— Понятно, — кивнул я. — Мы согласны на Кришмана. Сэмюэля Кришмана. А не на папочкиного протеже.
Он нахмурился.
— Боюсь, что мне придется попросить вас...
— Скажите ему — Уиллард Келли.
— Но вы сказали, что вас зовут Рэймонд.
— Это мой отец.
— Кто? Рэймонд?
— Мистер, вы осел. — Я указал на телефон. — Позвоните Сэмюэлю Кришману и скажите, что здесь сын Уилларда Келли.
— И не подумаю.
Я подошел к столу и поднял телефонную трубку. Он попытался вырвать ее у меня.
— Билл, — сказал я.
Глянув на Билла, который обходил вокруг стола, молодой Макэрдл побледнел и откинулся на спинку кресла.
— Вы так просто отсюда не уйдете, — пообещал он, но особой уверенности в его голосе не чувствовалось. Обычно такую фразу говорят, когда вас заставляют что-то делать, и вы не можете этому помешать.
На телефонном аппарате под наборным диском был расположен ряд кнопок. Я нажал на ту, где было написано «Местный». В трубке была полная тишина. Я набрал ноль. По-прежнему ничего. Тогда я крутанул первый попавшийся номер.
— Алло? — послышался мужской голос.
— Черт побери, никак не могу вспомнить, какой номер у Сэмюэля.
— Восемь.
Я дал отбой и тут же набрал восьмерку. Трубку снял старик.
— Я сын Уилларда Келли. И хотя я не такой тупой, как сын Эндрю Макэрдла, но до сих пор торчу в его кабинете.
— Еще раз повторите имя.
— Вы прекрасно все слышали. Уиллард Келли.
— Лестер там?
— Макэрдл номер два? Да.
— Скажите ему, чтобы проводил вас до моего кабинета.
— Скажите ему сами. Мне он не поверит.
Я протянул трубку Лестеру, и он взял ее с таким видом, будто боялся, что она его укусит. Он покивал, слушая Кришмана, потом положил трубку и повернулся ко мне.
— Могли бы вести себя и повежливей.
— Только не с тобой.
Он повел нас по коридору, одна стена которого была выкрашена в зеленый, а другая в ржаво-коричневый цвет. Белый потолок, на полу черный линолеум, двери пастельных тонов. В самом конце коридора была светло-коричневая дверь без надписи. Мы вошли, и Макэрдл, передав нас затянутой в узкое платье брюнетке с лакированной прической, поспешно удалился. Та, нажав на клавишу селектора, пропустила нас в кабинет Кришмана.
Когда я был маленьким, то верил в существование Главного Бизнесмена.
Мне казалось, что в мире бизнеса царит строжайшая иерархия: на нижней ступеньке — бакалейные лавки и кинотеатры, в середине — склады и фабрики, а почти на самой вершине пирамиды — Уолл-стрит. А всем этим управляет Главный Бизнесмен. Он представлялся мне в виде похожего на Плуто[3] морщинистого седовласого старца в черном кожаном кресле. Слева от него — шофер в черной фуражке, справа — сиделка в белом халате, и каждая его морщина олицетворяет очередное десятилетие, проведенное в созерцании беспощадной конкурентной борьбы, полной жестокости и коварства.
Приблизительно таким и оказался Сэмюэль Кришман, правда, без шофера и сиделки, но во вращающемся черном кожаном кресле. Он сидел за огромным полированным столом из красного дерева в окружении двух черных телефонов, толстого гроссбуха в коричневой обложке и груды документов, напечатанных на желтоватой бумаге. Ее цвет, казалось, намекал на то, что в свое время за закрытыми дверями этого кабинета было проделано немало темных делишек.
— Извините, что не встаю, — проскрипел он. Четыре слова, которые он мог произнести не думая, пока внимательно разглядывал нас. Он небрежно махнул похожей на высохший корень рукой в сторону двух кожаных кресел, и на его манжете сверкнула золотая запонка в виде монеты с профилем какого-то римлянина. — Вы сказали, что вы сын Уилларда Келли, — продолжал он, глядя на меня.
— Мы оба его сыновья. Это Уиллард-младший, а я — Рэймонд.
Его бледные глазки внимательно ощупали Билла и снова перескочили на меня.
— Но главный оратор — вы. Ведь это вы говорили со мной по телефону.
Пока что все было просто. Я смотрел на него, Билл — на меня.
— Мой отец когда-то здесь работал.
Кришман снова улыбнулся, продемонстрировав отличный набор ослепительно-белых вставных зубов, выглядевших совершенно не к месту на его утиной физиономии.
— Не здесь, если уж быть совсем точным. В то время наша фирма находилась ближе к центру.
— Он поступил к вам на работу в августе тридцатого.
— Наверное. Точно не помню.
— Однажды, когда рассматривалось дело Морриса Зильбера, его имя попало в «Таймс». О нем напечатали биографический очерк.
На этот раз Кришман улыбнулся, не разжимая губ, и это выглядело куда симпатичнее.
— Да, я хорошо это помню. Уиллард был очень смущен. Это был тихий молодой человек. В отличие от сына. — Говорил он так, словно Билла здесь не было.
— Два месяца назад он попал в «Таймс» еще раз, — сказал я. — Не доводилось читать?
Он нахмурился, отчего кожа у него на лбу сморщилась.
— Насколько я помню, нет. Должно быть, пропустил. — Он снова оскалил зубы в усмешке. — В моем возрасте редко читают что-либо, кроме некрологов.
Теперь я его раскусил. Когда он улыбался, показывая зубы, улыбка была фальшивой.
— Да, — кивнул я, — это не было на странице некрологов, но с ним случилось то же самое. Его убили.
— Убили?
— Застрелили. Из машины, когда он сидел за рулем. А вместе с ним был я.
— Ага, понятно... Вы узнали кого-нибудь из нападавших?
— Еще узнаю.
— Понятно. — Он сложил руки на обложке гроссбуха, — Потому-то вы сюда и пришли. Вы хотите отомстить.
— Это только во вторую очередь. А сначала я хочу знать все. Меня три года не было в стране, я служил в ВВС в Германии, недавно вернулся. Нет ни девушки, ни планов на будущее. — Я указал большим пальцем в сторону Билла. Он здесь ни при чем. Женат, есть ребенок. А все, что у меня было, — это мой родной дом и отец. Он не был в Нью-Йорке двадцать три года и думал, что его оставили в покое. А они пришли вновь, и это тогда, когда я нуждался в нем больше всего. Пришли нагло, с ухмылкой. — Я замолчал, и в комнате повисла тишина. Сняв руки с деревянных подлокотников кресла, я увидел, что на ладонях остались красные полосы. — И я хочу знать — почему?
— Они убили мою жену, — сказал Билл. Это прозвучало как своеобразное, хотя и резкое, извинение за наше вторжение.
Кришман вздохнул и провел по лицу своей высохшей ладонью. Теперь он уже не был похож на Главного Бизнесмена, а превратился в обыкновенного старика, который боится выйти в отставку, потому что многие его друзья умерли, стоило им решиться на это.
— Все это было так давно, — наконец сказал он. — В наше время такое уже невозможно. Ничего подобного больше никогда не случится.
— А Анастасия? — напомнил я. — А ослепление Виктора Рейзеля? Арнольд Шустер, двадцатидвухлетний свидетель, убит в пятьдесят первом году.
— Наша фирма уже почти двадцать лет не имеет ничего общего с этими людьми. Тогда были другие обстоятельства...
— Макэрдл номер один?
Он покачал головой, и его губы растянулись в улыбке.
— Филипп Ламарк. Его имя в названии фирмы стояло вторым, но старшим партнером был именно он.
— Он умер в тридцать пятом.
— Чтобы освободиться от подобных связей, требуется время.
— И когда вы от них освободились?
— Незадолго до войны. Кажется, в сороковом году.
— Отец тогда работал у вас?
— Как раз примерно в то время он уволился. И, насколько мне известно, уехал из города.
— Это было в том же году, когда осудили Эдди Кэппа?
— Эдди Кэппа?.. Ах да, за уклонение от уплаты налогов. Вы должны понять, с тех пор прошло очень много времени...
— Он уже вышел?
— Кэпп? Понятия не имею. Вы считаете, что между ним и смертью вашего отца существует какая-то связь?
— Когда отец умирал, он успел сказать «Кэпп», вот и все.
— А вы уверены, что он имел в виду именно его?
— Нет, но похоже на то. Как, по-вашему, Макэрдлу об этом было бы известно?
— О чем?
— Что Кэпп на свободе.
— Сомневаюсь. Полагаю, вы хотите с ним поговорить?
— Да.
Он кивнул.
— Я ему позвоню. Уверен, что он согласится. Мы все очень любили Уилларда. Для своего возраста он был блестящим юристом. — Он кивнул в сторону Билла. — Вы очень на него похожи. А вы, — он вновь повернулся ко мне, — больше похожи на Эдит. Те же волосы, овал лица...
— Да уж наверное.
— Насколько я понял из ваших слов, ваша мать умерла?
— Да, в Бингхэмптоне, когда мне было два года.
— Так вот куда он уехал! Ему бы следовало остаться в Нью-Йорке. В другом месте его талант пропал бы впустую. Хотя он специализировался на корпоративном праве, но в суде выступал прекрасно.
— В Бингхэмптоне он занимался тем же самым. Время от времени. Так вы говорите, что теперь у вас клиенты совсем другого рода?
— Да. Еще с довоенных времен. Торговые пароходные компании, производители тары и так далее. В основном промышленные корпорации.
— Дело Кэппа о неуплате налогов вел Макэрдл?
— Насколько я помню, да.
— Мой отец имел какое то отношение к этому делу?
— Я бы сказал, что да. Он вел дела Кэппа.
— Что??
— Как правило, он вел все легальные финансовые дела Кэппа. Видите ли, каждый наш постоянный клиент имеет своего куратора из числа наших сотрудников, который занимается всеми или почти всеми юридическими вопросами. Разумеется, процесс об уклонении от уплаты налогов — совсем другое дело. Не хочу сказать, что Уиллард Келли справился бы с ним хуже другого, но в то время Кэпп был очень важным клиентом. И было необходимо, чтобы процесс вел один из компаньонов фирмы.
— А кто еще был постоянным клиентом отца?
— Понятия не имею.
— А если поднять архивы?
Он покачал головой.
— Некоторые дела мы храним по семь лет, другие — по пятнадцать, и уж совсем немногие по двадцать. В архиве просто не осталось документов того периода. А ваш отец ушел от нас более двадцати лет назад.
— Если бы сейчас у вас был клиент такого уровня, вы бы сохранили его дело?
— Скорее всего, да.
— А как насчет Морриса Зильбера?
— Это то самое дело, когда «Таймс» напечатала очерк о вашем отце?
— Да.
— Простите, но даже тогда Зильбер был мелкой сошкой. Не имею ни малейшего представления, где он сейчас и жив ли вообще.
— Да, конечно.
— Вы не можете вспомнить кого-нибудь еще? — Он широко улыбнулся, раскинув руки со слегка дрожащими ладонями. — Поймите, это было так давно.
— Понимаю. Вы сказали, что можете позвонить Макэрдлу номер один.
— Разумеется.
Несколько минут он говорил по телефону. В разговоре называл Макэрдла «Эндрю», а не «Энди» или еще как-нибудь. Наконец он положил трубку.
— У вас есть машина?
— Да, — во второй раз за время разговора подал голос Билл.
— Он живет на Лонг-Айленде, — начал объяснять ему Кришман. — На северном берегу, сразу же за Кингс-парком. Там у него поместье.
Билл молча кивал, пока тот рассказывал ему, по какому шоссе ехать, где свернуть и так далее. Затем мы встали, я поблагодарил Кришмана за потраченное время, а он похвалил отца за то, что тот вырастил таких отличных ребят.
У двери я обернулся.
— Скажите, мистер Кришман, до сорокового года, еще до того, как вы перешли на законопослушную клиентуру, скольким профессиональным преступникам вы помогли избежать наказания?
— Понятия не имею.
— Но больше сотни наберется?
— О да, — он скупо улыбнулся. — Гораздо больше.
— И вы не боитесь возмездия со стороны правосудия?
— Это после стольких-то лет? Ничуть.
— Вас никогда не привлекут к ответственности?
— Никогда. Я в этом убежден.
— И, само собой, вы не лишитесь ваших денег и положения в обществе. У вас есть язва желудка или еще что-нибудь в этом роде?
— Нет, я совершенно здоров. Мой доктор говорит, что я вполне могу дотянуть до ста. А что? Вы что-то хотите этим сказать?
— Да, но не вам, а своему брату. Его нужно воспитывать. Он все еще верит в Хороших ребят и Плохих парней. Что они такими рождаются и такими же живут всю жизнь. Ну и, конечно, в то, что всегда побеждают только Хорошие ребята, а Плохие парни проигрывают.
Кришман снова скупо улыбнулся.
— В эти сказки верит огромное большинство людей. Им так удобнее.
— Пока в ход не идут пистолеты.
Он нахмурился.
— Боюсь, что мне придется попросить вас...
— Скажите ему — Уиллард Келли.
— Но вы сказали, что вас зовут Рэймонд.
— Это мой отец.
— Кто? Рэймонд?
— Мистер, вы осел. — Я указал на телефон. — Позвоните Сэмюэлю Кришману и скажите, что здесь сын Уилларда Келли.
— И не подумаю.
Я подошел к столу и поднял телефонную трубку. Он попытался вырвать ее у меня.
— Билл, — сказал я.
Глянув на Билла, который обходил вокруг стола, молодой Макэрдл побледнел и откинулся на спинку кресла.
— Вы так просто отсюда не уйдете, — пообещал он, но особой уверенности в его голосе не чувствовалось. Обычно такую фразу говорят, когда вас заставляют что-то делать, и вы не можете этому помешать.
На телефонном аппарате под наборным диском был расположен ряд кнопок. Я нажал на ту, где было написано «Местный». В трубке была полная тишина. Я набрал ноль. По-прежнему ничего. Тогда я крутанул первый попавшийся номер.
— Алло? — послышался мужской голос.
— Черт побери, никак не могу вспомнить, какой номер у Сэмюэля.
— Восемь.
Я дал отбой и тут же набрал восьмерку. Трубку снял старик.
— Я сын Уилларда Келли. И хотя я не такой тупой, как сын Эндрю Макэрдла, но до сих пор торчу в его кабинете.
— Еще раз повторите имя.
— Вы прекрасно все слышали. Уиллард Келли.
— Лестер там?
— Макэрдл номер два? Да.
— Скажите ему, чтобы проводил вас до моего кабинета.
— Скажите ему сами. Мне он не поверит.
Я протянул трубку Лестеру, и он взял ее с таким видом, будто боялся, что она его укусит. Он покивал, слушая Кришмана, потом положил трубку и повернулся ко мне.
— Могли бы вести себя и повежливей.
— Только не с тобой.
Он повел нас по коридору, одна стена которого была выкрашена в зеленый, а другая в ржаво-коричневый цвет. Белый потолок, на полу черный линолеум, двери пастельных тонов. В самом конце коридора была светло-коричневая дверь без надписи. Мы вошли, и Макэрдл, передав нас затянутой в узкое платье брюнетке с лакированной прической, поспешно удалился. Та, нажав на клавишу селектора, пропустила нас в кабинет Кришмана.
Когда я был маленьким, то верил в существование Главного Бизнесмена.
Мне казалось, что в мире бизнеса царит строжайшая иерархия: на нижней ступеньке — бакалейные лавки и кинотеатры, в середине — склады и фабрики, а почти на самой вершине пирамиды — Уолл-стрит. А всем этим управляет Главный Бизнесмен. Он представлялся мне в виде похожего на Плуто[3] морщинистого седовласого старца в черном кожаном кресле. Слева от него — шофер в черной фуражке, справа — сиделка в белом халате, и каждая его морщина олицетворяет очередное десятилетие, проведенное в созерцании беспощадной конкурентной борьбы, полной жестокости и коварства.
Приблизительно таким и оказался Сэмюэль Кришман, правда, без шофера и сиделки, но во вращающемся черном кожаном кресле. Он сидел за огромным полированным столом из красного дерева в окружении двух черных телефонов, толстого гроссбуха в коричневой обложке и груды документов, напечатанных на желтоватой бумаге. Ее цвет, казалось, намекал на то, что в свое время за закрытыми дверями этого кабинета было проделано немало темных делишек.
— Извините, что не встаю, — проскрипел он. Четыре слова, которые он мог произнести не думая, пока внимательно разглядывал нас. Он небрежно махнул похожей на высохший корень рукой в сторону двух кожаных кресел, и на его манжете сверкнула золотая запонка в виде монеты с профилем какого-то римлянина. — Вы сказали, что вы сын Уилларда Келли, — продолжал он, глядя на меня.
— Мы оба его сыновья. Это Уиллард-младший, а я — Рэймонд.
Его бледные глазки внимательно ощупали Билла и снова перескочили на меня.
— Но главный оратор — вы. Ведь это вы говорили со мной по телефону.
Пока что все было просто. Я смотрел на него, Билл — на меня.
— Мой отец когда-то здесь работал.
Кришман снова улыбнулся, продемонстрировав отличный набор ослепительно-белых вставных зубов, выглядевших совершенно не к месту на его утиной физиономии.
— Не здесь, если уж быть совсем точным. В то время наша фирма находилась ближе к центру.
— Он поступил к вам на работу в августе тридцатого.
— Наверное. Точно не помню.
— Однажды, когда рассматривалось дело Морриса Зильбера, его имя попало в «Таймс». О нем напечатали биографический очерк.
На этот раз Кришман улыбнулся, не разжимая губ, и это выглядело куда симпатичнее.
— Да, я хорошо это помню. Уиллард был очень смущен. Это был тихий молодой человек. В отличие от сына. — Говорил он так, словно Билла здесь не было.
— Два месяца назад он попал в «Таймс» еще раз, — сказал я. — Не доводилось читать?
Он нахмурился, отчего кожа у него на лбу сморщилась.
— Насколько я помню, нет. Должно быть, пропустил. — Он снова оскалил зубы в усмешке. — В моем возрасте редко читают что-либо, кроме некрологов.
Теперь я его раскусил. Когда он улыбался, показывая зубы, улыбка была фальшивой.
— Да, — кивнул я, — это не было на странице некрологов, но с ним случилось то же самое. Его убили.
— Убили?
— Застрелили. Из машины, когда он сидел за рулем. А вместе с ним был я.
— Ага, понятно... Вы узнали кого-нибудь из нападавших?
— Еще узнаю.
— Понятно. — Он сложил руки на обложке гроссбуха, — Потому-то вы сюда и пришли. Вы хотите отомстить.
— Это только во вторую очередь. А сначала я хочу знать все. Меня три года не было в стране, я служил в ВВС в Германии, недавно вернулся. Нет ни девушки, ни планов на будущее. — Я указал большим пальцем в сторону Билла. Он здесь ни при чем. Женат, есть ребенок. А все, что у меня было, — это мой родной дом и отец. Он не был в Нью-Йорке двадцать три года и думал, что его оставили в покое. А они пришли вновь, и это тогда, когда я нуждался в нем больше всего. Пришли нагло, с ухмылкой. — Я замолчал, и в комнате повисла тишина. Сняв руки с деревянных подлокотников кресла, я увидел, что на ладонях остались красные полосы. — И я хочу знать — почему?
— Они убили мою жену, — сказал Билл. Это прозвучало как своеобразное, хотя и резкое, извинение за наше вторжение.
Кришман вздохнул и провел по лицу своей высохшей ладонью. Теперь он уже не был похож на Главного Бизнесмена, а превратился в обыкновенного старика, который боится выйти в отставку, потому что многие его друзья умерли, стоило им решиться на это.
— Все это было так давно, — наконец сказал он. — В наше время такое уже невозможно. Ничего подобного больше никогда не случится.
— А Анастасия? — напомнил я. — А ослепление Виктора Рейзеля? Арнольд Шустер, двадцатидвухлетний свидетель, убит в пятьдесят первом году.
— Наша фирма уже почти двадцать лет не имеет ничего общего с этими людьми. Тогда были другие обстоятельства...
— Макэрдл номер один?
Он покачал головой, и его губы растянулись в улыбке.
— Филипп Ламарк. Его имя в названии фирмы стояло вторым, но старшим партнером был именно он.
— Он умер в тридцать пятом.
— Чтобы освободиться от подобных связей, требуется время.
— И когда вы от них освободились?
— Незадолго до войны. Кажется, в сороковом году.
— Отец тогда работал у вас?
— Как раз примерно в то время он уволился. И, насколько мне известно, уехал из города.
— Это было в том же году, когда осудили Эдди Кэппа?
— Эдди Кэппа?.. Ах да, за уклонение от уплаты налогов. Вы должны понять, с тех пор прошло очень много времени...
— Он уже вышел?
— Кэпп? Понятия не имею. Вы считаете, что между ним и смертью вашего отца существует какая-то связь?
— Когда отец умирал, он успел сказать «Кэпп», вот и все.
— А вы уверены, что он имел в виду именно его?
— Нет, но похоже на то. Как, по-вашему, Макэрдлу об этом было бы известно?
— О чем?
— Что Кэпп на свободе.
— Сомневаюсь. Полагаю, вы хотите с ним поговорить?
— Да.
Он кивнул.
— Я ему позвоню. Уверен, что он согласится. Мы все очень любили Уилларда. Для своего возраста он был блестящим юристом. — Он кивнул в сторону Билла. — Вы очень на него похожи. А вы, — он вновь повернулся ко мне, — больше похожи на Эдит. Те же волосы, овал лица...
— Да уж наверное.
— Насколько я понял из ваших слов, ваша мать умерла?
— Да, в Бингхэмптоне, когда мне было два года.
— Так вот куда он уехал! Ему бы следовало остаться в Нью-Йорке. В другом месте его талант пропал бы впустую. Хотя он специализировался на корпоративном праве, но в суде выступал прекрасно.
— В Бингхэмптоне он занимался тем же самым. Время от времени. Так вы говорите, что теперь у вас клиенты совсем другого рода?
— Да. Еще с довоенных времен. Торговые пароходные компании, производители тары и так далее. В основном промышленные корпорации.
— Дело Кэппа о неуплате налогов вел Макэрдл?
— Насколько я помню, да.
— Мой отец имел какое то отношение к этому делу?
— Я бы сказал, что да. Он вел дела Кэппа.
— Что??
— Как правило, он вел все легальные финансовые дела Кэппа. Видите ли, каждый наш постоянный клиент имеет своего куратора из числа наших сотрудников, который занимается всеми или почти всеми юридическими вопросами. Разумеется, процесс об уклонении от уплаты налогов — совсем другое дело. Не хочу сказать, что Уиллард Келли справился бы с ним хуже другого, но в то время Кэпп был очень важным клиентом. И было необходимо, чтобы процесс вел один из компаньонов фирмы.
— А кто еще был постоянным клиентом отца?
— Понятия не имею.
— А если поднять архивы?
Он покачал головой.
— Некоторые дела мы храним по семь лет, другие — по пятнадцать, и уж совсем немногие по двадцать. В архиве просто не осталось документов того периода. А ваш отец ушел от нас более двадцати лет назад.
— Если бы сейчас у вас был клиент такого уровня, вы бы сохранили его дело?
— Скорее всего, да.
— А как насчет Морриса Зильбера?
— Это то самое дело, когда «Таймс» напечатала очерк о вашем отце?
— Да.
— Простите, но даже тогда Зильбер был мелкой сошкой. Не имею ни малейшего представления, где он сейчас и жив ли вообще.
— Да, конечно.
— Вы не можете вспомнить кого-нибудь еще? — Он широко улыбнулся, раскинув руки со слегка дрожащими ладонями. — Поймите, это было так давно.
— Понимаю. Вы сказали, что можете позвонить Макэрдлу номер один.
— Разумеется.
Несколько минут он говорил по телефону. В разговоре называл Макэрдла «Эндрю», а не «Энди» или еще как-нибудь. Наконец он положил трубку.
— У вас есть машина?
— Да, — во второй раз за время разговора подал голос Билл.
— Он живет на Лонг-Айленде, — начал объяснять ему Кришман. — На северном берегу, сразу же за Кингс-парком. Там у него поместье.
Билл молча кивал, пока тот рассказывал ему, по какому шоссе ехать, где свернуть и так далее. Затем мы встали, я поблагодарил Кришмана за потраченное время, а он похвалил отца за то, что тот вырастил таких отличных ребят.
У двери я обернулся.
— Скажите, мистер Кришман, до сорокового года, еще до того, как вы перешли на законопослушную клиентуру, скольким профессиональным преступникам вы помогли избежать наказания?
— Понятия не имею.
— Но больше сотни наберется?
— О да, — он скупо улыбнулся. — Гораздо больше.
— И вы не боитесь возмездия со стороны правосудия?
— Это после стольких-то лет? Ничуть.
— Вас никогда не привлекут к ответственности?
— Никогда. Я в этом убежден.
— И, само собой, вы не лишитесь ваших денег и положения в обществе. У вас есть язва желудка или еще что-нибудь в этом роде?
— Нет, я совершенно здоров. Мой доктор говорит, что я вполне могу дотянуть до ста. А что? Вы что-то хотите этим сказать?
— Да, но не вам, а своему брату. Его нужно воспитывать. Он все еще верит в Хороших ребят и Плохих парней. Что они такими рождаются и такими же живут всю жизнь. Ну и, конечно, в то, что всегда побеждают только Хорошие ребята, а Плохие парни проигрывают.
Кришман снова скупо улыбнулся.
— В эти сказки верит огромное большинство людей. Им так удобнее.
— Пока в ход не идут пистолеты.
Глава 8
До поместья Макэрдла было около сорока миль. Мы перебрались через Триборо-бридж и выехали на Экспрессуэй. Первые десять — пятнадцать миль окрестности представляли собой тот же Нью-Йорк, разделенный автострадой, но после Флорал-парка и Минеолы местность стала больше напоминать пригород.
Время от времени слева от нас между домами и рощицами мелькал пролив Лонг-Айленд, но сам Лонг-Айленд напоминал остров не больше, чем Манхэттен.
Последние полторы мили мы проехали по частной асфальтированной дороге, которую Макэрдл делил с двумя другими миллионерами. Его дом был третьим и последним в ряду — там, где дорога кончалась круглой площадкой. В центре круга зеленела маленькая лужайка, по которой расхаживал негр с газонокосилкой. Первый этаж дома был построен из кирпича, второй — из длинных гладких досок.
Когда мы вышли из машины, негр остановился и, стянув с головы серую войлочную шляпу, принялся вытирать лицо платком, украдкой нас разглядывая.
Косилку он выключать не стал, и она продолжала громко тарахтеть. Наконец, насмотревшись вдоволь, он нахлобучил шляпу на голову и вернулся к своей работе.
Мы поднялись на крыльцо и постучали в дверь, затянутую мелкой сеткой.
Она была заперта, а звонка не было видно. Тогда я замолотил по двери кулаком и крикнул. Вскоре дверь распахнулась, и человек в белом пиджаке и с полотенцем вопросительно посмотрел на нас сквозь сетку.
— Келли, — сказал я. — Нас ждут.
— Он в купальне, — буркнул слуга, указал направо и тут же закрыл дверь.
Позади дома сразу же начинался лес. Среди деревьев под уклон петляла тропинка, и мы зашагали по ней.
Впереди послышались чьи-то голоса. Спуск стал круче. Сквозь просветы между деревьями показалась синяя поверхность воды.
Неожиданно деревья расступились, и мы оказались на узкой тенистой полянке, одна сторона которой представляла собой полоску скатанной гальки.
На мелководье стояла светловолосая девчушка в купальном костюме и наполняла водой маленькое зеленое ведерко.
Поляна была окружена деревьями и кустами, ветви которых нависали над водой. Справа были некрашеные деревянные мостки для прыжков в воду, рядом на волнах покачивалась белая моторка, в которой сидели парень и девушка лет двадцати. На берегу в легких проволочных шезлонгах расположились четыре человека и, переговариваясь, наблюдали за девчушкой.
Женщина лет двадцати семи в белом купальнике со светлопепельными волосами и морщинками между бровями, скорее всего, была матерью девочки и сестрой одного из сидевших в лодке. Неприметного вида полная парочка средних лет, судя по всему, была ее родителями он — брат Макэрдла, которого я видел в конторе, только постарше, строже и вряд ли адвокат. Толстый лысый старик в молодежном спортивном костюме, надо полагать, и был Эндрю Макэрдлом-старшим.
Из коротких рукавов его белой рубашки торчали тонкие бледные руки со вздувшимися синими венами. Мышцы были такими слабыми, что верхняя сторона рук походила на кости, обтянутые дряблой кожей, а снизу свисали длинные складки жира. Расстегнутый ворот рубашки открывал бледно серую морщинистую кожу, нависавшую над конвульсивно подрагивающим кадыком. Груди практически не было — тонкая ткань рубашки обтягивала огромный живот. Светло-коричневые брюки болтались на тонких ногах, босые подошвы которых походили на застывшие гипсовые отливки.
Он дремал, откинув голову, полуоткрыв рот и плотно сомкнув глаза дряблыми веками, испещренными тонкой сеточкой вен и шумно дышал.
Человек средних лет что-то говорил своей соседке, но, увидев нас, сразу замолчал. Женщины тоже повернулись к нам, но блондинка тут же вновь принялась наблюдать за девочкой. Парень и девушка прекратили раскачивать лодку и неприязненно уставились на нас. Девчушка с ведерком, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, неожиданно засмеялась и шлепнулась в воду.
Старик громко сглотнул, мотнув головой, открыл глаза и уставился на Билла.
— Уиллард, — невнятно произнес он.
Судя по голосу, когда-то у него был раскатистый бас.
Мы подошли к нему поближе.
— Вам звонил мистер Кришман.
Постепенно его взгляд стал осмысленным — Да, — прохрипел он. — Артур, иди в дом. Вы все, идите в дом.
Женщина средних лет улыбнулась совсем как косметичка из салона красоты.
— Вам не стоит утомляться, папа, — пропела она, а потом встала и обняла его, надеясь, что все увидят, какая она заботливая. Но обняла, словно боялась задушить.
— Пойдем, — позвал ее Артур.
— Линда, — окликнула девочку блондинка. — Иди сюда.
Выбежав из воды со своим ведерком, та остановилась передо мной и с серьезным видом принялась внимательно разглядывать, хотя солнце било ей прямо в глаза.
— Почему ты хромаешь? — спросила она.
— Я попал в аварию.
— Когда?
— Линда, ну иди же ко мне! — позвала ее мать — Два месяца назад, — ответил я.
— Где?
— Тебя мама зовет.
Пройдя мимо нас, Макэрдлы гуськом зашагали по тропинке к лесу.
Блондинка заставила девочку вылить воду из ведра, и они скрылись за деревьями.
Макэрдл предложил нам сесть и начал нас разглядывать, откинувшись на спинку шезлонга и под странным углом положив голову на выцветшую подушку.
— Ваш отец мертв, — произнес он голосом, прозвучавшим чуть громче шепота.
— Я хочу знать все про Эдди Кэппа, — сказал я.
— Он попал в тюрьму. Это было давно, — произнес он, медленно покачивая головой. — У федерального правительства, Эдди, на твой счет совсем другие планы.
— И он до сих пор в тюрьме? Эдди Кэпп все еще в тюрьме?
— Да, наверное. Не знаю. Сейчас я нахожусь в бессрочном отпуске, молодой человек. Я больше не прикован цепями к этой фирме, я... — Он опять уставился на Билла и нахмурился. — Уиллард? Ты ведь знаешь, что тебе нельзя сюда приезжать. Ты...
Биллу стало страшно.
— Нет, вы говорите про моего отца, — поспешно запротестовал он, сбив Макэрдла с толку еще до того, как тот успел сказать что-нибудь полезное.
Глаза Макэрдла вновь прояснились Он снова был в настоящем и, вспомнив, что он только что сказал, настороженно посмотрел на меня.
— Почему он не должен был сюда приезжать? — спросил я.
— Кто? О чем вы говорите? Я в отставке, я старый человек, у меня больное сердце...
— Мой отец не должен был приезжать в Нью-Йорк, так? Почему?
— Не знаю. Иногда меня подводит память, я не всегда отдаю себе отчет в том, что говорю.
Парень и девушка вышли на берег. Макэрдл гневно нахмурился.
— Вон отсюда! Не лезьте не в свое дело!
— Мы идем в дом, — с вызовом сказала девушка. Всю жизнь у нее были деньги и, наверное, ей было все равно, получит она от него что-нибудь в наследство или нет. — Пошли, Ларри.
Они остановились и начали лениво собирать полотенца, сигареты и солнечные очки.
— Наверное, вам лучше поторопиться, — сказал я.
Девушка сверкнула на меня глазами, собираясь сказать что-то язвительное, но не решилась. Схватив свои вещи и недовольно хмыкнув, она с обиженным видом пошла по тропинке, покачивая бедрами. Парень, сердито глядя на меня, поиграл мышцами, возмущенный, что его бросили одного, и побежал за ней.
Когда они скрылись из виду, я повернулся к Макэрдлу.
— Кто мог знать, выпустили Эдди Кэппа или нет?
— Не знаю, это было давно. — Его глаза затуманились, затем снова прояснились. — Может быть, его сестра Доротея. Она вышла замуж за одного менеджера.
— Как его фамилия?
— Стараюсь вспомнить. Картер или что-то в этом роде. Кэстл, Кимболл...
Кемпбелл! Да-да, именно так. Роберт Кемпбелл.
Я записал имя в блокнот.
— Это произошло в Нью-Йорке?
— Да, он был управляющим целой сети универмагов в Бруклине. Кажется, «Бохэк»... Нет, точно не помню. Такой шустрый молодой человек. Она тоже была молодой, куда моложе своего брата. Симпатичная штучка, с такими блестящими черными волосами... — Он снова уставился в пространство, поглощенный воспоминаниями.
— Кто велел Уилларду Келли держаться подальше от Нью-Йорка?
— Что-что? — Он слегка приподнял голову, но тут же снова уронил ее на подушку. — Я старик, меня подводит память, у меня больное сердце. Вы не должны полагаться на мои слова. Надо было отказать Сэмюэлю. Надо было сказать «нет».
— Сэмюэлю Кришману? Он ведь не знает ответа на этот вопрос, правда?
— Этот дурак никогда ничего не знал.
Он расхохотался, при этом его брюхо затряслось.
— Но вы-то знаете.
Он снова затянул свою песню про то, какой он старый и больной.
— Скажите, кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города? не отставал я — Не знаю.
— Кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города?
— Я не знаю. Убирайтесь!
— Последний раз спрашиваю, кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города?
— Нет. Нет!
— Вы мне скажете, — прошипел я. — Или я вас убью.
— Я старый больной человек...
— Вы умрете. Здесь и сейчас.
— Отпустите меня. Оставьте прошлое в покое!
Я опустил голову и, прикрывая лицо руками, вытащил стеклянный глаз.
Потом закрыл левый глаз, и для меня наступила темнота. Правый глаз оставался открытым, но без стекляшки это, должно быть, выглядело ужасно. Теплый протез катался у меня в ладони.
Я опустил руки, склонился над Макэрдлом и, зловеще улыбнувшись, завыл:
— Теперь я вижу твою душу! Она черна!
Услышав, как он ахнул и сдавленно захрипел, я открыл глаз. Макэрдл корчился в шезлонге, с ужасом глядя на меня. Лицо его было темно-лиловым.
Я вздохнул и вставил протез обратно. Билл уже мчался по тропинке, зовя на помощь.
Время от времени слева от нас между домами и рощицами мелькал пролив Лонг-Айленд, но сам Лонг-Айленд напоминал остров не больше, чем Манхэттен.
Последние полторы мили мы проехали по частной асфальтированной дороге, которую Макэрдл делил с двумя другими миллионерами. Его дом был третьим и последним в ряду — там, где дорога кончалась круглой площадкой. В центре круга зеленела маленькая лужайка, по которой расхаживал негр с газонокосилкой. Первый этаж дома был построен из кирпича, второй — из длинных гладких досок.
Когда мы вышли из машины, негр остановился и, стянув с головы серую войлочную шляпу, принялся вытирать лицо платком, украдкой нас разглядывая.
Косилку он выключать не стал, и она продолжала громко тарахтеть. Наконец, насмотревшись вдоволь, он нахлобучил шляпу на голову и вернулся к своей работе.
Мы поднялись на крыльцо и постучали в дверь, затянутую мелкой сеткой.
Она была заперта, а звонка не было видно. Тогда я замолотил по двери кулаком и крикнул. Вскоре дверь распахнулась, и человек в белом пиджаке и с полотенцем вопросительно посмотрел на нас сквозь сетку.
— Келли, — сказал я. — Нас ждут.
— Он в купальне, — буркнул слуга, указал направо и тут же закрыл дверь.
Позади дома сразу же начинался лес. Среди деревьев под уклон петляла тропинка, и мы зашагали по ней.
Впереди послышались чьи-то голоса. Спуск стал круче. Сквозь просветы между деревьями показалась синяя поверхность воды.
Неожиданно деревья расступились, и мы оказались на узкой тенистой полянке, одна сторона которой представляла собой полоску скатанной гальки.
На мелководье стояла светловолосая девчушка в купальном костюме и наполняла водой маленькое зеленое ведерко.
Поляна была окружена деревьями и кустами, ветви которых нависали над водой. Справа были некрашеные деревянные мостки для прыжков в воду, рядом на волнах покачивалась белая моторка, в которой сидели парень и девушка лет двадцати. На берегу в легких проволочных шезлонгах расположились четыре человека и, переговариваясь, наблюдали за девчушкой.
Женщина лет двадцати семи в белом купальнике со светлопепельными волосами и морщинками между бровями, скорее всего, была матерью девочки и сестрой одного из сидевших в лодке. Неприметного вида полная парочка средних лет, судя по всему, была ее родителями он — брат Макэрдла, которого я видел в конторе, только постарше, строже и вряд ли адвокат. Толстый лысый старик в молодежном спортивном костюме, надо полагать, и был Эндрю Макэрдлом-старшим.
Из коротких рукавов его белой рубашки торчали тонкие бледные руки со вздувшимися синими венами. Мышцы были такими слабыми, что верхняя сторона рук походила на кости, обтянутые дряблой кожей, а снизу свисали длинные складки жира. Расстегнутый ворот рубашки открывал бледно серую морщинистую кожу, нависавшую над конвульсивно подрагивающим кадыком. Груди практически не было — тонкая ткань рубашки обтягивала огромный живот. Светло-коричневые брюки болтались на тонких ногах, босые подошвы которых походили на застывшие гипсовые отливки.
Он дремал, откинув голову, полуоткрыв рот и плотно сомкнув глаза дряблыми веками, испещренными тонкой сеточкой вен и шумно дышал.
Человек средних лет что-то говорил своей соседке, но, увидев нас, сразу замолчал. Женщины тоже повернулись к нам, но блондинка тут же вновь принялась наблюдать за девочкой. Парень и девушка прекратили раскачивать лодку и неприязненно уставились на нас. Девчушка с ведерком, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, неожиданно засмеялась и шлепнулась в воду.
Старик громко сглотнул, мотнув головой, открыл глаза и уставился на Билла.
— Уиллард, — невнятно произнес он.
Судя по голосу, когда-то у него был раскатистый бас.
Мы подошли к нему поближе.
— Вам звонил мистер Кришман.
Постепенно его взгляд стал осмысленным — Да, — прохрипел он. — Артур, иди в дом. Вы все, идите в дом.
Женщина средних лет улыбнулась совсем как косметичка из салона красоты.
— Вам не стоит утомляться, папа, — пропела она, а потом встала и обняла его, надеясь, что все увидят, какая она заботливая. Но обняла, словно боялась задушить.
— Пойдем, — позвал ее Артур.
— Линда, — окликнула девочку блондинка. — Иди сюда.
Выбежав из воды со своим ведерком, та остановилась передо мной и с серьезным видом принялась внимательно разглядывать, хотя солнце било ей прямо в глаза.
— Почему ты хромаешь? — спросила она.
— Я попал в аварию.
— Когда?
— Линда, ну иди же ко мне! — позвала ее мать — Два месяца назад, — ответил я.
— Где?
— Тебя мама зовет.
Пройдя мимо нас, Макэрдлы гуськом зашагали по тропинке к лесу.
Блондинка заставила девочку вылить воду из ведра, и они скрылись за деревьями.
Макэрдл предложил нам сесть и начал нас разглядывать, откинувшись на спинку шезлонга и под странным углом положив голову на выцветшую подушку.
— Ваш отец мертв, — произнес он голосом, прозвучавшим чуть громче шепота.
— Я хочу знать все про Эдди Кэппа, — сказал я.
— Он попал в тюрьму. Это было давно, — произнес он, медленно покачивая головой. — У федерального правительства, Эдди, на твой счет совсем другие планы.
— И он до сих пор в тюрьме? Эдди Кэпп все еще в тюрьме?
— Да, наверное. Не знаю. Сейчас я нахожусь в бессрочном отпуске, молодой человек. Я больше не прикован цепями к этой фирме, я... — Он опять уставился на Билла и нахмурился. — Уиллард? Ты ведь знаешь, что тебе нельзя сюда приезжать. Ты...
Биллу стало страшно.
— Нет, вы говорите про моего отца, — поспешно запротестовал он, сбив Макэрдла с толку еще до того, как тот успел сказать что-нибудь полезное.
Глаза Макэрдла вновь прояснились Он снова был в настоящем и, вспомнив, что он только что сказал, настороженно посмотрел на меня.
— Почему он не должен был сюда приезжать? — спросил я.
— Кто? О чем вы говорите? Я в отставке, я старый человек, у меня больное сердце...
— Мой отец не должен был приезжать в Нью-Йорк, так? Почему?
— Не знаю. Иногда меня подводит память, я не всегда отдаю себе отчет в том, что говорю.
Парень и девушка вышли на берег. Макэрдл гневно нахмурился.
— Вон отсюда! Не лезьте не в свое дело!
— Мы идем в дом, — с вызовом сказала девушка. Всю жизнь у нее были деньги и, наверное, ей было все равно, получит она от него что-нибудь в наследство или нет. — Пошли, Ларри.
Они остановились и начали лениво собирать полотенца, сигареты и солнечные очки.
— Наверное, вам лучше поторопиться, — сказал я.
Девушка сверкнула на меня глазами, собираясь сказать что-то язвительное, но не решилась. Схватив свои вещи и недовольно хмыкнув, она с обиженным видом пошла по тропинке, покачивая бедрами. Парень, сердито глядя на меня, поиграл мышцами, возмущенный, что его бросили одного, и побежал за ней.
Когда они скрылись из виду, я повернулся к Макэрдлу.
— Кто мог знать, выпустили Эдди Кэппа или нет?
— Не знаю, это было давно. — Его глаза затуманились, затем снова прояснились. — Может быть, его сестра Доротея. Она вышла замуж за одного менеджера.
— Как его фамилия?
— Стараюсь вспомнить. Картер или что-то в этом роде. Кэстл, Кимболл...
Кемпбелл! Да-да, именно так. Роберт Кемпбелл.
Я записал имя в блокнот.
— Это произошло в Нью-Йорке?
— Да, он был управляющим целой сети универмагов в Бруклине. Кажется, «Бохэк»... Нет, точно не помню. Такой шустрый молодой человек. Она тоже была молодой, куда моложе своего брата. Симпатичная штучка, с такими блестящими черными волосами... — Он снова уставился в пространство, поглощенный воспоминаниями.
— Кто велел Уилларду Келли держаться подальше от Нью-Йорка?
— Что-что? — Он слегка приподнял голову, но тут же снова уронил ее на подушку. — Я старик, меня подводит память, у меня больное сердце. Вы не должны полагаться на мои слова. Надо было отказать Сэмюэлю. Надо было сказать «нет».
— Сэмюэлю Кришману? Он ведь не знает ответа на этот вопрос, правда?
— Этот дурак никогда ничего не знал.
Он расхохотался, при этом его брюхо затряслось.
— Но вы-то знаете.
Он снова затянул свою песню про то, какой он старый и больной.
— Скажите, кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города? не отставал я — Не знаю.
— Кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города?
— Я не знаю. Убирайтесь!
— Последний раз спрашиваю, кто приказал Уилларду Келли держаться подальше от города?
— Нет. Нет!
— Вы мне скажете, — прошипел я. — Или я вас убью.
— Я старый больной человек...
— Вы умрете. Здесь и сейчас.
— Отпустите меня. Оставьте прошлое в покое!
Я опустил голову и, прикрывая лицо руками, вытащил стеклянный глаз.
Потом закрыл левый глаз, и для меня наступила темнота. Правый глаз оставался открытым, но без стекляшки это, должно быть, выглядело ужасно. Теплый протез катался у меня в ладони.
Я опустил руки, склонился над Макэрдлом и, зловеще улыбнувшись, завыл:
— Теперь я вижу твою душу! Она черна!
Услышав, как он ахнул и сдавленно захрипел, я открыл глаз. Макэрдл корчился в шезлонге, с ужасом глядя на меня. Лицо его было темно-лиловым.
Я вздохнул и вставил протез обратно. Билл уже мчался по тропинке, зовя на помощь.
Глава 9
Я собирался только напугать его. Он боялся смерти и, скорее всего, рассказал бы мне все. Но я не представлял, что он испугается до такой степени, что умрет на месте.
Нам пришлось дождаться врача. Семье Макэрдла я сказал, что наш отец когда-то работал на «Макэрдл, Ламарк и Кришман» и что он недавно умер, но не стал рассказывать, при каких обстоятельствах. Еще я сказал, что как-то раз отец велел найти его старых хозяев, чтобы они помогли нам с работой.
Они мне поверили, поскольку все это звучало вполне правдоподобно. Билл слышал, что я им наплел, и теперь знал, что говорить, если нас будут допрашивать. Тем не менее он избегал смотреть мне в глаза, наверное, думал, что я специально хотел убить Макэрдла. Я решил, как только мы отсюда выберемся, надо будет убедить его, что он ошибается.
Пока мы ждали врача, я поболтал с Карен Торндайк, с той самой пепельной блондинкой, которая, как я и предполагал, оказалась дочерью Артура и женщины с улыбкой косметички. Выяснилось, что недавно она развелась с Джерри Торндайком.
— Не надо вам возвращаться в Нью-Йорк, — сказала она.
— Почему?
— Потому что там нет ничего, кроме толпы озверевших людей, которые царапают друг друга когтями. Каждый хочет взобраться на вершину пирамиды, а пирамида-то из человеческих существ. Огромная гора лягающихся и кусающихся людей, пытающихся вскарабкаться по головам друг друга на самую макушку.
— Наверное, вы вспомнили о Джерри Торндайке. — Я пожал плечами. — Вы обожглись. Но ведь там не все такие.
— Все равно они в Нью-Йорке, — упрямо сказала она.
Тут подошла ее дочь Линда и начала задавать всякие дурацкие вопросы. В этом она оказалась точной копией своей матери — вызывала интерес, пока не открывала рот. Я даже в шутку подумал, не вынуть ли мне перед ней свой стеклянный глаз.
Доктор оказался большим и добродушным толстяком, пышущим здоровьем. Ему и платили, чтобы он делал своих клиентов похожими на себя. Звали его Эзертон. Он спросил, о чем мы говорили, когда у старика случился удар. Я ответил, что о погоде в Нью-Йорке.
Но, надо сказать, никто и не был по-настоящему расстроен. Макэрдлу было уже восемьдесят два. Тем не менее все вертелись вокруг нас, надеясь услышать что-нибудь интересное. Немного погодя я спросил у Эзертона, есть ли у него еще к нам вопросы. Вопросов не было.
Когда мы выезжали с частной дороги, мимо нас пронесся серый «кадиллак».
Не было еще и трех, но в пятницу дороги на подступах к городу оказались забиты транспортом, в основном машинами последних моделей.
Некоторое время мы ехали молча, потом я закурил сигарету и протянул ее Биллу — Спасибо, не хочу, — буркнул он, не сводя глаз с дороги.
Я сделал затяжку и сказал:
— Не будь идиотом. У меня и в мыслях не было его убивать.
— Но ты сказал, что сделаешь это. — Он сердито смотрел на дорогу. — Ты сказал, что сделаешь это, и сделал. Ты стал совсем другим, армия на тебя как-то повлияла. Или Германия.
— Или то, что я оказался в одной машине с отцом.
— Ну ладно, может, и так. Но что бы это ни было, мне это не нравится.
Ты можешь взять те деньги, что лежат в банке. А машина мне понадобится. Я возвращаюсь в Бингхэмптон.
— Тебе уже все равно?
Нам пришлось дождаться врача. Семье Макэрдла я сказал, что наш отец когда-то работал на «Макэрдл, Ламарк и Кришман» и что он недавно умер, но не стал рассказывать, при каких обстоятельствах. Еще я сказал, что как-то раз отец велел найти его старых хозяев, чтобы они помогли нам с работой.
Они мне поверили, поскольку все это звучало вполне правдоподобно. Билл слышал, что я им наплел, и теперь знал, что говорить, если нас будут допрашивать. Тем не менее он избегал смотреть мне в глаза, наверное, думал, что я специально хотел убить Макэрдла. Я решил, как только мы отсюда выберемся, надо будет убедить его, что он ошибается.
Пока мы ждали врача, я поболтал с Карен Торндайк, с той самой пепельной блондинкой, которая, как я и предполагал, оказалась дочерью Артура и женщины с улыбкой косметички. Выяснилось, что недавно она развелась с Джерри Торндайком.
— Не надо вам возвращаться в Нью-Йорк, — сказала она.
— Почему?
— Потому что там нет ничего, кроме толпы озверевших людей, которые царапают друг друга когтями. Каждый хочет взобраться на вершину пирамиды, а пирамида-то из человеческих существ. Огромная гора лягающихся и кусающихся людей, пытающихся вскарабкаться по головам друг друга на самую макушку.
— Наверное, вы вспомнили о Джерри Торндайке. — Я пожал плечами. — Вы обожглись. Но ведь там не все такие.
— Все равно они в Нью-Йорке, — упрямо сказала она.
Тут подошла ее дочь Линда и начала задавать всякие дурацкие вопросы. В этом она оказалась точной копией своей матери — вызывала интерес, пока не открывала рот. Я даже в шутку подумал, не вынуть ли мне перед ней свой стеклянный глаз.
Доктор оказался большим и добродушным толстяком, пышущим здоровьем. Ему и платили, чтобы он делал своих клиентов похожими на себя. Звали его Эзертон. Он спросил, о чем мы говорили, когда у старика случился удар. Я ответил, что о погоде в Нью-Йорке.
Но, надо сказать, никто и не был по-настоящему расстроен. Макэрдлу было уже восемьдесят два. Тем не менее все вертелись вокруг нас, надеясь услышать что-нибудь интересное. Немного погодя я спросил у Эзертона, есть ли у него еще к нам вопросы. Вопросов не было.
Когда мы выезжали с частной дороги, мимо нас пронесся серый «кадиллак».
Не было еще и трех, но в пятницу дороги на подступах к городу оказались забиты транспортом, в основном машинами последних моделей.
Некоторое время мы ехали молча, потом я закурил сигарету и протянул ее Биллу — Спасибо, не хочу, — буркнул он, не сводя глаз с дороги.
Я сделал затяжку и сказал:
— Не будь идиотом. У меня и в мыслях не было его убивать.
— Но ты сказал, что сделаешь это. — Он сердито смотрел на дорогу. — Ты сказал, что сделаешь это, и сделал. Ты стал совсем другим, армия на тебя как-то повлияла. Или Германия.
— Или то, что я оказался в одной машине с отцом.
— Ну ладно, может, и так. Но что бы это ни было, мне это не нравится.
Ты можешь взять те деньги, что лежат в банке. А машина мне понадобится. Я возвращаюсь в Бингхэмптон.
— Тебе уже все равно?