляться в ближайшую деревню за покупками. Обнаружив, что отныне у нее будет масса свободного времени, она задумала заняться приготовлением детского приданого, но следовало приобрести необходимые материалы.
— Нет, — ответил Бенедикт.
— Что значит «нет»? — Она была озадачена его мгновенным и неколебимым вето.
— Это означает окончательное и бесповоротное «нет», — снова заявил он. — Мало того, я просто запрещаю тебе.
И это тот человек, который только вчера вознес ее на вершину высшего наслаждения? Кто сумел проникнуть в ее помыслы, проявил себя таким нежным и любящим, что она практически влюбилась в него?
— Бенедикт, — сказала она, произнося каждое слово отчетливо, с нажимом, надеясь донести до него суть своей мысли, — во-первых, я запрещаю тебе запрещать мне что-либо. И во-вторых, мне совершенно нечем заняться.
Так оно и было. Если не считать возможности шататься по холодным мрачным коридорам старого палаццо. Франческа и Эльвира отбыли несколько минут назад в контору. Последняя перед уходом снова метнула на Касси изумленный взгляд, словно понятия не имела, кто это еще тут.
Бенедикт тоже собирался уходить — поговорить с теми, кто еще хотел работать в имении.
— До деревни слишком далеко, — сказал он, не удостоив ее взглядом, так был занят чтением распечатанных на компьютере документов. — Да, кроме того, я сомневаюсь, что ты нашла бы там то, что ищешь.
— Я могу взять твою машину и съездить в ближайший город?
— Нет.
Огромным усилием обуздав клокочущую злость, она кротко спросила:
— Ты боишься, что я поцарапаю ее драгоценные крылья? Непозволительно превышу скорость? Продам ее, а деньги с шиком прокучу по ресторанам?
Не обращая ни малейшего внимания на ее издевательский тон, он спокойно перевернул страницу, отхлебнул кофе и повторил:
— Нет.
— Проклятие, Бенедикт! — Лишившись терпения, она хлопнула кулаком по столу так сильно, что отбила себе руку. — Ты что, других слов не знаешь?
— Если ты хочешь поехать за покупками, Кассандра, — сказал он мягко, — я сам свожу тебя, когда освобожусь.
— Меня никуда не требуется возить, — огрызнулась она, потирая ушибленную руку. — Я умею обращаться с картой и имею международные водительские права. Так что придется тебе найти более основательные возражения.
— Я не хочу, чтобы ты показывалась вне палаццо.
— И почему же?
— Мне казалось, прошлой ночью я объяснил тебе причины.
— Относительно работы, да, но я не понимаю, какое отношение твои причины имеют к сегодняшнему разговору. На улице, в толпе людей, я вполне сойду за туристку.
— Туристический сезон пока не начался. Твои светлые волосы сразу выделят тебя из толпы.
— Но…
Рассердившись, он шмякнул стопку листов на стол.
— Но ничего! Яснее ясного, Кассандра, я беспокоюсь за твою безопасность. Я не хочу, чтобы ты стала мишенью для.., неприятностей.
— Какого рода неприятностей? Ты считаешь, что кто-то из числа уволенных работников может заинтересоваться моей персоной?
— Да, — сказал он ровно. — Я боюсь именно этого.
Проглотив некстати вырвавшийся дурацкий смешок, потому что сомнений в серьезности заявления Бенедикта не оставалось, она воскликнула:
— Ты думаешь, что меня могут похитить!
— Это маловероятно, но я не собираюсь рисковать.
— Значит, мне придется сидеть тут взаперти в четырех стенах?
— Если ты находишь такую перспективу неприемлемой, то хочу обратить твое внимание — при доме имеется огромный сад и частный пляж, недоступные для посторонних. Там можно сколько угодно купаться и загорать. — Он осушил свою чашку и поднялся с кресла. — Мне пора. Кассандра, прошу тебя, не отказывай мне в моей просьбе.
Оставайся на территории палаццо. У меня достаточно проблем. И еще придется тревожиться и о твоей безопасности.
— Является ли тревога о моей безопасности причиной твоего отсутствия в нашей спальне прошлой ночью? — горько спросила она.
Он остановился на пороге, кинул на нее затравленный взгляд.
— Твоя безопасность тут ни при чем. В палаццо нам ничто не угрожает. И ты прекрасно знаешь, почему я не остался с тобой прошлой ночью.
Если честно, выглядел он так, словно вообще не ложился. У губ залегли глубокие морщины, на лицо легла тень усталости. Ей внезапно стало стыдно за свои претензии, когда у него столько забот.
В раскаянии она заговорила гораздо мягче: , — Да, я знаю почему. Но мне хочется, чтобы ты понял, Бенедикт. Пусть нам нельзя заниматься любовью. Но если бы ты хотя бы проводил ночи вместе со мной, мне было бы куда проще смириться с твоим отсутствием в дневные часы.
— Спать подле своей жены, зная, что занятия сексом с ней под запретом, — это требует от человека поистине титанических усилий. Тут надо быть сверхчеловеком, чтобы сохранить контроль над собой. Но если ты так настаиваешь, можно попробовать. И прошу тебя, не считай меня каким-то деспотом, тиранящим тебя ради собственного удовольствия.
— Я понимаю. И вижу, что ты действительно очень занят.
Он дотронулся губами до ее рта.
— Тогда, пожалуйста, для твоего же блага, оставайся здесь, пока у меня не появится время, чтобы сопровождать тебя. Даже отбросив все упомянутые уже причины, ты видишь, что тут за дороги.
— Да, да! — Она поежилась при воспоминании. — Я замирала от ужаса каждый раз, когда ты нажимал на газ. А когда мы завернули за угол и оказались нос к носу с ослом, впряженным в тележку, не оставляющим нам никакого пространства для проезда, у меня едва не случился сердечный приступ.
— Поэтому мне даже подумать страшно, что ты сядешь за руль незнакомой машины на незнакомой и не прощающей промахов дороге. Поверь мне, Кассандра. Все, что я делаю, делается в твоих же интересах.
— Я верю тебе, — мягко сказала она. — И ты можешь верить мне. Обещаю, что не сделаю ни шагу за пределы имения.
— Спасибо! — Мгновение ей казалось, что он хочет поцеловать ее. Его руки поднялись, готовые обнять ее. В последний момент он отпрянул.
— Увидимся за ужином.
— Разве не раньше? А как же обед?
— Я поем с полевыми рабочими. Но если ближайшие пару дней я успешно поработаю, мы сможем выбраться на уикенд в мою летнюю резиденцию на Сицилии.
Чуда не случилось. Отложить пришлось не только предполагаемую поездку на Сицилию. Их двухнедельный визит затянулся вначале до трех недель, потом — до месяца. Из замечаний, оброненных им, Касси знала, что работы остается невпроворот. Поэтому она крепилась, не задавая вопросов ни о дате отъезда, ни тем более о возвращении назад, в Соединенные Штаты.
Со своей стороны, Бенедикт, чтобы скрасить долгие часы ее одиночества, попросил Бианку прислать все необходимое для шитья и вязания.
Там были и выкройки для распашонок и ползунков, и еще инструкция по шитью прелестного лоскутного покрывала на детскую кроватку. Во всяком случае, с приходом посылки у нее появилось какое-то занятие.
Касси теперь так редко видела Бенедикта, что начинала думать, будто тот умышленно ее избегает. Даже когда они были вместе, он был рассеян и думал не о ней. Хотя, откликнувшись на ее просьбу, он и перебрался спать к ней, но и ночью она не ощущала его присутствия.
Нет-нет, он заботился о ней. Она имела крышу над головой, еду, обязательный поцелуй в щечку каждое утро и каждый вечер. А как же теплое тело, к которому можно уютно прижаться ночью? С таким же успехом она могла спать с одной из драгоценных статуй его матушки.
Она не ожидала от него нарушения их соглашения. Но неужели отсутствие секса означает, что они не могут оказывать друг другу обычные знаки внимания? Видимо, да. За многие ночи, проведенные вдвоем с ним, он не стал для нее ближе, мало отличаясь от незнакомца, которым был в ночь зачатия их ребенка.
Но, не видя своего мужа, Касси в избытке была облагодетельствована обществом Эльвиры.
Стоило ей выйти из их комнат, как эта женщина возникла за ее спиной, как бы выходя из теней, отбрасываемых мрачными стенами дома, и неотступно следовала за ней. Следя и ничего не одобряя.
Что у нее на уме? Неужели она думает, что жена ее сына попытается своровать их фамильное серебро? Или пририсовать усы к портретам предков? Или изрезать гобелены?
Чтобы избавиться от давящей атмосферы здания, Касси как можно больше времени проводила на пляже. Он стал единственным местом, где она испытывала чувство свободы и покоя. Только здесь, вне зоны видимости дома, она могла посидеть под зонтиком с шитьем, поваляться на золотом песке и поплавать в прозрачной воде.
Апрель перешел в май. Жара становилась невыносимой. Теперь она вынуждена была дольше находиться в палаццо. Спасалась она наверху, сидя на балконе и глядя вниз на погруженный в тень внутренний дворик. Тоска по дому становилась сильнее день ото дня.
Редкие звонки Патриции помогали, но единственный доступный телефон находился в приемном зале. Пытаться вести тут частные переговоры было невозможно. Эльвира постоянно торчала на заднем плане.
— Развлекаешься? — спрашивала Патриция.
— Не особо, — тихо бормотала Касси, судорожно оглядываясь через плечо. — Еще немного, и я плюхнусь на четвереньки и завою от тоски.
— Никак не поладишь со свекровью?
— Даже думать нечего. По большей части она демонстрирует темперамент потревоженной кобры. В остальное время бродит с отрешенным видом, наподобие лунатика или обкурившегося наркомана.
— И не догадывается, отчего ты не вылезаешь из свободных платьев?
— Видимо, нет.
— А сестрица?
— О, Франческа — милашка, и Джованна — тоже.
Если бы они двое не выполняли роль преграды между мной и Эльвирой, разгорелась бы открытая война. Но они обе заняты в семейном бизнесе, так же как и Бенедикт, так что я вижу их редко.
— Ну, выше нос, лапуля! Если все кругом так активно борются с кризисом, то удача не за горами. И не вздумай беспокоиться о нас. Все тут, конечно, очень по тебе скучают, но мы справляемся, бизнес процветает.
В довершение всего Бенедикт явился и сказал:
— Мне надо на несколько дней тебя покинуть, Кассандра. Есть дело, которое иначе никак не разрешить.
Сердце ее подпрыгнуло от страха. По его мрачному выражению она сразу догадалась, что «дело» касается встречи с ответственными за вандализм, с тем самым актом правосудия а-ля Константине, о котором он говорил раньше.
— Я не вынесу больше! — срывающимся голосом выкрикнула она. — С меня довольно! Ты женился на мне и притащил сюда для блага ребенка и потому, что интересы семьи в первую очередь.
И вот я здесь, пухну день ото дня и пытаюсь сохранить мир с твоей ненормальной мамашей, скрывая тем не менее свою беременность. А теперь, в довершение всех бед, придется сидеть и ждать, когда ты позволишь банде головорезов убить себя только потому, что обратиться в полицию гордость не позволяет!
— Ничего другого не остается, — ответил он, пытаясь обнять ее.
Она отбросила его руки, утерла злые слезы с глаз.
— Нет. Так не будет. Не стану я ждать, когда твое истерзанное тело принесут обратно. Не желаю остаться вдовой, не узнав, что значит — быть женой.
Он нашел точку опоры, упершись в шкаф, преодолел ее сопротивление и сел, усадив ее к себе на колени. Сейчас он был так близко, что можно было ощутить тепло его тела.
— Не отчаивайся, сага, — взмолился он. — Это последнее дело, а потом я заберу тебя домой. Ты будешь рядом со своими близкими задолго до рождения ребенка, обещаю тебе!
— И ты обещаешь, что и ты там будешь, да?
— Конечно. Ведь это и мой ребенок тоже.
Если бы он только сказал: «Конечно, потому что я люблю тебя!», она согласилась бы на что угодно. Но что толку просить луну с неба, если он с самого начала объяснился достаточно прямолинейно?
Сжав плотнее губы, не позволяя себе разрыдаться, она попросила:
— Пусти меня, Бенедикт.
Но он не разжал рук.
— Нет, — возразил он. — Слишком давно я не держал тебя в объятиях. — Его взгляд опустился к ее рту. — Слишком давно не целовал тебя.
Единственный поцелуй оказался решающим.
Ей оставалось только быстро и безропотно капитулировать. Она сознавала, что будет потом ненавидеть их обоих — его за мастерство любовника, себя за бесхребетность, сразу подчиняющую ее ему, — но сейчас ею владело страстное желание удовлетворить отчаянный голод, владевший ею на протяжении слишком долгого времени.
Позволять ему держать себя так, словно драгоценнее ее нет ничего в мире, чувствовать его рот, страстно прильнувший к ее рту, — больше не надо ничего. Завтра, когда он уедет, будет достаточно времени на сожаления.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Попыталась вырваться, но он удержал, опуская рубашку, нежно поглаживая ладонями живот.
Бенедикт поднял голову и взглянул на нее. Глаза его горели, грудь вздымалась. Но он не поддастся искушению, как бы велико оно ни было!
Отодвинув ночную рубашку, он сунул руку ей между ног. Они немедленно раздвинулись, приглашая его внутрь.
Этого оказалось достаточно.
Она содрогнулась.
Цветные круги поплыли перед глазами, заволокли окружающий мир. Туман принял ее. Горячий, обволакивающий. Ее тело изгибалось, дрожало. И опять и опять, пока она не начала уже думать, что не вынесет этой сладкой пытки.
Он же впал в ужас от содеянного. Простер руки, прижал ее к себе, пытаясь успокоить, словно боясь, что без его поддержки она немедленно распадется на мелкие кусочки.
— Не волнуйся, Бенедикт, — прошептала она, чувствуя его страх и пытаясь успокоить и желая, по правде говоря, большего — ощущения его внутри себя. — Мне хорошо.
— Нет, — ответил он. Лицо его окаменело, превратилось в маску. — Я не имел права допускать такого.
— У тебя есть право, — выдохнула она, подвигаясь, чтобы дотянуться до его щеки. — Я твоя жена.
То, что случилось, — вполне естественно.
— Нет, — повторил он снова, отпуская ее и отступая на шаг, избегая новых искушений. — Такая неосторожность. У тебя мог случиться выкидыш…
— Не будет никакого выкидыша. У нас родится замечательный здоровый малыш.
Нервничая, он заметался по комнате.
— Ты чувствуешь.., что-нибудь?
Ей хотелось улыбнуться его вопросу, но она сознавала, что шутить он не в настроении.
— Я чувствую, что меня холят и лелеют.
— Никаких болей или дискомфорта?
— Разве что удовлетворение.
— Я женился на тебе не для секса, — хмуро объявил он. — Я женился, потому что ты ждешь моего ребенка. Если по моей милости ты потеряешь ребенка…
— То что? — сказала она. Теплое умиротворение, переполнявшее ее мгновение назад, сменилось оцепенением. — Ты немедленно аннулируешь брак?
— Я никогда не прощу себе.
— Ладно, Бенедикт, — сказала она, натягивая ночную рубашку. — У меня ощущение, что ты тут ни при чем. Там, где дело касается беременности, лучше положиться на природные инстинкты они не подкачают. Не стоит обращаться со мной, словно я сделала из хрусталя и могу расколоться вдребезги от малейшего сотрясения только потому, что нам порекомендовали быть немного аккуратнее.
— Я не готов полагаться на авось. Инцидентов, подобных недавнему, быть не должно, Кассандра, пока твой врач не даст добро.
В досаде она оттолкнула скамью и отправилась в ванную. Она желала отдать ему всю себя, ожидая подобного дара взамен. Но он задумал ограничить ее малым, и хотя само по себе его подношение и оказалось ошеломляющим, удовлетворить ее полностью оно не могло.
Не просит ли она слишком многого, размышляла она, яростно начищая зубы. Возможно, перехлестывающие через край эмоции — особенность, присущая только женскому полу, а для мужчин недоступна?
Ответа у нее не нашлось. Он, вероятно, тоже не спешил удовлетворить ее любопытство, потому что, когда она вернулась в спальню, его там уже не было. Ее вновь покинули. Ей оставалось утешаться тем, что как он ни пыжится, но иного средства удержаться от нее на расстоянии, как только проложив реальную физическую преграду между ними, у него нет.
На следующее утро, как раз к концу завтрака из фруктов, сладких рогаликов и кофе, Касси изъявила желание прогуляться в ближайшую деревню за покупками. Обнаружив, что отныне у нее будет масса свободного времени, она задумала заняться приготовлением детского приданого, но следовало приобрести необходимые материалы.
— Нет, — ответил Бенедикт.
— Что значит «нет»? — Она была озадачена его мгновенным и неколебимым вето.
— Это означает окончательное и бесповоротное «нет», — снова заявил он. — Мало того, я просто запрещаю тебе.
И это тот человек, который только вчера вознес ее на вершину высшего наслаждения? Кто сумел проникнуть в ее помыслы, проявил себя таким нежным и любящим, что она практически влюбилась в него?
— Бенедикт, — сказала она, произнося каждое слово отчетливо, с нажимом, надеясь донести до него суть своей мысли, — во-первых, я запрещаю тебе запрещать мне что-либо. И во-вторых, мне совершенно нечем заняться.
Так оно и было. Если не считать возможности шататься по холодным мрачным коридорам старого палаццо. Франческа и Эльвира отбыли несколько минут назад в контору. Последняя перед уходом снова метнула на Касси изумленный взгляд, словно понятия не имела, кто это еще тут.
Бенедикт тоже собирался уходить — поговорить с теми, кто еще хотел работать в имении.
— До деревни слишком далеко, — сказал он, не удостоив ее взглядом, так был занят чтением распечатанных на компьютере документов. — Да, кроме того, я сомневаюсь, что ты нашла бы там то, что ищешь.
— Я могу взять твою машину и съездить в ближайший город?
— Нет.
Огромным усилием обуздав клокочущую злость, она кротко спросила:
— Ты боишься, что я поцарапаю ее драгоценные крылья? Непозволительно превышу скорость? Продам ее, а деньги с шиком прокучу по ресторанам?
Не обращая ни малейшего внимания на ее издевательский тон, он спокойно перевернул страницу, отхлебнул кофе и повторил:
— Нет.
— Проклятие, Бенедикт! — Лишившись терпения, она хлопнула кулаком по столу так сильно, что отбила себе руку. — Ты что, других слов не знаешь?
— Если ты хочешь поехать за покупками, Кассандра, — сказал он мягко, — я сам свожу тебя, когда освобожусь.
— Меня никуда не требуется возить, — огрызнулась она, потирая ушибленную руку. — Я умею обращаться с картой и имею международные водительские права. Так что придется тебе найти более основательные возражения.
— Я не хочу, чтобы ты показывалась вне палаццо.
— И почему же?
— Мне казалось, прошлой ночью я объяснил тебе причины.
— Относительно работы, да, но я не понимаю, какое отношение твои причины имеют к сегодняшнему разговору. На улице, в толпе людей, я вполне сойду за туристку.
— Туристический сезон пока не начался. Твои светлые волосы сразу выделят тебя из толпы.
— Но…
Рассердившись, он шмякнул стопку листов на стол.
— Но ничего! Яснее ясного, Кассандра, я беспокоюсь за твою безопасность. Я не хочу, чтобы ты стала мишенью для.., неприятностей.
— Какого рода неприятностей? Ты считаешь, что кто-то из числа уволенных работников может заинтересоваться моей персоной?
— Да, — сказал он ровно. — Я боюсь именно этого.
Проглотив некстати вырвавшийся дурацкий смешок, потому что сомнений в серьезности заявления Бенедикта не оставалось, она воскликнула:
— Ты думаешь, что меня могут похитить!
— Это маловероятно, но я не собираюсь рисковать.
— Значит, мне придется сидеть тут взаперти в четырех стенах?
— Если ты находишь такую перспективу неприемлемой, то хочу обратить твое внимание — при доме имеется огромный сад и частный пляж, недоступные для посторонних. Там можно сколько угодно купаться и загорать. — Он осушил свою чашку и поднялся с кресла. — Мне пора. Кассандра, прошу тебя, не отказывай мне в моей просьбе.
Оставайся на территории палаццо. У меня достаточно проблем. И еще придется тревожиться и о твоей безопасности.
— Является ли тревога о моей безопасности причиной твоего отсутствия в нашей спальне прошлой ночью? — горько спросила она.
Он остановился на пороге, кинул на нее затравленный взгляд.
— Твоя безопасность тут ни при чем. В палаццо нам ничто не угрожает. И ты прекрасно знаешь, почему я не остался с тобой прошлой ночью.
Если честно, выглядел он так, словно вообще не ложился. У губ залегли глубокие морщины, на лицо легла тень усталости. Ей внезапно стало стыдно за свои претензии, когда у него столько забот.
В раскаянии она заговорила гораздо мягче: , — Да, я знаю почему. Но мне хочется, чтобы ты понял, Бенедикт. Пусть нам нельзя заниматься любовью. Но если бы ты хотя бы проводил ночи вместе со мной, мне было бы куда проще смириться с твоим отсутствием в дневные часы.
— Спать подле своей жены, зная, что занятия сексом с ней под запретом, — это требует от человека поистине титанических усилий. Тут надо быть сверхчеловеком, чтобы сохранить контроль над собой. Но если ты так настаиваешь, можно попробовать. И прошу тебя, не считай меня каким-то деспотом, тиранящим тебя ради собственного удовольствия.
— Я понимаю. И вижу, что ты действительно очень занят.
Он дотронулся губами до ее рта.
— Тогда, пожалуйста, для твоего же блага, оставайся здесь, пока у меня не появится время, чтобы сопровождать тебя. Даже отбросив все упомянутые уже причины, ты видишь, что тут за дороги.
— Да, да! — Она поежилась при воспоминании. — Я замирала от ужаса каждый раз, когда ты нажимал на газ. А когда мы завернули за угол и оказались нос к носу с ослом, впряженным в тележку, не оставляющим нам никакого пространства для проезда, у меня едва не случился сердечный приступ.
— Поэтому мне даже подумать страшно, что ты сядешь за руль незнакомой машины на незнакомой и не прощающей промахов дороге. Поверь мне, Кассандра. Все, что я делаю, делается в твоих же интересах.
— Я верю тебе, — мягко сказала она. — И ты можешь верить мне. Обещаю, что не сделаю ни шагу за пределы имения.
— Спасибо! — Мгновение ей казалось, что он хочет поцеловать ее. Его руки поднялись, готовые обнять ее. В последний момент он отпрянул.
— Увидимся за ужином.
— Разве не раньше? А как же обед?
— Я поем с полевыми рабочими. Но если ближайшие пару дней я успешно поработаю, мы сможем выбраться на уикенд в мою летнюю резиденцию на Сицилии.
Чуда не случилось. Отложить пришлось не только предполагаемую поездку на Сицилию. Их двухнедельный визит затянулся вначале до трех недель, потом — до месяца. Из замечаний, оброненных им, Касси знала, что работы остается невпроворот. Поэтому она крепилась, не задавая вопросов ни о дате отъезда, ни тем более о возвращении назад, в Соединенные Штаты.
Со своей стороны, Бенедикт, чтобы скрасить долгие часы ее одиночества, попросил Бианку прислать все необходимое для шитья и вязания.
Там были и выкройки для распашонок и ползунков, и еще инструкция по шитью прелестного лоскутного покрывала на детскую кроватку. Во всяком случае, с приходом посылки у нее появилось какое-то занятие.
Касси теперь так редко видела Бенедикта, что начинала думать, будто тот умышленно ее избегает. Даже когда они были вместе, он был рассеян и думал не о ней. Хотя, откликнувшись на ее просьбу, он и перебрался спать к ней, но и ночью она не ощущала его присутствия.
Нет-нет, он заботился о ней. Она имела крышу над головой, еду, обязательный поцелуй в щечку каждое утро и каждый вечер. А как же теплое тело, к которому можно уютно прижаться ночью? С таким же успехом она могла спать с одной из драгоценных статуй его матушки.
Она не ожидала от него нарушения их соглашения. Но неужели отсутствие секса означает, что они не могут оказывать друг другу обычные знаки внимания? Видимо, да. За многие ночи, проведенные вдвоем с ним, он не стал для нее ближе, мало отличаясь от незнакомца, которым был в ночь зачатия их ребенка.
Но, не видя своего мужа, Касси в избытке была облагодетельствована обществом Эльвиры.
Стоило ей выйти из их комнат, как эта женщина возникла за ее спиной, как бы выходя из теней, отбрасываемых мрачными стенами дома, и неотступно следовала за ней. Следя и ничего не одобряя.
Что у нее на уме? Неужели она думает, что жена ее сына попытается своровать их фамильное серебро? Или пририсовать усы к портретам предков? Или изрезать гобелены?
Чтобы избавиться от давящей атмосферы здания, Касси как можно больше времени проводила на пляже. Он стал единственным местом, где она испытывала чувство свободы и покоя. Только здесь, вне зоны видимости дома, она могла посидеть под зонтиком с шитьем, поваляться на золотом песке и поплавать в прозрачной воде.
Апрель перешел в май. Жара становилась невыносимой. Теперь она вынуждена была дольше находиться в палаццо. Спасалась она наверху, сидя на балконе и глядя вниз на погруженный в тень внутренний дворик. Тоска по дому становилась сильнее день ото дня.
Редкие звонки Патриции помогали, но единственный доступный телефон находился в приемном зале. Пытаться вести тут частные переговоры было невозможно. Эльвира постоянно торчала на заднем плане.
— Развлекаешься? — спрашивала Патриция.
— Не особо, — тихо бормотала Касси, судорожно оглядываясь через плечо. — Еще немного, и я плюхнусь на четвереньки и завою от тоски.
— Никак не поладишь со свекровью?
— Даже думать нечего. По большей части она демонстрирует темперамент потревоженной кобры. В остальное время бродит с отрешенным видом, наподобие лунатика или обкурившегося наркомана.
— И не догадывается, отчего ты не вылезаешь из свободных платьев?
— Видимо, нет.
— А сестрица?
— О, Франческа — милашка, и Джованна — тоже.
Если бы они двое не выполняли роль преграды между мной и Эльвирой, разгорелась бы открытая война. Но они обе заняты в семейном бизнесе, так же как и Бенедикт, так что я вижу их редко.
— Ну, выше нос, лапуля! Если все кругом так активно борются с кризисом, то удача не за горами. И не вздумай беспокоиться о нас. Все тут, конечно, очень по тебе скучают, но мы справляемся, бизнес процветает.
В довершение всего Бенедикт явился и сказал:
— Мне надо на несколько дней тебя покинуть, Кассандра. Есть дело, которое иначе никак не разрешить.
Сердце ее подпрыгнуло от страха. По его мрачному выражению она сразу догадалась, что «дело» касается встречи с ответственными за вандализм, с тем самым актом правосудия а-ля Константине, о котором он говорил раньше.
— Я не вынесу больше! — срывающимся голосом выкрикнула она. — С меня довольно! Ты женился на мне и притащил сюда для блага ребенка и потому, что интересы семьи в первую очередь.
И вот я здесь, пухну день ото дня и пытаюсь сохранить мир с твоей ненормальной мамашей, скрывая тем не менее свою беременность. А теперь, в довершение всех бед, придется сидеть и ждать, когда ты позволишь банде головорезов убить себя только потому, что обратиться в полицию гордость не позволяет!
— Ничего другого не остается, — ответил он, пытаясь обнять ее.
Она отбросила его руки, утерла злые слезы с глаз.
— Нет. Так не будет. Не стану я ждать, когда твое истерзанное тело принесут обратно. Не желаю остаться вдовой, не узнав, что значит — быть женой.
Он нашел точку опоры, упершись в шкаф, преодолел ее сопротивление и сел, усадив ее к себе на колени. Сейчас он был так близко, что можно было ощутить тепло его тела.
— Не отчаивайся, сага, — взмолился он. — Это последнее дело, а потом я заберу тебя домой. Ты будешь рядом со своими близкими задолго до рождения ребенка, обещаю тебе!
— И ты обещаешь, что и ты там будешь, да?
— Конечно. Ведь это и мой ребенок тоже.
Если бы он только сказал: «Конечно, потому что я люблю тебя!», она согласилась бы на что угодно. Но что толку просить луну с неба, если он с самого начала объяснился достаточно прямолинейно?
Сжав плотнее губы, не позволяя себе разрыдаться, она попросила:
— Пусти меня, Бенедикт.
Но он не разжал рук.
— Нет, — возразил он. — Слишком давно я не держал тебя в объятиях. — Его взгляд опустился к ее рту. — Слишком давно не целовал тебя.
Единственный поцелуй оказался решающим.
Ей оставалось только быстро и безропотно капитулировать. Она сознавала, что будет потом ненавидеть их обоих — его за мастерство любовника, себя за бесхребетность, сразу подчиняющую ее ему, — но сейчас ею владело страстное желание удовлетворить отчаянный голод, владевший ею на протяжении слишком долгого времени.
Позволять ему держать себя так, словно драгоценнее ее нет ничего в мире, чувствовать его рот, страстно прильнувший к ее рту, — больше не надо ничего. Завтра, когда он уедет, будет достаточно времени на сожаления.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
На следующее утро Бенедикт уехал. Еще три дня Касси была одержима жутким страхом за его жизнь, таким, что ей казалось, она сходит с ума. На четвертый день, поняв, что не вынесет больше одиночества, она отыскала свой разговорник и отправилась на кухню в поисках Сперанцы, единственной, на чье доброе отношение в этом доме она могла рассчитывать.
Несмотря на многочисленные современные усовершенствования и приспособления, кухня напоминала о прошлых веках. Со стен свисали связки чеснока и острого перца, угол занимала огромная печь, повсюду на крюках развешаны кастрюли и сковороды. Кухня оказалась, с точки зрения Касси, чуть ли не самой теплой и приятной комнатой во всем доме, не обнаруженной, к сожалению, раньше.
Сперанца раскатывала по столу огромный ком теста. Увидев гостью, она расплылась в улыбке и указала ей на кресло-качалку рядом с печью.
— Avanti, e si accomodi, per favore! [9] Жалея, что плохо владеет языком, Касси начала рыться в разговорнике, ища слова, могущие объяснить цель ее прихода, но не нашла ничего подходящего.
— Боюсь, что слабо владею итальянским — non parlo italiano.
Сперанца сочувственно покивала и замерла в ожидании.
Чувствуя себя довольно глупо, Касси взмахнула руками и сказала:
— Я пришла сюда, потому что наверху очень одиноко — всегда одна — solo.
— Sola! Si! — Еще одна улыбка.
— Я подумала, что мы можем выпить вместе кофе. — Она показала пальцем на себя, потом на Сперанцу. — Kaffe — ты и я?
— Non kaffe! — Неодобрительно поморщившись, старуха прошаркала к холодильнику и достала оттуда кувшин. — Latte — per bambino, — сказала она, наливая стакан молока и подвигая его Касси.
Испугавшись, Касси загородила руками живот.
— Бенедикт сказал тебе про bambino?
Сперанца достаточно хорошо знала английский, чтобы понять вопрос, но не настолько, чтобы ответить. Вместо того она отрицательно помотала головой и постучала костлявым пальцем себя по виску.
Касси в изумлении воскликнула:
— Ты догадалась?
Еще один кивок, снабженный широчайщей, добродушнейшей улыбкой.
— Ой… — переполненная чувствами, Касси с трудом справилась со слезами. — Ты даже не представляешь, как приятно, что есть с кем можно открыто поговорить об этом. Понимаешь, никто другой не знает. Бенедикт отказывается им говорить. Возможно, он стыдится. — Она поискала в разговорнике и нашла нужное слово. — Бенедикт е imbarazzato.
Ошеломленная подобным предположением, Сперанца протянула руку за книгой и погрузилась в раздел в конце. Потом начала говорить. Ее произношение заставляло желать лучшего, но усомниться в значении произнесенного не приходилось.
— No, signora. Синьор Бенедикт гордится.
— Я не знаю, Сперанца. — Касси провела рукой по животу, покрутила обручальное кольцо. — Он ведь женился на мне только из-за bambino.
На сей раз Сперанца не уловила смысла, что сразу стало ясно по ее довольной улыбке и ответу, который скорее восхвалял Бенедикта, как производителя высококачественной спермы, нежели как человека чести.
— Si. Signer Benedict e molto virile!
— Да, этого у него не отнять, — уныло согласилась Касси. — Беда в том, что я не знаю, то ли он добр и заботлив, потому что сделал меня беременной, то ли он действительно неравнодушен ко мне, независимо от ребенка.
Она знала, что изливает свое сердце перед человеком, не имеющим ни малейшего представления о сути ее жалоб, но испытала огромное облегчение от самой возможности высказать то, что наболело. Трудно сказать, что из сказанного ею Сперанца понимала. Но она сочувственно кивала, ласково поглядывая на Касси, а потом взяла ее руку и осторожно исследовала ладонь.
Наконец, придвинув ближе молоко, согнула руку, словно демонстрируя невидимые мускулы, и объявила:
— Это figlio. Пейте, signora, per bambino. Чтобы мальчик был forte [10], как папа.
Был ли тому причиной живой огонь, светящийся в темных глазах Сперанцы, или ее сухонькие руки, повторяющие движения культуриста, но Касси вдруг стало смешно, и она от души рассмеялась. Впервые за долгое время.
— Ox, Сперанца, ты не представляешь, как приятно снова смеяться!
Но веселье оказалось непродолжительным.
Резкий голос, словно острое лезвие ножа, прорезал воздух комнаты:
— Что такого смешного ты тут обнаружила, Кассандра, если даже позволяешь себе отрывать моих слуг от исполнения их обязанностей?
Испуганно заморгав, Касси обернулась. В дверях стояла Эльвира. Ее багровое от гнева лицо и шипящее дыхание мигом изгнали из комнаты само воспоминание о веселье.
Как долго она стояла в дверях, словно огромный черный коршун, подстерегающий добычу?
Слышала ли о ребенке? И какую цену предстояло заплатить Сперанце за дружеское общение с врагом? Очевидно, что свекровь решила продолжать беспощадную борьбу с неугодной невесткой.
— Прошу вас, не вините Сперанцу, — промямлила Касси, вскакивая с кресла-качалки так быстро, что в животе что-то булькнуло. — Я зашла без приглашения, чтобы выпить чашечку кофе, и вовсе не собиралась отвлекать ее.
Сперанца же была ничуть не обеспокоена негодованием хозяйки. Выстрелив в нее несколькими трескучими итальянскими фразами, отнюдь не выражавшими испуга или покорного смирения, она невозмутимо принялась шлепать тесто об стол. Похоже, подобные перепалки были тут в порядке вещей.
Не обращая более на Сперанцу внимания, Эльвира занялась Касси, которая трясущимися руками пыталась вылить недопитое молоко в раковину.
— Это еще что? Или при твоем деликатном сложении тебе не годится хорошее итальянское эспрессо, как всем прочим?
Так она не слышала о младенце? Эльвира что-то спросила Сперанцу по-итальянски. Старая служанка бросила ответную реплику, и среди других непонятных слов, bambino прозвучало как гром среди ясного неба.
Когда произнесенное постепенно дошло до Эльвиры, она как будто окаменела. В кухне воцарилась мертвая тишина. Только тикали большие старинные часы на стене.
Первой не выдержала Касси.
— Итак, теперь вы знаете, что мы с Бенедиктом пытались от вас скрыть, хотя почему — выше моего понимания, — сказала она и пошла к выходу.
Обычно она не имела склонности к диким фантазиям, но было в этой женщине нечто, что могло по-настоящему напугать. И в спокойном состязании Эльвира вела себя довольно странно.
А во время находивших на нее припадков злобы она становилась просто фурией.
— Потаскушка! — прошипела она, загораживая Касси выход из кухни.
Физически ощущая бешено бьющееся сердце, Касси протиснулась мимо нее, намереваясь уйти в свои комнаты. Эльвира никогда не появлялась наверху.
Но сегодня она, видимо, решилась преследовать Касси и стала быстро подниматься по лестнице вслед за ней. Отчаявшись, Касси остановилась после первого пролета и оказалась с ней лицом к лицу.
— Оставьте меня в покое! — закричала она, не заботясь более о видимости сохранения мира. Мне нечего вам больше сказать!
— Но зато у меня есть много чего, — ответила Эльвира, сверкая глазами. — Хороша! Нагуляла неизвестно где ребенка, а теперь надеешься повесить его на моего сына! Не на такого напала!
— Я ничего не делала против его воли, Эльвира. Это он настоял на бракосочетании.
Она попыталась уйти, но Эльвира загородила ей дорогу.
— Он не чает от тебя избавиться! Иначе почему он так много времени проводит вне дома? Да просто прячется от твоих бесконечных жалоб и просьб.
— Я ни разу не пыталась удержать его от работы.
— Неужели? — Эльвира воздела руки к небу. — О, Бенедикт, — взвыла она нарочито пискляво, пытаясь изобразить Касси, — мне хотелось бы побывать с тобой вместе в Национальном музее в Реджио Калабрии… Бенедикт, твоя сестра говорила, что неподалеку есть византийские развалины.
Когда ты наконец отвезешь меня туда?.. Покажи мне твою школу, Бенедикт.., я хочу видеть места, где ты играл в детстве.
— Как вам не приходит в голову, что я просто хотела побольше узнать о месте рождения моего мужа, лучше понять его жизнь?
— Чушь! Ты постоянно думаешь лишь о себе.
Хочешь, чтобы тебя баловали, ты — испорченная девчонка. Но Бенедикту не нужен ребенок вместо жены. Нет, он хочет женщину.
— Что вы говорите? Кого-то типа Джованны, должно быть?
— Не типа ее. — Взгляд Эльвиры был полон ненависти. — Просто ее.
— Но Джованна не хочет быть с ним. В отличие от вас она уважает наш брак.
— Она понимает его. Знает его так, как ты никогда знать не будешь. Дополняет его. А ты.., ты рвешь его на куски.
Неужели правда? Может, она действительно постоянно хнычет и жалуется? Просит слишком многого? А дает слишком мало?
Охваченная внезапной неуверенностью, Касси прошептала:
— Я ничего такого не собиралась делать. Я просто хотела…
Эльвира перебила ее, рот ее перекосился от глумливой улыбки.
— Ты хотела всего, всегда! Хотела его для себя, но он никогда твоим не будет! Никогда!
— Прекратите! — крикнула Касси, ужаснувшись злобе этой женщины. — Если бы Бенедикт слышал, что вы говорите…
Несмотря на многочисленные современные усовершенствования и приспособления, кухня напоминала о прошлых веках. Со стен свисали связки чеснока и острого перца, угол занимала огромная печь, повсюду на крюках развешаны кастрюли и сковороды. Кухня оказалась, с точки зрения Касси, чуть ли не самой теплой и приятной комнатой во всем доме, не обнаруженной, к сожалению, раньше.
Сперанца раскатывала по столу огромный ком теста. Увидев гостью, она расплылась в улыбке и указала ей на кресло-качалку рядом с печью.
— Avanti, e si accomodi, per favore! [9] Жалея, что плохо владеет языком, Касси начала рыться в разговорнике, ища слова, могущие объяснить цель ее прихода, но не нашла ничего подходящего.
— Боюсь, что слабо владею итальянским — non parlo italiano.
Сперанца сочувственно покивала и замерла в ожидании.
Чувствуя себя довольно глупо, Касси взмахнула руками и сказала:
— Я пришла сюда, потому что наверху очень одиноко — всегда одна — solo.
— Sola! Si! — Еще одна улыбка.
— Я подумала, что мы можем выпить вместе кофе. — Она показала пальцем на себя, потом на Сперанцу. — Kaffe — ты и я?
— Non kaffe! — Неодобрительно поморщившись, старуха прошаркала к холодильнику и достала оттуда кувшин. — Latte — per bambino, — сказала она, наливая стакан молока и подвигая его Касси.
Испугавшись, Касси загородила руками живот.
— Бенедикт сказал тебе про bambino?
Сперанца достаточно хорошо знала английский, чтобы понять вопрос, но не настолько, чтобы ответить. Вместо того она отрицательно помотала головой и постучала костлявым пальцем себя по виску.
Касси в изумлении воскликнула:
— Ты догадалась?
Еще один кивок, снабженный широчайщей, добродушнейшей улыбкой.
— Ой… — переполненная чувствами, Касси с трудом справилась со слезами. — Ты даже не представляешь, как приятно, что есть с кем можно открыто поговорить об этом. Понимаешь, никто другой не знает. Бенедикт отказывается им говорить. Возможно, он стыдится. — Она поискала в разговорнике и нашла нужное слово. — Бенедикт е imbarazzato.
Ошеломленная подобным предположением, Сперанца протянула руку за книгой и погрузилась в раздел в конце. Потом начала говорить. Ее произношение заставляло желать лучшего, но усомниться в значении произнесенного не приходилось.
— No, signora. Синьор Бенедикт гордится.
— Я не знаю, Сперанца. — Касси провела рукой по животу, покрутила обручальное кольцо. — Он ведь женился на мне только из-за bambino.
На сей раз Сперанца не уловила смысла, что сразу стало ясно по ее довольной улыбке и ответу, который скорее восхвалял Бенедикта, как производителя высококачественной спермы, нежели как человека чести.
— Si. Signer Benedict e molto virile!
— Да, этого у него не отнять, — уныло согласилась Касси. — Беда в том, что я не знаю, то ли он добр и заботлив, потому что сделал меня беременной, то ли он действительно неравнодушен ко мне, независимо от ребенка.
Она знала, что изливает свое сердце перед человеком, не имеющим ни малейшего представления о сути ее жалоб, но испытала огромное облегчение от самой возможности высказать то, что наболело. Трудно сказать, что из сказанного ею Сперанца понимала. Но она сочувственно кивала, ласково поглядывая на Касси, а потом взяла ее руку и осторожно исследовала ладонь.
Наконец, придвинув ближе молоко, согнула руку, словно демонстрируя невидимые мускулы, и объявила:
— Это figlio. Пейте, signora, per bambino. Чтобы мальчик был forte [10], как папа.
Был ли тому причиной живой огонь, светящийся в темных глазах Сперанцы, или ее сухонькие руки, повторяющие движения культуриста, но Касси вдруг стало смешно, и она от души рассмеялась. Впервые за долгое время.
— Ox, Сперанца, ты не представляешь, как приятно снова смеяться!
Но веселье оказалось непродолжительным.
Резкий голос, словно острое лезвие ножа, прорезал воздух комнаты:
— Что такого смешного ты тут обнаружила, Кассандра, если даже позволяешь себе отрывать моих слуг от исполнения их обязанностей?
Испуганно заморгав, Касси обернулась. В дверях стояла Эльвира. Ее багровое от гнева лицо и шипящее дыхание мигом изгнали из комнаты само воспоминание о веселье.
Как долго она стояла в дверях, словно огромный черный коршун, подстерегающий добычу?
Слышала ли о ребенке? И какую цену предстояло заплатить Сперанце за дружеское общение с врагом? Очевидно, что свекровь решила продолжать беспощадную борьбу с неугодной невесткой.
— Прошу вас, не вините Сперанцу, — промямлила Касси, вскакивая с кресла-качалки так быстро, что в животе что-то булькнуло. — Я зашла без приглашения, чтобы выпить чашечку кофе, и вовсе не собиралась отвлекать ее.
Сперанца же была ничуть не обеспокоена негодованием хозяйки. Выстрелив в нее несколькими трескучими итальянскими фразами, отнюдь не выражавшими испуга или покорного смирения, она невозмутимо принялась шлепать тесто об стол. Похоже, подобные перепалки были тут в порядке вещей.
Не обращая более на Сперанцу внимания, Эльвира занялась Касси, которая трясущимися руками пыталась вылить недопитое молоко в раковину.
— Это еще что? Или при твоем деликатном сложении тебе не годится хорошее итальянское эспрессо, как всем прочим?
Так она не слышала о младенце? Эльвира что-то спросила Сперанцу по-итальянски. Старая служанка бросила ответную реплику, и среди других непонятных слов, bambino прозвучало как гром среди ясного неба.
Когда произнесенное постепенно дошло до Эльвиры, она как будто окаменела. В кухне воцарилась мертвая тишина. Только тикали большие старинные часы на стене.
Первой не выдержала Касси.
— Итак, теперь вы знаете, что мы с Бенедиктом пытались от вас скрыть, хотя почему — выше моего понимания, — сказала она и пошла к выходу.
Обычно она не имела склонности к диким фантазиям, но было в этой женщине нечто, что могло по-настоящему напугать. И в спокойном состязании Эльвира вела себя довольно странно.
А во время находивших на нее припадков злобы она становилась просто фурией.
— Потаскушка! — прошипела она, загораживая Касси выход из кухни.
Физически ощущая бешено бьющееся сердце, Касси протиснулась мимо нее, намереваясь уйти в свои комнаты. Эльвира никогда не появлялась наверху.
Но сегодня она, видимо, решилась преследовать Касси и стала быстро подниматься по лестнице вслед за ней. Отчаявшись, Касси остановилась после первого пролета и оказалась с ней лицом к лицу.
— Оставьте меня в покое! — закричала она, не заботясь более о видимости сохранения мира. Мне нечего вам больше сказать!
— Но зато у меня есть много чего, — ответила Эльвира, сверкая глазами. — Хороша! Нагуляла неизвестно где ребенка, а теперь надеешься повесить его на моего сына! Не на такого напала!
— Я ничего не делала против его воли, Эльвира. Это он настоял на бракосочетании.
Она попыталась уйти, но Эльвира загородила ей дорогу.
— Он не чает от тебя избавиться! Иначе почему он так много времени проводит вне дома? Да просто прячется от твоих бесконечных жалоб и просьб.
— Я ни разу не пыталась удержать его от работы.
— Неужели? — Эльвира воздела руки к небу. — О, Бенедикт, — взвыла она нарочито пискляво, пытаясь изобразить Касси, — мне хотелось бы побывать с тобой вместе в Национальном музее в Реджио Калабрии… Бенедикт, твоя сестра говорила, что неподалеку есть византийские развалины.
Когда ты наконец отвезешь меня туда?.. Покажи мне твою школу, Бенедикт.., я хочу видеть места, где ты играл в детстве.
— Как вам не приходит в голову, что я просто хотела побольше узнать о месте рождения моего мужа, лучше понять его жизнь?
— Чушь! Ты постоянно думаешь лишь о себе.
Хочешь, чтобы тебя баловали, ты — испорченная девчонка. Но Бенедикту не нужен ребенок вместо жены. Нет, он хочет женщину.
— Что вы говорите? Кого-то типа Джованны, должно быть?
— Не типа ее. — Взгляд Эльвиры был полон ненависти. — Просто ее.
— Но Джованна не хочет быть с ним. В отличие от вас она уважает наш брак.
— Она понимает его. Знает его так, как ты никогда знать не будешь. Дополняет его. А ты.., ты рвешь его на куски.
Неужели правда? Может, она действительно постоянно хнычет и жалуется? Просит слишком многого? А дает слишком мало?
Охваченная внезапной неуверенностью, Касси прошептала:
— Я ничего такого не собиралась делать. Я просто хотела…
Эльвира перебила ее, рот ее перекосился от глумливой улыбки.
— Ты хотела всего, всегда! Хотела его для себя, но он никогда твоим не будет! Никогда!
— Прекратите! — крикнула Касси, ужаснувшись злобе этой женщины. — Если бы Бенедикт слышал, что вы говорите…