Страница:
Глядя на яркую жизнь лагуны, Гаспар на время забыл свое одиночество. Но одиночество не забыло о нем. Легкий порыв ветра зашевелил волосы на его голове и донес до его слуха голоса чаек: «Хи! Хи! Хи! Ты на рифе! Ты один! Один!»
Гаспар взглянул по направлению островка, вокруг которого носились птицы. Их печальные голоса казались еще печальнее под этим ясным, синим небом, при ликующих красках тропической природы. Он вернулся к южной бухте не через середину острова, а вдоль восточного берега, где рифы торчали из воды, как ряд острых зубов. Именно сюда принесло течением большую часть груза с «Роны».
«Рона» лежала уже вся под водой, но от нее все еще откалывались отдельные части, всплывавшие среди пенящихся бурных волн бухты. Среди острых рифов было много всякой всячины, и хотя ничто не казалось Гаспару стоящим труда, он все же вошел в воду и усердно вылавливал все, решительно работая как вол, чтобы заглушить тоску одиночества.,.
Волны, пенясь, набегали на острые верхушки рифов, зеленые зонты пальм качались под напором ветра, белый песок сверкал под отвесными лучами солнца и обжигал подошвы Гаспара, неутомимо сносившего на берег выловленную добычу…
Внезапно он остановился и оглянулся на собранную груду предметов. Он вспомнил, как Ив исполнял эту работу, и в первый раз после убийства сердце его наполнилось жалостью к тому, кто теперь лежал мертвый, там в кустах. Порыв горя, который он испытал накануне вечером, был скорее свойством его пылкой натуры. Злоба мгновенно угасла перед лицом смерти и сердце сокрушилось при виде совершенного непоправимого поступка. Чувство жалости к Иву шло от самой глубины его сердца и родилось от жалости к самому себе. Но эта жалость роковым образом открыла дорогу суеверию. Гаспар невольно начал думать о том, как было бы хорошо, вернувшись в палатку, застать там Ива. И тут же он понял, как на самом деле это оказав лось бы страшно. Он громко засмеялся, чтобы отогнать страх, и ему ответил неумолчный плеск моря и крики чаек вдали.
Он не боялся тела Ива, лежавшего в кустах. Правда, за все богатства «Роны» он не пошел бы посмотреть, что с ним сделало тление, и все же Гаспар не боялся его. Наоборот, чтобы победить страх, он именно думал о том, что Ив лежит там в кустах, лежит и не встанет. И все-таки страх возвращался. Он мог бежать откуда угодно, даже из тюрьмы, но как бежать с острова? Эта невозможность бежать и была основой страха у Гаспара.
И вдруг ему показалось, что кто-то стоит сзади него. Он обернулся. Никого. Островок, море и небо были совершенно лишены жизни, и все-таки ему казалось, что кто-то стоит совсем близко, кто-то прикасается к нему…
Окинув еще раз взглядом весь морской простор, как будто ища на нем трубы или паруса, Гаспар повернулся и пошел к пальмам.
В ту минуту, когда он переходил с рифа на песок, он увидел на песке что-то, что заставило его вздрогнуть и остановиться. Это был отпечаток голой ноги.
Это был след, оставленный Ивом, и в нем не было ничего сверхестественного. Но Гаспару он показался ужаснее самой смерти. Он отошел от него, прижав руку к сердцу, не смея оглянуться. Он сам не знал куда идет, ноги привели его к пальмам.
Там он сел, прислонившись спиной к стволу. Дерево стало для него как бы живым существом, он готов был обнять его и прижаться к нему, как к другу, но боялся оглянуться. В это время громкий, резкий, душераздирающий крик раздался над ним. Гаспар вскочил и, прижимаясь к дереву, оглянулся.
Большой черный альбатрос с блестящими глазами и коралловым клювом пролетал над островом. Резко выделяясь на фоне голубого неба, он летел беззвучнее стрелы на неподвижных крыльях. Миновав остров, он крикнул еще раз, потом еще раз его голос донесся издали, а потом он превратился в точку и исчез в лазури.
Гаспар тяжело перевел дух, глядя ему вслед. Потрясение подействовало на него лучше всякого лекарства, обнаружив перед ним всю нелепость его тревоги. Остров сразу освободился от мнимых страхов и ужасов.
V. Лодка
VI. Бегство
VII. Капитан Сажес
VIII. Ром
IX. Договор
Гаспар взглянул по направлению островка, вокруг которого носились птицы. Их печальные голоса казались еще печальнее под этим ясным, синим небом, при ликующих красках тропической природы. Он вернулся к южной бухте не через середину острова, а вдоль восточного берега, где рифы торчали из воды, как ряд острых зубов. Именно сюда принесло течением большую часть груза с «Роны».
«Рона» лежала уже вся под водой, но от нее все еще откалывались отдельные части, всплывавшие среди пенящихся бурных волн бухты. Среди острых рифов было много всякой всячины, и хотя ничто не казалось Гаспару стоящим труда, он все же вошел в воду и усердно вылавливал все, решительно работая как вол, чтобы заглушить тоску одиночества.,.
Волны, пенясь, набегали на острые верхушки рифов, зеленые зонты пальм качались под напором ветра, белый песок сверкал под отвесными лучами солнца и обжигал подошвы Гаспара, неутомимо сносившего на берег выловленную добычу…
Внезапно он остановился и оглянулся на собранную груду предметов. Он вспомнил, как Ив исполнял эту работу, и в первый раз после убийства сердце его наполнилось жалостью к тому, кто теперь лежал мертвый, там в кустах. Порыв горя, который он испытал накануне вечером, был скорее свойством его пылкой натуры. Злоба мгновенно угасла перед лицом смерти и сердце сокрушилось при виде совершенного непоправимого поступка. Чувство жалости к Иву шло от самой глубины его сердца и родилось от жалости к самому себе. Но эта жалость роковым образом открыла дорогу суеверию. Гаспар невольно начал думать о том, как было бы хорошо, вернувшись в палатку, застать там Ива. И тут же он понял, как на самом деле это оказав лось бы страшно. Он громко засмеялся, чтобы отогнать страх, и ему ответил неумолчный плеск моря и крики чаек вдали.
Он не боялся тела Ива, лежавшего в кустах. Правда, за все богатства «Роны» он не пошел бы посмотреть, что с ним сделало тление, и все же Гаспар не боялся его. Наоборот, чтобы победить страх, он именно думал о том, что Ив лежит там в кустах, лежит и не встанет. И все-таки страх возвращался. Он мог бежать откуда угодно, даже из тюрьмы, но как бежать с острова? Эта невозможность бежать и была основой страха у Гаспара.
И вдруг ему показалось, что кто-то стоит сзади него. Он обернулся. Никого. Островок, море и небо были совершенно лишены жизни, и все-таки ему казалось, что кто-то стоит совсем близко, кто-то прикасается к нему…
Окинув еще раз взглядом весь морской простор, как будто ища на нем трубы или паруса, Гаспар повернулся и пошел к пальмам.
В ту минуту, когда он переходил с рифа на песок, он увидел на песке что-то, что заставило его вздрогнуть и остановиться. Это был отпечаток голой ноги.
Это был след, оставленный Ивом, и в нем не было ничего сверхестественного. Но Гаспару он показался ужаснее самой смерти. Он отошел от него, прижав руку к сердцу, не смея оглянуться. Он сам не знал куда идет, ноги привели его к пальмам.
Там он сел, прислонившись спиной к стволу. Дерево стало для него как бы живым существом, он готов был обнять его и прижаться к нему, как к другу, но боялся оглянуться. В это время громкий, резкий, душераздирающий крик раздался над ним. Гаспар вскочил и, прижимаясь к дереву, оглянулся.
Большой черный альбатрос с блестящими глазами и коралловым клювом пролетал над островом. Резко выделяясь на фоне голубого неба, он летел беззвучнее стрелы на неподвижных крыльях. Миновав остров, он крикнул еще раз, потом еще раз его голос донесся издали, а потом он превратился в точку и исчез в лазури.
Гаспар тяжело перевел дух, глядя ему вслед. Потрясение подействовало на него лучше всякого лекарства, обнаружив перед ним всю нелепость его тревоги. Остров сразу освободился от мнимых страхов и ужасов.
V. Лодка
Солнце скрылось за краем моря, залило весь воздух золотым отблеском и погасло. Быстро темнело, небо делалось все синее, все темнее, и в бархатной бездне его зажглись дрожащие огни. Над островом пронесся прохладный ночной ветер.
Пережитые потрясения измучили Гаспара. Крепкий сон овладел им, и он проспал без сновидений почти до самого рассвета.
Проснулся от какого-то звука. Как будто кто-то около палатки ударил один единственный раз в огромный барабан. Он приподнялся на локтях, и сон сразу соскочил с него. Прислушался, но все было тихо. И вдруг снова послышался знакомый звук, но уже издалека: «Бум!»
Жутко было слышать этот звук в таком пустынном месте. Если он был произведен барабаном, то это был барабан великана. Пот струился со лба Гаспара, когда он выбрался из палатки и подошел к пальмам. Ничего и никого! Новый месяц плавал, как серебряная лодочка, среди золотых звезд. Верхушки пальм выделялись на фоне звездного неба – южная ночь была дивно хороша.
Если бы Гаспар знал тропическое море, он не испугался бы этого звука. Его производила дьявол-рыба, которая выбрасывается из моря, перевертывается в воздухе и снова шлепается в воду, вздымая пену и производя этот шум. Но Гаспар ничего не знал об этой рыбе и стоял, напряженно вглядываясь в даль моря, над которым на востоке уже появилась светлая полоса.
И вот зажглась заря, погасила звезды и окрасила небо сначала серым, потом голубым, потом холодным синим светом, быстро перешедшим в нежные теплые тона. Солнце появилось из-за края моря и позолотило вершины гор и верхушки мачт на судах, стоящих в многочисленных гаванях Багамских островов. Ветерок, поднявший волосы на голове Гаспара, пронесся дальше и перелетел на другие острова, где в апельсиновых рощах светящиеся ночные насекомые гасили свои фонарики и отправлялись на покой.
Гаспар не замечал роскошной картины рассвета, развертывавшейся перед ним. Он не отрываясь смотрел вдаль, где качался на волнах какой-то круглый темный предмет, похожий не то на голову пловца, не то на бакен.
Предмет подходил все ближе и ближе, и наконец Гаспар отчетливо различил лодку, которая то держала курс прямо на остров, то становилась к нему боком. Лодка! Избавление от одиночества и страха! Крик, который вырвался из груди Гаспара, далеко разнесся кругом, и ему ответили чайки. Он бросился бежать к коралловой косе, не обращая внимания на следы голых ног Ива на песке и остановился на самом краю ее, заслонив глаза рукой от солнца.
Лодка была теперь видна отлично. Она была пуста, и течение несло ее мимо островка. Гаспар лихорадочно сорвал с себя одежду и башмаки и, не раздумывая, бросился в воду. Ему пришлось плыть против течения, которое несло лодку, но холодная вода вернула ему бодрость. Лодка была уже близко от него, вся белая на изумрудных волнах. Вот ему осталось только полтора метра до нее, – и вот уже он ухватился за ее борт. Лодка слегка накренилась, когда он забирался в нее; она была пустая, на дне ее лежала пара весел и умирающая летучая рыбка.
Пережитые потрясения измучили Гаспара. Крепкий сон овладел им, и он проспал без сновидений почти до самого рассвета.
Проснулся от какого-то звука. Как будто кто-то около палатки ударил один единственный раз в огромный барабан. Он приподнялся на локтях, и сон сразу соскочил с него. Прислушался, но все было тихо. И вдруг снова послышался знакомый звук, но уже издалека: «Бум!»
Жутко было слышать этот звук в таком пустынном месте. Если он был произведен барабаном, то это был барабан великана. Пот струился со лба Гаспара, когда он выбрался из палатки и подошел к пальмам. Ничего и никого! Новый месяц плавал, как серебряная лодочка, среди золотых звезд. Верхушки пальм выделялись на фоне звездного неба – южная ночь была дивно хороша.
Если бы Гаспар знал тропическое море, он не испугался бы этого звука. Его производила дьявол-рыба, которая выбрасывается из моря, перевертывается в воздухе и снова шлепается в воду, вздымая пену и производя этот шум. Но Гаспар ничего не знал об этой рыбе и стоял, напряженно вглядываясь в даль моря, над которым на востоке уже появилась светлая полоса.
И вот зажглась заря, погасила звезды и окрасила небо сначала серым, потом голубым, потом холодным синим светом, быстро перешедшим в нежные теплые тона. Солнце появилось из-за края моря и позолотило вершины гор и верхушки мачт на судах, стоящих в многочисленных гаванях Багамских островов. Ветерок, поднявший волосы на голове Гаспара, пронесся дальше и перелетел на другие острова, где в апельсиновых рощах светящиеся ночные насекомые гасили свои фонарики и отправлялись на покой.
Гаспар не замечал роскошной картины рассвета, развертывавшейся перед ним. Он не отрываясь смотрел вдаль, где качался на волнах какой-то круглый темный предмет, похожий не то на голову пловца, не то на бакен.
Предмет подходил все ближе и ближе, и наконец Гаспар отчетливо различил лодку, которая то держала курс прямо на остров, то становилась к нему боком. Лодка! Избавление от одиночества и страха! Крик, который вырвался из груди Гаспара, далеко разнесся кругом, и ему ответили чайки. Он бросился бежать к коралловой косе, не обращая внимания на следы голых ног Ива на песке и остановился на самом краю ее, заслонив глаза рукой от солнца.
Лодка была теперь видна отлично. Она была пуста, и течение несло ее мимо островка. Гаспар лихорадочно сорвал с себя одежду и башмаки и, не раздумывая, бросился в воду. Ему пришлось плыть против течения, которое несло лодку, но холодная вода вернула ему бодрость. Лодка была уже близко от него, вся белая на изумрудных волнах. Вот ему осталось только полтора метра до нее, – и вот уже он ухватился за ее борт. Лодка слегка накренилась, когда он забирался в нее; она была пустая, на дне ее лежала пара весел и умирающая летучая рыбка.
VI. Бегство
Гаспар причалил к берегу под крики чаек, которые, казалось говорили: «Ты думаешь бежать? Хи! Хи! Хи! А волны, ветер, лазурь неба и моря? Они наши, навсегда, навсегда!»
Выходя на берег, Гаспар чувствовал себя как человек, бежавший из тюрьмы и принужденный вернуться туда. Он торопился, будто спасаясь от погони. Прибежав в палатку, он схватил пояс с деньгами, взял сухарей и несколько жестянок консервов. Но это было далеко не все. Надо было еще запастись пресной водой и взять одежду, оставленную на самом мысу рифа. Он был босой, а почва рифа местами была остра, как нож.
Наконец, изранив до крови ноги, он добрался до своего платья, дрожащими руками надел башмаки и, забрав под мышки одежду, стал быстро возвращаться по рифу; спрыгнув на песок, он побежал, громко разговаривая и размахивая свободной рукой, к лодке.
Когда он добежал до нее, все время опасаясь, что ее вот-вот унесет течением, он бросил в нее платье и стал осторожно сдвигать ее в воду. Но лодка крепко засела в песок и никак не поддавалась его усилиям. И Гаспар ни за что не одолел бы, если б был один. Но он был не один – страх был с ним.
Медленно, но верно, лодка приближалась к воде и, наконец, закачалась на волнах. Тогда он прыгнул в нее и оттолкнулся веслом.
Гаспар был свободен. Течение и весла несли его прочь от острова чаек в открытое море, в том направлении, где кричали чайки: «Вернись! Вернись! Где Ив? Ив? Ив?»
Все дальше и дальше, прочь от островка. Вот уже не слышно голосов чаек. Ничего, кроме шума весел и морского простора.
Теплый ветер рябил голубую поверхность моря. Весла, погружаясь на полфута в воду, казались голубыми. Плававшие в воде обрывки водорослей отсвечивали густым синим цветом. Гаспар греб все медленнее. Он избавился от своего кошмара, но плыть в бесконечном просторе моря, ему, собственно, было некуда. Единственная надежда на спасение заключалась в том, чтобы увидеть судно. Он был весь во власти случая, и ему совсем не было страшно. В сердце его поселилась бессознательная уверенность в том, что спасение придет скоро.
Одиночество исчезло. Оно осталось на острове, вместе с Ивом. Все происшедшее казалось теперь Гас-пару тяжелым сном, а самой тяжелой частью сна был Ив.
Он оделся и сел, сложив руки. Течение несло его, солнце поднималось все выше и выше, ветер по-прежнему дул с юго-востока. Все было тихо, только летучие рыбки изредка выскакивали из воды, сверкали в воздухе и исчезали вновь. Около полудня они появились целой стаей, гонимые каким-то невидимым врагом. Черепаха, плескавшаяся на поверхности воды, при виде лодки ушла в глубину. Большая чайка, точно белое облачко, тихо пролетела над Гаспаром и растаяла в лазури неба.
Все, казалось, отдыхало и нежилось в море и воздухе. Ничто не делало усилий, и ничего не видно было на голубой глади моря, кроме лодки, которую медленно несло куда-то по течению. За несколько часов до заката Гаспар, поднявшийся в лодке, чтобы лучше осмотреть горизонт, увидел на востоке яркое пятно, горевшее как звезда.
Выходя на берег, Гаспар чувствовал себя как человек, бежавший из тюрьмы и принужденный вернуться туда. Он торопился, будто спасаясь от погони. Прибежав в палатку, он схватил пояс с деньгами, взял сухарей и несколько жестянок консервов. Но это было далеко не все. Надо было еще запастись пресной водой и взять одежду, оставленную на самом мысу рифа. Он был босой, а почва рифа местами была остра, как нож.
Наконец, изранив до крови ноги, он добрался до своего платья, дрожащими руками надел башмаки и, забрав под мышки одежду, стал быстро возвращаться по рифу; спрыгнув на песок, он побежал, громко разговаривая и размахивая свободной рукой, к лодке.
Когда он добежал до нее, все время опасаясь, что ее вот-вот унесет течением, он бросил в нее платье и стал осторожно сдвигать ее в воду. Но лодка крепко засела в песок и никак не поддавалась его усилиям. И Гаспар ни за что не одолел бы, если б был один. Но он был не один – страх был с ним.
Медленно, но верно, лодка приближалась к воде и, наконец, закачалась на волнах. Тогда он прыгнул в нее и оттолкнулся веслом.
Гаспар был свободен. Течение и весла несли его прочь от острова чаек в открытое море, в том направлении, где кричали чайки: «Вернись! Вернись! Где Ив? Ив? Ив?»
Все дальше и дальше, прочь от островка. Вот уже не слышно голосов чаек. Ничего, кроме шума весел и морского простора.
Теплый ветер рябил голубую поверхность моря. Весла, погружаясь на полфута в воду, казались голубыми. Плававшие в воде обрывки водорослей отсвечивали густым синим цветом. Гаспар греб все медленнее. Он избавился от своего кошмара, но плыть в бесконечном просторе моря, ему, собственно, было некуда. Единственная надежда на спасение заключалась в том, чтобы увидеть судно. Он был весь во власти случая, и ему совсем не было страшно. В сердце его поселилась бессознательная уверенность в том, что спасение придет скоро.
Одиночество исчезло. Оно осталось на острове, вместе с Ивом. Все происшедшее казалось теперь Гас-пару тяжелым сном, а самой тяжелой частью сна был Ив.
Он оделся и сел, сложив руки. Течение несло его, солнце поднималось все выше и выше, ветер по-прежнему дул с юго-востока. Все было тихо, только летучие рыбки изредка выскакивали из воды, сверкали в воздухе и исчезали вновь. Около полудня они появились целой стаей, гонимые каким-то невидимым врагом. Черепаха, плескавшаяся на поверхности воды, при виде лодки ушла в глубину. Большая чайка, точно белое облачко, тихо пролетела над Гаспаром и растаяла в лазури неба.
Все, казалось, отдыхало и нежилось в море и воздухе. Ничто не делало усилий, и ничего не видно было на голубой глади моря, кроме лодки, которую медленно несло куда-то по течению. За несколько часов до заката Гаспар, поднявшийся в лодке, чтобы лучше осмотреть горизонт, увидел на востоке яркое пятно, горевшее как звезда.
VII. Капитан Сажес
Гаспар не мог отвести от него глаз. Там, где горело это яркое пятно, была жизнь, движение, суета; здесь, вокруг него, – тишина и покой. Ветер посвежел. Лодка весело заплясала на волнах, а яркое пятно парусов росло и приближалось.
По мере того, как Гаспар смотрел, уверенность покидала его. Он верил в возможность счастливого случая, а теперь, когда случай этот принял реальный облик, когда спасение было так близко, он вдруг стал сомневаться. Ему ясно представилась возможность погибнуть, и смерть показалась ему еще невыносимее от того, что он был теперь богат. Двадцать одна золотая монета, из которых каждая весила три двадцатифранковых, – это была первая крупная сумма, выпавшая на его долю в жизни.
А парус все увеличивался. Судно должно было находиться уже недалеко, потому что кругозор с лодки был невелик. Оно шло прямо на лодку, в этом не было никакого сомнения, но оно могло не заметить ее и пройти мимо. Гаспар так ясно представил себе это, что сердце его закипело от гнева, и он послал проклятие неизвестному капитану. Через час солнце сядет – и тогда увидят ли с судна его лодку на волнах?…
Временами Гаспару казалось, что судно изменило курс, потому что долгое время оно не росло и не становилось яснее. Но вот, как-то внезапно, оно лишилось своей красоты, и Гаспар ясно увидел перед собой небольшое парусное судно тонн на 200, делавшее не больше 8 – 9 узлов. Гаспар оглянулся на солнце. До заката оставалось уже немного, и пыль золотого тумана осыпала горизонт. Но и судно точно начало торопиться. Его серые паруса были уже отчетливо видны. Солнце окрасило его золотом и снова придало ему сверкающий вид. От лодки до судна было не больше мили. Гаспар встал и начал неистово, в каком-то исступлении, размахивать своей курткой и кричать против ветра. Золотой корабль несся прямо навстречу, но вдруг с какой-то феерической быстротой паруса и корпус его потускнели, потемнели. Гаспар с ужасом оглянулся – солнце скрылось за горизонтом.
Судно из золотого превратилось в лиловое расплывчатое пятно. Ветер утих и едва дышал. В то мгновение, когда тьма готова была охватить море, Гаспар совсем потерял судно из виду. Но это длилось всего несколько минут. Он снова увидал его, при свете звезд. Оно двигалось медленно, со слабо надутыми парусами.
Гаспар стал грести ему наперерез изо всех сил и кричал так громко, как только мог. Но, должно быть, никто не слышал его, потому что Гаспар не увидел огней. Судно было совсем близко. Гаспар отчетливо видел, как режет воду его нос, он слышал треск снастей и шум парусов. Оно шло мимо, серое и молчаливое, убегая от него, как вор. Он в последний раз крикнул во всю силу своих легких, и – судно откликнулось…
У правого борта появился фонарь, и резкий голос крикнул что-то. Этот крик разом превратил палубу в растревоженный улей. Забегали люди, послышались голоса, появился второй фонарь. Чье-то черное лицо со сверкающими зубами наклонилось над бортом. В следующее мгновение что-то ударило Гаспара в грудь. Это был канат. Он ухватился за него и подтянулся к судну.
Когда лодка ударилась о корпус судна, Гаспар привязал канат к передней скамье и спрятал пояс с деньгами под рубашку. Из суетившейся наверху и неумолчно говорившей толпы упал второй конец каната, и через минуту Гаспар очутился на палубе, окруженный шумной толпой негров. Человек в панаме, который помог ему взобраться и который теперь раздавал направо и налево приказания, был, по-видимому, единственным европейцем на судне.
Покончив с распоряжениями, он взял фонарь из рук негра, стоявшего рядом, и поднес его к лицу Гаспара.
– Француз? – спросил он, устремляя на него пару черных немигающих глаз. Его лицо, освещенное фонарем, было кругло и оказалось добродушным.
– Да, француз, потерпевший крушение и плававший в этой проклятой лодке, пока вы чуть не налетели на нее…
– С какого судна?
– С «Роны», Трансатлантической компании.
– «Рона»! Я видел ее в Гаване. Она погибла?
– Да. Прорвала дно на рифе и затонула со всем, что на ней было.
– Вы – единственный из ее команды?
– Да.
Человек в панаме выругался.
– Ну, ладно! Я вас спас, и лодка моя. Я – капитан Сажес, а мое судно зовется «Прекрасная Арлезианка». Лодка моя, понимаете?
– Ну, конечно, ваша, пожалуйста.
– Она стоит франков пятьсот, а кисть белой краски сотрет с нее имя «Рона». Я нашел вас на плоту, понимаете? Нет, на курином ящике, или на бревне. Идем!
С этими словами он взял Гаспара под руку и повел его в каюту. Посреди нее стоял стол, а над ним висела лампа. Из каюты две двери вели в каюты капитана и помощника, – крошечные помещения, немногим больше собачьей конуры. Капитан бросил свою панаму на стол, открыл шкаф и достал бутылку рома, несколько стаканов и бисквиты.
Думая о том, как этот добродушный круглолицый человек начал свое знакомство с того, что предложил ему участвовать в маленькой плутне, Гаспар сказал:
– Знаете что, а лодка-то совсем и не принадлежала «Роне».
– Но вы говорили…
– Да, но вы не дослушали до конца. Я спасся с «Роны», действительно, на бревне, и добрался до острова чаек. А лодку принесло ко мне течением, и я не видел на ней никакого имени. Я поймал ее и ушел на ней с островка. Вот и все.
Капитан произнес какое-то проклятие и налил два стакана рома, а Гаспар взял бисквит. Маленький человек казался разочарованным. Ему, видимо, очень хотелось поживиться именно на счет Трансатлантической компании. Он сел за стол, закурил сигару и начал расспрашивать спасенного. На некоторые вопросы он не ждал ответа, а отвечал сам.
– «Рона» – да, я видел ее в Гаване. Какой тоннаж? Да, я знаю: семь тысяч. Она и «Роксолана» – это были две сестры. «Роксолана» регулярно заходила в Сен-Пьер. Я знаю ее, я вижу на Мартинике. Не родился там, нет, я родился в Арле, но я тридцать лет провел в этих морях. Да, здесь можно нажить деньги! А вы, говорите, родились в Монпелье? – И, размягченный крепким ромом и радостью встречи с земляком, он продолжал расспрашивать Гаспара о подробностях его приключения.
По мере того, как Гаспар смотрел, уверенность покидала его. Он верил в возможность счастливого случая, а теперь, когда случай этот принял реальный облик, когда спасение было так близко, он вдруг стал сомневаться. Ему ясно представилась возможность погибнуть, и смерть показалась ему еще невыносимее от того, что он был теперь богат. Двадцать одна золотая монета, из которых каждая весила три двадцатифранковых, – это была первая крупная сумма, выпавшая на его долю в жизни.
А парус все увеличивался. Судно должно было находиться уже недалеко, потому что кругозор с лодки был невелик. Оно шло прямо на лодку, в этом не было никакого сомнения, но оно могло не заметить ее и пройти мимо. Гаспар так ясно представил себе это, что сердце его закипело от гнева, и он послал проклятие неизвестному капитану. Через час солнце сядет – и тогда увидят ли с судна его лодку на волнах?…
Временами Гаспару казалось, что судно изменило курс, потому что долгое время оно не росло и не становилось яснее. Но вот, как-то внезапно, оно лишилось своей красоты, и Гаспар ясно увидел перед собой небольшое парусное судно тонн на 200, делавшее не больше 8 – 9 узлов. Гаспар оглянулся на солнце. До заката оставалось уже немного, и пыль золотого тумана осыпала горизонт. Но и судно точно начало торопиться. Его серые паруса были уже отчетливо видны. Солнце окрасило его золотом и снова придало ему сверкающий вид. От лодки до судна было не больше мили. Гаспар встал и начал неистово, в каком-то исступлении, размахивать своей курткой и кричать против ветра. Золотой корабль несся прямо навстречу, но вдруг с какой-то феерической быстротой паруса и корпус его потускнели, потемнели. Гаспар с ужасом оглянулся – солнце скрылось за горизонтом.
Судно из золотого превратилось в лиловое расплывчатое пятно. Ветер утих и едва дышал. В то мгновение, когда тьма готова была охватить море, Гаспар совсем потерял судно из виду. Но это длилось всего несколько минут. Он снова увидал его, при свете звезд. Оно двигалось медленно, со слабо надутыми парусами.
Гаспар стал грести ему наперерез изо всех сил и кричал так громко, как только мог. Но, должно быть, никто не слышал его, потому что Гаспар не увидел огней. Судно было совсем близко. Гаспар отчетливо видел, как режет воду его нос, он слышал треск снастей и шум парусов. Оно шло мимо, серое и молчаливое, убегая от него, как вор. Он в последний раз крикнул во всю силу своих легких, и – судно откликнулось…
У правого борта появился фонарь, и резкий голос крикнул что-то. Этот крик разом превратил палубу в растревоженный улей. Забегали люди, послышались голоса, появился второй фонарь. Чье-то черное лицо со сверкающими зубами наклонилось над бортом. В следующее мгновение что-то ударило Гаспара в грудь. Это был канат. Он ухватился за него и подтянулся к судну.
Когда лодка ударилась о корпус судна, Гаспар привязал канат к передней скамье и спрятал пояс с деньгами под рубашку. Из суетившейся наверху и неумолчно говорившей толпы упал второй конец каната, и через минуту Гаспар очутился на палубе, окруженный шумной толпой негров. Человек в панаме, который помог ему взобраться и который теперь раздавал направо и налево приказания, был, по-видимому, единственным европейцем на судне.
Покончив с распоряжениями, он взял фонарь из рук негра, стоявшего рядом, и поднес его к лицу Гаспара.
– Француз? – спросил он, устремляя на него пару черных немигающих глаз. Его лицо, освещенное фонарем, было кругло и оказалось добродушным.
– Да, француз, потерпевший крушение и плававший в этой проклятой лодке, пока вы чуть не налетели на нее…
– С какого судна?
– С «Роны», Трансатлантической компании.
– «Рона»! Я видел ее в Гаване. Она погибла?
– Да. Прорвала дно на рифе и затонула со всем, что на ней было.
– Вы – единственный из ее команды?
– Да.
Человек в панаме выругался.
– Ну, ладно! Я вас спас, и лодка моя. Я – капитан Сажес, а мое судно зовется «Прекрасная Арлезианка». Лодка моя, понимаете?
– Ну, конечно, ваша, пожалуйста.
– Она стоит франков пятьсот, а кисть белой краски сотрет с нее имя «Рона». Я нашел вас на плоту, понимаете? Нет, на курином ящике, или на бревне. Идем!
С этими словами он взял Гаспара под руку и повел его в каюту. Посреди нее стоял стол, а над ним висела лампа. Из каюты две двери вели в каюты капитана и помощника, – крошечные помещения, немногим больше собачьей конуры. Капитан бросил свою панаму на стол, открыл шкаф и достал бутылку рома, несколько стаканов и бисквиты.
Думая о том, как этот добродушный круглолицый человек начал свое знакомство с того, что предложил ему участвовать в маленькой плутне, Гаспар сказал:
– Знаете что, а лодка-то совсем и не принадлежала «Роне».
– Но вы говорили…
– Да, но вы не дослушали до конца. Я спасся с «Роны», действительно, на бревне, и добрался до острова чаек. А лодку принесло ко мне течением, и я не видел на ней никакого имени. Я поймал ее и ушел на ней с островка. Вот и все.
Капитан произнес какое-то проклятие и налил два стакана рома, а Гаспар взял бисквит. Маленький человек казался разочарованным. Ему, видимо, очень хотелось поживиться именно на счет Трансатлантической компании. Он сел за стол, закурил сигару и начал расспрашивать спасенного. На некоторые вопросы он не ждал ответа, а отвечал сам.
– «Рона» – да, я видел ее в Гаване. Какой тоннаж? Да, я знаю: семь тысяч. Она и «Роксолана» – это были две сестры. «Роксолана» регулярно заходила в Сен-Пьер. Я знаю ее, я вижу на Мартинике. Не родился там, нет, я родился в Арле, но я тридцать лет провел в этих морях. Да, здесь можно нажить деньги! А вы, говорите, родились в Монпелье? – И, размягченный крепким ромом и радостью встречи с земляком, он продолжал расспрашивать Гаспара о подробностях его приключения.
VIII. Ром
Капитан Сажес преуспел с тех пор, как бежал с французского судна и поселился в Сен-Пьере. Начав с самой тяжелой работы, он постепенно разбогател. Расспрашивая Гаспара, он сообщал отрывки из своей личной бродячей жизни. Собственная особа капитана была для него единственным предметом, достойным внимания. У него была потребность постоянно говорить о себе.
Ром еще больше развязал ему язык, и он начал рассказывать Гаспару о себе с такой откровенностью, как будто это был друг, с которым он давно не видался. Не было, по-видимому, ни одного скверного дела, в котором капитан Сажес не участвовал бы со своей «Прекрасной Арлезианкой». Во время испано-американской войны они транспортировали оружие и вообще занимались перевозкой контрабанды, участвуя во всяких темных делах. Кроме судна, у него была еще какая-то сомнительная собственность в Сен-Пьере. Обо всем этом капитан говорил с удивительной откровенностью.
Гаспар слушал его сначала как сквозь сон. Волнения дня утомили его, а ром навевал сладкую дремоту. Под конец он заметил, что смеется над такими вещами, которые трезвого заставили бы его нахмуриться. Гаспар и сам, конечно, не был безгрешен, но всегда честно поступал с товарищами; капитан же, если судить по его рассказам, был порядочный негодяй. Обо всех своих подвигах он говорил очень откровенно, но избегая точных указаний.
Гаспар был в каком-то тумане. После всего пережитого, двух стаканов рома и крепкой сигары, каюта на «Арлезианке» казалась ему дворцом, Сажес – великим человеком, а сам он, Гаспар, – ровней Сажеса. Он подставил капитану свой пустой стакан. Сажес наполнил его, не переставая говорить о том, что никогда не мог простить какой-то Онорине сказанных ею его сопернику слов.
Это напомнило Гаспару об Анизитте и об Иве. Он ударил кулаком по столу.
– Я с ним расправился, – воскликнул он. – Вот, послушайте…
Но капитан Сажес не мог остановиться. Окончив историю Онорины, он перешел к другой, где речь шла о деньгах. Гаспар сидел, положив локти на стол, и ничего не слышал.
– Посмотрите, – сказал он неожиданно. – Что вы на это скажете? Разве это не стоило одного удара ножа?
И он бросил на стол пояс со старинными монетами.
Сажес сразу замолчал. Несморя на свою болтливость, он умел, когда нужно, остановиться. Недаром он из матроса превратился в важную особу, с которой считались на островах Карибского моря.
– Один на один, – продолжал Гаспар, – победа за тем, кто сильнее.
Сажес протянул руку, взял одну монету, посмотрел на нее, потом положил на место.
– Да, конечно, – сказал он. – Так вы убили его? Но где же он достал эти штучки? Монеты ведь очень старые. Он ограбил какой-нибудь музей?
Гаспар кивнул головой с важностью, присущей пьяному.
– Ну да! Он ограбил там одного и не хотел делиться. Это было на острове…
– Ага! – сказал Сажес. – Вы убили его там, на острове? Вы мне нравитесь. А как его звали, вы говорите?
– Ив.
Гаспар, совершенно опьяневший, навалился всем телом на стол и с трудом поднимал отяжелевшие веки.
– А кто же он был?
– Кочегар.
– Но у него, вероятно, было и другое имя? Не могли же его звать просто Ивом?
– Что вы говорите?
Сажес несколько раз повторил свой вопрос, но Гаспар уже не мог понять его. Он уронил голову на стол, инстинктивно прикрыв правой рукой свое сокровище. Капитан крикнул одного из негров и с помощью его вынес Гаспара в каюту помощника. Там они уложили его на койку, капитан положил рядом с ним пояс с золотом и запер дверь на ключ.
Вернувшись к себе, капитан Сажес вынул карту и стал отыскивать на ней остров, о котором ему говорил Гаспар. Он знал острова Карибского моря как свои пять пальцев. Описание Гаспара помогло ему. Он отлично помнил остров с семью пальмами и, взяв карандаш, отметил его на карте крестиком.
Ночь была тиха. Тонкий серп месяца отбрасывал на спокойное море бледный свет. Старый корабль плавно скользил по волнам, и паруса его тихо трепались при легком ветре, как будто он разговаривал сам с собой.
Гаспар проснулся в шесть часов утра. Во рту у него был вкус рома, и он постепенно припомнил все, что произошло вчера, вплоть до того момента, как бросил свое сокровище на стол. Что было после, он уже не помнил. Пояс с деньгами лежал рядом с ним. Гаспар тщательно пересчитал монеты и опять спрятал свое сокровище под курткой.
«Прекрасная Арлезианка» шла к юго-востоку, делая по 8 узлов в час. Утреннее солнце превращало каждую волну в зеркало и море блестело как огромный алмаз. Вдали на горизонте виднелся остров Гаити.
Дверь каюты была уже отперта, и Гаспар вышел на палубу. Капитана не было видно. Негр в коротких панталонах и подтяжках стоял у руля, несколько других что-то делали у фокселя [1]. Дымок, поднимавшийся из камбуза [2], говорил о том, что готовится завтрак. Палуба была свободна от груза, около большой мачты лежала лодка дном вверх.
Гаспар стоял и смотрел на далекий берег Гаити, когда капитан подошел к нему и поздоровался. У Саже-са была в руках подзорная труба, и он внимательно смотрел на линию берега. Он ни словом не упомянул о событиях минувшей ночи. Не отнимая трубы от глаз, он последовательно называл то, что различал вдали.
Слушая его, Гаспар спрашивал себя: «Что он знает? Что я говорил вчера? Я говорил об Иве – но что? Я высыпал деньги на стол. Он, вероятно, собрал их и положил в карман пояса, а пояс положил рядом со мной… Что я мог такое сказать?»
Но что бы ни узнал капитан, он ничем этого не обнаружил. Когда подали завтрак, он позвал Гаспара и за чашкой кофе продолжал болтать так же весело и непринужденно, как накануне.
Гаспар предложил свои услуги, но капитан отказался.
– Вы – мой земляк. Я вас спас, это правда. Но рабочих рук у меня достаточно. Впрочем, в Сен-Пьере мы сочтемся. Вы никогда не были там? Ну, значит, вы ничего хорошего не знаете.
– Конечно, я вам заплачу, – ответил Гаспар, – если только я буду вообще в состоянии отплатить вам за все…
Сажес засмеялся. Смех делал его лицо почти отталкивающим.
Весь день берега Гаити маячили на горизонте. Гаспару, который почти все время простоял у борта, глядя на море, казалось, что оно стало еще синее. Так оно и было: Карибское море – это большое озеро пылающего индиго.
Ром еще больше развязал ему язык, и он начал рассказывать Гаспару о себе с такой откровенностью, как будто это был друг, с которым он давно не видался. Не было, по-видимому, ни одного скверного дела, в котором капитан Сажес не участвовал бы со своей «Прекрасной Арлезианкой». Во время испано-американской войны они транспортировали оружие и вообще занимались перевозкой контрабанды, участвуя во всяких темных делах. Кроме судна, у него была еще какая-то сомнительная собственность в Сен-Пьере. Обо всем этом капитан говорил с удивительной откровенностью.
Гаспар слушал его сначала как сквозь сон. Волнения дня утомили его, а ром навевал сладкую дремоту. Под конец он заметил, что смеется над такими вещами, которые трезвого заставили бы его нахмуриться. Гаспар и сам, конечно, не был безгрешен, но всегда честно поступал с товарищами; капитан же, если судить по его рассказам, был порядочный негодяй. Обо всех своих подвигах он говорил очень откровенно, но избегая точных указаний.
Гаспар был в каком-то тумане. После всего пережитого, двух стаканов рома и крепкой сигары, каюта на «Арлезианке» казалась ему дворцом, Сажес – великим человеком, а сам он, Гаспар, – ровней Сажеса. Он подставил капитану свой пустой стакан. Сажес наполнил его, не переставая говорить о том, что никогда не мог простить какой-то Онорине сказанных ею его сопернику слов.
Это напомнило Гаспару об Анизитте и об Иве. Он ударил кулаком по столу.
– Я с ним расправился, – воскликнул он. – Вот, послушайте…
Но капитан Сажес не мог остановиться. Окончив историю Онорины, он перешел к другой, где речь шла о деньгах. Гаспар сидел, положив локти на стол, и ничего не слышал.
– Посмотрите, – сказал он неожиданно. – Что вы на это скажете? Разве это не стоило одного удара ножа?
И он бросил на стол пояс со старинными монетами.
Сажес сразу замолчал. Несморя на свою болтливость, он умел, когда нужно, остановиться. Недаром он из матроса превратился в важную особу, с которой считались на островах Карибского моря.
– Один на один, – продолжал Гаспар, – победа за тем, кто сильнее.
Сажес протянул руку, взял одну монету, посмотрел на нее, потом положил на место.
– Да, конечно, – сказал он. – Так вы убили его? Но где же он достал эти штучки? Монеты ведь очень старые. Он ограбил какой-нибудь музей?
Гаспар кивнул головой с важностью, присущей пьяному.
– Ну да! Он ограбил там одного и не хотел делиться. Это было на острове…
– Ага! – сказал Сажес. – Вы убили его там, на острове? Вы мне нравитесь. А как его звали, вы говорите?
– Ив.
Гаспар, совершенно опьяневший, навалился всем телом на стол и с трудом поднимал отяжелевшие веки.
– А кто же он был?
– Кочегар.
– Но у него, вероятно, было и другое имя? Не могли же его звать просто Ивом?
– Что вы говорите?
Сажес несколько раз повторил свой вопрос, но Гаспар уже не мог понять его. Он уронил голову на стол, инстинктивно прикрыв правой рукой свое сокровище. Капитан крикнул одного из негров и с помощью его вынес Гаспара в каюту помощника. Там они уложили его на койку, капитан положил рядом с ним пояс с золотом и запер дверь на ключ.
Вернувшись к себе, капитан Сажес вынул карту и стал отыскивать на ней остров, о котором ему говорил Гаспар. Он знал острова Карибского моря как свои пять пальцев. Описание Гаспара помогло ему. Он отлично помнил остров с семью пальмами и, взяв карандаш, отметил его на карте крестиком.
Ночь была тиха. Тонкий серп месяца отбрасывал на спокойное море бледный свет. Старый корабль плавно скользил по волнам, и паруса его тихо трепались при легком ветре, как будто он разговаривал сам с собой.
Гаспар проснулся в шесть часов утра. Во рту у него был вкус рома, и он постепенно припомнил все, что произошло вчера, вплоть до того момента, как бросил свое сокровище на стол. Что было после, он уже не помнил. Пояс с деньгами лежал рядом с ним. Гаспар тщательно пересчитал монеты и опять спрятал свое сокровище под курткой.
«Прекрасная Арлезианка» шла к юго-востоку, делая по 8 узлов в час. Утреннее солнце превращало каждую волну в зеркало и море блестело как огромный алмаз. Вдали на горизонте виднелся остров Гаити.
Дверь каюты была уже отперта, и Гаспар вышел на палубу. Капитана не было видно. Негр в коротких панталонах и подтяжках стоял у руля, несколько других что-то делали у фокселя [1]. Дымок, поднимавшийся из камбуза [2], говорил о том, что готовится завтрак. Палуба была свободна от груза, около большой мачты лежала лодка дном вверх.
Гаспар стоял и смотрел на далекий берег Гаити, когда капитан подошел к нему и поздоровался. У Саже-са была в руках подзорная труба, и он внимательно смотрел на линию берега. Он ни словом не упомянул о событиях минувшей ночи. Не отнимая трубы от глаз, он последовательно называл то, что различал вдали.
Слушая его, Гаспар спрашивал себя: «Что он знает? Что я говорил вчера? Я говорил об Иве – но что? Я высыпал деньги на стол. Он, вероятно, собрал их и положил в карман пояса, а пояс положил рядом со мной… Что я мог такое сказать?»
Но что бы ни узнал капитан, он ничем этого не обнаружил. Когда подали завтрак, он позвал Гаспара и за чашкой кофе продолжал болтать так же весело и непринужденно, как накануне.
Гаспар предложил свои услуги, но капитан отказался.
– Вы – мой земляк. Я вас спас, это правда. Но рабочих рук у меня достаточно. Впрочем, в Сен-Пьере мы сочтемся. Вы никогда не были там? Ну, значит, вы ничего хорошего не знаете.
– Конечно, я вам заплачу, – ответил Гаспар, – если только я буду вообще в состоянии отплатить вам за все…
Сажес засмеялся. Смех делал его лицо почти отталкивающим.
Весь день берега Гаити маячили на горизонте. Гаспару, который почти все время простоял у борта, глядя на море, казалось, что оно стало еще синее. Так оно и было: Карибское море – это большое озеро пылающего индиго.
IX. Договор
Гаспар был вполне взрослый человек и часто соприкасался с грубой стороной человеческой жизни. Однако в его натуре осталось много детского. Провансалец не стареет: он постепенно высыхает под жаркими лучами солнца и наконец умирает. Но сердце у него остается детским до конца – богатым воображением, непосредственным, скорым на смех и слезы, любящим яркие краски и склонным к крайностям. Таким провансалец остается всю жизнь.
Эти качества отличали и капитана Сажеса. Они сквозили в его склонности преувеличивать свои подвиги, в его живости, в цветке, который он всегда носил в петлице, сходя на берег – только детского в нем было мало. Он отлично умел приказывать. Гаспар не мог надивиться дисциплине, которую он нашел на корабле. Когда капитана не было видно, негры кричали и болтали без умолку, но стоило ему только появиться, как они умолкали, точно стая птиц при появлении ястреба. Приказания его исполнялись мгновенно, хотя никогда он не кричал громче, чем нужно, и не бранился. Вся команда его была с Барбадоса и говорила по-английски. Капитан Сажес владел четырьмя языками: французским, испанским, английским и португальским. Эти знания много способствовали его успехам.
Однажды ночью Гаспар вошел в каюту и застал капитана сидящим над картой.
– Если ветер продержится, – сказал он, заметив Гаспара, – мы сегодня на рассвете увидим Мартинику. Что вы намерены делать, когда мы прибудем в порт?
– Не знаю, – ответил Гаспар, садясь против него. – Начну с того, что сделаю сообщение в Трансатлантическую компанию, получу полагающееся мне жалованье и попытаюсь добиться, чтобы мне уплатили за потерянное имущество.
– Ну, на вашем месте я бы этого не делал, – сказал Сажес.
– Почему?
– Да так. Явитесь в контору, получите свое жалованье, а насчет вознаграждения за имущество лучше не говорите. Не следует шевелить мутную воду. Придется многое порассказать. Будут выспрашивать и выворачивать наизнанку, а это едва ли выгодно для человека, которому есть что скрывать.
– Скрывать? – удивился Гаспар.
– Ну да. Вас будут допрашивать: кто был механиком, да был ли второй кочегар, да как его звали.
Капитан Сажес, говоря это, устремил свой пристальный взгляд на Гаспара, и видя, как у того пот выступил на лбу, засмеялся и продолжал:
– Вам неудобно будет сказать, что товарищ был что он спасся вместе с вами, что его звали Ив, что на нем был пояс с украденным золотом, что вы убили его, а деньги взяли себе. Вы, может быть, этого просто так не скажете, но выражение вашего лица может внушить людям подозрение, а подозрения поведут к розыскам… Вам надо было сжечь его тело. Гаспар, слушая капитана, испытывал такое ощущение, как будто ему в грудь всадили нож. Так, значит, он все рассказал этому человеку? Он не испытывал того, что переживает преступник, когда видит, что его преступление раскрыто. Он чувствовал себя невинным, и не упреки совести покрыли его лоб холодным потом. Его охватил ужас от сознания, что, опьяненный ромом, он неверно представил все происшедшее, и капитан Сажес принял его за убийцу. На минуту он онемел. Потом, протянув руки вперед, как бы отталкивая что-то от себя, он крикнул:
Эти качества отличали и капитана Сажеса. Они сквозили в его склонности преувеличивать свои подвиги, в его живости, в цветке, который он всегда носил в петлице, сходя на берег – только детского в нем было мало. Он отлично умел приказывать. Гаспар не мог надивиться дисциплине, которую он нашел на корабле. Когда капитана не было видно, негры кричали и болтали без умолку, но стоило ему только появиться, как они умолкали, точно стая птиц при появлении ястреба. Приказания его исполнялись мгновенно, хотя никогда он не кричал громче, чем нужно, и не бранился. Вся команда его была с Барбадоса и говорила по-английски. Капитан Сажес владел четырьмя языками: французским, испанским, английским и португальским. Эти знания много способствовали его успехам.
Однажды ночью Гаспар вошел в каюту и застал капитана сидящим над картой.
– Если ветер продержится, – сказал он, заметив Гаспара, – мы сегодня на рассвете увидим Мартинику. Что вы намерены делать, когда мы прибудем в порт?
– Не знаю, – ответил Гаспар, садясь против него. – Начну с того, что сделаю сообщение в Трансатлантическую компанию, получу полагающееся мне жалованье и попытаюсь добиться, чтобы мне уплатили за потерянное имущество.
– Ну, на вашем месте я бы этого не делал, – сказал Сажес.
– Почему?
– Да так. Явитесь в контору, получите свое жалованье, а насчет вознаграждения за имущество лучше не говорите. Не следует шевелить мутную воду. Придется многое порассказать. Будут выспрашивать и выворачивать наизнанку, а это едва ли выгодно для человека, которому есть что скрывать.
– Скрывать? – удивился Гаспар.
– Ну да. Вас будут допрашивать: кто был механиком, да был ли второй кочегар, да как его звали.
Капитан Сажес, говоря это, устремил свой пристальный взгляд на Гаспара, и видя, как у того пот выступил на лбу, засмеялся и продолжал:
– Вам неудобно будет сказать, что товарищ был что он спасся вместе с вами, что его звали Ив, что на нем был пояс с украденным золотом, что вы убили его, а деньги взяли себе. Вы, может быть, этого просто так не скажете, но выражение вашего лица может внушить людям подозрение, а подозрения поведут к розыскам… Вам надо было сжечь его тело. Гаспар, слушая капитана, испытывал такое ощущение, как будто ему в грудь всадили нож. Так, значит, он все рассказал этому человеку? Он не испытывал того, что переживает преступник, когда видит, что его преступление раскрыто. Он чувствовал себя невинным, и не упреки совести покрыли его лоб холодным потом. Его охватил ужас от сознания, что, опьяненный ромом, он неверно представил все происшедшее, и капитан Сажес принял его за убийцу. На минуту он онемел. Потом, протянув руки вперед, как бы отталкивая что-то от себя, он крикнул: