Страница:
И он попросил у Поскребышева разрешения воспользоваться его телефоном. Александр Николаевич любезно сдвинул на край стола телефонный аппарат.
Федор Ксенофонтович набрал номер, не питая особой надежды. И чуть не задохнулся от счастья: телефон откликнулся. Он узнал самый милый на свете и самый родной голос Ольги. Вначале не мог произнести ни слова, затем виновато, взглянув на Поскребышева, сказал:
– Ну, здравствуй, дорогая женушка… Сейчас приеду.
Минут через пятнадцать черная эмка привезла Федора Ксенофонтовича на 2-ю Извозную улицу к знакомому дому. Полковник-чекист на прощание вручил генералу Чумакову блокнотный листок с номером телефона, по которому можно будет вызвать машину.
Федор Ксенофонтович чувствовал себя как во сне. То ему казалось, что машина не мчалась, а ползла по улицам Москвы, а сейчас, когда поднимался по лестнице, каждый пролет мнился чрезмерно многоступенчатым.
Дверь в квартиру уже была распахнутой. В ярко освещенной прихожей стояли в обнимку Ольга Васильевна и Ирина и обливались счастливыми слезами. На мгновение он замер перед дверью, вглядываясь в черные от загара, похудевшие, но безмерно прекрасные лица жены и дочери. Шагнул через порог с раскрытыми объятиями и смущенной от переизбытка счастья улыбкой. Они тут же повисли на нем, покрывая его лицо поцелуями, увлажняя слезами.
Он вдруг застонал от боли в ранах, причиненной ему объятиями жены и дочери. Видимо, он побледнел, потому что Ольга Васильевна и Ирина вдруг отпрянули от него, встревоженно всматриваясь ему в лицо.
– Задушите меня, разбойницы! – успокоил он их испуг шуткой.
Вдруг увидел, что в глубине кабинета стоит стройный, коренастый лейтенант в летной форме, юное лицо которого показалось ему очень знакомым.
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – Летчик молодецки щелкнул каблуками хромовых сапог.
– Нет, милые мои, я – генерал-лейтенант! – И Федор Ксенофонтович достал из брючного кармана и подбросил на ладони две золотистые звездочки. – Сам товарищ Сталин поздравлял сейчас… И пожимал вот эту руку…
И тут новый порыв радости: Ольга Васильевна и Ирина снова стали целовать его и обнимать, но уже бережно, осторожно.
– Лейтенант Рублев? – изумился Федор Ксенофонтович, вспомнив внезапно, откуда ему так знакомо это лицо.
– Так точно! – радостно откликнулся лейтенант. – Под вашим командованием вместе пробивались из окружения.
– Ты понимаешь, Федя, этот молодой человек знаком нашей Ирочке еще по Ленинграду.
– Я ему помогла найти в озере его самолет! – затараторила Ирина. – Я видела, куда он упал! А потом мы случайно встретились и еле узнали друг друга.
– Не совсем понятно, – засмеялся Федор Ксенофонтович, – но весьма интересно… А почему вы там, в окружении, не сознались, что знакомы с моей дочерью? – Генерал дружески пожимал руку Рублеву, пытливо всматриваясь в его смущенное лицо.
– Она же мне не сказала, что отец у нее генерал… Думал – однофамильцы.
– Хватит расспросов! – вмешалась в их объяснения Ольга Васильевна. – Федя, марш в ванную мыть руки – и к столу!
Только сейчас Федор Ксенофонтович заметил сервированный, уставленный закусками стол, посреди которого высились бутылка шампанского и графин с водкой, настоянной на лимонных корочках.
– А ему не верят, что он немецкий самолет таранил! – восторженно пыталась продолжить рассказ Ирина.
Однако мать перебила ее:
– Все дальнейшие разговоры – за столом!
42
43
Федор Ксенофонтович набрал номер, не питая особой надежды. И чуть не задохнулся от счастья: телефон откликнулся. Он узнал самый милый на свете и самый родной голос Ольги. Вначале не мог произнести ни слова, затем виновато, взглянув на Поскребышева, сказал:
– Ну, здравствуй, дорогая женушка… Сейчас приеду.
Минут через пятнадцать черная эмка привезла Федора Ксенофонтовича на 2-ю Извозную улицу к знакомому дому. Полковник-чекист на прощание вручил генералу Чумакову блокнотный листок с номером телефона, по которому можно будет вызвать машину.
Федор Ксенофонтович чувствовал себя как во сне. То ему казалось, что машина не мчалась, а ползла по улицам Москвы, а сейчас, когда поднимался по лестнице, каждый пролет мнился чрезмерно многоступенчатым.
Дверь в квартиру уже была распахнутой. В ярко освещенной прихожей стояли в обнимку Ольга Васильевна и Ирина и обливались счастливыми слезами. На мгновение он замер перед дверью, вглядываясь в черные от загара, похудевшие, но безмерно прекрасные лица жены и дочери. Шагнул через порог с раскрытыми объятиями и смущенной от переизбытка счастья улыбкой. Они тут же повисли на нем, покрывая его лицо поцелуями, увлажняя слезами.
Он вдруг застонал от боли в ранах, причиненной ему объятиями жены и дочери. Видимо, он побледнел, потому что Ольга Васильевна и Ирина вдруг отпрянули от него, встревоженно всматриваясь ему в лицо.
– Задушите меня, разбойницы! – успокоил он их испуг шуткой.
Вдруг увидел, что в глубине кабинета стоит стройный, коренастый лейтенант в летной форме, юное лицо которого показалось ему очень знакомым.
– Здравия желаю, товарищ генерал-майор! – Летчик молодецки щелкнул каблуками хромовых сапог.
– Нет, милые мои, я – генерал-лейтенант! – И Федор Ксенофонтович достал из брючного кармана и подбросил на ладони две золотистые звездочки. – Сам товарищ Сталин поздравлял сейчас… И пожимал вот эту руку…
И тут новый порыв радости: Ольга Васильевна и Ирина снова стали целовать его и обнимать, но уже бережно, осторожно.
– Лейтенант Рублев? – изумился Федор Ксенофонтович, вспомнив внезапно, откуда ему так знакомо это лицо.
– Так точно! – радостно откликнулся лейтенант. – Под вашим командованием вместе пробивались из окружения.
– Ты понимаешь, Федя, этот молодой человек знаком нашей Ирочке еще по Ленинграду.
– Я ему помогла найти в озере его самолет! – затараторила Ирина. – Я видела, куда он упал! А потом мы случайно встретились и еле узнали друг друга.
– Не совсем понятно, – засмеялся Федор Ксенофонтович, – но весьма интересно… А почему вы там, в окружении, не сознались, что знакомы с моей дочерью? – Генерал дружески пожимал руку Рублеву, пытливо всматриваясь в его смущенное лицо.
– Она же мне не сказала, что отец у нее генерал… Думал – однофамильцы.
– Хватит расспросов! – вмешалась в их объяснения Ольга Васильевна. – Федя, марш в ванную мыть руки – и к столу!
Только сейчас Федор Ксенофонтович заметил сервированный, уставленный закусками стол, посреди которого высились бутылка шампанского и графин с водкой, настоянной на лимонных корочках.
– А ему не верят, что он немецкий самолет таранил! – восторженно пыталась продолжить рассказ Ирина.
Однако мать перебила ее:
– Все дальнейшие разговоры – за столом!
42
Генерал армии Жуков иногда сам удивлялся своей способности видеть, казалось, неохватную масштабность военных событий, определять их значимость и даже предугадывать, как они развернутся в последующем. Может, потому что временами дерзко ставил он себя в положение иных немецких сухопутных стратегов, планировавших и направлявших боевые операции своих войск? Или, возможно, силу инерции для провидчества накопил во время работы на посту начальника Генерального штаба и при докладах оперативной обстановки Сталину там, в кремлевском кабинете, когда неожиданно рождались сложные вопросы, на которые необходимо было искать безошибочные и безотлагательные ответы и принимать нужные решения?
Сейчас, когда Жуков был более волен в распоряжении своим временем, он уже без оглядки на былой генштабовский регламент обстоятельно всматривался в общий ход войны и в ее частности. Здесь, на Смоленщине, с особой проникновенностью понял, что операции советских войск на этом направлении оказали огромную помощь Ленинградскому и Северо-Западному фронтам в наиболее ответственный период, когда немецко-фашистское командование пыталось осуществить главные свои цели по разгрому основных сил Красной Армии. Сопротивление советских войск в районе Смоленска затормозило также и вторжение врага в пределы Левобережной Украины и Донбасса.
И стало для Георгия Константиновича очевидным, сколь выигрышно проявилось активное внедрение в действие одного из основных положений советской стратегии – создавать на решающих направлениях сильные ударные группировки войск, нацеливая их действия для достижения максимальных результатов. И еще более стало очевидным, что противник избрал пути, идущие через Смоленск на Москву, в качестве направления своего главного удара. Достижение немцами поставленных здесь целей связывалось ими с выигрышем этим летом всей войны. Следовательно, не ошибся он, генерал армии Жуков, предпринимая там, в Москве, все меры, чтобы Ставка именно под Смоленском сосредоточила наиболее крупные силы войск.
Понимание общей стратегической ситуации обнадеживало генерала Жукова. Оглядываясь несколько назад, он с одобрением думал о решениях советского Генерального штаба. Избрав линии Днепра и Двины в качестве главных рубежей развертывания войск, выдвигавшихся из глубины страны, Генштаб проявил воистину высокий образец стратегического мышления. Всеми его управлениями точно делался расчет времени, давалась правильная оценка сил и возможностей противника и наиболее целесообразно использовались особенности театра военных действий. Здесь главная группировка войск противника понесла тяжелейшие потери, вынуждена была перейти к обороне, и это дало возможность Советскому государству выиграть время для подготовки ведения длительной войны.
Сейчас оперативно-стратегическая обстановка на Западном направлении казалась Жукову и его штабу в основном проясненной. Разбить главные силы группы немецких армий «Центр» в районе Смоленска советским войскам не удалось, однако они затормозили продвижение врага на восток и позволили Ставке Верховного Главнокомандования выдвинуть резервы для очередных контрударов. Как станет известно позже, укомплектованность группы армий «Центр» в районе Смоленска на конец июля, несмотря на непрестанно поступавшие в ее состав пополнения, составляла до 80 процентов в пехотных войсках и до 50 процентов в моторизованных и танковых.
28 июля немецко-фашистское командование отмечало в своей директиве: «Наличие крупных людских резервов… дает возможность противнику оказать упорное сопротивление дальнейшему продвижению немецких войск… Следует рассчитывать на все новые попытки русских атаковать наши открытые фланги».
В начале августа армии Лукина и Курочкина по приказу Ставки были отведены из района Смоленска на оборонительную линию по реке Вопь. Вместе с тем Ставка, помогая Жукову подготовить решительный удар по ельнинскому выступу, укрепляла Резервный фронт свежими дивизиями. А чтобы не дать возможности немцам усилить свой ельнинский плацдарм, войска Западного и Резервного фронтов с 8 по 21 августа наносили непрерывные удары по духовщинской и ельнинской группировкам врага. И хотя инициативу у противника перехватить не удалось, он вновь понес серьезное поражение, в итоге которого руководство группы армий «Центр» отвело из-под Ельни совершенно обескровленные одну моторизованную дивизию, две танковые и одну моторизованную бригаду, заменив их пятью свежими пехотными дивизиями.
Генерал армии Жуков, суммируя все эти сведения, требовал от командармов и командиров дивизий продолжать изматывать противника, вести всеми средствами разведку, сам лично допрашивал контрольных пленных немецких офицеров. Штаб Резервного фронта тщательно анализировал опыт августовских боев под Ельней, накапливал данные о силах противника, его огневых средствах, характере оборонительных инженерных сооружений, об опорных пунктах.
Все было целенаправлено на подготовку главной наступательной операции – разрабатывались конкретные боевые задачи частям и соединениям, во всех деталях составлялись планы артиллерийского обеспечения и авиационных ударов. При этом учитывали то обстоятельство, что ельнинская излучина находилась в центре оперативного построения группы немецких армий «Центр», и от успешных действий 24-й армии во многом зависели результаты контрударов Западного фронта на духовщинском и ярцевском направлениях.
Но генералу армии Жукову еще надо было исполнять и обязанности члена Ставки Верховного Главнокомандования. Ему ведь поставлялась информация о положении дел на всем советско-германском фронте, и от него требовались оценки оперативно-стратегических ситуаций. Он излагал их в телеграммах Генеральному штабу. Но никак не мог смириться с тем, что столь важный его стратегический прогноз, выработанный еще в Москве совместно с управлениями Генштаба и 29 июля изложенный Государственному Комитету Обороны, не был принят Сталиным. А ведь события развивались именно так, как он, Жуков, предвидел, зреющая главная угроза со стороны немецко-фашистских войск не исчезла и сейчас, в середине августа. Для того чтобы еще и еще проверить свои оценки, он пригласил к себе, в главное помещение командного пункта, члена Военного совета фронта, комиссара госбезопасности 3 ранга Круглова, начальника штаба генерал-майора Ляпина и начальника артиллерии генерал-майора Говорова.
Суждения генералов Ляпина и Говорова вызывали у Жукова особый интерес, как военных профессионалов высшего класса. Тот же Леонид Александрович Говоров обладал весьма масштабными знаниями не только как воспитанник Военной академии Генштаба и как бывший преподаватель Военно-артиллерийской академии имени Дзержинского. К началу войны Говорову исполнилось всего лишь сорок четыре года, а он уже успел проявить свои способности на довольно высоких командных должностях. Говоров казался сдержанным, даже мрачноватым человеком, но по натуре своей был доброжелательным, внимательным к соратникам и подчиненным. Никогда не бросал слов на ветер, оценки и решения его всегда отличались весомостью и доказательностью.
У Жукова на половине блиндажной стены висела оперативная карта, исполосованная обозначениями линий фронтов, стрелами направлений ударов, округлостями, замыкавшими в себе резервные силы, испятнанная флажками, треугольниками, квадратами – за каждым топографическим знаком все видели фронтовую конкретность боевых порядков и тыловых эшелонов.
– Прошу, товарищи, ознакомиться с последней обстановкой на советско-германском фронте, – сказал Жуков, устремив пасмурный взгляд на карту. – Самые свежие данные.
Все молча всматривались в карту, ожидая, когда Жуков начнет задавать вопросы или станет высказывать свои оценки. Отвечать же на вопросы Жукова не так было просто, ибо он заранее имел на них свои ответы. Пересказ же обозначенной на картах и схемах оперативной ситуации он не считал военной грамотностью, а тем более полководческим талантом. А вот видение ближайших и последующих целей врага, меры противоборства с ними и способы перехвата инициативы – это было для него главным.
Георгий Константинович, как бы давая всем собравшимся наводящую мысль, сказал:
– Обнаружить наличие и состояние вражеской группировки – это хорошо, важно. Но главное – вскрыть подоплеку ее действий, определить далеко идущие цели… Вам, товарищи, карта что-либо подсказывает?
– Да, Георгий Константинович, – первым отозвался Говоров. – О намерениях немцев судить не так уж сложно.
– Верно – не сложно, – согласился Жуков. – Для экономии времени я скажу, что лично мне видится… Если кто не согласен, прошу излагать свои прогнозы. Давайте советоваться…
Один из мыслителей будущего запечатлит на бумаге истину, что способность ясновидения более всего дается влюбленным и солдатам, а также людям, обреченным на смерть, или людям, преисполненным космической жажды жизни, и тогда они, обретшие этот дар – себе на радость или на горе, – вдруг чувствуют, как мимолетно сказанное слово (а мы добавим – и озарившая их мысль) проникает в них все глубже и глубже.
В подобном состоянии оказался генерал Жуков, когда 29 июля сказал Сталину то, что терзало его душу: о необходимости оставления Киева и об отводе войск из-под угрозы окружения на реку Псел. Такое решение он объяснял тем, что противник ударом правого крыла группы армий «Центр» окружит 3-ю и 21-ю армии нашего Центрального фронта и окажется в тылу войск Юго-Западного фронта, обойдя всю советскую группировку на киевском направлении с восточного берега Днепра.
Почти теми же фразами, которые он говорил тогда Сталину, Жуков сейчас высказал свои соображения Круглову, Ляпину и Говорову. Высказал сурово, со сдержанным отчаянием и скрытой болью. Для него это была очевидная истина, и он никак не мог смириться, что там, в Москве, не сумел внушить ее Сталину, и корил себя за это.
Вновь отозвался генерал-майор Говоров. Он, всматриваясь в карту, произнес несколько подавленным голосом:
– Не согласиться с вашей оценкой, Георгий Константинович, невозможно. Но ведь время упущено. Инициатива на стороне врага.
Жуков тяжко вздохнул, будто даже всхлипнул. После паузы, не став спрашивать суждений Ляпина и Круглова, взял со стола бумагу и сказал:
– Еще раз сообщу Верховному Главнокомандующему свои предложения о неизбежности ударов немецко-фашистских войск во фланг и тыл Центрального, а затем и Юго-Западного фронтов. Именно поэтому противник впервые во второй мировой войне вынужден перейти к обороне на главном стратегическом направлении, которое мы с вами прикрываем. – И Георгий Константинович приглушенным голосом, будто заранее предчувствуя несогласие с ним Сталина, прочитал: «Как член Ставки, считаю необходимым доложить свои прогнозы о предстоящих действиях неприятеля. Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт, великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.
Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов, Конотоп, Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего – главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс.
Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта, считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крупную группировку в районе Глухов, Чернигов, Конотоп, чтобы ее силами нанести удар во фланг противника, как только он станет приводить в исполнение свой замысел…»
В состав ударной группировки Жуков предлагал включить десять стрелковых дивизий, три-четыре кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и четыреста – пятьсот самолетов. Эти силы, по его мнению, можно было выделить за счет Дальнего Востока, Московской зоны обороны, противовоздушной обороны и внутренних округов.
С тяжелым сердцем отправил на имя Сталина шифровку, полагая, что особого открытия в ней не сделал, ибо для маршала Шапошникова, да и самого Сталина, сейчас тоже должно быть все очевидным. Немецко-фашистские группировки были в исходном положении и вот-вот могли свалиться на головы советских войск, как перезревшие груши. Уклониться от их ударов невозможно, но и выжидать в бездействии тоже было нельзя. Наступал в войне новый критический момент, очередной апогей кровавого противоборства, за которым – замутненная пелена неизвестности. Нужны были свежие силы и их решительные действия.
Ставка Верховного Главнокомандования не промедлила откликнуться на телеграмму Жукова. В тот же день, 19 августа, он получил ответ за подписью Сталина и Шапошникова. Председатель Ставки и начальник Генштаба соглашались с соображениями Жукова насчет ближайших планов немецко-фашистского командования и сообщали вначале в телеграмме, а затем в телефонных переговорах, что Ставка Верховного Главнокомандования выдвинула из своего резерва на брянское направление свежие войска, сформировала новый, Брянский фронт во главе с генерал-лейтенантом Еременко, передав в его подчинение и войска Центрального фронта.
Брянскому фронту была поставлена задача нанести контрудары по 2-й танковой группе противника, продвигавшейся в направлениях Рославль, Унеча, Шостка, разгромить ее и воспрепятствовать прорыву в тыл Юго-Западного фронта.
Эта задача была выполнена только частично: враг под нашими контрударами понес серьезные потери, но в целом крупного оперативного результата нам достигнуть не удалось. Более того, в середине сентября 2-я немецкая танковая группа вышла в район Конотоп, Бахмач, встретилась в районе Ромны с подошедшими с кременчугского плацдарма передовыми отрядами 1-й немецкой танковой группы. Это означало, что крупные вражеские танковые силы вторглись в тылы войск правого крыла и центра нашего Юго-Западного фронта. И пусть противнику не удалось образовать плотного кольца окружения, наши потери оказались тяжелыми.
Сейчас, когда Жуков был более волен в распоряжении своим временем, он уже без оглядки на былой генштабовский регламент обстоятельно всматривался в общий ход войны и в ее частности. Здесь, на Смоленщине, с особой проникновенностью понял, что операции советских войск на этом направлении оказали огромную помощь Ленинградскому и Северо-Западному фронтам в наиболее ответственный период, когда немецко-фашистское командование пыталось осуществить главные свои цели по разгрому основных сил Красной Армии. Сопротивление советских войск в районе Смоленска затормозило также и вторжение врага в пределы Левобережной Украины и Донбасса.
И стало для Георгия Константиновича очевидным, сколь выигрышно проявилось активное внедрение в действие одного из основных положений советской стратегии – создавать на решающих направлениях сильные ударные группировки войск, нацеливая их действия для достижения максимальных результатов. И еще более стало очевидным, что противник избрал пути, идущие через Смоленск на Москву, в качестве направления своего главного удара. Достижение немцами поставленных здесь целей связывалось ими с выигрышем этим летом всей войны. Следовательно, не ошибся он, генерал армии Жуков, предпринимая там, в Москве, все меры, чтобы Ставка именно под Смоленском сосредоточила наиболее крупные силы войск.
Понимание общей стратегической ситуации обнадеживало генерала Жукова. Оглядываясь несколько назад, он с одобрением думал о решениях советского Генерального штаба. Избрав линии Днепра и Двины в качестве главных рубежей развертывания войск, выдвигавшихся из глубины страны, Генштаб проявил воистину высокий образец стратегического мышления. Всеми его управлениями точно делался расчет времени, давалась правильная оценка сил и возможностей противника и наиболее целесообразно использовались особенности театра военных действий. Здесь главная группировка войск противника понесла тяжелейшие потери, вынуждена была перейти к обороне, и это дало возможность Советскому государству выиграть время для подготовки ведения длительной войны.
Сейчас оперативно-стратегическая обстановка на Западном направлении казалась Жукову и его штабу в основном проясненной. Разбить главные силы группы немецких армий «Центр» в районе Смоленска советским войскам не удалось, однако они затормозили продвижение врага на восток и позволили Ставке Верховного Главнокомандования выдвинуть резервы для очередных контрударов. Как станет известно позже, укомплектованность группы армий «Центр» в районе Смоленска на конец июля, несмотря на непрестанно поступавшие в ее состав пополнения, составляла до 80 процентов в пехотных войсках и до 50 процентов в моторизованных и танковых.
28 июля немецко-фашистское командование отмечало в своей директиве: «Наличие крупных людских резервов… дает возможность противнику оказать упорное сопротивление дальнейшему продвижению немецких войск… Следует рассчитывать на все новые попытки русских атаковать наши открытые фланги».
В начале августа армии Лукина и Курочкина по приказу Ставки были отведены из района Смоленска на оборонительную линию по реке Вопь. Вместе с тем Ставка, помогая Жукову подготовить решительный удар по ельнинскому выступу, укрепляла Резервный фронт свежими дивизиями. А чтобы не дать возможности немцам усилить свой ельнинский плацдарм, войска Западного и Резервного фронтов с 8 по 21 августа наносили непрерывные удары по духовщинской и ельнинской группировкам врага. И хотя инициативу у противника перехватить не удалось, он вновь понес серьезное поражение, в итоге которого руководство группы армий «Центр» отвело из-под Ельни совершенно обескровленные одну моторизованную дивизию, две танковые и одну моторизованную бригаду, заменив их пятью свежими пехотными дивизиями.
Генерал армии Жуков, суммируя все эти сведения, требовал от командармов и командиров дивизий продолжать изматывать противника, вести всеми средствами разведку, сам лично допрашивал контрольных пленных немецких офицеров. Штаб Резервного фронта тщательно анализировал опыт августовских боев под Ельней, накапливал данные о силах противника, его огневых средствах, характере оборонительных инженерных сооружений, об опорных пунктах.
Все было целенаправлено на подготовку главной наступательной операции – разрабатывались конкретные боевые задачи частям и соединениям, во всех деталях составлялись планы артиллерийского обеспечения и авиационных ударов. При этом учитывали то обстоятельство, что ельнинская излучина находилась в центре оперативного построения группы немецких армий «Центр», и от успешных действий 24-й армии во многом зависели результаты контрударов Западного фронта на духовщинском и ярцевском направлениях.
Но генералу армии Жукову еще надо было исполнять и обязанности члена Ставки Верховного Главнокомандования. Ему ведь поставлялась информация о положении дел на всем советско-германском фронте, и от него требовались оценки оперативно-стратегических ситуаций. Он излагал их в телеграммах Генеральному штабу. Но никак не мог смириться с тем, что столь важный его стратегический прогноз, выработанный еще в Москве совместно с управлениями Генштаба и 29 июля изложенный Государственному Комитету Обороны, не был принят Сталиным. А ведь события развивались именно так, как он, Жуков, предвидел, зреющая главная угроза со стороны немецко-фашистских войск не исчезла и сейчас, в середине августа. Для того чтобы еще и еще проверить свои оценки, он пригласил к себе, в главное помещение командного пункта, члена Военного совета фронта, комиссара госбезопасности 3 ранга Круглова, начальника штаба генерал-майора Ляпина и начальника артиллерии генерал-майора Говорова.
Суждения генералов Ляпина и Говорова вызывали у Жукова особый интерес, как военных профессионалов высшего класса. Тот же Леонид Александрович Говоров обладал весьма масштабными знаниями не только как воспитанник Военной академии Генштаба и как бывший преподаватель Военно-артиллерийской академии имени Дзержинского. К началу войны Говорову исполнилось всего лишь сорок четыре года, а он уже успел проявить свои способности на довольно высоких командных должностях. Говоров казался сдержанным, даже мрачноватым человеком, но по натуре своей был доброжелательным, внимательным к соратникам и подчиненным. Никогда не бросал слов на ветер, оценки и решения его всегда отличались весомостью и доказательностью.
У Жукова на половине блиндажной стены висела оперативная карта, исполосованная обозначениями линий фронтов, стрелами направлений ударов, округлостями, замыкавшими в себе резервные силы, испятнанная флажками, треугольниками, квадратами – за каждым топографическим знаком все видели фронтовую конкретность боевых порядков и тыловых эшелонов.
– Прошу, товарищи, ознакомиться с последней обстановкой на советско-германском фронте, – сказал Жуков, устремив пасмурный взгляд на карту. – Самые свежие данные.
Все молча всматривались в карту, ожидая, когда Жуков начнет задавать вопросы или станет высказывать свои оценки. Отвечать же на вопросы Жукова не так было просто, ибо он заранее имел на них свои ответы. Пересказ же обозначенной на картах и схемах оперативной ситуации он не считал военной грамотностью, а тем более полководческим талантом. А вот видение ближайших и последующих целей врага, меры противоборства с ними и способы перехвата инициативы – это было для него главным.
Георгий Константинович, как бы давая всем собравшимся наводящую мысль, сказал:
– Обнаружить наличие и состояние вражеской группировки – это хорошо, важно. Но главное – вскрыть подоплеку ее действий, определить далеко идущие цели… Вам, товарищи, карта что-либо подсказывает?
– Да, Георгий Константинович, – первым отозвался Говоров. – О намерениях немцев судить не так уж сложно.
– Верно – не сложно, – согласился Жуков. – Для экономии времени я скажу, что лично мне видится… Если кто не согласен, прошу излагать свои прогнозы. Давайте советоваться…
Один из мыслителей будущего запечатлит на бумаге истину, что способность ясновидения более всего дается влюбленным и солдатам, а также людям, обреченным на смерть, или людям, преисполненным космической жажды жизни, и тогда они, обретшие этот дар – себе на радость или на горе, – вдруг чувствуют, как мимолетно сказанное слово (а мы добавим – и озарившая их мысль) проникает в них все глубже и глубже.
В подобном состоянии оказался генерал Жуков, когда 29 июля сказал Сталину то, что терзало его душу: о необходимости оставления Киева и об отводе войск из-под угрозы окружения на реку Псел. Такое решение он объяснял тем, что противник ударом правого крыла группы армий «Центр» окружит 3-ю и 21-ю армии нашего Центрального фронта и окажется в тылу войск Юго-Западного фронта, обойдя всю советскую группировку на киевском направлении с восточного берега Днепра.
Почти теми же фразами, которые он говорил тогда Сталину, Жуков сейчас высказал свои соображения Круглову, Ляпину и Говорову. Высказал сурово, со сдержанным отчаянием и скрытой болью. Для него это была очевидная истина, и он никак не мог смириться, что там, в Москве, не сумел внушить ее Сталину, и корил себя за это.
Вновь отозвался генерал-майор Говоров. Он, всматриваясь в карту, произнес несколько подавленным голосом:
– Не согласиться с вашей оценкой, Георгий Константинович, невозможно. Но ведь время упущено. Инициатива на стороне врага.
Жуков тяжко вздохнул, будто даже всхлипнул. После паузы, не став спрашивать суждений Ляпина и Круглова, взял со стола бумагу и сказал:
– Еще раз сообщу Верховному Главнокомандующему свои предложения о неизбежности ударов немецко-фашистских войск во фланг и тыл Центрального, а затем и Юго-Западного фронтов. Именно поэтому противник впервые во второй мировой войне вынужден перейти к обороне на главном стратегическом направлении, которое мы с вами прикрываем. – И Георгий Константинович приглушенным голосом, будто заранее предчувствуя несогласие с ним Сталина, прочитал: «Как член Ставки, считаю необходимым доложить свои прогнозы о предстоящих действиях неприятеля. Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт, великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.
Возможный замысел противника: разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов, Конотоп, Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего – главный удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс.
Для противодействия противнику и недопущения разгрома Центрального фронта и выхода противника на тылы Юго-Западного фронта, считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крупную группировку в районе Глухов, Чернигов, Конотоп, чтобы ее силами нанести удар во фланг противника, как только он станет приводить в исполнение свой замысел…»
В состав ударной группировки Жуков предлагал включить десять стрелковых дивизий, три-четыре кавалерийские дивизии, не менее тысячи танков и четыреста – пятьсот самолетов. Эти силы, по его мнению, можно было выделить за счет Дальнего Востока, Московской зоны обороны, противовоздушной обороны и внутренних округов.
С тяжелым сердцем отправил на имя Сталина шифровку, полагая, что особого открытия в ней не сделал, ибо для маршала Шапошникова, да и самого Сталина, сейчас тоже должно быть все очевидным. Немецко-фашистские группировки были в исходном положении и вот-вот могли свалиться на головы советских войск, как перезревшие груши. Уклониться от их ударов невозможно, но и выжидать в бездействии тоже было нельзя. Наступал в войне новый критический момент, очередной апогей кровавого противоборства, за которым – замутненная пелена неизвестности. Нужны были свежие силы и их решительные действия.
Ставка Верховного Главнокомандования не промедлила откликнуться на телеграмму Жукова. В тот же день, 19 августа, он получил ответ за подписью Сталина и Шапошникова. Председатель Ставки и начальник Генштаба соглашались с соображениями Жукова насчет ближайших планов немецко-фашистского командования и сообщали вначале в телеграмме, а затем в телефонных переговорах, что Ставка Верховного Главнокомандования выдвинула из своего резерва на брянское направление свежие войска, сформировала новый, Брянский фронт во главе с генерал-лейтенантом Еременко, передав в его подчинение и войска Центрального фронта.
Брянскому фронту была поставлена задача нанести контрудары по 2-й танковой группе противника, продвигавшейся в направлениях Рославль, Унеча, Шостка, разгромить ее и воспрепятствовать прорыву в тыл Юго-Западного фронта.
Эта задача была выполнена только частично: враг под нашими контрударами понес серьезные потери, но в целом крупного оперативного результата нам достигнуть не удалось. Более того, в середине сентября 2-я немецкая танковая группа вышла в район Конотоп, Бахмач, встретилась в районе Ромны с подошедшими с кременчугского плацдарма передовыми отрядами 1-й немецкой танковой группы. Это означало, что крупные вражеские танковые силы вторглись в тылы войск правого крыла и центра нашего Юго-Западного фронта. И пусть противнику не удалось образовать плотного кольца окружения, наши потери оказались тяжелыми.
43
Всеобщая и отвлеченная истина есть око разума. Но необходимым условием для отыскания истины является беспристрастность, обуздание своих личных чувств и симпатий, ибо ценность истины в ней самой, а не в тех источниках, откуда она произросла. Понимание этого особенно важно на войне.
Генерал армии Жуков, пристально всмотревшись во все, происходившее за последние недели на всем советско-германском фронте, и изложив свои оценки и суждения Ставке Верховного Главнокомандования, был счастлив оттого, что Москва наконец согласилась с его предложениями. И будто снял с себя часть нелегкой ноши, чтобы тут же взвалить на свои плечи другую, связанную с подготовкой Ельнинской операции. И хотя понимал, что вскрытая им истина о положении, в котором оказался наш Юго-Западный фронт, еще не значила ликвидации опасности, но все-таки грела надежда, что нужные меры будут приняты и не случится того самого страшного, что случается на войне с оголившими фланги группировками войск при столкновении их с превосходящими силами противника.
Тут же всю энергию мыслей устремил на Ельнинскую операцию – первую свою пробу личных оперативно-стратегических способностей в Отечественной войне. Ошибиться он не имел права хотя бы потому, что был членом Ставки и совсем недавно возглавлял Генеральный штаб. И не остывала в груди обида от слов Сталина, что он, Жуков, мыслит, как кавалерист, а не как начальник Генерального штаба… А ведь именно его, Жукова, в первый день войны послал Сталин на Юго-Западный фронт, когда еще не было ясно, где, на каком направлении немецко-фашистские войска наносят главный удар. Когда же четко определилось, что на Западном и враг уже подошел к Минску, Сталин срочно отозвал Жукова в Москву для участия в принятии экстренных оперативно-стратегических решений… А тут вдруг – «кавалерист».
Ну что ж, чувство обиды есть проявление слабости. Возможно. Но Георгий Константинович был не из тех людей, которым обида могла застилать глаза.
Вместе с тем он понимал, что каждый человек по природе своей может испытывать слабость. Но ведь есть у человека рассудок… А он к тому же полководец! И обязан даже малейшее в себе проявление в чем-нибудь слабости обуздать, укрощать…
Да, Жуков подавил личную обиду. Он очень желал провести предстоящую операцию так, как диктовали ему его характер, его понимание грозности времени и значения каждой нашей победы над могучим агрессором. Значит, нужны особая его осмотрительность, целеустремленность, полководческая мудрость.
Убедившись, что июльские и августовские попытки соединений 24-й армии срезать ельнинский выступ оказались безуспешными, Жуков, посоветовавшись с маршалом Шапошниковым, 21 августа приказал генерал-майору Ракутину прекратить наступательные действия и начать готовиться к решительному, более сильному и организованному удару по врагу, определив для этого время: десять – двенадцать дней.
Верно, для Жукова наступил самый ответственный момент на посту командующего Резервным фронтом. Вместе со своим штабом он начал разработку плана весьма не простой операции. И будто руками и чувствами сердца ощупывал все горячие, самые опасные места вражеских оборонительных линий. Конфигурация ельнинского выступа не давала возможности найти много вариантов нанесения по нему сокрушительных ударов, что не позволяло с уверенностью ввести противника в заблуждение. Приходилось рассчитывать на перевес сил в тех местах линии фронта, прорыв которых обеспечивал возможность окружения группировки немцев. А таким местом являлось основание выступа – его северный и южный уступы. С учетом этого и созревал замысел боевой операции, суть которой – решительная форма оперативного маневра: двусторонний охват вражеской группировки с целью окружения и разгрома по частям. Главный удар должна была наносить пополненная тремя дивизиями 24-я армия. С северо-востока ей предстояло прорывать линии обороны врага силами девяти стрелковых дивизий. Навстречу им, с юго-востока, должны были наступать несколько соединений 43-й армии.
Имевшиеся в составе 24-й армии танковые части объединялись в ударную группу, которой надлежало развивать успех в ходе наступления. Чтобы лишить фашистское командование возможности маневрировать войсками внутри ельнинского плацдарма, с востока по нему тоже наносились удары, пусть второстепенными силами, и это являлось той приправой к общему оперативному замыслу, которой надлежало сыграть немалую роль. Тем более что было известно: главные силы 2-й танковой группы Гудериана уже двинулись на юг и не могли быть использованы здесь для контрудара.
Подготовленные разработки были отправлены в Москву, и вскоре Жуков читал директиву Ставки. Ее второй пункт гласил:
«Войскам резервного фронта, продолжая укреплять главными силами оборонительную полосу на рубеже Осташков, Селижарово, Оленине, р. Днепр (западнее Вязьмы), Спас-Деменск, Киров, 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами разгромить ельнинскую группировку противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починок и Рославль, к 8 сентября 1941 года выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи, Петровичи…»
Утро первого дня наступления выдалось непроглядно туманным. Мутно-белая мгла лениво расплылась не только над низинами и лугами, но и по всей местности, включая леса и высоты. В ней растаяли ориентиры, так необходимые артиллеристам, минометчикам, танкистам. Да и пехотинцы, которые из своих окопов и траншей до ряби в глазах изучили подступы к передней линии обороны немцев, почувствовали себя в белом мареве не столь уверенно.
Когда Жукову доложили на его командном пункте, что туман ослепил войска по всей ельнинской излучине, сердце дрогнуло у генерала армии. Он взглянул на наручные часы: до начала артподготовки оставался один час.
– Противник в тумане тоже будет чувствовать себя не лучшим образом, – после короткого молчания сказал Жуков, хотя и понимал, насколько усложнились обстоятельства для его войск.
Ровно в 7 часов утра 800 орудий, минометов и реактивных установок взревели, обрушив огонь и железо на вражескую оборону.
И началось сражение, которое одним должно принести упоение пусть поначалу небольшое, но победой, другим – погибель, третьим – кровавые раны. Все это, вместе взятое, брало начало в возбуждении максимальной энергии и силы духа советского воинства как следствие понимания, что враг вторгся на родную землю и ее надо мужественно и с яростью защищать, хотя пуля и осколок не отличали храброго от труса, умного от недоумка, благородного от негодяя. В этом самая великая несправедливость войны. Но с ней должны были считаться все – защитники родной земли и ее алчные поработители.
Наступление войск Резервного фронта развивалось тяжело и медленно. Из-за тумана небольшие группы советских бомбардировщиков нанесли удары только по двум аэродромам врага – Селеша и Ольсуфьево. Соединения северной группы за первый день боя продвинулись вперед только на 500 метров.
Штабные операторы, поддерживая непрерывную связь с наступавшими частями армий, наносили на карты генерала армии Жукова всю изменчивость обстановки в районах боев. Трудно было в это время заглянуть в душу Георгию Константиновичу, который молча, в хмурой сосредоточенности наблюдал по картам за ходом развития противоборства. Нельзя было ему торопиться с принятием новых решений – они могли внести сумятицу в набиравшие активность действия войска. Было только ясно, что мысль командующего фронтом устремилась вперед, не упуская из виду происшедшее.
Генерал армии Жуков, пристально всмотревшись во все, происходившее за последние недели на всем советско-германском фронте, и изложив свои оценки и суждения Ставке Верховного Главнокомандования, был счастлив оттого, что Москва наконец согласилась с его предложениями. И будто снял с себя часть нелегкой ноши, чтобы тут же взвалить на свои плечи другую, связанную с подготовкой Ельнинской операции. И хотя понимал, что вскрытая им истина о положении, в котором оказался наш Юго-Западный фронт, еще не значила ликвидации опасности, но все-таки грела надежда, что нужные меры будут приняты и не случится того самого страшного, что случается на войне с оголившими фланги группировками войск при столкновении их с превосходящими силами противника.
Тут же всю энергию мыслей устремил на Ельнинскую операцию – первую свою пробу личных оперативно-стратегических способностей в Отечественной войне. Ошибиться он не имел права хотя бы потому, что был членом Ставки и совсем недавно возглавлял Генеральный штаб. И не остывала в груди обида от слов Сталина, что он, Жуков, мыслит, как кавалерист, а не как начальник Генерального штаба… А ведь именно его, Жукова, в первый день войны послал Сталин на Юго-Западный фронт, когда еще не было ясно, где, на каком направлении немецко-фашистские войска наносят главный удар. Когда же четко определилось, что на Западном и враг уже подошел к Минску, Сталин срочно отозвал Жукова в Москву для участия в принятии экстренных оперативно-стратегических решений… А тут вдруг – «кавалерист».
Ну что ж, чувство обиды есть проявление слабости. Возможно. Но Георгий Константинович был не из тех людей, которым обида могла застилать глаза.
Вместе с тем он понимал, что каждый человек по природе своей может испытывать слабость. Но ведь есть у человека рассудок… А он к тому же полководец! И обязан даже малейшее в себе проявление в чем-нибудь слабости обуздать, укрощать…
Да, Жуков подавил личную обиду. Он очень желал провести предстоящую операцию так, как диктовали ему его характер, его понимание грозности времени и значения каждой нашей победы над могучим агрессором. Значит, нужны особая его осмотрительность, целеустремленность, полководческая мудрость.
Убедившись, что июльские и августовские попытки соединений 24-й армии срезать ельнинский выступ оказались безуспешными, Жуков, посоветовавшись с маршалом Шапошниковым, 21 августа приказал генерал-майору Ракутину прекратить наступательные действия и начать готовиться к решительному, более сильному и организованному удару по врагу, определив для этого время: десять – двенадцать дней.
Верно, для Жукова наступил самый ответственный момент на посту командующего Резервным фронтом. Вместе со своим штабом он начал разработку плана весьма не простой операции. И будто руками и чувствами сердца ощупывал все горячие, самые опасные места вражеских оборонительных линий. Конфигурация ельнинского выступа не давала возможности найти много вариантов нанесения по нему сокрушительных ударов, что не позволяло с уверенностью ввести противника в заблуждение. Приходилось рассчитывать на перевес сил в тех местах линии фронта, прорыв которых обеспечивал возможность окружения группировки немцев. А таким местом являлось основание выступа – его северный и южный уступы. С учетом этого и созревал замысел боевой операции, суть которой – решительная форма оперативного маневра: двусторонний охват вражеской группировки с целью окружения и разгрома по частям. Главный удар должна была наносить пополненная тремя дивизиями 24-я армия. С северо-востока ей предстояло прорывать линии обороны врага силами девяти стрелковых дивизий. Навстречу им, с юго-востока, должны были наступать несколько соединений 43-й армии.
Имевшиеся в составе 24-й армии танковые части объединялись в ударную группу, которой надлежало развивать успех в ходе наступления. Чтобы лишить фашистское командование возможности маневрировать войсками внутри ельнинского плацдарма, с востока по нему тоже наносились удары, пусть второстепенными силами, и это являлось той приправой к общему оперативному замыслу, которой надлежало сыграть немалую роль. Тем более что было известно: главные силы 2-й танковой группы Гудериана уже двинулись на юг и не могли быть использованы здесь для контрудара.
Подготовленные разработки были отправлены в Москву, и вскоре Жуков читал директиву Ставки. Ее второй пункт гласил:
«Войскам резервного фронта, продолжая укреплять главными силами оборонительную полосу на рубеже Осташков, Селижарово, Оленине, р. Днепр (западнее Вязьмы), Спас-Деменск, Киров, 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами разгромить ельнинскую группировку противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починок и Рославль, к 8 сентября 1941 года выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи, Петровичи…»
Утро первого дня наступления выдалось непроглядно туманным. Мутно-белая мгла лениво расплылась не только над низинами и лугами, но и по всей местности, включая леса и высоты. В ней растаяли ориентиры, так необходимые артиллеристам, минометчикам, танкистам. Да и пехотинцы, которые из своих окопов и траншей до ряби в глазах изучили подступы к передней линии обороны немцев, почувствовали себя в белом мареве не столь уверенно.
Когда Жукову доложили на его командном пункте, что туман ослепил войска по всей ельнинской излучине, сердце дрогнуло у генерала армии. Он взглянул на наручные часы: до начала артподготовки оставался один час.
– Противник в тумане тоже будет чувствовать себя не лучшим образом, – после короткого молчания сказал Жуков, хотя и понимал, насколько усложнились обстоятельства для его войск.
Ровно в 7 часов утра 800 орудий, минометов и реактивных установок взревели, обрушив огонь и железо на вражескую оборону.
И началось сражение, которое одним должно принести упоение пусть поначалу небольшое, но победой, другим – погибель, третьим – кровавые раны. Все это, вместе взятое, брало начало в возбуждении максимальной энергии и силы духа советского воинства как следствие понимания, что враг вторгся на родную землю и ее надо мужественно и с яростью защищать, хотя пуля и осколок не отличали храброго от труса, умного от недоумка, благородного от негодяя. В этом самая великая несправедливость войны. Но с ней должны были считаться все – защитники родной земли и ее алчные поработители.
Наступление войск Резервного фронта развивалось тяжело и медленно. Из-за тумана небольшие группы советских бомбардировщиков нанесли удары только по двум аэродромам врага – Селеша и Ольсуфьево. Соединения северной группы за первый день боя продвинулись вперед только на 500 метров.
Штабные операторы, поддерживая непрерывную связь с наступавшими частями армий, наносили на карты генерала армии Жукова всю изменчивость обстановки в районах боев. Трудно было в это время заглянуть в душу Георгию Константиновичу, который молча, в хмурой сосредоточенности наблюдал по картам за ходом развития противоборства. Нельзя было ему торопиться с принятием новых решений – они могли внести сумятицу в набиравшие активность действия войска. Было только ясно, что мысль командующего фронтом устремилась вперед, не упуская из виду происшедшее.