Страница:
36) Левитин А., Шавров В. "История русской церковной смуты" М. 1963 Машинопись, с. 122.
37) Штеле Г. Я. "Восточная политика Ватикана". 1917-1975 Изд. Р. Пипер и Ко Мюнхен-Цюрих, 1975.
После высылки из России митрополит Роспа Цеплак стал официально главой католиков в России. Судебный процесс над ним был вызван во званием, в котором он призвал народ не отдавать церковные ценности. Мотивы и аргументы - те же, что и в обращении Патриарха Тихона (канонические положения церковные)
38) К делу б. Патриарха Тихона, с. 38.
39) "Журнал Московской Патриархии". 1970. N 2, с. 14.
40) Владыки перед судом народа. "Известия ВЦИК". 27 февраля 1923 года. N 44, с. 60.
41) Левитин А., Шавров В. "Очерки по истории русской церковной смуты 20-30 гг. т. 2. М., 1963. Машинопись, с. 15.
42) Трифонов И. "Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа" (1921-1937). ГИЗ "Политическая литература". М.. 1960, с 34
43) Там же.
44) "Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет". 1917-1932. М, 1932, с 120.
45) Регельсон Л. "Трагедия Русской Церкви", с. 90.
46) Петербургская тюрьма, построена в 1893 г. на Выборгской стороне. Состоит из двух крестообразных в плане корпусов.
47) Прот. А. Введенский. "Церковь и революция" (Уход Патриарха Тихона). Доклад во дворце Урицкого. 4 июня 1922 г. Пг., 1922, с 14
48) Там же, с. 19.
49) Митрополит Антоний (Храповицкий). Белоэмигрантское "Новое время". См. "Живая Церковь". N 10. 1 октября 1922 г., с. 4.
50) Польский М., протопресв. "Новые мученики российские" Сведения о мучениках и исповедниках Русской Церкви, биографические данные о епископах и документы о внутрицерковной борьбе после 1927 года. т. 1 Собрание материалов. Джорданвилль, 1949, с. 214.
ВЕЛИКОЕ ЛИЦЕДЕЙСТВО
В мае 1922-го года государственные органы "заинтересовала" личность митрополита Петроградского Вениамина (Казанского).
Его предварительно известили, что он будет привлечен к суду за сопротивление изъятию ценностей из храмов и взяли с него подписку о невыезде из Петрограда.
29-го мая, на следующий день после обращения митрополита к пастве с предупреждением не общаться с тремя обновленческими священниками - Введенским, Красницким и Белковым, - Владыка Вениамин был арестован. Он прохаживался по Никольскому кладбищу в Александро-Невской Лавре, когда прибежал взволнованный келейник и сообщил, что в митрополичьих покоях происходит обыск. Прибывшему митрополиту объявили о его аресте. [1]
О митрополите Вениамине, связи с печальными событиями этого времени во всем Петрограде, следует говорить особо.
Полоса изъятия церковных ценностей до Петрограда дошла сравнительно поздно: в середине марта 1922-го года.
Главой Петроградской епархии с лета 1917-го года был митрополит Вениамин.
Петроградцы давно его знали и были глубоко привязаны к нему за его доброту, доступность и неизменно-сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве, к нуждам ее отдельных членов. Митрополит Вениамин, уже будучи в сане митрополита, охотно отправлялся по просьбам совершать требы в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда. Рабочий, мастеровой люд, часто приглашал его для совершения крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы, в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана.
Приемная его была постоянно переполнена, главным образом, простыми людьми. Иногда он до позднего вечера выслушивал своих посетителей, никого не отпускал без благостного совета, теплого утешения, забывая о своем отдыхе и сне.
Проповеди его были просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности. Но именно незамысловатость и огромная искренность проповедей митрополита делала их доступными для самых широких слоев населения, которое массами наполняло церковь, когда предполагалось служение митрополита.
Даже среди иноверцев и инородцев митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел немало близких друзей, которые несмотря на разницу верований, преклонялись перед чистотой и кротостью его светлой души и шли к нему в тяжкую минуту за советом и духовным утешением.
Он был необыкновенно чуток к бедным, переживал нужды своей паствы, помогал всем, кому мог; в случае надобности - просил, хлопотал.
Если в России в то мрачное время и был человек абсолютно, искренне "аполитичный", то это был митрополит Вениамин. Это было в нем не вынужденным, не результатом какой-либо внутренней борьбы и духовных преодолений, а естественным, как дыхание.
Всякую политику он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных. Политика для него просто не существовала. Политические проблемы не вызывали в нем никакой реакции. Ни страха, ни расчета здесь не было. С известной точки зрения, может быть, это был недостаток, уход от жижи, но так было. Из духовного облика митрополита нельзя исключить эту черту, тем более, что она очень характерна для его в высшей степени цельной натуры.
Таков был тот, на долю которого выпало в качестве главы Петроградской епархии столкнуться с подступавшей все ближе волной изъятия церковных ценностей.
Нетрудно было предугадать, зная характер митрополита, как отнесется он к изъятию. В этом вопросе для него не существовало колебаний. Самое главное - спасение гибнущих братьев Если можно, хотя немногих, хотя едину душу живую исторгнуть из объятий голодной смерти - все жертвы оправдываются.
Митрополит был большим любителем церковного благолепия. Для него, как и для простого верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом. Но силой своего проникновенного духа он отбрасывал в сторону эти настроения и чувствования, в его глазах совершенно невесомые сравнительно с задачей - спасение людей.
В этом отношении он шел дальше Патриарха и не видел никаких препятствий к сдаче даже священных сосудов, лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг.
Но наряду с этим, ему представлялось необходимым всячески стремиться к тому, чтобы отдача церковного имущества носила характер именно добровольный, характер пожертвования.
Ему, несомненно, претила процедура изъятия, какого-то сухого, казенного, принудительного акта - отдачи из-под палки, под давлением страха и угроз.
Он был заранее уверен или, по крайней мере, питал надежду, что население горячо и единодушно отзовется на его призыв, что оно пожертвует во славу Божию, во имя долга христианского с радостью все, что только возможно.
Для чего же прибегать, хотя бы только внешним образом, к насилию, ненужному и оскорбительному для населения, в этом святом деле?
Другая, вызываемая давлением обстоятельств предпосылка к пожертвованию церковных ценностей, должна была, по его мнению, заключаться в народном контроле над расходованием всего пожертвованного.
Население заранее было убеждено, что вторгаясь грубейшим образом в сферу интимнейших чувств верующих, отнимая у них то, что украшало храмы и богослужения и ими же пожертвовано на храм, власть в то же время ни единого гроша из отнятого ею не передаст по объявленному назначению. На этой почве могли возникнуть протесты и кровавые столкновения и в Петрограде.
Существовало для митрополита еще одно препятствие к исполнению требований власти. Препятствие, которое для него было непреодолимым. Благословить насильственное изъятие церковных предметов он не мог, ибо считал такое насилие кощунством.
Если бы власть настаивала на принудительном характере изъятия, то ему оставалось бы лишь отойти в сторону, не скрывая своего отношения к насилию. Это вряд ли содействовало бы умиротворению умов, как бы митрополит ни настаивал на необходимости пассивного, спокойного отношения.
Впрочем, даже благословение митрополитом насильственного изъятия не изменило бы положения: в результате получилась бы только потеря митрополитом своего духовного авторитета.
Петроградский совет, по-видимому, был недостаточно посвящен в глубокие политические расчеты московского центра. Петроградская власть искренне считала, что единственная цель декрета об изъятии - это получение в свое распоряжение церковных ценностей на нужды голодающих. Поэтому Петроградский совет вначале в этом вопросе держался примирительной политики.
Члены комиссии "Помгола" (помощь голодающим) при Петроградском совете начали "кампанию по изъятию" с неоднократных визитов в "Правление Общества Православных Приходов".
Придавая этому учреждению большое значение (весьма преувеличенное) в смысле влияния на верующие массы, члены "Помгола" стремились сообща с Правлением выработать такой порядок отдачи ценностей, который был бы наиболее приемлемым для этих масс.
Со своей стороны. Правление, оказавшееся неожиданно для себя в роли посредника между населением и властью, проявило большую уступчивость. Оно еще более, чем члены "Помгола", боялось стихийных беспорядков и кровавых осложнений.
Смягчить форму изъятия, не затрагивать, по возможности, религиозных чувств населения - к этому сводились, в сущности, все пожелания Правления. Вначале оно встретило известный отклик и в среде "Помгола". Митрополит находился в курсе переговоров.
Наконец, 5-го марта 1922-го года митрополит получил официальное приглашение - пожаловать на завтрак в "Помгол" для участия в выработке инструкции о порядке исполнения декрета о церковных ценностях.
6-го марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц, в числе которых находился бывший присяжный поверенный и юрист, консультант Лавры Иван Михайлович Ковшагов. Владыка представил Комиссии собственноручно им написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, в корректном тоне указывалось:
а) Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние;
б) для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта:
в) для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители верующих.
В конце Владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то по своему пастырскому долгу, он должен будет осудить всякое активное содействие такому изъятию. При этом митрополит ссылался на тут же процитированные им каноны.
Митрополит встретил в "Помголе", как это удостоверялось и в обвинительном акте, самый благожелательный прием.
Выставленные им предложения даже не обсуждались детально, до такой степени они казались приемлемыми. Общее настроение было светлым, митрополит встал, благословил всех и со слезами сказал, что если так, то он собственными руками снимет ризу с Казанского образа Богоматери и отдаст ее на нужды голодающих братьев.
Но увы, вся эта иллюзия соглашения оказалась быстротечной. Московский центр, по-видимому, остался недоволен Петроградским советом, не уразумевшем истинных целей похода на церковные ценности. Перспектива изъятия по добровольному соглашению с духовенством, пожалуй, увеличила бы престиж последнего, что вовсе не улыбалось врагам Церкви. Не соглашение, а раскол, не примирение, а война. Таков был лозунг, о котором не догадался Петроградский совет.
Надо думать, что Петроградскому совету было сделано соответствующее разъяснение или внушение и когда уполномоченные митрополита явились, как было условлено, через несколько дней в "Помгол", чтобы поговорить о деталях соглашения, то они встретили там совершенно другое настроение и даже других представителей "Помгола".
Посланцам митрополита было весьма сухо объявлено, что ни о каких "пожертвованиях", ни о каком участии представителей верующих в контроле не может быть и речи. Церковные ценности будут изъяты в административном порядке. Остается условиться лишь о дне и часе, когда духовенство должно будет сдать власти "принадлежащее государству" имущество.
Представители митрополита заявили, что они не уполномочены вести переговоры на этой почве и удалились.
Легко понять, как глубоко был потрясен митрополит докладом своих представителей! Было ясно, что все его планы и надежды рушились.
Однако он не мог легко расстаться с тем, что считал уже достигнутым. Он отправил в "Помгол" вторичное заявление, в котором, ссылаясь на уже состоявшееся соглашение, вновь перечислил свои соображения, настаивая на них и указывая, что вне этого порядка он не видеть возможности способствовать умиротворению масс и благословить верующих на какое-либо содействие изъятию ценностей.
На это заявление никакого ответа не последовало. Всякие переговоры были прекращены. Чувствовалось приближение грозы.
Между тем, кое-где в Петрограде уже начались описи и изъятия, по преимуществу в небольших церквах.
Особо острых столкновений, однако, не было. Вокруг церквей собирались, обыкновенно, толпы народа. Они негодовали, роптали, кричали по адресу членов советской комиссии и "изменников" - священников бранные слова, изредка имели место оскорбления действием, наносили побои милиционерам, бросали камни в членов комиссии, но ничего серьезного не было. Самые "возмущения" не выходили за пределы обычных нарушений общественной тишины и порядка.
Власти тоже, по-видимому, не думали о муссировании этих событий. Но в ближайшие дни предстояло изъятие ценностей из главных храмов. Многое заставляло думать, что тут не обойдется так благополучно. Власти подготовляли какие-то особые меры. Население глухо волновалось.
В эти же дни произошли события, оказавшие решительное и неожиданное влияние не только на изъятие ценностей и на судьбу митрополита, но и на положение всей Русской Церкви. События эти послужили тем зародышем, из которого в скором времени выросла так называемая "Живая Церковь" (обновленцы).
В те дни никто еще не предвидел возникновения раскола среди духовенства. Наблюдались, конечно, разногласия, чувствовалось, что среди духовенства есть элементы авантюрного характера, склонного пойти на все требования власти, но серьезного значения им не придавали.
Духовенство держало себя пассивно, даже "лояльно". Для раскола нужен был, если не повод, то предлог и притом демагогического порядка. Этот предлог был найден, не без усиленного подстрекательства, разумеется, со стороны врагов религии и Церкви.
Наступившая заминка после сорванного соглашения по вопросу об изъятии давала возможность фрондирующей, недовольной части духовенства выступить под флагом необходимости безотлагательной сдачи церковных ценностей.
24-го марта 1922-го года в "Петроградской Правде" появилось письмо за подписью 12-ти лиц, среди которых были и будущие столпы "Живой Церкви": священники Красницкий, Введенский, Белков, Боярский и другие. Авторы письма решительно отмежевывались от остального духовенства, укоряли его в контрреволюции, требовали немедленной и безусловной отдачи всех церковных ценностей и т.д.
Надо, однако сказать, что несмотря на вызывающий тон письма, авторы его не могли не признать (такова была сила правды), что следовало бы все-таки во избежание оскорбления религиозных чувств православного населения, чтобы в контроле участвовали представители верующих.
Нужно также заметить, что в числе подписавших письмо были лица просто недальновидные, увлеченные своими товарищами и впоследствии глубоко раскаявшиеся в подписании этого письма. Враги Церкви торжествовали. Раскол был налицо. Нужно было только всячески его раздувать и углублять, а на это Советы мастера.
Петроградское духовенство было невероятно поражено и возмущено письмом 12-ти, в котором оно имело полное основание усматривать все признаки клеветнического доноса. На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторам письма пришлось выдержать жестокий отпор.
Главным защитником выступления 12-ти был Введенский, произнесший пространную речь, чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что он уже чувствует за собой могущественную "руку".
Митрополит со свойственной ему кротостью постарался успокоить разбушевавшиеся страсти. Для него самым главным было предотвратить кровавые столкновения между верующими и властью.
Медлить было нельзя. Положение становилось все более напряженным. Было решено вступить в новые переговоры с властью, и по настоянию митрополита задача эта была возложена на Введенского и Боярского, как на лиц, удовлетворяющих власть. Этот выбор одобрили.
Новые посланцы быстро уладили дело. Между митрополитом и Петроградским советом состоялось формальное соглашение, изложенное в ряде пунктов и напечатанное в "Правде" в начале апреля. Кое-каких уступок для Церкви все-таки удалось добиться. Самое существенное было то, что верующим предоставлялось право заменять подлежащие изъятию церковные предметы другим равноценным имуществом.
Митрополит обязался, со своей стороны, обратиться к верующим с соответствующим воззванием, которое и было напечатано в том же номере газеты. В этом воззвании митрополит, не отступая от свой принципиальной точки зрения, умолял верующих не сопротивляться даже в случае применения насилия при изъятии.
Казалось бы, с этого момента все споры и недоразумения между духовенством и властью следовало считать законченными.
Изъятие проходило с большой интенсивностью. Серьезных препятствий не встречалось, если не считать отдельных случаев народных скоплений и обоюдных оскорблений. В конце концов изъятие было произведено всюду с таким успехом, что сам глава местной милиции вынужден был констатировать в официальном донесении вполне спокойное проведение кампании.
Но грянул гром, и с совершенно неожиданной стороны.
Введенский. Белков и Красницкий, выдвинувшиеся за эти дни, - не желали останавливаться на своем пути.
Благодаря содействию и подстрекательству врагов Церкви, перед ними открывалась новая грандиозная перспектива - захватить в свои руки церковную власть и пользоваться ею под крылышком известных органов.
В начале мая в Петрограде разнеслась весть о церковном перевороте, произведенном группой этих священников, об "устранении Патриарха Тихона от церковной власти". Точных сведений никто, впрочем, не имел.
Введенский, возвратившийся после "переворота" из Москвы в Петроград, направился прямо к митрополиту и заявил ему об образовании нового, высшего церковного управления и о назначении его. Введенского, главой управления по Петроградской епархии.
В ответ на это со стороны митрополита последовал шаг, которого, вероятно, никто не ожидал, зная удивительную душевную мягкость и кротость Владыки. Всему есть предел. Митрополит проявлял величайшую уступчивость, пока речь шла только о церковных ценностях. Цель изъятия и, с другой стороны, опасность, угрожающая верующим, оправдывали такую линию поведения.
Митрополит не только разумом, но и инстинктом искренне и глубоко верующего христианина сразу понял, что речь идет уже не о "священных сосудах". Волна мятежа подступает к Церкви. И митрополит ответил категорическим отказом признать такое положение.
Этим митрополит не ограничился. На другой же день вышло постановление Владыки, по смыслу которого Введенский был объявлен находящимся "вне Православной Церкви", с указанием всех мотивов этого постановления.
Впрочем, кротость Владыки сказалась и тут. В постановлении было сказано: "Пока Введенский не признает своего заблуждения и не откажется от него".
Постановление, напечатанное немедленно в газетах, вызвало ярость со стороны советской власти.
В первое время озлобление было так велико с их стороны, что совсем забылся провозглашенный принцип "невмешательства" в церковную жизнь.
Заголовки газет запестрели о том, что митрополит Вениамин осмелился отлучить от Церкви священника Введенского: "Меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита!"
Нечего и говорить, что все эти бешеные выкрики выдавали окончательно и закулисное участие врагов Церкви в "живо-церковной интриге", о чем, впрочем, все догадывались.
Однако, после бешеных атак первых дней наступило некоторое раздумье. Обаяние митрополита среди верующих было очень велико. Отлучение Введенского не могло не произвести на них огромного впечатления.
Физически уничтожить митрополита было нетрудно, но возвещенное им постановление пережило бы его и могло создать серьезные последствия, угрожавшие в зародыше раздавить новую "обновленческую" церковь. Решили, поэтому, испробовать другой путь - путь угроз и компромиссов. Через несколько дней после отлучения к митрополиту явился Введенский в сопровождении бывшего председателя Петроградской ЧК, Петроградского коменданта Бакаева, который с этой должностью совмещал должность чего-то вроде "обер-прокурора" при вновь образовавшемся "Революционном епархиальном управлении".
Введенский и Бакаев предъявили митрополиту ультиматум: либо он отменит свое постановление о Введенском, либо против него и ряда других духовных лиц будет на почве изъятия церковных ценностей возбужден процесс, в результате которого погибнут и он, и наиболее близкие ему лица. Митрополит спокойно выслушал предложение и ответил категорическим отказом. Введенский и Бакаев удалились, осыпав митрополита угрозами.
Митрополит ясно понимал, что угрозы эти не тщетны и что с того момента, как он стал поперек дороги большевикам, в связи с образованием "Обновленческой церкви", он обречен на смерть. Но сойти с избранного пути он не пожелал.
Предчувствуя, что ему придется вступить на многострадальный путь, он приготовился к ожидавшей его участи, отдал наиболее важные распоряжения по епархии, повидался со своими друзьями и простился с ними.
Предчувствия не обманули митрополита. Через несколько дней, вернувшись после богослужения в Лавру, он застал у себя "гостей" - следователя, агентов и охрану. У него произвели тщательный, но безрезультатный обыск.
Затем ему было объявлено, что против него и еще некоторых лиц возбуждено уголовное дело, в связи с сопротивлением изъятию церковных ценностей, и что он с этого момента находится под домашним арестом.
Этот льготный арест продолжался недолго - 2 или 3 дня, по истечении которых митрополита увезли в дом предварительного заключения, где он находился все дальнейшее время, до своей мученической кончины.
Дело катилось по уготовленным рельсам советского "правосудия".
Кроме митрополита по делу привлечено было большинство членов "Правления общества православных приходов", настоятели некоторых церквей, члены различных причтов и просто люди, попавшиеся во время уличных беспорядков при изъятии ценностей, - всего 87 человек. [2]
Этот процесс возбудил огромное волнение в городе. Сотни лиц, семьи обвиняемых, их друзья, стали метаться по городу, хлопоча об освобождении заключенных и спеша запастись защитниками.
Существовавшая тогда еще легальная организация Красного Креста (имеющая целью помогать политическим заключенным) и разные другие общественные кружки и организации считали желательным, чтобы защиту митрополита взял на себя бывший присяжный поверенный Я. С. Гуревич, который с момента прихода новой власти оставил адвокатуру и в судах не выступал. Но было ясно, что именно это обстоятельство, т.е. отношение Гуревича к новой власти и юстиции в данном случае оказывалось препятствием к его участию, ввиду исторического значения процесса для Русской Церкви в целом. Так смотрел на этот вопрос и сам Гуревич. Кроме этого возникало еще одно тактическое, так сказать, препятствие - его еврейское происхождение.
Защита митрополита была тяжелой и ответственной задачей. В таком деле и при такой обстановке возможны со стороны защиты промахи и неудачи, от которых никто не застрахован. Но если они постигнут русского адвоката, никто его в них не упрекнет, тогда как защитник-еврей при всей его добросовестности, может сделаться мишенью для нападок со стороны групп и лиц, антисемитски настроенных.
Все эти переговоры и сомнения были разрешены неожиданно быстро: сам митрополит обратился из заключения к Гуревичу с просьбой взять в свои руки его защиту, не колеблясь и не сомневаясь, ибо он. Владыка, ему безусловно доверяет. Все вопросы были исчерпаны этим заявлением и Гуревич немедленно принял на себя защиту.
Процесс начался в субботу 10-го июня 1922-го года. Заседание советского революционного трибунала проходило в зале филармонии на углу Михайловской и Итальянской улиц.
В этот день с раннего утра толпа народа запрудила Михайловскую, Итальянскую и часть Невского проспекта. Несколько десятков тысяч человек стояли там несколько часов в ожидании прибытия подсудимых в трибунал. Стояли неподвижно, в благоговейной тишине. Милиция не разгоняла это страшное молчаливое собрание.
Наконец показался экипаж, в котором везли митрополита под эскортом конных стражников. Толпа загудела. Почти все опустились на колени и запели: "Спаси, Господи, люди Твоя..." Митрополит благословлял народ. Почти у всех на глазах были слезы
Центром всего громадного процесса был митрополит Вениамин. На нем сосредоточивалось все внимание - и врагов и благоговевшей перед ним верующей массы, заполнившей зал заседания, и прочей публики, неверующей или инаковерующей, но относившейся в течение всего процесса к митрополиту с исключительным сочувствием, как к явной и заранее обреченной жертве.
Особняком, разумеется, стояли те "посетители", которые в большом количестве направлялись в трибунал властью "по нарядам", для того, чтобы создать соответствующее настроение
Другая замечательная личность на процессе - настоятель Троице-Сергиева подворья архимандрит Сергий (Шеин) Большое сходство и в то же время яркий контраст с митрополитом Сходство - в глубокой вере и готовности за нее пострадать Разница - в характере и темпераменте. Митрополит не боялся смерти, но он и не искал ее Он спокойно шел навстречу ожидавшей его участи, отдавшись на волю Божию.
37) Штеле Г. Я. "Восточная политика Ватикана". 1917-1975 Изд. Р. Пипер и Ко Мюнхен-Цюрих, 1975.
После высылки из России митрополит Роспа Цеплак стал официально главой католиков в России. Судебный процесс над ним был вызван во званием, в котором он призвал народ не отдавать церковные ценности. Мотивы и аргументы - те же, что и в обращении Патриарха Тихона (канонические положения церковные)
38) К делу б. Патриарха Тихона, с. 38.
39) "Журнал Московской Патриархии". 1970. N 2, с. 14.
40) Владыки перед судом народа. "Известия ВЦИК". 27 февраля 1923 года. N 44, с. 60.
41) Левитин А., Шавров В. "Очерки по истории русской церковной смуты 20-30 гг. т. 2. М., 1963. Машинопись, с. 15.
42) Трифонов И. "Очерки истории классовой борьбы в СССР в годы НЭПа" (1921-1937). ГИЗ "Политическая литература". М.. 1960, с 34
43) Там же.
44) "Воинствующее безбожие в СССР за 15 лет". 1917-1932. М, 1932, с 120.
45) Регельсон Л. "Трагедия Русской Церкви", с. 90.
46) Петербургская тюрьма, построена в 1893 г. на Выборгской стороне. Состоит из двух крестообразных в плане корпусов.
47) Прот. А. Введенский. "Церковь и революция" (Уход Патриарха Тихона). Доклад во дворце Урицкого. 4 июня 1922 г. Пг., 1922, с 14
48) Там же, с. 19.
49) Митрополит Антоний (Храповицкий). Белоэмигрантское "Новое время". См. "Живая Церковь". N 10. 1 октября 1922 г., с. 4.
50) Польский М., протопресв. "Новые мученики российские" Сведения о мучениках и исповедниках Русской Церкви, биографические данные о епископах и документы о внутрицерковной борьбе после 1927 года. т. 1 Собрание материалов. Джорданвилль, 1949, с. 214.
ВЕЛИКОЕ ЛИЦЕДЕЙСТВО
В мае 1922-го года государственные органы "заинтересовала" личность митрополита Петроградского Вениамина (Казанского).
Его предварительно известили, что он будет привлечен к суду за сопротивление изъятию ценностей из храмов и взяли с него подписку о невыезде из Петрограда.
29-го мая, на следующий день после обращения митрополита к пастве с предупреждением не общаться с тремя обновленческими священниками - Введенским, Красницким и Белковым, - Владыка Вениамин был арестован. Он прохаживался по Никольскому кладбищу в Александро-Невской Лавре, когда прибежал взволнованный келейник и сообщил, что в митрополичьих покоях происходит обыск. Прибывшему митрополиту объявили о его аресте. [1]
О митрополите Вениамине, связи с печальными событиями этого времени во всем Петрограде, следует говорить особо.
Полоса изъятия церковных ценностей до Петрограда дошла сравнительно поздно: в середине марта 1922-го года.
Главой Петроградской епархии с лета 1917-го года был митрополит Вениамин.
Петроградцы давно его знали и были глубоко привязаны к нему за его доброту, доступность и неизменно-сердечное и отзывчивое отношение к своей пастве, к нуждам ее отдельных членов. Митрополит Вениамин, уже будучи в сане митрополита, охотно отправлялся по просьбам совершать требы в самые отдаленные и бедные закоулки Петрограда. Рабочий, мастеровой люд, часто приглашал его для совершения крещения, и он радостно приходил в бедные кварталы, спускался в подвалы, в простой рясе, без всяких внешних признаков своего высокого сана.
Приемная его была постоянно переполнена, главным образом, простыми людьми. Иногда он до позднего вечера выслушивал своих посетителей, никого не отпускал без благостного совета, теплого утешения, забывая о своем отдыхе и сне.
Проповеди его были просты, без всяких ораторских приемов, без нарочитой торжественности. Но именно незамысловатость и огромная искренность проповедей митрополита делала их доступными для самых широких слоев населения, которое массами наполняло церковь, когда предполагалось служение митрополита.
Даже среди иноверцев и инородцев митрополит пользовался глубокими симпатиями. В этой части населения он имел немало близких друзей, которые несмотря на разницу верований, преклонялись перед чистотой и кротостью его светлой души и шли к нему в тяжкую минуту за советом и духовным утешением.
Он был необыкновенно чуток к бедным, переживал нужды своей паствы, помогал всем, кому мог; в случае надобности - просил, хлопотал.
Если в России в то мрачное время и был человек абсолютно, искренне "аполитичный", то это был митрополит Вениамин. Это было в нем не вынужденным, не результатом какой-либо внутренней борьбы и духовных преодолений, а естественным, как дыхание.
Всякую политику он неумолимо отметал во всех своих действиях, начинаниях и беседах, даже интимных. Политика для него просто не существовала. Политические проблемы не вызывали в нем никакой реакции. Ни страха, ни расчета здесь не было. С известной точки зрения, может быть, это был недостаток, уход от жижи, но так было. Из духовного облика митрополита нельзя исключить эту черту, тем более, что она очень характерна для его в высшей степени цельной натуры.
Таков был тот, на долю которого выпало в качестве главы Петроградской епархии столкнуться с подступавшей все ближе волной изъятия церковных ценностей.
Нетрудно было предугадать, зная характер митрополита, как отнесется он к изъятию. В этом вопросе для него не существовало колебаний. Самое главное - спасение гибнущих братьев Если можно, хотя немногих, хотя едину душу живую исторгнуть из объятий голодной смерти - все жертвы оправдываются.
Митрополит был большим любителем церковного благолепия. Для него, как и для простого верующего, священные предметы были окружены мистическим нимбом. Но силой своего проникновенного духа он отбрасывал в сторону эти настроения и чувствования, в его глазах совершенно невесомые сравнительно с задачей - спасение людей.
В этом отношении он шел дальше Патриарха и не видел никаких препятствий к сдаче даже священных сосудов, лишь бы исполнить свой христианский и человеческий долг.
Но наряду с этим, ему представлялось необходимым всячески стремиться к тому, чтобы отдача церковного имущества носила характер именно добровольный, характер пожертвования.
Ему, несомненно, претила процедура изъятия, какого-то сухого, казенного, принудительного акта - отдачи из-под палки, под давлением страха и угроз.
Он был заранее уверен или, по крайней мере, питал надежду, что население горячо и единодушно отзовется на его призыв, что оно пожертвует во славу Божию, во имя долга христианского с радостью все, что только возможно.
Для чего же прибегать, хотя бы только внешним образом, к насилию, ненужному и оскорбительному для населения, в этом святом деле?
Другая, вызываемая давлением обстоятельств предпосылка к пожертвованию церковных ценностей, должна была, по его мнению, заключаться в народном контроле над расходованием всего пожертвованного.
Население заранее было убеждено, что вторгаясь грубейшим образом в сферу интимнейших чувств верующих, отнимая у них то, что украшало храмы и богослужения и ими же пожертвовано на храм, власть в то же время ни единого гроша из отнятого ею не передаст по объявленному назначению. На этой почве могли возникнуть протесты и кровавые столкновения и в Петрограде.
Существовало для митрополита еще одно препятствие к исполнению требований власти. Препятствие, которое для него было непреодолимым. Благословить насильственное изъятие церковных предметов он не мог, ибо считал такое насилие кощунством.
Если бы власть настаивала на принудительном характере изъятия, то ему оставалось бы лишь отойти в сторону, не скрывая своего отношения к насилию. Это вряд ли содействовало бы умиротворению умов, как бы митрополит ни настаивал на необходимости пассивного, спокойного отношения.
Впрочем, даже благословение митрополитом насильственного изъятия не изменило бы положения: в результате получилась бы только потеря митрополитом своего духовного авторитета.
Петроградский совет, по-видимому, был недостаточно посвящен в глубокие политические расчеты московского центра. Петроградская власть искренне считала, что единственная цель декрета об изъятии - это получение в свое распоряжение церковных ценностей на нужды голодающих. Поэтому Петроградский совет вначале в этом вопросе держался примирительной политики.
Члены комиссии "Помгола" (помощь голодающим) при Петроградском совете начали "кампанию по изъятию" с неоднократных визитов в "Правление Общества Православных Приходов".
Придавая этому учреждению большое значение (весьма преувеличенное) в смысле влияния на верующие массы, члены "Помгола" стремились сообща с Правлением выработать такой порядок отдачи ценностей, который был бы наиболее приемлемым для этих масс.
Со своей стороны. Правление, оказавшееся неожиданно для себя в роли посредника между населением и властью, проявило большую уступчивость. Оно еще более, чем члены "Помгола", боялось стихийных беспорядков и кровавых осложнений.
Смягчить форму изъятия, не затрагивать, по возможности, религиозных чувств населения - к этому сводились, в сущности, все пожелания Правления. Вначале оно встретило известный отклик и в среде "Помгола". Митрополит находился в курсе переговоров.
Наконец, 5-го марта 1922-го года митрополит получил официальное приглашение - пожаловать на завтрак в "Помгол" для участия в выработке инструкции о порядке исполнения декрета о церковных ценностях.
6-го марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц, в числе которых находился бывший присяжный поверенный и юрист, консультант Лавры Иван Михайлович Ковшагов. Владыка представил Комиссии собственноручно им написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, в корректном тоне указывалось:
а) Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние;
б) для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта:
в) для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители верующих.
В конце Владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то по своему пастырскому долгу, он должен будет осудить всякое активное содействие такому изъятию. При этом митрополит ссылался на тут же процитированные им каноны.
Митрополит встретил в "Помголе", как это удостоверялось и в обвинительном акте, самый благожелательный прием.
Выставленные им предложения даже не обсуждались детально, до такой степени они казались приемлемыми. Общее настроение было светлым, митрополит встал, благословил всех и со слезами сказал, что если так, то он собственными руками снимет ризу с Казанского образа Богоматери и отдаст ее на нужды голодающих братьев.
Но увы, вся эта иллюзия соглашения оказалась быстротечной. Московский центр, по-видимому, остался недоволен Петроградским советом, не уразумевшем истинных целей похода на церковные ценности. Перспектива изъятия по добровольному соглашению с духовенством, пожалуй, увеличила бы престиж последнего, что вовсе не улыбалось врагам Церкви. Не соглашение, а раскол, не примирение, а война. Таков был лозунг, о котором не догадался Петроградский совет.
Надо думать, что Петроградскому совету было сделано соответствующее разъяснение или внушение и когда уполномоченные митрополита явились, как было условлено, через несколько дней в "Помгол", чтобы поговорить о деталях соглашения, то они встретили там совершенно другое настроение и даже других представителей "Помгола".
Посланцам митрополита было весьма сухо объявлено, что ни о каких "пожертвованиях", ни о каком участии представителей верующих в контроле не может быть и речи. Церковные ценности будут изъяты в административном порядке. Остается условиться лишь о дне и часе, когда духовенство должно будет сдать власти "принадлежащее государству" имущество.
Представители митрополита заявили, что они не уполномочены вести переговоры на этой почве и удалились.
Легко понять, как глубоко был потрясен митрополит докладом своих представителей! Было ясно, что все его планы и надежды рушились.
Однако он не мог легко расстаться с тем, что считал уже достигнутым. Он отправил в "Помгол" вторичное заявление, в котором, ссылаясь на уже состоявшееся соглашение, вновь перечислил свои соображения, настаивая на них и указывая, что вне этого порядка он не видеть возможности способствовать умиротворению масс и благословить верующих на какое-либо содействие изъятию ценностей.
На это заявление никакого ответа не последовало. Всякие переговоры были прекращены. Чувствовалось приближение грозы.
Между тем, кое-где в Петрограде уже начались описи и изъятия, по преимуществу в небольших церквах.
Особо острых столкновений, однако, не было. Вокруг церквей собирались, обыкновенно, толпы народа. Они негодовали, роптали, кричали по адресу членов советской комиссии и "изменников" - священников бранные слова, изредка имели место оскорбления действием, наносили побои милиционерам, бросали камни в членов комиссии, но ничего серьезного не было. Самые "возмущения" не выходили за пределы обычных нарушений общественной тишины и порядка.
Власти тоже, по-видимому, не думали о муссировании этих событий. Но в ближайшие дни предстояло изъятие ценностей из главных храмов. Многое заставляло думать, что тут не обойдется так благополучно. Власти подготовляли какие-то особые меры. Население глухо волновалось.
В эти же дни произошли события, оказавшие решительное и неожиданное влияние не только на изъятие ценностей и на судьбу митрополита, но и на положение всей Русской Церкви. События эти послужили тем зародышем, из которого в скором времени выросла так называемая "Живая Церковь" (обновленцы).
В те дни никто еще не предвидел возникновения раскола среди духовенства. Наблюдались, конечно, разногласия, чувствовалось, что среди духовенства есть элементы авантюрного характера, склонного пойти на все требования власти, но серьезного значения им не придавали.
Духовенство держало себя пассивно, даже "лояльно". Для раскола нужен был, если не повод, то предлог и притом демагогического порядка. Этот предлог был найден, не без усиленного подстрекательства, разумеется, со стороны врагов религии и Церкви.
Наступившая заминка после сорванного соглашения по вопросу об изъятии давала возможность фрондирующей, недовольной части духовенства выступить под флагом необходимости безотлагательной сдачи церковных ценностей.
24-го марта 1922-го года в "Петроградской Правде" появилось письмо за подписью 12-ти лиц, среди которых были и будущие столпы "Живой Церкви": священники Красницкий, Введенский, Белков, Боярский и другие. Авторы письма решительно отмежевывались от остального духовенства, укоряли его в контрреволюции, требовали немедленной и безусловной отдачи всех церковных ценностей и т.д.
Надо, однако сказать, что несмотря на вызывающий тон письма, авторы его не могли не признать (такова была сила правды), что следовало бы все-таки во избежание оскорбления религиозных чувств православного населения, чтобы в контроле участвовали представители верующих.
Нужно также заметить, что в числе подписавших письмо были лица просто недальновидные, увлеченные своими товарищами и впоследствии глубоко раскаявшиеся в подписании этого письма. Враги Церкви торжествовали. Раскол был налицо. Нужно было только всячески его раздувать и углублять, а на это Советы мастера.
Петроградское духовенство было невероятно поражено и возмущено письмом 12-ти, в котором оно имело полное основание усматривать все признаки клеветнического доноса. На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторам письма пришлось выдержать жестокий отпор.
Главным защитником выступления 12-ти был Введенский, произнесший пространную речь, чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что он уже чувствует за собой могущественную "руку".
Митрополит со свойственной ему кротостью постарался успокоить разбушевавшиеся страсти. Для него самым главным было предотвратить кровавые столкновения между верующими и властью.
Медлить было нельзя. Положение становилось все более напряженным. Было решено вступить в новые переговоры с властью, и по настоянию митрополита задача эта была возложена на Введенского и Боярского, как на лиц, удовлетворяющих власть. Этот выбор одобрили.
Новые посланцы быстро уладили дело. Между митрополитом и Петроградским советом состоялось формальное соглашение, изложенное в ряде пунктов и напечатанное в "Правде" в начале апреля. Кое-каких уступок для Церкви все-таки удалось добиться. Самое существенное было то, что верующим предоставлялось право заменять подлежащие изъятию церковные предметы другим равноценным имуществом.
Митрополит обязался, со своей стороны, обратиться к верующим с соответствующим воззванием, которое и было напечатано в том же номере газеты. В этом воззвании митрополит, не отступая от свой принципиальной точки зрения, умолял верующих не сопротивляться даже в случае применения насилия при изъятии.
Казалось бы, с этого момента все споры и недоразумения между духовенством и властью следовало считать законченными.
Изъятие проходило с большой интенсивностью. Серьезных препятствий не встречалось, если не считать отдельных случаев народных скоплений и обоюдных оскорблений. В конце концов изъятие было произведено всюду с таким успехом, что сам глава местной милиции вынужден был констатировать в официальном донесении вполне спокойное проведение кампании.
Но грянул гром, и с совершенно неожиданной стороны.
Введенский. Белков и Красницкий, выдвинувшиеся за эти дни, - не желали останавливаться на своем пути.
Благодаря содействию и подстрекательству врагов Церкви, перед ними открывалась новая грандиозная перспектива - захватить в свои руки церковную власть и пользоваться ею под крылышком известных органов.
В начале мая в Петрограде разнеслась весть о церковном перевороте, произведенном группой этих священников, об "устранении Патриарха Тихона от церковной власти". Точных сведений никто, впрочем, не имел.
Введенский, возвратившийся после "переворота" из Москвы в Петроград, направился прямо к митрополиту и заявил ему об образовании нового, высшего церковного управления и о назначении его. Введенского, главой управления по Петроградской епархии.
В ответ на это со стороны митрополита последовал шаг, которого, вероятно, никто не ожидал, зная удивительную душевную мягкость и кротость Владыки. Всему есть предел. Митрополит проявлял величайшую уступчивость, пока речь шла только о церковных ценностях. Цель изъятия и, с другой стороны, опасность, угрожающая верующим, оправдывали такую линию поведения.
Митрополит не только разумом, но и инстинктом искренне и глубоко верующего христианина сразу понял, что речь идет уже не о "священных сосудах". Волна мятежа подступает к Церкви. И митрополит ответил категорическим отказом признать такое положение.
Этим митрополит не ограничился. На другой же день вышло постановление Владыки, по смыслу которого Введенский был объявлен находящимся "вне Православной Церкви", с указанием всех мотивов этого постановления.
Впрочем, кротость Владыки сказалась и тут. В постановлении было сказано: "Пока Введенский не признает своего заблуждения и не откажется от него".
Постановление, напечатанное немедленно в газетах, вызвало ярость со стороны советской власти.
В первое время озлобление было так велико с их стороны, что совсем забылся провозглашенный принцип "невмешательства" в церковную жизнь.
Заголовки газет запестрели о том, что митрополит Вениамин осмелился отлучить от Церкви священника Введенского: "Меч пролетариата тяжело обрушится на голову митрополита!"
Нечего и говорить, что все эти бешеные выкрики выдавали окончательно и закулисное участие врагов Церкви в "живо-церковной интриге", о чем, впрочем, все догадывались.
Однако, после бешеных атак первых дней наступило некоторое раздумье. Обаяние митрополита среди верующих было очень велико. Отлучение Введенского не могло не произвести на них огромного впечатления.
Физически уничтожить митрополита было нетрудно, но возвещенное им постановление пережило бы его и могло создать серьезные последствия, угрожавшие в зародыше раздавить новую "обновленческую" церковь. Решили, поэтому, испробовать другой путь - путь угроз и компромиссов. Через несколько дней после отлучения к митрополиту явился Введенский в сопровождении бывшего председателя Петроградской ЧК, Петроградского коменданта Бакаева, который с этой должностью совмещал должность чего-то вроде "обер-прокурора" при вновь образовавшемся "Революционном епархиальном управлении".
Введенский и Бакаев предъявили митрополиту ультиматум: либо он отменит свое постановление о Введенском, либо против него и ряда других духовных лиц будет на почве изъятия церковных ценностей возбужден процесс, в результате которого погибнут и он, и наиболее близкие ему лица. Митрополит спокойно выслушал предложение и ответил категорическим отказом. Введенский и Бакаев удалились, осыпав митрополита угрозами.
Митрополит ясно понимал, что угрозы эти не тщетны и что с того момента, как он стал поперек дороги большевикам, в связи с образованием "Обновленческой церкви", он обречен на смерть. Но сойти с избранного пути он не пожелал.
Предчувствуя, что ему придется вступить на многострадальный путь, он приготовился к ожидавшей его участи, отдал наиболее важные распоряжения по епархии, повидался со своими друзьями и простился с ними.
Предчувствия не обманули митрополита. Через несколько дней, вернувшись после богослужения в Лавру, он застал у себя "гостей" - следователя, агентов и охрану. У него произвели тщательный, но безрезультатный обыск.
Затем ему было объявлено, что против него и еще некоторых лиц возбуждено уголовное дело, в связи с сопротивлением изъятию церковных ценностей, и что он с этого момента находится под домашним арестом.
Этот льготный арест продолжался недолго - 2 или 3 дня, по истечении которых митрополита увезли в дом предварительного заключения, где он находился все дальнейшее время, до своей мученической кончины.
Дело катилось по уготовленным рельсам советского "правосудия".
Кроме митрополита по делу привлечено было большинство членов "Правления общества православных приходов", настоятели некоторых церквей, члены различных причтов и просто люди, попавшиеся во время уличных беспорядков при изъятии ценностей, - всего 87 человек. [2]
Этот процесс возбудил огромное волнение в городе. Сотни лиц, семьи обвиняемых, их друзья, стали метаться по городу, хлопоча об освобождении заключенных и спеша запастись защитниками.
Существовавшая тогда еще легальная организация Красного Креста (имеющая целью помогать политическим заключенным) и разные другие общественные кружки и организации считали желательным, чтобы защиту митрополита взял на себя бывший присяжный поверенный Я. С. Гуревич, который с момента прихода новой власти оставил адвокатуру и в судах не выступал. Но было ясно, что именно это обстоятельство, т.е. отношение Гуревича к новой власти и юстиции в данном случае оказывалось препятствием к его участию, ввиду исторического значения процесса для Русской Церкви в целом. Так смотрел на этот вопрос и сам Гуревич. Кроме этого возникало еще одно тактическое, так сказать, препятствие - его еврейское происхождение.
Защита митрополита была тяжелой и ответственной задачей. В таком деле и при такой обстановке возможны со стороны защиты промахи и неудачи, от которых никто не застрахован. Но если они постигнут русского адвоката, никто его в них не упрекнет, тогда как защитник-еврей при всей его добросовестности, может сделаться мишенью для нападок со стороны групп и лиц, антисемитски настроенных.
Все эти переговоры и сомнения были разрешены неожиданно быстро: сам митрополит обратился из заключения к Гуревичу с просьбой взять в свои руки его защиту, не колеблясь и не сомневаясь, ибо он. Владыка, ему безусловно доверяет. Все вопросы были исчерпаны этим заявлением и Гуревич немедленно принял на себя защиту.
Процесс начался в субботу 10-го июня 1922-го года. Заседание советского революционного трибунала проходило в зале филармонии на углу Михайловской и Итальянской улиц.
В этот день с раннего утра толпа народа запрудила Михайловскую, Итальянскую и часть Невского проспекта. Несколько десятков тысяч человек стояли там несколько часов в ожидании прибытия подсудимых в трибунал. Стояли неподвижно, в благоговейной тишине. Милиция не разгоняла это страшное молчаливое собрание.
Наконец показался экипаж, в котором везли митрополита под эскортом конных стражников. Толпа загудела. Почти все опустились на колени и запели: "Спаси, Господи, люди Твоя..." Митрополит благословлял народ. Почти у всех на глазах были слезы
Центром всего громадного процесса был митрополит Вениамин. На нем сосредоточивалось все внимание - и врагов и благоговевшей перед ним верующей массы, заполнившей зал заседания, и прочей публики, неверующей или инаковерующей, но относившейся в течение всего процесса к митрополиту с исключительным сочувствием, как к явной и заранее обреченной жертве.
Особняком, разумеется, стояли те "посетители", которые в большом количестве направлялись в трибунал властью "по нарядам", для того, чтобы создать соответствующее настроение
Другая замечательная личность на процессе - настоятель Троице-Сергиева подворья архимандрит Сергий (Шеин) Большое сходство и в то же время яркий контраст с митрополитом Сходство - в глубокой вере и готовности за нее пострадать Разница - в характере и темпераменте. Митрополит не боялся смерти, но он и не искал ее Он спокойно шел навстречу ожидавшей его участи, отдавшись на волю Божию.