Стаут Рекс. Приз для принцев (Награда для князей)

   - Ну, это совсем еще не долго. Будьте терпеливы.
   Возможно, вы думаете, что мне это промедление ничего не стоит. Так вот, я просто не хочу показывать вида, вот и все. Только, дорогой мой друг, вам следовало бы знать: такая женщина, как я, ничего не обещает мужчине, если не... если не...
   - Так что ж, - нетерпеливо поторопил ее Стеттон, - если не...
   - Если она не любит его.
   Стеттон сразу подвинулся к ней поближе и обхватил ее руками.
   - Скажите еще раз, - забормотал он, целуя ее.
   - Я люблю вас, - вполголоса ласково сказала Алина.
   - Еще, - приказал Стеттон.
   - Я люблю вас.
   - Ах, - вскричал молодой человек, затрепетав от радости, - и я люблю вас! Боже мой! Это заставляет меня сходить с ума при одном только взгляде на вас, а уж когда я, как сейчас, держу вас в своих объятиях... ах! - Его голос вдруг охрип. - И вы просите меня подождать! Ну как я могу?
   - Это же легко, если вы любите меня.
   - Вы ошибаетесь; есть кое-что, весьма затрудняющее ожидание. А вот вам в самом деле легко заставить меня делать все, что вам угодно.
   - А разве я этого не достойна? - улыбнулась Алина, надежно заключенная в его объятия.
   - Тысячу раз! - экстатически вскричал ослепленный молодой человек. Воистину, ее ласка сводила его с ума.
   Когда она была в таком настроении, точнее сказать, позволяла себе быть такой, она возбуждала его каждым своим движением, даже простым прикосновением пальца. И ее замечательные голубые глаза, когда она, глядя на него, позволяла им светиться нежностью и обещанием любви, разжигали в нем пожар.
   Они поговорили еще немого - разговор состоял по большей части из пылких восклицаний Стеттона и мелких нежностей со стороны Алины.
   Мало-помалу, уладив таким образом вопрос будущего, она повернула разговор к настоящему. И вдруг - Стеттон в жизни не смог бы объяснить, как это вышло, - он обнаружил, что интересуется, не нужны ли ей деньги.
   - Кто же задает женщине такие вопросы? - вскричала Алина, смеясь. Глупый! Вы должны знать, - она похлопала его по щеке, - что нет такой женщины, - она похлопала его по другой щеке, - которая не нуждалась бы в деньгах.
   Они оба засмеялись, и Стеттон опять обнял ее.
   - Сумасбродным такое заявление не назовешь, - объявил он, целуя ее. Я сегодня же пойду в банк и, если там еще что-нибудь осталось, пришлю вам.
   Вскоре после этого в комнату вошла Виви, и Стеттон, поприветствовав ее поклоном, готов был уже удалиться.
   Девушка в компании юных представителей городского общества собиралась покататься на коньках и санях с южных холмов Маризи. Щеки ее румянились, глаза блестели юностью и здоровьем. И Стеттон залюбовался ею.
   Он даже остался еще чуть-чуть поговорить, прежде чем наконец ушел.
   Не успела дверь за ним закрыться, как Алина вскочила на ноги с возгласом облегчения.
   - Подойди, Виви, - крикнула она, - ты должна помочь мне. Уже полдень у меня остался только час, - я думала, он никогда не уйдет.
   - Тише, если ты собираешься выйти за него замуж... - улыбаясь, сказала Виви.
   - О боже! Вот тогда и... Но пойдем, я не могу ждать ни минуты.
   И она потащила девушку вверх по лестнице.
   Судя по вниманию, проявленному к туалету, Алина готовилась к какому-то из ряда вон выходящему событию. Виви и Корри, новая горничная, сражались с копной золотых волос минут тридцать, прежде чем владелица их была удовлетворена.
   Выбранное накануне платье, которое она собиралась надеть, лежало на постели. Это было творение Монсарда из черного шифона и бархата, с простыми эллинскими линиями, не скрывавшими, впрочем, и налет моды: такая тонкость встречается в одежде лишь немногих женщин, подчеркивая их личность. Наконец волосы были уложены. Алина послала Виви вниз, спросить Чена, точно ли выполнены ее инструкции относительно ленча.
   - Скажи ему, если хоть что-нибудь не сделано, я сниму с него голову, пригрозила мадемуазель Солини.
   Когда пятнадцать минут спустя Виви вернулась, туалет был закончен.
   - Как я выгляжу? - спросила Алина, поднимаясь со стула.
   Ответ был ясен по глазам девушки, остановившейся на пороге. Целую минуту она глядела пристально и довольно придирчиво. После чего со всей серьезностью и откровенностью определила произведенное впечатление:
   - Ты самая прекрасная женщина на свете.
   Алина засмеялась, прошла по комнате и обняла Виви за талию.
   - Позволь мне надеяться, что остальные подумают так же, - сказала она. - Это и в самом деле важно... для нас обеих.
   Она начала расспрашивать девушку об утренних развлечениях и о тех, кто составлял ей компанию. Виви назвала двух или трех, но Алина неожиданно прервала ее:
   - Молодой Потаччи там был?
   Виви бросила на нее быстрый взгляд, потом отвела глаза и ответила:
   - Да.
   Алина улыбнулась:
   - Он тебе не нравится?
   - Нисколько.
   - Он - лучшая партия в Маризи.
   - Но он мне не нравится! Больше того, я боюсь его.
   - Ну что ж, - сказала Алина, - посмотрим.
   После паузы она заговорила снова, но была прервана звонком в дверь. В следующее мгновение они услышали, как Чен открыл двери и торжественным голосом приветствовал кого-то. Ему ответил другой голос, низкий и приятный. Минутой позже послышались шаги на лестнице, и появился Чен; остановившись в дверях будуара, он громко объявил:
   - Принц Маризи в гостиной, мадемуазель.
   Сразу стало понятно, что три дня назад, во время званого обеда Алина зря времени не теряла. Ленч tete-a-tete {С глазу на глаз (фр.)} с принцем Маризи - это было нечто такое, за что любая женщина города ничего бы не пожалела, хотя от нее в этом случае требовалась бы изрядная доля деликатности и благоразумия.
   Алина в глубине души чувствовала, что, возможно, ей следовало бы тактично отклонить эту честь или хотя бы отложить ее, поэтому она не упомянула о встрече с принцем даже своему хорошему другу графине Потаччи. Ведь для хорошей охоты нужны терпение и настойчивая погоня.
   Когда мадемуазель Солини вошла в гостиную, принц поднялся с глубоким поклоном.
   Приветствие носило оттенок формальности, и Алина ответила в той же манере. Принц приблизился.
   - Видите, как я пунктуален, - сказал он, взяв ее за руку и сложив губы в улыбку, которая заставляла женщин забывать, что они разговаривают с принцем.
   - В моей стране это не посчитали бы комплиментом, - ответила мадемуазель Солини. - Мы, русские, говорим: "Чем скорее начнешь, тем скорее закончишь".
   - Так, кажется, говорит большинство людей, - возразил принц, - но это не относится к данному случаю.
   Если бы я мог передумать, то никогда и не начал бы.
   Моя пунктуальность порождена желанием.
   - Любезность вашего высочества умело поддерживается вашим умом, говорила Алина, провожая принца к креслу, - но я предупреждаю вас, будьте осторожны: чем более я слышу красивых речей, тем более мне хочется.
   Но принц сел рядом с ней на диван, в его обращенном на Алину взгляде читалось изумление.
   - Невозможно говорить вам красивые речи, мадемуазель, - внезапно объявил он. - Не знаешь, с чего начать.
   Алина засмеялась - тихим, мелодичным, серебристым смехом.
   - Осторожно, если вы будете смотреть слишком долго... - предупредила она с тайной надеждой.
   - Едва ли это возможно, - твердо сказал принц.
   - Что, найти повод для красивых речей?
   - Нет, смотреть слишком долго.
   - Зачем же! - вскричала Алина. - Это, ваше высочество, вы еще успеете, а пока что вас ждет ленч!
   Словно каким-то волшебным образом услышав эти слова, в тот же миг в дверях появился Чен.
   - Ленч подан, мадемуазель, - объявил он.
   Алина поднялась:
   - Пойдемте? - затем, когда принц встал рядом с ней и предложил ей руку, добавила: - Мы будем есть в столовой. Я думаю, вы знаете дорогу.
   Как только они сели за стол, Алина решила взять на себя инициативу в беседе. Эта женщина, управлявшаяся со столь многочисленными мужчинами, вдруг обнаружила, что перед ней мужчина, который, как она опасалась, собирается управлять ею.
   Голос принца, его взгляд, любое движение головы или плеч излучали такую мощную энергию, что, казалось, пожелай он ею воспользоваться, она смела бы все препятствия.
   "Он опасен, - подумала Алина. - Я должна быть осмотрительна".
   Она заговорила о домах в Маризи и о доме месье Анри Дюро в частности, который, как она заявила, слишком мал даже для семьи из двух человек.
   - Очень раздражает, - призналась она, - когда приходится завтракать в гостиной. Это слишком - как бы это выразиться? - официально. В библиотеке темновато. Впрочем, здесь, судя по всему, все дома такие.
   - Я полагаю, в России они другие, - сказал принц, не выказывая никакого интереса к затронутой теме.
   - Да, там все другое. Мне кажется, у нас больше помещения, больше воздуха, больше простора. А Европа словно бы задыхается.
   - Я бы не решился хулить континент, - с улыбкой сказал принц.
   - Это потому, что он ваш.
   - Возможно. Но и другие находят, что здесь неплохо.
   - Я тоже принадлежу к их числу. Но у нас чувствуется некая уверенность в жизни, какой здесь нет. Впрочем... боюсь я слишком много говорю о своем.
   Мадемуазель Солини засмеялась, хотя в глазах стояла ледяная серьезность.
   Резко изменив тему, Алина начала расспрашивать принца о его путешествиях. Как она слышала, он бывал в Америке, а она, признаться, всю жизнь испытывала любопытство к этой стране. Принц вздохнул, но любезно принялся рассказывать ей об этой земле свободы.
   После этого они почему-то перешли к альянсу с турками; принц был немало удивлен познаниями мадемуазель Солини в политике. Время протекло быстро; оба они очень удивились, обнаружив, что прихлебывают кофе, и услышав, что в библиотеке часы пробили три.
   Принц заявил, что совершенно невозможно поверить в такую стремительность времени: два часа пролетели как один миг.
   - При таких темпах, - сказал он, - год с вами, мадемуазель, показался бы не больше, чем днем. Это не праздность, а удовольствие, которое ворует время.
   - Значит, день не пропал зря, - отозвалась Алина, глядя на него поверх чашки. - Я могла бы предложить вам еще одну...
   - Нет, нет! - вскричал принц, изобразив испуг. - Я не в состоянии отказаться, а мне нужно через час встретиться во дворце с делегацией ходатаев. Они должны были явиться к двум часам, но я отсрочил... из-за этого.
   - Вот видите, ваше высочество! - смеясь, воскликнула Алина. - Я не только разбираюсь в политике, но и имею влияние.
   - Действительно, имеете.
   Что-то в тоне принца заставило Алину быстро взглянуть на него. Он смотрел на нее так, как смотрели многие, но было и отличие.
   Он снова заговорил, глядя ей в глаза:
   - Да, вы имеете влияние, мадемуазель.
   - На политику?
   - Нет, я говорю не о политике. Я привык быть откровенным. Могу я вам кое-что сказать?
   По тому, как он смотрел на Алину, его вопрос в самом деле требовал ответа.
   - Если вы нуждаетесь в моем разрешении, вы его имеете, - сказала она.
   - Так вот, - сказал он тихо, - вы интересуете меня больше, чем любая другая женщина, какую я когда-либо знал. Для меня это очень много значит.
   - Ваше высочество, вы очень добры.
   - Я сказал, что откровенен.
   - Если это правда, значит, я вознаграждена и польщена.
   Алина сама почувствовала неловкость своих слова и, как ни странно, смущение. Ее целью в связи с принцем Маризи было нечто другое. Как же отвлечь его от этого?
   - Нет сомнений, что ваше высочество интересует многих женщин, сказала она.
   - Нескольких. Это мое главное развлечение в жизни. Видите, мадемуазель, я откровенен.
   Да уж, в самом деле по-царски! Такого у Алины было в избытке. Она не считала для себя возможным быть игрушкой и, надо отдать ей должное, игрушкой никогда и не была, но принц этого не знал. Она резко оттолкнула свое кресло и встала. Официальная часть ленча была закончена.
   Они вернулись в гостиную. Принц, очевидно, почувствовал, что получил отпор: хотя его манеры остались такими же учтивыми и приветливыми, в его поведении тем не менее ощущалось некоторое его неудовольствие.
   Алина улыбнулась и расслабилась; она поняла, что теперь держит дело в своих руках. Они поговорили еще несколько минут, потом принц поднялся и стал прощаться. Автомобиль ждал его перед домом.
   - Мне не нужно говорить вам, ваше высочество, - сказала Алина, провожая его через приемную до дверей, - как я признательна вам за вашу любезность.
   - Это не та признательность, которой я желал бы, - ответил принц. - На самом деле ни о какой признательности не может быть и речи. Я хочу поблагодарить вас за самый приятный ленч, мадемуазель. Au revoir.
   Алина сквозь стеклянную дверь наблюдала, как он наклонился, усаживаясь в свой лимузин, дверцу которого придерживал лакей в желто-зеленой ливрее. Машина рванула с места и исчезла в конце улицы.
   "Если его самолюбие задето, - сказала про себя Алина, - тем лучше".
   Потом она, не отдавая себе отчета, что мыслит вслух, пробормотала:
   - Принцесса Маризи.
   Она прошла в библиотеку и, усевшись перед камином, погрузилась в раздумья.
   С лестницы донесся быстрый легкий перестук, и от дверей послышался голос Виви:
   - Алина, ты не трогала мою корзинку для рукоделия?
   Мадемуазель Солини оглянулась:
   - Что?
   - Мой красный шелковый шнур, - объяснила Виви, - я нигде не могу его найти.
   Алина слегка замялась, потом ответила:
   - Он в моей комнате, я пользовалась им прошлым вечером. Ты найдешь его на моем туалетном столике.
   - Спасибо, - отозвалась Виви, и на лестнице снова послышался звук ее быстрых шагов; мадемуазель Солини погрузилась в дальнейшие размышления.
   Глава 12
   ОПАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК
   Кажется, город Маризи решил устраивать Ричарду Стеттону ежеминутные развлечения все то время, пока он в нем пребывает. Словно бы предоставить ему возможность спокойно отдохнуть ночью, не заменив одни источники тревог и опасностей на другие, поспешающие занять освободившееся место, было бы равнозначно отсутствию гостеприимства.
   Покинув сразу после полудня дом мадемуазель Солини, он прогулялся по Аллее к офису немецкой миссии, не переставая улыбаться всему миру.
   Он не совсем поверил тому, что говорила ему Алина, у него были серьезные сомнения по этому поводу. Она ведь не рассказала ничего важного, ничего достоверного.
   Однако он посчитал для себя джентльменским долгом оправдать ее за недостаточностью улик, тем более что этот самый "джентльмен" совсем недавно обнимал ее. Кроме того, она ведь не отказалась от их бракосочетания.
   В миссии, где клерки разглядывали его с таким откровенным интересом, будто он был какой-нибудь выдающейся личностью, ему было сказано, что месье Науманн сегодня не появлялся и его не ждут до завтрашнего утра.
   Стеттон продолжил свой путь дальше по улице и задержался у квартиры Науманна, где выяснилось, что тот ушел с полчаса назад. Потом он зашел в банк за деньгами, сделал два или три других дела и незадолго до трех часов прибыл на ленч в отель "Уолдерин".
   Как только он ступил в вестибюль, к нему ринулся портье с очень важным и загадочным видом.
   Снизив голос до шепота, он сообщил, что шеф полиции дважды звонил в отель, спрашивал месье Стеттона и оставил распоряжение связаться с ним немедленно по прибытии месье Стеттона.
   - А чего он хочет?
   - Я не знаю, месье, это все, что он сказал.
   Стеттон на лифте поднялся в свою комнату. Про себя он решил, что Науманн и Фраминар что-нибудь напутали в их деле, которое должно было уладиться с помощью доктора, и что полиция расследует смерть месье Шаво.
   Новые неприятности обещали быть еще более серьезными, хотя и менее опасными, чем те, которые только что миновали. В результате ему грозил скандал, а значит, огласка и, возможно, суд.
   - Тьфу, пропасть, - пробормотал он. - Что эти идиоты натворили?
   Он подошел к телефону и позвонил шефу полиции.
   После десяти минут пререканий и нервотрепки, трижды получив неверный номер - без чего не обходится в Европе ни один телефонный звонок, - он наконец дозвонился до офиса.
   - Алло!
   - Это Ричард Стеттон. Я хотел бы поговорить с шефом полиции.
   - О чем вы хотите поговорить?
   - Не знаю. Он звонил в мое отсутствие, сказал, что хочет встретиться со мной, и оставил указание связаться с ним.
   - Как ваше имя?
   - Ричард Стеттон.
   - Назовите по буквам.
   Стеттон назвал по буквам.
   - Ваш адрес?
   - Отель "Уолдерин".
   Повисла пауза перед следующим вопросом; клерк на другом конце провода, очевидно, записывал ответы. Потом долетел его голос:
   - Подождите минутку, пожалуйста. Я узнаю.
   Стеттон ждал не одну минутку, а целых двадцать. Он изнывал от нетерпения; он переминался с ноги на ногу; не переводя дыхания, чертыхался себе под нос; он тряс телефонной трубкой, потом прислонился к стене. Наконец до него донесся голос:
   - Месье Стеттон?
   - Да
   - Тот самый месье Стеттон, который присутствовал при смерти месье Жюля Шаво?
   - Да.
   - Очень хорошо. Шеф полиции велел мне сообщить вам, что в данный момент у него нет возможности поговорить с вами. Может быть, он даст вам знать позже.
   - Но что он...
   Раздался резкий щелчок - человек на другом конце провода отключился. С сердитым восклицанием Стеттон стал трясти телефонную трубку и занимался этим - безрезультатно - минут пять. После чего с грохотом бросил трубку на рычаг.
   - Идиоты! - буркнул он, не имея в виду никого определенного.
   Он схватил пальто и шляпу и вышел из отеля, снова направившись на поиски Науманна.
   Поиски заняли три часа. Казалось, что молодой дипломат просто исчез с поверхности Земли. И Фраминара не было ни во французской миссии, ни на квартире. В семь часов Стеттон вернулся в отель, замерзший, усталый и голодный. Он не ел с самого утра.
   Пообедав, он снова вышел на поиски, но с тем же успехом. Наконец, он потерял всякую надежду и, обнаружив, что находится недалеко от дома номер 341, решил навестить Алину, но, взглянув на свои часы, увидел, что уже больше десяти. Тогда он вернулся в отель, лег в постель и постарался уснуть.
   Утром его разбудил телефон. Месье Фредерик Науманн спрашивал о нем у портье.
   Когда минуту спустя Науманн вошел в комнату, Стеттон сидел на краю кровати в белой креповой пижаме и курил сигарету. Он оказал Науманну не слишком сердечный, но все же теплый прием.
   Месье Стеттон мечтал узнать, где, во имя всех святых, растущий молодой дипломат скрывался в течение последних десяти лет.
   - Если в двух словах, - ответил Науманн, когда получил наконец возможность говорить, - я сохранил твою драгоценную шею от петли палача. Никогда в жизни я не работал так, как работал вчера. Я ожидал от тебя благодарности.
   - Премного благодарен, - с иронией отозвался Стеттон. - Так чего же хочет от меня полиция?
   Науманн широко улыбнулся:
   - Этот старый дурак был здесь?
   - Если под "старым дураком" ты подразумеваешь шефа полиции, то да, он звонил, - сказал Стеттон. - Будь любезен, объясни, в чем дело. Я считал, что ты, Фраминар и доктор все уладили.
   - Так и есть, - ответил Науманн, сев и затянувшись сигаретой. - Мы написали тщательно продуманный рапорт, все трое, как свидетели, подписали его и надлежащим образом представили Дюшесне. Это шеф полиции.
   Все волнения начались из-за того печально известного факта, что Дюшесне ненавидит Германию и все немецкое.
   Он всячески попытался досадить мне, и это у него почти получилось, несмотря на то что на моей стороне была поддержка Фраминара и доктора. Я, будучи под охраной, потратил семь часов вчера вечером и ночь на охоту за генералом Нирзанном. Когда я наконец поймал его и уговорил пойти со мной к принцу, то получил свободу, а Дюшесне получил выговор.
   - Но чего хочет Дюшесне? Что он говорит?
   - Он обвиняет меня в том, что я помог тебе отравить Шаво.
   Стеттон пожал плечами и пробормотал:
   - Представляю, какая это была кутерьма!
   Науманн выпустил клуб дыма, задумчиво проследил за его полетом и сказал:
   - Не так уж это весело. Послушай, Стеттон, ты знаешь об этом больше, чем говоришь. Конечно, я не осел, чтобы предполагать, что ты имеешь к этому какое-нибудь отношение, но почему бы тебе не сообщить нам то, что сказал перед смертью Шаво?
   - Потому что это не принесет никакой пользы. - Стеттон помолчал, потом добавил: - Хотя, может, и не мешало бы рассказать тебе. Но это ничего не изменит.
   Шаво умер по своей глупости!
   - Но что он тебе сказал? - настаивал Науманн.
   Стеттон в раздумье смотрел на него.
   - Хорошо, я скажу тебе, - наконец решился он, - но это не должно пойти никуда дальше. Ты поймешь почему.
   - Никогда даже не повторю.
   - Поклянись.
   - Мое слово!
   И Стеттон пересказал то, что в бессвязных фразах и предсмертных муках поведал ему Шаво. Однако, по какой-то непонятной ему самому причине, он совершенно не упомянул о куске шелкового шнура.
   Когда рассказ подошел к концу, Науманн от возбуждения вскочил на ноги.
   - Но это объясняет все! - вскричал он. - Я был уверен в этом. У Шаво могли быть какие-то недостатки, но он был человеком чести. Это объясняет все!
   - Может быть, - спокойно согласился Стеттон, - если это правда.
   - Правда? - воскликнул Науманн. - Господи, ну конечно же правда! Я в этом совершенно уверен! Все сходится! Разумеется, Шаво был просто романтическим дураком, вытаскивая свою шпагу ради поцелуя какой-то женщины, но он был храбрым человеком, а не убийцей.
   Конечно, это правда!
   - Я склонен считать, что нет, - заявил Стеттон с видом человека, который знает гораздо больше, чем говорит. - Шаво лгал! Мадемуазель Солини не имела к этому никакого отношения.
   Науманн бросил на него быстрый взгляд:
   - Откуда ты это знаешь?
   - Она мне сама сказала.
   - Сказала тебе... Как? Когда?
   - Вчера. Я спросил ее. Она решительно отрицала, что могла что-то знать обо всем этом деле.
   - Ты спросил ее... Господи! - Науманн обессиленно рухнул в кресло.
   Потом снова вскочил на ноги.
   - Стеттон, - медленно сказал он, - ты положительно нуждаешься в опеке. Это изумительно! Я полагаю, что ты предстал перед мадемуазель Солини и с вежливым поклоном спросил: "Мадемуазель, будьте любезны сообщить мне, не вы ли убийца?" А когда она сказала, что нет, ты ей поверил. Стеттон, ты хуже ребенка. Ты слабоумный! Если имеется...
   - Остановись! - прервал его Стеттон. - Возможно, я не так уж глуп, как ты думаешь. Я не кланялся леди, как ты предположил, и не спрашивал, не убийца ли она. Я говорил с ней об этом за четверть часа до того, как она хоть что-то узнала о том, к чему я клоню.
   - Ну, это не аргумент, - решительным тоном сказал Науманн. - Это дело полиции.
   - Ничего подобного, - твердо сказал Стеттон, - и ты это знаешь.
   Науманн скептически смотрел на него:
   - Ты хочешь сказать, что не намерен никому ничего говорить? Что бы это ни было?
   - Я - нет.
   - Тогда это сделаю я.
   - Нет, не сделаешь. Ты дал мне слово молчать.
   - Тьфу, пропасть! Но почему, если мы...
   Стеттон прервал его:
   - Подожди минуту. Если даже представить себе, что Алина виновата, какой смысл сообщать об этом полиции? Где твои доказательства? Шаво умер. Возможно, вообще не следует связывать ее с этим.
   - Но он же сказал тебе...
   - Сущий бред. Никто не поверит этим словам без заслуживающих доверия доказательств.
   Эта истина была так очевидна, что Науманн был вынужден согласиться. Тем не менее он продолжал подыскивать аргументы в пользу того, что они обязаны очистить имя Шаво от того отвратительного пятна, которое в результате легло на него. Стеттон, однако, продолжал настаивать на своем убеждении в невиновности мадемуазель Солини.
   Науманн раздражался все больше, американец упрямился, их полемика стала выглядеть так, будто Стеттону вскоре предстоит еще одна дуэль. Но оба постепенно остыли, и, когда часом позже дипломат собрался уходить, молодые люди тепло потрясли руки друг друга и расстались, оставшись друзьями.
   Науманн, покинув отель, пошел в миссию, где он ожидал получить, и получил, строгий выговор за то, что имел неосторожность впутаться в такую отвратительную историю, как дуэль и смерть этого Шаво.
   - Для меня стало весьма неприятным сюрпризом, - так выразился барон фон Кранц, неодобрительно глядя из-под густых бровей, - что вы проявили такую неосмотрительность. Вы же отлично знаете, что мы и так уже впали в немилость в Маризи, и должны соблюдать все меры предосторожности, чтобы не давать пищи такому к себе отношению. И я еще не решил, следует ли мне доложить об этом в Берлин.
   Науманн добрел до своего стола и набросился на кипу бумаг, которая накопилась за время его двухдневного отсутствия. Хотя, по правде сказать, "набросился" - не самое удачное определение, поскольку мысли его витали где-то далеко, что, впрочем, продолжалось уже больше месяца.
   Он думал о милом девичьем личике, смеющихся черных глазах и блестящих каштановых локонах, но в его мысли самовольно вторгалась и другая картина дивной красоты женщина, чьи глаза не умели улыбаться, обладавшая дьявольской хитростью и таким же бесстыдством.
   Его интерес к Виви, часто говорил он себе, не более чем романтика; он просто чувствует жалость к ней оттого, что она имела несчастье угодить в объятия мадемуазель Солини. Но с недавних пор он не мог бы уже утверждать с чистой совестью, что его интерес к ней ограничивался только этим.
   Он ощущал растущее желание видеть ее, касаться ее. Он не раз с изумлением обнаруживал, что ему хочется обнять ее, целовать...в то же время, когда его начинало трясти от нетерпения увидеть ее, он с негодованием спрашивал себя, с какой стати он теоретизирует, испытывая подобные чувства? Как будто он никогда не держал женщину в своих объятиях!
   "Только не Виви... - шептал внутренний голос, - не Виви, с ее смеющимися глазами и блестящими волосами..." В таких случаях, выругавшись вслух, он отправлялся пройтись.