Страница:
- Алина! Это вы, Алина?
- Да, ваше высочество.
- Ах, я узнаю ваш голос.
- И я узнаю ваш. - Короткая пауза. - Я хотела спросить ваше высочество... я хотела узнать, получили ли вы сегодня утром письмо от меня?
- Письмо? Нет.
- О! Значит, оно не было отправлено. Я очень рада.
Сегодня утром я послала его по почте, а полчаса назад обнаружила его у себя на письменном столе.
- Обнаружили его на своем столе? - повторил озадаченный принц.
- Да. В конверт, адресованный вам, я положила письмо, адресованное кое-кому другому. - В ее смехе прозвенело легкое серебро. - А я как раз не хочу, чтобы вы прочли это письмо. Вот потому и звоню - я не хочу, чтобы вы даже вскрывали его, - опять серебристый смех. - Вашему высочеству известно, что у каждой женщины имеются сугубо дамские секреты.
- Известно, - признался принц и чуть было не засмеялся в ответ, но тут его взгляд упал на тело генерала Нирзанна, лежавшее на полу возле его ног, и смех замер у него на губах.
- Я верну вам ваше письмо, не вскрывая, Алина.
Сейчас же попрошу об этом де Майда.
- Я опасаюсь... что кто-нибудь еще может прочесть его.
- Понимаю. Я сохраню для вас ваш секрет. Ведь я имею на это право, не так ли?
- Да, ваше высочество.
- Не так!
- Тогда... да, Мишель.
Принц удивился, что почему-то не сказал ей о смерти ее родственника, но решил, что такое сообщение, внезапное, по телефону, может вызвать слишком тяжелый шок. Впрочем, и из газетных воплей...
Он спросил, может ли навестить ее через полчаса, поскольку должен сообщить ей кое-что важное, чего нельзя сказать по телефону. Договорившись, он опустил трубку на рычаг, и тут же раздался стук в дверь.
Это был де Майд, доложивший, что слуги приготовили комнату генерала и сейчас придут, чтобы перенести его туда. Принц ничего не ответил, только мрачно кивнул.
Потом, когда секретарь вышел, он подошел к телу маленького генерала и молча стоял, глядя на него сверху вниз.
Его мысли вернулись к предсмертным словам генерала. Они были об Алине и о нем, принце. "Возможно, - так думал принц, - я и Алина ~ единственные, кого любил генерал Нирзанн. Но потом... в самом конце..."
Принц озадаченно нахмурил брови, пробормотав вслух:
- Клей! Теперь ни один черт не скажет, что имелось в виду под словом "клей".
Ответа на этот вопрос никогда не найти.
Глава 21
СТЕТТОН НАЧИНАЕТ ОХОТУ
Молодость - это возраст самомнения, высокомерия, тщеславия и эгоизма. Это возраст Ричарда Стеттона. Так что вы вполне можете догадаться о чувствах молодого человека, которому четыре раза подряд - дважды в день - у дверей дома мадемуазель Солини было заявлено, что она отсутствует.
В первый раз он поверил этому. В следующий - удивился. В третий раз усомнился. В четвертый визит он оттолкнул с дороги Чена и прошел насквозь гостиную, библиотеку, столовую и кухню. Везде было пусто, только слуги хихикали у него за спиной.
Что делать? Он все-таки не совсем еще дошел до точки, чтобы подняться по лестнице и силой ворваться в ее комнату. Кроме того, он чувствовал, что становится смешон. Он покинул дом, угрожающе поглядев на Чена, который во время этих поисков неотступно следовал за ним.
По пути обратно в отель он купил газету. И первое, что попалось ему на глаза, было сообщение о смерти генерала Пола Нирзанна.
На следующее утро, чувствуя, что ситуация несколько вышла из-под контроля, Стеттон отправился за советом к своему другу Фредерику Науманну и перво-наперво рассказал тому всю историю своих отношений с мадемуазель Солини. Даже о том пылком предложении выйти за него замуж, на которое он истратил весь свой эпистолярный талант несколько дней тому назад. Во все время повествования Науманн пристально смотрел на него в недоверчивом изумлении.
- Ты же не хочешь сказать, что сделай такую глупость и послал ей предложение в письменном виде? - вскричал молодой дипломат.
Стеттон не видел оснований считать себя глупцом.
Науманн даже застонал.
- Дорогой мой друг, делать ей предложение - это ужасно, тем более делать это в письме! Конечно, самая Дурная шутка, какую она могла бы с тобой сыграть, это заставить тебя жениться на ней, но один Бог знает, что она может надумать еще. Не проси у меня совета. Единственное, что я могу сказать, - возьми обратно это письмо и сожги его, а пепел забери с собой в Сан-Франциско и развей его над Тихим океаном. Мне она не по силам, я умываю руки.
Этим Стеттону и пришлось удовольствоваться.
После этого целых два дня он не подходил к дому номер 341. На утро третьего дня в компании с Науманном он побывал на похоронах генерала Нирзанна в церкви Монтрозин. Церковь была переполнена народом, но из всей толпы Стеттон видел только фигуру стройной женщины в черном под густой вуалью, сидевшую впереди, рядом с принцем Маризи.
Это была Алина, которая, как единственная родственница генерала, представляла собой, конечно, главное лицо на похоронах.
Прислушиваясь к заунывным песнопениям священника, Стеттон заодно обдумывал только что пришедшую ему в голову мысль. Возможно, в конце концов, думал он, - поскольку вид Алины в траурных одеждах, хоть он и сознавал, что это чистое лицемерие, расположил его к великодушию, возможно, в конце концов, ее действительно не было дома, когда он заходил.
Он слишком нетерпелив. Он должен сделать... ну, он должен сделать то, что собирался сделать сегодня же.
По окончании церемонии Стеттон вместе с Науманном отправился на квартиру приятеля. Там они проговорили до полудня. Стеттон рассчитал, что похороны, включая посещение кладбища и возвращение, займут часа два, поэтому в час дня он покинул Науманна и отправился занимать пост напротив дома номер 341 на Аллее.
Он ожидал минут пятнадцать, когда увидел, что к дому подъехал экипаж принца. С его помощью из экипажа вышли Алина и Виви. Принц проводил их до дверей, потом опять сел в экипаж и направился во дворец.
Стеттон подождал еще минут пять, потом перешел улицу, поднялся на несколько ступенек крыльца и позвонил.
- На этот раз я узнаю, - мрачно пробормотал он. - Я покажу кое-что этой ловкой мадемуазель.
Он встал близко к дверям, готовый ворваться в дом, как только дверь откроется.
Но дверь не открывалась. Через минуту он позвонил снова. Прошла еще минута - никаких признаков, что внутри кто-то есть.
Он нажал пальцем на кнопку и долго держал так, не отпуская ее, потом начал со злостью колотить в дверь.
И опять никакого ответа.
Он прижался лицом к стеклянной двери и попытался что-нибудь разглядеть внутри; это ему не удалось, но он понял, что кто-то стоит в дальнем конце холла и спокойно наблюдает за ним. Еще минут пять он то звонил, то колотил в закрытую дверь. Затем, бормоча проклятия, бросил это занятие и возвратился на свое место на другой стороне улицы.
Теперь даже ему стало ясно, что мадемуазель Солини не предполагала и не желала видеть его. Он принял этот факт как данное, но понять ничего не мог. Ведь он, Ричард Стеттон из Нью-Йорка, Ричард Стеттон, который стоит или скоро будет стоить - десять миллионов долларов, собирался жениться на этой женщине!
Она что, с ума сошла? Алина Солини - никто, без гроша, изгой. - Это ли не абсурд! Да во всей Америке не найдется и десяти девушек, которые не ухватились бы за такой шанс! Положительно она не в себе!
Но в себе она или не в себе, было совершенно ясно, что она не хочет его видеть. Игнорирует. Отказала от дома! Дома, за аренду которого платил именно он! К моменту возвращения в отель Стеттон довел себя до предельной ярости.
Он постарался взять себя в руки и обдумать собственные возможности. Колотить в дверь было бессмысленно. Он надумал подстеречь ее на улице, но потом решил, что это ниже его достоинства. Жаловаться агенту месье Дюро, хозяина дома, было невозможно по той простой причине, что дом был снят на имя Алины.
Он решил, что самое лучшее для него - покинуть Маризи, записав эти расходы - что-то около полумиллиона франков - в счет оплаты жизненного опыта, и забыть мадемуазель Солини раз и навсегда. Он даже вскочил на ноги, поклявшись немедленно упаковать чемоданы, но остановился прежде, чем приступил к этому занятию. Лицо Алины стояло перед ним.
Соблазнительный изгиб губ, белая нежная кожа, дивные глаза, ощущение ее рук на его шее, ее мягкое дыхание на его щеке, сладкие слова любви, которые она шептала ему на ухо. Нет - опять! проклятие! - он не может бросить ее... он не должен! Он сел к столу и написал ей письмо на девяти страницах.
После этого он ждал три дня. Ответа не было. Он послал еще одно, длиннее прежнего - можно с уверенностью сказать, что оно растрогало бы и камень.
Со всей своей самоуверенностью он ожидал ответа и почувствовал страшное разочарование, когда на следующее утро обнаружил, что никакого ответа нет. Тогда он побрел в читальный зал отеля и принялся за газеты. И первое, на что наткнулся его взгляд, был жирный заголовок:
"ПРИНЦ В СРЕДУ СДЕЛАЛ ОБЪЯВЛЕНИЕ о своей помолвке с мадемуазель Алиной Солини.
Это неудивительно, поскольку все общество восхищалось ею и искало ее расположения с момента прибытия прекрасной россиянки в Маризи.
Помолвка одобрена Советом. Свадьба состоится в конце июля".
Стеттон, застыв, пялился на заголовок минут пять, в то время как его лицо постепенно становилось похожим на лицо человека, читающего собственный смертный приговор. Потом машинально, словно в забытьи, он прочел всю статью от начала до конца.
Там было много подробностей о мадемуазель Солини, говорилось о ее происхождении, сообщалась дата рождения и так далее. Предстоящий брак назывался настоящим браком по любви. Свадьба должна была бы состояться в более ранние сроки, но мадемуазель Солини находится в трауре по поводу недавней кончины ее родственника, генерала Пола Нирзанна.
Сообщения с поздравлениями были получены со всех концов Земли. Et cetera, et cetera {и так далее, и так далее (лат.)}.
Стеттон поднялся и вышел на улицу. Он был ошеломлен; он не знал ни куда идти, ни что делать. Все-таки сначала он шел быстро, но потом, выругавшись вслух, остановился.
Что проку? Его не допустят.
Появилась другая мысль - он должен явиться к принцу Маризи и рассказать ему всю правду о мадемуазель Солини. Им овладела дикая ярость, он хотел ударить Алину, уничтожить ее. Крупными, стремительными шагами он понесся ко дворцу, но ему не суждено было туда добраться.
Потому что он вдруг почувствовал чью-то руку и услышал голос над ухом:
- Хэлло! Что случилось? Ты выглядишь так, будто идешь под дулами тысячи орудий.
Это был Науманн. Стеттон остановился.
- Алина собирается выйти замуж за принца, - выпалил он, словно объявляя о конце света.
- Я это знаю, - сдержанно ответил Науманн. - Об этом говорит весь город. Хорошо, что ты избавишься от нее, приятель. Но будет ли принцу от этого весело!
- Еще как будет, - мрачно пообещал Стеттон. - И ему не придется долго ждать. Я как раз направляюсь во дворец.
Науманн пронзительно взглянул на него:
- Зачем? Что ты собираешься делать?
- Я собираюсь вырыть яму ей самой. Я намерен рассказать о ней принцу все.
Лицо молодого дипломата вдруг стало серьезным, очень серьезным. Схватив Стеттона за руку, он многозначительно сказал:
- Друг мой дорогой, ты этого не сделаешь.
- Нет? Вот увидишь!
- Но это глупость... безумие... самоубийство!
- Не вижу почему. Во всяком случае, я намерен это сделать.
Повисла пауза, два молодых человека обменивались взглядами. Наконец Науманн сказал:
- Стеттон, иногда ты бываешь самым большим ослом, каких я когда-либо видел. Послушай меня минуту! Ты осознаешь, насколько все это серьезно? Ты хоть подумал, что это значит, прийти к принцу и рассказать всю историю жизни женщины, на которой - принц публично объявил об этом - он намерен жениться?
Если ты не представишь доказательств - причем недвусмысленных, неопровержимых и незамедлительно - по каждому слову, которое произнесешь, то через две минуты окажешься в тюрьме.
Решимость в глазах Стеттона уступила место колебанию и сомнению; сила этих слов впечатляла. Он сказал:
- Но что я могу? Тьфу, пропасть, неужели ты не понимаешь - я должен что-то предпринять!
- Давай-ка вернемся ко мне, - сказал Науманн, взяв Стеттона под руку. - Обсудим это дело.
Стеттон неохотно позволил повести себя в обратную сторону. Тут и там им встречались мальчишки-газетчики, выкрикивавшие новости о помолвке принца с мадемуазель Солини, красавицей русской. На углу улицы стояла группа людей, по жестам которых нетрудно было догадаться, что они обсуждают. Везде были видны улыбающиеся и сияющие лица.
- Какого черта они все в связи с этим так счастливы? - вопросил Стеттон.
- В расчете на будущее, - ответил Науманн.
На что американец буркнул, что такое за пределами его понимания.
Придя в квартиру Науманна, они начали, как выразился молодой дипломат, "обсуждать это дело". Сначала Стеттон не желал слышать никаких доводов. С оттенком этакой бравады он заявил, что для него принц Маризи такой же человек, как и любой другой, и что никто и ничто на свете не может помешать ему отомстить мадемуазель Солини, этой вероломной, ненавистной, отвратительной предательнице.
- Я согласен с тобой, - признал Науманн, - что она такова и есть и даже более того. Но что ты можешь с этим поделать? Ну, придешь, расскажешь обо всем случившемся, а какие такие доказательства против нее ты сможешь привести?
- Я... я... Да дюжину!
- Какие, например?
- Во-первых, я расскажу, что она не родственница генерала Нирзанна. Это была ложь.
- Как ты собираешься это доказать?
На лице Стеттона появилось такое выражение, будто у него требовали доказательств, что Земля круглая.
- Как я собираюсь это доказать? Зачем? Ты и так это знаешь. Она не больше родственница генералу Нирзанну, чем я!
- Совершенно верно, - терпеливо подтвердил Науманн, - но тебе следует помнить, что генерал умер. У тебя должны быть доказательства.
Стеттон в результате был вынужден признать, что доказательств у него нет.
- Но ведь можно составить целый перечень того, что я рассказывал тебе! - нетерпеливо воскликнул он. - Как я нашел ее в женском монастыре в Фазилике, как она согласилась выйти за меня замуж, как она выстрелила в человека с бородой, который спас нас и который, как ты знаешь, был ее мужем, как она отравила Шаво...
Потерявший терпение Науманн перебил его:
- Но, повторяю, на все это должны быть доказательства - абсолютно на все. Ты же сам не верил, что Шаво отравила она.
- Да, зато теперь верю. Как и в то, что я дал ей четыреста тысяч франков с тех пор, как она прибыла в Маризи.
- Господи боже! - Науманн смотрел на него с изумлением. - Не хочешь ли ты сказать, что дал ей такую сумму денег? И как? Чеком? На счет?
- Нет, большей частью наличными и драгоценностями. Чеков не было.
Науманн пожал плечами и даже всплеснул руками:
- И опять, где доказательства?
- Но я лично оплатил аренду дома; сам отдал деньги Дюро. Это кое-что.
- Не много. Ведь можно сказать, что ты действовал как ее агент. Стеттон, ты не выдерживаешь критики. Самое же плохое во всем этом то, что неделю назад ты послал ей письмо с предложением брака; это самое сильное оружие, которое она сразу же использует против тебя, как только ты что-нибудь скажешь. А других обвинений, с которыми ты мог бы пойти к принцу, у тебя нет. Если ты это сделаешь, то потом будешь очень раскаиваться.
В конце концов, Стеттон был вынужден согласиться, что друг прав.
- Будь генерал Нирзанн жив, еще можно было бы что-то доказать, мрачно сказал Стеттон, и Науманн согласился с ним. - А теперь - делать нечего. Нечего.
Но жажда мести все еще владела Стеттоном. Он треснул кулаком по столу и крикнул:
- Вот что я скажу тебе, Науманн. Я отдал бы миллион долларов наличными, только чтобы добраться до нее! Клянусь!
Хмурый Науманн, засунув руки в карманы, стоял у окна и рассматривал Уолдерин-Плейс.
Услышав слова Стеттона, он повернулся и резко сказал:
- Так. Есть шанс.
- Шанс? Что ты имеешь в виду?
- Шанс добраться до нее, как ты выразился.
- Во имя Господа, как?
- Найти Василия Петровича.
Стеттон стоял, разглядывая приятеля; до него доходило медленно. А тем временем молодой дипломат продолжал:
- Ты рассказывал мне, что он был только ранен в тот день в Фазилике... что ты спас ему жизнь. Значит, есть смысл рассчитывать на то, что он все еще жив и ищет женщину, которая оскорбила его и хотела убить. Если ты сможешь его найти, он скорее проследит, чтобы она не вышла замуж ни за принца Маризи, ни за кого-нибудь другого. Вот тебе и желанная месть.
- Но где он может быть?
- Это вопрос. В Варшаве его нет, это я точно знаю, поскольку не раз писал туда. Но где-то же он есть. Ищи его. Объяви по всей Европе; отправляйся сам, авось найдешь какие-нибудь следы. Вполне возможно, что он все еще в Фазилике. Найди Василия Петровича, а он завершит остальное.
- Видит Бог, я так и сделаю! - вскричал Стеттон.
Они обсудили детальный план поисков. Времени было еще много; согласно оглашению, свадьба должна состояться в конце июля, а сейчас только начало апреля.
Теперь, когда сделаны были первые, сулившие успех шаги, Науманн признался себе, что в глубине души имел собственный, жизненно важный интерес в этом деле и касался он его любви к мадемуазель Жанвур. Но Стеттону было не до них с Виви, его голова была занята одной-единственной сверхсложной задачей.
Во-первых, они приготовили объявление, которое Науманн обязался разослать во все центральные газеты Европы и России. Оно гласило:
"Василий Петрович из Варшавы, пожалуйста, немедленно свяжитесь в Маризи или через Берлин с господином Науманном".
Во-вторых, Науманн передал Стеттону всю возможную информацию, которая могла бы пригодиться для поисков, и вообще оказал всяческое содействие, сожалея, что не может принять личное участие в поисках.
Он дал Стеттону письма к своему отцу в Берлин и знакомым в Варшаве, Санкт-Петербурге и Париже и еще к дюжине людей из дипломатических миссий, расположенных в разных городах. Стеттон предложил обратиться за помощью в полицию, но Науманн наложил вето на эту идею, объяснив:
- Это может быть опасно. Ведь неизвестно, что произойдет, если мы найдем его. Обращение в полицию мы оставим в качестве последнего средства.
Наконец, когда после четырехчасовой дискуссии все было более или менее выстроено, они решили, что Стеттон покидает Маризи немедленно.
На следующее утро одним из пассажиров "Зевор-экспресса" был мистер Ричард Стеттон, Нью-Йорк. Целью его путешествия была Фазилика.
Прошло три месяца, прежде чем Стеттон вернулся в Маризи. К этому времени он объехал пол-Европы и почти всю Россию.
Начал он, как и было решено, с Фазилики. И ничего не нашел.
Он побывал близ Варшавы, где управляющий имением Василия Петровича, прочитав письма Фредерика Науманна, встретил его с распростертыми объятиями.
Но о своем хозяине ничего сообщить не мог, - абсолютно ничего, - он ничего не слышал о нем примерно с год. Тем не менее кое-какие ключики управляющий все-таки дал.
Именно на этом основании Стеттон отправился в Санкт-Петербург. И опять никаких следов.
Далее он направился в Берлин, где разыскал отца Науманна, который высказал ему ряд предположений, но это тоже ни к чему не привело. В конце концов и эта сумасбродная идея, и это, судя по всему, бессмысленное занятие превратились в своего рода манию.
Он побывал в Париже, Риме, Будапеште, Вене, Москве, Марселе, Афинах и первого июля опять оказался в Варшаве. Времени оставалось мало, и Стеттон, утомленный и душой, и телом, решил вернуться в Маризи, чтобы посоветоваться с Науманном, от которого за все три месяца имел не более одного-двух сообщений.
Он прибыл в Маризи в восемь часов вечера и направился прямо в отель "Уолдерин", чтобы принять ванну, переодеться и пообедать. После этого он пошел к Науманну на Уолдерин-Плейс.
Науманн страшно ему обрадовался, но был весьма опечален отсутствием результатов. Стеттон, однако, не желал впадать в отчаяние, заявив, что у них есть еще почти месяц до свадьбы и что при помощи полиции они все же могли бы добиться успеха. Но посреди своей речи он остановился, увидев, как удивлен Науманн.
- Разве ты не слышал? - вскричал молодой дипломат. - Тебя что, совсем на свете не было? Разве ты не получил дюжину или около того моих писем, которые я послал тебе за последние несколько недель? Ты в газеты хотя бы заглядывал? Дорогой мой друг, бракосочетание принца Маризи и мадемуазель Солини состоялось две недели назад!
Глава 22
ОПЯТЬ НАЗАД
В эту ночь Стеттон с Науманном просидели за беседой в знакомой уже нам комнате далеко за полночь.
Науманн рассказал о своих неоднократных попытках увидеться с Виви. Когда его старания наконец увенчались успехом, появилась принцесса и приказала ему покинуть дом. Кроме того, после свадьбы принца германский министр получил вежливое уведомление, что герр Фредерик Науманн объявлен в Маризи persona non grata, в результате Науманну уже намекнули, что в течение месяца он будет переведен в Вену. Ему было отказано даже в визите во дворец, когда он позвонил туда в последней, отчаянной попытке увидеть Виви.
Науманн полагал, что эти и многие другие случаи связаны между собой, что причина у них одна. Впрочем, когда Стеттон возвращался к себе в отель, он уже ничего не помнил из рассказа приятеля. Все его мысли были только о том, что Алина потеряна для него безвозвратно; он все еще не мог осознать, как могло случиться, что женщина, которая обещала выйти за него замуж, которая дарила ему свои поцелуи и шептала слова любви, стала принцессой Маризи.
Только теперь впервые он понял всю степень своего безумного увлечения ею. Оставшись в одиночестве в своей комнате, он предался глубокому отчаянию. В эту ночь он так и не уснул.
Утро не принесло облегчения. Тысячу раз за ночь он пытался внушить себе, что все кончено; что ему следует покинуть Маризи, и чем скорее, тем лучше. Но решиться на отъезд никак не мог.
Его преследовало лицо Алины; оно все время стояло перед глазами. Он не понимал, любит он ее или ненавидит; он только чувствовал, что никогда не сможет забыть ее.
Потом внезапно его настроение изменилось, и он стал проклинать ее всеми известными ему проклятиями. Он готов был уничтожить ее, убить себя, но больше всего хотел отомстить.
Что же касается Василия Петровича, то Стеттон потерял всякую надежду найти его. Кроме всего прочего, в глубине души он был уверен, что пуля Алины в то незабываемое утро в Фазилике была смертельной. Василий Петрович мертв, говорил он себе, поэтому отомстить может только он, Стеттон. И он поклялся, что так оно и будет.
Именно в таком настроении после отвратительного завтрака он вышел на улицу. Ему особенно некуда было идти, поэтому, случайно оказавшись возле Уолдерин-Плейс, 5, он поднялся по лестнице в квартиру Науманна.
Молодого дипломата не было дома. Стеттон опять вышел на улицу и пошел по направлению к германской миссии. Там он провел минут пятнадцать, болтая с Науманном, которого тоже нашел в удрученном состоянии духа.
Бесцельно слоняясь, в одиннадцать часов он оказался на Аллее, ломая голову над тем, куда идти и что делать, и вдруг остановился, обернулся и обнаружил, что стоит прямо перед мраморным дворцом принца Маризи. Выходит, он притащился туда совершенно бессознательно, помимо своей воли и желания.
Пока он стоял там, глазея на величественные бронзовые двери, его внезапно охватило сокрушительное желание, которое, по сути, бродило в его мозгу все это утро. Теперь оно овладело им с такой силой, что он даже не решился разобраться в нем.
По мраморным плитам он миновал бронзовые ворота и передал свою карточку слуге, подошедшему к двери, заявив, что ему настоятельно необходима аудиенция у принца.
Его провели широким коридором в приемную и оставили там ждать. В приемной находилось еще несколько посетителей тоже, очевидно, ожидавших аудиенции.
Через несколько минут слуга появился снова и пригласил одного из дожидавшихся следовать за ним. Прошло еще минут десять, и Стеттон услышал от дверей собственное имя.
- Месье Стеттон, теперь принц желает видеть вас.
Стеттон на некотором расстоянии следовал за слугой по коридору, затем вверх на один пролет лестницы и далее в большую, затянутую гобеленами парадную комнату, дух официоза и церемонности которой подчеркивали даже ковры, устилавшие полированные полы.
За столом в огромном кресле из черного дерева сидел принц Маризи; чуть поодаль, за столом поменьше, сидел что-то писавший молодой человек. Когда Стеттон вошел, слуга от дверей громко провозгласил его имя.
Стеттон пересек комнату и остановился в нескольких шагах от принца.
Принц не снизошел до приветствия, хотя не так давно они три или четыре раза обедали за одним столом.
Вместо этого он поднял глаза и резко спросил:
- Вы хотели видеть меня?
- Да, ваше высочество.
- И что?
Стеттон поколебался, потом вполголоса сказал:
- Ваше высочество, наверное, предпочли бы... То, что я хочу сказать, предназначено только для ваших ушей.
- Вы в этом уверены, месье?
- Совершенно уверен.
Принц повернулся к молодому человеку за столиком и распорядился:
- Де Майд, оставьте нас. Вернетесь, когда месье Стеттон выйдет.
Де Майд без единого слова поднялся и удалился.
- Пожалуйста, будьте кратки, месье Стеттон, - сказал принц. - Другие ждут.
- Я постараюсь, ваше высочество. - Стеттон воззвал к своей храбрости. - То, что я скажу, будет для вас, ваше высочество, и удивительным, и неприятным, но вы должны поверить, что мой единственный мотив - услужить вам. Это касается мадемуазель Солини... принцессы, я хотел сказать.
- Да, ваше высочество.
- Ах, я узнаю ваш голос.
- И я узнаю ваш. - Короткая пауза. - Я хотела спросить ваше высочество... я хотела узнать, получили ли вы сегодня утром письмо от меня?
- Письмо? Нет.
- О! Значит, оно не было отправлено. Я очень рада.
Сегодня утром я послала его по почте, а полчаса назад обнаружила его у себя на письменном столе.
- Обнаружили его на своем столе? - повторил озадаченный принц.
- Да. В конверт, адресованный вам, я положила письмо, адресованное кое-кому другому. - В ее смехе прозвенело легкое серебро. - А я как раз не хочу, чтобы вы прочли это письмо. Вот потому и звоню - я не хочу, чтобы вы даже вскрывали его, - опять серебристый смех. - Вашему высочеству известно, что у каждой женщины имеются сугубо дамские секреты.
- Известно, - признался принц и чуть было не засмеялся в ответ, но тут его взгляд упал на тело генерала Нирзанна, лежавшее на полу возле его ног, и смех замер у него на губах.
- Я верну вам ваше письмо, не вскрывая, Алина.
Сейчас же попрошу об этом де Майда.
- Я опасаюсь... что кто-нибудь еще может прочесть его.
- Понимаю. Я сохраню для вас ваш секрет. Ведь я имею на это право, не так ли?
- Да, ваше высочество.
- Не так!
- Тогда... да, Мишель.
Принц удивился, что почему-то не сказал ей о смерти ее родственника, но решил, что такое сообщение, внезапное, по телефону, может вызвать слишком тяжелый шок. Впрочем, и из газетных воплей...
Он спросил, может ли навестить ее через полчаса, поскольку должен сообщить ей кое-что важное, чего нельзя сказать по телефону. Договорившись, он опустил трубку на рычаг, и тут же раздался стук в дверь.
Это был де Майд, доложивший, что слуги приготовили комнату генерала и сейчас придут, чтобы перенести его туда. Принц ничего не ответил, только мрачно кивнул.
Потом, когда секретарь вышел, он подошел к телу маленького генерала и молча стоял, глядя на него сверху вниз.
Его мысли вернулись к предсмертным словам генерала. Они были об Алине и о нем, принце. "Возможно, - так думал принц, - я и Алина ~ единственные, кого любил генерал Нирзанн. Но потом... в самом конце..."
Принц озадаченно нахмурил брови, пробормотав вслух:
- Клей! Теперь ни один черт не скажет, что имелось в виду под словом "клей".
Ответа на этот вопрос никогда не найти.
Глава 21
СТЕТТОН НАЧИНАЕТ ОХОТУ
Молодость - это возраст самомнения, высокомерия, тщеславия и эгоизма. Это возраст Ричарда Стеттона. Так что вы вполне можете догадаться о чувствах молодого человека, которому четыре раза подряд - дважды в день - у дверей дома мадемуазель Солини было заявлено, что она отсутствует.
В первый раз он поверил этому. В следующий - удивился. В третий раз усомнился. В четвертый визит он оттолкнул с дороги Чена и прошел насквозь гостиную, библиотеку, столовую и кухню. Везде было пусто, только слуги хихикали у него за спиной.
Что делать? Он все-таки не совсем еще дошел до точки, чтобы подняться по лестнице и силой ворваться в ее комнату. Кроме того, он чувствовал, что становится смешон. Он покинул дом, угрожающе поглядев на Чена, который во время этих поисков неотступно следовал за ним.
По пути обратно в отель он купил газету. И первое, что попалось ему на глаза, было сообщение о смерти генерала Пола Нирзанна.
На следующее утро, чувствуя, что ситуация несколько вышла из-под контроля, Стеттон отправился за советом к своему другу Фредерику Науманну и перво-наперво рассказал тому всю историю своих отношений с мадемуазель Солини. Даже о том пылком предложении выйти за него замуж, на которое он истратил весь свой эпистолярный талант несколько дней тому назад. Во все время повествования Науманн пристально смотрел на него в недоверчивом изумлении.
- Ты же не хочешь сказать, что сделай такую глупость и послал ей предложение в письменном виде? - вскричал молодой дипломат.
Стеттон не видел оснований считать себя глупцом.
Науманн даже застонал.
- Дорогой мой друг, делать ей предложение - это ужасно, тем более делать это в письме! Конечно, самая Дурная шутка, какую она могла бы с тобой сыграть, это заставить тебя жениться на ней, но один Бог знает, что она может надумать еще. Не проси у меня совета. Единственное, что я могу сказать, - возьми обратно это письмо и сожги его, а пепел забери с собой в Сан-Франциско и развей его над Тихим океаном. Мне она не по силам, я умываю руки.
Этим Стеттону и пришлось удовольствоваться.
После этого целых два дня он не подходил к дому номер 341. На утро третьего дня в компании с Науманном он побывал на похоронах генерала Нирзанна в церкви Монтрозин. Церковь была переполнена народом, но из всей толпы Стеттон видел только фигуру стройной женщины в черном под густой вуалью, сидевшую впереди, рядом с принцем Маризи.
Это была Алина, которая, как единственная родственница генерала, представляла собой, конечно, главное лицо на похоронах.
Прислушиваясь к заунывным песнопениям священника, Стеттон заодно обдумывал только что пришедшую ему в голову мысль. Возможно, в конце концов, думал он, - поскольку вид Алины в траурных одеждах, хоть он и сознавал, что это чистое лицемерие, расположил его к великодушию, возможно, в конце концов, ее действительно не было дома, когда он заходил.
Он слишком нетерпелив. Он должен сделать... ну, он должен сделать то, что собирался сделать сегодня же.
По окончании церемонии Стеттон вместе с Науманном отправился на квартиру приятеля. Там они проговорили до полудня. Стеттон рассчитал, что похороны, включая посещение кладбища и возвращение, займут часа два, поэтому в час дня он покинул Науманна и отправился занимать пост напротив дома номер 341 на Аллее.
Он ожидал минут пятнадцать, когда увидел, что к дому подъехал экипаж принца. С его помощью из экипажа вышли Алина и Виви. Принц проводил их до дверей, потом опять сел в экипаж и направился во дворец.
Стеттон подождал еще минут пять, потом перешел улицу, поднялся на несколько ступенек крыльца и позвонил.
- На этот раз я узнаю, - мрачно пробормотал он. - Я покажу кое-что этой ловкой мадемуазель.
Он встал близко к дверям, готовый ворваться в дом, как только дверь откроется.
Но дверь не открывалась. Через минуту он позвонил снова. Прошла еще минута - никаких признаков, что внутри кто-то есть.
Он нажал пальцем на кнопку и долго держал так, не отпуская ее, потом начал со злостью колотить в дверь.
И опять никакого ответа.
Он прижался лицом к стеклянной двери и попытался что-нибудь разглядеть внутри; это ему не удалось, но он понял, что кто-то стоит в дальнем конце холла и спокойно наблюдает за ним. Еще минут пять он то звонил, то колотил в закрытую дверь. Затем, бормоча проклятия, бросил это занятие и возвратился на свое место на другой стороне улицы.
Теперь даже ему стало ясно, что мадемуазель Солини не предполагала и не желала видеть его. Он принял этот факт как данное, но понять ничего не мог. Ведь он, Ричард Стеттон из Нью-Йорка, Ричард Стеттон, который стоит или скоро будет стоить - десять миллионов долларов, собирался жениться на этой женщине!
Она что, с ума сошла? Алина Солини - никто, без гроша, изгой. - Это ли не абсурд! Да во всей Америке не найдется и десяти девушек, которые не ухватились бы за такой шанс! Положительно она не в себе!
Но в себе она или не в себе, было совершенно ясно, что она не хочет его видеть. Игнорирует. Отказала от дома! Дома, за аренду которого платил именно он! К моменту возвращения в отель Стеттон довел себя до предельной ярости.
Он постарался взять себя в руки и обдумать собственные возможности. Колотить в дверь было бессмысленно. Он надумал подстеречь ее на улице, но потом решил, что это ниже его достоинства. Жаловаться агенту месье Дюро, хозяина дома, было невозможно по той простой причине, что дом был снят на имя Алины.
Он решил, что самое лучшее для него - покинуть Маризи, записав эти расходы - что-то около полумиллиона франков - в счет оплаты жизненного опыта, и забыть мадемуазель Солини раз и навсегда. Он даже вскочил на ноги, поклявшись немедленно упаковать чемоданы, но остановился прежде, чем приступил к этому занятию. Лицо Алины стояло перед ним.
Соблазнительный изгиб губ, белая нежная кожа, дивные глаза, ощущение ее рук на его шее, ее мягкое дыхание на его щеке, сладкие слова любви, которые она шептала ему на ухо. Нет - опять! проклятие! - он не может бросить ее... он не должен! Он сел к столу и написал ей письмо на девяти страницах.
После этого он ждал три дня. Ответа не было. Он послал еще одно, длиннее прежнего - можно с уверенностью сказать, что оно растрогало бы и камень.
Со всей своей самоуверенностью он ожидал ответа и почувствовал страшное разочарование, когда на следующее утро обнаружил, что никакого ответа нет. Тогда он побрел в читальный зал отеля и принялся за газеты. И первое, на что наткнулся его взгляд, был жирный заголовок:
"ПРИНЦ В СРЕДУ СДЕЛАЛ ОБЪЯВЛЕНИЕ о своей помолвке с мадемуазель Алиной Солини.
Это неудивительно, поскольку все общество восхищалось ею и искало ее расположения с момента прибытия прекрасной россиянки в Маризи.
Помолвка одобрена Советом. Свадьба состоится в конце июля".
Стеттон, застыв, пялился на заголовок минут пять, в то время как его лицо постепенно становилось похожим на лицо человека, читающего собственный смертный приговор. Потом машинально, словно в забытьи, он прочел всю статью от начала до конца.
Там было много подробностей о мадемуазель Солини, говорилось о ее происхождении, сообщалась дата рождения и так далее. Предстоящий брак назывался настоящим браком по любви. Свадьба должна была бы состояться в более ранние сроки, но мадемуазель Солини находится в трауре по поводу недавней кончины ее родственника, генерала Пола Нирзанна.
Сообщения с поздравлениями были получены со всех концов Земли. Et cetera, et cetera {и так далее, и так далее (лат.)}.
Стеттон поднялся и вышел на улицу. Он был ошеломлен; он не знал ни куда идти, ни что делать. Все-таки сначала он шел быстро, но потом, выругавшись вслух, остановился.
Что проку? Его не допустят.
Появилась другая мысль - он должен явиться к принцу Маризи и рассказать ему всю правду о мадемуазель Солини. Им овладела дикая ярость, он хотел ударить Алину, уничтожить ее. Крупными, стремительными шагами он понесся ко дворцу, но ему не суждено было туда добраться.
Потому что он вдруг почувствовал чью-то руку и услышал голос над ухом:
- Хэлло! Что случилось? Ты выглядишь так, будто идешь под дулами тысячи орудий.
Это был Науманн. Стеттон остановился.
- Алина собирается выйти замуж за принца, - выпалил он, словно объявляя о конце света.
- Я это знаю, - сдержанно ответил Науманн. - Об этом говорит весь город. Хорошо, что ты избавишься от нее, приятель. Но будет ли принцу от этого весело!
- Еще как будет, - мрачно пообещал Стеттон. - И ему не придется долго ждать. Я как раз направляюсь во дворец.
Науманн пронзительно взглянул на него:
- Зачем? Что ты собираешься делать?
- Я собираюсь вырыть яму ей самой. Я намерен рассказать о ней принцу все.
Лицо молодого дипломата вдруг стало серьезным, очень серьезным. Схватив Стеттона за руку, он многозначительно сказал:
- Друг мой дорогой, ты этого не сделаешь.
- Нет? Вот увидишь!
- Но это глупость... безумие... самоубийство!
- Не вижу почему. Во всяком случае, я намерен это сделать.
Повисла пауза, два молодых человека обменивались взглядами. Наконец Науманн сказал:
- Стеттон, иногда ты бываешь самым большим ослом, каких я когда-либо видел. Послушай меня минуту! Ты осознаешь, насколько все это серьезно? Ты хоть подумал, что это значит, прийти к принцу и рассказать всю историю жизни женщины, на которой - принц публично объявил об этом - он намерен жениться?
Если ты не представишь доказательств - причем недвусмысленных, неопровержимых и незамедлительно - по каждому слову, которое произнесешь, то через две минуты окажешься в тюрьме.
Решимость в глазах Стеттона уступила место колебанию и сомнению; сила этих слов впечатляла. Он сказал:
- Но что я могу? Тьфу, пропасть, неужели ты не понимаешь - я должен что-то предпринять!
- Давай-ка вернемся ко мне, - сказал Науманн, взяв Стеттона под руку. - Обсудим это дело.
Стеттон неохотно позволил повести себя в обратную сторону. Тут и там им встречались мальчишки-газетчики, выкрикивавшие новости о помолвке принца с мадемуазель Солини, красавицей русской. На углу улицы стояла группа людей, по жестам которых нетрудно было догадаться, что они обсуждают. Везде были видны улыбающиеся и сияющие лица.
- Какого черта они все в связи с этим так счастливы? - вопросил Стеттон.
- В расчете на будущее, - ответил Науманн.
На что американец буркнул, что такое за пределами его понимания.
Придя в квартиру Науманна, они начали, как выразился молодой дипломат, "обсуждать это дело". Сначала Стеттон не желал слышать никаких доводов. С оттенком этакой бравады он заявил, что для него принц Маризи такой же человек, как и любой другой, и что никто и ничто на свете не может помешать ему отомстить мадемуазель Солини, этой вероломной, ненавистной, отвратительной предательнице.
- Я согласен с тобой, - признал Науманн, - что она такова и есть и даже более того. Но что ты можешь с этим поделать? Ну, придешь, расскажешь обо всем случившемся, а какие такие доказательства против нее ты сможешь привести?
- Я... я... Да дюжину!
- Какие, например?
- Во-первых, я расскажу, что она не родственница генерала Нирзанна. Это была ложь.
- Как ты собираешься это доказать?
На лице Стеттона появилось такое выражение, будто у него требовали доказательств, что Земля круглая.
- Как я собираюсь это доказать? Зачем? Ты и так это знаешь. Она не больше родственница генералу Нирзанну, чем я!
- Совершенно верно, - терпеливо подтвердил Науманн, - но тебе следует помнить, что генерал умер. У тебя должны быть доказательства.
Стеттон в результате был вынужден признать, что доказательств у него нет.
- Но ведь можно составить целый перечень того, что я рассказывал тебе! - нетерпеливо воскликнул он. - Как я нашел ее в женском монастыре в Фазилике, как она согласилась выйти за меня замуж, как она выстрелила в человека с бородой, который спас нас и который, как ты знаешь, был ее мужем, как она отравила Шаво...
Потерявший терпение Науманн перебил его:
- Но, повторяю, на все это должны быть доказательства - абсолютно на все. Ты же сам не верил, что Шаво отравила она.
- Да, зато теперь верю. Как и в то, что я дал ей четыреста тысяч франков с тех пор, как она прибыла в Маризи.
- Господи боже! - Науманн смотрел на него с изумлением. - Не хочешь ли ты сказать, что дал ей такую сумму денег? И как? Чеком? На счет?
- Нет, большей частью наличными и драгоценностями. Чеков не было.
Науманн пожал плечами и даже всплеснул руками:
- И опять, где доказательства?
- Но я лично оплатил аренду дома; сам отдал деньги Дюро. Это кое-что.
- Не много. Ведь можно сказать, что ты действовал как ее агент. Стеттон, ты не выдерживаешь критики. Самое же плохое во всем этом то, что неделю назад ты послал ей письмо с предложением брака; это самое сильное оружие, которое она сразу же использует против тебя, как только ты что-нибудь скажешь. А других обвинений, с которыми ты мог бы пойти к принцу, у тебя нет. Если ты это сделаешь, то потом будешь очень раскаиваться.
В конце концов, Стеттон был вынужден согласиться, что друг прав.
- Будь генерал Нирзанн жив, еще можно было бы что-то доказать, мрачно сказал Стеттон, и Науманн согласился с ним. - А теперь - делать нечего. Нечего.
Но жажда мести все еще владела Стеттоном. Он треснул кулаком по столу и крикнул:
- Вот что я скажу тебе, Науманн. Я отдал бы миллион долларов наличными, только чтобы добраться до нее! Клянусь!
Хмурый Науманн, засунув руки в карманы, стоял у окна и рассматривал Уолдерин-Плейс.
Услышав слова Стеттона, он повернулся и резко сказал:
- Так. Есть шанс.
- Шанс? Что ты имеешь в виду?
- Шанс добраться до нее, как ты выразился.
- Во имя Господа, как?
- Найти Василия Петровича.
Стеттон стоял, разглядывая приятеля; до него доходило медленно. А тем временем молодой дипломат продолжал:
- Ты рассказывал мне, что он был только ранен в тот день в Фазилике... что ты спас ему жизнь. Значит, есть смысл рассчитывать на то, что он все еще жив и ищет женщину, которая оскорбила его и хотела убить. Если ты сможешь его найти, он скорее проследит, чтобы она не вышла замуж ни за принца Маризи, ни за кого-нибудь другого. Вот тебе и желанная месть.
- Но где он может быть?
- Это вопрос. В Варшаве его нет, это я точно знаю, поскольку не раз писал туда. Но где-то же он есть. Ищи его. Объяви по всей Европе; отправляйся сам, авось найдешь какие-нибудь следы. Вполне возможно, что он все еще в Фазилике. Найди Василия Петровича, а он завершит остальное.
- Видит Бог, я так и сделаю! - вскричал Стеттон.
Они обсудили детальный план поисков. Времени было еще много; согласно оглашению, свадьба должна состояться в конце июля, а сейчас только начало апреля.
Теперь, когда сделаны были первые, сулившие успех шаги, Науманн признался себе, что в глубине души имел собственный, жизненно важный интерес в этом деле и касался он его любви к мадемуазель Жанвур. Но Стеттону было не до них с Виви, его голова была занята одной-единственной сверхсложной задачей.
Во-первых, они приготовили объявление, которое Науманн обязался разослать во все центральные газеты Европы и России. Оно гласило:
"Василий Петрович из Варшавы, пожалуйста, немедленно свяжитесь в Маризи или через Берлин с господином Науманном".
Во-вторых, Науманн передал Стеттону всю возможную информацию, которая могла бы пригодиться для поисков, и вообще оказал всяческое содействие, сожалея, что не может принять личное участие в поисках.
Он дал Стеттону письма к своему отцу в Берлин и знакомым в Варшаве, Санкт-Петербурге и Париже и еще к дюжине людей из дипломатических миссий, расположенных в разных городах. Стеттон предложил обратиться за помощью в полицию, но Науманн наложил вето на эту идею, объяснив:
- Это может быть опасно. Ведь неизвестно, что произойдет, если мы найдем его. Обращение в полицию мы оставим в качестве последнего средства.
Наконец, когда после четырехчасовой дискуссии все было более или менее выстроено, они решили, что Стеттон покидает Маризи немедленно.
На следующее утро одним из пассажиров "Зевор-экспресса" был мистер Ричард Стеттон, Нью-Йорк. Целью его путешествия была Фазилика.
Прошло три месяца, прежде чем Стеттон вернулся в Маризи. К этому времени он объехал пол-Европы и почти всю Россию.
Начал он, как и было решено, с Фазилики. И ничего не нашел.
Он побывал близ Варшавы, где управляющий имением Василия Петровича, прочитав письма Фредерика Науманна, встретил его с распростертыми объятиями.
Но о своем хозяине ничего сообщить не мог, - абсолютно ничего, - он ничего не слышал о нем примерно с год. Тем не менее кое-какие ключики управляющий все-таки дал.
Именно на этом основании Стеттон отправился в Санкт-Петербург. И опять никаких следов.
Далее он направился в Берлин, где разыскал отца Науманна, который высказал ему ряд предположений, но это тоже ни к чему не привело. В конце концов и эта сумасбродная идея, и это, судя по всему, бессмысленное занятие превратились в своего рода манию.
Он побывал в Париже, Риме, Будапеште, Вене, Москве, Марселе, Афинах и первого июля опять оказался в Варшаве. Времени оставалось мало, и Стеттон, утомленный и душой, и телом, решил вернуться в Маризи, чтобы посоветоваться с Науманном, от которого за все три месяца имел не более одного-двух сообщений.
Он прибыл в Маризи в восемь часов вечера и направился прямо в отель "Уолдерин", чтобы принять ванну, переодеться и пообедать. После этого он пошел к Науманну на Уолдерин-Плейс.
Науманн страшно ему обрадовался, но был весьма опечален отсутствием результатов. Стеттон, однако, не желал впадать в отчаяние, заявив, что у них есть еще почти месяц до свадьбы и что при помощи полиции они все же могли бы добиться успеха. Но посреди своей речи он остановился, увидев, как удивлен Науманн.
- Разве ты не слышал? - вскричал молодой дипломат. - Тебя что, совсем на свете не было? Разве ты не получил дюжину или около того моих писем, которые я послал тебе за последние несколько недель? Ты в газеты хотя бы заглядывал? Дорогой мой друг, бракосочетание принца Маризи и мадемуазель Солини состоялось две недели назад!
Глава 22
ОПЯТЬ НАЗАД
В эту ночь Стеттон с Науманном просидели за беседой в знакомой уже нам комнате далеко за полночь.
Науманн рассказал о своих неоднократных попытках увидеться с Виви. Когда его старания наконец увенчались успехом, появилась принцесса и приказала ему покинуть дом. Кроме того, после свадьбы принца германский министр получил вежливое уведомление, что герр Фредерик Науманн объявлен в Маризи persona non grata, в результате Науманну уже намекнули, что в течение месяца он будет переведен в Вену. Ему было отказано даже в визите во дворец, когда он позвонил туда в последней, отчаянной попытке увидеть Виви.
Науманн полагал, что эти и многие другие случаи связаны между собой, что причина у них одна. Впрочем, когда Стеттон возвращался к себе в отель, он уже ничего не помнил из рассказа приятеля. Все его мысли были только о том, что Алина потеряна для него безвозвратно; он все еще не мог осознать, как могло случиться, что женщина, которая обещала выйти за него замуж, которая дарила ему свои поцелуи и шептала слова любви, стала принцессой Маризи.
Только теперь впервые он понял всю степень своего безумного увлечения ею. Оставшись в одиночестве в своей комнате, он предался глубокому отчаянию. В эту ночь он так и не уснул.
Утро не принесло облегчения. Тысячу раз за ночь он пытался внушить себе, что все кончено; что ему следует покинуть Маризи, и чем скорее, тем лучше. Но решиться на отъезд никак не мог.
Его преследовало лицо Алины; оно все время стояло перед глазами. Он не понимал, любит он ее или ненавидит; он только чувствовал, что никогда не сможет забыть ее.
Потом внезапно его настроение изменилось, и он стал проклинать ее всеми известными ему проклятиями. Он готов был уничтожить ее, убить себя, но больше всего хотел отомстить.
Что же касается Василия Петровича, то Стеттон потерял всякую надежду найти его. Кроме всего прочего, в глубине души он был уверен, что пуля Алины в то незабываемое утро в Фазилике была смертельной. Василий Петрович мертв, говорил он себе, поэтому отомстить может только он, Стеттон. И он поклялся, что так оно и будет.
Именно в таком настроении после отвратительного завтрака он вышел на улицу. Ему особенно некуда было идти, поэтому, случайно оказавшись возле Уолдерин-Плейс, 5, он поднялся по лестнице в квартиру Науманна.
Молодого дипломата не было дома. Стеттон опять вышел на улицу и пошел по направлению к германской миссии. Там он провел минут пятнадцать, болтая с Науманном, которого тоже нашел в удрученном состоянии духа.
Бесцельно слоняясь, в одиннадцать часов он оказался на Аллее, ломая голову над тем, куда идти и что делать, и вдруг остановился, обернулся и обнаружил, что стоит прямо перед мраморным дворцом принца Маризи. Выходит, он притащился туда совершенно бессознательно, помимо своей воли и желания.
Пока он стоял там, глазея на величественные бронзовые двери, его внезапно охватило сокрушительное желание, которое, по сути, бродило в его мозгу все это утро. Теперь оно овладело им с такой силой, что он даже не решился разобраться в нем.
По мраморным плитам он миновал бронзовые ворота и передал свою карточку слуге, подошедшему к двери, заявив, что ему настоятельно необходима аудиенция у принца.
Его провели широким коридором в приемную и оставили там ждать. В приемной находилось еще несколько посетителей тоже, очевидно, ожидавших аудиенции.
Через несколько минут слуга появился снова и пригласил одного из дожидавшихся следовать за ним. Прошло еще минут десять, и Стеттон услышал от дверей собственное имя.
- Месье Стеттон, теперь принц желает видеть вас.
Стеттон на некотором расстоянии следовал за слугой по коридору, затем вверх на один пролет лестницы и далее в большую, затянутую гобеленами парадную комнату, дух официоза и церемонности которой подчеркивали даже ковры, устилавшие полированные полы.
За столом в огромном кресле из черного дерева сидел принц Маризи; чуть поодаль, за столом поменьше, сидел что-то писавший молодой человек. Когда Стеттон вошел, слуга от дверей громко провозгласил его имя.
Стеттон пересек комнату и остановился в нескольких шагах от принца.
Принц не снизошел до приветствия, хотя не так давно они три или четыре раза обедали за одним столом.
Вместо этого он поднял глаза и резко спросил:
- Вы хотели видеть меня?
- Да, ваше высочество.
- И что?
Стеттон поколебался, потом вполголоса сказал:
- Ваше высочество, наверное, предпочли бы... То, что я хочу сказать, предназначено только для ваших ушей.
- Вы в этом уверены, месье?
- Совершенно уверен.
Принц повернулся к молодому человеку за столиком и распорядился:
- Де Майд, оставьте нас. Вернетесь, когда месье Стеттон выйдет.
Де Майд без единого слова поднялся и удалился.
- Пожалуйста, будьте кратки, месье Стеттон, - сказал принц. - Другие ждут.
- Я постараюсь, ваше высочество. - Стеттон воззвал к своей храбрости. - То, что я скажу, будет для вас, ваше высочество, и удивительным, и неприятным, но вы должны поверить, что мой единственный мотив - услужить вам. Это касается мадемуазель Солини... принцессы, я хотел сказать.