Страница:
Честно говоря, мне захотелось в тот миг закрыть глаза. Не вижу ничего в том стыдного, но по известной причине сделать этого я не мог. Может, поэтому в моём сознании не пронеслась вся моя длинная жизнь, как оно это положено, а вспомнился из неё всего лишь один короткий эпизод. Такой вот. Однажды, когда я был ещё ребёнком, Наставник выгуливал меня на берегу большой реки и, совмещая приятное с полезным, пытался объяснить взаимосвязь Пределов и Запредельного. Я тупил. Я бестолковился. Я ничего не понимал. И в конце концов устал от умных слов. До слёз устал. Услышав мои всхлипы, Наставник пожалел меня, оставил умные слова, ковырнул сандалией прибрежный песок и сказал: "Это Запредельное". Потом взял у меня бронзовый куличек в виде пятиконечной звезды и сказал: "Это Пределы". Набрал в куличек песка, опрокинул себе на ладонь и показал на песчаную звезду: "Это ты". Потом скинул звезду с ладони и, когда она, упав и развалившись от удара, смешалась с остальным песком, произнёс: "А это ты в Запредельном". Потом он спросил меня: "Теперь ты понял?". И я сказал, что понял. Я тогда действительно всё понял. Хотя, конечно, ничего на самом деле не понял. И всю жизнь не понимал. И даже когда Урман в меня эту свою штуку страшную запустил, меня не озарило. Я просто подумал тогда: интересно, после воплощения и развоплощения возможно перевоплощение? И следом: сейчас узнаю.
А я вдруг почувствовал, что вновь владею собой, и тоже посмотрел в ту сторону. Или сначала посмотрел, а потом почувствовал. Или даже не почувствовал, а понял. Но это всё не важно. Важно, что именно я увидел, посмотрев в ту сторону. А увидел я, что в дверях стоит Медяковй Штым, непринуждённо, словно воздушный шарик, мнёт-сдувает сверкающую сферу и впитывает её Силу мало-помалу. И когда я это увидел, то подумал: редко выпадает в жизни день, когда удаётся увидеть все ступени эволюции вурдалаков.
Подумал я так неспроста. Медяковый Штым, этот худой, почти костлявый старик, который вечно ходит в старой солдатской шинельке, – один из трёх обитающих в Городе личеров. Личеры – высшая (есть ещё наивысшая, но это за гранью моего знания) ступень развития вампирской расы. Личеры – это вампиры, которые настолько круты в своём бесстыдстве, что не заморачиваются на вытягивание Силы из человечьей или вампирской крови, а тянут Её напрямую из подопечных випов. Известно, что способ обретения Силы, определяет и общественное положение посвящённых, поэтому нет ничего удивительного в том, что личеры являются аристократами вампирского мира. Медяковый Штым один из таких вот беспардонных высокоблагородий. Мало того он ещё и самый главный в городе от Братства, на что и указывает вросший в мясо его правого безымянного пальца перстень с огромным агатом.
Урман ничего ему не ответил. Он был ошарашен. Никак не ожидал, что поймают его за руку при попытке развоплотить нагона. За подобное самоуправство по головке его вышестоящие вампиры не погладят. К бабке не ходи. Нет, не потому что главари "Братства кровных уз" питают какие-то нежные чувства к нашему крылатому племени, просто за злодеянием такого толка обычно случается война всех против всех, а в такой войне, как показало многовековая практика, горькие кренделя в первую очередь перепадают вампирам. Оно это верховным упырям надо?
Я понял, что ситуация для Урмана сложилась нехорошая. Аховая для него сложилась ситуация. Однако, какие я с поимею выгоды при таком раскладе, сказать было трудно. То, что фортуна повернулась к Урману задницей, вовсе не означало, что она повернулась передом ко мне. Давно живу на белом свете и уже в курсе, что это перед у фортуны всего один и он постоянно занят, а вот задниц у неё много, хватает на всех.
Поначалу Медовый Штым вида не подал, что недоволен поведением подшефного випа. Обжившись (если так можно сказать про нежить) в кресле, расстегнул шинельку, под которой ни оказалось ничего помимо не совсем свежего вида майки, почесал впалую грудь и спросил с тем задором, каким пытают малышей Деды Морозы:
– Ну, Урман, врубаешься, чего это папа вдруг пришкандыбал на огонёк?
Говорил он с веселой придурковатостью, а глядел так, что казалось, подсунь гвоздь, взглядом его вобьёт Урману между глаз. Однако вип глаз не отвёл, выдержал давление и ответил с завидным спокойствием:
– Причина вашего визита, уважаемый личер, мне, признаться, не ведома. Тем не менее, я рад. И весьма.
– Зря, – ухмыльнулся Штым. – Зря, Урманчик, радуешься. На твоём месте, родной мой, не радоваться нужно, а потеть.
– Это отчего же? – почти вызывающе уточнил Урман.
Стало видно, что он страшным усилием воли подавляет непреодолимое желание вцепиться Штыму в горло. Самой лютой ненавистью ненавидел высоко себя ставивший вип старого прощелыгу. И за вид его помойный, и за отношение хамское, и за то, что помешал расправиться по-свойски с драконом. А самое главное – за то, что волею судьбы и решением Братства вынужден ему подчиняться и по первому его требованию Силой питать.
У-у, как у них всё тут непросто, подумал я. Чего доброго сцепятся сейчас. Подумал так и решил: пока суд да дело нужно хоть как-то подготовиться к возможной заварушке. Нашёл взглядом кольт, поднял его и, вспомнив, что где-то лежит футляр с тем самым патроном, которую прикупил давеча в кабаке у Адлера, стал шарить по карманам. Как ни крути, а один патрон гораздо лучше, чем ни одного. В сто тысяч миллионов раз лучше.
– А ты не торопись, Урманчик. Сейчас тебе папа всё растолкует в лучшем виде. – Штым вдруг посерьезнел, сдвинул брови, отчего на лбу его прорезалась глубокая морщина, и стал цедить через губу: – Сдаётся прошлым разом ты, меринос бакалайный, перед сливом на ампуляк повёлся. Да ещё и с гомыркой. Нехорошо это, нехорошо. Ох, как нехорошо. Поплохело папе потом и опосля. Конкретно поплахело. Такой абстяг у папы кручённый случился, что три дня трикотажем закусывал. Что за гормыдор такой? Что за выверт тухлый?
Судя по всему, Урман никак не ожидал упрёка в преднамеренном отравлении. В чём, в чём, только не в этом. Оторопел на секунду, смутился и, видимо, не чувствуя за собой такой вины, стал как-то очень по-детски оправдываться:
– Не может такого быть. Свежак пользовал, ни разу не консервированные массы. Честное слово.
– Аще бо нет? – кисло хохотнул Штым.
И тут повисла длиннющая пауза, в течение которой вампиры с переменным успехом лупили друг друга взглядами, а я, переведённый обстоятельствами в разряд статиста, заряжал пистолет найденным таки патроном.
– Виноват, – спокойно сказал Урман. – Но – обстоятельства. Дела случились неотложные.
– О, как! – театрально всплеснул руками Медяковый Штым, а потом вдруг резко убрал дурашливую улыбку с лица и злобно зашипел: – Не шушерь, меринос. Дела он делал. У тебя, меринос ты бакалайный, одно дело – папу Силой снабжать своевременно. Другие дела – стос поганый. Аль иначе думаешь? Мозгом-то?
И этот агрессивный выпад ничуть не смутил Дикого Урмана, напротив он как-то весь подобрался и ответил с достоинством:
– Мой незавидный статус требует смирения, и я, уважемый лечер, готов явить смирение. Но трамвайного хамства не потерплю.
– В самый раз, – самонадеянно ответил вип, выкрикнул какую-то тарабарщину на всё том же непонятном мне языке и поднял руку.
Но ничего не успел сотворить. Чуток, видать, могущество свое переоценил. Штым только бровью повёл, и вожак диких мигом был повержен. Рухнул на пол с переломанными руками и с переломанными ногами. Рухнул тряпичной куклой. И завыл от нестерпимой боли.
– На кого руку, сучонок, поднял, – злобно выдохнул Штым. Некоторое время дрожал от негодования, потом успокоился, откинулся на спинку, прикрыл глаза, сказал: – Стала кровь хитра – а только мы похитрей.
– Шёл бы ты, дракон, – простонал Урман, кривясь от невыносимой боли. Потом с трудом приподнялся на локтях, нашёл взглядом до сих пор не пришедшего в сознание Хабиба и что-то тихо прошептал.
Дальше случилось чудное. Хабиб, до этого не подававший признаков жизни, вскочил с пола, как ужаленный, и, не приходя в сознание, с закрытыми глазами, подошёл к столу. Нашарил оставленную Урманом трость, ухватил её как дворник хватает ломик при колке льда и направился к спящему Штыму.
Трудно промазать, стреляя с пяти шагов, я и не промазал. Пуля Адлера вошла Хабибу под левую ключицу. Он качнулся, выронил трость и рухнул на Штыма. Застрявшее в теле Хабиба серебро стало стремительно разъедать плоть. Плоть зашипела, задымилась и стала смердеть.
– Хорошо, дракон, пульнул, – сказал личер, распахнув глаза. – Мастерски.
С брезгливой миной на лице отбросил от себя тело Хабиба, резко сел, громко зевнул и, почёсывая впалую грудь, пнул ботинком трость Урмана. Трость покачнулась. Он пнул её сильнее, и она покатилась по полу, каким-то непостижимым образом удачно преодолевая огромные щели между досками. Докатилась до своего хозяина, взлетела набалдашником вниз метра на три, почти под потолок, затем перевернулась и с жуткой силой вонзилась випу в грудь. Урман даже не охнул. Он не охнул, зато я, глядя на то, как расползается дымящееся пятно на груди упокоенного випа, воскликнул:
– И на кой хрен ты это сделал, Штым?
– Плохой он был испольщик, – доверительным тоном, как старому другу, ответил личер. – Ненадёжный. Короче, заслужил, поганец.
– Возможно, и заслужил, только он был мне нужен.
– Зачем это?
– Затем.
Штым зевнул так, что аж на слезу его пробило, растёр слезу эту одинокую по плохо выбритой щеке и сказал:
– Небось, дракон, хомма с него хотел стребовать?
– Откуда знаешь? – напрягся я.
– Как это откуда? Всё оттуда же. Силу берём по праву, память – в нагрузку. Чужие мыслишки – дрянь несусветная, спору нет, но иной раз бывает что и на руку. – Он пнул ногой дымящегося Хабиба. – Видишь, что без присмотра творят. Хулиганства безобразничают. А иной раз и в спину пырнуть норовят.
– Ну а как же, дракон, конечно. Теперь-то.
– А поделишься?
Штым посмотрел на меня пристально, потом расплылся в подобии улыбки, оскалив кривые прокуренные зубы, и продекламировал нараспев:
– Угу, – кивнул я. – Витий. Только не я – другой. Так ты ответишь?
– Про хомма-то? Про хомма – запросто. Дворец ледовый знаешь?
– Недостроенный?
– Вот-вот. Там твой горбун. Иди, бери.
Ни доли секунды больше не желая оставаться в этом паршивом месте, я сразу потопал на выход. Но на пороге остановился, обернулся и сказал:
– Спасибо тебе, Медовый.
– Это тебе, дракон, спасибо, – ответил вновь растянувшийся на диване личер. – Ты спас меня.
– Ты первым, – напомнил я.
– Ну, коль так считать, то ты, дракон, тогда уж Воронцову скажи спасибо. Это он мне шепнул, где Урмана ловить. А так бы…
Штым не говорил, щёлкнул пальцами, свечи тут же погасли и сделалось темно.
Выйдя на свежий воздух (ох каким же он мне действительно свежим показался после тамошней вони и гари), вздохнул я полной грудью, умыл лицо дождём и пошёл спешным шагом к машине. А по дороге пытался понять, кто же кого в этой истории использовал грубо. Я ли Воронцова, Воронцом ли меня или Медяковый Штым нас обоих. Думал-думал, но так ничего и надумал. И так решил: да какая, собственно, разница, кто кого. Этот мир на том и стоит миллион лет, что все всех имеют. И ещё миллион на этом простит.
Вытащив пистолет, я снял его с предохранителя, передёрнул затвор и пошёл по лабиринту коридоров сначала на голос, а когда он стих – уже наугад.
Как известно, все дороги мира ведут в Вечный город, тут все пути, похоже, выводили на центральную арену. Возможно, я выбрал и не самый оптимальный маршрут, но, немного поплутав и несколько раз попав в ситуацию, где был вынужден проявить гимнастическую ловкость, всё-таки выбрался на эту кусками выхваченную из темноты светом двух бьющим крест накрест прожекторов и щедро усыпанную строительным керамзитом площадку.
Хомма обнаружил не сразу, а только тогда, когда услышал доносящийся сверху тихий металлический визг. Задрав голову в поисках источника столь противного звука, я увидел, что к одной из потолочных балок присобачены два троса, концы которых закручены в небольшие петли, а в петли просунут кусок стальной трубы диаметром чуть больше спичечного коробка. На этом неудобном огрызке и сидел горбун. Он не просто так сидел, он раскачивался на этой незамысловатой конструкции как на самых обыкновенных качелях. Отсюда и визг.
Высота, на которой чудачил хомм, была приличной, метров пять, не меньше. И на такой высоте он был до меня недосягаем. Нет, разумеется, я мог бы снять его пулей, но это был не тот вариант. Потому предпочёл воздержаться от резких движений, набраться терпения и посмотреть, что будет дальше. Как я и полагал, ждать пришлось недолго. Не прекращая раскачиваться, хомм понаблюдал несколько секунд за тем, как я наблюдаю за ним, и вдруг с сильным южнославянским акцентом пропищал назидательно:
– Между прочим, дракон, из такой вот непогоды можно извлечь полезный урок. Ты спросишь, какой? Я отвечу. – Добиваясь большей амплитуды, он стал при махе вперёд откидываться назад и выбрасывать ноги, а при махе назад подбираться, при этом не прекращал велеречиво рассуждать: – Когда начинается дождь, ты, чтоб не намокнуть, бежишь в укрытие, но как бы резво не бежал, всё равно прибегаешь мокрым. А если бы не бежал, но шёл, добрался бы до места точно таким же мокрым, зато не запятнал бы себя суетой. Вот и урок: не стоит суетиться, когда попадаешь под дождь. И так же, без суеты, надлежит действовать и в иных обстоятельствах.
Не очень понимая, куда клонит этот мелкий плут в тёмно-синем комбинезоне строителя и в белой каске на непропорционально огромной голове, я счёл за лучшее помолчать. Хомм между тем раскачался так мощно, что стал пролетать уже почти над всей ареной. Я даже стал переживать за него. Вернее, не за него, конечно, а за Леру. Разобьётся, кто её расколдует?
Хомм, глаза которого были закрыты, а руки-ноги раскинуты в стороны с разнузданностью, присущей трупам, никак на мой удар не отреагировал, даже не охнул. Я ещё больше забеспокоился и наклонился, чтобы уловить дыхание. И тут вдруг горбун ожил, распахнул глаза, обхватил меня обеими руками за шею, как маленький мальчик долго отсутствующего папу-подводника, и горячо зашептал прямо в ухо:
– Давным-давно в Китае жил почтенный муж, который жутко любил драконов. Он украшал свою одежду и мебель изображениями этих существ, собирал фигурки крылатых и книги про них. Дошло до того, что его увлечение привлекло внимание драконьего бога, и однажды перед окном этого китайца появился самый настоящий дракон. И вот ужас: в ту же секунду почтенный муж скончался от страха. Видимо, он был из тех, кто говорит громкие слова, а на деле ведёт себя иначе. Я, дракон, не из таких. Я из других. Я не умру.
Когда я сумел оторвать от себя его руки-клещи, он как ни в чём не бывало вскочил на кривые ножки, дотянулся рукой до горба и пощупал – не исчез ли от удара? Убедился, что не исчез, огорчаться не стал, проковылял, по-утиному раскачиваясь из стороны в сторону, к потерянной каске, нахлобучил её на голову, постучал по пластмассе в районе гордой надписи "СМУ – 18" и повторил:
– Нет, не умру. – После чего добавил: – И убить меня нельзя. Так что спрячь свою глупую игрушку, дракон.
– Снял бы номер в "Интуристе", не скучал бы, – понимая, что ещё не пришёл момент говорить о главном, заметил я.
После этих моих слов и без того морщинистое личико хомма ещё больше сморщилось:
– Не люблю я, дракон, когда на меня пялятся. А там бы пялились. Всегда пялятся. А тут нормально – никого.
С этими словами он вытащил ещё два апельсина и умудрился пристроить их в круг к остальным.
– Обязательно. – Руки хомма тотчас повисли плетьми, и оранжевые шары один за другим попадали на керамзит. – Ты прав, дракон: делу время, потехе час. Итак, о деле. – С этими словами он одной ладонью оттянул лямку комбинезону, а второй обхватил подбородок. Сделал умное лицо и спросил: – Ситуацию чётко понимаешь?
– В общих чертах, – ответил я и, чтоб не быть голословным, обрисовал широким мазком: – Твоему хозяину Вещь нужна, а мне нужно, чтоб ты девчонку расколдовал. Вот, собственно, и вся ситуация. Так?
– Что за… – выдохнул озадаченный Урман и повернул голову.
Но ничего я не узнал.
Шар, озаряющий зал отвратительно-тревожно пульсирующим светом, прекратил свой завораживающий полёт с полуметре от моего лица, замер на мгновение, а потом стремительно рванул в сторону выхода.
А я вдруг почувствовал, что вновь владею собой, и тоже посмотрел в ту сторону. Или сначала посмотрел, а потом почувствовал. Или даже не почувствовал, а понял. Но это всё не важно. Важно, что именно я увидел, посмотрев в ту сторону. А увидел я, что в дверях стоит Медяковй Штым, непринуждённо, словно воздушный шарик, мнёт-сдувает сверкающую сферу и впитывает её Силу мало-помалу. И когда я это увидел, то подумал: редко выпадает в жизни день, когда удаётся увидеть все ступени эволюции вурдалаков.
Подумал я так неспроста. Медяковый Штым, этот худой, почти костлявый старик, который вечно ходит в старой солдатской шинельке, – один из трёх обитающих в Городе личеров. Личеры – высшая (есть ещё наивысшая, но это за гранью моего знания) ступень развития вампирской расы. Личеры – это вампиры, которые настолько круты в своём бесстыдстве, что не заморачиваются на вытягивание Силы из человечьей или вампирской крови, а тянут Её напрямую из подопечных випов. Известно, что способ обретения Силы, определяет и общественное положение посвящённых, поэтому нет ничего удивительного в том, что личеры являются аристократами вампирского мира. Медяковый Штым один из таких вот беспардонных высокоблагородий. Мало того он ещё и самый главный в городе от Братства, на что и указывает вросший в мясо его правого безымянного пальца перстень с огромным агатом.
– Подходящая у тебя, Урманчик, шамочная. Ничего не скажешь. В такой выхаживаться – самое оно. Засуху потушил, и тут же на диванчик мягонький. И до утра.
Ну а дальше было, что было.
В охотку присвоив Силу волшебного шара, наглый личер довольно крякнул, прошёл в комнату и уселся в кресло, в котором ещё недавно сидел я. Огляделся неспешно и похвалил подопечного випа:
Урман ничего ему не ответил. Он был ошарашен. Никак не ожидал, что поймают его за руку при попытке развоплотить нагона. За подобное самоуправство по головке его вышестоящие вампиры не погладят. К бабке не ходи. Нет, не потому что главари "Братства кровных уз" питают какие-то нежные чувства к нашему крылатому племени, просто за злодеянием такого толка обычно случается война всех против всех, а в такой войне, как показало многовековая практика, горькие кренделя в первую очередь перепадают вампирам. Оно это верховным упырям надо?
Я понял, что ситуация для Урмана сложилась нехорошая. Аховая для него сложилась ситуация. Однако, какие я с поимею выгоды при таком раскладе, сказать было трудно. То, что фортуна повернулась к Урману задницей, вовсе не означало, что она повернулась передом ко мне. Давно живу на белом свете и уже в курсе, что это перед у фортуны всего один и он постоянно занят, а вот задниц у неё много, хватает на всех.
Поначалу Медовый Штым вида не подал, что недоволен поведением подшефного випа. Обжившись (если так можно сказать про нежить) в кресле, расстегнул шинельку, под которой ни оказалось ничего помимо не совсем свежего вида майки, почесал впалую грудь и спросил с тем задором, каким пытают малышей Деды Морозы:
– Ну, Урман, врубаешься, чего это папа вдруг пришкандыбал на огонёк?
Говорил он с веселой придурковатостью, а глядел так, что казалось, подсунь гвоздь, взглядом его вобьёт Урману между глаз. Однако вип глаз не отвёл, выдержал давление и ответил с завидным спокойствием:
– Причина вашего визита, уважаемый личер, мне, признаться, не ведома. Тем не менее, я рад. И весьма.
– Зря, – ухмыльнулся Штым. – Зря, Урманчик, радуешься. На твоём месте, родной мой, не радоваться нужно, а потеть.
– Это отчего же? – почти вызывающе уточнил Урман.
Стало видно, что он страшным усилием воли подавляет непреодолимое желание вцепиться Штыму в горло. Самой лютой ненавистью ненавидел высоко себя ставивший вип старого прощелыгу. И за вид его помойный, и за отношение хамское, и за то, что помешал расправиться по-свойски с драконом. А самое главное – за то, что волею судьбы и решением Братства вынужден ему подчиняться и по первому его требованию Силой питать.
У-у, как у них всё тут непросто, подумал я. Чего доброго сцепятся сейчас. Подумал так и решил: пока суд да дело нужно хоть как-то подготовиться к возможной заварушке. Нашёл взглядом кольт, поднял его и, вспомнив, что где-то лежит футляр с тем самым патроном, которую прикупил давеча в кабаке у Адлера, стал шарить по карманам. Как ни крути, а один патрон гораздо лучше, чем ни одного. В сто тысяч миллионов раз лучше.
– А потеть тебя нужно, потому как виноват ты, Урманчик. Сильно ты перед папой провинился.
Тем времен Медяковый Штым произнёс, не сбиваясь с клоунского тона:
– Это в чём же?
Урман нервным жестом поправил бабочку:
– А ты не торопись, Урманчик. Сейчас тебе папа всё растолкует в лучшем виде. – Штым вдруг посерьезнел, сдвинул брови, отчего на лбу его прорезалась глубокая морщина, и стал цедить через губу: – Сдаётся прошлым разом ты, меринос бакалайный, перед сливом на ампуляк повёлся. Да ещё и с гомыркой. Нехорошо это, нехорошо. Ох, как нехорошо. Поплохело папе потом и опосля. Конкретно поплахело. Такой абстяг у папы кручённый случился, что три дня трикотажем закусывал. Что за гормыдор такой? Что за выверт тухлый?
Судя по всему, Урман никак не ожидал упрёка в преднамеренном отравлении. В чём, в чём, только не в этом. Оторопел на секунду, смутился и, видимо, не чувствуя за собой такой вины, стал как-то очень по-детски оправдываться:
– Не может такого быть. Свежак пользовал, ни разу не консервированные массы. Честное слово.
– Аще бо нет? – кисло хохотнул Штым.
– Обидны мне ваши претензии, уважаемый.
Урман помолчал нмного, взял себя в руки и дёрнул горделиво подбородком:
И тут повисла длиннющая пауза, в течение которой вампиры с переменным успехом лупили друг друга взглядами, а я, переведённый обстоятельствами в разряд статиста, заряжал пистолет найденным таки патроном.
– Ладно, – поправив сначала одну лямку майки, затем другую, сказал он если и не миролюбиво, то, во всяком случае, уже не так угрожающе, – замнём пока. Может, и не твоя вина, может, папа мидий лишку хватил. Всяко случается, замнём. Другая тема имеется. И эта тема поважнее будет. – И тут его голос вновь преобразился и сделался грозен. – Чего бегал, скажи? А, игрун? Чего хоронился? Отдачу пропустил. Потом и опосля ещё одну. Нехорошо это, нехорошо. Ох, нехорошо. Что за дела? Ась? Думаешь, мирволить буду по старой дружбе? Так не будет того. Вам, испольщикам, раз только дай слабину, блокадником сдохнешь. Чего молчишь? Рисуй давай. Лепи горбатого. Или неча сказать?
Первым мёртвую тишину прервал Медяковый Штым.
– Виноват, – спокойно сказал Урман. – Но – обстоятельства. Дела случились неотложные.
– О, как! – театрально всплеснул руками Медяковый Штым, а потом вдруг резко убрал дурашливую улыбку с лица и злобно зашипел: – Не шушерь, меринос. Дела он делал. У тебя, меринос ты бакалайный, одно дело – папу Силой снабжать своевременно. Другие дела – стос поганый. Аль иначе думаешь? Мозгом-то?
И этот агрессивный выпад ничуть не смутил Дикого Урмана, напротив он как-то весь подобрался и ответил с достоинством:
– Мой незавидный статус требует смирения, и я, уважемый лечер, готов явить смирение. Но трамвайного хамства не потерплю.
– Незавидный, говоришь, статус. Так, так, так. То-то до меня слухи стали доходить, что силёнку копишь. Соскочить решил? Или на третье рождение намылился? Не рано ли?
Урман аж подпрыгнул:
– В самый раз, – самонадеянно ответил вип, выкрикнул какую-то тарабарщину на всё том же непонятном мне языке и поднял руку.
Но ничего не успел сотворить. Чуток, видать, могущество свое переоценил. Штым только бровью повёл, и вожак диких мигом был повержен. Рухнул на пол с переломанными руками и с переломанными ногами. Рухнул тряпичной куклой. И завыл от нестерпимой боли.
– На кого руку, сучонок, поднял, – злобно выдохнул Штым. Некоторое время дрожал от негодования, потом успокоился, откинулся на спинку, прикрыл глаза, сказал: – Стала кровь хитра – а только мы похитрей.
– Чуешь, дурилка, чем пахнет. Говори, где горбун, иначе, кердык.
И стал тянуть Силу из содрогающегося Урмана.
Заворожено глядя на яркую дугу, в свете которой пламя догорающих свечей стало вновь чёрным, я стал дожидаться, когда всё это дело кончится. Должно же оно когда-то кончится, думал я. И уйти не мог. Мне нужен был Урман. Мне нужно было с ним договорить. Я должен был каким-то образом вытрясти из него информацию о том, где скрывается горбатый карлик. А так бы конечно бежал я от этой семейной склоки. Во всю прыть бы бежал и не оглядывался. Не люблю присутствовать при подобных экзекуциях. Не человек, удовольствия от чужого страдания не получаю. Никакого.
Вопреки моим ожиданиям, Штым набрался под завязку достаточно быстро, и трёх минут не прошло. Видимо, до этого уже кого-то из випов обнулил. А может, даже и ни одного. Когда дуга передачи между ними оборвалась, Урман остался лежать, где лежал, а Штым поднялся из кресла, не обращая на меня никакого внимания, дошагал до прострелянного дивана, грубым образом скинул на пол Хабиба и, по-стариковски кряхтя, сам растянулся.
Я дождался, когда личер успокоится, и, старясь не шуметь, подошёл к затихшему и на вид совсем уж какому-то дохлому Урмуну. Присел на корточки, энергично потряс его за плечо, а, когда он открыл глаза, поводил стволом кольта ему под носом, словно баночкой с нашатырём:
– Шёл бы ты, дракон, – простонал Урман, кривясь от невыносимой боли. Потом с трудом приподнялся на локтях, нашёл взглядом до сих пор не пришедшего в сознание Хабиба и что-то тихо прошептал.
Дальше случилось чудное. Хабиб, до этого не подававший признаков жизни, вскочил с пола, как ужаленный, и, не приходя в сознание, с закрытыми глазами, подошёл к столу. Нашарил оставленную Урманом трость, ухватил её как дворник хватает ломик при колке льда и направился к спящему Штыму.
– Чего творишь!
Мне это не понравилось, я проорал випу:
– Видит Сила, не хотел, – произнёс я и выстрелил, почти не целясь.
И вырубил его коротким, но сильным ударом в челюсть.
Хотя он и отъехал, но это ничего не изменило, Хабиб послушно продолжил выполнение полученного приказа. Навис над безмятежно сопящим Штымом и замахнулся.
Трудно промазать, стреляя с пяти шагов, я и не промазал. Пуля Адлера вошла Хабибу под левую ключицу. Он качнулся, выронил трость и рухнул на Штыма. Застрявшее в теле Хабиба серебро стало стремительно разъедать плоть. Плоть зашипела, задымилась и стала смердеть.
– Хорошо, дракон, пульнул, – сказал личер, распахнув глаза. – Мастерски.
С брезгливой миной на лице отбросил от себя тело Хабиба, резко сел, громко зевнул и, почёсывая впалую грудь, пнул ботинком трость Урмана. Трость покачнулась. Он пнул её сильнее, и она покатилась по полу, каким-то непостижимым образом удачно преодолевая огромные щели между досками. Докатилась до своего хозяина, взлетела набалдашником вниз метра на три, почти под потолок, затем перевернулась и с жуткой силой вонзилась випу в грудь. Урман даже не охнул. Он не охнул, зато я, глядя на то, как расползается дымящееся пятно на груди упокоенного випа, воскликнул:
– И на кой хрен ты это сделал, Штым?
– Плохой он был испольщик, – доверительным тоном, как старому другу, ответил личер. – Ненадёжный. Короче, заслужил, поганец.
– Возможно, и заслужил, только он был мне нужен.
– Зачем это?
– Затем.
Штым зевнул так, что аж на слезу его пробило, растёр слезу эту одинокую по плохо выбритой щеке и сказал:
– Небось, дракон, хомма с него хотел стребовать?
– Откуда знаешь? – напрягся я.
– Как это откуда? Всё оттуда же. Силу берём по праву, память – в нагрузку. Чужие мыслишки – дрянь несусветная, спору нет, но иной раз бывает что и на руку. – Он пнул ногой дымящегося Хабиба. – Видишь, что без присмотра творят. Хулиганства безобразничают. А иной раз и в спину пырнуть норовят.
– Надо понимать, ты теперь знаешь, где скрывается горбун?
Переварив то, что он сказал, я осторожно поинтересовался:
– Ну а как же, дракон, конечно. Теперь-то.
– А поделишься?
Штым посмотрел на меня пристально, потом расплылся в подобии улыбки, оскалив кривые прокуренные зубы, и продекламировал нараспев:
– Да ты, дракон, типа того… витий.
Та Сторона алкает естества.
Но, словно море в шумный час прилива,
За волнолом плеснувши, справедливо
Назад вбирает Волны. Торопливо
От своего уходит торжества.
После чего восхищённо потряс головой:
– Угу, – кивнул я. – Витий. Только не я – другой. Так ты ответишь?
– Про хомма-то? Про хомма – запросто. Дворец ледовый знаешь?
– Недостроенный?
– Вот-вот. Там твой горбун. Иди, бери.
Ни доли секунды больше не желая оставаться в этом паршивом месте, я сразу потопал на выход. Но на пороге остановился, обернулся и сказал:
– Спасибо тебе, Медовый.
– Это тебе, дракон, спасибо, – ответил вновь растянувшийся на диване личер. – Ты спас меня.
– Ты первым, – напомнил я.
– Ну, коль так считать, то ты, дракон, тогда уж Воронцову скажи спасибо. Это он мне шепнул, где Урмана ловить. А так бы…
Штым не говорил, щёлкнул пальцами, свечи тут же погасли и сделалось темно.
Выйдя на свежий воздух (ох каким же он мне действительно свежим показался после тамошней вони и гари), вздохнул я полной грудью, умыл лицо дождём и пошёл спешным шагом к машине. А по дороге пытался понять, кто же кого в этой истории использовал грубо. Я ли Воронцова, Воронцом ли меня или Медяковый Штым нас обоих. Думал-думал, но так ничего и надумал. И так решил: да какая, собственно, разница, кто кого. Этот мир на том и стоит миллион лет, что все всех имеют. И ещё миллион на этом простит.
– Иди сюда, дракон. Иди сюда.
Глава 20
Запасную обойму я нашёл в бардачке в тот момент, когда перебирался по плотине на левый берег. Сунулся за сигаретами, и вот она. Когда и при каких обстоятельствах я её туда закинул, в упор не помнил, и, честно говоря, даже не попытался вспомнить. Хотя надо было бы, конечно. В последнее время всё чаще так бывает, что погрузишься в глубины своего богатого внутреннего мира, а на том, что в это время делают ноги-руки и куда смотрят глаза, не сосредоточиваешься. Эдак и пропасть недолго. Но сейчас мне было не до самоанализа, нашёл и нашёл. Перезарядил пистолет на ходу и сунул его обратно в кобуру.
Подъехал я замысловатыми развязками к тому безобразию, которое задумывалось как ледовый дворец, да в виду крайней скудности городского бюджета так им и не стало, где-то в половине пятого. Вырубил фары, заглушил мотор и осмотрелся. Мрачно. Дождь, тёмное низкое небо, в мутном мареве фонарного света размытые очертания причудливого строения – небольшой пирамиды, поставленной на большую усечённую. Забора нет. Избушки сторожа или чего-то в этом роде тоже, во всяком случае, с этой стороны точно. Между дорогой и стройкой тянется на несколько десятков метров пустырь, поросший бурьяном и диким кустарником. Хорошо видно, как пожухлые стебли и лысые прутья клонятся то в одну сторону, то в другую на хлёстком ветру. Ветру-бродяге тут, вообще, есть, где разгуляться. И чем поживится, тоже есть. Носится беспрепятственно туда-сюда и точит, грызёт, глодает на пару с дождём железобетонный скелет, кинутый людьми на растерзание.
Подняв воротник, я выполз из машины и быстро побежал к жутковатому сооружению сначала по гравию, а потом и – чпок, чпок, чпок – по откровенной жиже. Вскоре добрался до широкого, вырытого под какие-то коммуникации и уже укреплённого рва. Хотел было прыгнуть вниз на бетонный короб, а потом с него на земляную насыпь и тем решить проблему одоления преграды, но вовремя разглядел невдалеке подобие мостика из пробитой в двух местах плиты перекрытия, от дурацкой мысли корчить из себя кенгуру отказался и перебрался на ту сторону, не рискуя здоровьем. А там до цели было уже рукой подать. Через несколько шагов расплывчатая махина вдруг обзавелась вполне конкретными деталями, и я увидел подходящий проём в стене. Метнулся туда и благополучно пробрался внутрь.
Внутри было так, как оно и должно быть на объекте, скоропостижно превратившимся в долгострой. Какие-то путанные лестничные пролёты, технологические выступы, кучи строительного хлама, монтажные леса, голая арматура, металлические непонятного назначения конструкции и неведомо куда ведущие коридоры. И никого вокруг. Тишина как ночью на кладбище. Только слышно, как бьют по жестяному листу капли неутомимого дождя да тревожно гудят стальные балки.
Признаться, поначалу мне показалось, что ошибся Медный Штым, обмишурился, зря послал меня в железобетонные безмолвие. Но только собрался отправить в адрес личера пару ласковых, где-то там, далеко за буреломами из металлоконструкций и высоко под недоделанным сводом, вспыхнул и пробился ко мне рванными ошмётками электрический свет. После чего кто-то очень высоким, почти писклявым, но при этом достаточно громким голосом позвал меня:
Вытащив пистолет, я снял его с предохранителя, передёрнул затвор и пошёл по лабиринту коридоров сначала на голос, а когда он стих – уже наугад.
Как известно, все дороги мира ведут в Вечный город, тут все пути, похоже, выводили на центральную арену. Возможно, я выбрал и не самый оптимальный маршрут, но, немного поплутав и несколько раз попав в ситуацию, где был вынужден проявить гимнастическую ловкость, всё-таки выбрался на эту кусками выхваченную из темноты светом двух бьющим крест накрест прожекторов и щедро усыпанную строительным керамзитом площадку.
Хомма обнаружил не сразу, а только тогда, когда услышал доносящийся сверху тихий металлический визг. Задрав голову в поисках источника столь противного звука, я увидел, что к одной из потолочных балок присобачены два троса, концы которых закручены в небольшие петли, а в петли просунут кусок стальной трубы диаметром чуть больше спичечного коробка. На этом неудобном огрызке и сидел горбун. Он не просто так сидел, он раскачивался на этой незамысловатой конструкции как на самых обыкновенных качелях. Отсюда и визг.
Высота, на которой чудачил хомм, была приличной, метров пять, не меньше. И на такой высоте он был до меня недосягаем. Нет, разумеется, я мог бы снять его пулей, но это был не тот вариант. Потому предпочёл воздержаться от резких движений, набраться терпения и посмотреть, что будет дальше. Как я и полагал, ждать пришлось недолго. Не прекращая раскачиваться, хомм понаблюдал несколько секунд за тем, как я наблюдаю за ним, и вдруг с сильным южнославянским акцентом пропищал назидательно:
– Между прочим, дракон, из такой вот непогоды можно извлечь полезный урок. Ты спросишь, какой? Я отвечу. – Добиваясь большей амплитуды, он стал при махе вперёд откидываться назад и выбрасывать ноги, а при махе назад подбираться, при этом не прекращал велеречиво рассуждать: – Когда начинается дождь, ты, чтоб не намокнуть, бежишь в укрытие, но как бы резво не бежал, всё равно прибегаешь мокрым. А если бы не бежал, но шёл, добрался бы до места точно таким же мокрым, зато не запятнал бы себя суетой. Вот и урок: не стоит суетиться, когда попадаешь под дождь. И так же, без суеты, надлежит действовать и в иных обстоятельствах.
Не очень понимая, куда клонит этот мелкий плут в тёмно-синем комбинезоне строителя и в белой каске на непропорционально огромной голове, я счёл за лучшее помолчать. Хомм между тем раскачался так мощно, что стал пролетать уже почти над всей ареной. Я даже стал переживать за него. Вернее, не за него, конечно, а за Леру. Разобьётся, кто её расколдует?
– Эй ты, циркач грёбанный, не вздумай сдохнуть.
И как в воду глядел.
В какой-то момент хомм при махе вперёд вдруг резко откинулся назад, но не свалился, а зацепился за трубу ногами и так повис. А ещё через мах выкрикнул что твой заправский воздушный акробат "Опля!", выгнулся, оторвался от перекладины и пошёл вертеть в воздухе сальто-мортале. Сколько карлик там этих оборотов исполнил, я не считал, но последний он точно не докрутил, и в результате приземлился не ноги, а на спину. "Приземлился" – это мягко сказано, на самом деле – рухнул. Ах, бах, и только каска в сторону. У меня аж оборвалось всё внутри и похолодело.
Матюгнувшись в сердцах, я подбежал к распростёртому телу и с силой пнул его ногой:
Хомм, глаза которого были закрыты, а руки-ноги раскинуты в стороны с разнузданностью, присущей трупам, никак на мой удар не отреагировал, даже не охнул. Я ещё больше забеспокоился и наклонился, чтобы уловить дыхание. И тут вдруг горбун ожил, распахнул глаза, обхватил меня обеими руками за шею, как маленький мальчик долго отсутствующего папу-подводника, и горячо зашептал прямо в ухо:
– Давным-давно в Китае жил почтенный муж, который жутко любил драконов. Он украшал свою одежду и мебель изображениями этих существ, собирал фигурки крылатых и книги про них. Дошло до того, что его увлечение привлекло внимание драконьего бога, и однажды перед окном этого китайца появился самый настоящий дракон. И вот ужас: в ту же секунду почтенный муж скончался от страха. Видимо, он был из тех, кто говорит громкие слова, а на деле ведёт себя иначе. Я, дракон, не из таких. Я из других. Я не умру.
Когда я сумел оторвать от себя его руки-клещи, он как ни в чём не бывало вскочил на кривые ножки, дотянулся рукой до горба и пощупал – не исчез ли от удара? Убедился, что не исчез, огорчаться не стал, проковылял, по-утиному раскачиваясь из стороны в сторону, к потерянной каске, нахлобучил её на голову, постучал по пластмассе в районе гордой надписи "СМУ – 18" и повторил:
– Нет, не умру. – После чего добавил: – И убить меня нельзя. Так что спрячь свою глупую игрушку, дракон.
– Видишь, дракон, чему научился, пока ждал тебя. Если б не это, сдох бы от скуки.
Ни фига я его не послушался, не спрятал.
Тогда хомм расхохотался в голос, а когда насмеялся вдоволь, вытащил из кармана один за другим пять огромных апельсинов и стал жонглировать ими. Получалось это у него достаточно ловко, и он похвалился:
– Снял бы номер в "Интуристе", не скучал бы, – понимая, что ещё не пришёл момент говорить о главном, заметил я.
После этих моих слов и без того морщинистое личико хомма ещё больше сморщилось:
– Не люблю я, дракон, когда на меня пялятся. А там бы пялились. Всегда пялятся. А тут нормально – никого.
С этими словами он вытащил ещё два апельсина и умудрился пристроить их в круг к остальным.
– А может, уже хватит цирка? А? Может, о деле поговорим?
Тут моё терпение лопнуло, и я начал раздражаться:
– Обязательно. – Руки хомма тотчас повисли плетьми, и оранжевые шары один за другим попадали на керамзит. – Ты прав, дракон: делу время, потехе час. Итак, о деле. – С этими словами он одной ладонью оттянул лямку комбинезону, а второй обхватил подбородок. Сделал умное лицо и спросил: – Ситуацию чётко понимаешь?
– В общих чертах, – ответил я и, чтоб не быть голословным, обрисовал широким мазком: – Твоему хозяину Вещь нужна, а мне нужно, чтоб ты девчонку расколдовал. Вот, собственно, и вся ситуация. Так?
– Умный ты, дракон. Всё понимаешь.
Лицо хомма растянулась в лягушечьей улыбке: