Страница:
— Слова, враг мой, это всего лишь слова, которые, если не соответствуют истине, пусты и лишены смысла. — Конструкция презрения и иронии. — Сила вот в этих руках.
— Да, вы великие воины. Хоть и коварно, из засады, а не лицом к лицу, но вы справились с отборными воинами Братства. — Конструкция невольного уважения.
— Насчет засады ты врешь. Бились мы честно.
— Ладно, я готов признать это. — Силы рагнита убывали, аура его снова стала неустойчивой и текучей. Пленник использовал сложную замысловатую конструкцию, чтобы выразить гордость, ненависть, вынужденное согласие. — Но будь вы хоть самые сильные воины на планетах миллиарда солнц…
— Возможно, так оно и есть.
— Сумей вы даже выгнать нас с этой планеты, все равно это ничего не изменит. На вас уже опустились крылья смерти. Огневое оружие и защитные поля, техника, боевые порядки — все это не имеет никакого значения. Этот мир наш, и никто не сумеет оспорить это. Даже ваши временные успехи обратятся против вас. Я вижу вашу погибель. Я знаю, что так и будет.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, почувствовав, что рагнит проговорился и выложил нечто действительно важное, имеющее для нас огромное значение.
Пленник с трудом повернул голову и посмотрел на меня. Будто рентгеном просветил и увидел во мне нечто, скрытое от иных взоров.
— А вот и он. — Конструкция злорадства и победы. — Ему будет лучше, чем вам всем.
— Почему?
— Тебя выбрал Казагассс. Тебе не избежать встречи с ним, ибо ты отмечен. Неужели ты не чувствуешь, как шею твою все сильнее стискивают ласковые пальцы Казагассса? Неужели тебе не нравятся легкие объятия смерти? Смерть — отдохновение. Смерть — благо. Приближается час Казагассса!
— Конструкция ликования, ненависти и жалости.
— Я ухожу, — прохрипел рагнит. — Придет время, и вы будете завидовать тому, что я ушел легко. Грядет час Казагассса.
Аура рагнита поблекла, затем последовала легкая вспышка — и некая серебристая субстанция устремилась в черный проход иного мира.
Как он сказал — чувствую ли я на шее ласковые пальцы Казагассса? Он совсем близко, и свидание с ним (интересно, с кем?) — дело нескольких часов…
ЛАБИРИНТ. 29 МАРТА 2138 ГОДА
— Да, вы великие воины. Хоть и коварно, из засады, а не лицом к лицу, но вы справились с отборными воинами Братства. — Конструкция невольного уважения.
— Насчет засады ты врешь. Бились мы честно.
— Ладно, я готов признать это. — Силы рагнита убывали, аура его снова стала неустойчивой и текучей. Пленник использовал сложную замысловатую конструкцию, чтобы выразить гордость, ненависть, вынужденное согласие. — Но будь вы хоть самые сильные воины на планетах миллиарда солнц…
— Возможно, так оно и есть.
— Сумей вы даже выгнать нас с этой планеты, все равно это ничего не изменит. На вас уже опустились крылья смерти. Огневое оружие и защитные поля, техника, боевые порядки — все это не имеет никакого значения. Этот мир наш, и никто не сумеет оспорить это. Даже ваши временные успехи обратятся против вас. Я вижу вашу погибель. Я знаю, что так и будет.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я, почувствовав, что рагнит проговорился и выложил нечто действительно важное, имеющее для нас огромное значение.
Пленник с трудом повернул голову и посмотрел на меня. Будто рентгеном просветил и увидел во мне нечто, скрытое от иных взоров.
— А вот и он. — Конструкция злорадства и победы. — Ему будет лучше, чем вам всем.
— Почему?
— Тебя выбрал Казагассс. Тебе не избежать встречи с ним, ибо ты отмечен. Неужели ты не чувствуешь, как шею твою все сильнее стискивают ласковые пальцы Казагассса? Неужели тебе не нравятся легкие объятия смерти? Смерть — отдохновение. Смерть — благо. Приближается час Казагассса!
— Конструкция ликования, ненависти и жалости.
— Я ухожу, — прохрипел рагнит. — Придет время, и вы будете завидовать тому, что я ушел легко. Грядет час Казагассса.
Аура рагнита поблекла, затем последовала легкая вспышка — и некая серебристая субстанция устремилась в черный проход иного мира.
Как он сказал — чувствую ли я на шее ласковые пальцы Казагассса? Он совсем близко, и свидание с ним (интересно, с кем?) — дело нескольких часов…
ЛАБИРИНТ. 29 МАРТА 2138 ГОДА
Пещера, в которой лежал труп рагнита, давно осталась позади. Мы вновь петляли в лабиринте, становившемся все запутаннее. Часа через три мне показалось, что мы окончательно заблудились. Здесь просто невозможно ориентироваться. В принципе, используя возможности уникальной памяти суперов, можно найти обратную дорогу, припомнив каждый поворот и изгиб пути. Но как здесь ориентируются цитиане? А они не забывали бодро сообщать, что все хорошо и мы идем к цели.
Несколько раз мы натыкались на идеально круглые туннели, определенно являющиеся творением чьих-то рук (или щупалец — смотря кто их строил). Один раз увидели железяку, похожую на изъеденную временем и водой зубчатую передачу. Еще пару раз натыкались на наскальные рисунки.
— До форта недалеко. Скоро выйдем, — сообщили цитиане.
На привале цитиане вновь запалили костер и расселись вокруг него. На этот раз обошлось без напевов. Они методично жевали свои пищекубики, видать, без особого удовольствия. Впрочем, наш пищеэнерган тоже не отличался изысканным вкусом и крепко осточертел за последние дни.
— Можно попробовать? — попросил Маклин.
— Думаем, можно… — загалдели цитиане.
— У нас схожий метаболизм…
— Наша пища для вас не вредна…
Маклин взял кубик, провел по нему анализатором, внимательно рассмотрел, затем зажал в ладони, пытаясь уловить исходящие от него токи опасности, но вроде не уловил. Только после этого он бросил кубик в рот и стал меланхолически его пережевывать. Потом сделал вывод:
— Удивительная пакость. Смесь навоза и березовой коры. Но безвредно, и энергоемкость, похоже, будет побольше, чем у нашего пищеэнергана. Надо взять на радость нашим «головастикам» кусочек.
— Обязательно, — кивнул Ковальский. — При исследовании можно узнать что-то интересное.
В Асгарде полно всякого барахла, собранного со многих планет Галактики, где побывали наши разведгруппы. Наш исследовательский центр работает день и ночь, не успевая перерабатывать поступающую информацию и исследовать доставленные отовсюду образцы.
Меня, конечно, не особенно волновало, будут ли цитиане рассыпаться в изъявлениях благодарности за жизнь спасенного Дорнста и поблагодарит ли он сам за то, что находится сейчас в так любимом им лабиринте, а не на базе рагнитов. Но все же было интересно. Наконец цитиане решили заговорить на эту тему. И их отношение оказалось совершенно неожиданным. На очередном привале они затараторили:
— Вы отлично сражались с рагнитами…
— Мы никогда не видели ничего подобного…
— Но вы поступили неправильно…
— Вы поставили под угрозу все дело…
— Не понимаю, о чем вы? — удивленно произнес Герт.
— Вам нужно было оставить меня рагнитам… — произнес Дорнст.
— Логический и математический анализ показывает, что шансы победить рагнитов и сбить их боевой глайдер были почти равны нулю.
— Это был очень сильный риск…
— И он не стоил жизни Дорнста…
— Им надо было пожертвовать…
— В следующий раз вы должны сделать именно так…
— А не идти на поводу у непродуктивных эмоций…
— Вы что, утверждаете, что мы должны были оставить Дорнста на съедение рагнитам? — криво усмехнулся Герт.
— Рагниты не едят людей…
— Я имел в виду — отдать им Дорнста.
— Это было бы разумно…
— Но мы должны защищать друг друга! — вспылил Маклин. — Разве для вас ничего не значит жизнь вашего товарища?
— Жизнь товарища значит для нас много…
— Это была бы большая потеря…
— Но успех всех важнее жизни одного из нас…
— И я согласен с этим… — завершил тираду Дорнст.
— Мы так не привыкли, — устало произнес Герт.
— Если друг попал в пекло, сделай все, а вытащи его, не занимаясь подсчетами шансов на успех. Это долг! А кроме того, тогда ты будешь знать, что, когда сам попадешь в пекло, друзья сделают все, чтобы вытащить тебя.
— Нерационально совмещать дело и чувства…
— Это еще как посмотреть, — возразил Герт. — Ну а если речь зашла о рациональности, представьте — рагниты захватывают Дорнста и выбивают из него все, что ему известно о наших замыслах.
— Нет, никто никогда не заставит цитианина сказать то, что он не должен сказать…
— Мы можем поставить в своем сознании заслон для боли, психотропных веществ и энергоинформационных воздействий…
— В крайнем случае мы можем усилием воли уйти в новое воплощение…
— Мы уже говорили об этом…
— И вы должны были запомнить…
— Мы запомнили, — усмехнулся Маклин. — Но мало ли кто что говорит.
— Цитиане говорят мало, и только то, что есть на самом деле… — торжественно произнес Сарн. Он запустил руку в костер, и в его ладони запылал красный уголек. Привычка по делу и без дела хватать из костра угли — у цитиан это нечто вроде клятвы, подтверждения благих намерений.
— Мы верим вам. — Маклин запустил руку в костер и сжал в руке другой уголек.
Звезды на черном небе сегодня светили как никогда ярко. Погода испортилась, дул холодный ветер, но он не был неприятен, даже бодрил. Во мне оживало какое-то атавистическое чувство радости, когда ветер бьет в лицо. Может, среди моих предков были флибустьеры, которые вели сквозь штормы пиратские бриги, пронизывающий ветер продирал их до костей, а на губах ощущался вкус соленых брызг… Белые пики гор напоминали сказочные дворцы титанов. Над этим миром царили тишина и спокойствие.
Я поднял голову. Стая стервятников опять кружилась над нами.
— Эти перепелки-переростки прямо-таки прилипли к нам, — усмехнулся я. — Что, надеются поживиться? Вряд ли им сейчас это удастся Я не чувствую опасности.
— Я тоже, — произнес Герт, напряженно озираясь.
— Стервятников притягивает запах смерти. Они ощущают ее приближение, пожалуй, даже лучше, чем мы, — заметил Одзуки.
При всей моей нелюбви к подземельям я был рад, когда мы преодолели, наконец, трехкилометровый переход и опять нырнули в пещеру.
В течение часа мы углубились так, как никогда. В почти идеально круглом зале было прохладно, откуда-то сверху падала вода. В этом месте мы и устроились на привал.
Цитианам нужно было одиннадцать часов для сна, но сейчас мы просто не могли позволить им такой роскоши.
Ковальский, тщетно пытавшийся поуютнее устроиться на земле, недовольно пробурчал:
— Разве уснешь рядом с этой Ниагарой?
— Нельзя другое место… — запричитали цитиане.
— Здесь безопасно…
— Как говорил погибший рагнит, приближается Казагассс…
— И вы верите в его россказни? — иронично приподнял брови Ковальский.
— Верим…
— Потому что он говорил правду…
— Казагассс — это тот, кто взял ваших и наших Друзей…
— И теперь стремится взять нас…
— Мне тоже кажется, что они выбрали лучшее место, — подтвердил я.
Цитиане действительно выбрали лучшее место. Щупальца «осьминога» почти достали нас, и привал в этом месте — шанс немного отсрочить свидание с ним. Сейчас главным вопросом был вопрос времени — успеем ли мы уничтожить форт Скоулстонт до того, как эта дрянь настигнет нас, или нет. Если мы не успеем, то через несколько лет на Землю всей тяжестью обрушится инопланетная интервенция, плазменные ковровые удары будут выжигать города и села, погибнут миллионы и миллионы людей, а потом какой-нибудь поганый рагнит скажет: «Этот мир наш, вся сила здесь на нашей стороне, и никто здесь не справится с нами». Интересно, кто же такой этот Казагассс и какая у него связь с рагнитами?
Я не мог заснуть. Вспоминались стервятники, кружившие над нами. Скорее всего, Одзуки прав — они чувствовали запах смерти, который мы источаем.
— О чем думаешь, самурай? — спросил сидящий рядом Одзуки.
— О том, как вернусь в Асгард, стукну кулаком по столу Чаева и потребую немедленный отпуск. А там укачу на Фиджи, предамся разврату и оргиям, время от времени вспоминая эту поганую дыру, — сказал я.
— Моя душа преисполнилась радости, если бы я получил отпуск. Первый за десятки лет. Я бы поехал домой, в Киото. Я дал зарок, что никогда не вернусь туда. Зачем пытаться вернуть то, что по силам вернуть только одному Богу? Зачем возвращаться в места, которые тебе дороги и в которых ты не был сорок восемь лет?
— Да, давно ты там не был. Мне всего-то сорок.
— Однажды ты понимаешь, что этот зарок был глуп. И что все-таки можно попытаться вернуть что-то. Хотя бы в своей душе.
Одзуки задумался, потом заговорил вновь:
— Мне тогда было сорок два. Почти полсотни лет прошло, и я с той поры нисколько не изменился. Даже помолодел. Я обманул всех. И обманул время… Представляешь, я вернусь однажды в яркий солнечный день, охваченный ликованием и грустью, войду в двери школы, где до сих пор висит мой СТ-портрет в два роста. Никто не поверит, что это вернулся я. Не осталось никого, кто работал там вместе со мной. Мои ученики — уже солидные люди пожилого возраста.
— Ты же был учителем, я помню.
— Я был директором школы. Школы для несовершеннолетних преступников. Ко мне поступали самые отъявленные негодяи со всей Японии и Китая в возрасте от восьми до шестнадцати. Сегодня многие из них, спасибо геронтологии, еще активны — кто директор корпорации или научного центра, кто писатель, кто художник. Одно время к званию выпускника школы Одзуки Есихиро относились чуть ли не как к диплому Кембриджа. И знаешь, среди моих учеников почти нет подонков. Было несколько человек, с которыми я ничего не мог сделать, но на них лежала несмываемая печать тьмы, зло было их предназначением в жизни. Большинство же моих подопечных я вытащил из трясины, сделал из них людей.
— Как это у тебя получалось?
— Это истинный дар, ниспосланный свыше тем, кто решает, кому и кем быть и какой камень толкать человеку в гору в своей жизни. В один бронзовый осенний день, когда серебряный ветер срывает красные листья, падающие неторопливо на душу легкой грустью, когда впереди забрезжут зимние холода, я встретил Чаева. Он знал обо мне все. Я о нем не знал ничего. Но я сразу поверил ему. Я впервые встретил человека с аурой цвета расплавленного золота. Передо мной открылся новый мир. Я вошел в него, отбросив все, что осталось за спиной. Но мне до сих пор кажется, что я совершил предательство, что моя сторожевая башня в этой жизни была там, в школе в Киото, которая теперь названа моим именем.
— Брось. Не мне тебе объяснять, что место супера в Асгарде, именно там ему предначертано что-то сделать в этой жизни и предопределен час, когда перейти в жизнь следующую.
— Я чувствую приближение своего часа. Уже скоро.
— Да ладно. Это Лика всем нам испортила настроение. Не нужно вообще было устраивать этот поход по «тонкому льду». А если честно, мне сейчас глубоко наплевать на ее пророчество. Вы смотрите на меня как на покойника — с состраданием и неким уважением. Что я, не вижу, что ли? А зря. Я обойду это пророчество. — В этот миг я был уверен в своих словах.
— Не слишком ли ты самонадеян?
— Я обойду пророчество!
— Знаешь, а может, у тебя получится.
— Обязательно получится.
Судя по теням, яркое солнце находилось в зените. Я мог бы легко увидеть светило, если бы поднял голову. Да и вообще, не мешало бы осмотреться, попытаться понять, где я нахожусь — на Земле или на какой-нибудь из бесчисленных планет, затерявшихся в тумане Млечного Пути. Но я не имел права глазеть по сторонам. Это не очень огорчало меня. Ведь то, где я нахожусь, не имеет никакого значения. А имело значение то, что я поставлен здесь, чтобы с недрогнувшим сердцем, полным отваги и стойкости, встретить ЕГО.
Неожиданно тени стали быстро удлиняться, дохнул горячий ветер, на море и небо легли красные штрихи заката. Наступала ночь.
Все замерло. Тени больше не удлинялись, небо не темнело. Замерли буруны волн. Замер, будто в испуге, ветер. И даже одинокая звезда перестала мигать и замерла шляпкой серебряного гвоздя, вбитого в небосвод. ОН приближался.
Не было слышно тяжелой поступи. Никаких внешних эффектов, если не считать остановившегося времени. Он был невидим, не ощутим обычными человеческими чувствами. Он струился эфирными волнами, которые мягко овевали меня.
Эфирные потоки вокруг начали сгущаться и костенеть, хотя это звучит как бессмыслица. Я чувствовал, что ОН нашел меня и теперь пробивался из сковывающей ЕГО жесткой реальности. Внезапно время включилось. Снова шуршали волны, наползали на закатное небо сиреневые облака. Но все было каким-то скользким, неустойчивым. Я понял, что окружающий меня мир рушится. Или я выпадаю из него. Черным крылом меня на миг накрыла тьма. Мы столкнулись наконец. Реальность ломалась на куски, рассыпалась в пыль, но меня это уже не интересовало. Я хотел увидеть ЕГО, ибо ничего не было хуже той неизвестности, в которой я пребывал.
Миг безумного знания наступил. Мы стояли друг перед другом. Усилием воли я сорвал пелену тьмы, проник за завесу. Передо мной должно было предстать ЕГО лицо. Но я не увидел ничего. И это было самое худшее…
Вскрикнув, я очнулся. Никакого моря, скалистого берега, конечно же, не было и в помине. И быть не могло. Это всего лишь сон. Яркий, наполненный ощущениями, слишком похожий на явь. Да, это всего лишь сон. Хотя… Я вдруг подумал, что это не совсем сон. Но… Обман, я сам себя хочу обмануть. Это было что-то иное. Я действительно только что стоял на берегу и ждал кого-то, чье лицо у меня так и не хватило сил рассмотреть.
Больше я заснуть не смог. Боялся вернуться туда, где только что был.
Все спали, кроме Маклина, который бодрствовал на страже. Слабо сиял световой шарик. Я поднялся и подсел к негру.
— Почему не отдыхаешь? — спросил Маклин.
— На том свете отдохнем.
— Хандришь?
— Не очень.
Помолчали. Каждый думал о своем. Впереди последний переход. Через несколько часов начнется жаркая работа. Шуршание послышалось сзади и чуть сбоку. Мы резко обернулись, моя рука легла на рукоятку разрядника, кобуру с которым я не снимал даже ночью. Никакой опасности не было. Это был всего лишь заспанный Фахел.
— Еще одна сова, — усмехнулся Маклин, затем спросил Фахела: — Чего не спишь?
— Я должен… Пламя…
Двигался Фахел угловато и неуклюже. Цитиане сильно измотались за время нашего совместного путешествия.
— Пламя, говорит, — скривился Маклин.
— Что-то странный он какой-то, — откликнулся я. Мне что-то не понравилось в движениях Фахела — какая-то нарочитая искусственность.
— Да они вообще странные. И не сейчас, а в принципе.
— С другой стороны, мы тоже для них странные. Наверное, полная стыковка психологии у жителей разных культур — большая редкость.
— Не скажи. Взять Звездное Содружество Сорок процентов планет и их обитатели чуть ли не повторяют Землю и человечество. Негуманоидные цивилизации в исследованной Содружеством части Галактики составляют меньше полпроцента. Вот с негуманоидами найти общий язык действительно нелегко.
— Интересно. В принципе, нет никаких ограничений для возникновения самых удивительных биоструктур, в том числе на небелковой основе. Откуда же такая общность? Если, конечно, отвлечься от идеи Чаева о Великом Конструкторе — ею можно объяснить что угодно.
— Это с Ковальским лучше обсуди. — Маклин зевнул. — Есть множество версий. Знаешь, что такое панспермия? Это перенос частичек жизни с одной планеты на другую. Эта теория не выдерживает никакой критики. Идея переселения гуманоидных существ из одной системы в другую какой-то развитой цивилизацией ближе к истине. Ученые Содружества каждую пятую популяцию разумных существ объясняют именно так. Ну а как насчет общности флоры и фауны? Да и вообще, откуда берется жизнь и почему приобретает именно такие формы? Как ни крути, но без идеи Конструктора нелегко объяснить все это.
— Но он должен действовать посредством каких-то физических, химических явлений.
— Если посмотреть на Галактику со стороны, то увидишь океан с воронками, течениями тонких энергий, формирующих грубую материю, в том числе и живую. Нужно ли объяснять, что одно течение формирует примерно схожие структуры, другое — иные. Галактика наша сформирована преимущественно одним гигантским водоворотом. Что творится в других галактиках — не знаю. Туда нам пока хода нет.
— Рекс, с ним все-таки что-то не то. — Я обеспокоенно кивнул в сторону Факела.
Тот стоял, обеими руками касаясь стены, и завороженно смотрел в одну точку.
— Фахел, что с тобой? — забеспокоился я.
— Не мешай… Я должен… Огонь…
— Да оставь его в покое, Саша. Должен — значит, должен, — махнул рукой Маклин. — Так вот, существует еще теория, которая описывает тенденции…
Неожиданно Фахел оттолкнулся от стены и проворно скользнул в темный проход.
— Подожди, Рекс! — воскликнул я. — Давай за ним.
В этот миг я понял суть моих тревог. Опасность была близко как никогда. Я не думал, что успею, что смогу помочь. Я ни на что не надеялся, но правильно сказал Герт: когда ближнему угрожает опасность, не в наших правилах подсчитывать шансы на успех.
От прохода меня отделяло метров десять. Я устремился вперед и преодолел больше половины расстояния, когда обжигающая волна ударила меня в грудь. Я упал. Дыхание перехватило, меня вжало в пол, к горлу подкатила тошнота. В это же мгновение оборвалась еще одна серебряная нить. Фахел погиб…
Я очухался быстро. «Осьминог» отпустил меня и убрался восвояси удовлетворившись одной-единственной жертвой. Надолго ли?
— Здесь его энергоинформслед обрывается, — сказал Ковальский, указывая на точку в трех метрах в глубине туннеля.
Мы тщательно осмотрели это место, но не нашли ничего интересного.
— Что его выманило сюда? — произнес Герт.
— Не знаю. — Я пожал плечами. — Он шел, как робот, и это показалось мне странным.
— Вы должны были сразу действовать.
— Должны, — кивнул Маклин. — Но мы не сообразили, что происходит. Мы не так хорошо знаем цитиан, чтобы сказать определенно, что в их поведении нормально, а что нет.
— Я слишком поздно понял, что он попал в сеть, — признался я. — Хотя должен был понять это раньше.
— Что за сеть?
— Его, как рыбу, кто-то поймал в сети и потащил к берегу.
— Рыба на берегу не может дышать, — поддакнул Ковальский.
— Вы что-нибудь почувствовали необычное? — обратился Герт к цитианам.
— Мы спали и ничего не чувствовали…
— Так же было, когда исчез Курбагаз…
— И почти так же исчез Марконс…
— Казагассс настигает нас…
— Мы не успеваем. Он вернется. И скоро…
— Вы говорили, что выбрали безопасное место. Почему же это произошло? — холодно осведомился Ковальский.
— В другом месте он пришел бы раньше и забрал бы не одного, а может, всех…
— Дело ясное, — вздохнул Герт. — Что делать дальше?
— Идти к форту, — сказал я. — Вся надежда на то, что я или цитиане почувствуем приближение «осьминога»,
— Да-а, большая на вас надежда, — прищелкнул языком Герт. — Вон Фахел исчез, как не было…
— И все-таки мы чувствуем его. Лучшего же ничего нет.
— Мы гордимся Фахелом… — затараторили цитиане.
— Он погиб как воин, и его имя будет выбито на стене Скорби…
— Мы должны отдать ему почести…
Сарн выплеснул горючую жидкость на место, где погиб Фахел, бросил туда кубики. Взметнулось вверх оранжевое пламя. Каждый из цитиан коснулся рукой груди, лба и провел над огнем ладонью, шепча под нос какие-то слова на своем птичьем диалекте.
— Мы готовы… — произнес Сарн.
— Пора идти…
Это была странная «прогулка». Еще более странная, чем мой первый визит в ТЭФ-зону, когда я словно пробирался по минному полю и каждый мой шаг мог стать последним. Сейчас я смотрел на себя со стороны и препарировал свои чувства, боясь упустить хоть малейшее изменение. Время от времени я ощущал, что смерть дышит в спину или в ухо, и тогда приходилось корректировать маршрут. Не сколько раз об опасности предупреждали цитиане. Слава Богу, ходов и пещер становилось все больше, поэтому имелись большие возможности для маневра. Не знаю, кто шел по нашим следам, но пока нам удавалось обходить его, избегать встречи. Иногда казалось, что нас вот-вот настигнут, но мы все-таки уходили.
Мы шли по длинному коридору с гладкими и черными стенами, за поворотом метрах в ста мы увидели выход. В проеме алело слабое сияние.
— Там что-то есть, — сказал Ковальский.
— Точно, — согласился я. — Но опасности незаметно.
— Неважно. Лучше обойти это место. — У Герта вошло в привычку при обсуждении общих проблем говорить на спейслинге.
— Обратного пути нет… — затараторили цитиане.
— Казагассс толкает нас в спину…
Герт прикусил губу. Я видел, что он готов взорваться. В глубине души он не верил ни в какого Казагассса, а равно и в пользу наших судорожных перемещений, бега незнамо от кого. Он воспринимал это как театральное представление, в котором вынуждают участвовать и его. Но он прекрасно понимал, что нельзя не считаться с исчезновением Уолтера и Фахела и что смерть, похоже, действительно где-то рядом.
— Хорошо, тогда вперед, — недовольно произнес Герт. — Я пойду первым.
Когда до конца коридора оставалось метров тридцать, Герт жестом приказал всем остановиться, вытащил из кобуры разрядник и пошел вперед один. Его черный силуэт мелькнул в алом проеме и исчез. Вскоре он появился снова и махнул нам рукой, приглашая следовать за ним.
Круглый со сводчатым потолком зал подпирали шестнадцать колонн, похожих на бутылки, — они шли ровными рядами и отражались в гладком полу В середине зала возвышался трехметровый куб, от которого и исходило свечение.
— Ничего себе, — прошептал Маклин. Он подошел к кубу и провел ладонью по его поверхности. — Камень покрыт необычайно устойчивой люминокраской. С того дня, когда его поставили сюда, много времени утекло. Тогда на Земле еще не было Египта, Шумерского царства…
— Вроде внутри что-то есть. Горит какая-то искра, — вгляделся в куб Ковальский.
— Точно, — согласился Маклин.
Несколько раз мы натыкались на идеально круглые туннели, определенно являющиеся творением чьих-то рук (или щупалец — смотря кто их строил). Один раз увидели железяку, похожую на изъеденную временем и водой зубчатую передачу. Еще пару раз натыкались на наскальные рисунки.
— До форта недалеко. Скоро выйдем, — сообщили цитиане.
На привале цитиане вновь запалили костер и расселись вокруг него. На этот раз обошлось без напевов. Они методично жевали свои пищекубики, видать, без особого удовольствия. Впрочем, наш пищеэнерган тоже не отличался изысканным вкусом и крепко осточертел за последние дни.
— Можно попробовать? — попросил Маклин.
— Думаем, можно… — загалдели цитиане.
— У нас схожий метаболизм…
— Наша пища для вас не вредна…
Маклин взял кубик, провел по нему анализатором, внимательно рассмотрел, затем зажал в ладони, пытаясь уловить исходящие от него токи опасности, но вроде не уловил. Только после этого он бросил кубик в рот и стал меланхолически его пережевывать. Потом сделал вывод:
— Удивительная пакость. Смесь навоза и березовой коры. Но безвредно, и энергоемкость, похоже, будет побольше, чем у нашего пищеэнергана. Надо взять на радость нашим «головастикам» кусочек.
— Обязательно, — кивнул Ковальский. — При исследовании можно узнать что-то интересное.
В Асгарде полно всякого барахла, собранного со многих планет Галактики, где побывали наши разведгруппы. Наш исследовательский центр работает день и ночь, не успевая перерабатывать поступающую информацию и исследовать доставленные отовсюду образцы.
Меня, конечно, не особенно волновало, будут ли цитиане рассыпаться в изъявлениях благодарности за жизнь спасенного Дорнста и поблагодарит ли он сам за то, что находится сейчас в так любимом им лабиринте, а не на базе рагнитов. Но все же было интересно. Наконец цитиане решили заговорить на эту тему. И их отношение оказалось совершенно неожиданным. На очередном привале они затараторили:
— Вы отлично сражались с рагнитами…
— Мы никогда не видели ничего подобного…
— Но вы поступили неправильно…
— Вы поставили под угрозу все дело…
— Не понимаю, о чем вы? — удивленно произнес Герт.
— Вам нужно было оставить меня рагнитам… — произнес Дорнст.
— Логический и математический анализ показывает, что шансы победить рагнитов и сбить их боевой глайдер были почти равны нулю.
— Это был очень сильный риск…
— И он не стоил жизни Дорнста…
— Им надо было пожертвовать…
— В следующий раз вы должны сделать именно так…
— А не идти на поводу у непродуктивных эмоций…
— Вы что, утверждаете, что мы должны были оставить Дорнста на съедение рагнитам? — криво усмехнулся Герт.
— Рагниты не едят людей…
— Я имел в виду — отдать им Дорнста.
— Это было бы разумно…
— Но мы должны защищать друг друга! — вспылил Маклин. — Разве для вас ничего не значит жизнь вашего товарища?
— Жизнь товарища значит для нас много…
— Это была бы большая потеря…
— Но успех всех важнее жизни одного из нас…
— И я согласен с этим… — завершил тираду Дорнст.
— Мы так не привыкли, — устало произнес Герт.
— Если друг попал в пекло, сделай все, а вытащи его, не занимаясь подсчетами шансов на успех. Это долг! А кроме того, тогда ты будешь знать, что, когда сам попадешь в пекло, друзья сделают все, чтобы вытащить тебя.
— Нерационально совмещать дело и чувства…
— Это еще как посмотреть, — возразил Герт. — Ну а если речь зашла о рациональности, представьте — рагниты захватывают Дорнста и выбивают из него все, что ему известно о наших замыслах.
— Нет, никто никогда не заставит цитианина сказать то, что он не должен сказать…
— Мы можем поставить в своем сознании заслон для боли, психотропных веществ и энергоинформационных воздействий…
— В крайнем случае мы можем усилием воли уйти в новое воплощение…
— Мы уже говорили об этом…
— И вы должны были запомнить…
— Мы запомнили, — усмехнулся Маклин. — Но мало ли кто что говорит.
— Цитиане говорят мало, и только то, что есть на самом деле… — торжественно произнес Сарн. Он запустил руку в костер, и в его ладони запылал красный уголек. Привычка по делу и без дела хватать из костра угли — у цитиан это нечто вроде клятвы, подтверждения благих намерений.
— Мы верим вам. — Маклин запустил руку в костер и сжал в руке другой уголек.
* * *
Наши опасения, что теперь рагниты долго не успокоятся и будут тщательно патрулировать окрестности, не оправдались. Видимо, они решили, что цитиане, раздолбав три глайдера и перебив кучу солдат, надолго убрались назад в пещеры, а выкурить их оттуда не поможет никакая техника. Поэтому просто нет смысла тратить силы и энергию на бесполезное патрулирование. Это было очень кстати, поскольку нам надо было опять выбираться на поверхность.Звезды на черном небе сегодня светили как никогда ярко. Погода испортилась, дул холодный ветер, но он не был неприятен, даже бодрил. Во мне оживало какое-то атавистическое чувство радости, когда ветер бьет в лицо. Может, среди моих предков были флибустьеры, которые вели сквозь штормы пиратские бриги, пронизывающий ветер продирал их до костей, а на губах ощущался вкус соленых брызг… Белые пики гор напоминали сказочные дворцы титанов. Над этим миром царили тишина и спокойствие.
Я поднял голову. Стая стервятников опять кружилась над нами.
— Эти перепелки-переростки прямо-таки прилипли к нам, — усмехнулся я. — Что, надеются поживиться? Вряд ли им сейчас это удастся Я не чувствую опасности.
— Я тоже, — произнес Герт, напряженно озираясь.
— Стервятников притягивает запах смерти. Они ощущают ее приближение, пожалуй, даже лучше, чем мы, — заметил Одзуки.
При всей моей нелюбви к подземельям я был рад, когда мы преодолели, наконец, трехкилометровый переход и опять нырнули в пещеру.
В течение часа мы углубились так, как никогда. В почти идеально круглом зале было прохладно, откуда-то сверху падала вода. В этом месте мы и устроились на привал.
Цитианам нужно было одиннадцать часов для сна, но сейчас мы просто не могли позволить им такой роскоши.
Ковальский, тщетно пытавшийся поуютнее устроиться на земле, недовольно пробурчал:
— Разве уснешь рядом с этой Ниагарой?
— Нельзя другое место… — запричитали цитиане.
— Здесь безопасно…
— Как говорил погибший рагнит, приближается Казагассс…
— И вы верите в его россказни? — иронично приподнял брови Ковальский.
— Верим…
— Потому что он говорил правду…
— Казагассс — это тот, кто взял ваших и наших Друзей…
— И теперь стремится взять нас…
— Мне тоже кажется, что они выбрали лучшее место, — подтвердил я.
Цитиане действительно выбрали лучшее место. Щупальца «осьминога» почти достали нас, и привал в этом месте — шанс немного отсрочить свидание с ним. Сейчас главным вопросом был вопрос времени — успеем ли мы уничтожить форт Скоулстонт до того, как эта дрянь настигнет нас, или нет. Если мы не успеем, то через несколько лет на Землю всей тяжестью обрушится инопланетная интервенция, плазменные ковровые удары будут выжигать города и села, погибнут миллионы и миллионы людей, а потом какой-нибудь поганый рагнит скажет: «Этот мир наш, вся сила здесь на нашей стороне, и никто здесь не справится с нами». Интересно, кто же такой этот Казагассс и какая у него связь с рагнитами?
Я не мог заснуть. Вспоминались стервятники, кружившие над нами. Скорее всего, Одзуки прав — они чувствовали запах смерти, который мы источаем.
— О чем думаешь, самурай? — спросил сидящий рядом Одзуки.
— О том, как вернусь в Асгард, стукну кулаком по столу Чаева и потребую немедленный отпуск. А там укачу на Фиджи, предамся разврату и оргиям, время от времени вспоминая эту поганую дыру, — сказал я.
— Моя душа преисполнилась радости, если бы я получил отпуск. Первый за десятки лет. Я бы поехал домой, в Киото. Я дал зарок, что никогда не вернусь туда. Зачем пытаться вернуть то, что по силам вернуть только одному Богу? Зачем возвращаться в места, которые тебе дороги и в которых ты не был сорок восемь лет?
— Да, давно ты там не был. Мне всего-то сорок.
— Однажды ты понимаешь, что этот зарок был глуп. И что все-таки можно попытаться вернуть что-то. Хотя бы в своей душе.
Одзуки задумался, потом заговорил вновь:
— Мне тогда было сорок два. Почти полсотни лет прошло, и я с той поры нисколько не изменился. Даже помолодел. Я обманул всех. И обманул время… Представляешь, я вернусь однажды в яркий солнечный день, охваченный ликованием и грустью, войду в двери школы, где до сих пор висит мой СТ-портрет в два роста. Никто не поверит, что это вернулся я. Не осталось никого, кто работал там вместе со мной. Мои ученики — уже солидные люди пожилого возраста.
— Ты же был учителем, я помню.
— Я был директором школы. Школы для несовершеннолетних преступников. Ко мне поступали самые отъявленные негодяи со всей Японии и Китая в возрасте от восьми до шестнадцати. Сегодня многие из них, спасибо геронтологии, еще активны — кто директор корпорации или научного центра, кто писатель, кто художник. Одно время к званию выпускника школы Одзуки Есихиро относились чуть ли не как к диплому Кембриджа. И знаешь, среди моих учеников почти нет подонков. Было несколько человек, с которыми я ничего не мог сделать, но на них лежала несмываемая печать тьмы, зло было их предназначением в жизни. Большинство же моих подопечных я вытащил из трясины, сделал из них людей.
— Как это у тебя получалось?
— Это истинный дар, ниспосланный свыше тем, кто решает, кому и кем быть и какой камень толкать человеку в гору в своей жизни. В один бронзовый осенний день, когда серебряный ветер срывает красные листья, падающие неторопливо на душу легкой грустью, когда впереди забрезжут зимние холода, я встретил Чаева. Он знал обо мне все. Я о нем не знал ничего. Но я сразу поверил ему. Я впервые встретил человека с аурой цвета расплавленного золота. Передо мной открылся новый мир. Я вошел в него, отбросив все, что осталось за спиной. Но мне до сих пор кажется, что я совершил предательство, что моя сторожевая башня в этой жизни была там, в школе в Киото, которая теперь названа моим именем.
— Брось. Не мне тебе объяснять, что место супера в Асгарде, именно там ему предначертано что-то сделать в этой жизни и предопределен час, когда перейти в жизнь следующую.
— Я чувствую приближение своего часа. Уже скоро.
— Да ладно. Это Лика всем нам испортила настроение. Не нужно вообще было устраивать этот поход по «тонкому льду». А если честно, мне сейчас глубоко наплевать на ее пророчество. Вы смотрите на меня как на покойника — с состраданием и неким уважением. Что я, не вижу, что ли? А зря. Я обойду это пророчество. — В этот миг я был уверен в своих словах.
— Не слишком ли ты самонадеян?
— Я обойду пророчество!
— Знаешь, а может, у тебя получится.
— Обязательно получится.
* * *
… Я стоял на обрыве. Под ногами кипела, уходила к горизонту изумрудная поверхность океана, по ней бежали белые барашки волн. Свежий ветер трепал мои длинные волосы и непонятно откуда взявшуюся бороду. Я стоял здесь давно. Может быть, тысячу лет. А может, и секунду, растянувшуюся в тысячелетие. И все это время я ждал ЕГО. Я ненавидел ЕГО, меня коробила даже мысль о том, что я дождусь Его. И все равно я должен был дождаться, должен был встретиться с НИМ с глазу на глаз. Этот миг приближался. Вскоре я увижу ЕГО, развеются сомнения и фантазии, одним ударом будет перерублен клубок предчувствий и страхов, внутри которого и скрывается ЕГО лицо.Судя по теням, яркое солнце находилось в зените. Я мог бы легко увидеть светило, если бы поднял голову. Да и вообще, не мешало бы осмотреться, попытаться понять, где я нахожусь — на Земле или на какой-нибудь из бесчисленных планет, затерявшихся в тумане Млечного Пути. Но я не имел права глазеть по сторонам. Это не очень огорчало меня. Ведь то, где я нахожусь, не имеет никакого значения. А имело значение то, что я поставлен здесь, чтобы с недрогнувшим сердцем, полным отваги и стойкости, встретить ЕГО.
Неожиданно тени стали быстро удлиняться, дохнул горячий ветер, на море и небо легли красные штрихи заката. Наступала ночь.
Все замерло. Тени больше не удлинялись, небо не темнело. Замерли буруны волн. Замер, будто в испуге, ветер. И даже одинокая звезда перестала мигать и замерла шляпкой серебряного гвоздя, вбитого в небосвод. ОН приближался.
Не было слышно тяжелой поступи. Никаких внешних эффектов, если не считать остановившегося времени. Он был невидим, не ощутим обычными человеческими чувствами. Он струился эфирными волнами, которые мягко овевали меня.
Эфирные потоки вокруг начали сгущаться и костенеть, хотя это звучит как бессмыслица. Я чувствовал, что ОН нашел меня и теперь пробивался из сковывающей ЕГО жесткой реальности. Внезапно время включилось. Снова шуршали волны, наползали на закатное небо сиреневые облака. Но все было каким-то скользким, неустойчивым. Я понял, что окружающий меня мир рушится. Или я выпадаю из него. Черным крылом меня на миг накрыла тьма. Мы столкнулись наконец. Реальность ломалась на куски, рассыпалась в пыль, но меня это уже не интересовало. Я хотел увидеть ЕГО, ибо ничего не было хуже той неизвестности, в которой я пребывал.
Миг безумного знания наступил. Мы стояли друг перед другом. Усилием воли я сорвал пелену тьмы, проник за завесу. Передо мной должно было предстать ЕГО лицо. Но я не увидел ничего. И это было самое худшее…
Вскрикнув, я очнулся. Никакого моря, скалистого берега, конечно же, не было и в помине. И быть не могло. Это всего лишь сон. Яркий, наполненный ощущениями, слишком похожий на явь. Да, это всего лишь сон. Хотя… Я вдруг подумал, что это не совсем сон. Но… Обман, я сам себя хочу обмануть. Это было что-то иное. Я действительно только что стоял на берегу и ждал кого-то, чье лицо у меня так и не хватило сил рассмотреть.
Больше я заснуть не смог. Боялся вернуться туда, где только что был.
Все спали, кроме Маклина, который бодрствовал на страже. Слабо сиял световой шарик. Я поднялся и подсел к негру.
— Почему не отдыхаешь? — спросил Маклин.
— На том свете отдохнем.
— Хандришь?
— Не очень.
Помолчали. Каждый думал о своем. Впереди последний переход. Через несколько часов начнется жаркая работа. Шуршание послышалось сзади и чуть сбоку. Мы резко обернулись, моя рука легла на рукоятку разрядника, кобуру с которым я не снимал даже ночью. Никакой опасности не было. Это был всего лишь заспанный Фахел.
— Еще одна сова, — усмехнулся Маклин, затем спросил Фахела: — Чего не спишь?
— Я должен… Пламя…
Двигался Фахел угловато и неуклюже. Цитиане сильно измотались за время нашего совместного путешествия.
— Пламя, говорит, — скривился Маклин.
— Что-то странный он какой-то, — откликнулся я. Мне что-то не понравилось в движениях Фахела — какая-то нарочитая искусственность.
— Да они вообще странные. И не сейчас, а в принципе.
— С другой стороны, мы тоже для них странные. Наверное, полная стыковка психологии у жителей разных культур — большая редкость.
— Не скажи. Взять Звездное Содружество Сорок процентов планет и их обитатели чуть ли не повторяют Землю и человечество. Негуманоидные цивилизации в исследованной Содружеством части Галактики составляют меньше полпроцента. Вот с негуманоидами найти общий язык действительно нелегко.
— Интересно. В принципе, нет никаких ограничений для возникновения самых удивительных биоструктур, в том числе на небелковой основе. Откуда же такая общность? Если, конечно, отвлечься от идеи Чаева о Великом Конструкторе — ею можно объяснить что угодно.
— Это с Ковальским лучше обсуди. — Маклин зевнул. — Есть множество версий. Знаешь, что такое панспермия? Это перенос частичек жизни с одной планеты на другую. Эта теория не выдерживает никакой критики. Идея переселения гуманоидных существ из одной системы в другую какой-то развитой цивилизацией ближе к истине. Ученые Содружества каждую пятую популяцию разумных существ объясняют именно так. Ну а как насчет общности флоры и фауны? Да и вообще, откуда берется жизнь и почему приобретает именно такие формы? Как ни крути, но без идеи Конструктора нелегко объяснить все это.
— Но он должен действовать посредством каких-то физических, химических явлений.
— Если посмотреть на Галактику со стороны, то увидишь океан с воронками, течениями тонких энергий, формирующих грубую материю, в том числе и живую. Нужно ли объяснять, что одно течение формирует примерно схожие структуры, другое — иные. Галактика наша сформирована преимущественно одним гигантским водоворотом. Что творится в других галактиках — не знаю. Туда нам пока хода нет.
— Рекс, с ним все-таки что-то не то. — Я обеспокоенно кивнул в сторону Факела.
Тот стоял, обеими руками касаясь стены, и завороженно смотрел в одну точку.
— Фахел, что с тобой? — забеспокоился я.
— Не мешай… Я должен… Огонь…
— Да оставь его в покое, Саша. Должен — значит, должен, — махнул рукой Маклин. — Так вот, существует еще теория, которая описывает тенденции…
Неожиданно Фахел оттолкнулся от стены и проворно скользнул в темный проход.
— Подожди, Рекс! — воскликнул я. — Давай за ним.
В этот миг я понял суть моих тревог. Опасность была близко как никогда. Я не думал, что успею, что смогу помочь. Я ни на что не надеялся, но правильно сказал Герт: когда ближнему угрожает опасность, не в наших правилах подсчитывать шансы на успех.
От прохода меня отделяло метров десять. Я устремился вперед и преодолел больше половины расстояния, когда обжигающая волна ударила меня в грудь. Я упал. Дыхание перехватило, меня вжало в пол, к горлу подкатила тошнота. В это же мгновение оборвалась еще одна серебряная нить. Фахел погиб…
* * *
От Фахела не осталось и следа так же, как и от всех прочих несчастных. И опять мы не могли даже предположить, какая нечистая сила его взяла.Я очухался быстро. «Осьминог» отпустил меня и убрался восвояси удовлетворившись одной-единственной жертвой. Надолго ли?
— Здесь его энергоинформслед обрывается, — сказал Ковальский, указывая на точку в трех метрах в глубине туннеля.
Мы тщательно осмотрели это место, но не нашли ничего интересного.
— Что его выманило сюда? — произнес Герт.
— Не знаю. — Я пожал плечами. — Он шел, как робот, и это показалось мне странным.
— Вы должны были сразу действовать.
— Должны, — кивнул Маклин. — Но мы не сообразили, что происходит. Мы не так хорошо знаем цитиан, чтобы сказать определенно, что в их поведении нормально, а что нет.
— Я слишком поздно понял, что он попал в сеть, — признался я. — Хотя должен был понять это раньше.
— Что за сеть?
— Его, как рыбу, кто-то поймал в сети и потащил к берегу.
— Рыба на берегу не может дышать, — поддакнул Ковальский.
— Вы что-нибудь почувствовали необычное? — обратился Герт к цитианам.
— Мы спали и ничего не чувствовали…
— Так же было, когда исчез Курбагаз…
— И почти так же исчез Марконс…
— Казагассс настигает нас…
— Мы не успеваем. Он вернется. И скоро…
— Вы говорили, что выбрали безопасное место. Почему же это произошло? — холодно осведомился Ковальский.
— В другом месте он пришел бы раньше и забрал бы не одного, а может, всех…
— Дело ясное, — вздохнул Герт. — Что делать дальше?
— Идти к форту, — сказал я. — Вся надежда на то, что я или цитиане почувствуем приближение «осьминога»,
— Да-а, большая на вас надежда, — прищелкнул языком Герт. — Вон Фахел исчез, как не было…
— И все-таки мы чувствуем его. Лучшего же ничего нет.
— Мы гордимся Фахелом… — затараторили цитиане.
— Он погиб как воин, и его имя будет выбито на стене Скорби…
— Мы должны отдать ему почести…
Сарн выплеснул горючую жидкость на место, где погиб Фахел, бросил туда кубики. Взметнулось вверх оранжевое пламя. Каждый из цитиан коснулся рукой груди, лба и провел над огнем ладонью, шепча под нос какие-то слова на своем птичьем диалекте.
— Мы готовы… — произнес Сарн.
— Пора идти…
Это была странная «прогулка». Еще более странная, чем мой первый визит в ТЭФ-зону, когда я словно пробирался по минному полю и каждый мой шаг мог стать последним. Сейчас я смотрел на себя со стороны и препарировал свои чувства, боясь упустить хоть малейшее изменение. Время от времени я ощущал, что смерть дышит в спину или в ухо, и тогда приходилось корректировать маршрут. Не сколько раз об опасности предупреждали цитиане. Слава Богу, ходов и пещер становилось все больше, поэтому имелись большие возможности для маневра. Не знаю, кто шел по нашим следам, но пока нам удавалось обходить его, избегать встречи. Иногда казалось, что нас вот-вот настигнут, но мы все-таки уходили.
Мы шли по длинному коридору с гладкими и черными стенами, за поворотом метрах в ста мы увидели выход. В проеме алело слабое сияние.
— Там что-то есть, — сказал Ковальский.
— Точно, — согласился я. — Но опасности незаметно.
— Неважно. Лучше обойти это место. — У Герта вошло в привычку при обсуждении общих проблем говорить на спейслинге.
— Обратного пути нет… — затараторили цитиане.
— Казагассс толкает нас в спину…
Герт прикусил губу. Я видел, что он готов взорваться. В глубине души он не верил ни в какого Казагассса, а равно и в пользу наших судорожных перемещений, бега незнамо от кого. Он воспринимал это как театральное представление, в котором вынуждают участвовать и его. Но он прекрасно понимал, что нельзя не считаться с исчезновением Уолтера и Фахела и что смерть, похоже, действительно где-то рядом.
— Хорошо, тогда вперед, — недовольно произнес Герт. — Я пойду первым.
Когда до конца коридора оставалось метров тридцать, Герт жестом приказал всем остановиться, вытащил из кобуры разрядник и пошел вперед один. Его черный силуэт мелькнул в алом проеме и исчез. Вскоре он появился снова и махнул нам рукой, приглашая следовать за ним.
Круглый со сводчатым потолком зал подпирали шестнадцать колонн, похожих на бутылки, — они шли ровными рядами и отражались в гладком полу В середине зала возвышался трехметровый куб, от которого и исходило свечение.
— Ничего себе, — прошептал Маклин. Он подошел к кубу и провел ладонью по его поверхности. — Камень покрыт необычайно устойчивой люминокраской. С того дня, когда его поставили сюда, много времени утекло. Тогда на Земле еще не было Египта, Шумерского царства…
— Вроде внутри что-то есть. Горит какая-то искра, — вгляделся в куб Ковальский.
— Точно, — согласился Маклин.