Кажется, Малинго забыл, что Мэт совсем недавно в городе.
   — Хвалю тебя за сдержанность, которую ты проявил, — продолжал колдун. — Умеренность и мудрость — редкие свойства для новичка в нашем деле. Это мудро — сначала удостовериться, кто лучше будет продвигать тебя, а уж потом взять его сторону.
   Он остановился перед Мэтом, скрестив на груди руки.
   — Однако теперь ты удостоверился. Король против меня ничто, к тому же я вполне могу обойтись без него, если сочту нужным. Вступай в союз со мной, и Астольф тебе ничего не сделает. Я иду в гору, пойдешь и ты, если присягнешь мне на верность.
   Мэт смотрел на колдуна во все глаза. «Вот это финт! Из грязи да в князи! Хотя нет, не в князи — в пешки».
   Малинго насупил брови.
   — Раздумываешь? Может, я зря предлагаю? Что тебя удерживает?
   — Э... ну... я просто по натуре такой, как я уже сказал, — не люблю опрометчивых решений.
   Мозг Мэта напряженно работал. Надо было придумать что-то очень убедительное для этого фокусника.
   — Я же совсем недавно тут. Мне бы хотелось получше узнать расстановку сил в стране, прежде чем что-то решать.
   — Чего уж там узнавать? Астольф — болван, а я — та сила, которая стоит за ним. И никакой другой силе в стране нас не одолеть; это доказано в последние шесть месяцев. Тебе мало?
   — А какая сила стоит за тобой? — ляпнул Мэт и тут же пожалел об этом.
   Но было уже поздно. Колдун побледнел. Однако через пару секунд раздвинул губы в улыбке, и Мэт осмелился перевести дух.
   — Ты не знаешь? В самом деле не знаешь?
   — Э... догадываюсь.
   — Вот то-то!
   Малинго склонил голову набок, с интересом наблюдая за ним.
   Мэт, замявшись, начал:
   — Ведь Астольф называл тебя колдуном...
   Малинго кивнул.
   Мэт набрал в грудь воздуха. Надо было спрятать подальше свою щепетильность.
   — Это значит, что за тобой стоят силы ада!
   — Они самые. — Малинго широко раскинул руки. — И ты знал это с самого начала. — Он поднял бровь. — Ведь и ты тоже колдун.
   Мэт судорожно глотнул.
   — Это... это смотря как определить понятие.
   — То есть?
   — У определения есть высшая планка, — пустился в объяснения Мэт, — тогда речь идет о «горячем» медиуме, а колдун, я полагаю, медиум весьма горячий. И есть нижняя планка, для «холодного» медиума, а мне хотелось бы думать, что я умею сохранять хладнокровие. В общем, я скорее низко, чем высоко, если меня определять...
   Он совсем запутался и смолк. Подождав немного, Малинго заговорил:
   — Да, в тебе, похоже, всего намешано. Ты в самом деле не знаешь разницы между медиумом и колдуном? Тогда как же ты разберешься в себе?
   — Вот именно! — Мэт ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. — Поиск себя, кто я, что я, где я, — сейчас я целиком в этом, сейчас больше, чем когда бы то ни было.
   Малинго задумчиво потряс головой.
   — Мне от тебя никакой пользы, пока ты не разберешься, что к чему и кто ты есть. Да, мне известны случаи: молодой человек открывает в себе Силу, а что с ней делать, не знает — не знает, на кого ему работать, на Свет или на Тьму. Некоторые из лучших моих учеников так и зависли в этом состоянии. А какие способности! Я думаю, у тебя не меньше, надо только разрешить внутренние сомнения... Мы тебя пока попридержим.
   Он распахнул дверь.
   — Стража! Ко мне!
   Вошли два стражника в доспехах, с пиками наперевес.
   — Отведите его в подземелье. — Малинго указал на Мэта. — Мы дадим тебе поразмыслить, — добавил он. — Спешить некуда. Кажется, ты знаешь парочку-другую заклинаний, которые мне пригодятся. Надеюсь как-нибудь выбрать время и изучить эту твою врожденную силу. А пока у меня найдется для тебя хорошенькая камера: можешь думать сколько душе угодно о том, кто ты таков и чего хочешь. Когда поймешь, что хочешь быть колдуном, присягнешь мне на верность. — Он махнул рукой стражникам. — Увести его!
   Стражники подхватили Мэта. Но в дверях он обернулся.
   — Гм... Терпеть не могу задавать глупые вопросы, но что будет, если, скажем, я пойму, что я — маг?
   Колдун скривился в ухмылке.
   — На этот случай у меня припасены самые страшные заклинания, я их даже еще не пробовал. Будет любопытно посмотреть, как они действуют. Если тебе дорог Свет, что ж, твое право — все равно ты будешь лить воду на мою мельницу.

Глава 3

   Несмотря на мрак и зловещие шорохи, Мэт почувствовал себя надежно в непременной для подземелья промозглой сырости. Правда, он не понимал, как тут можно хранить провизию. А провизию тут хранили: из соседней камеры определенно пахло солониной. И чем иначе объяснить шебаршение во тьме маленьких когтистых лапок? То, что его поместили рядом с запасами копченостей, Мэт был склонен расценивать как признание важности своей персоны. Ей-богу, он чувствовал себя даже уютно.
   Мэт предвкушал благодать уединения — столько всего надо было обдумать! Для начала он сел у стены и на несколько минут закрыл глаза, давая отдых мозгу.
   Это помогло, теперь предстояло разобраться в реалиях и обстоятельствах.
   Итак, он выпал из своего мира. А может быть, даже из вселенной. Виной тому, конечно, пергамент: «Через время и пространство...». На долю секунды он увидел картину тысяч и тысяч миров, рядами уходящих в бесконечную даль, яркие полосы времени в беспросветной первозданной тьме — у каждой своя история, свои природные законы. Он где-то читал, что в альтернативных мирах все может быть вывернуто наизнанку, и то, что у него дома считается суеверием, здесь может оказаться наукой.
   Магию он недавно уже опробовал. А как насчет науки? Мэт вынул из кармана коробок спичек, чиркнул одной — огонек не зажегся. Плоховато с наукой.
   Нет, постойте-ка, мечи у солдат? Они же из кованого железа! Так что до известной степени наука работает, по крайней мере на уровне средневековья — или язычества? Мэт смутно вспомнил, что кузнецов считали тоже своего рода магами, которые умели заговаривать железо.
   Он чиркнул-спичкой и произнес:
 
Гори, гори ясно,
Чтобы не погасло,
В честь симметрии миров
Полыхни — и будь здоров!
 
   Язык пламени дюймов в двенадцать полыхнул на спичечной головке. Мэт в испуге отшвырнул спичку прочь, но, заметив, что она упала на кучу прелой соломы, вскочил и бросился затаптывать огонь.
   Потом опять опустился на пол у стены в благословенном мраке. Выходит, законы науки тут действуют, но только через магию.
   Было и еще кое-что.
   Он заметил, почувствовал это еще на улице, перед явлением нищих. Теперь, вспоминая, он понимал, что каждое произносимое им заклинание сопровождалось концентрацией вокруг него огромных сил, прилаживающихся к рифмованным строкам. Но не это было сейчас самым важным.
   Сейчас важнее было оперативно выработать действующие магические приемы. За невозмутимостью Малинго Мэт учуял скрытую тревогу: колдун не настолько контролировал ситуацию, насколько ему того бы хотелось. И раз Астольф ему подчинялся, значит, в стране были другие оппозиционеры. Малинго объявил себя адептом Тьмы, значит, ему противостояли адепты Света.
   Мэт не прочь был бы встретиться с ними. Но одного желания мало. Хотя в этом универсуме... Нет. Даже тут надо научиться правильно желать. И желательно побыстрее. Терпение Малинго может иссякнуть.
   Из чего же складывается заклинание?
   Во-первых, из стихов. Но пассы Малинго тоже, конечно, не случайны. Интересно, сработало бы созывание нищих, если бы Мэт не принял позу статуи Свободы?
   Мэт глубоко вздохнул. Следующий шаг — экспериментом подтвердить теорию. О'кей, он сейчас вызовет что-нибудь безобидное — свет, например. На сей раз без спичек, нечего устраивать тут костры.
   Костры? А что если вызвать... кострового? Или хотя бы фонарщика? Нет, судя по тому, как здесь все перевернуто, может вызваться уличный мальчишка викторианской эпохи с длинным шестом, на конце которого огонек. А Мэт предпочел бы кого-нибудь из местных: сразу получишь и информацию, и компанию. Вспомнив подходящие строчки и произнеся первую, он почувствовал уже знакомое стягивание вокруг себя сил, только мощнее, гораздо мощнее прежних.
 
Пусть кто-нибудь зажжет здесь свет!
Во тьме, уж точно, правды нет,
А свет — гляди-ка — прибыль!
Мне все равно, кто будет он,
Не важно имя, рост, фасон —
Лишь бы с огнем он прибыл!
 
   Раздался оглушительный рев, и яркое пламя вспыхнуло. Мэт заслонил глаза рукой и услышал, как что-то огромное, шершавое скребется о камень. «Дурак! — пробурчал внутренний голос. — Когда же ты приучишься к точности?»
   Из рева начали выделяться членораздельные звуки, пламя задышало словами.
   — Кто? Кто шделал шо мной? Ты-ы?
   Мэт отнял руку от глаз. Свет потух, в качестве остаточного изображения два горящих глаза смотрели из темноты.
   Но тут же снова взметнулся столб пламени и высветил покрытую чешуей морду, из ноздрей которой валил огонь, острые зубы и огромные глазищи в складках век.
   — Ты! Пашкудный охотник на драконят! Как ты пошмел жаманить вжрошлого дракона в жашаду? Бештолочь бешштыжая! Ешли шторговалша ш колдуном нащет драконовой крови, ты прошто балбеш, и я тебя быштро прикончу!
   Теперь пламя полыхнуло снопом брызг. Мэт вскрикнул и метнулся в сторону. Дракон, дыша, как кузнечные мехи, со скрежетом потерся о стену.
   — Где ты, жалкий червь? Тебе не уйти от Штегомана в такой тешноте! Эй ты... Эй...
   Брызнул новый сноп огня, но на этот раз в футах пяти от Мэта. Дракон завалился на бок и здорово промахнулся. Мэт заметил, что его глазищи подернуты пеленой.
   Свет погас, как будто щелкнули выключателем, и тут Мэта осенило: глупый зверь пьян в стельку!
   Однако он явно относился к неприятному типу пьяных, к тем, кого от вина тянет на дебош. Вот и теперь он делал вдох — с размахом доменной печи.
   — Погоди! — крикнул Мэт. — Я невиновен!
   — Неужели? — глумливо откликнулось чудище. — Ты будешь второй такой пошле Адама. Жачем же ты жаманил меня, ешли не жатем, чтобы выпуштить иж дракона кровь?
   Горящие в темноте глаза моргнули как от боли.
   — Зачем? Из любопытства! Я проверял одну вещь.
   — Положим, — согласился Стегоман. — Какую же? Уж не проверял ли ты пределы драконова терпения? Хотел меня ишпытать? Не выйдет!
   Он снова дохнул пламенем, но теперь оно было дрожащим, колеблющимся и легло на стену зигзагом сажи. Мэт успел разглядеть при свете, как дракон морщится и жмурится.
   В наступившей темноте был слышен новый могучий вдох. Мэт судорожно думал, чем его удержать, и придумал:
   — Тебе плохо?
   На секунду дракон притих, потом спросил невнятно:
   — Плохо? Это ты о чем?
   — Что-то болит? Я заметил, как ты морщился.
   Найдено! Займи его пасть разговором, чтобы не метала огонь!
   — А тебе-то что?
   — Ну... я просто не могу спокойно видеть, как кто-то мучается. — Мэт в темноте скрестил пальцы. — Я — доктор.
   Положим, не тот, к тому же еще нет, но не такая уж это страшная ложь.
   — Доктор? — Дракон ухватил приманку, и Мэт перевел дух. — Гм, в шамом деле? А какое это имеет отношение ко мне?
   — Просто я кое-что смыслю в болезнях. Что тебя беспокоит? Может, я помогу?
   Дракон утробно заурчал и мрачно ответил:
   — Жуб у меня ноет, ешли ты так уж хочешь жнать. Но это не помешает мне жажарить пакоштного охотника на драконят.
   — Ах, зубная боль! — посочувствовал Мэт. — Это действительно может доконать. Но ты, по-моему, еще в достаточно нежном возрасте, тебе рановато жаловаться на зубы.
   Смелое предположение, если учесть, что до сих пор Мэт не видел ничего, кроме чешуйчатой головы внушительных размеров. Но Стегоман купился.
   — Дракон шчитается молодым лет што — двешти, ты, невежество! И это доштаточно долгий шрок, я тебя уверяю, чтобы жубы начали причинять бешпокойштво.
   — Правда? — сказал Мэт. — А я думал, у вас каждый месяц вырастают новые.
   — Нет, какое невежество! — пропыхтел дракон. И Мэт почувствовал, что он протрезвел. Странно, весьма странно. — Зубы нам даются с рождения на всю жизнь, мы вылупляемся из яйца уже зубатые, и зубы растут вместе с нами, как шкура.
   — Шкура? А разве вы не линяете каждый год?
   Дракон задребезжал, как груда железяк, что должно было означать довольный смех.
   — Да ты что! Ты думаешь, что мы змеи или ящерицы? Нет. Хотя мы им родня. Как и вы — родня кобольдам и снежному человеку. Но разве вы шныряете по подземным ходам или шастаете по горам на четвереньках?
   — Нет, конечно. Как правило. Хотя я слышал про... Но это неважно. Да, не очень-то я осведомлен насчет драконов.
   — Странный ты смертный, — фыркнул дракон. — Как это можно — ничего не знать про наше племя? У тебя вообще-то есть представление, для чего мы тут поставлены?
   — Смутное, — признался Мэт. — Там, откуда я пришел, дракона встретишь редко.
   — Просто скандал! — пропыхтел дракон. — И в твоей стране все такие неграмотные?
   — Пожалуй, да. Многие даже вообще не верят в волшебство.
   Дракон ошарашенно молчал, и Мэт с замиранием сердца подумал, что опять брякнул не то.
   — Нет, что ты за тип?! — взорвался дракон. Мэт отпрянул к стене, но все же сумел пожать плечами.
   — Тип как тип. Ты же меня видел.
   — Не разглядел, — буркнул дракон. — Боишься себя показать?
   У него был подозрительный, угрожающий тон.
   — Конечно, нет! — выпалил Мэт. — Тебе нужен свет? Я имею в виду, послабее и подольше, чем твой.
   — Желательно.
   — Пожалуйста. Сейчас.
   Мэт вытащил свой коробок и стал вспоминать, какое заклинание он употреблял.
   — Чего же ты ждешь? — рявкнул Стегоман.
   — Сейчас-сейчас, минуточку.
   Мэт пробормотал себе под нос исковерканный куплет из песенки и, чиркнув спичкой, не забыл отвести подальше руку. Когда вспыхнул язык пламени, он быстро добавил:
 
Гори, гори, моя свеча,
Чтобы в стенах из кирпича
Нам видеть каждый угол
И говорить друг с другом.
 
   Спичка в его пальцах вдруг выросла в толстую шестифутовую свечу, и, как острие копья, на ее конце горел огонь. Мэт перестарался, но в том-то и прелесть импровизации!
   Дракон, уставясь на свет, пробурчал:
   — Интерес-сно..
   Теперь Мэт смог разглядеть его. Это был дракон в китайском стиле: короткие когтистые лапы, тонкое, извилистое тело футов тридцать в длину и зубчатый гребень вдоль хребта. Присутствовала и европейская деталь: сложенные по бокам огромные крылья, как у летучей мыши. Однако крылья были разодранные, в рубцах и шрамах, и кожа свисала с них лохмотьями.
   Стегоман повернул свою гигантскую голову к Мэту. Тот стоял смирно, зная, что его тоже разглядывают с пристрастием.
   Наконец дракон проговорил:
   — Ты не похож на злого человека. Хотя иногда честное лицо скрывает лживое сердце.
   — Вот уж чего не умею, так это врать. Даже себя самого обмануть не получается.
   — Да, это первое, что нужно сделать, когда хочешь соврать как следует, — кивнул Стегоман. — Но драконы — существа прямые, не то что вы. Если нам что-то не нравится или если нас разозлит чье-нибудь поведение, мы тут же говорим об этом ему в лицо.
   Мэт поджал губы:
   — Так не вылезешь из потасовок.
   — Ну уж. Мы все про себя знаем: и что наш брат дракон гневлив, и что силы у нас всех примерно равные. То есть если два дракона сойдутся в бою, победителя быть не может. Оставшийся в живых все равно вынужден будет много месяцев залечивать раны. Так что мы уважаем даже тех, кого не любим.
   — Понятно. Есть способы сказать кому-то все, что ты о нем думаешь, без оскорблений.
   — Вот именно. — Стегоман был приятно удивлен. — Немногие смертные так сообразительны.
   Особой сообразительностью Мэт похвастаться не мог, но, учась на последнем курсе, он приобрел кое-какие знания по антропологии и мог распознать приметы индивидуалистического общества. Сочетание гордости Стегомана — прямоты — с почти полным отсутствием междоусобиц означало строгость социальных условностей, без которых Стегоманово племя быстро бы перегрызлось. Прямота прямотой, но уж и вежливость по отношению друг к другу у них должна быть отменной.
   Мэт прочистил горло.
   — А как же с совместными действиями? Для них ведь нужна дисциплина...
   — Дисциплина у нас врожденная, — отрезал Стегоман. — Когда мы собираемся на битву, честь каждого дракона уважается; тот, кого мы выбираем в предводители, знает, что ему надо отдавать команды поаккуратнее, в уважительном тоне. А мы выполняем их, потому что выбрали предводителя за его мудрость.
   Их командиры, выходит, сразу и генералы, и дипломаты. Неплохое общественное устройство, если не принимать во внимание постоянный риск быть убитым на дуэли.
   — У каждого дракона по холму, да?
   — По горе, — поправил его Стегоман. — Наша вотчина — цепь восточных гор, которая отделяет эту страну, Меровенс, от пристанища колдунов, Аллюстрии. Аллюстрия то и дело нападает на Меровенс, Меровенс на Аллюстрию — реже. А по пути, переходя через горы, и та, и другая воюющая сторона атакует драконов. Нас рождают и выращивают для войны; каждый дракон стоит насмерть за свою гору, а все вместе мы должны защищать отечество.
   — Я так понимаю, что когда Аллюстрия и Меровенс идут на вас войной, они обе терпят поражение?
   Стегоман кивнул, не скрывая гордости.
   — С тех пор как Гардишан дал нам Порядок, мы непобедимы.
   — Погоди, Гардишан — это кто?
   Стегоман был явно скандализован.
   — Из какого же ты медвежьего угла сюда явился, что не слышал о Гардишане?
   Мэт замялся.
   — У меня нет простого объяснения. Будем считать, что я не изучат историю. Так кто это — Гардишан?
   — Император, невежество! Первый император, который пришел восемь веков тому назад, чтобы объединить все эти христианские земли против сил Зла. С этой же целью он вступил в союз с нами и научил нас сражаться войском. Так мы наконец победили великанов.
   Мэт раскрыл было рот.
   — Помолчи, — буркнул дракон, — а то еще спросишь, кто такие великаны.
   Мэт смущенно поежился.
   Стегоман вздохнул, обвил хвостом лапы и сел поудобнее.
   — Великаны пришли девять веков назад, когда пал великий Рэм. Рэм, к твоему сведению, это южный город, который сколотил империю из всех земель вокруг Срединного моря — пятнадцать веков назад, еще до пришествия Христа.
   Итак, Рим здесь был, хотя и под именем Рэм. Вероятно, в их варианте битву выиграл именно Рэм, а не Ромул. Не в той ли точке их с Мэтом универсумы разошлись?
   Но все же — Христос. Это имя осталось неизменным.
   Почему бы и нет? Афины были в полном расцвете, когда Ромул и Рэм еще только сосали молоко волчицы. Греческий язык должен остаться в обоих универсумах, а Христос принадлежал греческому миру.
   — Так, Рим, то есть Рэм, пал. Откуда же взялись великаны?
   Стегоман нетерпеливо фыркнул.
   — Из под земли, из скал, из пасти ада, не знаю. Взялись — и все тут. И напали на нас, и каждый дракон отражал нападение огнем, клыками и когтями. Нас осталось всего ничего. Эти великаны были страшные скоты, высотой с сосну, но толстые, как пигмеи, к тому же волосатые и грязные. Целых сто лет мы сражались и погибали, чтобы очистить наши горы.
   Потом с севера верхом на коне приехал Гардишан, а с ним — Монкер, могущественный маг. Монкер превратил один холм в гиганта и дал ему имя Кольмейн.
   Потом Гардишан собрал свои войска на тех нескольких свободных горах, которые у нас еще оставались; он научил драконов сражаться вместе, по единому плану, но чтобы ничья спина не гнулась перед вождем! А наших старейшин он научил приемам боя.
   И когда на нас ордой пошли великаны, ревом сотрясая горы, они встретили войско, в пятьдесят раз превосходящее их численностью, с императором и магом во главе и с поддержкой гиганта, который был больше, чем самый огромный из этих скотов. Их тела завалили наши долины. Мы выкурили уцелевших из их укрытий и отдали на расправу Кольмейну. Наши горы были расчищены, и Гардишан смог перевести через них свое войско. Кольмейн отправился с ним — помочь освободить Аллюстрию. Так они ушли из нашей жизни, но мы их никогда не забудем.
   Мэт прикрыл глаза, покачал головой и снова взглянул на Стегомана.
   — Век героев...
   Дракон кивнул.
   — Мы слишком поздно родились, ты и я, в усохшем, остаточном мире, где вместо империи — королевства, вместо великанов — бароны...
   — А от тех героев произошло твое племя?
   Дракон снова кивнул.
   — Наше племя, наш закон и учение. Ибо только тогда мы стали воспевать нашу историю и наши имена, славить наших героев и порицать трусов — как единое племя.
   Он вздрогнул и отвел глаза.
   Мэт насторожился. Что-то было не так. Здравый смысл подсказывал ему промолчать, но любопытство перевесило.
   — Итак, ваши зонги и саги, ваши обычаи и традиции стали законом.
   — Да. — Глаза Стегомана сверкнули. — Законом, который гласит, что честь дракона превыше всего, важнее самой жизни, но и то, и другое ниже интересов племени.
   — Как же это понимать? — Мэт свел вместе брови. — Не в том ли смысле, что одним отдельным драконом можно пожертвовать, если он представляет собой опасность для всего общества?
   Дракон поник головой.
   — Ты облекаешь мысль в странные слова, но, в общем, да. Душа и личность каждого отдельного дракона неприкосновенны — но так же, как и всех остальных. Если дракон не поладил с драконом, они выходят на поединок или улаживают все полюбовно, кому как больше нравится! Но если какой-нибудь дракон своим поведением или самим своим существованием ставит под угрозу жизнь троих или более собратьев...
   Он осекся. Воображение Мэта заработало: Стегоман каким-то образом стал представлять угрозу для драконьего общества, и тогда они изрезали ему крылья и отправили в изгнание.
   За что? Стегоман показался ему вполне симпатичным парнем — несмотря на некоторую колючесть нрава, вероятно, характерную для члена в высшей степени индивидуалистического и милитаризованного общества. Мэт чувствовал, что по натуре своей он не задира и никогда не полезет в драку первым. Так за что же его?
   «Слишком легко хмелеет!» — осенила Мэта догадка.
   Если вспомнить, дракон явился в огне и пламени и как будто немного подвыпивший. С каждым огненным выдохом он хмелел все больше и больше, пока не начал шататься и промахиваться до неприличия. Зато когда перестал дышать огнем, быстро протрезвел.
   Очевидно было, что хмелел он от собственной огнедышащести.
   Мэт представил себе такую картину: дракон пляшет в воздухе и, переполняемый восторгом полета, извергает пятифутовый столб пламени. А извергнув, хмелеет, восторг переходит в эйфорию, что означает еще больше огня и, следовательно, еще больше хмеля и так далее, и так далее.
   Судя по Стегомановым словам, драконы — племя весьма здравомыслящее. Они довольно скоро заметили, что Стегоман представляет опасность для воздухоплавания, — может быть, когда он два-три раза причинил вред собрату.
   Итак, его наказали за полеты в пьяном виде. И чтобы впредь это не повторялось, распороли ему крылья и отправили в ссылку.
   Стегоман тяжело вздохнул и закончил свой рассказ:
   — Пять веков продержался мир. До тех пор, пока империя Гардишана не распалась, никто больше не ходил на нас войной. Мы привыкли жить дружиной даже в мирное время — такой порядок себя оправдал. Построили свой город и покончили с междоусобицами.
   Мы размножились и зажили богаче, спокойнее. Когда же империя пала, в нашу страну вторглось первое человеческое войско.
   — И вы дали ему должный отпор?
   — Разумеется. Но время от времени они предпринимают очередную попытку, хотя на то, чтобы собраться с духом, уходит у них лет по сто.
   — А в промежутках люди не причиняют вам никакого беспокойства?
   — Нападать на нас никто не смеет — разве паскудные охотники на драконят, которые продают драконову кровь колдунам.
   Стегоман грозно щелкнул зубами, держа Мэта под прицелом сверкающих глаз.
   Мэт тяжело сглотнул. Он-то надеялся, что Стегоман закрыл эту тему.
   Стегоман распрямился и, шурша и погромыхивая, подошел поближе.
   — Так что признавайся, кто ты: охотник, колдун или и то, и другое вместе?
   — Ни то, ни другое, — быстро отверг его подозрения Мэт. — Я — маг.
   Звучало это на его слух по-дурацки. Но Стегоман, немного подумав, кивнул:
   — Пожалуй, я склонен тебе поверить.
   Мэт вздохнул с облегчением.
   — Что же тебя убедило? Неужели мое доброе сердце просвечивает насквозь?
   — Нет, твое невежество. Поскольку ты так мало знаешь, очевидно, что ты совсем недавно открыл в себе Силу и все еще добрый волшебник. Но тебя уже, без сомнения, пытались искушать. Люди — племя вероломное.
   — Лестная для тебя мысль, — усмехнулся Мэт. — А я, видишь ли, решил испробовать, получится у меня или нет вызвать кого-нибудь заклинанием — ну и получился ты.
   — Так мы и познакомились, — сухо подытожил Стегоман. — Скажи, откуда ты взялся, на каком краю света царит такое невежество относительно драконов?
   Мэт чуть было не дал честный ответ, но удержался.
   — Ты все равно не поверишь.
   — Ну уж, — усомнился дракон. — Расскажи свою сказку. Если она правдива, я уверюсь, что ты — чужеземец.
   — Ладно, раз ты просишь. — Мэт набрал в грудь воздуха. — Я очень издалека. Не из другой страны — из другого мира. Из совершенно другого. И даже из другой вселенной.
   Стегоман положил морду на лапы, сверля Мэта глазами.