Страница:
Три дня спустя он отправил телеграмму следующего содержания:
«Опоздал на пароход вышли денег или оплати проезд. Уильям».
В ответ на это он получил от отца бесчувственный и полный сарказма совет отправляться домой пешком.
И Уильям Фредерик, будучи благоразумным сыном и отлично зная своего отца, был чрезвычайно обеспокоен этим ответом, потому что обычно его отец очень четко формулировал свои мысли и говорил именно то, что имел в виду.
Честно говоря, Париж ему уже наскучил. Он очень хотел домой. Отец должен об этом знать. К тому же через три дня начинается осенний семестр. На него внезапно нахлынула тоска по учебному процессу. Неужели отец настолько бесчувственный человек, что не окажет ему помощи в получении приличного образования?
Разве он не понимает, как это важно — посещать лекции и семинары? Если не понимает, очередная телеграмма должна все ему разъяснить.
Но нет. В блудном сыне заговорила гордость. С тех пор как отец гневно отклонил его справедливое требование денег на дорогу домой, он не может больше взывать к нему о помощи. Уильям Фредерик с горечью сказал себе, что такие призывы все равно были бы совершенно бесполезными. Надо найти какой-то другой выход.
У него, конечно, есть друзья — не меньше дюжины.
А среди них — двое-трое таких, которым можно полностью довериться, — Саквилл Дю Монт, например, или Том Дрисколл из Филадельфии. Но они, бедняги, в финансовых делах не подмога. А другие… Вот уж отец обрадуется, когда весь Нью-Йорк узнает, что сын Джонатана Марстона бесславно закончил свой вояж по Европе и вынужден клянчить деньги у друзей, поскольку ему не к кому больше обратиться. Но если отцу наплевать на репутацию семьи, то почему это должно заботить его, Уильяма Фредерика?
Однако гордость не умолкала. А гордые юноши способны на невероятные жертвы и запредельные идиотства, так что Уильям Фредерик с презрением отверг идею просить деньги у знакомых. Это заставило его в конце концов принять грандиозное решение: он доберется до дома без посторонней помощи. Совершенно самостоятельно. Так и не иначе!
Он немедленно начал обдумывать и взвешивать все возможности. Обычные и очевидные способы тут решительно не годились. Все это хорошо для рядовых людишек — рубить дрова или кормить коров, чтобы на заработанные гроши переплыть Атлантику. Том Дрисколл на его месте давно бы уже засучил рукава и вскопал кому-нибудь огород, но он, Уильям Фредерик Марстон, выше этого. Ему совершенно необходимо путешествие со всеми привилегиями первого класса. Это, конечно, увеличивало трудность выполнения задачи.
Пора включать мозги на полную мощность.
И он их включил. Он прокрутил в голове тысячи вариантов, но все они были отброшены. Зарабатывать деньги непосредственно в пути через Атлантику — чушь, никуда не годится. Продать абсолютно нечего, несмотря на то что Париж сам по себе огромный и величайший из всех рынков.
Но ведь должен же быть какой-то путь. Уильям Фредерик расширил рамки своих умозрительных построений. Ехать зайцем? Ох! Попытаться пройти на лайнер, притворившись, что потерял билет, положась на удачу и на славное имя Марстонов? Но это все равно что снова просить помощи у отца — ведь пароходная компания обязательно пошлет ему официальный запрос. А как добраться до Шербура? Что делать с мелкими дорожными расходами?.. Обратиться к американскому послу Халлеку? Но это же друг отца…
Ах, если бы здесь был Том Дрисколл, непременно бы что-нибудь придумал! А он разве хуже Тома Дрисколла?
Ха! Его гордость все росла и раздувалась, вознося Уильяма Фредерика в высшие сферы, пока, наконец, он не пришел к поистине артистическому решению. Власть морали здесь заканчивалась, оставались только чистый разум, отринувший вопросы этики и законности, и всепоглощающее желание добиться своего.
Лицо молодого джентльмена внезапно осветилось торжествующей улыбкой. Потом ее вдруг сменило хмурое выражение, после чего на губах заиграла зловещая ухмылка. Он подошел к столу за сигаретой, обнаружил, что пачка пуста, достал окурок из фарфоровой пепельницы и с удовольствием затянулся, ощущая себя гением у мольберта.
— Все-таки, — пробормотал он, — мне придется попросить помощи у Тома, но не деньгами. Вопрос в том, сделает ли он то, о чем я попрошу? Нужно во что бы то ни стало убедить его. И тогда фамилия Марстон войдет в анналы истории…
Уильям Фредерик Марстон исполнил свой бессмертный замысел.
В этом месте наше повествование достигает кульминации, так что позволим хроникам говорить самим за себя.
Из «Филадельфия кларион» от 21 сентября:
«ОСКВЕРНЕН КОЛОКОЛ СВОБОДЫ[1]
На его поверхности появилось написанное красной краской имя французского хироманта.
Вчера поздно вечером или сегодня рано утром какой-то человек проник через окно во Дворец Независимости и большими красными буквами написал на Колоколе Свободы следующее:
ЖЮЛЬ МЕРКАД
Хиромант 37, улица Ренн, Париж Безобразие первым обнаружил Г.П. Сойер, вошедший в помещение в восемь утра, чтобы приступить к дежурству по охране колокола. Заметив сначала, что окно, выходящее в парк, приоткрыто, испуганный, он поспешил к колоколу убедиться, что реликвия не повреждена, и тогда обнаружил хулиганскую надпись.
Охранник, дежуривший в здании накануне, утверждает, что собственноручно закрыл окно в девять вечера, впрочем, это не так уж важно — замок давно заржавел, и его легко открыть даже без помощи инструментов. Не нашлось пока ни одного человека, видевшего кого-нибудь в парке неподалеку от этого окна. Вандал безошибочно выбрал время, чтобы обезопасить себя от случайных свидетелей. Полиция не может сказать ничего о том, кто мог совершить этот акт вандализма. Власти молчат также о возможных мотивах.
Наносить механические повреждения преступник, по всей видимости, не пытался — была использована обыкновенная краска, которую легко смыть скипидаром. Если все было так, как изложено в отчете полиции, то содеянное можно считать не более чем рекламной акцией французского хироманта, который спровоцировал кого-то из наших соотечественников на этот возмутительный поступок. Сам он надеется избежать наказания, поскольку его резиденция находится на значительном удалении от места происшествия, но скоро иллюзии месье Меркада относительно собственной неуязвимости рассеятся. Государственный департамент уже связался с соответствующими органами в Париже и попросил арестовать Меркада. Решение по этому вопросу будет принято не позднее чем сегодня во второй половине дня.
Это прискорбное событие лишний раз доказало, что власти не уделяют должного внимания охране публичных музеев и исторических памятников. Теперь это можно смело утверждать, не боясь обоснованных возражений…»
22 сентября
«Каждый уважающий себя и свою родину гражданин может с удовлетворением узнать о том, что Жюль Меркад, чье имя было написано красной краской на Колоколе Свободы, был арестован вчера во второй половине дня в своих апартаментах по адресу: Париж, улица Ренн, дом 37.
Меркад не высказал удивления по поводу вынесенного парижскими властями решения об экстрадиции и пока сохраняет молчание, на что имеет полное право.
Он даже отказался подтвердить свою личность, известно только, что в квартиру на улице Ренн Меркад въехал всего за несколько дней до ареста. Подозреваемый, кажется, находит свое положение довольно забавным и, по мнению французских властей, все еще надеется избежать наказания на основании отсутствия доказательств его вины.
Меркад согласился быть депортированным со всеми необходимыми формальностями при условии, что на пароходе ему отведут каюту первого класса, а его статус арестованного будут держать в тайне от других пассажиров. Французские власти пошли на это, получив одобрение посла Халлека.
Завтра Меркад отплывет на пароходе «Дакония» из Шербура в сопровождении представителя французской полиции».
29 сентября
«Если существует человек, именуемый „Жюль Меркад“, и если он действительно несет ответственность за акт вандализма, совершенный над Колоколом Свободы 21 сентября сего года, то, по всей вероятности, преступник избежит наказания вследствие ошибки парижской полиции.
«Жюль Меркад» под конвоем жандарма прибыл вчера в Нью-Йорк на пароходе «Дакония» и оказался не кем иным, как Уильямом Фредериком Марстоном, сыном Джонатана Марстона, нью-йоркского финансиста.
Марстон-младший, кажется, рассматривает происшедшее как увеселительную эскападу и совершенно не может или не желает дать вразумительного объяснения по поводу того, каким образом его могли принять за некоего Жюля Меркада. Молодой человек отказывается обсуждать это досадное недоразумение и, очевидно, вполне доволен тем, что расходы на его путешествие невольно взяла на себя парижская полиция, от эскорта которой он, конечно, был немедленно избавлен по прибытии в Нью-Йорк.
Как заявил мистер Марстон, во время ареста его попытки идентифицировать себя провалились, однако он рад, что справедливость в конце концов восторжествовала, и не намерен предъявлять претензии французским властям. Без сомнения, он хорошо повеселился и воспринял все происшедшее как забавное приключение.
Но осквернение Колокола Свободы — пощечина всем американским патриотам и честным гражданам. Мы должны…» и т. д.
Около восьми часов вечера того самого дня, когда «Дакония» прибыла в Нью-Йорк, двое мужчин сидели за обеденным столом в доме Марстонов на Пятой авеню. Леди изволили покинуть столовую минут пятнадцать назад. Старший из джентльменов смаковал толстую черную сигару, выпуская густые клубы дыма, молодой уже успел выкурить две сигареты и принялся за третью.
— Этот мост через Тибр в Афинах просто великолепен, — вдруг заметил молодой, прервав затянувшееся и ставшее тягостным молчание. — И мне бы не хотелось, чтобы ты думал, будто я его не видел. — Он продолжал болтать в течение нескольких минут, потом сбился и умолк.
— Уильям, — начал старший глубоким, сочным, очень музыкальным голосом. — Ты настоящий осел.
Не старайся разыгрывать передо мной невинного младенца — я тебя слишком хорошо знаю. И в то же время я сделал важное открытие: в мире есть один еще больший идиот, чем ты.
Судя по невозмутимости и безмятежности, с которой молодой человек воспринял эти нелицеприятные откровения, он выслушивал нечто подобное и раньше.
— Занятно, — сказал он, налив себе в бокал немного коньяку и нюхая напиток с видом ценителя, — ты возбудил мое любопытство. Кто же он, этот беспримерный идиот?
Пожилой мужчина неторопливо и аккуратно выпустил очередной клуб дыма, прежде чем ответить.
— Человек, который по твоей просьбе намалевал красной краской эти дурацкие слова на Колоколе Свободы нашей великой страны. — Великий и ужасный Джонатан Марстон улыбнулся — довольной улыбкой, полной мудрости и понимания. — И кстати, — продолжил он некоторое время спустя, — единственная твоя ошибка состоит в том, что в процессе розыгрыша этой маленькой интриги ты сменил адрес.
Именно поэтому ты и не получил мою последнюю телеграмму. Совет топать домой пешком я дал тебе в воспитательных целях, а на следующий день выслал пятьсот долларов.
Профессиональная гордость
Американский стиль
«Опоздал на пароход вышли денег или оплати проезд. Уильям».
В ответ на это он получил от отца бесчувственный и полный сарказма совет отправляться домой пешком.
И Уильям Фредерик, будучи благоразумным сыном и отлично зная своего отца, был чрезвычайно обеспокоен этим ответом, потому что обычно его отец очень четко формулировал свои мысли и говорил именно то, что имел в виду.
Честно говоря, Париж ему уже наскучил. Он очень хотел домой. Отец должен об этом знать. К тому же через три дня начинается осенний семестр. На него внезапно нахлынула тоска по учебному процессу. Неужели отец настолько бесчувственный человек, что не окажет ему помощи в получении приличного образования?
Разве он не понимает, как это важно — посещать лекции и семинары? Если не понимает, очередная телеграмма должна все ему разъяснить.
Но нет. В блудном сыне заговорила гордость. С тех пор как отец гневно отклонил его справедливое требование денег на дорогу домой, он не может больше взывать к нему о помощи. Уильям Фредерик с горечью сказал себе, что такие призывы все равно были бы совершенно бесполезными. Надо найти какой-то другой выход.
У него, конечно, есть друзья — не меньше дюжины.
А среди них — двое-трое таких, которым можно полностью довериться, — Саквилл Дю Монт, например, или Том Дрисколл из Филадельфии. Но они, бедняги, в финансовых делах не подмога. А другие… Вот уж отец обрадуется, когда весь Нью-Йорк узнает, что сын Джонатана Марстона бесславно закончил свой вояж по Европе и вынужден клянчить деньги у друзей, поскольку ему не к кому больше обратиться. Но если отцу наплевать на репутацию семьи, то почему это должно заботить его, Уильяма Фредерика?
Однако гордость не умолкала. А гордые юноши способны на невероятные жертвы и запредельные идиотства, так что Уильям Фредерик с презрением отверг идею просить деньги у знакомых. Это заставило его в конце концов принять грандиозное решение: он доберется до дома без посторонней помощи. Совершенно самостоятельно. Так и не иначе!
Он немедленно начал обдумывать и взвешивать все возможности. Обычные и очевидные способы тут решительно не годились. Все это хорошо для рядовых людишек — рубить дрова или кормить коров, чтобы на заработанные гроши переплыть Атлантику. Том Дрисколл на его месте давно бы уже засучил рукава и вскопал кому-нибудь огород, но он, Уильям Фредерик Марстон, выше этого. Ему совершенно необходимо путешествие со всеми привилегиями первого класса. Это, конечно, увеличивало трудность выполнения задачи.
Пора включать мозги на полную мощность.
И он их включил. Он прокрутил в голове тысячи вариантов, но все они были отброшены. Зарабатывать деньги непосредственно в пути через Атлантику — чушь, никуда не годится. Продать абсолютно нечего, несмотря на то что Париж сам по себе огромный и величайший из всех рынков.
Но ведь должен же быть какой-то путь. Уильям Фредерик расширил рамки своих умозрительных построений. Ехать зайцем? Ох! Попытаться пройти на лайнер, притворившись, что потерял билет, положась на удачу и на славное имя Марстонов? Но это все равно что снова просить помощи у отца — ведь пароходная компания обязательно пошлет ему официальный запрос. А как добраться до Шербура? Что делать с мелкими дорожными расходами?.. Обратиться к американскому послу Халлеку? Но это же друг отца…
Ах, если бы здесь был Том Дрисколл, непременно бы что-нибудь придумал! А он разве хуже Тома Дрисколла?
Ха! Его гордость все росла и раздувалась, вознося Уильяма Фредерика в высшие сферы, пока, наконец, он не пришел к поистине артистическому решению. Власть морали здесь заканчивалась, оставались только чистый разум, отринувший вопросы этики и законности, и всепоглощающее желание добиться своего.
Лицо молодого джентльмена внезапно осветилось торжествующей улыбкой. Потом ее вдруг сменило хмурое выражение, после чего на губах заиграла зловещая ухмылка. Он подошел к столу за сигаретой, обнаружил, что пачка пуста, достал окурок из фарфоровой пепельницы и с удовольствием затянулся, ощущая себя гением у мольберта.
— Все-таки, — пробормотал он, — мне придется попросить помощи у Тома, но не деньгами. Вопрос в том, сделает ли он то, о чем я попрошу? Нужно во что бы то ни стало убедить его. И тогда фамилия Марстон войдет в анналы истории…
Уильям Фредерик Марстон исполнил свой бессмертный замысел.
В этом месте наше повествование достигает кульминации, так что позволим хроникам говорить самим за себя.
Из «Филадельфия кларион» от 21 сентября:
«ОСКВЕРНЕН КОЛОКОЛ СВОБОДЫ[1]
На его поверхности появилось написанное красной краской имя французского хироманта.
Вчера поздно вечером или сегодня рано утром какой-то человек проник через окно во Дворец Независимости и большими красными буквами написал на Колоколе Свободы следующее:
ЖЮЛЬ МЕРКАД
Хиромант 37, улица Ренн, Париж Безобразие первым обнаружил Г.П. Сойер, вошедший в помещение в восемь утра, чтобы приступить к дежурству по охране колокола. Заметив сначала, что окно, выходящее в парк, приоткрыто, испуганный, он поспешил к колоколу убедиться, что реликвия не повреждена, и тогда обнаружил хулиганскую надпись.
Охранник, дежуривший в здании накануне, утверждает, что собственноручно закрыл окно в девять вечера, впрочем, это не так уж важно — замок давно заржавел, и его легко открыть даже без помощи инструментов. Не нашлось пока ни одного человека, видевшего кого-нибудь в парке неподалеку от этого окна. Вандал безошибочно выбрал время, чтобы обезопасить себя от случайных свидетелей. Полиция не может сказать ничего о том, кто мог совершить этот акт вандализма. Власти молчат также о возможных мотивах.
Наносить механические повреждения преступник, по всей видимости, не пытался — была использована обыкновенная краска, которую легко смыть скипидаром. Если все было так, как изложено в отчете полиции, то содеянное можно считать не более чем рекламной акцией французского хироманта, который спровоцировал кого-то из наших соотечественников на этот возмутительный поступок. Сам он надеется избежать наказания, поскольку его резиденция находится на значительном удалении от места происшествия, но скоро иллюзии месье Меркада относительно собственной неуязвимости рассеятся. Государственный департамент уже связался с соответствующими органами в Париже и попросил арестовать Меркада. Решение по этому вопросу будет принято не позднее чем сегодня во второй половине дня.
Это прискорбное событие лишний раз доказало, что власти не уделяют должного внимания охране публичных музеев и исторических памятников. Теперь это можно смело утверждать, не боясь обоснованных возражений…»
22 сентября
«Каждый уважающий себя и свою родину гражданин может с удовлетворением узнать о том, что Жюль Меркад, чье имя было написано красной краской на Колоколе Свободы, был арестован вчера во второй половине дня в своих апартаментах по адресу: Париж, улица Ренн, дом 37.
Меркад не высказал удивления по поводу вынесенного парижскими властями решения об экстрадиции и пока сохраняет молчание, на что имеет полное право.
Он даже отказался подтвердить свою личность, известно только, что в квартиру на улице Ренн Меркад въехал всего за несколько дней до ареста. Подозреваемый, кажется, находит свое положение довольно забавным и, по мнению французских властей, все еще надеется избежать наказания на основании отсутствия доказательств его вины.
Меркад согласился быть депортированным со всеми необходимыми формальностями при условии, что на пароходе ему отведут каюту первого класса, а его статус арестованного будут держать в тайне от других пассажиров. Французские власти пошли на это, получив одобрение посла Халлека.
Завтра Меркад отплывет на пароходе «Дакония» из Шербура в сопровождении представителя французской полиции».
29 сентября
«Если существует человек, именуемый „Жюль Меркад“, и если он действительно несет ответственность за акт вандализма, совершенный над Колоколом Свободы 21 сентября сего года, то, по всей вероятности, преступник избежит наказания вследствие ошибки парижской полиции.
«Жюль Меркад» под конвоем жандарма прибыл вчера в Нью-Йорк на пароходе «Дакония» и оказался не кем иным, как Уильямом Фредериком Марстоном, сыном Джонатана Марстона, нью-йоркского финансиста.
Марстон-младший, кажется, рассматривает происшедшее как увеселительную эскападу и совершенно не может или не желает дать вразумительного объяснения по поводу того, каким образом его могли принять за некоего Жюля Меркада. Молодой человек отказывается обсуждать это досадное недоразумение и, очевидно, вполне доволен тем, что расходы на его путешествие невольно взяла на себя парижская полиция, от эскорта которой он, конечно, был немедленно избавлен по прибытии в Нью-Йорк.
Как заявил мистер Марстон, во время ареста его попытки идентифицировать себя провалились, однако он рад, что справедливость в конце концов восторжествовала, и не намерен предъявлять претензии французским властям. Без сомнения, он хорошо повеселился и воспринял все происшедшее как забавное приключение.
Но осквернение Колокола Свободы — пощечина всем американским патриотам и честным гражданам. Мы должны…» и т. д.
Около восьми часов вечера того самого дня, когда «Дакония» прибыла в Нью-Йорк, двое мужчин сидели за обеденным столом в доме Марстонов на Пятой авеню. Леди изволили покинуть столовую минут пятнадцать назад. Старший из джентльменов смаковал толстую черную сигару, выпуская густые клубы дыма, молодой уже успел выкурить две сигареты и принялся за третью.
— Этот мост через Тибр в Афинах просто великолепен, — вдруг заметил молодой, прервав затянувшееся и ставшее тягостным молчание. — И мне бы не хотелось, чтобы ты думал, будто я его не видел. — Он продолжал болтать в течение нескольких минут, потом сбился и умолк.
— Уильям, — начал старший глубоким, сочным, очень музыкальным голосом. — Ты настоящий осел.
Не старайся разыгрывать передо мной невинного младенца — я тебя слишком хорошо знаю. И в то же время я сделал важное открытие: в мире есть один еще больший идиот, чем ты.
Судя по невозмутимости и безмятежности, с которой молодой человек воспринял эти нелицеприятные откровения, он выслушивал нечто подобное и раньше.
— Занятно, — сказал он, налив себе в бокал немного коньяку и нюхая напиток с видом ценителя, — ты возбудил мое любопытство. Кто же он, этот беспримерный идиот?
Пожилой мужчина неторопливо и аккуратно выпустил очередной клуб дыма, прежде чем ответить.
— Человек, который по твоей просьбе намалевал красной краской эти дурацкие слова на Колоколе Свободы нашей великой страны. — Великий и ужасный Джонатан Марстон улыбнулся — довольной улыбкой, полной мудрости и понимания. — И кстати, — продолжил он некоторое время спустя, — единственная твоя ошибка состоит в том, что в процессе розыгрыша этой маленькой интриги ты сменил адрес.
Именно поэтому ты и не получил мою последнюю телеграмму. Совет топать домой пешком я дал тебе в воспитательных целях, а на следующий день выслал пятьсот долларов.
Профессиональная гордость
Совершенно неожиданно они встретились «У Куинби» — это случилось впервые за три месяца — и после традиционных рукопожатий направились к своему любимому столику в углу.
— Ну, как дела? — поинтересовался Бенди, усаживаясь.
— Бенди, — начал Дадд Бронсон, проигнорировав вопрос. — Я величайший человек в мире. Сам я предпочитаю ветчину и капусту, эта пища, как и прежде, доставляет мне удовольствие, но если ты желаешь павлинье сердце под мармеладом — пожалуйста, я угощаю.
Бенди воззрился на пачку банкнотов, которую Дадд выудил из кармана брюк.
— Дадд, — сказал Бенди, голос его при этом дрогнул. — Я тебя очень уважаю, но могу не удержаться. Пожалуйста, убери это в свой нагрудный карман так, чтобы я мог видеть только выпуклость. Что же произошло?
— Я ненавижу рассказывать об этом, — заявил Дадд. — Бенди, я человек скромный. Когда ты все узнаешь и обалдеешь от восхищения, вспомни, что я это сказал.
Жаль, что там не было никого, кто мог бы видеть меня. Я сделал все в гордом одиночестве.
Однажды, примерно пару недель назад, я вошел в рабочий кабинет Дэвида Джетмора. Джетмор — лучший адвокат в Хортоне и вообще в Джерси, жирный деляга, из тех, что смотрят прямо на тебя и видят насквозь.
«Мистер Джетмор, — сказал я, — меня зовут Эйб Делман. Вместе с моим братом Лео я владею магазином в Паулине. Мы с братом повздорили по одному личному делу. Когда Лео начал разговаривать со мной в совершенно недружелюбной манере, я ушел, ради сохранения собственного здоровья. Теперь я хочу получить свою долю деньгами и прошу вас отправить адвокату Лео, коим является мистер Девлин в Айртоне, официальное извещение об этом». — «У вас есть что-нибудь для меня в счет гонорара?» — осведомляется Джетмор. «Нет, — говорю. — Я живу в отеле, расходы, знаете ли…» — «Я занятой человек, — говорит Джетмор. — Каким образом я зарабатываю на жизнь, как вы думаете? И как я могу быть уверен, что получу от вас деньги?» — «Мистер Джетмор, — не отступаю я, — этот магазин стоит три тысячи долларов. Лео тоже заинтересован в продаже моей доли, и, если вам недостаточно гонорара от меня, вы сможете подоить и моего брата».
В конце концов, когда я объяснил, почему должен держаться от Лео на безопасном расстоянии и кое-какие другие щекотливые моменты, Джетмор сказал, что возьмется за это дело. Когда он говорит, что Девлин, адвокат Лео в Айртоне, его хороший приятель, я отвечаю, что тем лучше, а про себя думаю: ворон ворону глаз, конечно, не выклюет, но эти законники — те еще пташки.
В тот же день, часа четыре спустя, я вхожу в кабинет Девлина в Айртоне.
«Мистер Девлин, — говорю, — меня зовут Лео Делман. Мы с моим братом Эйбом держим магазин в Паулине. Мы с ним повздорили по одному личному вопросу, и Эйб сбежал в неизвестном направлении без моего благословения. Недавно я получил письмо от адвоката Эйба, мистера Джетмора из Хортона, в котором говорится, что Эйб требует свою долю наличными. Я ответил ему, чтобы он написал вам, потому что именно вы будете составлять для меня документ о выплате».
Бенди, все эти адвокаты одинаковы. Все они думают лишь о том, как бы урвать для себя куш, да побольше. Они паразиты, Бенди. Они — угроза обществу.
«А вы можете выдать мне аванс?» — спрашивает Девлин. «Мистер Девлин, — говорю, — нет, не могу».
«Тогда, — говорит он, — каким образом вы собираетесь расплачиваться со своим братом Эйбом?»
Бенди, я знаю, что ты не станешь рассказывать это нашим друзьям, а уж я и подавно. Мне так становится стыдно, Бенди, когда я вспоминаю, что отдал Девлину полсотни. Эти адвокаты — самые ужасные мошенники в мире.
Я сказал Девлину, что мне бы не хотелось, чтобы жители Паулина узнали о нашем с братом личном противостоянии, поэтому останусь в Айртоне, пока все не улажу. Как только он получил мой полтинник, тут же написал Джетмору пространное послание, которое дал мне прочитать, чтобы я исправил неточности.
Мне дешевле обошлось бы купить железную дорогу между Айртоном и Хортоном — за одиннадцать дней я изрядно помотался между этими городами. По-моему, дошло до того, что поезда без меня уже не отправлялись. В один день мне трижды пришлось быть Эйбом и дважды — Лео.
Джетмор и Девлин обменивались сердитыми письмами, полными лжи и криминальных уловок, а я читал все это, с тем чтобы соблюсти свои интересы. Так продолжалось некоторое время, пока плоды моих усилий не созрели. Можно было собирать урожай. Это было так легко, что даже стыдно, Бенди.
В прошлый четверг, явившись к Девлину, я застал его надевающим пальто, чтобы отправиться на ленч с секретаршей.
«Привет, Делман, — говорит он, — встретимся часа через полтора. Вот письмо от Джетмора. Чувствуй себя как дома, пока я не вернусь».
Когда он ушел, я прочитал письмо — просто для того, чтобы убедиться, что в нем ничего не изменилось, потому как я уже читал его предыдущим вечером в офисе Джетмора. Эйб, говорилось в нем, решил согласиться на предложенные Лео двенадцать сотен долларов чеком, но при условии, что они будут выплачены в течение трех дней.
Я подошел к столу секретарши, взял готовый бланк для письма и напечатал на нем следующее:
«27 марта, 1912
Мистеру Дэвиду Джетмору, Хортон, Нью-Джерси Уважаемый сэр, в ответ на Ваше извещение от 20 числа сего месяца высылаю чек на 1200 (тысячу двести) долларов в уплату по иску Эйба Делмана против Лео Делмана.
Буду признателен за подтверждение получения.
С почтением, О. Девлин».
Я уже успел изучить подпись Девлина и так натренировался копировать ее, что даже устал. Поэтому я подписал за него это письмо. Получилось здорово — сам Девлин не углядел бы разницы. Потом я взял бланк чека, заполнил его на сумму 1200, подписал «Лео Делман», а на обороте поставил печать нотариальной конторы Девлина и нарисовал его закорючку.
Конечно, такую нехитрую работу я мог проделать у себя в отеле, но хотел использовать пишущую машинку Девлина и, кроме того, чувствовал, что более достойно настоящего джентльмена заняться этим в офисе. Мне казалось более правильным и естественным подписываться за человека в его собственном кабинете, на его собственном столе, его собственной ручкой и чернилами.
Когда Девлин вернулся, у меня в кармане лежало письмо, полностью готовое для того, чтобы бросить его в почтовый ящик.
«Вы уже достали эти двенадцать сотен?» — осведомился он. «Нет, — говорю, — но непременно достану в течение трех дней, иначе я банкрот». — «Да уж, — отвечает он, — лучше вам сделать это побыстрее, потому что, если Джетмор говорит — три дня, он отнюдь не имеет в виду четыре».
Письмо и чек я отослал в Айртон в тот же день, а на следующий — это была пятница — уехал из Хортона первым же поездом и в офисе Джетмора появился в десять.
Джетмор встретил меня с радостью осла, который нашел, у кого выпросить морковку. Он спал и видел мои деньги.
«Ну что, получили чек?» — спрашиваю.
Он вытаскивает чек, который я послал ему из Айртона. Я смотрю на бумагу через его плечо, а он вцепился в нее аж двумя руками.
«Здесь те пятьдесят, которые вам причитаются», — говорю. «Пятьдесят! — восторженно повторяет он. — Пятьдесят!» — «Нетушки, — возражаю, — я сказал это слово один раз».
Вот что происходит, когда ты попадаешь в железные лапы этих мошенников, Бенди. Так они будут поступать с тобой каждый раз. Но я отдал ему эту сотню ради того, чтобы защитить собственные интересы.
В смысле не нашел причины, по которой смог бы отказать ему.
«Ладно, — говорю, — давайте сюда чек». — «Дайте сначала мою сотню!» — отвечает этот кровосос. «У меня ее пока нет», — говорю. «Тогда пойдем вместе получим деньги по чеку». И он берет свои пальто и шляпу.
Бенди, разве это не низко? Разве не подло? Все шло как по маслу, я даже был готов зевнуть ему в лицо, и тут он говорит мне: «Пойдем получим деньги по чеку».
Вот жирный ублюдок!
Мы пришли в банк, и Джетмор тут же сунулся в окошко.
«Доброе утро, мистер Джетмор», — говорит кассир голосом гробовщика.
Тот достает чек и просовывает его в окошко: «Выдайте, пожалуйста, сотнями».
«Ну уж нет, — говорю я, наклоняясь к окошку. — Двадцатками!»
Ты знаешь, Бенди, сотни, конечно, хорошие купюры, но с двадцатками чувствуешь себя как-то безопаснее. Ну вот, кассир отсчитывает десять двадцаток и кладет их сверху запечатанной пачки, потом подвигает деньги к Джетмору. Тот отмусоливает пять двадцаток, остальное я убираю в карман.
«Лучше пересчитайте», — говорит мне Джетмор. «Положусь на удачу, — отвечаю. — Кассир выглядит честным парнем».
Тут у меня по всему телу побежали мурашки. Они всегда по мне бегают, когда я прикасаюсь к наличным.
Мы с Джетмором направляемся к выходу, и только доходим до дверей, как я чувствую, будто пачка двадцаток вылетает из моего кармана и шлепает меня по лицу — у выхода стоит Девлин и смотрит на нас.
«Привет, Джетмор, — говорит он. — Доброе утро, мистер Делман».
Встань, Бенди. Никто не может спокойно усидеть на месте, когда я рассказываю, что было дальше. На глаза наворачиваются слезы, стоит мне вспомнить об этом. Я, конечно, человек скромный, но это сильнее меня. Я просто должен рассказать правду!
Я, естественно, стоял тогда на краю пропасти, но в моих руках все еще была спасительная веревка. Я знал, что Девлин думает, будто я — Лео, а Джетмор думает, будто я — Эйб, и до тех пор, пока они не выяснят, что это неправда, я в полной безопасности.
«Мистер Девлин, — начинаю я, — рад вас видеть. У меня есть к вам маленькое дельце, о котором я хотел бы поболтать. Долго вас не задержу».
Девлин стоит и смотрит на нас, явно ничего не понимая. А Джетмор не удивился, что мы знакомы, — я сказал ему, будто Девлин был нашим с Лео адвокатом, пока мы не поссорились. Тут Джетмор вытащил свои часы и засобирался уходить.
«У меня назначена встреча, — говорит он Девлину, — так что увидимся позже. Зайдите в офис где-нибудь около часа. — Потом поворачивается ко мне: — А вы заскочите попрощаться». И ушел.
Объяснение Девлину, что я приехал в Хортон затем, чтобы попытаться взять взаймы у Джетмора сотню, у меня заняло примерно минуты две. Девлин рассмеялся.
«Джетмор не дает взаймы», — говорит. «Прямо как вы, — отвечаю. — Он не дал мне даже дополнительного времени». — «Так о чем вы хотели меня попросить?» — спрашивает Девлин. «Мистер Девлин, — начинаю я, — я бедный человек. Добуду ли я эти двенадцать сотен долларов, точно не знаю. Но в Питтсбурге у меня есть друзья, у которых водятся деньги, так что, если вы отдадите мне пятьдесят долларов, которые я заплатил вам, я куплю билет и верну вам сотню, когда расплачусь с Эйбом».
Девлин мрачно посмотрел на меня. Я было подумал, что он сейчас уйдет. Но он настоящий мошенник и рвач, так что сотня была для него слишком лакомым куском, чтобы его потерять. Он вытаскивает большой черный бумажник, отсчитывает пять десяток и осторожно так подает их мне.
«Делман, — говорит он, — я знаю, что вы честный человек. Я могу сказать это по вашим глазам. Я уверен, что вы достанете деньги». — «Мистер Девлин, — отвечаю я, держа в одной руке его руку, а в другой — пятьдесят долларов. — Я обязательно достану деньги». И выхожу из банка, оставив его стоять и смотреть на меня в окно.
— И ты поехал в Питтсбург? — поинтересовался Бенди.
— Бенди, — сказал Дадд, — не надо обижать гения.
— Прости, — застенчиво произнес Бенди. — Позволь мне увидеть эти пятьдесят долларов, Дадд, я просто хочу к ним прикоснуться.
— Ну, как дела? — поинтересовался Бенди, усаживаясь.
— Бенди, — начал Дадд Бронсон, проигнорировав вопрос. — Я величайший человек в мире. Сам я предпочитаю ветчину и капусту, эта пища, как и прежде, доставляет мне удовольствие, но если ты желаешь павлинье сердце под мармеладом — пожалуйста, я угощаю.
Бенди воззрился на пачку банкнотов, которую Дадд выудил из кармана брюк.
— Дадд, — сказал Бенди, голос его при этом дрогнул. — Я тебя очень уважаю, но могу не удержаться. Пожалуйста, убери это в свой нагрудный карман так, чтобы я мог видеть только выпуклость. Что же произошло?
— Я ненавижу рассказывать об этом, — заявил Дадд. — Бенди, я человек скромный. Когда ты все узнаешь и обалдеешь от восхищения, вспомни, что я это сказал.
Жаль, что там не было никого, кто мог бы видеть меня. Я сделал все в гордом одиночестве.
Однажды, примерно пару недель назад, я вошел в рабочий кабинет Дэвида Джетмора. Джетмор — лучший адвокат в Хортоне и вообще в Джерси, жирный деляга, из тех, что смотрят прямо на тебя и видят насквозь.
«Мистер Джетмор, — сказал я, — меня зовут Эйб Делман. Вместе с моим братом Лео я владею магазином в Паулине. Мы с братом повздорили по одному личному делу. Когда Лео начал разговаривать со мной в совершенно недружелюбной манере, я ушел, ради сохранения собственного здоровья. Теперь я хочу получить свою долю деньгами и прошу вас отправить адвокату Лео, коим является мистер Девлин в Айртоне, официальное извещение об этом». — «У вас есть что-нибудь для меня в счет гонорара?» — осведомляется Джетмор. «Нет, — говорю. — Я живу в отеле, расходы, знаете ли…» — «Я занятой человек, — говорит Джетмор. — Каким образом я зарабатываю на жизнь, как вы думаете? И как я могу быть уверен, что получу от вас деньги?» — «Мистер Джетмор, — не отступаю я, — этот магазин стоит три тысячи долларов. Лео тоже заинтересован в продаже моей доли, и, если вам недостаточно гонорара от меня, вы сможете подоить и моего брата».
В конце концов, когда я объяснил, почему должен держаться от Лео на безопасном расстоянии и кое-какие другие щекотливые моменты, Джетмор сказал, что возьмется за это дело. Когда он говорит, что Девлин, адвокат Лео в Айртоне, его хороший приятель, я отвечаю, что тем лучше, а про себя думаю: ворон ворону глаз, конечно, не выклюет, но эти законники — те еще пташки.
В тот же день, часа четыре спустя, я вхожу в кабинет Девлина в Айртоне.
«Мистер Девлин, — говорю, — меня зовут Лео Делман. Мы с моим братом Эйбом держим магазин в Паулине. Мы с ним повздорили по одному личному вопросу, и Эйб сбежал в неизвестном направлении без моего благословения. Недавно я получил письмо от адвоката Эйба, мистера Джетмора из Хортона, в котором говорится, что Эйб требует свою долю наличными. Я ответил ему, чтобы он написал вам, потому что именно вы будете составлять для меня документ о выплате».
Бенди, все эти адвокаты одинаковы. Все они думают лишь о том, как бы урвать для себя куш, да побольше. Они паразиты, Бенди. Они — угроза обществу.
«А вы можете выдать мне аванс?» — спрашивает Девлин. «Мистер Девлин, — говорю, — нет, не могу».
«Тогда, — говорит он, — каким образом вы собираетесь расплачиваться со своим братом Эйбом?»
Бенди, я знаю, что ты не станешь рассказывать это нашим друзьям, а уж я и подавно. Мне так становится стыдно, Бенди, когда я вспоминаю, что отдал Девлину полсотни. Эти адвокаты — самые ужасные мошенники в мире.
Я сказал Девлину, что мне бы не хотелось, чтобы жители Паулина узнали о нашем с братом личном противостоянии, поэтому останусь в Айртоне, пока все не улажу. Как только он получил мой полтинник, тут же написал Джетмору пространное послание, которое дал мне прочитать, чтобы я исправил неточности.
Мне дешевле обошлось бы купить железную дорогу между Айртоном и Хортоном — за одиннадцать дней я изрядно помотался между этими городами. По-моему, дошло до того, что поезда без меня уже не отправлялись. В один день мне трижды пришлось быть Эйбом и дважды — Лео.
Джетмор и Девлин обменивались сердитыми письмами, полными лжи и криминальных уловок, а я читал все это, с тем чтобы соблюсти свои интересы. Так продолжалось некоторое время, пока плоды моих усилий не созрели. Можно было собирать урожай. Это было так легко, что даже стыдно, Бенди.
В прошлый четверг, явившись к Девлину, я застал его надевающим пальто, чтобы отправиться на ленч с секретаршей.
«Привет, Делман, — говорит он, — встретимся часа через полтора. Вот письмо от Джетмора. Чувствуй себя как дома, пока я не вернусь».
Когда он ушел, я прочитал письмо — просто для того, чтобы убедиться, что в нем ничего не изменилось, потому как я уже читал его предыдущим вечером в офисе Джетмора. Эйб, говорилось в нем, решил согласиться на предложенные Лео двенадцать сотен долларов чеком, но при условии, что они будут выплачены в течение трех дней.
Я подошел к столу секретарши, взял готовый бланк для письма и напечатал на нем следующее:
«27 марта, 1912
Мистеру Дэвиду Джетмору, Хортон, Нью-Джерси Уважаемый сэр, в ответ на Ваше извещение от 20 числа сего месяца высылаю чек на 1200 (тысячу двести) долларов в уплату по иску Эйба Делмана против Лео Делмана.
Буду признателен за подтверждение получения.
С почтением, О. Девлин».
Я уже успел изучить подпись Девлина и так натренировался копировать ее, что даже устал. Поэтому я подписал за него это письмо. Получилось здорово — сам Девлин не углядел бы разницы. Потом я взял бланк чека, заполнил его на сумму 1200, подписал «Лео Делман», а на обороте поставил печать нотариальной конторы Девлина и нарисовал его закорючку.
Конечно, такую нехитрую работу я мог проделать у себя в отеле, но хотел использовать пишущую машинку Девлина и, кроме того, чувствовал, что более достойно настоящего джентльмена заняться этим в офисе. Мне казалось более правильным и естественным подписываться за человека в его собственном кабинете, на его собственном столе, его собственной ручкой и чернилами.
Когда Девлин вернулся, у меня в кармане лежало письмо, полностью готовое для того, чтобы бросить его в почтовый ящик.
«Вы уже достали эти двенадцать сотен?» — осведомился он. «Нет, — говорю, — но непременно достану в течение трех дней, иначе я банкрот». — «Да уж, — отвечает он, — лучше вам сделать это побыстрее, потому что, если Джетмор говорит — три дня, он отнюдь не имеет в виду четыре».
Письмо и чек я отослал в Айртон в тот же день, а на следующий — это была пятница — уехал из Хортона первым же поездом и в офисе Джетмора появился в десять.
Джетмор встретил меня с радостью осла, который нашел, у кого выпросить морковку. Он спал и видел мои деньги.
«Ну что, получили чек?» — спрашиваю.
Он вытаскивает чек, который я послал ему из Айртона. Я смотрю на бумагу через его плечо, а он вцепился в нее аж двумя руками.
«Здесь те пятьдесят, которые вам причитаются», — говорю. «Пятьдесят! — восторженно повторяет он. — Пятьдесят!» — «Нетушки, — возражаю, — я сказал это слово один раз».
Вот что происходит, когда ты попадаешь в железные лапы этих мошенников, Бенди. Так они будут поступать с тобой каждый раз. Но я отдал ему эту сотню ради того, чтобы защитить собственные интересы.
В смысле не нашел причины, по которой смог бы отказать ему.
«Ладно, — говорю, — давайте сюда чек». — «Дайте сначала мою сотню!» — отвечает этот кровосос. «У меня ее пока нет», — говорю. «Тогда пойдем вместе получим деньги по чеку». И он берет свои пальто и шляпу.
Бенди, разве это не низко? Разве не подло? Все шло как по маслу, я даже был готов зевнуть ему в лицо, и тут он говорит мне: «Пойдем получим деньги по чеку».
Вот жирный ублюдок!
Мы пришли в банк, и Джетмор тут же сунулся в окошко.
«Доброе утро, мистер Джетмор», — говорит кассир голосом гробовщика.
Тот достает чек и просовывает его в окошко: «Выдайте, пожалуйста, сотнями».
«Ну уж нет, — говорю я, наклоняясь к окошку. — Двадцатками!»
Ты знаешь, Бенди, сотни, конечно, хорошие купюры, но с двадцатками чувствуешь себя как-то безопаснее. Ну вот, кассир отсчитывает десять двадцаток и кладет их сверху запечатанной пачки, потом подвигает деньги к Джетмору. Тот отмусоливает пять двадцаток, остальное я убираю в карман.
«Лучше пересчитайте», — говорит мне Джетмор. «Положусь на удачу, — отвечаю. — Кассир выглядит честным парнем».
Тут у меня по всему телу побежали мурашки. Они всегда по мне бегают, когда я прикасаюсь к наличным.
Мы с Джетмором направляемся к выходу, и только доходим до дверей, как я чувствую, будто пачка двадцаток вылетает из моего кармана и шлепает меня по лицу — у выхода стоит Девлин и смотрит на нас.
«Привет, Джетмор, — говорит он. — Доброе утро, мистер Делман».
Встань, Бенди. Никто не может спокойно усидеть на месте, когда я рассказываю, что было дальше. На глаза наворачиваются слезы, стоит мне вспомнить об этом. Я, конечно, человек скромный, но это сильнее меня. Я просто должен рассказать правду!
Я, естественно, стоял тогда на краю пропасти, но в моих руках все еще была спасительная веревка. Я знал, что Девлин думает, будто я — Лео, а Джетмор думает, будто я — Эйб, и до тех пор, пока они не выяснят, что это неправда, я в полной безопасности.
«Мистер Девлин, — начинаю я, — рад вас видеть. У меня есть к вам маленькое дельце, о котором я хотел бы поболтать. Долго вас не задержу».
Девлин стоит и смотрит на нас, явно ничего не понимая. А Джетмор не удивился, что мы знакомы, — я сказал ему, будто Девлин был нашим с Лео адвокатом, пока мы не поссорились. Тут Джетмор вытащил свои часы и засобирался уходить.
«У меня назначена встреча, — говорит он Девлину, — так что увидимся позже. Зайдите в офис где-нибудь около часа. — Потом поворачивается ко мне: — А вы заскочите попрощаться». И ушел.
Объяснение Девлину, что я приехал в Хортон затем, чтобы попытаться взять взаймы у Джетмора сотню, у меня заняло примерно минуты две. Девлин рассмеялся.
«Джетмор не дает взаймы», — говорит. «Прямо как вы, — отвечаю. — Он не дал мне даже дополнительного времени». — «Так о чем вы хотели меня попросить?» — спрашивает Девлин. «Мистер Девлин, — начинаю я, — я бедный человек. Добуду ли я эти двенадцать сотен долларов, точно не знаю. Но в Питтсбурге у меня есть друзья, у которых водятся деньги, так что, если вы отдадите мне пятьдесят долларов, которые я заплатил вам, я куплю билет и верну вам сотню, когда расплачусь с Эйбом».
Девлин мрачно посмотрел на меня. Я было подумал, что он сейчас уйдет. Но он настоящий мошенник и рвач, так что сотня была для него слишком лакомым куском, чтобы его потерять. Он вытаскивает большой черный бумажник, отсчитывает пять десяток и осторожно так подает их мне.
«Делман, — говорит он, — я знаю, что вы честный человек. Я могу сказать это по вашим глазам. Я уверен, что вы достанете деньги». — «Мистер Девлин, — отвечаю я, держа в одной руке его руку, а в другой — пятьдесят долларов. — Я обязательно достану деньги». И выхожу из банка, оставив его стоять и смотреть на меня в окно.
— И ты поехал в Питтсбург? — поинтересовался Бенди.
— Бенди, — сказал Дадд, — не надо обижать гения.
— Прости, — застенчиво произнес Бенди. — Позволь мне увидеть эти пятьдесят долларов, Дадд, я просто хочу к ним прикоснуться.
Американский стиль
Пьер Дюмиан сидел за столиком в кафе «Сигоньяк», потягивал из бокала виши и читал статью в «Авенир».
Время от времени он возмущенно покряхтывал, а когда ему попадался особенно неприятный пассаж, фыркал и издавал гневные восклицания. В конце концов он отшвырнул газету на соседний стул, водрузил локти на стол, упер подбородок в ладони и совершенно трезвым взглядом уставился на опустевший бокал, всем своим видом выражая глубочайшее отвращение.
Пьер никогда не чувствовал себя хорошо по утрам.
По роду занятий ему частенько приходилось испытывать днем некоторые неудобства из-за того, что он натворил вечером, — ведь за опрометчивые поступки всегда приходится расплачиваться. Но в то утро Пьеру было особенно неуютно — он неподдельно страдал, размышляя над обрушившимся на него несчастьем.
Истинное невезение. Надо же было так свалять дурака! Не иначе как бес попутал — в здравом уме такое не напишешь. Он покосился на газету, протянул было руку, но тотчас нервно отдернул ее и принял прежнее положение. Происшедшее казалось абсурдом — полным абсурдом. Кто же знал, что эти бредни примут всерьез? Он должен написать новую статью, принести в ней извинения… Но нет, теперь это уже невозможно — на карту поставлена его репутация. Что ж, в будущем он станет осторожным, очень осторожным, он будет не просто осмотрительным — он будет стерильно тактичным и вежливым. Но… Ба! Что за чудовищная мысль! Может, нет у него никакого будущего? Может, это конец? Для истрепанных нервов Пьера последний удар оказался чересчур болезненным. Он выпрямился на стуле, выругался вполголоса и, подозвав официанта, заказал еще один бокал виши. В этот самый момент на его плечо легла чья-то ладонь, а над ухом раздался мужской голос. Обернувшись, Пьер узнал Бернштайна из «Матэн».
— Эй! Мои поздравления, дружище! — осклабился тот.
Пьер мгновенно насторожился. Значит, новость уже облетела округу. Он с усилием выдавил приветливую улыбку, краем глаза оглядел полупустой зал и жестом пригласил журналиста присаживаться.
Время от времени он возмущенно покряхтывал, а когда ему попадался особенно неприятный пассаж, фыркал и издавал гневные восклицания. В конце концов он отшвырнул газету на соседний стул, водрузил локти на стол, упер подбородок в ладони и совершенно трезвым взглядом уставился на опустевший бокал, всем своим видом выражая глубочайшее отвращение.
Пьер никогда не чувствовал себя хорошо по утрам.
По роду занятий ему частенько приходилось испытывать днем некоторые неудобства из-за того, что он натворил вечером, — ведь за опрометчивые поступки всегда приходится расплачиваться. Но в то утро Пьеру было особенно неуютно — он неподдельно страдал, размышляя над обрушившимся на него несчастьем.
Истинное невезение. Надо же было так свалять дурака! Не иначе как бес попутал — в здравом уме такое не напишешь. Он покосился на газету, протянул было руку, но тотчас нервно отдернул ее и принял прежнее положение. Происшедшее казалось абсурдом — полным абсурдом. Кто же знал, что эти бредни примут всерьез? Он должен написать новую статью, принести в ней извинения… Но нет, теперь это уже невозможно — на карту поставлена его репутация. Что ж, в будущем он станет осторожным, очень осторожным, он будет не просто осмотрительным — он будет стерильно тактичным и вежливым. Но… Ба! Что за чудовищная мысль! Может, нет у него никакого будущего? Может, это конец? Для истрепанных нервов Пьера последний удар оказался чересчур болезненным. Он выпрямился на стуле, выругался вполголоса и, подозвав официанта, заказал еще один бокал виши. В этот самый момент на его плечо легла чья-то ладонь, а над ухом раздался мужской голос. Обернувшись, Пьер узнал Бернштайна из «Матэн».
— Эй! Мои поздравления, дружище! — осклабился тот.
Пьер мгновенно насторожился. Значит, новость уже облетела округу. Он с усилием выдавил приветливую улыбку, краем глаза оглядел полупустой зал и жестом пригласил журналиста присаживаться.