Страница:
На самом деле смысл видения, посещавшего несколько раз Ричарда в последние дни, не был ему ясен. Впервые оно явилось ему в замке Мерль, неподалеку от Яффы, куда не так давно они с Беранжерой отправились ради развлечения, а также отведать ранних арбузов, коими испокон веку славилось близлежащее село Тонтура. После великолепного обеда король пожелал уединиться со своей возлюбленной супругой и в самый пылкий миг любовного наслаждения в окно отведенной для четы спальни влетела белоснежная голубка. Она стала порхать вокруг головы Ричарда и кружилась довольно долго, покуда не вылетела обратно через окно. Но самое удивительное, что король-то ее видел, а Беранжера нет. В другой раз, Ричард увидел голубку, стоя на одной из башен замка Кафарлет. Башни Кафарлета своей округлостью напоминали королю луарские замки, и он любил приезжать сюда время от времени. И снова он был вдвоем с Беранжерой, и, как и в прошлый раз, он видел голубку, а Беранжера — нет. Птица появилась в небесах словно из ниоткуда. Покружив над головой Ричарда, она устремилась на восток, и король подумал: «Верный знак, что мне пора снова идти на Иерусалим», но голубка вдруг вернулась, вновь покружила над рыжими кудрями Ричарда и улетела на сей раз в противоположном направлении, в сторону моря, растаяв над голубой лазурью Медитерраниума. В третий раз то же самое повторилось в Яффе, сразу после совета с храмовниками и госпитальерами и объявления нового похода. Что означали эти странные движения птицы? То ли, что Ричард завоюет Иерусалим и с честью вернется домой за море? Или что он двинется в сторону Святого Града, но вынужден будет потом с позором покинуть Левант и возвратиться в Европу ни с чем? В любом случае, голубка предрекала ему путь сначала на восток, а уж потом за море.
В Шато де Какой, небольшом замке, возвышающемся над чахлым селением в самом сердце Шаронской долины, где крестоносцы остановились, чтобы передохнуть и подкрепиться, Ричарда подстерегало нежданное-негаданное несчастье — он вновь обнаружил признаки болезни, умертвившей его старших братьев. Он хорошо помнил, что еще вчера ничего такого не было, и вот сегодня будто кто-то невидимый бросил ему в пах целую пригоршню прыщей. С этого мгновенья тягостное чувство не покидало короля. Сыпь стремительно распространялась по телу, и Ричард, молясь в одиночестве, со слезами упрашивал Бога дать ему знак — этот недуг предвещает будущую погибель или же он исчезнет, как только крестоносцы под знаменем с чашей войдут в освобожденный Иерусалим? Наконец, войско Ричарда достигло той самой Бетнубы, откуда в прошлый раз оно повернуло назад, обманутое лживыми сведениями наймитов Жана де Жизора. И, будто желая проверить свой рок, Ричард повелел и на сей раз разбить здесь лагерь, здесь дожидаться прибытия основных сил из Сен-Жан-д'Акра.
Стояла изнурительная жара, крестоносцы изнывали от бездействия и зноя с каждым днем ожидание подкрепления становилось все томительнее, наступил июль, сарацины все назойливее тормошили лагерь своими частыми и весьма удачными вылазками, а король Львиное Сердце лежал в своем шатре, осыпанный прыщами, потный и горячечный. Однажды, когда Робер де Шомон сидел подле его постели и рассказывал какой-то очередной случай из своей жизни на Кипре, Ричард приподнялся с подушки и воскликнул:
— Голубка! Вот она! Наконец-то!
Роберу сделалось не по себе. Он пытался понять, что происходит с королем, но не мог. Ричард видел голубку, летающую над его рыжей головой, и зеленые глаза короля сияли, как капли быстро пронесшегося ливня на свежей зелени листьев в лучах брызнувшего солнца. Ричард вскочил с постели и выбежал из шатра. Робер бросился за ним следом и увидел короля, замершего в оцепенении, лицом на запад, а спиной на восток, и когда тамплиер осмелился промолвить: «Ваше величество. ..», монарх повернулся к нему потухшим взором и произнес:
— Робер!.. Это была не просто голубка… И она сказала мне, что я должен вести свое войско назад в Яффу, а затем возвращаться в свое королевство.
В тот же вечер, в ставку Ричарда в Бетнубе явился сенешаль ордена тамплиеров Жан де Жизор в сопровождении самого Сафадина, брата Саладина. Уединившись с Ричардом, они сообщили ему весьма важную новость — Саладин тайно готовится принять христианство; для того, чтобы все необходимые приготовления были завершены, ему потребуется год, а то и два. Поэтому, если Ричард как христианин понимает всю важность происходящего, он должен оставить затею со взятием Иерусалима и, по возможности, скорее заключить с великим султаном перемирие. Беседа проходила в строжайшей тайне, и единственный, кому Ричард счел возможным доверить её содержание, оказался старый тамплиер Робер де Шомон. Он воспринял все скептически:
— Величайший обман! — сказал он. — Жан де Жизор родился в один и тот же день, что ваш покойный отец. В тот же самый день угораздило родиться и меня, грешного. Мало того, я с раннего детства знаю Жана, поскольку мы были соседями. Мы всю жизнь считались друзьями, и теперь он сенешаль, а я коннетабль ордена Храма, и я должен почитать его как старшего по званию… Но убей меня Бог, если, положив руку на Священное Писание, я поклянусь, что можно хотя бы на ноготь мизинца доверять графу Жану де Жизору.
— Увы, Робер, я тоже никогда не любил это тараканоподобное существо. Но я полностью доверяю Саладину, и я верю, что его брата могла посетить Христова благодать. К тому же… Ты помнишь голубку, которую я видел сегодня днем?
— Но я ее не видел, государь.
— Но я ее видел, тамплиер.
Все, что происходило дальше, известно любому школьнику, любой мало-мальски себя уважающей домохозяйке. Возвратившись в Яффу, Ричард Львиное Сердце почувствовал некоторое облегчение в болезни, но тело его еще долго оставалось осыпанным прыщами и струпьями, из-за чего он уговорил Беранжеру временно отправиться на Кипр, ибо не желал, чтобы она видела своего возлюбленного супруга в столь угнетающей его немощи. В отношении необходимости заключения перемирия с Саладином Ричард еще какое-то время колебался, несколько раз приглашал к себе великого магистра храмовников Робера де Сабле и главного госпитальера Гарнье де Напа и упрашивал их отпустить его в Сен-Жан-д'Акр, где можно было подлечиться, но оба великих магистра, и в особенности де Сабле, решительно настаивали на окончании крестового похода, поскольку, как говорилось повсюду, у сарацин готовятся великие перемены, благодаря которым власть крестоносцев в Палестине и Сирии упрочится сама собою и станет крепче, чем при Бодуэнах.
А тем временем, не дожидаясь перемирия, которое казалось всем уже давно решенным делом, рыцари, особенно из числа тех, кто приобрел в Святой Земле кое-какое имущество, спешили на корабли, плывущие в Дуррацо и Константинополь, Геную и Марсель, Венецию и Мессину. Видя же, что с того дня, как войско во второй раз повернуло вспять от злополучной Бетнубы, болезнь стала медленно отступать, Ричард, наконец, смирился окончательно и при посредничестве любезного Сафадина заключил мирный договор с султаном, по которому стороны обещали не вести друг с другом никаких военных действий в течение трех лет, трех месяцев и трех дней с момента подписания.
Чувствуя свое дальнейшее пребывание в Святой Земле излишним, король Ричард сел на корабль и отправился восвояси. Его лучший летописец Амбруаз пишет, кажется, что Ричард, погрузившись на судно в лучах заката, с наступлением темноты не ложился спать, а всю ночь стоял на корме корабля и смотрел на звезды, ярко пылающие над землей Иисуса Христа, а когда взошло солнце, воскликнул: «О Сирия! Вручаю тебя Богу!» Можно было бы возразить летописцу и написать, скажем, что король Львиное Сердце, едва корабль отплыл от пристани, рухнул без сил на палубу и проспал могучим сном трое суток. Но этого делать нельзя, поскольку очевидно, что слова достопочтенного Амбруаза полностью соответствуют действительности.
Всем известно, что плаванье пошло на пользу Ричарду, прыщи исчезли, и, встретившись на Кипре с Беранжерой, полный новых сил и здоровья тридцатипятилетний король Англии принялся плавать со своей ненаглядной женою по всему Средиземноморью, останавливаясь то в одном порту, то в другом, посещая различные прибрежные замки и почти всюду встречая самый радушный прием. Он отрастил густую рыжую бороду и длинные волосы, отчего стал еще больше похож на величественного льва. Когда наступила осень, он, наконец, решил вернуться в свое королевство, но, опасаясь козней со стороны своих врагов во Франции и Бургундии, счел за благоразумие тайно пропутешествовать через земли австрийского герцога и владения Генриха Льва, прочно властвующего в Саксонии. Беранжеру он отправил другой дорогой, а сам, высадившись на адриатическом побережье при печальных обстоятельствах крушения судна, в сопровождении своего верного тамплиера двинулся в сторону Вены, и лишь дойдя до предместий города, узнал, что герцог Австрийский вошел в союз с врагами и только о том и мечтает, как бы взять в плен Ричарда Львиное Сердце. Сердитый и голодный, Ричард остановился в одной из деревень под Веной и послал своего единственного спутника в город за съестным, а сам рухнул в постель и заснул, ибо был страшно утомлен, проскакав немало лье без остановки на резвом ходу.
Между тем, спутник Ричарда был одним из высокопоставленных чинов ордена тамплиеров и в течение своей карьеры несколько раз появлялся по разным поручениям при дворе герцога Австрии. Один из слуг герцога на беду оказался излишне зорким и узнал идущего по улице тамплиера. Мало того, он знал, что сей славный рыцарь является одним из доверенных лиц английского короля. Схваченный тамплиер в течение нескольких часов терпел самые лютые пытки, покуда жизнь не стала покидать его бренное тело. Умирая, он в бреду принялся просить прощения у Ричарда за то, что так глупо попался в руки врагов, и ненароком назвал деревню, в которой скрывался король Львиное Сердце, советуя ему перебраться из нее подальше от Вены. С тем он и испустил дух, а враги бросились искать Ричарда и вскоре нашли его. Когда они вломились в двери, король еще спал, но он тотчас вскочил и, успев схватить меч, принялся отбиваться. Однако, видя, что недругов много, а он один, Ричард сказал, что сдается, но меч готов отдать только в руки самого герцога. Австрийский государь по достоинству принял своего пленника, устроил в его честь пышный ужин, во время которого шпильманы на ломаном французском пели хвалебные песни королю Львиное Сердце. Затем Ричарда отправили в замок Дюренштейн, расположенный на крутом и высоком берегу Дуная, где Леопольд распорядился обслуживать короля по-королевски и выполнять любые его приказы. Единственное в чем был ограничен Ричард — в праве покидать пределы замка.
У всех на памяти то, с каким достоинством вел себя Ричард, когда его привезли на сейм в Шпейер и устроили подлое судилище, на котором император Генрих, сын доблестного Фридриха Барбароссы, выдвинул против короля Англии целый список чудовищных обвинений. Среди них самыми голословными были обвинения в том, что Ричард покушался на жизнь короля Франции, а также вошел в вероотступнический сговор с ассасинами и их руками уничтожил Конрада Монфератского. Ричард выслушал все спокойно и твердым голосом отклонил все обвинения, исчерпывающе объяснив причину их возникновения. И лишь однажды позволил себе усмехнуться, когда присутствовавший на этом позорном судилище сенешаль ордена тамплиеров граф де Жизор, обращаясь к Ричарду, сказал:
— Ваше величество, смею вам напомнить, что я лично по вашей просьбе сопровождал вас и вашего поверенного коннетабля де Шомона к Старцу Горы Синану в замок Субейба, где вы, уединившись с дьяволоподобным вождем секты убийц, о чем-то долго беседовали, после чего, в вашу честь, Синан приказал своим фидаинам один за другим прыгать в пропасть, и они покорно прыгали, покуда после десятого или двенадцатого юноши вы не приказали Синану остановить ужасное зрелище. Так вот, позвольте вас спросить, о чем вы тогда беседовали с Синаном? Не о том ли, как избавиться от своего главного соперника, от Конрада?
— Ну что же, — промолвил Ричард и вот тут-то как раз лицо его осенила ироническая усмешка, — всем известна старинная байка о том, как кто бы ни приехал к старцам горы, к Хасану ли, к Синану, — им немедленно показывают этот приевшийся фокус — заставляют прыгать в пропасть несчастных фидаинов. Если собрать все байки, то этих прыгунов наберется столько, что можно будет ими населить такой замечательный город, как Шпейер. И вы, многоуважаемый сенешаль, могли бы придумать что-нибудь поновее. Допустим, что в знак особенной привязанности ко мне, Синан заставил своих преданных фидаинов сигать на луну, и те послушно сигали.
По залу, где собрался сейм, прокатилась волна смеха. Тут Ричард нахмурился и продолжил:
— Жаль, что доблестного коннетабля де Шомона уже нет в живых. Его до смерти замучали палачи герцога Леопольда, выпытывая у него место моего нахождения. И вы прекрасно знаете, мсье де Жизор, что у этого свидетеля рот надежно закрыт. А что касается посещения замка Субейба, то я советую вам, мсье сенешаль, получше припомнить, со мною ли вы туда ездили или, быть может, с вашим дорогим другом Саладином аль-Аюби? Скажите, а старца Синана вы случайно не прихватили сюда с собой в качестве свидетеля? Нет? Жаль!
В зале снова прокатился смех, а Жан де Жизор воскликнул:
— Вы что же, хотите сказать, что я лжец?
— Именно! — отвечал доблестный король Ричард. — Старый, законченный и гнусный лжец, вор, сплетник и негодяй, если желаете, я могу доказать вам это в честном поединке. Ну что? Хотите сразиться с королем Англии?
Вопрос о поединке каким-то образом был замят, а Жан де Жизор незаметно исчез из Шпейера. Обвинители же дружно согласились, что Ричард во многом сумел оправдать себя, особенно после того, как он признал, что мог совершать грехи и ошибки, но не подлости и не предательства. Император до того расчувствовался, что заключил Ричарда в объятия и заявил:
— Жаль, что в жизни не довелось мне дружить с этим честным и гордым монархом.
Это, однако, не подвигло его отказаться от требований выкупа. Правда, оставив Ричарда у себя в качестве пленника, он поселил его в замке Трифель, расположенном на высокой горе в Эльзасе и окруженном прекрасной речной долиной; в густых лесах в окрестностях Трифеля в необычайном избытке водилась всяческая живность, шарфенбергские чащобы издавна славились как одно из лучших охотничьих угодий Германии. Ричарду разрешено было охотиться сколько душа пожелает, чем он с удовольствием и занялся, удрученный безвылазным заточением в Дюренштейне. Почетная охрана из пятидесяти рыцарей постоянно сопровождала короля Англии, следя за тем, чтобы он не совершил побег. Обходились с ним самым любезным образом, он снова начал сочинять песни, на сей раз в жанре элегии, немного подражая Овидию. Первая, из написанных в Трифеле, начиналась с рассуждения о том, что обидеть пленника так же просто и безопасно, как обидеть покойника, а посему никто этим не занимается, находя сие занятие скучным и глупым.
Епископ Бове, неведомо за что столь люто ненавидящий Ричарда, посетил его однажды в замке Трифель, остался недоволен тем, как содержится пленник, наговорил Ричарду множество благоглупостей, заставляя покаяться в содомских грехах, король долго крепился, но не выдержал и разломал о лысую голову епископа табуретку. Через пару недель после отъезда Бове из Трифеля в один прекрасный день Ричарда посадили на цепь и увешали всевозможными металлическими предметами, при этом зачитав послание от императора, в котором Генрих извинялся перед Ричардом, что вынужден так поступить с ним, ибо дал клятву епископу Бове наложить подобную епитимью. Ричард вытерпел несколько часов, но когда он зарычал, вспомнив об огромном кабане, которого он и рыцари-стражи собирались затравить в тот день, его избавили от епитимьи раньше времени и начали собираться на охоту.
Всем известно, с каким рвением престарелая Элеонора Аквитанская принялась собирать деньги, чтобы заплатить выкуп за сына императору Генриху, и каким возмущением наполнялись сочинения трубадуров и труверов, вставших на защиту короля среди поэтов и поэта среди королей. Не нужно напоминать и о заступничестве папы, который наконец вспомнил, что с пленением Ричарда нарушена священная неприкосновенность крестоносца, притом одного из вождей крестоносцев, и заявил, что если Ричард не будет отпущен, то императора Генриха и короля Франции Филиппа предадут анафеме. В конце-концов, Ричард был выпущен из замка Трифель, где он успел крепко подружиться со своими стражами, но не век же сидеть в шарфенбергских лесах, пусть даже таких желанных для заядлого охотника. Первое, что сделал Ричард по освобождении, конечно же, послал гонца в Святую Землю к Анри Шампанскому и всем князьям Иерусалимского королевства, уведомляя их, что как только он поправит свои дела и наведет порядок в собственных владениях, то сразу же соберет новое ополчение и вернется в Левант, дабы предпринять новую попытку к овладению священным Иерусалимом. Тем более, что его доблестный враг Саладин, увы, так и не совершил то, о чем говорили Ричарду в Бетнубе тамплиер де Жизор и благородный Сафадин, — он не принял христианство, возможно, передумав, а, может быть, просто не успел, поскольку некая странная лихорадка унесла великого султана в мир иной в том году, когда короля Англии судили в Шпейере. В том же году от подобной же болезни скончался великий магистр тамплиеров Робер де Сабле, к новым главой ордена сделался сенешаль Жильбер Эрай, стремительно перед этим поднявшийся по ступенькам орденской иерархии, благодаря благосклонному покровительству сенешаля Жана де Жизора, который по-прежнему считался одним из самых влиятельных людей в среде храмовников.
Однако обещанию Ричарда не суждено было исполниться, поскольку дома его ждала новая вереница междоусобных войн, из сетей которых невозможно было выпутаться. Начинать пришлось с подавления восстания в Англии, где главными помощниками короля явились верный Меркадье и архиепископ Кентерберийский. Расправившись с бунтовщиками и заговорщиками, Ричард созвал совет в Ноттингеме, лишил должностей огромное множество шерифов и комендантов крепостей, ввел суровый налог с духовенства и рыцарства и потребовал суда над Джоном Лэклендом. Когда относительный порядок в Англии был установлен, Ричард высадился в Нормандии и начал войну против тех, кто не желал видеть его государем континентальных владений английской короны.
Тем временем многое изменилось в судьбе различных героев нашей книги, о коих немало было написано в ее начале и середине. Достаточно сказать, что Элеонора Аквитанская, всю свою жизнь уклонявшаяся от совершения таинств Святого Причастия, на склоне лет все же обратилась душой к Господу и поселилась в аббатстве Фонтевро, где ей и суждено было испустить свой последний вздох. Некогда любивший ее трубадур Бернар де Вентадорн, по ее примеру, тоже обосновался в монашеской обители, а славный Раймон Тулузский и вовсе скончался в год освобождения короля Ричарда Львиное Сердце из-под стражи.
Не нужно, я думаю, подробно описывать гибель великого короля трубадуров и трубадура королей, ибо она описана множеством замечательных авторов, и всем известно, что война между Ричардом и французским Филиппом затянулась на целых пять лет, а когда Ричард осадил замок Шалю, принадлежавший лиможскому виконту Адемару, арбалетчик по имени Бертран де Гудрун ранил его в руку отравленной стрелой. Сколько таких стрел и прочих смертоносных предметов пролетало над доблестным Ричардом в течение его жизни, полной военных подвигов, но надобно было так случиться, что именно в этот день, у стен Шалю, где, по мысли Ричарда было запрятано несметное сокровище, его ужалила остроносая дарительница безвременной кончины. Почувствовав действие яда, король приказал своему верному другу Меркадье атаковать замок, а сам поспешил вернуться в лагерь, где его ожидала последняя в жизни постель. Меркадье, овладев твердыней лиможского виконта, в отчаянии перевешал всех защитников Шалю, а арбалетчика Бертрана де Гудруна привел к умирающему льву. В эту минуту Ричард только что закончил составление завещания. Он полностью простил своего коварного брата Джона Лэкленда, уступив ему Англию со всеми землями, замками и подданными, а также три четверти сокровищ. Личные драгоценности он завещал племяннику, императору Отто, а три четверти сокровищ королевской казны расписал между верными слугами и что оставалось велел раздать беднякам. После этого им овладело настроение умиротворенности и покоя, которое удвоилось после соборования и принятия Святых Даров, коим предшествовала покаянная исповедь. И когда пред ним возникла фигура арбалетчика Бертрана, Ричард воззрел на своего убийцу если и не с любовью, то во всяком случае без ненависти.
— Ваше величество, это тот самый мерзавец, чья стрела ранила вас, — сказал Меркадье. — Как прикажете поступить с ним?
— А-а-а! — вскинул брови Ричард. — Это и впрямь ты?
— Я, — дерзко ответил Бертран де Гудрун, — и никто иной.
— Вот видишь. — вздохнул король. — Теперь я умираю. И ты убил меня. Как ты? Рад или не очень?
— Рад. И даже очень, — не страшась казни, отвечал арбалетчик.
— За что же ты так возненавидел меня? Какое зло я сотворил тебе, коль ты убил меня и нисколько не печалишься моей смерти?
— Ты своей рукой умертвил в сражении моего отца и двух братьев, коих я очень любил, — признался Бертран.
— Ах вот оно что! — выдохнул с облегчением Ричард. — Тогда прости меня.
— Нет, не прощу, и если бы мне довелось еще раз убить тебя, я бы с наслаждением повторил убийство, — скрипнул зубами Бертран.
— Хорошо ли это? — благодушным голосом произнес Ричард. — Ведь я убил твоих отца и братьев в честном бою, а ты ужалил меня отравленной стрелой, как варвар. И, к тому же, мечтаешь снова поступить так же. А ведь я не самый плохой из королей, живших на этом свете.
— Каждый король приносит миру только зло, — сказал убийца. — Хотя впрочем, — вдруг добавил он задумчиво, — и мир-то сей не заслуживает доброго слова, и чем больше в нем людей, тем больше греха, а чем меньше будет двуногих тварей, тем меньше и зла.
— Э, да ты часом не альбигоец ли? — нахмурился Ричард.
— Какое тебе дело! Ты хотел казнить меня, так и казни. Я рад буду вынести любую муку, только бы знать, что ты отправляешься в ад вместе со мной, и тебя тоже будут там поджаривать.
— Сколько же лет тебе, если не секрет? — спросил умирающий.
— Изволь, не секрет, восемнадцать, — отвечал Бертран де Гудрун.
— Ну, это еще полбеды, — усмехнулся Ричард. — Ты переменишься. Я прощаю тебе мою смерть и отпускаю на все четыре стороны. Меркадье, проследи, чтобы юношу никто не тронул. Он свободен и прощен мною.
— Да вот только ты, мерзостный василиск, не прощен мною! — крикнул тут настырный юноша. — Я настолько тебя ненавижу, что не желаю получать прощения из рук твоих. Прикажи своим людям казнить меня, а не то я отправлюсь в Фонтевро и прикончу там твою распутную мамашу, под конец жизни заделавшуюся святошей.
Ричард вспыхнул, но увидев, как Меркадье принимается не на шутку колотить молодчика, вновь вернулся к настроению благодушия и приказал:
— Я же просил, чтобы никто не тронул его и пальцем! Повторяю: отпустите молокососа с Богом. Да, и вот еще: выдайте ему сто солидов, пусть он помнит меня не только со злом. Слышишь, сынок, тебе подарят сотню солидов, ты купишь себе дом, заведешь хорошее хозяйство, женишься, и рано или поздно простишь несчастного короля, которому люди дали прозвище Львиное Сердце.
— Никогда! — воскликнул арбалетчик Бертран. Тут Меркадье увел его, а, вернувшись к умирающему Ричарду, застал его при последнем издыхании. В бреду король завещал похоронить его сердце в Руане, мозг, внутренности и кровь — в Шарру, а тело — у ног отца, под сенью материнских молитв, в аббатстве Фонтевро.
С тем он и отошел, и было это во вторник предпоследнее недели Великого поста, в год 6707 от Сотворения Мира и 1199 от Рождества Христова. Королева Беранжера, примчавшись в лагерь под Шалю, оплакала хладный труп своего возлюбленного супруга, а верный Меркадье так сильно переживал гибель государя, что сам изловил отпущенного Бертрана де Гудруна и своими руками содрал с него кожу, после чего велел повесить, а деньги, подаренные арбалетчику королем Ричардом, рассыпать по округе, и чтобы никто не смел к ним прикасаться.
Впрочем, и это в достаточной мере известно каждому, а посему нам остается закончить свое повествование. Но оно было бы не полным, если бы мы не сказали несколько слов о последних годах жизни другого нашего персонажа, о коем известно гораздо меньше, нежели о Ричарде, а точнее сказать — почти вообще ничего не известно, ибо, в отличие от доблестного короля Львиное Сердце, он старательно избегал славы и где только мог уничтожал следы своего существования в мире.
В тот год, когда короля Ричарда судили в Шпейере, навигатору тайного ордена Креста и Розы и сенешалю тамплиеров Жану де Жизору исполнилось шестьдесят лет. С позором покидая Шпейер, где рухнули все его надежды на то, что Ричарду будет вынесен суровый приговор, Жан почему-то больше всего негодовал, что пленный король назвал его старым. Что он законченный лжец, вор, сплетник и негодяй, навигатор уже давно о себе догадывался. Но старый?! Старым он себя никоим образом не ощущал. Нет, он был полон сил и намеревался прожить еще столько, сколько в свое время прожил великий Жизорский вяз, и для достижения этой цели, он знал, требуется только одно — постоянно питаться новыми и новыми жертвами, как ведьма Мелузина, которая, как поговаривали, вновь объявилась, на сей раз где-то на Востоке, во владениях русского князя Всеволода.
В Шато де Какой, небольшом замке, возвышающемся над чахлым селением в самом сердце Шаронской долины, где крестоносцы остановились, чтобы передохнуть и подкрепиться, Ричарда подстерегало нежданное-негаданное несчастье — он вновь обнаружил признаки болезни, умертвившей его старших братьев. Он хорошо помнил, что еще вчера ничего такого не было, и вот сегодня будто кто-то невидимый бросил ему в пах целую пригоршню прыщей. С этого мгновенья тягостное чувство не покидало короля. Сыпь стремительно распространялась по телу, и Ричард, молясь в одиночестве, со слезами упрашивал Бога дать ему знак — этот недуг предвещает будущую погибель или же он исчезнет, как только крестоносцы под знаменем с чашей войдут в освобожденный Иерусалим? Наконец, войско Ричарда достигло той самой Бетнубы, откуда в прошлый раз оно повернуло назад, обманутое лживыми сведениями наймитов Жана де Жизора. И, будто желая проверить свой рок, Ричард повелел и на сей раз разбить здесь лагерь, здесь дожидаться прибытия основных сил из Сен-Жан-д'Акра.
Стояла изнурительная жара, крестоносцы изнывали от бездействия и зноя с каждым днем ожидание подкрепления становилось все томительнее, наступил июль, сарацины все назойливее тормошили лагерь своими частыми и весьма удачными вылазками, а король Львиное Сердце лежал в своем шатре, осыпанный прыщами, потный и горячечный. Однажды, когда Робер де Шомон сидел подле его постели и рассказывал какой-то очередной случай из своей жизни на Кипре, Ричард приподнялся с подушки и воскликнул:
— Голубка! Вот она! Наконец-то!
Роберу сделалось не по себе. Он пытался понять, что происходит с королем, но не мог. Ричард видел голубку, летающую над его рыжей головой, и зеленые глаза короля сияли, как капли быстро пронесшегося ливня на свежей зелени листьев в лучах брызнувшего солнца. Ричард вскочил с постели и выбежал из шатра. Робер бросился за ним следом и увидел короля, замершего в оцепенении, лицом на запад, а спиной на восток, и когда тамплиер осмелился промолвить: «Ваше величество. ..», монарх повернулся к нему потухшим взором и произнес:
— Робер!.. Это была не просто голубка… И она сказала мне, что я должен вести свое войско назад в Яффу, а затем возвращаться в свое королевство.
В тот же вечер, в ставку Ричарда в Бетнубе явился сенешаль ордена тамплиеров Жан де Жизор в сопровождении самого Сафадина, брата Саладина. Уединившись с Ричардом, они сообщили ему весьма важную новость — Саладин тайно готовится принять христианство; для того, чтобы все необходимые приготовления были завершены, ему потребуется год, а то и два. Поэтому, если Ричард как христианин понимает всю важность происходящего, он должен оставить затею со взятием Иерусалима и, по возможности, скорее заключить с великим султаном перемирие. Беседа проходила в строжайшей тайне, и единственный, кому Ричард счел возможным доверить её содержание, оказался старый тамплиер Робер де Шомон. Он воспринял все скептически:
— Величайший обман! — сказал он. — Жан де Жизор родился в один и тот же день, что ваш покойный отец. В тот же самый день угораздило родиться и меня, грешного. Мало того, я с раннего детства знаю Жана, поскольку мы были соседями. Мы всю жизнь считались друзьями, и теперь он сенешаль, а я коннетабль ордена Храма, и я должен почитать его как старшего по званию… Но убей меня Бог, если, положив руку на Священное Писание, я поклянусь, что можно хотя бы на ноготь мизинца доверять графу Жану де Жизору.
— Увы, Робер, я тоже никогда не любил это тараканоподобное существо. Но я полностью доверяю Саладину, и я верю, что его брата могла посетить Христова благодать. К тому же… Ты помнишь голубку, которую я видел сегодня днем?
— Но я ее не видел, государь.
— Но я ее видел, тамплиер.
Все, что происходило дальше, известно любому школьнику, любой мало-мальски себя уважающей домохозяйке. Возвратившись в Яффу, Ричард Львиное Сердце почувствовал некоторое облегчение в болезни, но тело его еще долго оставалось осыпанным прыщами и струпьями, из-за чего он уговорил Беранжеру временно отправиться на Кипр, ибо не желал, чтобы она видела своего возлюбленного супруга в столь угнетающей его немощи. В отношении необходимости заключения перемирия с Саладином Ричард еще какое-то время колебался, несколько раз приглашал к себе великого магистра храмовников Робера де Сабле и главного госпитальера Гарнье де Напа и упрашивал их отпустить его в Сен-Жан-д'Акр, где можно было подлечиться, но оба великих магистра, и в особенности де Сабле, решительно настаивали на окончании крестового похода, поскольку, как говорилось повсюду, у сарацин готовятся великие перемены, благодаря которым власть крестоносцев в Палестине и Сирии упрочится сама собою и станет крепче, чем при Бодуэнах.
А тем временем, не дожидаясь перемирия, которое казалось всем уже давно решенным делом, рыцари, особенно из числа тех, кто приобрел в Святой Земле кое-какое имущество, спешили на корабли, плывущие в Дуррацо и Константинополь, Геную и Марсель, Венецию и Мессину. Видя же, что с того дня, как войско во второй раз повернуло вспять от злополучной Бетнубы, болезнь стала медленно отступать, Ричард, наконец, смирился окончательно и при посредничестве любезного Сафадина заключил мирный договор с султаном, по которому стороны обещали не вести друг с другом никаких военных действий в течение трех лет, трех месяцев и трех дней с момента подписания.
Чувствуя свое дальнейшее пребывание в Святой Земле излишним, король Ричард сел на корабль и отправился восвояси. Его лучший летописец Амбруаз пишет, кажется, что Ричард, погрузившись на судно в лучах заката, с наступлением темноты не ложился спать, а всю ночь стоял на корме корабля и смотрел на звезды, ярко пылающие над землей Иисуса Христа, а когда взошло солнце, воскликнул: «О Сирия! Вручаю тебя Богу!» Можно было бы возразить летописцу и написать, скажем, что король Львиное Сердце, едва корабль отплыл от пристани, рухнул без сил на палубу и проспал могучим сном трое суток. Но этого делать нельзя, поскольку очевидно, что слова достопочтенного Амбруаза полностью соответствуют действительности.
Всем известно, что плаванье пошло на пользу Ричарду, прыщи исчезли, и, встретившись на Кипре с Беранжерой, полный новых сил и здоровья тридцатипятилетний король Англии принялся плавать со своей ненаглядной женою по всему Средиземноморью, останавливаясь то в одном порту, то в другом, посещая различные прибрежные замки и почти всюду встречая самый радушный прием. Он отрастил густую рыжую бороду и длинные волосы, отчего стал еще больше похож на величественного льва. Когда наступила осень, он, наконец, решил вернуться в свое королевство, но, опасаясь козней со стороны своих врагов во Франции и Бургундии, счел за благоразумие тайно пропутешествовать через земли австрийского герцога и владения Генриха Льва, прочно властвующего в Саксонии. Беранжеру он отправил другой дорогой, а сам, высадившись на адриатическом побережье при печальных обстоятельствах крушения судна, в сопровождении своего верного тамплиера двинулся в сторону Вены, и лишь дойдя до предместий города, узнал, что герцог Австрийский вошел в союз с врагами и только о том и мечтает, как бы взять в плен Ричарда Львиное Сердце. Сердитый и голодный, Ричард остановился в одной из деревень под Веной и послал своего единственного спутника в город за съестным, а сам рухнул в постель и заснул, ибо был страшно утомлен, проскакав немало лье без остановки на резвом ходу.
Между тем, спутник Ричарда был одним из высокопоставленных чинов ордена тамплиеров и в течение своей карьеры несколько раз появлялся по разным поручениям при дворе герцога Австрии. Один из слуг герцога на беду оказался излишне зорким и узнал идущего по улице тамплиера. Мало того, он знал, что сей славный рыцарь является одним из доверенных лиц английского короля. Схваченный тамплиер в течение нескольких часов терпел самые лютые пытки, покуда жизнь не стала покидать его бренное тело. Умирая, он в бреду принялся просить прощения у Ричарда за то, что так глупо попался в руки врагов, и ненароком назвал деревню, в которой скрывался король Львиное Сердце, советуя ему перебраться из нее подальше от Вены. С тем он и испустил дух, а враги бросились искать Ричарда и вскоре нашли его. Когда они вломились в двери, король еще спал, но он тотчас вскочил и, успев схватить меч, принялся отбиваться. Однако, видя, что недругов много, а он один, Ричард сказал, что сдается, но меч готов отдать только в руки самого герцога. Австрийский государь по достоинству принял своего пленника, устроил в его честь пышный ужин, во время которого шпильманы на ломаном французском пели хвалебные песни королю Львиное Сердце. Затем Ричарда отправили в замок Дюренштейн, расположенный на крутом и высоком берегу Дуная, где Леопольд распорядился обслуживать короля по-королевски и выполнять любые его приказы. Единственное в чем был ограничен Ричард — в праве покидать пределы замка.
У всех на памяти то, с каким достоинством вел себя Ричард, когда его привезли на сейм в Шпейер и устроили подлое судилище, на котором император Генрих, сын доблестного Фридриха Барбароссы, выдвинул против короля Англии целый список чудовищных обвинений. Среди них самыми голословными были обвинения в том, что Ричард покушался на жизнь короля Франции, а также вошел в вероотступнический сговор с ассасинами и их руками уничтожил Конрада Монфератского. Ричард выслушал все спокойно и твердым голосом отклонил все обвинения, исчерпывающе объяснив причину их возникновения. И лишь однажды позволил себе усмехнуться, когда присутствовавший на этом позорном судилище сенешаль ордена тамплиеров граф де Жизор, обращаясь к Ричарду, сказал:
— Ваше величество, смею вам напомнить, что я лично по вашей просьбе сопровождал вас и вашего поверенного коннетабля де Шомона к Старцу Горы Синану в замок Субейба, где вы, уединившись с дьяволоподобным вождем секты убийц, о чем-то долго беседовали, после чего, в вашу честь, Синан приказал своим фидаинам один за другим прыгать в пропасть, и они покорно прыгали, покуда после десятого или двенадцатого юноши вы не приказали Синану остановить ужасное зрелище. Так вот, позвольте вас спросить, о чем вы тогда беседовали с Синаном? Не о том ли, как избавиться от своего главного соперника, от Конрада?
— Ну что же, — промолвил Ричард и вот тут-то как раз лицо его осенила ироническая усмешка, — всем известна старинная байка о том, как кто бы ни приехал к старцам горы, к Хасану ли, к Синану, — им немедленно показывают этот приевшийся фокус — заставляют прыгать в пропасть несчастных фидаинов. Если собрать все байки, то этих прыгунов наберется столько, что можно будет ими населить такой замечательный город, как Шпейер. И вы, многоуважаемый сенешаль, могли бы придумать что-нибудь поновее. Допустим, что в знак особенной привязанности ко мне, Синан заставил своих преданных фидаинов сигать на луну, и те послушно сигали.
По залу, где собрался сейм, прокатилась волна смеха. Тут Ричард нахмурился и продолжил:
— Жаль, что доблестного коннетабля де Шомона уже нет в живых. Его до смерти замучали палачи герцога Леопольда, выпытывая у него место моего нахождения. И вы прекрасно знаете, мсье де Жизор, что у этого свидетеля рот надежно закрыт. А что касается посещения замка Субейба, то я советую вам, мсье сенешаль, получше припомнить, со мною ли вы туда ездили или, быть может, с вашим дорогим другом Саладином аль-Аюби? Скажите, а старца Синана вы случайно не прихватили сюда с собой в качестве свидетеля? Нет? Жаль!
В зале снова прокатился смех, а Жан де Жизор воскликнул:
— Вы что же, хотите сказать, что я лжец?
— Именно! — отвечал доблестный король Ричард. — Старый, законченный и гнусный лжец, вор, сплетник и негодяй, если желаете, я могу доказать вам это в честном поединке. Ну что? Хотите сразиться с королем Англии?
Вопрос о поединке каким-то образом был замят, а Жан де Жизор незаметно исчез из Шпейера. Обвинители же дружно согласились, что Ричард во многом сумел оправдать себя, особенно после того, как он признал, что мог совершать грехи и ошибки, но не подлости и не предательства. Император до того расчувствовался, что заключил Ричарда в объятия и заявил:
— Жаль, что в жизни не довелось мне дружить с этим честным и гордым монархом.
Это, однако, не подвигло его отказаться от требований выкупа. Правда, оставив Ричарда у себя в качестве пленника, он поселил его в замке Трифель, расположенном на высокой горе в Эльзасе и окруженном прекрасной речной долиной; в густых лесах в окрестностях Трифеля в необычайном избытке водилась всяческая живность, шарфенбергские чащобы издавна славились как одно из лучших охотничьих угодий Германии. Ричарду разрешено было охотиться сколько душа пожелает, чем он с удовольствием и занялся, удрученный безвылазным заточением в Дюренштейне. Почетная охрана из пятидесяти рыцарей постоянно сопровождала короля Англии, следя за тем, чтобы он не совершил побег. Обходились с ним самым любезным образом, он снова начал сочинять песни, на сей раз в жанре элегии, немного подражая Овидию. Первая, из написанных в Трифеле, начиналась с рассуждения о том, что обидеть пленника так же просто и безопасно, как обидеть покойника, а посему никто этим не занимается, находя сие занятие скучным и глупым.
Епископ Бове, неведомо за что столь люто ненавидящий Ричарда, посетил его однажды в замке Трифель, остался недоволен тем, как содержится пленник, наговорил Ричарду множество благоглупостей, заставляя покаяться в содомских грехах, король долго крепился, но не выдержал и разломал о лысую голову епископа табуретку. Через пару недель после отъезда Бове из Трифеля в один прекрасный день Ричарда посадили на цепь и увешали всевозможными металлическими предметами, при этом зачитав послание от императора, в котором Генрих извинялся перед Ричардом, что вынужден так поступить с ним, ибо дал клятву епископу Бове наложить подобную епитимью. Ричард вытерпел несколько часов, но когда он зарычал, вспомнив об огромном кабане, которого он и рыцари-стражи собирались затравить в тот день, его избавили от епитимьи раньше времени и начали собираться на охоту.
Всем известно, с каким рвением престарелая Элеонора Аквитанская принялась собирать деньги, чтобы заплатить выкуп за сына императору Генриху, и каким возмущением наполнялись сочинения трубадуров и труверов, вставших на защиту короля среди поэтов и поэта среди королей. Не нужно напоминать и о заступничестве папы, который наконец вспомнил, что с пленением Ричарда нарушена священная неприкосновенность крестоносца, притом одного из вождей крестоносцев, и заявил, что если Ричард не будет отпущен, то императора Генриха и короля Франции Филиппа предадут анафеме. В конце-концов, Ричард был выпущен из замка Трифель, где он успел крепко подружиться со своими стражами, но не век же сидеть в шарфенбергских лесах, пусть даже таких желанных для заядлого охотника. Первое, что сделал Ричард по освобождении, конечно же, послал гонца в Святую Землю к Анри Шампанскому и всем князьям Иерусалимского королевства, уведомляя их, что как только он поправит свои дела и наведет порядок в собственных владениях, то сразу же соберет новое ополчение и вернется в Левант, дабы предпринять новую попытку к овладению священным Иерусалимом. Тем более, что его доблестный враг Саладин, увы, так и не совершил то, о чем говорили Ричарду в Бетнубе тамплиер де Жизор и благородный Сафадин, — он не принял христианство, возможно, передумав, а, может быть, просто не успел, поскольку некая странная лихорадка унесла великого султана в мир иной в том году, когда короля Англии судили в Шпейере. В том же году от подобной же болезни скончался великий магистр тамплиеров Робер де Сабле, к новым главой ордена сделался сенешаль Жильбер Эрай, стремительно перед этим поднявшийся по ступенькам орденской иерархии, благодаря благосклонному покровительству сенешаля Жана де Жизора, который по-прежнему считался одним из самых влиятельных людей в среде храмовников.
Однако обещанию Ричарда не суждено было исполниться, поскольку дома его ждала новая вереница междоусобных войн, из сетей которых невозможно было выпутаться. Начинать пришлось с подавления восстания в Англии, где главными помощниками короля явились верный Меркадье и архиепископ Кентерберийский. Расправившись с бунтовщиками и заговорщиками, Ричард созвал совет в Ноттингеме, лишил должностей огромное множество шерифов и комендантов крепостей, ввел суровый налог с духовенства и рыцарства и потребовал суда над Джоном Лэклендом. Когда относительный порядок в Англии был установлен, Ричард высадился в Нормандии и начал войну против тех, кто не желал видеть его государем континентальных владений английской короны.
Тем временем многое изменилось в судьбе различных героев нашей книги, о коих немало было написано в ее начале и середине. Достаточно сказать, что Элеонора Аквитанская, всю свою жизнь уклонявшаяся от совершения таинств Святого Причастия, на склоне лет все же обратилась душой к Господу и поселилась в аббатстве Фонтевро, где ей и суждено было испустить свой последний вздох. Некогда любивший ее трубадур Бернар де Вентадорн, по ее примеру, тоже обосновался в монашеской обители, а славный Раймон Тулузский и вовсе скончался в год освобождения короля Ричарда Львиное Сердце из-под стражи.
Не нужно, я думаю, подробно описывать гибель великого короля трубадуров и трубадура королей, ибо она описана множеством замечательных авторов, и всем известно, что война между Ричардом и французским Филиппом затянулась на целых пять лет, а когда Ричард осадил замок Шалю, принадлежавший лиможскому виконту Адемару, арбалетчик по имени Бертран де Гудрун ранил его в руку отравленной стрелой. Сколько таких стрел и прочих смертоносных предметов пролетало над доблестным Ричардом в течение его жизни, полной военных подвигов, но надобно было так случиться, что именно в этот день, у стен Шалю, где, по мысли Ричарда было запрятано несметное сокровище, его ужалила остроносая дарительница безвременной кончины. Почувствовав действие яда, король приказал своему верному другу Меркадье атаковать замок, а сам поспешил вернуться в лагерь, где его ожидала последняя в жизни постель. Меркадье, овладев твердыней лиможского виконта, в отчаянии перевешал всех защитников Шалю, а арбалетчика Бертрана де Гудруна привел к умирающему льву. В эту минуту Ричард только что закончил составление завещания. Он полностью простил своего коварного брата Джона Лэкленда, уступив ему Англию со всеми землями, замками и подданными, а также три четверти сокровищ. Личные драгоценности он завещал племяннику, императору Отто, а три четверти сокровищ королевской казны расписал между верными слугами и что оставалось велел раздать беднякам. После этого им овладело настроение умиротворенности и покоя, которое удвоилось после соборования и принятия Святых Даров, коим предшествовала покаянная исповедь. И когда пред ним возникла фигура арбалетчика Бертрана, Ричард воззрел на своего убийцу если и не с любовью, то во всяком случае без ненависти.
— Ваше величество, это тот самый мерзавец, чья стрела ранила вас, — сказал Меркадье. — Как прикажете поступить с ним?
— А-а-а! — вскинул брови Ричард. — Это и впрямь ты?
— Я, — дерзко ответил Бертран де Гудрун, — и никто иной.
— Вот видишь. — вздохнул король. — Теперь я умираю. И ты убил меня. Как ты? Рад или не очень?
— Рад. И даже очень, — не страшась казни, отвечал арбалетчик.
— За что же ты так возненавидел меня? Какое зло я сотворил тебе, коль ты убил меня и нисколько не печалишься моей смерти?
— Ты своей рукой умертвил в сражении моего отца и двух братьев, коих я очень любил, — признался Бертран.
— Ах вот оно что! — выдохнул с облегчением Ричард. — Тогда прости меня.
— Нет, не прощу, и если бы мне довелось еще раз убить тебя, я бы с наслаждением повторил убийство, — скрипнул зубами Бертран.
— Хорошо ли это? — благодушным голосом произнес Ричард. — Ведь я убил твоих отца и братьев в честном бою, а ты ужалил меня отравленной стрелой, как варвар. И, к тому же, мечтаешь снова поступить так же. А ведь я не самый плохой из королей, живших на этом свете.
— Каждый король приносит миру только зло, — сказал убийца. — Хотя впрочем, — вдруг добавил он задумчиво, — и мир-то сей не заслуживает доброго слова, и чем больше в нем людей, тем больше греха, а чем меньше будет двуногих тварей, тем меньше и зла.
— Э, да ты часом не альбигоец ли? — нахмурился Ричард.
— Какое тебе дело! Ты хотел казнить меня, так и казни. Я рад буду вынести любую муку, только бы знать, что ты отправляешься в ад вместе со мной, и тебя тоже будут там поджаривать.
— Сколько же лет тебе, если не секрет? — спросил умирающий.
— Изволь, не секрет, восемнадцать, — отвечал Бертран де Гудрун.
— Ну, это еще полбеды, — усмехнулся Ричард. — Ты переменишься. Я прощаю тебе мою смерть и отпускаю на все четыре стороны. Меркадье, проследи, чтобы юношу никто не тронул. Он свободен и прощен мною.
— Да вот только ты, мерзостный василиск, не прощен мною! — крикнул тут настырный юноша. — Я настолько тебя ненавижу, что не желаю получать прощения из рук твоих. Прикажи своим людям казнить меня, а не то я отправлюсь в Фонтевро и прикончу там твою распутную мамашу, под конец жизни заделавшуюся святошей.
Ричард вспыхнул, но увидев, как Меркадье принимается не на шутку колотить молодчика, вновь вернулся к настроению благодушия и приказал:
— Я же просил, чтобы никто не тронул его и пальцем! Повторяю: отпустите молокососа с Богом. Да, и вот еще: выдайте ему сто солидов, пусть он помнит меня не только со злом. Слышишь, сынок, тебе подарят сотню солидов, ты купишь себе дом, заведешь хорошее хозяйство, женишься, и рано или поздно простишь несчастного короля, которому люди дали прозвище Львиное Сердце.
— Никогда! — воскликнул арбалетчик Бертран. Тут Меркадье увел его, а, вернувшись к умирающему Ричарду, застал его при последнем издыхании. В бреду король завещал похоронить его сердце в Руане, мозг, внутренности и кровь — в Шарру, а тело — у ног отца, под сенью материнских молитв, в аббатстве Фонтевро.
С тем он и отошел, и было это во вторник предпоследнее недели Великого поста, в год 6707 от Сотворения Мира и 1199 от Рождества Христова. Королева Беранжера, примчавшись в лагерь под Шалю, оплакала хладный труп своего возлюбленного супруга, а верный Меркадье так сильно переживал гибель государя, что сам изловил отпущенного Бертрана де Гудруна и своими руками содрал с него кожу, после чего велел повесить, а деньги, подаренные арбалетчику королем Ричардом, рассыпать по округе, и чтобы никто не смел к ним прикасаться.
Впрочем, и это в достаточной мере известно каждому, а посему нам остается закончить свое повествование. Но оно было бы не полным, если бы мы не сказали несколько слов о последних годах жизни другого нашего персонажа, о коем известно гораздо меньше, нежели о Ричарде, а точнее сказать — почти вообще ничего не известно, ибо, в отличие от доблестного короля Львиное Сердце, он старательно избегал славы и где только мог уничтожал следы своего существования в мире.
В тот год, когда короля Ричарда судили в Шпейере, навигатору тайного ордена Креста и Розы и сенешалю тамплиеров Жану де Жизору исполнилось шестьдесят лет. С позором покидая Шпейер, где рухнули все его надежды на то, что Ричарду будет вынесен суровый приговор, Жан почему-то больше всего негодовал, что пленный король назвал его старым. Что он законченный лжец, вор, сплетник и негодяй, навигатор уже давно о себе догадывался. Но старый?! Старым он себя никоим образом не ощущал. Нет, он был полон сил и намеревался прожить еще столько, сколько в свое время прожил великий Жизорский вяз, и для достижения этой цели, он знал, требуется только одно — постоянно питаться новыми и новыми жертвами, как ведьма Мелузина, которая, как поговаривали, вновь объявилась, на сей раз где-то на Востоке, во владениях русского князя Всеволода.