Стаут Рекс. Приз для принцев (Награда для князей)

   В нем росла тревога за Виви, за ее благополучие и даже - будем откровенны - за ее жизнь. В глубине души он был твердо убежден, что мадемуазель Солини, как она себя называла, ответственна и за смерть месье Шаво, и за яд, предназначавшийся для Стеттона.
   Размышляя над ужасным замыслом этой женщины, он изумлялся ее дьявольской хитрости. Что, если бы ее план удался? Если бы Шаво ранил Стеттона, а не себя отравленной шпагой, результатом было бы то, что француз, вероятно, был бы осужден и наказан как убийца, и она избавилась бы сразу от обоих.
   Она должна была так все обставить, чтобы никто не смог обнаружить ни малейшего доказательства против нее, а француз в придачу еще заработал бы общую ненависть, если бы попытался переложить вину за собственное преступление на плечи женщины.
   И Виви находится во власти этой твари... в тем большей власти, чем больше она эту тварь любит! И как знать, кто станет объектом очередной атаки Алины?
   Науманн вздрогнул.
   Внезапно лицо Виви, доверчивое, невинное, улыбающееся, возникло перед его глазами так явственно, как будто она сама стояла перед ним. И, как обычно, рядом медленно проступало то, другое, лицо, прекрасное, но, как ему казалось, утерявшее от злости всю свою красоту.
   Внезапно ему в голову пришло решение. Он лихорадочно приступил к работе и менее чем за час очистил свой рабочий стол от массы бумаг, продиктовал множество писем и сделал наброски меморандума и рекомендаций для барона фон Кранца.
   Потом схватил пальто и шляпу, выскочил из миссии и, поймав такси, назвал шоферу адрес: Аллея, дом номер 341. Пока такси неспешно крутилось по улицам, он пытался составить план действий. Дюжины идей предлагали себя, но все как одна были отвергнуты. И наконец его осенило.
   "Единственно, что может напугать ее, это неожиданная встреча с Василием Петровичем. Она его боится, и это, пожалуй, хорошо. Если бы только я сумел его найти!"
   Когда такси остановилось возле дома номер 341, он еще не знал, что скажет Алине.
   Очень интересно, как примет его мадемуазель Солини, если вообще примет.
   Когда она вышла к нему в гостиную с протянутой рукой и улыбкой на губах, он склонился над ее рукой, но не улыбнулся в ответ. Алина удивилась визиту, но, не подавая виду, проводила его к креслу и села сама.
   - Мы с вами давно не виделись, - начала она приветливо. - Хотя, сказать по правде, у нас была весомая причина ждать вас.
   Но Науманн нынче не был расположен к куртуазности. Глядя прямо в ее глаза, он резко сказал:
   - Я пришел не как друг, мадам, и вы это знаете.
   - А! - тихо ответила Алина, и глаза ее загорелись. - Вы меня восхищаете, месье Науманн. Откровенность - это я люблю. Так зачем вы пришли?
   - Я не знаю.
   Воистину веселая улыбка появилась на губах мадемуазель Солини.
   - Вы не знаете?
   - Нет. То есть я знаю, но сам удивлен зачем. Я пришел предупредить вас.
   - Предупредить меня? - Алина подняла брови.
   - Да.
   - Вас так заботит мое благополучие?
   Молодой дипломат нетерпеливо отмахнулся.
   - В конце концов, я здесь не для того, чтобы играть словами, - сказал он, - давайте не притворяться, мадам. Вы очень хорошо знаете, что мне известно и зачем я пришел. Будем откровенны.
   - Ну что ж, откровенно говоря, я вас не понимаю.
   Вы полагаете, будто я знаю, что вам известно. Что?
   Не отводя от нее взгляда, Науманн ответил:
   - Я знаю, например, что вы повинны в смерти месье Шаво. Нет... никакого удивления и возмущения... вы это очень хорошо умеете делать, но сейчас это просто бесполезно. Я не скажу вам, как я догадался об этом, но я это знаю. Повторяю, именно вы отравили шпагу Жюля Шаво.
   Он еще не договорил, а выражение лица мадемуазель Солини внезапно изменилось. Оно изменилось так, будто она опустила какой-то занавес перед своими глазами, возвращая Науманну такой же пристальный взгляд, но с откровенной насмешкой. И сказала, пожалуй, даже с веселым вызовом:
   - Допустим это так, месье, - я не собираюсь вам противоречить, - что тогда?
   На какое-то мгновение Науманн смешался, потом взял себя в руки и тихо произнес:
   - Я этого ожидал. Я знал, что вы способны на такое.
   Возможно, вы правы, чувствуя себя в безопасности, поскольку, вероятно, не удалось бы доказать, что это конкретное преступление лежит на вашей совести, хотя так оно и есть. Но это еще не все, что я знаю. Мне известно еще, что вы являетесь женой Василия Петровича, что вы изменяли ему и пытались его убить.
   - Что ж, в качестве аргумента я допущу и это. Ну и что? - Алина ласково рассмеялась.
   - Так вот, вас ищут, вы в опасности. А сейчас я расскажу вам, почему я пришел. Я пришел ради мадемуазель Жанвур. Такая дурная и развращенная женщина, как вы, - откровенность за откровенность, мадам, - не может не знать, что чем дольше она находится рядом с вами, тем ближе к гибели. Я хочу забрать ее от вас. Я стану ее опекуном; я гарантирую ее благополучие и счастье. У меня нет скрытых мотивов, мадам; вы так хорошо разбираетесь в людях, что и сами это видите. Я не... - Он поколебался мгновение, потом продолжил: - Не буду притворяться, что люблю, но я жалею ее. Вот и все.
   Повисла долгая тишина, Алина пристально глядела в глаза молодого человека, ее собственный взгляд не выражал ничего. Затем она вдруг поднялась, подошла к дверям и нажала кнопку на стене. В тот же миг появился слуга.
   - Попросите мадемуазель Жанвур спуститься в гостиную, - велела она.
   И вернулась в кресло. Они стали ждать. Услышали тяжелые шаги слуги по лестнице и вскоре торопливый топот маленьких ножек Виви.
   Когда девушка вошла в комнату, Науманн встал и поклонился.
   Виви довольно оживленно приветствовала их, но остановилась, увидев, как серьезны их лица.
   Алина резко сказала:
   - Виви, я послала за тобой, чтобы задать тебе вопрос. Месье Науманн и я говорили о тебе. Нет нужды повторять то, что он говорил обо мне прежде, тем более что ты слышала это из его собственных уст... и в мое отсутствие... Так вот, он считает, что я не достойна заботиться о тебе... что я дурная и развратная... что он хочет найти для тебя место на своей родине... он хочет, чтобы ты покинула меня. Добавлю: он не притворяется, будто любит, но заявляет, что жалеет тебя.
   Я послала за тобой, чтобы ты все решила сама.
   Виви внезапно побледнела, посмотрела сначала на Науманна, потом на Алину. Ее губы шевелились, как будто она что-то хотела сказать, но не могла найти слов, по глазам видно было, что в ней идет отчаянная борьба.
   Что касается Науманна, то он тоже обнаружил, что у него нет слов, которые, как он чувствовал, сейчас нужны ему больше всего. "Он не притворяется, что любит тебя..." - это прозвучало как-то грубо и фальшиво.
   Выходит, он любит ее? Но прежде чем успел осознать эту мысль, он услышал голос Виви:
   - Месье, у вас нет причин жалеть меня. - Голос Дрожал и был очень тихим. - Вы знаете, что я люблю Мадемуазель Солини; вы ошибаетесь, когда говорите такие вещи о ней. Но я... я уверяю вас... я высоко ценю вашу доброту... вашу заинтересованность...
   Внезапно голос ее дрогнул, и она замолчала, потом закрыла лицо руками, повернулась и бросилась вон из комнаты.
   Опять наступила тишина. Потом Науманн повернулся к Алине, и голос его еще вздрагивал, когда он говорил ей:
   - Мадам, вы перехитрили меня. Когда-нибудь вы будете жалеть об этом. Вы не подождали, пока я скажу вам все, что знаю; что ж, я скажу вам остальное. Сегодня утром я получил письмо от Василия Петровича и отвечу ему завтра. Я надеюсь получить от вас известия раньше, чем от него.
   После чего, оставив мадемуазель Солини, впервые в жизни лишившуюся дара речи, неподвижно стоять посреди комнаты, молодой дипломат, не сказав больше ни слова, вышел в холл, забрал пальто и шляпу и покинул дом.
   Алина целую минуту стояла там, где он ее оставил.
   Потом медленно двинулась к дверям и через холл в библиотеку, где села в любимое кресло перед горящим камином.
   Она оставалась так долгое время, погруженная в свои мысли, потом взглянула на часы и направилась в свою комнату переодеться к обеду.
   - Решительно этот месье Науманн - опасный человек, - пробормотала она вслух и начала подниматься по лестнице.
   Глава 13
   ГЕНЕРАЛ НА ПОСЫЛКАХ
   Если бы любого из жителей Маризи спросили, какая из комнат во дворце их принца самая интересная, то ответ был бы: "Одна из задних комнат на третьем этаже по главному коридору налево". А если бы его еще спросили почему, то он ответил бы: "Потому что еще никому не разрешалось войти в нее".
   Утром того дня, о событиях которого было рассказано в предыдущей главе, принц сидел в одиночестве в этой комнате, в которую никого не допускал. По сути дела, в ней не было ничего такого, что вызывало бы особый интерес. Три ее стены закрывали книги, выше висели картины и гравюры, расположенные в каком-то непонятном порядке. На четвертой стороне располагались три двойных окна, выходивших на улицу, и камин.
   В центре стоял огромный стол, заваленный книгами и бумагами.
   Для принца, обнаружившего, что он открыт публике более, чем сам того хотел бы, это логово просто служило укрытием от назойливых субъектов и подхалимов.
   Принц полусидел-полулежал в огромном мягком кресле, поставленном между столом и камином. Его глаза были закрыты, а грудь мерно вздымалась, так что можно было подумать, что он спит.
   Но молодой де Майд, его секретарь, сразу заметил две небольшие морщины, пересекавшие высокий белый лоб принца, и, конечно, понял, что его хозяин занят глубокими размышлениями о чем-то весьма важном.
   Неожиданно принц открыл глаза, сел прямо, потом встал с коротким смешком - де Майд догадался, что решение найдено. Принц покинул комнату, прошел по коридору в дальний его конец, повернул налево и поднялся на один пролет лестницы. В верхнем коридоре он остановился перед дверью посередине его и решительно постучал. Голос ответил:
   - Войдите.
   Принц вошел.
   При его появлении генерал Нирзанн вскочил с кресла, в котором сидел возле окна, и низко поклонился.
   - О, ваше высочество, какая честь!
   - Обычно вы ее достойны, - сухо заметил принц, - как, например, вчера вечером.
   Генерал почти обиженно запротестовал:
   - Решение оставалось за вами, ваше высочество.
   - Знаю, но вы уже решили за меня.
   - Разве это возможно? Умоляю ваше высочество о прощении; я только предложил.
   - Да, и в результате обижен бедный старый Дюшесне, которого вы ненавидите, но который тем не менее любит меня, как и вы.
   Лицо маленького генерала покраснело от негодования.
   - Вы должны простить меня, ваше высочество, - вскричал он, - но эта свинья Дюшесне никогда...
   Принц прервал его:
   - Хватит, Нирзанн. Кроме того, именно вы виноваты в том, что я действительно поверил в правоту молодого Науманна. Впрочем, я пришел обсуждать не это; про это давайте забудем.
   Генерал Нирзанн продолжал стоять, пока принц не подошел к креслу и не сел. Потом генерал занял свое кресло и стал ждать, храня уважительное молчание. Наконец принц довольно резко заговорил:
   - Некоторое время назад, Нирзанн, вы представили мне мадемуазель Солини, о которой сообщили, что она ваша родственница.
   Генерал бросил на него быстрый взгляд:
   - Да, ваше высочество.
   - Она приехала, по вашим словам, из России. Сама она мне сказала, что выбрала Маризи на этот сезон по вашей рекомендации. Некоторые факты позволили мне поверить, что эти рекомендации были даны из соображений... ну, скажем так, моего блага.
   - Но это... вы, ваше высочество, знаете... - Генерал смущенно замолк.
   - Я не собираюсь осуждать вас за это, - с улыбкой остановил его принц. - На самом деле я вам благодарен, я перед вами в неоплатном долгу. Мадемуазель Солини интересует меня.
   - Я этим не удивлен, - ответил генерал Нирзанн, который сразу воспрянул духом, услышав слова благодарности.
   Проигнорировав это несколько дерзкое замечание, принц продолжал:
   - Да, я признаюсь, она меня заинтересовала. - Он на мгновение остановился, потом неожиданно спросил: - Она действительно ваша родственница?
   Но генерал, ожидавший подобного вопроса, ответил сразу:
   - Будьте уверены, ваше высочество. Почему вы спрашиваете об этом? Если вы сомневаетесь во мне...
   - Нет, я не сомневаюсь в вас - я просто собираю информацию. Значит, она ваша родственница?
   - Да.
   - Из...
   - Из Варшавы.
   - Она русская?
   - Да. По отцу. Ее мать - немка, с этой стороны мы и связаны родством.
   - Понятно. Значит, ее имение находится под Варшавой?
   На лице генерала снова проступило смущение. Он явно был в нерешительности, но, помолчав, дерзнул наконец сказать правду:
   - Должно быть, ваше высочество, если оно у нее вообще есть.
   - А? - Принц поднял брови. - Но я думал, что есть.
   Эта маленькая история об ее несметных богатствах - плод вашего воображения?
   Тон принца был дружелюбным, и, отвечая, генерал позволил себе ухмыльнуться:
   - Да, ваше высочество. Для... можно так сказать...
   Для того, чтобы заинтриговать Маризи. Иначе ее проигнорировали бы.
   - Вполне справедливо. Я аплодирую вашей проницательности. Она не благородного происхождения?
   - Нет.
   После этого ответа принц слегка нахмурился и подошел к окну, где оставался несколько минут, глядя вниз, на улицу. Генерал хранил молчание, отлично зная, что творится в голове принца, и очень удовлетворенный своим знанием. Внезапно принц повернулся к нему:
   - Повторяю, Нирзанн, она меня интересует.
   - И я повторяю, ваше высочество, что это совсем не удивительно, отозвался генерал.
   - Но она - ваша родственница?
   - Дальняя.
   - Значит, вы думаете...
   - Я думаю совершенно так же, как вы, ваше высочество.
   - А мадемуазель Солини?
   - Не могу ответить за нее. Вы, без сомнения, уже заметили, что она живет собственным умом.
   - Когда вы думаете ее увидеть?
   - Не знаю. Может быть, вечером.
   - Сможете увидеться с ней сегодня вечером?
   - Да, ваше высочество.
   - Наедине?
   - Конечно.
   - И спросите у нее...
   - Все, что угодно вашему высочеству.
   - Значит, так и сделайте. Мне нет нужды говорить вам, о чем я хотел сказать. Только попросил бы вас соблюдать как можно большую деликатность. И если ваша миссия будет иметь успех, то я знаю, как распорядиться свободным Крестом Бата.
   Генерал опустился на одно колено, лицо его побледнело от радости.
   - Ваше высочество... я потрясен... это всегда было моей мечтой...
   - Я знаю, - улыбнулся принц. - Сделайте это, Нирзанн. Заслужите, и орден ваш.
   И, добавив, что надеется в три часа, как обычно, отправиться с генералом на прогулку, принц удалился.
   Этой беседой и объясняется тот факт, что, когда около восьми часов того же вечера генерал позвонил в дверь дома номер 341 на Аллее, лицо его выражало и сомнения и решительность.
   Весь день он сгорал от нетерпения в ожидании этого часа; теперь же, когда час настал, он обнаружил, что не знает, как повести разговор. На какой-то миг ему пришла в голову мысль, что все должно просто и легко уладиться, но в следующий момент он вспомнил про амбиции Алины, касающиеся и ее самой, и Виви, и надежда на успех показалась слабой.
   Он и в самом деле выбрал неудачное время для своего стратегического нападения на цитадель красавицы.
   Всего за два часа до его прибытия Алина услышала из уст Науманна слова: "Завтра я напишу Василию Петровичу", которые заставили ее одарить месье Науманна комплиментом "опасный человек". Сомнительным на самом деле комплиментом, предполагавшим некоторое влияние на его будущее, что Науманну следовало бы предвидеть.
   Но генерал Нирзанн, не улавливающий тонкие оттенки в выражении лиц, не заметил ничего необычного на лице мадемуазель Солини, когда она пригласила его пройти в библиотеку.
   В ее манерах сегодня наблюдались нетерпение и беспокойство, но он и этого не заметил. К тому же он был слишком озабочен собственной миссией, чтобы обращать внимание на что-либо еще.
   Около часа они разговаривали на разные темы. Дюжину раз, когда ему казалось, что он уже подготовил почву и можно переходить к целит своего визита, Алина неизменно уводила его от этой темы, пока он не начал подозревать, что она догадалась о его намерениях и сознательно избегает соответствующего разговора - таким предположением он, конечно, польстил себе.
   Подробно, в деталях, обсудив успешную кампанию Алины в Маризи и представив ей два предварительных предложения на будущее, он добрался до темы денег.
   - Не хочется об этом, - сказала Алина, отвечая на его вопрос. - У меня есть больше ста двадцати тысяч Франков наличными.
   Генерал удивленно присвистнул.
   - Черт знает что! - воскликнул он. - Этот американец делает золото?
   - Кажется. А вы ничего не скажете о том, как ловко я их от него получила?
   Генерал лукаво смотрел на нее.
   - Поживем - увидим. Помните, я уже говорил вам: нужно быть круглым дураком, чтобы давать так много и ничего не получать взамен.
   Алина засмеялась:
   - Он надеется... жениться на мне.
   Генерал фыркнул.
   - Будьте откровенны, - сказал он, - я желаю знать, не может ли он вмешаться...
   - Вмешаться? Во что? Каким образом?
   - В... некоторые планы.
   Алина бросила на него быстрый подозрительный взгляд:
   - Но мы все это обсудили раньше.
   - Знаю. Но если будет необходимо отделаться от него, что тогда?
   - Я уже говорила вам, я отделаюсь от него сразу, как только вы будете готовы.
   - Да, как только я буду готов покинуть с вами Маризи. Но что, если мы откажемся от этих намерений?
   Несколько мгновений Алина с некоторым подозрением разглядывала генерала, потом сухо сказала:
   - Мой дорогой Пол, вы пытаетесь что-то выведать.
   Разве я не говорила вам раз двадцать, что все эти ваши уловки просто смешны. Итак, что вы хотите? Признавайтесь.
   - Значит, я могу быть откровенным? - спросил генерал с видом человека, который скорее готов пойти напролом, чем получить преимущество в результате нечестного приема.
   - Да, - улыбнулась Алина. - И умоляю вас, генерал, не надо меня обманывать.
   "Я должен использовать стратегию, я должен быть тактичным", - призвал себя Нирзанн.
   И после короткого раздумья сказал громко, со значением:
   - Алина, сегодня утром принц заходил в мою комнату во дворце поговорить. - Генерал Нирзанн никогда не употреблял слов "моя комната", не добавив при этом "во дворце".
   - В самом деле? - сказала Алина, пристально глядя на него.
   - Да. Он зашел поговорить о вас. В самом деле. Он притворился, что цель его визита - обсудить это несчастное дело со смертью месье Шаво, но я-то вижу его насквозь. Он зашел поговорить о вас.
   - В самом деле? - повторила Алина. - Его высочество очень любезен.
   - Но это не любезность. Уверяю вас, он думает только о себе. Мадемуазель, вы говорили, что любите меня.
   Я готов поверить, что занимаю определенное место в вашем сердце. Но что, если у меня есть соперник в лице принца Маризи?
   Алина смотрела на генерала; издевательство в ее глазах и на губах было едва заметно, так что она благополучно выдержала пристальный взгляд, которым он прямо-таки впился в нее.
   - Мой дорогой Пол, - ответила она, - единственная причина, по которой я повторяю вам, что люблю вас, заключается в том, что мне доставляет удовольствие это говорить. Вы отлично это знаете. Никто, даже сам принц, не сможет занять ваше место... в моем сердце.
   Впервые за два месяца генерал не счел нужным в восторге упасть на колени перед ней, услышав слова любви, которые произнесли ее губы. Его разрывали противоречивые чувства.
   Он любил Алину, как только мог любить женщину, но его возможности в этом направлении были весьма ограничены. Истинная страсть никогда не бушевала в его Доблестной груди. Сильнее, чем любовь к женщинам, была его преданность принцу и мечта оставаться первым в череде тех, кто пользовался благосклонностью принца, - и, помимо этого, для него имел значение (и немаловажное) орден Крест Бата.
   Он был полностью поглощен этими мыслями, и торжественное заявление Алины о любви вызвало только улыбку на его губах - улыбку, которую на лице обычного человека, но не генерала, можно было бы назвать глупой. Вздохнув для видимости, он сказал:
   - Тем не менее, дражайшая, я начинаю опасаться.
   Принц непобедим.
   - Но не для вас, Пол.
   - Увы! Боюсь... даже для меня.
   - Вы не слышали, что я вам сказала? Я люблю вас.
   - Но если бы принц попытался...
   - Он не добился бы успеха.
   - Не могу в это поверить.
   - Клянусь вам.
   - Не верю. - Генерал начал приходить в отчаяние.
   Алина открыто засмеялась:
   - Мой дорогой Пол, вы сказали это так, как будто и не хотите поверить в это.
   Генерал горячо протестовал против таких инсинуаций:
   - Как вы можете такое говорить? Господи боже! Разве я не рискую своей репутацией... самим своим существованием... ради вас?
   - Тем не менее вы просто хотите бросить меня.
   Генерал Нирзанн слегка смутился, он словно ходил по порочному кругу и не знал, на чем остановиться. Решительно он должен либо на что-то отважиться, либо вовсе отказаться от своей миссии. Приходилось выбирать из двух одно. Он прочистил глотку. Как же это сказать? Он открыл было рот и опять закрыл. Потом все же прыгнул в омут:
   - Нет, я не хочу бросать вас. Но, мадемуазель, я - слуга моего принца. Все, что я имею, - мой кошелек, моя честь, моя жизнь, - все принадлежит ему. И даже то, что мне дороже всего...
   Алина резко прервала его:
   - Стоп, генерал.
   Но он продолжал с нарастающей уверенностью:
   - Вы должны понять меня, дражайшая Алина. Вы знаете, что я люблю вас, но там, куда ступил мой принц, я отступаю. Вот о чем я пришел говорить с вами. Не как эмиссар, - уверяю вас, не поэтому, - но его желание так очевидно! Что я могу сделать? К несчастью, ничего, кроме как выбирать меньшее из двух зол.
   - И потерять меня, это меньшее? - Ей было очень весело.
   - Нет... это... вы должны понять... - Генерал удивлялся, какого черта ей понадобилось, чтобы дело приняло такой неприятный оборот.
   - Я понимаю, - сухо сказала Алина. - И вот мой ответ: я люблю вас!
   - Конечно, конечно; и я люблю вас, - отвечал генерал, начиная терять терпение. - Но разве вы не понимаете? Невозможно предать принца.
   - Значит, я добьюсь невозможного, - спокойно ответила Алина.
   При столь простом заявлении о намерениях генерал в волнении вскочил на ноги.
   - Я знаю, в чем причина! - вскричал он. - Американец! Я все время подозревал его. Вот кто стоит за всем этим.
   - Вы имеете в виду Стеттона?
   - Да, его. И это правда! - кричал генерал, с каждой минутой все более волнуясь.
   Алина резко прервала его:
   - Это абсурд, и вы это знаете.
   - Это правда! Вы его любите!
   - Смешно!
   - Вы любите его! Вы обманывали меня!
   Алина пренебрежительно пожала плечами; потом, после некоторого раздумья, вдруг посмотрела на генерала Нирзанна так, словно на что-то решилась:
   - Послушайте меня, Пол. Американец - глупец.
   Меня волнует не это. - Она стиснула пальцы. - Нет, Дайте мне договорить! Или, точнее, ответьте на вопрос.
   Вы явились сюда как эмиссар принца. Или я не права?
   Генерал начал протестовать, но, видя бесполезность протестов, в конце концов согласился с этим.
   - И чего принц хочет?
   Генерал, увидев, что она почему-то все знает, ответил просто:
   - Он хочет сместить меня с той позиции, которую я занимаю, хотя ему об этом неизвестно.
   - Вы уверены в этом?
   - В чем?
   - Что ему неизвестно?
   - Разумеется, мадемуазель!
   Алина вздохнула с видимым облегчением:
   - Очень хорошо. Я рада слышать, что, перестав любить меня, вы по крайней мере меня не предали. Что же касается желаний принца, то мой ответ таков: уважающая себя крепость не провоцирует осаду, но и не сдается без нее. Вы - человек военный, генерал, вы меня поймете.
   - Но...
   - Нет, не говорите больше ничего; я не стану вас слушать. Что касается вас, Пол, не скажу, что вы разбили мое сердце, но вы сделали меня несчастной. Ах, Пол... нет... не говорите...
   Алина откинулась на спинку кресла и закрыла лицо руками.
   Генерал, одновременно и восхищенный, и сбитый с толку, и неудовлетворенный, после десятиминутных безуспешных усилий заставить Алину выслушать его неохотно повернулся и оставил комнату, чтобы направиться к принцу Маризи с несколько загадочным сообщением.
   Глава 14
   ПРЕДЛОЖЕНИЕ МИРА
   В тот же час, когда генерал Нирзанн покинул дом номер 341, чтобы вернуться во дворец, - а было уже чуть больше десяти часов вечера, - месье Фредерик Науманн сидел в своих меблированных комнатах на Уолдерин-Плейс, уныло уставившись на обои, поскольку, следует признаться, он попал в самое затруднительное положение.
   Он сидел так уже два часа и таким же образом просидел еще два. Потом устало поднялся, разделся и отправился в постель.
   Еще через час сон сморил его, но даже когда он его настиг, то сопровождался неприятными снами и частыми пробуждениями. Науманн, как в лихорадке, проворочался всю ночь, а когда первый луч утреннего солнца проник в окно, он поднялся, чувствуя, что если проваляется еще немного, то сойдет с ума.
   Торопливо одевшись, он вышел прогуляться по прохладному утреннему воздуху в поисках - Господи, помоги! - душевного покоя.
   Он перестал спрашивать себя, любит ли он Виви Жанвур. Вчера, прежде чем он покинул дом мадемуазель Солини, на этот вопрос нашелся ответ, в чем он с отчаянием и убедился. Но этот ответ только усугубил дело.
   Во-первых, у него не было оснований верить, что его любовь не безответна. Во-вторых, он был человеком весьма состоятельным, занимал высокое общественное положение, от него многого ждали, - а кто была она?