Стаут Рекс. Рассказы

   Она вошла, не постучав, и, к своему удивлению, обнаружила там Парня — он сидел на краешке кровати, спрятав лицо в ладонях. Миссис Койт воззрилась на него с глубоким возмущением. Парень, не слышавший ее шагов, оставался неподвижным.
   Так-так-так, — наконец проговорила миссис Койт. — У тебя что, выходной сегодня?
   Парень поднял голову:
   — Нет.
   Бледное лицо, растрепанные волосы, покрасневшие глаза, обведенные темными кругами, — миссис Койт отметила все эти симптомы каждый по отдельности. А в целом Парень выглядел совершенно несчастным.
   — Выперли с работы? — с надеждой спросила домовладелица.
   Он помотал головой и опять уткнулся лицом в ладони. Миссис Койт, всем своим видом выражая строгое неодобрение, принялась вытирать пыль с моррисовского кресла. Обнаружив, что уже в пятый раз проводит тряпкой по подлокотнику, она снова повернулась к Парню:
   — Заболел, что ли?
   — Нет. — Парень не шелохнулся — он не нуждался в сочувствии.
   Миссис Койт присмотрелась к нему повнимательнее: определенно трезв. И вообще не злоупотребляет.
   Вдруг ее взгляд случайно упал на фотографию в тонкой позолоченной рамке. Со снимка ей улыбался Парень — веселый, беззаботный, счастливый.
   И до миссис Койт дошло. За последние пять месяцев эта самая фотография успела намозолить ей глаза в комнате Девушки, этажом ниже. Чтобы окончательно удостовериться в своих подозрениях, она посмотрела на каминную полку, где почетное место еще вчера занимал снимок Девушки. Его там не было.
   Миссис Койт, ни слова не говоря, закончила уборку и направилась к выходу. Парень уныло молчал. В дверях она обернулась, нерешительно потопталась на месте и вдруг спросила:
   — Ты что, поругался с ней?
   Парень неприязненно взглянул на домовладелицу и выкрикнул:
   — А вам-то какое дело? — Его хриплый голос сорвался.
   Миссис Койт собралась было ответить, передумала и удалилась. Парень схватил свою фотографию, выдернул ее из рамки, порвал в клочья и бросил бумажки на пол.
   Через четверть часа миссис Койт, вытиравшая пыль в холле, услышала, как наверху хлопнула дверь, а через несколько секунд Парень сбежал по ступенькам и выскочил на улицу. Миссис Койт пробормотала нечто похожее на «идиот», устремилась, воинственно размахивая метелкой, в комнату Девушки и с решительным видом вошла.
   Здесь дела обстояли еще хуже. Девушка свернулась калачиком в кресле, ее глаза горели лихорадочным огнем, на щеках блестели мокрые полоски от слез, на скулах выступили красные пятна. Она повернула голову и безучастно взглянула на домовладелицу.
   — Я так и знала, — произнесла миссис Койт с чувством глубокого удовлетворения. — Почему ты не на работе?
   — У меня мигрень. — Девушка попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло.
   Миссис Койт самодовольно запыхтела:
   — Я все об этом знаю! Он мне рассказал. Я знала, что этим все и кончится!
   Девушка закрыла лицо руками и отвернулась.
   — Я знала, что этим все и кончится! — повторила миссис Койт.
   Девушка не отреагировала.
   Миссис Койт решила схитрить:
   — Нет, ты мне объясни, зачем ссориться из-за такой мелочи?
   — Тогда мне это мелочью не казалось, — всхлипнула Девушка.
   Впрочем, как домовладелица ни старалась, больше ей ничего выудить не удалось: Девушка отказывалась отвечать. Она отказывалась даже злиться. В конце концов миссис Койт убедила ее пойти на работу.
   — Только сначала загляни в ванную и приведи себя в порядок, — посоветовала она. — У тебя цвет лица как у вареного огурца.
   Когда Девушка ушла, миссис Койт уселась в ее кресло и задумчиво уставилась на валявшиеся на полу клочки бумаги. Одному Богу известно, о чем она размышляла. На ее лице не отражалось ничего, кроме мрачного удовлетворения, а когда она принялась собирать обрывки фотографии, ее губы растянулись в торжествующей ухмылке.
 
 
   Тем вечером, впервые за долгие месяцы, Парень вернулся из офиса один. Раньше они с Девушкой были неразлучны, но теперь идиллия закончилась. Как ни велика была его любовь к ней, он считал, что такие обиды не забывают, тем более незаслуженные. Конечно, если она прибежит к нему и будет умолять о прощении… При этой мысли Парень затаил дыхание. Но нет, он был уверен, что она этого никогда не сделает.
   Миновал один пустой и тоскливый рабочий день, а будущее — он знал это — не принесет ему ничего, кроме унылой череды таких же пустых и тоскливых дней. Парень решил тем же вечером уехать из дома миссис Койт — ведь отныне здесь каждый кирпичик будет пробуждать в нем горькие воспоминания о самом счастливом периоде в его жизни. Увы, в двадцать один год душа предается скорби с тем же неистовством, что и радости.
   Поворачивая ключ в замке входной двери, Парень услышал за спиной шаги. Ее шаги.
   Не говоря ни слова, он открыл дверь и вежливо отступил в сторону, чтобы пропустить Девушку. Она склонила голову в знак благодарности, молча проскользнула в холл и стала подниматься по лестнице в свою комнату.
   И вдруг она услышала голос Парня — он произнес ее имя. Она обернулась.
   Парень стоял возле столика, на который складывали почту, и держал в руках большой конверт.
   — Это для меня? — с сомнением спросила Девушка.
   — Нет, — сказал Парень. — Это для… нас.
   Ее щеки вспыхнули, когда она услышала ставшее таким привычным местоимение.
   Парень поднялся по ступенькам и остановился рядом с ней.
   — Думаю, мы должны открыть его вместе, — сухо продолжил он. — Письмо адресовано нам обоим.
   Девушка молча смотрела на него, пока он разрывал конверт. Его локоть коснулся ее руки, и оба внезапно почувствовали странное волнение, а в следующую секунду, когда они увидели содержимое конверта, их щеки вспыхнули болезненным румянцем.
   У Парня сильнее заколотилось сердце, Девушка подняла руку к лицу, словно хотела отбросить пелену, вставшую перед ее глазами. Заботливо собранные из кусочков и наклеенные рядышком на лист картона, в конверте лежали две фотографии, которые утром они разорвали и бросили на пол. Под фотографиями неровным забавным почерком было написано:
   «Двум зеленым лопухам от старой дубины».
   А в верхнем углу листа с помощью измятой голубой ленты было прикреплено старинное, тонкой работы обручальное кольцо!
   Четверть часа спустя Парень и Девушка, держась за руки, спустились в гостиную, где миссис Койт пыхтела над своей конторской книгой. Увидев молодых людей, домовладелица вскочила.
   — Вам чего? — агрессивно спросила она.
   Парень, ничуть не смутившись таким приемом, смело шагнул к ней и протянул руку. На его ладони что-то блеснуло.
   — Вот ваше кольцо, миссис Койт, — сказал он, а в его глазах, как и прежде, играли веселые искорки. — Я подумал, вы захотите получить его назад.
   Миссис Койт нерешительно посмотрела на Парня и, казалось, — такое на Восточной Тридцать седьмой улице случилось впервые! — не нашлась что ответить.
   — Это не мое кольцо, — буркнула она наконец.
   И тут произошло невероятное — надругательство над законом вообще и самой миссис Койт в частности. Возможно, миссис Койт не стала бы об этом распространяться, но как раз в тот момент через холл проходил Книжник и, заглянув в открытую дверь, стал невольным свидетелем. Парень обнял миссис Койт и звонко расцеловал в обе щеки, а затем, оставив обручальное кольцо на столе, рука об руку с Девушкой направился к лестнице.
   Миссис Койт пришла в себя, только когда они уже поднялись на несколько ступенек.
   — Эй, вы! — крикнула она, и ее голос странным образом дрогнул, несмотря на все ее старания придать ему суровые интонации. — Эй, вы, там! Завтра утром оба встанете и пойдете на работу вовремя, поняли? Если сегодняшнее безобразие повторится — выставлю на улицу!
   А с верхнего этажа до нее донесся счастливый, радостный смех. Царствование миссис Койт закончилось.

Памфрет и мир

   Памфрет был счастлив. Вернуться в мир и еще раз почувствовать его несовершенство — что может быть восхитительнее? Он вслух расхохотался, вспомнив, как Сатана предупреждал его, что земля после всего случившегося может показаться ему отнюдь не самым прекрасным местом.
   Что касается Памфрета, он не был обыкновенным покойником. Умер он в 1910-м, и, поскольку некоторые дела довел до конца, а кое-какие так и оставил незавершенными, его без особых церемоний отправили в Страну Тьмы. О его пребывании там нам ничего не известно, знаем только, что места эти оказались, по его мнению, чуть темнее и гораздо интереснее, чем он представлял. Нам не ведомо, какого рода службу он сослужил Князю Тьмы, но тот в результате наградил его десятью годами жизни. Памфрет так обрадовался этому, что даже вызвал неудовольствие у Сатаны по поводу столь пылкого желания вернуться в мир. Стоило ему там оказаться, он позабыл обо всем, кроме радости человеческого бытия.
   Он был немало удивлен, когда обнаружил, что на земле уже 1970 год. Шестьдесят лет прошло! Все, конечно, сильно изменилось. Но он чувствовал, что жив, и этого было достаточно. Он подумал, что со стороны Сатаны было довольно глупо дать ему пузырек с ядом, — вряд ли он захочет вернуться прежде, чем истекут подаренные десять лет.
   Был полдень его первого дня. Шагая по Пятой авеню, он заметил, как сильно она изменилась и выросла; старые достопримечательности исчезли, чувствовалось засилье коммерции. Он испытывал странное чувство нереальности, как и ожидал. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что все изменилось. Мир не стоял на месте. На Сорок второй улице Памфрет зашел в библиотеку и почувствовал острое удовольствие от встречи со старыми знакомыми, пылившимися на полках. Через два квартала он с радостью обнаружил, что ресторанчик «Шери» стоит на старом месте, и поздравил себя с тем, что еще не обедал.
   Миновав вестибюль, он вошел в зал, ожидая найти столик рядом с оркестром, но, как выяснилось, место, где когда-то располагались музыканты, было переоборудовано для посетителей. Памфрет сел за свободный столик и подозвал официанта.
   — Здесь нет оркестра? — осведомился он.
   — Естественно нет. — Официант выглядел удивленным.
   — Почему — естественно?
   — Но ведь это могло вызвать разногласия. Одни любят музыку, а другие — нет. Месье шутит?
   Но Памфрет и не думал шутить, ему было совсем не весело. Хорошо хоть, меню еще не отменили.
   — Принесите мне устрицы.
   — Хорошо, сэр.
   — И еще заливное из индейки.
   — Хорошо, сэр.
   — И… у вас есть шашлык из крокодильих лапок?
   — Нет, сэр.
   — Ладно, тогда салат «Македонский» и кофе.
   — Хорошо, сэр. — И официант торопливо удалился.
   «У этого официанта напрочь отсутствует воображение, — подумал Памфрет. — Во-первых, мог бы посмеяться шутке, а во-вторых, не дал ни одного совета». И он откинулся на спинку стула, чтобы получше разглядеть посетителей, которых было довольно много.
   В зале царила атмосфера невозмутимости и покоя.
   Все что-то говорили, но, казалось, никто друг друга не слушал. В позах и лицах людей не было никакого воодушевления, никакой пикантности.
   «Что за глупцы!» — сказал сам себе Памфрет.
   Он взглянул на соседний столик, за которым сидели мужчина и девушка.
   — Я не хочу туда идти, — говорила она, — я обожаю оперу, но ненавижу театр.
   — Я слышал, это очень хороший спектакль, и обязательно на него пойду, — заявил мужчина.
   — Прекрасно, тогда я возвращаюсь домой. Пока. — И она поднялась со стула.
   — О, ты уже наелась? — спросил мужчина. — Тогда пока.
   Памфрет был крайне изумлен.
   «Девушка прелестна, а мужчина — дурак», — заключил он, но появление официанта с тарелкой устриц прервало его внутренний монолог.
   В три часа Памфрет сидел на трибуне стадиона «Поло-Граунд». Восхитительное солнце заливало площадку, обещая еще более восхитительную игру. Старое соперничество между Нью-Йорком и Чикаго за прошедшие годы обострилось. «Салаги» и теперь все еще сражались с «Гигантами» за первое место. Памфрет почувствовал, как нарастает приятное возбуждение. Он повернулся к соседу:
   — А что, «Гиганты» в самом деле сильнее, а?
   — Ну это как посмотреть, — ответил сосед.
   — Вы из Чикаго?
   — Нет.
   Памфрет замолчал.
   В три тридцать объявили начало игры.
   «Ну вот, теперь начнет хоть что-то происходить», — подумал Памфрет.
   Первый иннинг прошел быстро. Игра была довольно жесткой, но команды не заработали ни одного очка, так что не было и аплодисментов. Во втором иннинге ньюйоркцы провели блестящую атаку и забили гол.
   Трибуны безмолвствовали. Один Памфрет неистово хлопал в ладоши.
   Тут появился служитель и подал ему какой-то печатный листок. Памфрет развернул его и прочитал следующее:
   «Интернациональный Конгресс Мира Спортивный комитет Правило 19. На любых спортивных соревнованиях со стороны зрителя считается незаконным выказывать свое предпочтение тому или иному участнику посредством аплодисментов, выкриков или любых других действий».
   Памфрет пришел в полнейшее замешательство и даже позабыл об игре. Так вот с чем связана эта странная тишина на трибунах. Он призадумался, какое может последовать наказание, но решил, что, раз его больше не беспокоят, за первый проступок достаточно одного предупреждения. Потом он услышал стук биты по мячу и, подняв глаза, увидел, как кожаный мяч ударился в борт и отскочил обратно на поле. Раннер бросился обегать базы, зрители безмолвствовали. На последней секунде он рванулся к третьей базе, как раз когда филдер кинул мяч подававшему игроку. Последний участок спортсмен преодолел со скоростью стрелы и достиг площадки за секунду до того, как мяч попал в перчатку скетчера.
   — Аут! — провозгласил судья.
   — Мошенник! — завопил Памфрет. — Судью на мыло!
   Толпа в безмолвном изумлении уставилась на Памфрета. Рядом с ним снова появился служитель и подал ему листок бумаги. Памфрет, догадавшийся, что опять сделал что-то не то, сконфуженно взял его и прочитал:
   «Интернациональный Конгресс Мира Спортивный комитет Правило 26. На любых спортивных соревнованиях со стороны зрителя считается незаконным любым способом выказывать свое позитивное или негативное отношение к решению судейских органов.
   Наказание: удаление с трибуны стадиона».
   Где-то под трибунами мелодично запел гонг. Зрители дружно поднялись со своих мест и теперь стояли, склонив головы, и указывали в одном направлении — в направлении ворот. А на поле все игроки замерли в той позиции, в которой их застал звук гонга. Памфрет был до крайности сконфужен; он хотел было рассмеяться, но ощущение важности исполняемого ритуала не позволило ему это сделать. Скорбные лица, поникшие плечи, указующие персты недвусмысленно подсказали ему, как нужно поступить, поэтому он спустился с трибуны и через поле направился к воротам. Подойдя к ним, он оглянулся: тридцать тысяч пальцев указывали на него. Пройдя через ворота, он снова услышал звук гонга.
   «Что за черт, — с досадой подумал Памфрет, садясь в идущий к окраине города автобус. — Куда катится мир? Или, вернее, до чего он докатился? Похоже, что хорошо провести время мне не удастся». И он вдруг затосковал о том дне, когда принял награду Лукавого.
   Ему вдруг очень сильно захотелось с кем-нибудь поговорить — таким острым и щемящим было чувство одиночества. Ребенок на руках у женщины, сидевшей позади всех, начал плакать, и по сигналу кондуктора нерадивая мамаша поднялась и вышла из автобуса на следующей остановке. Двое мужчин, расположившиеся напротив Памфрета, вели чинную беседу.
   — Англичане, — говорил неопрятный бородатый толстяк, — отличные ребята.
   — Американцы, — отвечал его сосед, — прекрасные люди.
   — Англичане, — продолжал бородатый, — невероятно талантливы.
   — Американцы — гениальный народ.
   — Британская империя нерушима.
   — Америка — земля свободы.
   — Англия — величайшая страна в мире.
   — Правило 142, — невозмутимо сказал американец, — не сравнивать, чтобы доказать.
   — Прошу прощения, — покорно согласился англичанин.
   А Памфрет уже успел вскочить. Он всегда ненавидел англичан.
   — Доказать! — завопил он. — Доказать! Что тут доказывать! Скажи ему, что он лжец!
   — Правила 207, 216 и 349, — хором провозгласили англичанин и американец. — Не противоречить, не вступать в конфликт, громко не разговаривать.
   Кондуктор дотронулся до руки Памфрета и знаком велел ему выйти из автобуса. Первым побуждением Памфрета было вышвырнуть кондуктора в окно, но он подумал, что лучше этого не делать, тем более что автобус все равно уже добрался до Шестьдесят шестой улицы. Он вылез на следующей остановке и зашагал в южном направлении, к Центральному парку.
   На Шестьдесят пятой улице он увидел ресторан и зашел туда перекусить. Зал был переполнен, но Памфрету все же удалось найти свободный столик у стены.
   Он сел и подозвал официанта. Тот уставился на Памфрета с некоторым беспокойством.
   — Столик обслуживается?
   — Да, сэр. — Официант нервно переминался с ноги на ногу.
   — Прекрасно. Принесите мне что-нибудь на ваш выбор.
   Официант исчез.
   В ресторан вошли мужчина и женщина и направились прямиком к столику, за которым сидел Памфрет.
   Казалось, они очень удивились, увидев его, растерянно огляделись и в конце концов уселись на маленький диванчик, стоявший у стены. Памфрет все понял. Он поднялся и приблизился к мужчине:
   — Прошу прощения, сэр, это ваш столик?
   Мужчина кивнул:
   — Да… мы зарезервировали его.
   — Если бы я знал, — развел руками Памфрет, — не стал бы занимать его. Официанту следовало сказать мне об этом. Вы, конечно, займете свое место?
   — Но вы же понимаете, что это было бы противозаконно! — в ужасе воскликнул мужчина. — Нет-нет, мы не можем.
   — Но я просто не знал, — пожал плечами Памфрет. — По крайней мере, — добавил он, — я надеюсь, вы позволите мне разделить столик с вами?
   Мужчина вопросительно взглянул на свою спутницу. Она кивнула. Памфрет взял свободный стул, и они все трое уселись за столик. Тут появился официант с тарелкой супа. Увидев сидящую за столом пару, он, казалось, успокоился и принял у них заказ.
   — Я удивлен… — начал было мужчина.
   — Конечно удивлены, — перебил его Памфрет, — но я действительно понятия не имел об этих безобразиях — об этих законах. Почти всю свою жизнь я провел в Китае, где все по-другому.
   — Но я полагал, что законы одинаковы во всем мире…
   — Да, да, — торопливо согласился Памфрет, — но очень долгое время я провел в полном одиночестве… э… научные исследования, знаете ли. Некоторые блюда в Китае готовят гораздо лучше. Там нет…
   — Правило 142. Не сравнивать, — прервала его женщина.
   Некоторое время они молчали. Наконец Памфрет снова попытался наладить беседу.
   — Эти жареные грибы были просто восхитительны, — заявил он. — Вы не находите?
   — Прошу прощения, но, боюсь, я не могу вам ответить, — покачал головой мужчина. — Правило 207, знаете ли. Не опровергать.
   Памфрет впал в беспросветное отчаяние. Он так долго и сильно бился головой о непробиваемую стену этого мира, что утратил способность размышлять.
   «Единственный выход — молчать», — решил он.
   Когда принесли десерт, Памфрет издал вздох облегчения и снова отважился заговорить.
   — Знаете, — начал он, — несколько лет я не имел никаких связей с миром, надеюсь, вы не откажете мне в любезности ответить на один вопрос. Как долго действуют все эти законы?
   — В самом деле, вы меня просто поражаете! — воскликнул мужчина. — Любые дискуссии об истории сурово караются.
   Дольше оставаться на месте Памфрет уже не мог. Он положил на стол деньги, нахлобучил шляпу и торопливо вышел из ресторана.
   Мимо дверей проезжал автобус. Памфрет побежал к остановке, отчаянно размахивая руками. Автобус так и не остановился, из окна высунулся кондуктор и выбросил сложенный листок бумаги, который спланировал прямо под ноги Памфрету. Подняв его, Памфрет прочитал:
   «Интернациональный Конгресс Мира Комитет общественного транспорта Правило 96. Водитель общественного транспортного средства должен игнорировать сигналы пассажира остановиться, если эти сигналы бурные или возбужденные или подаются в противоречащей спокойствию манере».
   Памфрет разорвал листок на мелкие клочки.
   — Ну что ж, раз так… — начал было он, но тут же замолчал. Он боялся говорить даже с самим собой — вдруг кто-нибудь услышит. Он хотел остаться в полном одиночестве, чтобы спокойно поразмыслить и постараться постичь этот странный, невозможный мир, в который он так жаждал вернуться. Он пошел по направлению к окраинам с твердым намерением снять комнату в первом же отеле, который попадется на пути.
   На Шестьдесят первой улице Памфрет заметил величественное белое мраморное здание, выстроенное шагах в пятидесяти от дороги фасадом к Центральному парку. Оно было украшено четырьмя минаретами, на каждом из которых возвышался мраморный ангел, ломающий боевой меч. Над входом большими буквами было написано:
   «ДВОРЕЦ МИРА».
   «Так вот где они печатают эти идиотские листовки, — подумал Памфрет, увидев вывеску. — Как бы мне хотелось разнести здесь все к чертовой матери!»
   Потом он заметил, что входные двери открыты, и вошел, преодолев страх.
   Интерьер здесь был простой, такой же, как в соборе, единственным отличием от которого было отсутствие цветных витражей в окнах. Огромные колонны из розового мрамора, уходившие под самый свод, казалось, достигали небес. В дальнем конце зала располагался алтарь, на котором тоже помещалась фигура ангела, ломающего боевой меч. Эта скульптура была выполнена из эбонита. Позади нее на пьедестале были начертаны слова поэта:
   «Слепец, ты беззащитен перед Тьмой, Но глас Рассудка слышен и во мраке…»
   Вокруг алтаря за ограждением преклонили колени две фигуры — мужчины и женщины. Как только Памфрет все это увидел, он почувствовал отвращение и одновременно благоговейный страх.
   «Ну конечно, — сказал он себе, — все это забавно, но как-то слишком уж давит на психику» — и, развернувшись, покинул дворец.
   Полчаса спустя он сидел в комнате отеля «Pax»^[7] и читал книгу, которую обнаружил на тумбочке возле кровати. На черном кожаном переплете золотыми буквами значилось: «Книга Мира».
   — Господи боже! — воскликнул Памфрет. — Да это же их Библия!
   Это было нечто большее, чем просто свод правил, здесь же разместились фотографии и биографии членов великого Конгресса и краткое изложение философии новой Мировой Религии. Все, казалось, было подчинено власти этого вездесущего и всесильного Конгресса.
   Памфрет от души повеселился, читая правила Комитета по ухаживанию, а потом обнаружил, что Комитет по домашнему хозяйству сделал семью полнейшей нелепицей, а дом превратил в настоящую могилу. Добравшись до Комитета по сну, дальше Памфрет читать уже не смог. Он был совершенно изнурен и подавлен, он устал. Его голова клонилась все ниже и ниже, пока подбородок не коснулся груди. У него едва хватило сил раздеться и забраться в постель.
   Ему снился Мир, Мир с телом ангела и ужасным ухмыляющимся черепом. По рекам и долам, по холмам и косогорам это чудище гнало его до тех пор, пока он не увидел перед собой посреди пустыни прекрасный Дворец Мира. Из последних сил сделав рывок, он добрался до портала, шагнул под мраморный свод и рухнул на колени перед алтарем. Эбонитово-черный ангел на пьедестале, соединив обломки меча, занес его для удара. Памфрет поднял руку, защищаясь, и, когда меч, свистнув в воздухе, опустился с быстротой молнии — проснулся.
   Кто-то стучал в дверь его комнаты. Памфрет, вытирая со лба холодный пот и стараясь унять дрожь от ужасного сновидения, крикнул:
   — Кто там?
   — Именем Интернационального Конгресса Мира и Комитета по сну, прошу вас открыть дверь, — раздался в ответ голос.
   «Какого черта? Что я сделал на этот раз? — подумал Памфрет. — Наверное, потревожил мир своим одеялом».
   — Именем Интернационального Конгресса… — снова начал голос.
   — О, заткнись, — простонал Памфрет и, подойдя к двери, открыл ее. — Чего вы хотите? — требовательно осведомился он.
   Пришедший безмятежно взирал на Памфрета. Он был одет в белое с головы до ног, на его груди красовался серебряный ангел с мечом, а на шапочке золотыми буквами было вышито слово «МИР».
   — Чего вы хотите? — повторил свой вопрос Памфрет.
   — Вы разговаривали во сне, — ответствовал Человек в Белом. — Нарушение правила 34. Пойдемте.
   — Пойдемте куда? — спросил Памфрет.
   — Вы притворяетесь. — Но, видя искреннее недоумение на лице Памфрета, Человек в Белом пояснил: — В Госпиталь для Храпящих и Говорящих.
   — О господи! — воскликнул Памфрет и с трудом подавил смех. — Вы же не хотите сказать…
   — Невежество не является оправданием, — прервал его Человек в Белом.
   — Но мне нужно одеться!
   — Хорошо. Я подожду снаружи. У вас есть пять минут.
   Памфрет подошел к стулу, стоявшему у окна, и уселся. Он бы очень хотел, чтобы у него было время как следует обо всем подумать, подумать об этом гротескном, сумасшедшем мире, который, казалось, утратил чувства с тех пор, как он его покинул шестьдесят лет назад. Перебирая в памяти все события прошедшего дня, он не знал, смеяться ему или плакать. Все это, конечно, было смехотворно, но…