Рекс Стаут
«Разбитая ваза»
Глава 1
За кулисами Карнеги-Холл промозглым мартовским вечером кружили коварные сквозняки, от них, бывало, спешили укрыться в своих гримерных обливающиеся потом Падеревский, Хейфец и Шаляпин, а служанки Мелбы или Сембрич предусмотрительно ждали своих примадонн у самого выхода со сцены, чтобы сразу набросить на их влажные от пота, обнаженные плечи собольи пелерины. Разумеется, такое можно было видеть в антракты или после выступления, но сейчас было всего лишь четверть девятого и на огромной пустой сцене еще не произошло ничего, что заставило бы крепкого мужчину взмокнуть от напряжения. Тот же, кто думает, что скрипачу-виртуозу не нужна сила, пусть попробует сыграть «Трель дьявола»[1], и он тут же поймет, что без стальных мускулов этого никогда не сделать!
Надо признать, однако, что Ян Тьюсар, которому через четверть часа со скрипкой и смычком в руках предстояло выйти на сцену и доказать, что он по праву стоит на том месте, где когда-то стояли Исайя и Крейслер, совсем не выглядел силачом. Он только что открыл дверь своей гримерной и остановился на пороге, держась одной рукой за притолоку, а другой – сжимая деку скрипки. Несмотря на свои шесть футов роста, он напоминал испуганного мальчишку: застывшее лицо, округлившиеся глаза, крепко прикушенная нижняя губа. Взоры дюжины или больше людей устремились к нему. Лишь пожарник с невозмутимым видом стоял у дальней стены, твердо зная, что любой артист в эти ужасные полчаса перед выступлением непредсказуем, как скаковая лошадь перед барьером, и с этим ничего не поделаешь.
Остальные кинулись было к скрипачу, но, словно налетели на невидимую преграду, тут же отпрянули, кроме немолодой женщины, которая длинными костлявыми пальцами придерживала у горла соболью накидку.
Один из мужчин загородил ей дорогу, и она, недовольно взглянув на широкую спину, вклинившуюся между ней и испуганным мальчиком, пожала плечами и отступила.
Ян Тьюсар молча перевел широко открытые глаза на мужчину.
Тот положил белую руку с короткими и толстыми пальцами на плечо скрипача.
– Вернись в гримерную и посиди там, – решительно сказал он.
Голос его прозвучал громко и резко, несмотря на явное желание проявить сочувствие и поддержку. Он был одного роста с Тьюсаром, только гораздо плотнее и раза в два старше – ему было лет за пятьдесят; хорошо упитанный и холеный господин в элегантном вечернем костюме прекрасно смотрелся в любой обстановке. Его рука легко, но твердо лежала на плече молодого человека.
– Так нельзя, Ян. Посиди и успокойся, тебя позовут.
– Руки замерзли, – пожаловался Ян. В его голосе слышался плохо скрываемый ужас. – Никак не согрею.
Пальцы совсем онемели. Который час?
– Четверть девятого. Ты должен…
– Где миссис Помфрет?
– Ушла домой. Вместе с Генри. Тебе не следует…
– Оставь! Я в полном порядке. Просто я хотел, чтобы она… кто это там стоит с Диего?
– Диего Зориллой? – Мужчина повернул голову. – Не знаю.
– Он так и буравит меня глазами. Что у него там в кармане? – Тьюсар говорил раздраженным и обиженным тоном. – Пришел на концерт с набитым карманом!
Диего! Подойди-ка сюда!
Приземистый, постарше Тьюсара, смуглый, с черными волосами и глазами, Диего подскочил к нему.
– Привет, Ян! – весело воскликнул он. – Пусть сам Орфей водит сегодня твоим смычком!
– Спасибо, Диего. Кто это с тобой? Я хочу с ним познакомиться.
– Это мой приятель… мы не думали…
– Я хочу с ним познакомиться!
– Конечно, пожалуйста.
Диего поманил пальцем своего спутника, тот поспешно подошел. Среднего роста и комплекции, немного старше тридцати лет, он ничем особенным не отличался, но такое впечатление сохранялось до тех пор, пока вы не чувствовали на себе быстрый и острый взгляд его карих глаз или не замечали непринужденной силы в его движениях.
Он еще не поравнялся с Диего Зориллой, как Тьюсар требовательно спросил:
– Чего вы на меня пялитесь? Что у вас в кармане?
– Это мой друг, – резко сказал Диего, – понятно, что ты сейчас не в себе, но ты не ребенок. Моего друга зовут Текумсе Фокс. Мистер Ян Тьюсар.
Он представил элегантного господина:
– Мистер Адольф Кох. – И голос его снова стал резким.
– Ты помнишь, я говорил тебе о мистере Фоксе, это он по моей просьбе помог купить…
– Прошу тебя! – быстро и решительно прервал его Фокс.
– О, – слегка нахмурившись, обескураженно протянул Тьюсар, глядя на свою скрипку так, будто совершенно про нее забыл. – Это… вы помогли… – И тут же его лицо и голос преобразились. Он стал смущенно извиняться: – Простите меня, пожалуйста, извините…
– Пустяки! – отмахнулся Фокс, с улыбкой глядя на него. – Диего не должен был говорить об этом и уж тем более тащить меня сюда. Я совсем не умею вести себя в обществе. У меня дурная привычка – разглядывать людей. Извините. А это… – он похлопал по боковому карману пиджака, – блок сигарет. Еще одна дурная привычка…
– Блок? – прыснул молодой человек. – Целый блок? – Он засмеялся, хотя больше это походило на взвизг, нервный и очень высокий. – Вы слышали, Кох? У него в кармане целый блок сигарет. Ужасно смешно! Это еще смешнее, чем когда вы… – Его пронзительный смех с нарастающей силой зазвенел в воздухе.
Среди присутствующих поднялся ропот, раздались возмущенные восклицания. Господин с мрачным, даже зловещим видом, стоявший шагах в десяти поодаль, подбежал, схватил Адольфа Коха за локоть и что-то зашептал ему на ухо. Подошли и другие, женщина в меховой накидке, устремившись вперед, оттолкнула Текумсе Фокса. Тот ретировался на прежнее место около входа на сцену, продолжая наблюдать за происходящим. Через минуту к нему присоединился его друг Зорилла, хмуро качая головой и что-то бормоча себе под нос.
– Скажи, это обычная прелюдия к скрипичному концерту? – сказал Фокс в самое ухо Зорилле, чтобы тот услышал его в гуле полуистеричных голосов.
– Совсем не обычная, – хрипло прорычал его собеседник, – я знаю: я испытал такое однажды… – Он поднял левую руку. На месте среднего и безымянного пальцев торчали жалкие культи. – До того, как случилось то…
– Да, но…
– Ничего, через два часа Ян либо взлетит на вершину славы, либо скатится в пропасть и, возможно, больше никогда из нее не выберется.
– Понимаю, однако кто же, черт возьми, все остальные? Почему никто не… что за господин… вцепился в эту жердь в меховой накидке?
– Это Феликс Бек, учитель и репетитор Яна.
– А кто та хорошенькая девочка, вся сжалась, будто ее до смерти испугали?
– Дора Моубрей, аккомпаниатор Яна. Естественно, она испугана. Ее отец был менеджером – и моим, и Яна… Ты слышал о нем – Лоутон Моубрей, он выбросился из окна своего офиса несколько месяцев назад и разбился насмерть. Высокий парень, расталкивающий других, – Перри Данхэм, сын миссис Помфрет, Ирэн Данхэм Помфрет, – ты ее знаешь. Перри – ее сын от первого мужа.
– А она где?
Диего пожал плечами:
– Понятия не имею. Наверное, уже сидит в своей ложе. Думаю, она должна быть здесь.
– А кто, скажи мне ради бога, выходит из гримерной? Они там тоже были! Кто это?
– Женщину ты знаешь.
– Нет, не знаю.
– Посмотри внимательней. Ты же ходишь в кино.
– Не часто. Она актриса?
– Конечно. Это Хиби Хит. Но парня, который с ней, я не знаю. Смотри, как она вцепилась в Яна и как Кох на нее уставился.
– Не хочу. – В голосе Фокса звучало отвращение. – Нужно быть деревянной колодой, чтобы на такое смотреть. Пошли в зал.
Диего кивнул:
– Пора. До начала несколько минут. – Его черные глаза были устремлены куда-то за Яна Тьюсара, все еще стоявшего на пороге гримерной. Вокруг суетились и галдели люди. – Ужасно – так долго дожидаться выхода на сцену, пальцы горячие, струны влажные, хотя когда холодные и сухие, это еще хуже. Пошли отсюда, Фокс.
Когда они добрались до своих мест в десятом ряду партера, Диего снял шляпу и пальто и стоя окинул взглядом зал. Зал был почти весь заполнен, к нескольким свободным местам спешили опаздывающие, но это, как он прекрасно знал, еще ничего не значило. Любой опытный антрепренер, устраивающий дебют в Карнеги-Холл, умеет обеспечить полный зал. А в данном случае была задействована миссис Помфрет, не говоря уж о более мелких светилах, сноровисто прокладывающих молодым артистам дорогу к славе и счастливой судьбе. Увидев множество знакомых лиц, особенно в ложах над ними, Диего понял, что, организуя концерт Яна Тьюсара, они действительно здорово поработали. Однако миссис Помфрет он не нашел, хотя, вероятно, она тут побывала.
Уже садясь в кресло, Диего шепнул на ухо Фоксу:
– Загадка. Специально для тебя. Миссис Помфрет нет.
Леди всегда садится в ложу «Г», а сейчас ложа пуста.
Фокс рассеянно кивнул, уткнувшись в программку. За роялем Дора Моубрей. Пастораль и скерцо, опус 8, Лало[2]. Ему это ни о чем не говорило. Он перевернул страницу. Примечания к программе концерта составил Филипп Тернер. Следует избавиться все же от привычки покупать вещи по дороге и рассовывать их по карманам; хотя, с другой стороны, почему бы и не принести блок «Дикси» Крекеру, который курит только их. Фокс взглянул на часы: без двадцати восемь. «Это было одно из любимых произведений Сарасате, и он исполнял его с подъемом и вдохновением»[3].
Люстры медленно гасли, публика в нетерпении заерзала и затихла. На сцене открылась дверь слева, из нее вышла молодая женщина в платье цвета спелого абрикоса и прошла к роялю. Раздались жидкие аплодисменты, на которые она не обратила внимания. Лицо ее было бледным, а абрикосовое платье делало его просто белым, и Фоксу показалось абсурдным, что никто не сообразил хоть немного ее подкрасить. Наблюдая, как она села на стул, наклонила голову и замерла, он залюбовался ее тонким профилем. В это время дверь снова открылась, и взрыв аплодисментов встретил героя вечера. Ян Тьюсар прошествовал напряженной, но не без грации, походкой на середину сцены, с серьезным видом поклонился публике, выждал мгновение и, невзирая на продолжающуюся овацию, повернул голову к Доре Моубрей. Она опустила руки на клавиатуру, дала тон для настройки, Тьюсар поднял и положил скрипку под подбородок.
Бросив на Диего косой взгляд, Фокс заметил, как левая его рука, на которой не было двух пальцев, судорожно схватилась за запястье правой, как только смычок Тьюсара взметнулся в воздух, чтобы полилось, согласно программке, «восхитительное, печальное анданте».
Ничего не произошло. То есть ничего особенного. Публика вежливо слушала, в меру покашливала и шуршала программками, скрипка и рояль звучали вполне мелодично. Для Текумсе Фокса, который никогда не ходил на концерты, музыка казалась вполне приятной и даже доставляла некоторое удовольствие. Однако к концу пьесы он начал чувствовать некоторое беспокойство. Конечно, Диего, слушавший скрипача затаив дыхание, являл собой пример благонравия, но маленький господин, сидящий справа от Фокса, почему-то укоризненно качал головой.
Когда Тьюсар, бледный, мрачный, опустошенный, опустил смычок и застыл в неподвижности, публика захлопала скорее по привычке и из вежливости.
Фокс наклонился к своему другу и тихо спросил:
– В чем дело? Он сыграл не ту вещь?
Диего мотнул головой, ничего не ответив, однако Фокс услышал, как сидящая перед ним женщина прошептала своему спутнику:
– Ничего не понимаю. Никогда не слышала такого мертвого звука, а я-то уж всего наслушалась. Если он будет продолжать в таком духе, было бы преступлением не остановить его…
Тьюсар кивнул Доре Моубрей, и они начали вторую вещь. Фокс воспринимал музыку так же, как и раньше, но спустя несколько минут он уловил легкий шум в публике. Ему вдруг стало неудобно сидеть, захотелось по-другому скрестить ноги. Маленький господин справа откровенно ерзал и нарочно уронил программку. После того как закончилась пьеса, аплодисменты прозвучали еще более скупо. Фокс даже не взглянул на Диего, он просто заново перекрестил ноги и молился, чтобы последняя вещь, за которой следовал «Обертасс» Венявского, была короткой. Так и случилось. Реакция публики была прежней. Реакция Тьюсара еще короче. С застывшим выражением на бледном лице он несколько мгновений стоял на сцене, глядя прямо перед собой, затем повернулся на каблуках и зашагал прочь. Публика глухо и нестройно загудела. Дора Моубрей, еще бледнее, чем Тьюсар, несколько секунд сидела за роялем, затем вскочила и стремглав побежала к двери.
– Пошли, – прорычал Диего, взявшись за пальто и шляпу.
Фокс забрал свое пальто и последовал за ним по проходу.
В фойе Диего снова прорычал:
– Мне надо выпить.
Фокс кивнул, и они сошли по лестнице в бар.
Текумсе потихоньку тянул из своего стакана виски с содовой, наблюдая за тем, как испанец опрокидывает – одну задругой – двойные порции виски; судя по выражению его лица, к беседе он не был расположен, да и сам Фокс был смущен и не знал, что сказать. Около года назад по настоятельной просьбе Диего он вложил две тысячи долларов в приобретение скрипки для молодого виртуоза, который, как сказал Диего, был или мог бы стать вторым Сарасате. И сегодня его пригласили на концерт, чтобы он своими глазами увидел триумф, в обеспечение которого и он внес свой скромный вклад. И сейчас он испытывал не только смущение, но и некоторое раздражение. Он не хотел идти на концерт. Он ничего не понимал в музыке. В нем не возникло ощущения своей причастности к триумфу другого человека. Он продолжал молча тянуть из стакана, а его приятель угрюмо пялился на пустые бутылки, стоящие на полке бара.
Вдруг Диего повернул к нему голову:
– Ведь ты не знаешь, что там произошло?
Фокс поставил пустой стакан и сказал:
– Нет.
– И я не знаю.
– Видимо, – сказал Фокс, стараясь не слишком навязывать свое мнение, – он так напуган, что не может как следует собраться. Во всяком случае, такой у него вид.
Диего покачал головой:
– Нет, тут что-то другое, с пальцами у него все в порядке, даже с портаменто[4]. Ничего не понимаю. Дело в звуке. Звук мертвый. Абсолютно мертвый. Эта скрипка должна была петь! И он добивался этого, я видел, как он старался, – он проявил исключительное мужество, он боролся до конца! Но ведь ты слышал? Как будто дырявая посудина из ссудной лавки! Ничего не понимаю. Я чувствовал себя так же, как тогда, когда со мной произошло вот это. – Он показал руку с двумя культяшками вместо пальцев. – Прости, я хотел бы пройтись и, может быть, еще выпить. Не хочется что-то разговаривать.
– А как же Тьюсар? – спросил Фокс.
– Не знаю.
– Он будет играть до конца?
– Не знаю. Говорю тебе: не знаю.
– Я тоже, но хотел бы знать. Я подумал, что он испугался, но ты со мной не согласен. Пойдем к нему.
Посмотрим на его скрипку.
– Без толку. Поздно. Ползала уже ушло. Да и стараться больше, чем в первом отделении, он не сможет. – Диего содрогнулся. – Мне не вынести этого, даже под страхом потерять еще один палец.
Но Фокс настоял на том, что им следует поторопиться, если они думают попасть за кулисы до конца антракта. Он заплатил по счету и вышел, его приятель неохотно последовал за ним. Проходя мимо центрального входа в зал, они увидели толпу одетых людей, спускающихся по крутым ступенькам с очевидным намерением больше не возвращаться.
Никто не остановил их при входе за кулисы, что удивило бы их, если бы они были в настроении обсуждать это странное обстоятельство. Они поднялись по ступенькам, прошли по коридору, пару раз повернули, пересекли большую комнату, забитую всяким реквизитом, и открыли дверь.
В прошлый раз здесь, перед гримерной Тьюсара, было больше дюжины людей. Теперь их было раза в два больше. Но если раньше царила атмосфера напряженного нервного ожидания, то сейчас Фокс, быстро окинув всех взглядом, увидел, что присутствующие охвачены ужасом.
Лишь на лицах двух полицейских, стоявших по обе стороны закрытой двери в гримерную, выражение ужаса отсутствовало. Ближе всего к Фоксу и Диего оказался сидящий на краешке стула элегантный, как обычно, Адольф Кох, но и он дышал открыв рот. Диего подошел к нему и спросил, что случилось.
– Что? – Кох поднял голову. – Ян покончил с собой. Застрелился.
Надо признать, однако, что Ян Тьюсар, которому через четверть часа со скрипкой и смычком в руках предстояло выйти на сцену и доказать, что он по праву стоит на том месте, где когда-то стояли Исайя и Крейслер, совсем не выглядел силачом. Он только что открыл дверь своей гримерной и остановился на пороге, держась одной рукой за притолоку, а другой – сжимая деку скрипки. Несмотря на свои шесть футов роста, он напоминал испуганного мальчишку: застывшее лицо, округлившиеся глаза, крепко прикушенная нижняя губа. Взоры дюжины или больше людей устремились к нему. Лишь пожарник с невозмутимым видом стоял у дальней стены, твердо зная, что любой артист в эти ужасные полчаса перед выступлением непредсказуем, как скаковая лошадь перед барьером, и с этим ничего не поделаешь.
Остальные кинулись было к скрипачу, но, словно налетели на невидимую преграду, тут же отпрянули, кроме немолодой женщины, которая длинными костлявыми пальцами придерживала у горла соболью накидку.
Один из мужчин загородил ей дорогу, и она, недовольно взглянув на широкую спину, вклинившуюся между ней и испуганным мальчиком, пожала плечами и отступила.
Ян Тьюсар молча перевел широко открытые глаза на мужчину.
Тот положил белую руку с короткими и толстыми пальцами на плечо скрипача.
– Вернись в гримерную и посиди там, – решительно сказал он.
Голос его прозвучал громко и резко, несмотря на явное желание проявить сочувствие и поддержку. Он был одного роста с Тьюсаром, только гораздо плотнее и раза в два старше – ему было лет за пятьдесят; хорошо упитанный и холеный господин в элегантном вечернем костюме прекрасно смотрелся в любой обстановке. Его рука легко, но твердо лежала на плече молодого человека.
– Так нельзя, Ян. Посиди и успокойся, тебя позовут.
– Руки замерзли, – пожаловался Ян. В его голосе слышался плохо скрываемый ужас. – Никак не согрею.
Пальцы совсем онемели. Который час?
– Четверть девятого. Ты должен…
– Где миссис Помфрет?
– Ушла домой. Вместе с Генри. Тебе не следует…
– Оставь! Я в полном порядке. Просто я хотел, чтобы она… кто это там стоит с Диего?
– Диего Зориллой? – Мужчина повернул голову. – Не знаю.
– Он так и буравит меня глазами. Что у него там в кармане? – Тьюсар говорил раздраженным и обиженным тоном. – Пришел на концерт с набитым карманом!
Диего! Подойди-ка сюда!
Приземистый, постарше Тьюсара, смуглый, с черными волосами и глазами, Диего подскочил к нему.
– Привет, Ян! – весело воскликнул он. – Пусть сам Орфей водит сегодня твоим смычком!
– Спасибо, Диего. Кто это с тобой? Я хочу с ним познакомиться.
– Это мой приятель… мы не думали…
– Я хочу с ним познакомиться!
– Конечно, пожалуйста.
Диего поманил пальцем своего спутника, тот поспешно подошел. Среднего роста и комплекции, немного старше тридцати лет, он ничем особенным не отличался, но такое впечатление сохранялось до тех пор, пока вы не чувствовали на себе быстрый и острый взгляд его карих глаз или не замечали непринужденной силы в его движениях.
Он еще не поравнялся с Диего Зориллой, как Тьюсар требовательно спросил:
– Чего вы на меня пялитесь? Что у вас в кармане?
– Это мой друг, – резко сказал Диего, – понятно, что ты сейчас не в себе, но ты не ребенок. Моего друга зовут Текумсе Фокс. Мистер Ян Тьюсар.
Он представил элегантного господина:
– Мистер Адольф Кох. – И голос его снова стал резким.
– Ты помнишь, я говорил тебе о мистере Фоксе, это он по моей просьбе помог купить…
– Прошу тебя! – быстро и решительно прервал его Фокс.
– О, – слегка нахмурившись, обескураженно протянул Тьюсар, глядя на свою скрипку так, будто совершенно про нее забыл. – Это… вы помогли… – И тут же его лицо и голос преобразились. Он стал смущенно извиняться: – Простите меня, пожалуйста, извините…
– Пустяки! – отмахнулся Фокс, с улыбкой глядя на него. – Диего не должен был говорить об этом и уж тем более тащить меня сюда. Я совсем не умею вести себя в обществе. У меня дурная привычка – разглядывать людей. Извините. А это… – он похлопал по боковому карману пиджака, – блок сигарет. Еще одна дурная привычка…
– Блок? – прыснул молодой человек. – Целый блок? – Он засмеялся, хотя больше это походило на взвизг, нервный и очень высокий. – Вы слышали, Кох? У него в кармане целый блок сигарет. Ужасно смешно! Это еще смешнее, чем когда вы… – Его пронзительный смех с нарастающей силой зазвенел в воздухе.
Среди присутствующих поднялся ропот, раздались возмущенные восклицания. Господин с мрачным, даже зловещим видом, стоявший шагах в десяти поодаль, подбежал, схватил Адольфа Коха за локоть и что-то зашептал ему на ухо. Подошли и другие, женщина в меховой накидке, устремившись вперед, оттолкнула Текумсе Фокса. Тот ретировался на прежнее место около входа на сцену, продолжая наблюдать за происходящим. Через минуту к нему присоединился его друг Зорилла, хмуро качая головой и что-то бормоча себе под нос.
– Скажи, это обычная прелюдия к скрипичному концерту? – сказал Фокс в самое ухо Зорилле, чтобы тот услышал его в гуле полуистеричных голосов.
– Совсем не обычная, – хрипло прорычал его собеседник, – я знаю: я испытал такое однажды… – Он поднял левую руку. На месте среднего и безымянного пальцев торчали жалкие культи. – До того, как случилось то…
– Да, но…
– Ничего, через два часа Ян либо взлетит на вершину славы, либо скатится в пропасть и, возможно, больше никогда из нее не выберется.
– Понимаю, однако кто же, черт возьми, все остальные? Почему никто не… что за господин… вцепился в эту жердь в меховой накидке?
– Это Феликс Бек, учитель и репетитор Яна.
– А кто та хорошенькая девочка, вся сжалась, будто ее до смерти испугали?
– Дора Моубрей, аккомпаниатор Яна. Естественно, она испугана. Ее отец был менеджером – и моим, и Яна… Ты слышал о нем – Лоутон Моубрей, он выбросился из окна своего офиса несколько месяцев назад и разбился насмерть. Высокий парень, расталкивающий других, – Перри Данхэм, сын миссис Помфрет, Ирэн Данхэм Помфрет, – ты ее знаешь. Перри – ее сын от первого мужа.
– А она где?
Диего пожал плечами:
– Понятия не имею. Наверное, уже сидит в своей ложе. Думаю, она должна быть здесь.
– А кто, скажи мне ради бога, выходит из гримерной? Они там тоже были! Кто это?
– Женщину ты знаешь.
– Нет, не знаю.
– Посмотри внимательней. Ты же ходишь в кино.
– Не часто. Она актриса?
– Конечно. Это Хиби Хит. Но парня, который с ней, я не знаю. Смотри, как она вцепилась в Яна и как Кох на нее уставился.
– Не хочу. – В голосе Фокса звучало отвращение. – Нужно быть деревянной колодой, чтобы на такое смотреть. Пошли в зал.
Диего кивнул:
– Пора. До начала несколько минут. – Его черные глаза были устремлены куда-то за Яна Тьюсара, все еще стоявшего на пороге гримерной. Вокруг суетились и галдели люди. – Ужасно – так долго дожидаться выхода на сцену, пальцы горячие, струны влажные, хотя когда холодные и сухие, это еще хуже. Пошли отсюда, Фокс.
Когда они добрались до своих мест в десятом ряду партера, Диего снял шляпу и пальто и стоя окинул взглядом зал. Зал был почти весь заполнен, к нескольким свободным местам спешили опаздывающие, но это, как он прекрасно знал, еще ничего не значило. Любой опытный антрепренер, устраивающий дебют в Карнеги-Холл, умеет обеспечить полный зал. А в данном случае была задействована миссис Помфрет, не говоря уж о более мелких светилах, сноровисто прокладывающих молодым артистам дорогу к славе и счастливой судьбе. Увидев множество знакомых лиц, особенно в ложах над ними, Диего понял, что, организуя концерт Яна Тьюсара, они действительно здорово поработали. Однако миссис Помфрет он не нашел, хотя, вероятно, она тут побывала.
Уже садясь в кресло, Диего шепнул на ухо Фоксу:
– Загадка. Специально для тебя. Миссис Помфрет нет.
Леди всегда садится в ложу «Г», а сейчас ложа пуста.
Фокс рассеянно кивнул, уткнувшись в программку. За роялем Дора Моубрей. Пастораль и скерцо, опус 8, Лало[2]. Ему это ни о чем не говорило. Он перевернул страницу. Примечания к программе концерта составил Филипп Тернер. Следует избавиться все же от привычки покупать вещи по дороге и рассовывать их по карманам; хотя, с другой стороны, почему бы и не принести блок «Дикси» Крекеру, который курит только их. Фокс взглянул на часы: без двадцати восемь. «Это было одно из любимых произведений Сарасате, и он исполнял его с подъемом и вдохновением»[3].
Люстры медленно гасли, публика в нетерпении заерзала и затихла. На сцене открылась дверь слева, из нее вышла молодая женщина в платье цвета спелого абрикоса и прошла к роялю. Раздались жидкие аплодисменты, на которые она не обратила внимания. Лицо ее было бледным, а абрикосовое платье делало его просто белым, и Фоксу показалось абсурдным, что никто не сообразил хоть немного ее подкрасить. Наблюдая, как она села на стул, наклонила голову и замерла, он залюбовался ее тонким профилем. В это время дверь снова открылась, и взрыв аплодисментов встретил героя вечера. Ян Тьюсар прошествовал напряженной, но не без грации, походкой на середину сцены, с серьезным видом поклонился публике, выждал мгновение и, невзирая на продолжающуюся овацию, повернул голову к Доре Моубрей. Она опустила руки на клавиатуру, дала тон для настройки, Тьюсар поднял и положил скрипку под подбородок.
Бросив на Диего косой взгляд, Фокс заметил, как левая его рука, на которой не было двух пальцев, судорожно схватилась за запястье правой, как только смычок Тьюсара взметнулся в воздух, чтобы полилось, согласно программке, «восхитительное, печальное анданте».
Ничего не произошло. То есть ничего особенного. Публика вежливо слушала, в меру покашливала и шуршала программками, скрипка и рояль звучали вполне мелодично. Для Текумсе Фокса, который никогда не ходил на концерты, музыка казалась вполне приятной и даже доставляла некоторое удовольствие. Однако к концу пьесы он начал чувствовать некоторое беспокойство. Конечно, Диего, слушавший скрипача затаив дыхание, являл собой пример благонравия, но маленький господин, сидящий справа от Фокса, почему-то укоризненно качал головой.
Когда Тьюсар, бледный, мрачный, опустошенный, опустил смычок и застыл в неподвижности, публика захлопала скорее по привычке и из вежливости.
Фокс наклонился к своему другу и тихо спросил:
– В чем дело? Он сыграл не ту вещь?
Диего мотнул головой, ничего не ответив, однако Фокс услышал, как сидящая перед ним женщина прошептала своему спутнику:
– Ничего не понимаю. Никогда не слышала такого мертвого звука, а я-то уж всего наслушалась. Если он будет продолжать в таком духе, было бы преступлением не остановить его…
Тьюсар кивнул Доре Моубрей, и они начали вторую вещь. Фокс воспринимал музыку так же, как и раньше, но спустя несколько минут он уловил легкий шум в публике. Ему вдруг стало неудобно сидеть, захотелось по-другому скрестить ноги. Маленький господин справа откровенно ерзал и нарочно уронил программку. После того как закончилась пьеса, аплодисменты прозвучали еще более скупо. Фокс даже не взглянул на Диего, он просто заново перекрестил ноги и молился, чтобы последняя вещь, за которой следовал «Обертасс» Венявского, была короткой. Так и случилось. Реакция публики была прежней. Реакция Тьюсара еще короче. С застывшим выражением на бледном лице он несколько мгновений стоял на сцене, глядя прямо перед собой, затем повернулся на каблуках и зашагал прочь. Публика глухо и нестройно загудела. Дора Моубрей, еще бледнее, чем Тьюсар, несколько секунд сидела за роялем, затем вскочила и стремглав побежала к двери.
– Пошли, – прорычал Диего, взявшись за пальто и шляпу.
Фокс забрал свое пальто и последовал за ним по проходу.
В фойе Диего снова прорычал:
– Мне надо выпить.
Фокс кивнул, и они сошли по лестнице в бар.
Текумсе потихоньку тянул из своего стакана виски с содовой, наблюдая за тем, как испанец опрокидывает – одну задругой – двойные порции виски; судя по выражению его лица, к беседе он не был расположен, да и сам Фокс был смущен и не знал, что сказать. Около года назад по настоятельной просьбе Диего он вложил две тысячи долларов в приобретение скрипки для молодого виртуоза, который, как сказал Диего, был или мог бы стать вторым Сарасате. И сегодня его пригласили на концерт, чтобы он своими глазами увидел триумф, в обеспечение которого и он внес свой скромный вклад. И сейчас он испытывал не только смущение, но и некоторое раздражение. Он не хотел идти на концерт. Он ничего не понимал в музыке. В нем не возникло ощущения своей причастности к триумфу другого человека. Он продолжал молча тянуть из стакана, а его приятель угрюмо пялился на пустые бутылки, стоящие на полке бара.
Вдруг Диего повернул к нему голову:
– Ведь ты не знаешь, что там произошло?
Фокс поставил пустой стакан и сказал:
– Нет.
– И я не знаю.
– Видимо, – сказал Фокс, стараясь не слишком навязывать свое мнение, – он так напуган, что не может как следует собраться. Во всяком случае, такой у него вид.
Диего покачал головой:
– Нет, тут что-то другое, с пальцами у него все в порядке, даже с портаменто[4]. Ничего не понимаю. Дело в звуке. Звук мертвый. Абсолютно мертвый. Эта скрипка должна была петь! И он добивался этого, я видел, как он старался, – он проявил исключительное мужество, он боролся до конца! Но ведь ты слышал? Как будто дырявая посудина из ссудной лавки! Ничего не понимаю. Я чувствовал себя так же, как тогда, когда со мной произошло вот это. – Он показал руку с двумя культяшками вместо пальцев. – Прости, я хотел бы пройтись и, может быть, еще выпить. Не хочется что-то разговаривать.
– А как же Тьюсар? – спросил Фокс.
– Не знаю.
– Он будет играть до конца?
– Не знаю. Говорю тебе: не знаю.
– Я тоже, но хотел бы знать. Я подумал, что он испугался, но ты со мной не согласен. Пойдем к нему.
Посмотрим на его скрипку.
– Без толку. Поздно. Ползала уже ушло. Да и стараться больше, чем в первом отделении, он не сможет. – Диего содрогнулся. – Мне не вынести этого, даже под страхом потерять еще один палец.
Но Фокс настоял на том, что им следует поторопиться, если они думают попасть за кулисы до конца антракта. Он заплатил по счету и вышел, его приятель неохотно последовал за ним. Проходя мимо центрального входа в зал, они увидели толпу одетых людей, спускающихся по крутым ступенькам с очевидным намерением больше не возвращаться.
Никто не остановил их при входе за кулисы, что удивило бы их, если бы они были в настроении обсуждать это странное обстоятельство. Они поднялись по ступенькам, прошли по коридору, пару раз повернули, пересекли большую комнату, забитую всяким реквизитом, и открыли дверь.
В прошлый раз здесь, перед гримерной Тьюсара, было больше дюжины людей. Теперь их было раза в два больше. Но если раньше царила атмосфера напряженного нервного ожидания, то сейчас Фокс, быстро окинув всех взглядом, увидел, что присутствующие охвачены ужасом.
Лишь на лицах двух полицейских, стоявших по обе стороны закрытой двери в гримерную, выражение ужаса отсутствовало. Ближе всего к Фоксу и Диего оказался сидящий на краешке стула элегантный, как обычно, Адольф Кох, но и он дышал открыв рот. Диего подошел к нему и спросил, что случилось.
– Что? – Кох поднял голову. – Ян покончил с собой. Застрелился.
Глава 2
К ним подошел один из полицейских.
– Как вы сюда попали, ребята? Разве у входа никто не стоит?
Диего обернулся к нему, не в силах говорить.
– Все в порядке, – ответил вместо него Фокс. – Мы прошли через сцену. Мы свои.
– Свои для кого?
– Это друзья мистера Тьюсара, – сказал Кох, и полицейский, кивнув, успокоился.
Диего застыл, упершись взглядом в дверь гримерной, лицо его исказилось, как у человека, пытающегося поднять непомерную тяжесть.
Фокс отошел в угол и стал наблюдать за происходящим.
Сработали инстинкт и привычка. Когда-то он считал это проявление своей натуры органическим дефектом, и оно до сих пор не доставляло ему радости, но долгий и не всегда приятный опыт заставил его смириться. Происшествия и ситуации, от которых кровь других людей кипела и застывала в жилах, его превращали в некий точный прибор, регистрирующий и оценивающий все подробности обстановки. Хотел он того или нет, перед лицом трагедии он брал на себя задачу разобраться в ней, в то время как другие жаловались на судьбу, предавались скорби, искали утешения или падали в обморок. Здесь пока никто в обморок не упал. Разбившись на пары и группки, господа таращились на дверь гримерной либо тихо переговаривались. Одна леди еле сдерживалась от смеха, двое других – мужчина и женщина – трясли ее за руку, уговаривая успокоиться. Учитель Яна Тьюсара Феликс Бек ходил взад и вперед, нервно жестикулируя.
Обретший наконец дар речи Диего Зорилла разговаривал с Адольфом Кохом. Хиби Хит видно не было, но неизвестный Диего молодой человек, ранее бывший с ней в гримерной, стоял у противоположной стены, засунув руки в карманы, и Фокс отметил, что тот также считает себя вправе давать оценку происходящему. Когда взгляд Фокса упал на Дору Моубрей, он снова застыл, смирив свои чувства. Она сидела на стуле у дальней стены, и на ее уже не белом, а каком-то сером лице не было никакого выражения вообще. На слова, которые Перри Данхэм с напором шептал ей в ухо, она никак не реагировала.
Тут все лица обратились к трем вошедшим в комнату мужчинам. Формы на них не было, но облик и манеры говорили сами за себя.
– Сюда, пожалуйста, капитан, – сказал один из полицейских, и тот, что шел впереди, быстро окинул взглядом холл, пересек его и остановился у двери гримерной.
Держался он деловито, но спокойно, говорил негромко, вежливо, чуть ли не с извиняющимися интонациями.
– Будьте добры сообщить свои имена и адреса этим джентльменам, – сказал он, – это сэкономит время.
Пожалуйста, не создавайте из этого проблему.
Он открыл дверь гримерной и вошел в нее вместе с одним из полицейских. Дверь закрылась. Двое оставшихся вынули блокноты и карандаши и приступили к делу. Прибытие представителей власти несколько сняло напряжение; люди задвигались, заговорили нормальными голосами. Фокс упорно держался в своем углу. Наконец и к нему подошел полицейский в штатском с блокнотом.
– Будьте добры, ваше имя?
– Текумсе Фокс.
– Как это пишется?
Фокс продиктовал по буквам и повторил:
– Текумсе Фокс, Брустер, штат Нью-Йорк.
– Ваша профессия?
– Частный детектив.
– Как? – Человек в штатском поднял глаза. – Ах, да-да. Тот самый. Вы тут по делу? – закончив писать, спросил он.
– Нет, у меня выходной.
Агент удивленно хмыкнул, заметив:
– Вы больше похожи на шахматиста, – и перешел к следующему.
Не привлекая к себе внимания, Фокс перешел на другую сторону холла и пристроился рядом с молодым человеком, которого не знал Диего; скоро ему удалось услышать, что того зовут Теодор Гилл и по профессии он рекламный агент. Когда агент, проводящий опрос, проследовал далее, молодой человек неожиданно обернулся, встретился глазами с Фоксом и, усмехнувшись, спросил:
– Вам удалось расслышать мое имя? Теодор Гилл, друзья зовут меня Тед.
Фокс, несколько смешавшись, улыбнулся. Не пропустив мимо своего внимания, что глаза у молодого человека скорее серые, чем голубые, а волосы не рыжеватые, а светло-каштановые, он объяснил:
– Мне показалось, что мы знакомы, но я, очевидно, ошибся. Моя фамилия Фокс.
– Я знаю, – кивнул тот. – Мне, помоги Боже, приходится знать всех и вся. Как вы думаете, что хуже?.. А вот и полицейская экспертиза. Даже медицину обогнали – нет, и она тоже здесь. Задумайтесь над этим, сделайте милость.
Мы отражаем общую потребность современного мира. Я имею в виду рекламных агентов, к которым я принадлежу.
И жить без нас нельзя, и даже умереть без нас некоторым бедолагам не удается. Сейчас они сделают с него сотню снимков. Кстати, я слышал, что вы прошли сюда через сцену.
– Точно. Я об этом говорил.
– Вы случайно не заметили где-нибудь там чарующее видение неземной красоты? В данном случае блондинку?
– Если вы думаете о Хиби Хит, то не видел. Вы ее потеряли?
– Надеюсь, нет. Она была здесь, а потом исчезла.
– А вы ее… э-э?
– Я ее трубадур. Она мой клиент. Если вам когда-нибудь потребуется… впрочем, с этим можно и нужно повременить. А вот, смотрите, и третье отделение концерта.
Капитан вышел из гримерной, прикрыв за собой дверь.
Шляпы и пальто на нем уже не было. Цепким взглядом он обвел всех присутствующих. Держался он строже, чем раньше, но голос его был скорее мрачный, чем враждебный.
– Мистер Ян Тьюсар погиб от пули, вошедшей в рот и вышедшей из верхней части черепа. Официальное заключение на данный момент – он застрелился. И нет оснований полагать, что окончательное заключение будет другим. Он оставил короткую записку, – капитан поднял руку и показал ее, – она адресована: «Моим друзьям, которые верили в меня». Сейчас я не стану ее зачитывать. Почерк должен пройти специальную экспертизу, но я хотел бы, чтобы кто-то из присутствующих, знакомый с почерком Тьюсара, взглянул на записку. Кто бы мог это сделать?
Взгляды, движения, колебание, шепот.
Всеобщее замешательство прервал голос:
– Я могу.
– Благодарю вас. Ваша фамилия?
– Бек. Феликс Бек. – Он выступил вперед и открыл рот, но не раздалось ни звука. Наконец, словно желая закрепить на все времена чрезвычайно важное и бессмертное сообщение, он громко произнес: – Я учитель Яна Тьюсара. С давних пор.
– Хорошо. – Капитан вручил ему записку. – Это его почерк?
Бек взял листок и стал всматриваться в него. Наступила почти полная тишина, лишь из-за закрытой двери доносились приглушенные голоса и звуки. Он провел по глазам тыльной стороной ладони и снова обратился к записке. Губы его неслышно шевелились. Потом он поднял глаза на присутствующих и тихим, дрожащим голосом спросил:
– Знаете, что он нам пишет? – Он потряс запиской. – Я принадлежу к ним, правда? К друзьям, которые верили в него? Я вас спрашиваю! Вы знаете…
По щекам его скатились две слезинки, и он не смог продолжать.
– Мистер Бек! – резко сказал капитан. – Я задал вам вопрос. Это почерк Тьюсара?
Он протянул руку и забрал у него записку.
Бек кивнул, снова вытер глаза и крикнул:
– Да! Разумеется, его!
– Благодарю вас. – Капитан спрятал листок в карман. – Еще несколько вопросов – и все. Кто-нибудь из присутствующих был в этой комнате, когда Тьюсар покинул сцену и прошел в гримерную?
– Я, – снова заговорил Бек.
– Вы видели, как он вошел в гримерную?
– Да. – Голос Бека был сдержаннее. – Я был неподалеку, я пришел сюда после Лало. Не выдержал и ушел.
Я вошел в гримерную и снова вышел, когда он появился, я был здесь.
– Зачем вы заходили в гримерную?
– Я хотел взглянуть на футляр от скрипки.
– Зачем?
– Хотел убедиться. Мне показалось, что он играет не на своей скрипке.
Раздался ропот, люди зашевелились, и Бек с вызывающим видом окинул присутствующих.
– Я до сих пор так считаю!
– Почему? – нахмурился капитан.
– Звук! Боже мой, слух у меня есть, как вы думаете?
– Вы хотите сказать, скрипка звучала иначе? А что, у Тьюсара была какая-то особенная скрипка?
– Страдивари. И не просто Страдивари, а Страдивари-Оксмана. Этого вам достаточно?
– Не знаю. Тьюсар принес скрипку с собой, когда ушел со сцены?
– Разумеется. Я окликнул его, но он мне не ответил и даже не остановился. Не взглянув на меня, он вошел в гримерную и закрыл за собой дверь. Я хотел войти, еще раз окликнул его, но он велел мне не входить. Я решил оставить его ненадолго одного, тут пришли мисс Моубрей, мистер Кох и мистер Данхэм, а потом и остальные.
– Когда вы вошли в гримерную взглянуть на футляр, там был кто-нибудь?
Бек уставился на него:
– Был?.. Разумеется, нет!
– Пистолета в гримерной вы не заметили?
– Нет, не заметил. Но пистолет лежал в кармане его пальто – по крайней мере, в последнее время так было.
После его концерта в пользу Чехословакии, когда он стал получать письма с угрозами, он не расставался с пистолетом. Я говорил ему, что это глупо, но он не слушал меня.
– Как вы сюда попали, ребята? Разве у входа никто не стоит?
Диего обернулся к нему, не в силах говорить.
– Все в порядке, – ответил вместо него Фокс. – Мы прошли через сцену. Мы свои.
– Свои для кого?
– Это друзья мистера Тьюсара, – сказал Кох, и полицейский, кивнув, успокоился.
Диего застыл, упершись взглядом в дверь гримерной, лицо его исказилось, как у человека, пытающегося поднять непомерную тяжесть.
Фокс отошел в угол и стал наблюдать за происходящим.
Сработали инстинкт и привычка. Когда-то он считал это проявление своей натуры органическим дефектом, и оно до сих пор не доставляло ему радости, но долгий и не всегда приятный опыт заставил его смириться. Происшествия и ситуации, от которых кровь других людей кипела и застывала в жилах, его превращали в некий точный прибор, регистрирующий и оценивающий все подробности обстановки. Хотел он того или нет, перед лицом трагедии он брал на себя задачу разобраться в ней, в то время как другие жаловались на судьбу, предавались скорби, искали утешения или падали в обморок. Здесь пока никто в обморок не упал. Разбившись на пары и группки, господа таращились на дверь гримерной либо тихо переговаривались. Одна леди еле сдерживалась от смеха, двое других – мужчина и женщина – трясли ее за руку, уговаривая успокоиться. Учитель Яна Тьюсара Феликс Бек ходил взад и вперед, нервно жестикулируя.
Обретший наконец дар речи Диего Зорилла разговаривал с Адольфом Кохом. Хиби Хит видно не было, но неизвестный Диего молодой человек, ранее бывший с ней в гримерной, стоял у противоположной стены, засунув руки в карманы, и Фокс отметил, что тот также считает себя вправе давать оценку происходящему. Когда взгляд Фокса упал на Дору Моубрей, он снова застыл, смирив свои чувства. Она сидела на стуле у дальней стены, и на ее уже не белом, а каком-то сером лице не было никакого выражения вообще. На слова, которые Перри Данхэм с напором шептал ей в ухо, она никак не реагировала.
Тут все лица обратились к трем вошедшим в комнату мужчинам. Формы на них не было, но облик и манеры говорили сами за себя.
– Сюда, пожалуйста, капитан, – сказал один из полицейских, и тот, что шел впереди, быстро окинул взглядом холл, пересек его и остановился у двери гримерной.
Держался он деловито, но спокойно, говорил негромко, вежливо, чуть ли не с извиняющимися интонациями.
– Будьте добры сообщить свои имена и адреса этим джентльменам, – сказал он, – это сэкономит время.
Пожалуйста, не создавайте из этого проблему.
Он открыл дверь гримерной и вошел в нее вместе с одним из полицейских. Дверь закрылась. Двое оставшихся вынули блокноты и карандаши и приступили к делу. Прибытие представителей власти несколько сняло напряжение; люди задвигались, заговорили нормальными голосами. Фокс упорно держался в своем углу. Наконец и к нему подошел полицейский в штатском с блокнотом.
– Будьте добры, ваше имя?
– Текумсе Фокс.
– Как это пишется?
Фокс продиктовал по буквам и повторил:
– Текумсе Фокс, Брустер, штат Нью-Йорк.
– Ваша профессия?
– Частный детектив.
– Как? – Человек в штатском поднял глаза. – Ах, да-да. Тот самый. Вы тут по делу? – закончив писать, спросил он.
– Нет, у меня выходной.
Агент удивленно хмыкнул, заметив:
– Вы больше похожи на шахматиста, – и перешел к следующему.
Не привлекая к себе внимания, Фокс перешел на другую сторону холла и пристроился рядом с молодым человеком, которого не знал Диего; скоро ему удалось услышать, что того зовут Теодор Гилл и по профессии он рекламный агент. Когда агент, проводящий опрос, проследовал далее, молодой человек неожиданно обернулся, встретился глазами с Фоксом и, усмехнувшись, спросил:
– Вам удалось расслышать мое имя? Теодор Гилл, друзья зовут меня Тед.
Фокс, несколько смешавшись, улыбнулся. Не пропустив мимо своего внимания, что глаза у молодого человека скорее серые, чем голубые, а волосы не рыжеватые, а светло-каштановые, он объяснил:
– Мне показалось, что мы знакомы, но я, очевидно, ошибся. Моя фамилия Фокс.
– Я знаю, – кивнул тот. – Мне, помоги Боже, приходится знать всех и вся. Как вы думаете, что хуже?.. А вот и полицейская экспертиза. Даже медицину обогнали – нет, и она тоже здесь. Задумайтесь над этим, сделайте милость.
Мы отражаем общую потребность современного мира. Я имею в виду рекламных агентов, к которым я принадлежу.
И жить без нас нельзя, и даже умереть без нас некоторым бедолагам не удается. Сейчас они сделают с него сотню снимков. Кстати, я слышал, что вы прошли сюда через сцену.
– Точно. Я об этом говорил.
– Вы случайно не заметили где-нибудь там чарующее видение неземной красоты? В данном случае блондинку?
– Если вы думаете о Хиби Хит, то не видел. Вы ее потеряли?
– Надеюсь, нет. Она была здесь, а потом исчезла.
– А вы ее… э-э?
– Я ее трубадур. Она мой клиент. Если вам когда-нибудь потребуется… впрочем, с этим можно и нужно повременить. А вот, смотрите, и третье отделение концерта.
Капитан вышел из гримерной, прикрыв за собой дверь.
Шляпы и пальто на нем уже не было. Цепким взглядом он обвел всех присутствующих. Держался он строже, чем раньше, но голос его был скорее мрачный, чем враждебный.
– Мистер Ян Тьюсар погиб от пули, вошедшей в рот и вышедшей из верхней части черепа. Официальное заключение на данный момент – он застрелился. И нет оснований полагать, что окончательное заключение будет другим. Он оставил короткую записку, – капитан поднял руку и показал ее, – она адресована: «Моим друзьям, которые верили в меня». Сейчас я не стану ее зачитывать. Почерк должен пройти специальную экспертизу, но я хотел бы, чтобы кто-то из присутствующих, знакомый с почерком Тьюсара, взглянул на записку. Кто бы мог это сделать?
Взгляды, движения, колебание, шепот.
Всеобщее замешательство прервал голос:
– Я могу.
– Благодарю вас. Ваша фамилия?
– Бек. Феликс Бек. – Он выступил вперед и открыл рот, но не раздалось ни звука. Наконец, словно желая закрепить на все времена чрезвычайно важное и бессмертное сообщение, он громко произнес: – Я учитель Яна Тьюсара. С давних пор.
– Хорошо. – Капитан вручил ему записку. – Это его почерк?
Бек взял листок и стал всматриваться в него. Наступила почти полная тишина, лишь из-за закрытой двери доносились приглушенные голоса и звуки. Он провел по глазам тыльной стороной ладони и снова обратился к записке. Губы его неслышно шевелились. Потом он поднял глаза на присутствующих и тихим, дрожащим голосом спросил:
– Знаете, что он нам пишет? – Он потряс запиской. – Я принадлежу к ним, правда? К друзьям, которые верили в него? Я вас спрашиваю! Вы знаете…
По щекам его скатились две слезинки, и он не смог продолжать.
– Мистер Бек! – резко сказал капитан. – Я задал вам вопрос. Это почерк Тьюсара?
Он протянул руку и забрал у него записку.
Бек кивнул, снова вытер глаза и крикнул:
– Да! Разумеется, его!
– Благодарю вас. – Капитан спрятал листок в карман. – Еще несколько вопросов – и все. Кто-нибудь из присутствующих был в этой комнате, когда Тьюсар покинул сцену и прошел в гримерную?
– Я, – снова заговорил Бек.
– Вы видели, как он вошел в гримерную?
– Да. – Голос Бека был сдержаннее. – Я был неподалеку, я пришел сюда после Лало. Не выдержал и ушел.
Я вошел в гримерную и снова вышел, когда он появился, я был здесь.
– Зачем вы заходили в гримерную?
– Я хотел взглянуть на футляр от скрипки.
– Зачем?
– Хотел убедиться. Мне показалось, что он играет не на своей скрипке.
Раздался ропот, люди зашевелились, и Бек с вызывающим видом окинул присутствующих.
– Я до сих пор так считаю!
– Почему? – нахмурился капитан.
– Звук! Боже мой, слух у меня есть, как вы думаете?
– Вы хотите сказать, скрипка звучала иначе? А что, у Тьюсара была какая-то особенная скрипка?
– Страдивари. И не просто Страдивари, а Страдивари-Оксмана. Этого вам достаточно?
– Не знаю. Тьюсар принес скрипку с собой, когда ушел со сцены?
– Разумеется. Я окликнул его, но он мне не ответил и даже не остановился. Не взглянув на меня, он вошел в гримерную и закрыл за собой дверь. Я хотел войти, еще раз окликнул его, но он велел мне не входить. Я решил оставить его ненадолго одного, тут пришли мисс Моубрей, мистер Кох и мистер Данхэм, а потом и остальные.
– Когда вы вошли в гримерную взглянуть на футляр, там был кто-нибудь?
Бек уставился на него:
– Был?.. Разумеется, нет!
– Пистолета в гримерной вы не заметили?
– Нет, не заметил. Но пистолет лежал в кармане его пальто – по крайней мере, в последнее время так было.
После его концерта в пользу Чехословакии, когда он стал получать письма с угрозами, он не расставался с пистолетом. Я говорил ему, что это глупо, но он не слушал меня.