Чтобы, прибивши, поквитаться.
Но обнаружил, что она
 
 
1010
 
 
Была там вовсе не одна:
Сидело множество вокруг
Дам, городских ее подруг.
Оттуда вышел, как больной,
Он, повернувшись к ним спиной, -
Стонать на лавку в уголку
Лег, словно боль была в боку.
Жизнь сделалась ему постыла:
Коль осужденье б не страшило,
Весь день с постели б не сходил.
 
 
1020
 
 
Всех сторонясь, всегда уныл,
Стенал: «Я был безумен. Что же
Я сделал, взяв жену? О боже!
Иль дом не благ был у меня?
Да, благ! Будь проклята родня,
Которая всегда заманит
Взять то, нам отчего добра нет!
Теперь у нас жена, жена!
Увы! мне сила не дана
Гнет ревности перенести!
 
 
1030
 
 
Не знаю, как себя вести!
Красотка эту хворь наслала
И, видит бог, ей горя мало!
Ну что ж, ее я огорчу.
Как сделать то, чего хочу?»
Впрямь злая блажь им овладела.
Ни кончит, ни назначит дела,
В дверь выйдет – тотчас же войдет,
Снаружи жар, на сердце лед,
Вдруг взор ревнивый стекленеет,
 
 
1040
 
 
Вдруг, петь задумав, он заблеет,
Вдруг крик раздастся вместо вздоха.
Работает рассудок плохо,
И хочется бубнить ему
Вздор, непонятный никому.
Весь день брюзжит он и бранится,
Ему страшны чужие лица.
Коль кто врасплох его застанет,
Он притворяется, что занят,
Свистит для вида и сквозь зубы
 
 
1050
 
 
Цедит: «Не знаю, почему бы
Мне вас не вышвырнуть, коль так!»
То в пальцах скручивать кушак
Начнет, то напевать бай-бай,
То танцевать шаляй-валяй.
Глаз обратив тайком к супруге,
Другим велит, чтоб воду слуги
Для омовенья рук несли
К обеду: в смысле – чтоб ушли
Все подобру бы поздорову.
 
 
1060
 
 
Он ткал уток и плел основу,
Шагая вдоль и поперек.
Когда же более не мог,
Просил: «Сеньор, угодно ль сесть
К столу вам – оказали б честь
И нас обрадовать могли вы
И показать, сколь вы учтивы».
Тут он глаза по-песьи пялил
И без улыбки зубы скалил.
Будь по его, всех гнал бы вон!
 
 
1070
 
 
О встречном думает, что он
Его жену склоняет к блуду:
Будь проклят богом он повсюду!
Беседует ли кто с женой,
Он чует замысел дурной.
«Я сам на это их подначил,
Но и король давно все начал:
Уже к отъезду из Немура,
Поняв, что это за натура
И что нет дам ее прелестней,
 
 
1080
 
 
Позволил вольным быть себе с ней.
Жди я, что так он поведет
Себя, – немедля б запер вход:
Кто хочет, ходит взад-вперед
Теперь – и кто еще придет?
Вон, как ко всем она радушна
И напоказ – нам не послушна.
Чтоб увести, ей лгут безбожно!
Быть пастухом ей невозможно,
Поскольку тот пастух негож,
 
 
1090
 
 
Кто плох к себе, к другим хорош.
Как – увести! Сказать легко:
Король едва ли далеко
Зашел, ей пожимая руку.
Увы! родился я на муку!
Коль плохо нес я оборону
При ней, то и поднять колонну
Не мог бы пред Святым Петром [75],
И повалить Пюи-де-Дом [76],
Коль тщетны все мои потуги
 
 
1100
 
 
С девчонкой сладить. Без супруги
Жить лучше, чем, что ты учтив
И юн, из-за нее забыв.
Клянусь, сменять добро на зло
Меня безумье увлекло.
А королева, предсказав
Мне ревность, злейшей из отрав
Дала – пророчица, исчадье
Злых сил – не дав противоядья!
Из бывших прежде ни с одним
 
 
1110
 
 
Ревнивцем, впрямь, я не сравним:
С мою – их муки не потянут.
И буду точно я обманут.
Звучит здесь «буду» невпопад,
Я знаю, что уже рогат!»
И, на себя в безумной злобе,
В жару дрожит он и в ознобе,
Рвет волосы, кусает губы,
Бьет по щекам, сжимает зубы,
Взгляд, жалящий Фламенку, дик.
 
 
1120
 
 
Он с наслажденьем бы остриг
Ее волос тугие пряди.
«Н'Изменница [77], чего я ради
Не колочу вас, не душу,
Прически вашей не крушу?
Вы отрастили хвост, но он
Вот-вот пойдет вам на шиньон,
Чтоб я не вырвал сам его.
А вам-то будет каково
Знать, что он ножницами срезан!
 
 
1130
 
 
И станет, видя, что исчез он,
Печальна свита волокит,
Что нынче только и твердит:
«О, кем столь чудный видан локон!
Блеск золота затмить бы мог он».
Я знаю взор их воровской,
Пожатье рук, толчки ногой.
Каких вы ищете интриг?
Я хитрость лучше вас постиг,
Но тем я слаб, а вы сильны,
 
 
1140
 
 
Что худо мне вам хоть бы хны
Во мне все мышцы и все кости
И жилы все болят от злости;
Стерплю ль, чтоб вы, чья в том вина,
Не получили долг сполна?»
– «Сеньор, что с вами?» – лишь спросила
Она в ответ. – «Что с вами?» Мило!
Источник мук моих вы всех.
Клянусь Христом! мне – смерть, вам – смех!
А грех – на этих ухажерах.
 
 
1150
 
 
Господь свидетель, на запорах
Все двери здесь они найдут.
Следить за дамой – зряшний труд,
Коль не свести ее в тюрьму,
Куда нет входа никому,
Лишь господину или стражу,
Тогда предотвратишь покражу.
Увы! ты скорбен, зол, угрюм,
От ревности в расстройстве ум,
А сердце от любви горит,
 
 
1160
 
 
Взлохмачен, шелудив, небрит.
Твоей щетине безобразной
Фламенка предпочла бы грязный
Хвост белки или терна ветки.
И сам в бесчестье ты, и предки.
Но будет. Лучше умереть,
Чем за потачку стыд терпеть,
И лучше уж прослыть ревнивым,
Чем рогоносцем терпеливым.
Да, лучше числиться завзятым
 
 
1170
 
 
Ревнивцем, чем страдать рогатым».
Уже весь край не держит в тайне
Того, что он ревнивец крайний.
И вся Овернь про то поет
Стишки, кансону, эстрибот,
Куплет, сирвенту, ретроенку [78],
Как любит н'Арчимбаут Фламенку.
И вот, чем больше он их слышит,
Тем больше лютой злобой пышет.
Не думайте, что из друзей
 
 
1180
 
 
Он осуждающих – сильней
Любил; нет, он кричал им гневно:
«Сеньор, речь ваша задушевна.
Пусть я ревнив, но, видит бог,
Уместен ли за то упрек?
Кто не ревнив, тот пожил с наше ль?
Те, чьи смешки звучат и кашель,
Ревнивей были бы меня,
Коль видели б день изо дня
Созданье, сладостное столь.
 
 
1190
 
 
Ни император, ни король
Женой меня прельстить не может.
Хоть я кляну свою, не множит
Она тех мук, что есть уже.
Но умный – будь настороже,
Беде напасть врасплох не дай.
Что как нагрянет негодяй,
В любовном раже куры строя,
Не зная, что любовь такое,
И дурь ей в голову втемяшит?
 
 
1200
 
 
Пусть, что неправ я, каждый скажет,
Но все ж опять не промолчу:
Жить ни за что так не хочу!
Да и страшна ль бесчестью речь?
Блажь – ей служить, ее стеречь,
Не стоит моего труда.
Кто хочет пусть идет сюда,
Но моего расположенья
Пускай не ждет, ей разрешенья,
Клянусь, не дам на разговор
 
 
1210
 
 
Ни с кем, кто б ни был визитер:
Граф ли отец, сестра ли, мать,
Жослин ли брат – им не видать
Ее!» Когда ж он друга бросит,
Ибо укоров не выносит,
То сам себе под нос бубнит:
«Вот, он за то меня бранит,
За что звучать бы похвале;
Не знает толка он в хуле;
Он ищет славы краснобая,
 
 
1220
 
 
Меня ревнивцем называя.
Но хоть слова его и тонки,
За мудрость этой побасенки
Я глупость не отдам свою.
В Болонье [79], иль в другом краю
Их учат этим экивокам?
Чем нынче лезть ко мне с упреком,
Сказал бы: «Друг, побольше прыти!
За вашей милой последите -
Фламенку я в виду имею, -
 
 
1230
 
 
Чтоб, честью одолев своею,
Не провела, как хочет, вас».
Слов этих было б в самый раз.
Но говорун – ни ну, ни тпру,
А вкривь и вкось несет муру:
Мол, ты ревнив, прими на веру.
Он что, пронзает взором сферу [80]?
Глуп выдумщик таких речей,
Их слушатель – еще глупей!
Он в этом деле бестолков.
 
 
1240
 
 
Но, может быть, от дерзких слов,
Что ныл он, в дом забравшись мой,
Я не оправлюсь и зимой!»
Затем он вскакивает в спешке,
Бежит ретиво, при пробежке
Полами меховыми машет,
Как баба, что в галопе пляшет,
Повыше юбки подобрав,
И поднимается стремглав
На башню. И Фламенку там
 
 
1250
 
 
Находит в окруженье дам,
Ее охране безотлучной.
Он гневается, злополучный:
«Здесь кто-то есть, кто не наказан!»
Тут оступается как раз он
И по ступеням кувырком
Вниз скатывается, при том
Лишь чудом шеи не ломая,
Удел злосчастный, доля злая!
Он темя трет, затылок гладит,
 
 
1260
 
 
То приподнимется, то сядет,
Сапог упавший надевает,
Застегивает гульф, зевает,
Потягивается устало,
Крестясь: «Ей, господи! начало
Хорошее, счастливый знак!»
Затем идет искать кушак,
Так на жену взглянув украдкой,
Что той становится не сладко.
«Я, – шепчет, – спятил, я в бреду.
 
 
1270
 
 
Другой такой я не найду!
И что ж не выбрал ты манеры
Вести себя, не принял меры?
Не можешь? – Смог бы. – Как? – Прибей!
Прибить? Но станет ли нежной
Она, прибавится ль добра в ней?
Иль сделается лишь злонравней:
Я до сих пор еще не слышал,
Чтоб толк битьем из дури вышел,
Напротив, злее после кар
 
 
1280
 
 
Горит в безумном сердце жар:
Оно в плену любви – не страшен
Ему плен крепостей и башен,
И своего оно в свой срок
Добьется, как будь страж ни строг!
Мой замысел таков: на голод,
На солнцепек, по и на холод
Ее в каморку помещу.
Ее любя, я не прощу
Себе, коль ей уйти от стражи
 
 
1290
 
 
Удастся; сам пойду я в стражи:
Таких, за совесть, не за страх
Мне верных, нет и в небесах.
Лишь это в силах сделать я.
Здесь вдоволь пищи и питья.
Езда претит мне верховая,
Я растолстею, отдыхая:
Что ж, нужен старику покой,
Да без заботы бы такой:
Совсем не отдых, прямо скажем,
 
 
1300
 
 
Быть старику девчонке стражем.
Где взять я хитростью смогу,
Где силой – но устерегу.
Весь опыт нужен будет мне,
Не влезть на башню по стене,
Пусть посидит там взаперти.
Девицу нужно мне найти,
Иль двух, чтоб находились с нею;
Повесят пусть меня за шею,
Коль без меня она хоть в храм
 
 
1310
 
 
Пойдет, хоть к мессе, хоть к часам,
Будь то великий праздник даже»,
Срывается он с места в раже,
Бежит на башню прямиком,
Уже и камнетес при нем.
Велит пробить, как для затвора,
Лаз узкий вроде коридора,
Чтоб выход к кухне был в стене.
Забыв об отдыхе и сне,
Он занят только этим лазом.
 
 
1320
 
 
Уж ревность отняла и разум,
И сердце, одолев беднягу.
Меж тем он в сторону ни шагу,
Но день за днем ее питает,
Растит и с ней в союз вступает.
Отныне он не моет лоб,
Похожа борода на сноп
Овса, который плохо связан,
Ее дерет и рвет не раз он
И волосы пихает в рот.
 
 
1330
 
 
Когда от ревности трясет
Его, он словно пес шальной.
Ревнивый – то же, что больной.
Писателям из Меца [81] сил
Хватило б вряд ли и чернил,
Чтоб описать тех действий пыл
И все, что н'Арчимбаут творил.
Едва ли Ревность бы сама
Сошла от ревности с ума,
Как он; смолкаю тут, и впредь
 
 
1340
 
 
Даю ревнивцам преуспеть
В воображенье диких дел
И злобных мин – то их удел.
Меж тем красавица в смятенье:
Угрозы все и нападенья
Ревнивца выносить должна,
Ей меньше смерти жизнь ценна.
Коль плохо днем, то ночью хуже:
Тоска сжимает только туже.
И утешаться нечем ей
 
 
1350
 
 
В той смерти, в горести своей.
При ней две девы пребывали,
Всегда, подобно ей, в печали.
Живя, как пленницы, в затворе,
Они ей скрашивали горе
Учтивой службой, как могли,
И в благородной к ней любви
Позабывали о тоске
Своей. Зажав ключи в руке,
Ревнивец часто появлялся.
 
 
1360
 
 
Надолго он не оставался,
Но, не затеяны ли шашни,
Следил, и целы ль стены башни.
Девицы ставили на стол
Что было, так как он завел
Через окошко, не мудря,
Как в трапезной монастыря,
Заране ставить все, откуда
Те брать могли питье и блюда.
После обеда всякий раз
 
 
1370
 
 
Он выходил, как напоказ,
Гулять; но были все стези
Его протоптаны вблизи,
Ибо на кухню заходил
Он и внимательно следил
За тем, что делает жена,
И часто видел, как она
Изящно режет хлеб, жаркое
И подает своей рукою
Двум девушкам, а заодно
 
 
1380
 
 
Еще и воду и вино.
И заключен был тайный сговор,
Чтоб не проговорился повар,
Что с них шпион не сводит глаз.
Но не хватило как-то раз
Вина девицам за обедом,
И был им тот секрет неведом,
Когда из-за стола одна
Пошла к окошку взять вина.
И н'арчимбаутова засада
 
 
1390
 
 
Открылась ей: таясь от взгляда
Ее, он вышел, но уже
О том сказала госпоже
Алис, девица, коей равных
Нет и средь самых благонравных.
Была другая, Маргарита,
Благоусердьем знаменита.
Старались оказать почет
Они Фламенке и уход
Создать. Ей выпало без счета
 
 
1400
 
 
Невзгод, преследует зевота
Ее, и вздохи, и тоска,
И все по воле муженька.
Слез выпила она немало.
Но бог – за то ль, что так страдала, -
Ей милости явил свои,
Не дав ребенка и любви,
Ибо, любя, но не питая
Ничем любви, она до края
Дошла бы в горести своей.
 
 
1410
 
 
Вовек не полюбить бы ей,
Когда б Любовь – чтоб не уныла
Была – ее не обучила
Тайком себе, но до поры
Ей не открыв своей игры.
Ей смерть мила. Из башни тесной
Открыта дверь лишь в день воскресный
Иль в праздник. Даже малословных
Бесед никто с ней, из духовных
Или из рыцарей будь он,
 
 
1420
 
 
Не вел, ведь в церкви отведен
Темнейший угол был Фламенке:
С двух от нее сторон по стенке,
Пред ней же сбитый из досок
Заборчик частый столь высок,
Что доходил до подбородка,
И там она сидела кротко.
Могли с ней вместе две подружки
И сам ревнивец быть в клетушке,
Но он любил вовне сидеть,
 
 
1430
 
 
Как леопард или медведь,
Всех озирая с подозреньем.
Ее, лишь в ясный день, за чтеньем
Евангелия, стоя рядом,
Вы б различили острым взглядом.
Ей подношенье отнести
Нельзя, к священнику ж пути
Не дать – все ж мудрено супругу,
Однако целовала руку
Лишь сквозь какой-нибудь покров.
 
 
1440
 
 
Податчиком ее даров
Был н'Арчимбаут, ее защита.
Священник, так как было скрыто
Лицо, рука же под перчаткой,
Ее не видел и украдкой
Ни в Пасху, ни пред Вознесеньем.
К ней служка шел с благословеньем [82],
И он-то бы увидеть мог
Ее, коль было бы вдомек.
Эн Арчимбаут, лишь missa est [83]
 
 
1450
 
 
Звучало, поднимал их с мест:
Полуденной молитвы [84] глас
Глушил он, и девятый час,
Когда кричал: «Вперед! вперед!
Меня обед давно уж ждет.
Довольно мешкать, поспешим», -
Не дав молитв окончить им.
Так шли дела два с лишним года.
Встречала новая невзгода
Их что ни день, росла печаль.
 
 
1460
 
 
Меж тем, под вечер ли, с утра ль,
Не останавливаясь, кроет
Себя эн Арчимбаут и ноет.
Был славен ваннами Бурбон;
Вход для купанья разрешен
И местным был, и чужестранным
Гостям; прибиты плитки к ваннам
С пометой, прок в какой каков.
Здесь делался совсем здоров
Хромой иль вообще недужный,
 
 
1470
 
 
Курс этих ванн принявши нужный.
А чтобы в час любой для всех
Купанье было без помех,
Хозяин хлопотал о том,
За плату ванну сдав внаем.
Тек в каждую воды поток,
Горячий, словно кипяток;
Холодной же воды подачей
Вы охлаждали жар горячей.
Там ванны были против хвори
 
 
1480
 
 
Любой; на крепком дверь запоре,
Как в доме – стены, нет прочней.
При каждой комната, чтоб в ней
Для освеженья или сна
Прилечь – кому на что нужна.
С владельцем ванны, всем известной
Своим богатством, в дружбе тесной
Был н'Арчимбаут, и так как ванна
Была близ дома, постоянно
В ней с давних пор купался он.
 
 
1490
 
 
Всегда следил Пейре Гион,
Той ванны и других хозяин,
За чистотой; пол был надраен,
Блестело все; особам знатным
Сдавал он их: вход был бесплатным
Для н'Арчимбаута и свободным.
Он иногда считал угодным
Жене доставить развлеченье
Иль выказать расположенье
И брал с собой; но было кратко
 
 
1500
 
 
Оно, так вел себя он гадко:
Она должна была в одежде
Стоять подолгу в ванной, прежде
Чем он везде не сунет нос;
Затем он прочь трусил, как пес,
Что выставлен, визжа, за дверь
И кость начнет стеречь теперь.
Он ванну запирал ключом,
Который был всегда при нем,
И в комнате сидел наружной.
 
 
1510
 
 
Когда же выйти было нужно
Фламенке, девушки звенели
Бубенчиком, для этой цели
Подвешиваемым внутри.
Эн Арчимбаут спешил к двери
И выпускал их, но тотчас
Набрасывался всякий раз
На госпожу, как озверелый:
«Вы год не выходили целый!
Мне Пейре Ги прислал вино,
 
 
1520
 
 
По вкусу было б вам оно,
Но гнев вы распалили мой,
Я отношу вино домой.
Вы видите, который час!
Обедать уж пора, а вас
Все нет. Даю вам обещанье:
Я на год вас лишу купанья,
Коль это повторится снова».
Тут тычется он бестолково
В дверь ванной – нет ли там кого,
 
 
1530
 
 
Ибо от зренья своего
Подвоха ждет: бедняге мнится,
Что кто-то там в углу таится.
Но объясняет Маргарита:
«Сеньор, уж госпожа помыта
Была и вышла бы, но сами
Мы, услужая нашей даме,
Купаться стали вслед за ней,
Зато и вышло все длинней.
Вина и грех лежат на нас».
 
 
1540
 
 
– «Мне что, – он говорит, – я пас, -
Кусая пальцы. – Даже гусь
Не плещется, как вы. Но злюсь
Я вовсе не на ваш заплыв».
Алис, на госпожу скосив
Глаза, в ответ: «Сеньор, как странно,
Вы чаще принимали ванны
И мылись дольше госпожи», -
И собственной смеется лжи,
Ибо о том не шел с тех пор,
 
 
1550
 
 
Как он женился, разговор.
Ногтей и косм уже не стриг,
Он жил одним: как он в тайник
Отправится и пошпионит.
Ничей упрек теперь не тронет
Его: не сбреет он вовек
Усов – как славянин или грек.
Так думает нагнать он страх:
«Жена, такого, при усах
И бороде, меня боясь,
 
 
1560
 
 
В любовную не вступит связь».
В те дни, когда, свиреп и шал,
Эн Арчимбаут так ревновал,
В Бургундии был рыцарь, в коем
Природа самым лучшим кроем
Свой разверстала матерьял,
Чтоб он со временем крепчал.
Не пожалев трудов и знаний,
Прекраснейшее из созданий
Она явила – мир воочью
 
 
1570
 
 
Узрел достоинств средоточье:
Красив, умен и храбр был он.
Авессалом и Соломон [85],
Стань существом они одним,
Сравниться не могли бы с ним.
Парис и Гектор и Улисс [86],
Когда б втроем в одно слились,
Не стали б вровень все ж ему
По доблести, красе, уму.
Чтоб описать столь превосходных
 
 
1580
 
 
Людей, и слов-то нет пригодных.
Но хоть частично, как умею,
Исполню эту я затею.
Златые локоны волнисты,
Чело высоко, бело, чисто;
Густы, изогнуты, черны
С разлетом брови и длинны;
Глаза смеющиеся серы;
Изящно вырезанный, в меру
Длинен и тонок нос прямой
 
 
1590
 
 
И с арбалетной схож лукой;
Лицо округло, краски живы.
Средь майских роз, как ни красивы,
Таких и самых свежих нет,
Чтоб этот повторили цвет,
Где белое смешалось с алым
В подборе, прежде небывалом.
А уши розовые, лепки
Искусной, и крупны, и крепки;
Прекрасен также рот точеный,
 
 
1600
 
 
Во все, что произнес, влюбленный;
Во рту белеют зубы ровно,
Все из слоновой кости словно;
Чуть-чуть раздвоен подбородок,
Став лишь милей, – но контур четок;
Прямая шея – сгусток силы,
Не выперты в ней кость иль жилы;
В плечах широких мощь – они
На вид атласовым [87] сродни,
Предплечий мышцы не малы
 
 
1610
 
 
Отнюдь, но плотны и круглы;
Ладони тверды, и суставы
У длинных пальцев не костлявы;
Грудь широка и узок стан;
В ногах не сыщется изъян:
Хоть бедра мощны, но не тяжки,
И стройны выпуклые ляжки;
Коленки плоски; все в порядке
И с икрами: продолги, гладки;
Ступня крута, подъем высок -
 
 
1620
 
 
Его догнать никто не мог!
Тот, кто теперь знаком вам ближе
Со слов моих, учась в Париже,
Все семь искусств [88] там превзошел,
И сам сколько угодно школ
Открыть бы мог по всей стране.
Читать и петь он наравне
Мог в церкви с братьей клерикальной.
Домерг, учитель фехтовальный,
Так научил его колоть,
 
 
1630
 
 
Что видел он, где шпаге плоть
Открыта, за любой защитой.
Красивый столь и родовитый,
Прямой и умный человек
Никем не видан был вовек.
Семь футов рост, плюс до руки
Два фута, встань он на носки,
Чтобы на стенах место для
Свечи найти иль фитиля.
В семнадцать лет и день всего
 
 
1640
 
 
Он – рыцарь. Посвятив его,
В дар герцог, дядя, от щедрот
Дал ливров тысячу семьсот;
Король дал столько ж; такова
И доля графа де Блуа [89];
Тысячу триста – брат; в подарок
Дал император тыщу марок;
Кузен, король английский, дал
Тысячу фунтов. Капитал
Без опасений был положен
 
 
1650
 
 
На ренту, где доход надежен.
Неверскому Раулю [90] братом
Он приходился и был взят им
В круг, где ему был каждый рад.
Каких ни делает он трат:
На посещение дворов ли,
Иль на служенье – в том торговли
В помине нет. Коль дар обещан
И не дан – тягостная вещь он.
Кто дар задерживать горазд,
 
 
1660
 
 
Ни даст, как должно, ни продаст.
Дар в срок же славен и ценой,
И благодарностью двойной.
Так – дар, что был одним сперва,
Теперь идет один за два,
И сводит радость от даренья
На нет всю тягостность прошенья.
Зато и дар, что даст Гильем,
Всем столь приятен, ибо тем,
Что прежде просьбы дан, хорош он,
 
 
1670
 
 
В предвиденье ее предложен.
К себе располагал он всех,
Все верили в его успех:
Маркизы, графы, короли.
Того несчастным бы сочли,
Кто не пленен им – пусть его
Не знал бы, в дар бы ничего
Не получил, но слышал верный
О нем рассказ. Нет соразмерной
Хвалы тому, как он ведет
 
 
1680
 
 
Себя. Не описать за год
Всех за день им свершенных дел.
Сколь благ и сладостен удел
Дам, что беседу с вам вели
И восхищаться им могли.
Рожденный под звездой счастливой,
В компании славолюбивой
Турнирный захватив трофей -
Пленив бойцов, забрав коней, -
Все раздает он или тратит.
 
 
1690
 
 
Любой, кого копьем он хватит,
Оказывался на земле.
Противника, держась в седле,
Он поднимал одной рукою
И, коль хотел, возил с собою.
При нем ни жезлов, ни булав,
Но падал, слова не сказав.
Без чувства тот, кому тяжелый
Удар нанес рукой он голой.
 
 
1700
 
 
Любил он блеск турнирных дней,
Дам, игры, птиц, собак, коней,
Друзей и всякую забаву,
Что людям доблестным по нраву.
Стать лучше, если взял он всем,
Ему нельзя. Итак, Гильем
Неверский [91] прозывался он.
Что до дескортов, лэ, кансон,
Сирвент и прочих песен, фору
Он мог любому дать жонглеру.
Сам Даниэль [92], при всем уменье
 
 
1710
 
 
Своем, с ним не идет в сравненье.
Как постоялец – нарасхват
Он шел, давая сверх доплат
К счетам раздутым при отъезде.
Был о его прибытье вести
Хозяин рад, придать спеша
Блеск дому: ждал он барыша.
Безвестный ли, иль знаменитый