Страница:
Четыре разных капитана рады были бы воспользоваться его услугами, когда ему присвоили очередное звание. Но лейтенант-коммандер Рид, имевший собственные представления о правилах корабельной дисциплины и достаточно везучий для того, чтобы подобрать нужный ключик к нужной двери в бюро в Вашингтоне, разочаровал их всех, получив под свое командование канонерное судно «Елена».
В последующие два года каждый, кому посчастливилось быть переведенным с «Елены» на любой другой борт, торжественно клялся в том, что «Елена» была сумасшедшим домом.
— У старика совсем крыша поехала, — говорили они. — Инспекция сумок и гамаков и боевые тревоги дважды в неделю. Борт оставляешь три раза в месяц.
Для матроса это десять дней на борту. Недоволен? Даже не думай! Это твой дом!
Все указывало на то, что лейтенант-коммандер Рид был одним из тех, кто олицетворяет собой более чем странное словосочетание «офицер и джентльмен».
Одно время он веровал в Библию, но давным-давно уже ее заменила «Голубая книга», официально известная как «Морской устав, 1914».
На третью зиму его командования участвовавшую в ежегодной огневой подготовке и маневрах в Гуантанамо «Елену» направили в Сан-Хуан на смену «Честеру», который должен был возвращаться в сухой док в Нью-Йорке.
Лейтенант-коммандер Рид был весьма доволен таким обстоятельством по двум причинам: во-первых, это избавляло его от вынужденного продолжительного подчинения флагману; во-вторых, ему представлялся случай навестить старого друга детства, которого он не видел уже многие годы и который владел теперь табачными плантациями в Пуэрто-Рико. В Сан-Хуане «Елена» уже стояла прошлой весной, но лейтенант-коммандер тогда еще не знал, что его друг живет на острове.
В конце концов, этот визит оказался полным разочарованием. Я не стану утверждать, что лейтенант-коммандер Рид утратил все социальные инстинкты, но факт остается фактом: за усилиями в совершенствовании себя в качестве военной машины он совершенно забыл о том, как быть человеком. Он нашел своего приятеля полным болваном, а тот его — невыносимым.
Два дня они притворялись, что пытаются развлечь друг друга. На третье утро лейтенант-коммандер попросил бывшего товарища не обращать внимания на его присутствие и следовать своим собственным настроениям; гость же будет сам заниматься собой.
— Очень хорошо, — согласился тот, — тогда я прокачусь до северного кордона; повозка идет как раз сегодня. Ты не присоединишься ко мне?
Лейтенант-коммандер отказался и провел тоскливейший день, болтаясь в гамаке между двух гигантских кедров, потягивая свежий ананасовый сок и читая древние номера популярных журналов. Вечером он объявил о своем намерении вернуться в Сан-Хуан на следующее же утро.
— Но ты же собирался погостить неделю, — вяло запротестовал хозяин. — Да и отдых пошел бы тебе на пользу. Здесь, конечно, не так много развлечений, но я буду рад, если ты останешься. К чему спешка?
— Оставим твою вежливость, — ответил лейтенант-коммандер, тупо уставившись на друга. — В этом нет ничего хорошего, Дик, — мы слишком разные. У нас все теперь по-своему — и я хочу вернуться на борт.
Соответственно этому решению в четыре часа следующего дня (отбытие было отложено на несколько часов из-за полуденного зноя) лейтенант-коммандер взобрался на своего маленького пони, который за шесть часов донес его из Сан-Хуана в Сьеррогордо, и, помахав на прощание хозяину, отправился в сорокамильное путешествие через горы, холмы и долины к морю.
Свернув на белую фургонную дорогу, ведущую в Сан-Лоренцо, лейтенант-коммандер испытал приятное облегчение.
Он полностью понимал себя. Суровый, неистово любящий власть, признающий единственную норму морали и поведения и вполне счастливый собственными полномочиями, а также возможностью применять их, он был абсолютно не способен дышать никаким иным воздухом, кроме как воздухом своей каюты. Пока пони нес седока вперед, мимо чудесных голубых утесов и бесчисленных бурных потоков южного склона Сьерра-де-Луквильо, разум Рида находился за тридцать миль оттуда, на палубах «Елены».
Жизнь на борту представала перед ним до мельчайших подробностей: гордо развевающийся кормовой флаг, возвращение рулевого Морана, неутешительное состояние складов, выявленное во время воскресной инспекции.
Подолгу останавливаясь на каждом из этих пунктов, он смаковал их и жаждал повсюду навести порядок — в соответствии с уставом.
В Кагуасе, когда он остановился напиться прохладной воды и передохнуть несколько минут, ему посоветовали отложить продолжение путешествия.
— Это опасно, сеньор, — говорил владелец маленького магазинчика. — Взгляните!
И он указал на северо-восток, где над мрачным, сизым хребтом медленно ползла на запад черная туча, похожая на великана, шагающего по вершинам.
— Ну и что с того?
— Это предвещает шторм, сеньор; вы промокнете. А перебираться через горы, да еще ночью…
Лейтенант-коммандер жестом прервал его, уселся на пони и отправился дальше.
Почти на середине перевала, в двух милях от деревушки Рио, шторм разыгрался над ним в полную силу.
Все началось с мелкой мороси; лейтенант-коммандеру пришлось потратить некоторое время, чтобы сойти на землю, отвязать от седла пончо и надеть его.
Но не проехал он и ста ярдов, как дождь превратился в настоящий ливень, в ту же минуту быстро надвигающаяся тьма как одеялом покрыла узкую тропинку, и путешественнику пришлось теперь вслепую бороться с водяной стеной в непроницаемой черноте тропической ночи.
Вскоре Рид оставил безуспешные попытки направлять своего пони; все его силы уходили только на то, чтобы, обхватив животное за шею, держаться в седле.
Рев ветра и непрекращающиеся потоки воды были ужасны, и очень скоро он потерял всякую способность ориентироваться в этом кромешном аду.
Внезапно что-то большое и тяжелое больно ударило его, он почувствовал, как пони пошатнулся и остановился, а в следующий момент Рида словно подхватило что-то и понесло, яростно швыряя из стороны в сторону…
Лейтенант-коммандер сел, осмотрелся и длинно выругался. Желал бы он знать, где, ради Семи морей, находится — и тут он все вспомнил.
Рид попробовал встать, но тут же ощутил острую, пронзительную боль в левой руке. Попытавшись пошевелить ею, он обнаружил, что рука безжизненно висит в рукаве.
Со стоном он все-таки поднялся и энергично потопал ногами, чтобы убедиться в их целости, чуть не взвыв от боли, снова пронзившей сломанную руку.
Шторм миновал.
Южные звезды над головой рассеивали мягкий, бриллиантовый свет. Вокруг и вверху плотная черная листва, таинственно шелестела под легким ветерком; налево, в просвете, виднелись белые очертания известнякового утеса. Туда и направился лейтенант-коммандер, надеясь найти дорогу. Пони нигде не было.
Около получаса Рид разыскивал путь, перебирался через корни и сломанные сучья, натыкался на непроходимые заросли кустарника и дикого винограда.
При каждом шаге он вздрагивал от резкой боли и уже начал чувствовать легкое головокружение.
Неожиданно Рид оказался на открытой прогалине, в конце которой заметил свет, лившийся из окна домика.
Превозмогая боль, он добрался до крыльца и постучался.
Дверь открылась; потом земля словно сама поднялась к нему, и все погрузилось во тьму.
Лейтенант-коммандер очнулся, ощущая самые восхитительные в своей жизни тепло и усталость, и пролежал несколько минут с закрытыми глазами, просто от нежелания открывать их. Внезапно он услыхал рядом с собой женский голос. Говорили по-испански.
— Нет, любимый, он еще спит.
Второй голос, мужской, раздался откуда-то с другой стороны комнаты:
— Ты уверена?
— Да. Тебе действительно не о чем беспокоиться.
Если не считать руки, он больше не пострадал.
— Ну хорошо. Подойди сюда, Рита.
Лейтенант-коммандер открыл глаза. Уже давно стоял день; очевидно, Рид пробыл без сознания — или проспал — довольно долго. Он увидел маленький бамбуковый столик рядом со своей кроватью, американское плетеное кресло-качалку, самодельную пальмовую ширму; затем перевел взгляд туда, откуда слышались голоса.
Девушка стояла перед мужчиной, почти полностью закрывая его собой. Неожиданно она отодвинулась, и пораженный лейтенант-коммандер опустил веки.
Прошло несколько секунд, прежде чем он снова, медленно и осторожно, открыл глаза. Яркий свет, падавший из распахнутого окна, освещал лицо этого человека — ошибки быть не могло.
«Определенно, — думал лейтенант-коммандер, — и я в такой дыре! Удивительно, что я еще жив».
Лежа тихо и притворяясь спящим, он подслушал следующий разговор:
— Ну, я должен идти, — последовал мужественный вздох.
— Но, Тота! Я ждала, что ты скажешь это; я видела по твоим глазам. Это же наш праздник, ты обещал!
— Послушай, малышка, будь благоразумна. Как я мог предвидеть шторм? И этот человек… Ты знаешь, что это такое. Если он и не… — Мужчина оборвал себя на полуслове.
— Очень хорошо. Тогда иди. Я не стану скучать по тебе; я должна заниматься путником. Я буду петь для него и приготовлю ему маленький желтый bisca[8] и может…
Девушка рассмеялась неописуемо заманчивой перспективе.
— Рита! Что ты хочешь сказать?
Раздались быстрые шажки, вздох и снова легкий смех.
— О, Тота, любимый мой! Ну, тогда поцелуй, поцелуй меня! Ах!
После паузы опять послышался мужской голос:
— А теперь…
— Теперь ты можешь идти. Но я провожу тебя. И еще я хочу… Но пойдем, я расскажу по дороге.
Лейтенант-коммандер услышал, как они вышли, оставив дверь незапертой, и, открыв глаза, начал лихорадочно соображать.
Его не узнали; в это легко можно поверить, поскольку он был в гражданском, а за последние шесть месяцев отрастил небольшую бородку. Но все же оставалась некоторая опасность; ненадежность его положения и беспомощность были исключительно неприятны. Решительно, он должен убраться отсюда при любой возможности. Первое, что следует сделать, это разузнать о судьбе пони. Он спросит девушку, когда та вернется.
Лейтенант-коммандер вдруг заметил, что ему здесь очень удобно. С него лишь сняли пончо, плащ и ботинки и укрыли грубым шерстяным покрывалом; тупая, назойливая боль растекалась по всей руке от плеча до запястья, и все же Рид испытывал безотчетную легкость и удовольствие.
В комнате, которую он уже успел немного разглядеть, царила удивительная атмосфера уюта, даже изысканности, несмотря на голые стены и отсутствие ковров. Мягкий свет проникал из окна напротив, выходившего, как предположил Рид, на запад; другое окно закрывала от тропического солнца зеленая штора.
Два или три плетеных стула, американская швейная машинка и пара столиков составляли всю обстановку; и все же она произвела эффект на лейтенант-коммандера, за свою жизнь не обратившего внимания ни на одну комнату и теперь изучавшего эту с интересом и одобрением.
Он очнулся от звука шагов. Девушка подходила к раскрытой двери. В ее руках был огромный букет орхидей.
Бесшумно войдя в комнату и положив цветы на стол, она на цыпочках приблизилась к кровати, увидела, что лейтенант-коммандер открыл глаза, и весело улыбнулась:
— Ах! Сеньор проснулся.
— Да. — Несмотря на свое положение, он тоже улыбнулся ей.
— Хорошо! Но вы проспали очень долго. И рука — очень больно?
Она осторожно приподняла покрывало, и лейтенант-коммандер только сейчас заметил, что рукав его рубашки был разрезан до плеча, а рука, закрепленная между двух дощечек, забинтована.
— О… я не знал, — проговорил он, — спасибо вам, мне очень удобно.
— Это хорошо. Мы старались как только могли.
О, но я так испугалась, когда сеньор постучал в дверь!
Я думала, что вы умерли. И Тота — мистер Харли, мой муж — он думал, что вы никогда… Но что же это! — Она резко остановилась, и неподдельный ужас отразился на ее лице.
— Что такое? — в тревоге спросил лейтенант-коммандер.
— Как, сеньор же должен проголодаться! — воскликнула она. — А я стою тут и болтаю, как какая-нибудь старуха.
Она тут же развернулась и бросилась в кухню.
В последовавшие минут пятнадцать оттуда неслись самые дразнящие звуки и запахи. Только сейчас лейтенант-коммандер почувствовал, как он был голоден — мучительно голоден.
— Сеньор пьет ослиное молоко? — крикнула Рита из кухни.
— Нет, сделайте просто черный, пожалуйста, — попросил он.
Ему накрыли на бамбуковом столике, подвинутом поближе к кровати. Рита, сказав, что будет работать в соседней комнате, велела непременно позвать ее, если вдруг пострадавшему что-нибудь понадобится, и вдруг, пораженная неожиданной мыслью, наклонилась к столику:
— Я забыла о руке сеньора. Конечно, вы беспомощны — как ребенок! — и нарезала хлеб и мясо на маленькие кусочки, а грейпфрут разделила на дольки.
Несмотря на все неудобства от действий одной рукой, Рид нашел, что завтрак, состоявший из земляных груш, жареной говядины, приправленного омлета, черного, дымящегося кофе и разных фруктов, невероятно хорош.
Когда он поел, Рита появилась снова и, спросив, курит ли сеньор, обрезала сигару и зажгла ее для него!
Откинувшись на подушку, Рид принялся втягивать в себя и медленно выпускать ароматный дым, не думая ни о чем.
Утро заканчивалось. Рита то приходила, то убегала обратно, легко и бесшумно скользя сандалиями по голому полу и каждый раз спрашивая, удобно ли сеньору.
Разместив орхидеи в красной вазе, она поставила их рядом с ним, на бамбуковый столик. Потом, снова показавшись в дверях, сообщила, что ее муж нашел пони сеньора неподалеку, в роще рядом с дорогой, и что он совсем не пострадал. Она забыла сказать сеньору об этом раньше.
— А! — только и проговорил лейтенант-коммандер.
Он должен был бы обрадоваться новости; возможно, он и обрадовался, но никак не отреагировал на это известие.
Вскоре после полудня Рита, справившись с работой по дому, села в плетеное кресло-качалку и начала разговор. Она принесла с собой кувшин ананасового сока и предложила сеньору стакан, так что теперь Рид, со всеми удобствами расположившись на куче подушек, лениво потягивал освежающую жидкость.
— Сеньор направлялся в Сан-Хуан? — неожиданно спросила Рита.
Лейтенант-коммандер кивнул.
— Ах! Это такой чудесный город — Сан-Хуан! Я жила там, — вздохнула девушка, мечтательно закладывая руки за голову и откидываясь на спинку кресла. Своей фигуркой, маленькой и удивительно стройной, она была похожа на гадалку Веласкеса. — Там очень весело — музыка по вечерам, гулянья и маленькие стулья, которые падали под весом здоровых американцев. А как мы все хмурились, когда нас заставляли вставать под звуки — как вы его зовете? — «Усеянное звездами знамя»![9]
Лейтенант-коммандер, потягивая сок, молчаливо наблюдал за ней.
Рита снова вздохнула.
— О, как давно все это было! А ведь прошло всего несколько месяцев. И может, когда-нибудь я увижу его опять.
— Вам не одиноко — здесь, в глуши?
Лейтенант-коммандер с удивлением подумал, что ему действительно интересно услышать ответ.
Он прочел его в ее глазах. Они широко раскрылись и загорелись красноречивым отрицанием.
— Нет, нет! Как мне может быть одиноко — с Тота? — В голосе Риты прозвучала безотчетная нежность, когда она произносила это имя. — Это мой муж, — гордо продолжила она. — Вы не видели его. Он тоже американец.
Единственно, что плохо, — я не могу ни с кем поговорить о нем. Даже с моей мамой; она сердилась, когда Тота увез меня. Наверное, — Рита бросила на сеньора бесхитростный и одновременно боязливый взгляд, — вот почему меня тянет поговорить с вами.
Лейтенант-коммандеру стало неприятно.
— Так вы поженились, — глупо заключил он.
Рита нахмурилась, но ее лоб тут же разгладился, и она легко и счастливо улыбнулась:
— Ну, вы не слушаете. Хотя вы, американцы, все такие. Все, кроме Тота. Скоро он будет здесь; он хотел вас видеть. Он чудесный человек и такой хороший, сеньор.
— Я не сомневаюсь в этом, — сухо сказал лейтенант-коммандер.
— Да. Мы приехали всего девять-десять месяцев назад, и у нас уже много акров кофейных деревьев. В мае они все цвели, представляете? Вы видели когда-нибудь, сеньор? Такие маленькие белые цветы, как звездочки.
Тота сказал, что предпочитает видеть их уже загорелыми, как мое личико. — И она рассмеялась над шуткой мужа.
Лейтенант-коммандер мало слушал девушку. Он пристально смотрел на нее — на ее смуглые тонкие руки, гибкую фигурку, полную живой грации, на темные, изменчивые глаза. Я не буду пытаться описать ее; вам лучше обратиться за этим к своему воображению. Вы можете судить о ее очаровании уже хотя бы по тому, что лейтенант-коммандер Рид, пока сидел и смотрел на нее и слушал ее голос, впервые в жизни испытывал некоторые чувства.
Она проболтала около часа, в основном про Тота, и все это время сеньор просидел со стаканом ананасового сока, вставляя изредка словечко или просто кивая. Он забыл обо всем на свете, кроме присутствия здесь Риты и своего восхищения ею, и пережил настоящее разочарование, когда дверь открылась и в комнату вошел мужчина.
Это был Харли.
Рита спрыгнула с кресла и подбежала к нему.
— Тота! — закричала она.
Харли поймал ее обеими руками и поцеловал.
— Да, малышка, я держу свои обещания. — И он повернулся к сеньору. — Вы должны извинить нас, — совершенно невозмутимо улыбнулся он.
Рита обвила шею мужа рукой, другой она держалась за отворот его куртки.
Лейтенант-коммандер испытывал странное и до настоящего времени никак не проявлявшее себя чувство. Он почти задыхался, что-то сжалось в его груди. Но разум его работал быстро; и Рид без колебаний принял решение.
— Я ждал вас, — сказал он Харли. — Насколько я знаю, вы нашли моего пони. Приведите его.
Удивленный командным тоном, вошедший внимательно посмотрел на лейтенант-коммандера, слишком поздно вспомнившего, что ему следовало бы замаскировать свой голос. Подумав о сломанной руке, Рид мысленно выругал себя за неосторожность.
Харли приблизился к кровати и в тишине изучающе смотрел на него. Выражение его глаз не было особенно приятным, но лейтенант-коммандер почувствовал, что тот мучается сомнением.
— Мы никогда раньше не виделись? — произнес наконец Харли.
Лейтенант-коммандер выдавил удивленную улыбку.
— Что заставило вас подумать об этом? — спросил он.
— Почему вы говорите со мной таким тоном?
Лейтенант-коммандер, будучи сообразительным, и не подумал извиняться. Вместо этого он раздраженно ответил:
— Откуда я знаю? Вы полагаете, что человек со сломанной рукой должен подняться и отвешивать поклоны?
Харли еще с минуту постоял над Ридом, пристально разглядывая его, а потом отвернулся.
— Я не знаю, — пробормотал он. — Я приведу вашего пони. Рита, ты пойдешь со мной.
Скоро они вернулись с пони, оседлали и взнуздали его. Харли, отправив Риту в другую комнату, помог лейтенант-коммандеру надеть плащ и ботинки, подвязал ему сломанную руку и приторочил к седлу пончо.
Затем, крепко поддерживая Рида обеими руками, помог взобраться в седло.
— Вы будете в Сан-Хуане к семи, — сказал Харли, стоя в дверях. — До захода солнца останется еще часа полтора. Дорога здесь рядом, — он махнул на запад, — у первой белой скалы. Вы не пропустите ее. И, полагаю, я просто ошибся, — добавил он неловко. — Без обид, сэр.
Более чем по многим причинам лейтенант-коммандер не ответил ему. Помня о своей руке, он как можно осторожнее тронул пони и кивнул на прощание. Доехав до дороги под скалой, он обернулся. Харли и Рита вдвоем стояли в дверях домика.
Лейтенант-коммандер был человеком дела. Когда он сталкивался с проблемой, то предпочитал смело посмотреть правде в глаза и после всестороннего анализа ситуации быстро принять решение. Так он поступал всегда.
Но проблема, вставшая перед ним теперь, не подвергалась анализу. Она казалась Риду неосязаемой, неуловимой; это было непостижимо. Раз за разом он пытался применить свои, столь лелеемые, правила, но вновь и вновь обнаруживал, что ни одно из них в данном случае не действует.
В первые три часа заключительного этапа путешествия до Сан-Хуана мысли Рида пребывали в совершенно новом и очень неприятном состоянии размягчения и вялости. Но, как и следовало ожидать, привычка возобладала, и лейтенант-коммандер принял решение в пользу долга.
Из-за сломанной руки четырехчасовая поездка была медленной и болезненной, но никаких неприятностей с ним больше не произошло. Как и предсказывал Харли, в семь Рид уже был в Сан-Хуане и направлялся от морской верфи к коменданту.
Команда «Елены» пришла в смятение, если не сказать, отчаяние. Капитана ждали на борту не раньше чем через четыре дня и наслаждались его отсутствием.
Даже боцман, добродушный, приятный парень, сердечно ненавидевший своего шкипера, вовсю пользовался счастливым случаем. Ни вам инспекций, ни боевых тревог, никто и не думал ничего драить, палубы едва удостаивались легкого прикосновения струи из брандспойта, и подчиненным всех рангов дарована полная свобода.
Можете себе представить, какой эффект такое положение вещей произвело на лейтенант-коммандера Рида. Не прошло и двух часов с момента его прибытия, а каждый офицер и матрос на борту уже морально подготовился к трибуналу за неповиновение или мятеж, или еще того похуже, а боцман — тот вообще мечтал снова услышать голос своего шкипера.
В одиннадцать часов следующего утра лейтенант-коммандер Рид сидел у себя в каюте с карандашом в руках и задумчиво глядел на стопку чистой официальной бумаги, лежавшую перед ним на столе.
Приведя свое разоренное судно и экипаж в некое подобие удовлетворительного состояния, теперь он готовился реализовать решение, принятое накануне днем.
Он хмурился, временами вздыхал, потом поднялся, прошел к иллюминатору и какое-то время постоял, глядя на Эль-Морро и скалистое побережье.
Наконец Рид вернулся к столу, подвинул лист бумаги и написал следующее:
«Старпому Г. Дж. Раули, ВМФ США
ЮСС[10] «Елена».
Сэр, вам следует отобрать четверых людей и немедленно направить их к селению Рио, в двадцати милях от Сан-Хуана по дороге на Кагуас.
В двух милях от Рио, в коттедже, в трехстах ярдах слева от дороги вы найдете Джеймса Мозера, главного казначея, дезертировавшего с ЮСС «Елена».
Он скрывается под фамилией Харли. Он подлежит аресту и доставке на борт. Советую принять меры предосторожности.
С уважением, Бринсли Рид, л-т-ком-р, ВМФ США, командование».
Рид медленно перечел написанное и позвонил своему помощнику. Затем снова, еще медленнее, перечитал донесение, и глубокая морщина пролегла между его бровей.
Решение было принято.
Вдруг он выдвинул ящик стола и вынул из него… орхидею!
Я не знаю, как он заполучил ее; возможно, воспользовался отсутствием Риты, пока девушка ходила с Тота за пони.
Но все же это весьма сомнительно, поскольку лейтенант-коммандер Рид был последним человеком на свете, который мог бы поддаться сантиментам.
— Вы звонили, сэр? — раздался в дверях голос помощника, и старший офицер почти ввалился в каюту, так что Рид едва успел спрятать орхидею на место.
Лейтенант-коммандер резко повернулся к помощнику:
— Учись стоять и слушать, пока тебе не прикажут! — загремел он. — Нет, я не звонил! Убирайся!
Немного странно, что старпому Раули не пришлось отдавать соответствующие распоряжения, но в его обязанности не входило рыться в корзине своего шкипера и перечитывать разорванные бумаги.
Писарева расплата
В последующие два года каждый, кому посчастливилось быть переведенным с «Елены» на любой другой борт, торжественно клялся в том, что «Елена» была сумасшедшим домом.
— У старика совсем крыша поехала, — говорили они. — Инспекция сумок и гамаков и боевые тревоги дважды в неделю. Борт оставляешь три раза в месяц.
Для матроса это десять дней на борту. Недоволен? Даже не думай! Это твой дом!
Все указывало на то, что лейтенант-коммандер Рид был одним из тех, кто олицетворяет собой более чем странное словосочетание «офицер и джентльмен».
Одно время он веровал в Библию, но давным-давно уже ее заменила «Голубая книга», официально известная как «Морской устав, 1914».
На третью зиму его командования участвовавшую в ежегодной огневой подготовке и маневрах в Гуантанамо «Елену» направили в Сан-Хуан на смену «Честеру», который должен был возвращаться в сухой док в Нью-Йорке.
Лейтенант-коммандер Рид был весьма доволен таким обстоятельством по двум причинам: во-первых, это избавляло его от вынужденного продолжительного подчинения флагману; во-вторых, ему представлялся случай навестить старого друга детства, которого он не видел уже многие годы и который владел теперь табачными плантациями в Пуэрто-Рико. В Сан-Хуане «Елена» уже стояла прошлой весной, но лейтенант-коммандер тогда еще не знал, что его друг живет на острове.
В конце концов, этот визит оказался полным разочарованием. Я не стану утверждать, что лейтенант-коммандер Рид утратил все социальные инстинкты, но факт остается фактом: за усилиями в совершенствовании себя в качестве военной машины он совершенно забыл о том, как быть человеком. Он нашел своего приятеля полным болваном, а тот его — невыносимым.
Два дня они притворялись, что пытаются развлечь друг друга. На третье утро лейтенант-коммандер попросил бывшего товарища не обращать внимания на его присутствие и следовать своим собственным настроениям; гость же будет сам заниматься собой.
— Очень хорошо, — согласился тот, — тогда я прокачусь до северного кордона; повозка идет как раз сегодня. Ты не присоединишься ко мне?
Лейтенант-коммандер отказался и провел тоскливейший день, болтаясь в гамаке между двух гигантских кедров, потягивая свежий ананасовый сок и читая древние номера популярных журналов. Вечером он объявил о своем намерении вернуться в Сан-Хуан на следующее же утро.
— Но ты же собирался погостить неделю, — вяло запротестовал хозяин. — Да и отдых пошел бы тебе на пользу. Здесь, конечно, не так много развлечений, но я буду рад, если ты останешься. К чему спешка?
— Оставим твою вежливость, — ответил лейтенант-коммандер, тупо уставившись на друга. — В этом нет ничего хорошего, Дик, — мы слишком разные. У нас все теперь по-своему — и я хочу вернуться на борт.
Соответственно этому решению в четыре часа следующего дня (отбытие было отложено на несколько часов из-за полуденного зноя) лейтенант-коммандер взобрался на своего маленького пони, который за шесть часов донес его из Сан-Хуана в Сьеррогордо, и, помахав на прощание хозяину, отправился в сорокамильное путешествие через горы, холмы и долины к морю.
Свернув на белую фургонную дорогу, ведущую в Сан-Лоренцо, лейтенант-коммандер испытал приятное облегчение.
Он полностью понимал себя. Суровый, неистово любящий власть, признающий единственную норму морали и поведения и вполне счастливый собственными полномочиями, а также возможностью применять их, он был абсолютно не способен дышать никаким иным воздухом, кроме как воздухом своей каюты. Пока пони нес седока вперед, мимо чудесных голубых утесов и бесчисленных бурных потоков южного склона Сьерра-де-Луквильо, разум Рида находился за тридцать миль оттуда, на палубах «Елены».
Жизнь на борту представала перед ним до мельчайших подробностей: гордо развевающийся кормовой флаг, возвращение рулевого Морана, неутешительное состояние складов, выявленное во время воскресной инспекции.
Подолгу останавливаясь на каждом из этих пунктов, он смаковал их и жаждал повсюду навести порядок — в соответствии с уставом.
В Кагуасе, когда он остановился напиться прохладной воды и передохнуть несколько минут, ему посоветовали отложить продолжение путешествия.
— Это опасно, сеньор, — говорил владелец маленького магазинчика. — Взгляните!
И он указал на северо-восток, где над мрачным, сизым хребтом медленно ползла на запад черная туча, похожая на великана, шагающего по вершинам.
— Ну и что с того?
— Это предвещает шторм, сеньор; вы промокнете. А перебираться через горы, да еще ночью…
Лейтенант-коммандер жестом прервал его, уселся на пони и отправился дальше.
Почти на середине перевала, в двух милях от деревушки Рио, шторм разыгрался над ним в полную силу.
Все началось с мелкой мороси; лейтенант-коммандеру пришлось потратить некоторое время, чтобы сойти на землю, отвязать от седла пончо и надеть его.
Но не проехал он и ста ярдов, как дождь превратился в настоящий ливень, в ту же минуту быстро надвигающаяся тьма как одеялом покрыла узкую тропинку, и путешественнику пришлось теперь вслепую бороться с водяной стеной в непроницаемой черноте тропической ночи.
Вскоре Рид оставил безуспешные попытки направлять своего пони; все его силы уходили только на то, чтобы, обхватив животное за шею, держаться в седле.
Рев ветра и непрекращающиеся потоки воды были ужасны, и очень скоро он потерял всякую способность ориентироваться в этом кромешном аду.
Внезапно что-то большое и тяжелое больно ударило его, он почувствовал, как пони пошатнулся и остановился, а в следующий момент Рида словно подхватило что-то и понесло, яростно швыряя из стороны в сторону…
Лейтенант-коммандер сел, осмотрелся и длинно выругался. Желал бы он знать, где, ради Семи морей, находится — и тут он все вспомнил.
Рид попробовал встать, но тут же ощутил острую, пронзительную боль в левой руке. Попытавшись пошевелить ею, он обнаружил, что рука безжизненно висит в рукаве.
Со стоном он все-таки поднялся и энергично потопал ногами, чтобы убедиться в их целости, чуть не взвыв от боли, снова пронзившей сломанную руку.
Шторм миновал.
Южные звезды над головой рассеивали мягкий, бриллиантовый свет. Вокруг и вверху плотная черная листва, таинственно шелестела под легким ветерком; налево, в просвете, виднелись белые очертания известнякового утеса. Туда и направился лейтенант-коммандер, надеясь найти дорогу. Пони нигде не было.
Около получаса Рид разыскивал путь, перебирался через корни и сломанные сучья, натыкался на непроходимые заросли кустарника и дикого винограда.
При каждом шаге он вздрагивал от резкой боли и уже начал чувствовать легкое головокружение.
Неожиданно Рид оказался на открытой прогалине, в конце которой заметил свет, лившийся из окна домика.
Превозмогая боль, он добрался до крыльца и постучался.
Дверь открылась; потом земля словно сама поднялась к нему, и все погрузилось во тьму.
Лейтенант-коммандер очнулся, ощущая самые восхитительные в своей жизни тепло и усталость, и пролежал несколько минут с закрытыми глазами, просто от нежелания открывать их. Внезапно он услыхал рядом с собой женский голос. Говорили по-испански.
— Нет, любимый, он еще спит.
Второй голос, мужской, раздался откуда-то с другой стороны комнаты:
— Ты уверена?
— Да. Тебе действительно не о чем беспокоиться.
Если не считать руки, он больше не пострадал.
— Ну хорошо. Подойди сюда, Рита.
Лейтенант-коммандер открыл глаза. Уже давно стоял день; очевидно, Рид пробыл без сознания — или проспал — довольно долго. Он увидел маленький бамбуковый столик рядом со своей кроватью, американское плетеное кресло-качалку, самодельную пальмовую ширму; затем перевел взгляд туда, откуда слышались голоса.
Девушка стояла перед мужчиной, почти полностью закрывая его собой. Неожиданно она отодвинулась, и пораженный лейтенант-коммандер опустил веки.
Прошло несколько секунд, прежде чем он снова, медленно и осторожно, открыл глаза. Яркий свет, падавший из распахнутого окна, освещал лицо этого человека — ошибки быть не могло.
«Определенно, — думал лейтенант-коммандер, — и я в такой дыре! Удивительно, что я еще жив».
Лежа тихо и притворяясь спящим, он подслушал следующий разговор:
— Ну, я должен идти, — последовал мужественный вздох.
— Но, Тота! Я ждала, что ты скажешь это; я видела по твоим глазам. Это же наш праздник, ты обещал!
— Послушай, малышка, будь благоразумна. Как я мог предвидеть шторм? И этот человек… Ты знаешь, что это такое. Если он и не… — Мужчина оборвал себя на полуслове.
— Очень хорошо. Тогда иди. Я не стану скучать по тебе; я должна заниматься путником. Я буду петь для него и приготовлю ему маленький желтый bisca[8] и может…
Девушка рассмеялась неописуемо заманчивой перспективе.
— Рита! Что ты хочешь сказать?
Раздались быстрые шажки, вздох и снова легкий смех.
— О, Тота, любимый мой! Ну, тогда поцелуй, поцелуй меня! Ах!
После паузы опять послышался мужской голос:
— А теперь…
— Теперь ты можешь идти. Но я провожу тебя. И еще я хочу… Но пойдем, я расскажу по дороге.
Лейтенант-коммандер услышал, как они вышли, оставив дверь незапертой, и, открыв глаза, начал лихорадочно соображать.
Его не узнали; в это легко можно поверить, поскольку он был в гражданском, а за последние шесть месяцев отрастил небольшую бородку. Но все же оставалась некоторая опасность; ненадежность его положения и беспомощность были исключительно неприятны. Решительно, он должен убраться отсюда при любой возможности. Первое, что следует сделать, это разузнать о судьбе пони. Он спросит девушку, когда та вернется.
Лейтенант-коммандер вдруг заметил, что ему здесь очень удобно. С него лишь сняли пончо, плащ и ботинки и укрыли грубым шерстяным покрывалом; тупая, назойливая боль растекалась по всей руке от плеча до запястья, и все же Рид испытывал безотчетную легкость и удовольствие.
В комнате, которую он уже успел немного разглядеть, царила удивительная атмосфера уюта, даже изысканности, несмотря на голые стены и отсутствие ковров. Мягкий свет проникал из окна напротив, выходившего, как предположил Рид, на запад; другое окно закрывала от тропического солнца зеленая штора.
Два или три плетеных стула, американская швейная машинка и пара столиков составляли всю обстановку; и все же она произвела эффект на лейтенант-коммандера, за свою жизнь не обратившего внимания ни на одну комнату и теперь изучавшего эту с интересом и одобрением.
Он очнулся от звука шагов. Девушка подходила к раскрытой двери. В ее руках был огромный букет орхидей.
Бесшумно войдя в комнату и положив цветы на стол, она на цыпочках приблизилась к кровати, увидела, что лейтенант-коммандер открыл глаза, и весело улыбнулась:
— Ах! Сеньор проснулся.
— Да. — Несмотря на свое положение, он тоже улыбнулся ей.
— Хорошо! Но вы проспали очень долго. И рука — очень больно?
Она осторожно приподняла покрывало, и лейтенант-коммандер только сейчас заметил, что рукав его рубашки был разрезан до плеча, а рука, закрепленная между двух дощечек, забинтована.
— О… я не знал, — проговорил он, — спасибо вам, мне очень удобно.
— Это хорошо. Мы старались как только могли.
О, но я так испугалась, когда сеньор постучал в дверь!
Я думала, что вы умерли. И Тота — мистер Харли, мой муж — он думал, что вы никогда… Но что же это! — Она резко остановилась, и неподдельный ужас отразился на ее лице.
— Что такое? — в тревоге спросил лейтенант-коммандер.
— Как, сеньор же должен проголодаться! — воскликнула она. — А я стою тут и болтаю, как какая-нибудь старуха.
Она тут же развернулась и бросилась в кухню.
В последовавшие минут пятнадцать оттуда неслись самые дразнящие звуки и запахи. Только сейчас лейтенант-коммандер почувствовал, как он был голоден — мучительно голоден.
— Сеньор пьет ослиное молоко? — крикнула Рита из кухни.
— Нет, сделайте просто черный, пожалуйста, — попросил он.
Ему накрыли на бамбуковом столике, подвинутом поближе к кровати. Рита, сказав, что будет работать в соседней комнате, велела непременно позвать ее, если вдруг пострадавшему что-нибудь понадобится, и вдруг, пораженная неожиданной мыслью, наклонилась к столику:
— Я забыла о руке сеньора. Конечно, вы беспомощны — как ребенок! — и нарезала хлеб и мясо на маленькие кусочки, а грейпфрут разделила на дольки.
Несмотря на все неудобства от действий одной рукой, Рид нашел, что завтрак, состоявший из земляных груш, жареной говядины, приправленного омлета, черного, дымящегося кофе и разных фруктов, невероятно хорош.
Когда он поел, Рита появилась снова и, спросив, курит ли сеньор, обрезала сигару и зажгла ее для него!
Откинувшись на подушку, Рид принялся втягивать в себя и медленно выпускать ароматный дым, не думая ни о чем.
Утро заканчивалось. Рита то приходила, то убегала обратно, легко и бесшумно скользя сандалиями по голому полу и каждый раз спрашивая, удобно ли сеньору.
Разместив орхидеи в красной вазе, она поставила их рядом с ним, на бамбуковый столик. Потом, снова показавшись в дверях, сообщила, что ее муж нашел пони сеньора неподалеку, в роще рядом с дорогой, и что он совсем не пострадал. Она забыла сказать сеньору об этом раньше.
— А! — только и проговорил лейтенант-коммандер.
Он должен был бы обрадоваться новости; возможно, он и обрадовался, но никак не отреагировал на это известие.
Вскоре после полудня Рита, справившись с работой по дому, села в плетеное кресло-качалку и начала разговор. Она принесла с собой кувшин ананасового сока и предложила сеньору стакан, так что теперь Рид, со всеми удобствами расположившись на куче подушек, лениво потягивал освежающую жидкость.
— Сеньор направлялся в Сан-Хуан? — неожиданно спросила Рита.
Лейтенант-коммандер кивнул.
— Ах! Это такой чудесный город — Сан-Хуан! Я жила там, — вздохнула девушка, мечтательно закладывая руки за голову и откидываясь на спинку кресла. Своей фигуркой, маленькой и удивительно стройной, она была похожа на гадалку Веласкеса. — Там очень весело — музыка по вечерам, гулянья и маленькие стулья, которые падали под весом здоровых американцев. А как мы все хмурились, когда нас заставляли вставать под звуки — как вы его зовете? — «Усеянное звездами знамя»![9]
Лейтенант-коммандер, потягивая сок, молчаливо наблюдал за ней.
Рита снова вздохнула.
— О, как давно все это было! А ведь прошло всего несколько месяцев. И может, когда-нибудь я увижу его опять.
— Вам не одиноко — здесь, в глуши?
Лейтенант-коммандер с удивлением подумал, что ему действительно интересно услышать ответ.
Он прочел его в ее глазах. Они широко раскрылись и загорелись красноречивым отрицанием.
— Нет, нет! Как мне может быть одиноко — с Тота? — В голосе Риты прозвучала безотчетная нежность, когда она произносила это имя. — Это мой муж, — гордо продолжила она. — Вы не видели его. Он тоже американец.
Единственно, что плохо, — я не могу ни с кем поговорить о нем. Даже с моей мамой; она сердилась, когда Тота увез меня. Наверное, — Рита бросила на сеньора бесхитростный и одновременно боязливый взгляд, — вот почему меня тянет поговорить с вами.
Лейтенант-коммандеру стало неприятно.
— Так вы поженились, — глупо заключил он.
Рита нахмурилась, но ее лоб тут же разгладился, и она легко и счастливо улыбнулась:
— Ну, вы не слушаете. Хотя вы, американцы, все такие. Все, кроме Тота. Скоро он будет здесь; он хотел вас видеть. Он чудесный человек и такой хороший, сеньор.
— Я не сомневаюсь в этом, — сухо сказал лейтенант-коммандер.
— Да. Мы приехали всего девять-десять месяцев назад, и у нас уже много акров кофейных деревьев. В мае они все цвели, представляете? Вы видели когда-нибудь, сеньор? Такие маленькие белые цветы, как звездочки.
Тота сказал, что предпочитает видеть их уже загорелыми, как мое личико. — И она рассмеялась над шуткой мужа.
Лейтенант-коммандер мало слушал девушку. Он пристально смотрел на нее — на ее смуглые тонкие руки, гибкую фигурку, полную живой грации, на темные, изменчивые глаза. Я не буду пытаться описать ее; вам лучше обратиться за этим к своему воображению. Вы можете судить о ее очаровании уже хотя бы по тому, что лейтенант-коммандер Рид, пока сидел и смотрел на нее и слушал ее голос, впервые в жизни испытывал некоторые чувства.
Она проболтала около часа, в основном про Тота, и все это время сеньор просидел со стаканом ананасового сока, вставляя изредка словечко или просто кивая. Он забыл обо всем на свете, кроме присутствия здесь Риты и своего восхищения ею, и пережил настоящее разочарование, когда дверь открылась и в комнату вошел мужчина.
Это был Харли.
Рита спрыгнула с кресла и подбежала к нему.
— Тота! — закричала она.
Харли поймал ее обеими руками и поцеловал.
— Да, малышка, я держу свои обещания. — И он повернулся к сеньору. — Вы должны извинить нас, — совершенно невозмутимо улыбнулся он.
Рита обвила шею мужа рукой, другой она держалась за отворот его куртки.
Лейтенант-коммандер испытывал странное и до настоящего времени никак не проявлявшее себя чувство. Он почти задыхался, что-то сжалось в его груди. Но разум его работал быстро; и Рид без колебаний принял решение.
— Я ждал вас, — сказал он Харли. — Насколько я знаю, вы нашли моего пони. Приведите его.
Удивленный командным тоном, вошедший внимательно посмотрел на лейтенант-коммандера, слишком поздно вспомнившего, что ему следовало бы замаскировать свой голос. Подумав о сломанной руке, Рид мысленно выругал себя за неосторожность.
Харли приблизился к кровати и в тишине изучающе смотрел на него. Выражение его глаз не было особенно приятным, но лейтенант-коммандер почувствовал, что тот мучается сомнением.
— Мы никогда раньше не виделись? — произнес наконец Харли.
Лейтенант-коммандер выдавил удивленную улыбку.
— Что заставило вас подумать об этом? — спросил он.
— Почему вы говорите со мной таким тоном?
Лейтенант-коммандер, будучи сообразительным, и не подумал извиняться. Вместо этого он раздраженно ответил:
— Откуда я знаю? Вы полагаете, что человек со сломанной рукой должен подняться и отвешивать поклоны?
Харли еще с минуту постоял над Ридом, пристально разглядывая его, а потом отвернулся.
— Я не знаю, — пробормотал он. — Я приведу вашего пони. Рита, ты пойдешь со мной.
Скоро они вернулись с пони, оседлали и взнуздали его. Харли, отправив Риту в другую комнату, помог лейтенант-коммандеру надеть плащ и ботинки, подвязал ему сломанную руку и приторочил к седлу пончо.
Затем, крепко поддерживая Рида обеими руками, помог взобраться в седло.
— Вы будете в Сан-Хуане к семи, — сказал Харли, стоя в дверях. — До захода солнца останется еще часа полтора. Дорога здесь рядом, — он махнул на запад, — у первой белой скалы. Вы не пропустите ее. И, полагаю, я просто ошибся, — добавил он неловко. — Без обид, сэр.
Более чем по многим причинам лейтенант-коммандер не ответил ему. Помня о своей руке, он как можно осторожнее тронул пони и кивнул на прощание. Доехав до дороги под скалой, он обернулся. Харли и Рита вдвоем стояли в дверях домика.
Лейтенант-коммандер был человеком дела. Когда он сталкивался с проблемой, то предпочитал смело посмотреть правде в глаза и после всестороннего анализа ситуации быстро принять решение. Так он поступал всегда.
Но проблема, вставшая перед ним теперь, не подвергалась анализу. Она казалась Риду неосязаемой, неуловимой; это было непостижимо. Раз за разом он пытался применить свои, столь лелеемые, правила, но вновь и вновь обнаруживал, что ни одно из них в данном случае не действует.
В первые три часа заключительного этапа путешествия до Сан-Хуана мысли Рида пребывали в совершенно новом и очень неприятном состоянии размягчения и вялости. Но, как и следовало ожидать, привычка возобладала, и лейтенант-коммандер принял решение в пользу долга.
Из-за сломанной руки четырехчасовая поездка была медленной и болезненной, но никаких неприятностей с ним больше не произошло. Как и предсказывал Харли, в семь Рид уже был в Сан-Хуане и направлялся от морской верфи к коменданту.
Команда «Елены» пришла в смятение, если не сказать, отчаяние. Капитана ждали на борту не раньше чем через четыре дня и наслаждались его отсутствием.
Даже боцман, добродушный, приятный парень, сердечно ненавидевший своего шкипера, вовсю пользовался счастливым случаем. Ни вам инспекций, ни боевых тревог, никто и не думал ничего драить, палубы едва удостаивались легкого прикосновения струи из брандспойта, и подчиненным всех рангов дарована полная свобода.
Можете себе представить, какой эффект такое положение вещей произвело на лейтенант-коммандера Рида. Не прошло и двух часов с момента его прибытия, а каждый офицер и матрос на борту уже морально подготовился к трибуналу за неповиновение или мятеж, или еще того похуже, а боцман — тот вообще мечтал снова услышать голос своего шкипера.
В одиннадцать часов следующего утра лейтенант-коммандер Рид сидел у себя в каюте с карандашом в руках и задумчиво глядел на стопку чистой официальной бумаги, лежавшую перед ним на столе.
Приведя свое разоренное судно и экипаж в некое подобие удовлетворительного состояния, теперь он готовился реализовать решение, принятое накануне днем.
Он хмурился, временами вздыхал, потом поднялся, прошел к иллюминатору и какое-то время постоял, глядя на Эль-Морро и скалистое побережье.
Наконец Рид вернулся к столу, подвинул лист бумаги и написал следующее:
«Старпому Г. Дж. Раули, ВМФ США
ЮСС[10] «Елена».
Сэр, вам следует отобрать четверых людей и немедленно направить их к селению Рио, в двадцати милях от Сан-Хуана по дороге на Кагуас.
В двух милях от Рио, в коттедже, в трехстах ярдах слева от дороги вы найдете Джеймса Мозера, главного казначея, дезертировавшего с ЮСС «Елена».
Он скрывается под фамилией Харли. Он подлежит аресту и доставке на борт. Советую принять меры предосторожности.
С уважением, Бринсли Рид, л-т-ком-р, ВМФ США, командование».
Рид медленно перечел написанное и позвонил своему помощнику. Затем снова, еще медленнее, перечитал донесение, и глубокая морщина пролегла между его бровей.
Решение было принято.
Вдруг он выдвинул ящик стола и вынул из него… орхидею!
Я не знаю, как он заполучил ее; возможно, воспользовался отсутствием Риты, пока девушка ходила с Тота за пони.
Но все же это весьма сомнительно, поскольку лейтенант-коммандер Рид был последним человеком на свете, который мог бы поддаться сантиментам.
— Вы звонили, сэр? — раздался в дверях голос помощника, и старший офицер почти ввалился в каюту, так что Рид едва успел спрятать орхидею на место.
Лейтенант-коммандер резко повернулся к помощнику:
— Учись стоять и слушать, пока тебе не прикажут! — загремел он. — Нет, я не звонил! Убирайся!
Немного странно, что старпому Раули не пришлось отдавать соответствующие распоряжения, но в его обязанности не входило рыться в корзине своего шкипера и перечитывать разорванные бумаги.
Писарева расплата
Главный судовой казначей Гарвей Росс, несший службу на американском пароходе «Елена», в высшей степени соответствовал занимаемой должности. Кроме того, он обладал еще парочкой незначительных добродетелей, а также успел познать вкус горьких плодов жизни. Последнее все чаще заставляло его искать справедливости в кают-компании.
Однажды, в самый обычный день в году судовой казначей Гарвей Росс, движимый свойственной всему человечеству наследственной ленью, а также безалаберностью и небрежностью, присущими ему лично, совершил универсальную глупость. Он передал шифр сейфа своему писарю.
Вообще говоря, судовой писарь является тем человеком, кто выполняет всю работу судового казначея. И в случае судового писаря Джеймса Мартина и судового казначея Гарвея Росса дело обстояло именно так.
В последнее время ежемесячные отчеты все больше и больше напоминали судовому казначею ужасные темные лабиринты, а ежеквартальные и подавно таили в себе всякие дьявольские ловушки. Помимо всего, он просто ненавидел считать деньги, поскольку всегда имел их в количестве, достаточном для того, чтобы никогда самому этим не заниматься.
В итоге, после года непрерывного укрепления веры в человеческие и профессиональные качества своего писаря, он поручил ему сводить ежедневный баланс наличности и наконец-то вздохнул с облегчением.
Следующие два года прошли в полной гармонии.
Судовой казначей Гарвей Росс читал романы, протирая диван в кают-компании, и изобретал загадочные, дразнящие воображение коктейли, в то время как писарь Джеймс Мартин заправлял делами в офисе двумя палубами ниже.
Однажды, в самый обычный день в году судовой казначей Гарвей Росс, движимый свойственной всему человечеству наследственной ленью, а также безалаберностью и небрежностью, присущими ему лично, совершил универсальную глупость. Он передал шифр сейфа своему писарю.
Вообще говоря, судовой писарь является тем человеком, кто выполняет всю работу судового казначея. И в случае судового писаря Джеймса Мартина и судового казначея Гарвея Росса дело обстояло именно так.
В последнее время ежемесячные отчеты все больше и больше напоминали судовому казначею ужасные темные лабиринты, а ежеквартальные и подавно таили в себе всякие дьявольские ловушки. Помимо всего, он просто ненавидел считать деньги, поскольку всегда имел их в количестве, достаточном для того, чтобы никогда самому этим не заниматься.
В итоге, после года непрерывного укрепления веры в человеческие и профессиональные качества своего писаря, он поручил ему сводить ежедневный баланс наличности и наконец-то вздохнул с облегчением.
Следующие два года прошли в полной гармонии.
Судовой казначей Гарвей Росс читал романы, протирая диван в кают-компании, и изобретал загадочные, дразнящие воображение коктейли, в то время как писарь Джеймс Мартин заправлял делами в офисе двумя палубами ниже.